При этом не следует полагать, что Шамиль был сторонником наук схоластического типа и «мертвой буквы». Напротив, имаму принадлежит высказывание: «Избавь меня Аллах от той науки, от которой нет пользы». Шамиль всячески подчеркивал свое уважение к ученым мужам, даже в письмах к последним вместо типичного в других ситуациях «от имама (эмира) правоверных» там значилось «от бедного Шамиля к достойному ученому». Следует сказать, что и сами улемы ответно были сторонниками общественно-политических идей мюридистов и даже, что парадоксально для европейского стереотипа ученого человека, принимали участие в военных экспедициях и битвах Шамиля (при том, что от участия в боевых действиях они были освобождены). Так, к примеру, во время осады царскими войсками Аргвани в 1839 г. отличился своими дерзкими вылазками улем Курбанали Хваршинский, который, участвуя в контратаке, был ранен. Позднее его продырявленную во многих местах бурку Шамиль хранил у себя и даже показывал гостям как знак воинской доблести ученого.

В изучении имамата Шамиля любой исследователь может столкнуться с неизбежным для любого народного течения с сильным идеологическим накалом - наличие харизматичного лидера, объекта нравственно-ценностных ориентиров, «человека-знамени». Так, во всяком случае, пытаются подходить к изучению персоналии Шамиля многие занимавшиеся анализом его деятельности ученые. Следует установить, насколько объективные подобные утверждения, охарактеризовав становление личности будущего вождя религиозно-политического течения.

Начало жизни Шамиля в чем-то отождествлялось с последующей деятельностью. Мальчику, подобно религиозной и политической сферы родного региона, в детстве пришлось перетерпеть изменение. Имя, данное ему при рождении - Али, оказалось «дурным», поскольку мальчик сильно болел. В соответствии с полуязыческой традицией, перекочевавшей в ислам, ему следовало дать иное имя, под которым позднее он и станет знаменит - Шамиль, в честь его дяди. Как ни парадоксально, но физическое состояние ребенка стало меняться, что и стало подоплекой для различного рода мифологизации и даже идеологических спекуляций.

Еще с младых лет Шамиля отмечали несколько весьма характерных для многих жителей гор качеств, причем весьма гипертрофированных: будущий имам был очень воинственным, едва ли не до мании честным и принципиальным, а также очень неравнодушным, крайне импульсивным человеком. Один из биографов Шамиля, Ш.М. Казиев отмечает крайнее его упорство в овладении искусством боя: «Втайне от всех он уходил в сады, бился кинжалом с воображаемым противником, сбивал стрелами груши с верхушек деревьев и мечтал сразится с огнедышащим драконом Аждахой». Юноше выпала возможность получать мусульманскую ученость у одного из виднейших проповедников и улемов той эпохи - Мухаммада Ярагского, пламенного оратора и образованнейшего богослова. Однако гораздо большее влияние на становление Шамиля как будущего имама и лидера мюридистского течения оказали Джамалутдин Кази-Кухумский и, в большей степени, Кази-Мухаммед. С последним Шамиль был очень дружен, и оставался ему верным сподвижником вплоть до гибели Кази-Мухаммеда в 1832 г. во время битвы за Гимры. Кази-Мухаммед внушал Шамилю, что становление целостной развитой личности в рамках мусульманского мировосприятия невозможно не только без перманентного физического, но и духовного и интеллектуального совершенствования. Так, он призывал своего побратима найти себе достойного проводника, который бы наставил его в мире ислама: «У кого нет учителя, у того учитель шайтан». В дальнейшем, как покажет практика имамата, стремление к учености, к порядочности и соблюдении норм мусульманской морали станет одним из главнейших критериев при занятии важных управленческих постов. Образованность государственных мужей в имамате была крайне высока.

Весьма образованным был и сам глава имамата. Практически все исследователи, занимавшиеся вопросами изучения его биографии и деятельности, сходятся во мнении, что это был очень начитанный человек, знавший и высоко ставивший силу знания: «Книги были неотъемлемой частью жизни великого имама, для него они составляли самое главное богатство в жизни, давая душевное удовлетворение и ответы на многие сложные вопросы»48. Много позже, уже во время своего пребывания в Калуге, Шамиль заметил в беседе с одним из чиновников, что одиночество не постигнет его, покуда с ним есть книги.

Довольно оригинальной в мировой практики государственности выступала форма имамата. Важно заметить, что воплощение имамата в теории и практике первой половины XIX столетия и конца XX - начала XXI вв. в некотором отношении разняться. Имамат (именуемый также имаратом) в представлениях современных радикалов террористических групп, представляется собой скорее крайне милитаризованное, лишенное соответствующей мощных богословских изысканий и морально-нравственного и правового переустройства общества; идеологическая проработка проводится только в качестве манипуляции массами рядовых членов движения. В то же время в образе имамата времен Магомеда Ярагского и Шамиля особое внимание в устройстве государства уделялось прежде всего мусульманской учености. Предполагалось, что основные руководящие должности должны принадлежать улемам (что и было осуществлено на практике), представителями местной администрации выступали муллы. Справедливо указала Е.Г. Сенченко, что «имамат стал невиданным ранее для здешних народов институтом власти. «Государство» это было скорее теократическое, нежели светское».

Имамат Шамиля был государственной формой, нацеленной на основательное переустройство существовавших общественных норм и ценностей, вследствие чего он характеризуется рядом масштабных итоговых преобразований (или начавшихся преобразовательских процессов). Одной из первых мер была борьба с проявлениями феодальной системы: было отменено рабство, поскольку, по законам шариата, один мусульманин не может быть в неволе у другого. Правительство Шамиля также предпринимало меры по достижению максимальной социальной справедливости, стремилось ограничить или приуменьшить социальные привилегии местных феодалов, князей и ханов. Была реформирована и правовая система - вместо сумбурной и очень путанной обычного адатной правовой системы вводились нормы шариата, систематизированного и полностью логичного по отношению к вновь возводимому общественному порядку. Наконец, в сфере владения собственности внедрялась особая форма коллективного владения - байтулмал, своеобразный государственный фонд, предназначенный предоставлять для граждан имамата без разграничения их конфессиональной и национальной принадлежности возможности для достойного социально-экономического существования.

Управление в имамате осуществлялось с помощью Государственного совета, именуемого диван-ханэ, во главе с самим Шамилем. Следует заметить, что в управленческой практике многих тюркоязычных государств под диваном-ханэ обычно именовался приемный покой центральной администрации. Госсовет Шамиля, в отличие от Госсовет Российской империи, носившего законосовещательную функцию, был наделен полным спектром политических прав, заключая в себе возможность осуществлять и законотворческую, и исполнительную, и судебную власть. Состав диван- ханэ, вероятно, был представлен в основной своей массе улемами и наибами. Подобный орган управления был крайне необходим, поскольку перед создаваемой государственной формой стояли задачи кардинального переустройства общества, которые без мощного управленческого института успешны вряд ли могли быть решены. Это же признают и специалисты по проблемам имамата Шамиля: «возросшие масштабы Имамата, сложность стоящих перед государством военных, экономических, политических и социальных задач, естественно, требовали и создание соответствующих органов государственного управления и власти».

Весьма важно заметить, что, несмотря на объявленный джихад Российской империи, сами русские угнетаемым меньшинством в имамате Шамиля не были. Видный исследователь мюридизма и государства Шамиля Ю.У. Дадаев так отзывается о положении проживавшего на территории имамата русскоязычного населения: «Русские в государстве Шамиля наравне со всеми гражданами за свое трудолюбие, благородство, храбрость, совестливость, человеколюбие и честность пользовались огромным авторитетом и уважением у имама Шамиля, его сподвижников, всех граждан, особенно у многочисленных мухаджиров, переселенцев не только из разных регионов Кавказа, Российской империи, но и из других стран Восточной Азии и Западной Европы». В стан Шамиля стекалось множество русских перебежчиков, офицеров и солдат. К первым Шамиль проявлял особый интерес как к специалистам военного дела, особенно артиллеристам. Население бежало от феодального гнета, немало и других этносов огромной Российской империи оказалось во владениях имама - поляки, финны, чеченцы и дагестанцы, бежавшие от притеснений со стороны своих феодалов. Зачастую на территорию имамата бежали старообрядцы, для которых в районе Ведено по специальному распоряжению имама был возведен скит. Как показывает подсчет специалистов, к концу 1845 г. в войсках Шамиля было до 2 тыс. перебежчиков из подразделений царской армии52. Все это не могло не настораживать руководство империи, которое было обескуражено привлекательностью образа государственного устройства имамата Шамиля и всячески пыталось препятствовать популяризации этого образа, равно как и пресекать последующие попытки перехода на сторону религиозно-политического движения горцев.

Также нельзя не отметить очень важный аспект общественно- политической системы, выстраиваемой Шамилем: при объявленной «войне против неверных», как не парадоксально, на территории имамата не было целенаправленного преследования или притеснения иноверцев. Помимо упоминаемого скита старообрядцев, представителям других конфессий также позволялось создавать места для отправления культа. Более того, в рамках диван-ханэ существовала «комиссия» «по делам христиан и веротерпимости», которой вменялось обеспечивать взвешенное восприятие этнорелигиозных меньшинств в обществе. Как свидетельствует один из публицистов первой половины XIX столетия, «Шамиль принял самые строгие меры к ограждению беглых от малейших притеснений представил те же права и даже больше».

В итоге можно отметить, что в результате деятельности Шамиля в мировом опыте появилась новая форма государственности и преобразовательского курса, в котором религиозные предписания были гармонично вписаны в целый «каскад» реформ, направленных на более чем позитивную трансформацию общества с прочными феодальными и пережиточными устоями. Как подчеркивает В.В. Дегоев, «В русской и зарубежной литературе почти единодушно отмечается, что Шамиль производил реформаторскую работу совершенно блистательно. Он учредил институты, которых горцы никогда не знали и которые представляли собой составные компоненты цельного государственного устройства военно-теократического и «тоталитарного» характера -- имамата».

2. Место и значение социально-политической модели имамата Шамиля в контексте «Большой игры»

2.1 Концептуальные построения и социально-политические проекты России и Британии в рамках «Большой игры»

Особе место в историографии, посвященной оценке колониальных владений, занимает проблема оборонительных концепций Индии от предполагаемого вторжения русских войск и связанного с этим процессом «Большой игры». В целом, отражение «Большой игры» в интеллектуальном наследии - весьма значительный и обширный вопрос, требующей специального обзора в рамках отдельной темы, однако ряд аспектов, связанных непосредственно с анализом идей по обеспечению безопасности «жемчужины Британской короны»в последней трети XIX - начала XX столетия, следует рассмотреть. Особенного внимания требует публицистический резонанс после середины 1880-х гг., когда в 1885 г. произошел так называемый «Памирский инцидент», связанный с непосредственным участием русских казачьих подразделений и едва не вылившийся в крупномасштабное вооруженное противостояние между двумя великими державами. Следует сказать, что весьма серьезный трудом, предшествовавшим эскалации этого спора, стала книга ученого Г. Роулинсона «Англия и Россия на Востоке», изданная в 1875 г. Ученый, исходя из данных статистики, топографии, данных разведки, попытался сформировать оборонительную концепцию. Роулинсон был ярым поборником формированная особой буферной зоны в Средней Азии, в которой бы абсолютно ограничивалось какое бы то ни было проникновение русского влияния. Исключений не предполагалось даже для естественнонаучных и этнографических экспедиций. С тревогой ученый обращал внимание на активизацию российских торговых миссий в регионе в целом на поясе от Индии и вплоть до черноморских проливов. Необходимо, указывал исследователь, мирным образом, дабы не вызывать раздражение русского правительства, сформировать лояльную партию при дворе афганского эмира, дабы Афганистан полностью включился в орбиту английской зоны влияния. Однако ученый не предполагал исключительно мирные средства разрешения вопроса, напротив, активно настаивал на интенсификации внедрения научно-технических новшеств в области логистики и вооружений на индийской территории, и концентрации наиболее боеспособных частей на границе с Афганистаном для отражения вероятной экспансии российской армии. Также ученый настаивал на более активном вмешательстве во внутренние дела Персии (Ирана). Для этого, полагал ученый, необходимы серьезные денежные вливания английского капитала в иранскую экономику, дабы крепче привязать к себе персидское правительство, и необходимость содержания государственных советников при дворе шаха, а военных - при командовании иранской армией. В целом, ученый придерживался идеи формирования гипотетического «восточного пояса» буферных территорий, который в случае эскалации конфликта с Российской империи задержит продвижение российских частей к Индии до момента готовности британских колониальных войск отразить нападение.

Ценный материал по данному вопросу представляет публицист и политики, откровенный русофоб Дж. Керзон в своем специальном исследовании «Россия в центральной Азии в 1889 г. и англо-русский вопрос» (1889). Сочинение представляет собой синтезированный материал множества статей и аналитических записок, писанных исследователем на протяжении 1880-х гг. Керзон отмечает, что здесь, в странах Среднего Востока, будут вершиться мировые судьбы; он восторженно отмечает, что «это чистый лист между страниц старого и нового, краткий интервал, разделяющий древние незапамятные традиции от шока бесчувственного мещанства цивилизации девятнадцатого века». Он указывает, что огромную роль для формирования оборонительной системы на территории Ближнего Востока будет играть своевременно возведенная сеть железнодорожного сообщения. Он также настаивает, что британское правительство должно поощрять и активизировать деятельность своих разведчиков на территории Центральной Азии, даже на территории российской юрисдикции, и гневно обрушивается на нерешительность местной администрации в этом вопросе: «усилия, которые были в свое время сделаны различными британскими офицерами, часто скрытно и с риском для жизни, при исследовании Terra incognita на границе Персии и Афганистана, были тщательно обесценены дома [британским руководством] или местным индийским правительством, из опасения раздразнить московские правящие круги». Исследователь замечает, что еще с конца 1870-х гг. не было столь важного вопроса, как опасения Англии за безопасность ее индийских владений со стороны Российской империи, и пускается в рассуждения, насколько данная полемика имеет место быть. В итоге ученый постулирует, что какие бы намерения российское правительство не имело в данном регионе и к какому бы компромиссу развитие событий не следовало, долг Британии - отстаивать своих интересы в индийских владениях.

Исходя из гипотезы Сили, первоначальной причиной присутствия англичан на территории индийских княжеств историк указывает перманентные столкновения с Францией, бывшей на протяжении столетий важнейшим геополитическим противником Британии. С наступлением XIX в., место Франции как извечной угрозы размеренному развитию индийской государственности занимает Российская империя. Н.В. Дронова отмечает, что еще в первой половине XIX в. «были заложены основы приобретшей в дальнейшем большую популярность “оборонительной” концепции британской политики на Востоке, имевшей в своей основе тезисы о крайней агрессивности России, исходящей от нее угрозе Индии, по отношению к которой Британия играла “цивилизаторскую роль”».

Анализ положения Индии в британской имперской системе проводится в историко-биографической работе Липсетта Колдуэлла «Лорд Керзон в Индии, 1898 - 1903», вышедшая в свет в 1903 г. Помимо деятельности лорда Керзона, автор изучает специфику британского владычества на индийских территориях. Характерно, что исследователь указывает на значительные недостатки британской системы управления Индией. Так, он указывает, что в метрополии существует популярный миф о богатейших природных ресурсах Индии и невиданной состоятельности ее местного населения. Однако, указывает автор, неправильные меры британской администрации по развитию сельского хозяйства породили голод, неверная промышленная политика - разорение. Ученый формулирует нетипичный для основной массы исторических сочинений викторианцев тезис: «Индия является страной, с весьма многочисленным населением, и следовательно, обеспечивающим большой рынок сбыта и благоприятную ситуацию для торговли, однако каждый из индийцев обладает гораздо меньшим уровнем жизненного комфорта, чем каждый из нас». Подобное заявление в корне различается с характерными утверждениями Сили и Дилка о неисчислимых затратах британского народа на содержание колониальных владений, о лишениях, претерпеваемых англосаксами для благополучия «туземцев». В частности, подчеркивает Колдуэлл, неурожаи вызваны вовсе не периодом отрицательной климатической ситуации, а неразумной политикой налогообложения. Сопоставляя статистические данные, исследователь приходит к выводу, что около пятой части капиталооборота уходит из страны. С другой стороны, Индия получает значительные вложения в развитие своей технической инфраструктуры. Львиная часть доходов, указывает Колдуэлл, расходуется на поддержание высокоэффективной армии, предназначенной для сдерживания «русской угрозы», а еще часть - распределяется для обеспечения обороноспособности Британской империи, и эта расходная статья, подчеркивает он, будет существовать до тех пор, «пока колонии не будут готовы возложить на себя свою долю обязанностей в обеспечении универсальной системы имперской обороны».

Значение северокавказского направления во внутренней и внешней политике начала-середины XIX столетия имели огромное значение в контексте геополитического противостояния с другими державами. На это особое внимание обращают и специалисты по проблематике истории Северного Кавказа: «Анализ взглядов русского общества на религиозную принадлежность народов Кавказа позволяет прийти к выводу о глубоком внимании царского правительства к кавказскому вопросу». Действительно, внимание и правительства, и общественности Российской империи к проблемам мюридизма в контексте событий противостояния на Кавказе первой половины XIX в. характеризуется рядом особенностей. Прежде всего, следует сказать, что многие видные публицисты и общественные деятели подчеркивали искусственность, индоктринацию религиозных основ мюридизма, воспринимая последний как средство манипуляции общественным поведением. Известный российский историк, генерал-майор Р.А. Фадеев недвусмысленно заявил: «Мюридизм доказал, как девственна еще была душа этих людей, сколько пламени, самоотвержения, религиозности обнаружила в них первая общая идея , проникшая в их мысль». Некоторым образом подобные высказывания роднят отечественных публицистов с некоторыми их британскими «коллегами», второй половины XIX века // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение.

Еще одной тенденцией восприятия мюридистской идеологии было четкое осознание и понимание российской общественностью, что одной из главных причин активизации этого религиозно-политического движения выступало интенсивное продвижение и ассимиляция русских на Кавказе. Вынужденные радикальные действия, «умиротворительная» деятельность генерала А.П. Ермолова (некоторыми публицистами именуемая «ермоловщиной»), непреднамеренное разрушение вековых устоев обрядово- бытового пространства способствовало если не повсеместному, то в ряде регионов прочного приятия проповедников Гази-Мухаммеда, Шамиля. Тем самым многие, даже проправительствено настроенные публицисты вынуждены были констатировать факт, что внутренняя политика Российской империи и попытки царской дипломатии решить «восточный вопрос» в том числе путем и мощного военно-политического присутствия в северокавказском регионе послужило достаточным основанием для, к примеру, успехов имамата как государственной формы. Однако общественные деятели были склонны оправдывать данные условия возникновения мюридизма и как итог исконной «дикости» горского населения, его нежелания отказаться от набеговой системы в условиях русского владычества. Тем не менее, за исключением ряда одиозных публицистов, основная масса интеллектуалов данного периода признавала факт более религиозного, нежели политического акцента в мюридистском движении. Общины, попавшие под вектор мюридской идеологии, воспринимались не иначе как секты мусульманского направления. При этом многие исследователи сходились в достаточно одиозном мнении, что именно исламское вероисповедание выступало в качестве катализатора воинственности горских народов. Так, виднейший исследователь истории Кавказской войны Н.Ф. Дубровин безапелляционно резюмировал: «Магомет говорит, что меч есть ключ от рая и ада, что ни одна капля так не угодна Богу как капля крови, пролитая во славу его: одна ночь, проведенная в охранении мусульманских границ и в войне с неверными лучше двухмесячного поста. Война же с неверными обязательна для каждого правоверного». Следует сказать, что данный аспект соотнесения повышенной религиозности с высокой степенью боеготовности мусульманского населения Северного Кавказа использовался проправительствено настроенными интеллектуалами для обоснования причин неуспеха русских воинских контингентов в борьбе с горским движением. Это же и служило поводом апеллировать к реабилитации самых суровых мер в отношении представителей мюридистской идеологии: «Представители научной мысли консервативного и либерального направления сходятся в том, что именно мюридизм стал причиной ожесточенной и кровопролитной борьбы горцев против русских. Такой вывод оправдывал решительные меры, чтобы прекратить войну и не дать развиться этому учению дальше». Более того, исследователи стали акцентировать внимание на том факте , что мюридизм из идеологии джихада против всех неверных плавно перешло в борьбу против именно против распространения русского влияния, при этом любе другие противники Российской империи практически автоматически признавались потенциальными союзниками, независимо от национальной или религиозной принадлежности. При этом претензии многих других держав на суверенитет этих территорий идеологами мюридистского направления практически не учитывались или, по крайней мере, минимизировались по старинному принципу «наименьшего зла».

При этом публицисты признавали, что, к примеру, характерной чертой политического режима Шамиля существовала достаточно явно выраженная национальная и религиозная терпимость. Однако больший акцент делался на их включение в мюридистские общины после пленения, нежели добровольный переход вследствие недовольства политикой царского правительства или дезертирства военнослужащих. Также признавался факт практически равноценного юридического преследования по отношению и к не-мусульманам, и к мусульманам: «С приходом наших войск к первому веденские раскольники тотчас были переселены для безопасности в Шубуты. Что касается раскольников дагестанских, то когда Шамиль узнал об умерщвлении семи человек, живших в древней церкви недалеко от Гоготля, он немедленно приказал разыскать убийц под опасением подвергнуть в противном случае к строгой ответственности Бартлухского наиба, в ведении которого находилась церковь». В отношении детей беглых и пленных солдат проводилась целенаправленная образовательная политика, в административной столице Шамиля Ведено, в так называемой «Русской слободе» (месте концентрации русскоязычных подданных имама) специально была возведена школа, где представители офицерского корпуса царской армии, перешедшие на сторону Шамиля добровольно или попавшие в плен, преподавали различные предметы; характерно, что преподавание осуществлялось за «казенный кошт» (выражаясь современным языком, образование на бюджетной основе). В целом, резюмируя, можно сказать, что в государстве Шамиля, несмотря на присутствие в идеологии имамата идеи джихада, национализм считался преступным, а, напротив, проявление терпимости и уважения к другому - общественно одобряемым действием, и зачастую представители общественной мысли российского общества вынуждены были признать этот факт.

2.2 Имамат Шамиля как аспект внешнеполитического противостояния сквозь призму «Большой игры»: факторы развития и оценки в историографии

«Большая игра» (The Great Game), отражавшая противоречивую динамику взаимоотношений Британской и Российской империй в Центральной и Восточной Азии, требует сегодня глубокого переосмысления и уточнения хронологических рамок, географической протяженности и содержания ее основных этапов. События более чем вековой давности продолжают вызывать огромный интерес не только у специалистов- историков, но и у политиков, дипломатов, военных, а также у представителей широкой общественности. Существенное облегчение доступа к архивным фондам большинства стран Европы и ряда стран Азии позволило историкам ввести в научный оборот множество ранее неизвестных источников, подвергнув их перекрестной верификации с помощью компаративного и междисциплинарного подходов. В ряде университетов США, Европы и Азии читаются курсы по истории «Большой игры» в контексте эволюции международных отношений Нового времени.

Если бы обычного человека, интересующегося событиями прошлого, попросили объяснить, что такое «Большая игра», то, скорее всего, он ответил бы, что это понятие относится к соперничеству Англии и России за контроль над Центральной Азией в XIX в., когда русские бросили вызов англичанам в странах Востока, вынудив их решать одновременно три взаимообусловленные задачи - сохранения баланса сил в Европе, обеспечения безопасности Индии как главного источника благосостояния метрополии и защиты стратегических торговых путей, связывавших бассейн Средиземного моря с Индийским и Тихим океанами. Однако такой взгляд на «Большую игру» является слишком узким и не отвечает современному состоянию научных знаний. Следует признать, что, несмотря на множество публикаций отставных военных и дипломатов, профессиональных журналистов, наконец, исследователей-первопроходцев, совершавших на протяжении нескольких десятилетий XIX-XX вв. опасные путешествия по государствам Азии, генезис, содержание и специфика основных этапов, а также воздействие «Большой игры» на международные отношения все еще остаются слабо изученными или мифологизированными. В современной исследовательской литературе, как отечественной, так и зарубежной, не говоря уже об изданиях, предназначенных для «широкой публики», история «Большой игры» по-прежнему представлена фрагментарно. Специалисты, как правило, рассматривают ее либо в границах определенных государственных образований (Персии, Афганистана, ханств Центральной Азии и т.д.), либо как процесс, обусловленный исключительно военно-политическими соображениями, либо как региональное явление, не связанное с модернизацией традиционных восточных обществ под влиянием европейских держав. Впрочем, сегодня это понятие чаще всего употребляется как популярная метафора геополитического соперничества различных государств - от США до Китая, что лишает его конкретно- исторического смысла.

Начало изучения феномена мюридизма уходит своими корнями еще к периоду конца XIX столетия. Однако в дореволюционной историографии мюридизм как идеологическое и общественно-политическое течение не всегда становилось предметом отдельного целостного исследования. Зачастую проблемы специфики мюридизма изучалось лишь как второстепенный фон Кавказской войны, однако такое положение в дореволюционной историографии не являло собой тенденцию, напротив, можно отметить публикацию ряда специализированных работ. Одной из первых таких работ является опубликованный научный очерк Мирзы Казем- Бека в альманахе Русское слово (1959 г.). Автор открыто трактует мюридизм как одно из ответвлений суфизма, и высоко оценивает личность имама Шамиля. Автор попытался разрушить большинство мифов, бытовавших в общественной среде Российской империи, в отношении Кавказской войны, однако его работы отмечены чрезмерной идеализацией личности Шамиля. Пик публикаций по данной тематике приходится на 1880-е гг.: именно в этот период началось осмысление накопленного материала по мюридизму и связанным с ним персоналиями, событиями и процессам. Масштабным исследованием здесь прежде всего выступает многотомный труд Н. Волконского, анализирующий ход Кавказской войны; первый том «Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 год в связи с мюридизмом», вышедший в 1885 г., интересен подробным анализом условий возникновения мюридизма и тариката. Знаковое место в дореволюционной историографии вопроса занимает пятитомник Н.Ф. Дубровина «История войны и владычества русских на Кавказе» (1884-1887 гг.), в котором указываются оригинальные факты становления религиозной и политической практики мюридизма, однако позиция автора весьма лояльна политике самодержавного режима, что и отразилось в объективности оценки событий.

Советская историография 1920-1930-х гг. столкнулась с некоторыми трудностями в изучении феномена мюридизма на Северном Кавказе. Как при изучении любого этнорелигиозного течения, советские историки рисковали быть обвиненными в симпатиях национальному или «буржуазному» шовинизму. Так, исследователь Н. Самурский в монографии «Дагестан», изданной в 1925 г., вероятно, по мнению цензоров, не совсем корректно призвал к всестороннему изучению явления мюридистской идеологии, за что и поплатился: в 1938 г. этот призыв, как и ряд других обвинений, лег в основу его репрессирования как «врага народа». Поэтому исследователям данного периода приходилось быть максимально осторожными в постановке вопросов по проблеме и формулировке гипотез. Н.И. Покровскому принадлежит ряд публикаций («Кавказские войны и имамат Шамиля», «Мюридизм у власти (теократическая держава Шамиля)»), подготовленных с полным учетом всех тонкостей марксистской методологии, однако, как можно заключить, не вполне решающей многие задачи. В это время многие исследователи, воодушевляясь общей методологической парадигмой «колониальной политики царизма» на территории Средней Азии и Северного Кавказа, публикуют свои работы зачастую в оправдательном и даже порой одобрительном ключе для действий горских войск, указывая на «справедливый» освободительный характер ведения войны всеми кавказскими этническими группами без исключения. Однако позиция советского руководства по данному вопросу ближе к середине XX в. стал неуклонно меняться, на смену идеям революционного пожара стали приходить великодержавные установки; соответственно, такое центробежное религиозно-политическое течение, как мюридизм, просто не могло рассматриваться в положительном ключе. Соответственно, меняется тональность работ: от восприятия как религиозно-политического течения, борющегося против «царского колониализма», ученые перешли к восприятию мюридской идеологии едва ли не как религиозного мракобесия. замешанного на примитивном национализме. К примеру, довольно критичный и едва ли не обвинительный тон звучит в работах Н.А. Смирнова («Реакционная сущность движения мюридизма и Шамиля на Кавказе в XIX в.», «Характерные черты идеологии кавказского мюридзма»). Фундаментальное освещение проблемы мюридизма нашло отклик и в трудах выдающихся советских историков; так, к примеру, в творчества А.В. Фадеева изучение мюридизма обрело немаловажное значение («Россия и Кавказ в первой трети XIX века», «Возникновение мюридисткого движения на Кавказе»). Согласно концепции ученого, мюридисткая идеология является собой продукт целенаправленной индоктринации в угоду внешнеполитическим интересам Османской империи и ведущих западных держав. Итак, складывание единой концептуальной исторической основы в рамках общего дискурса имперской идеологии протекало вполне целенаправленно по своим целям, однако довольно спонтанно в выборе методов, средств и конечных результатов. Труды ведущих ученых научных исторических школ Британии, частная историко-познавательная публицистика прежде всего несли практические задачи не просто формирования совокупности общественных мифов и установок - прежде всего осуществлялась попытка создать совокупное пространство своеобразной имперской ойкумены, особого мира, где будет указано точное терминологическое определений субъектов и предметов (в соответствии с требованиями политической ситуации), где будут достаточно четко расписаны социальные роли и общественное положение британцев (в соответствии с патриотическими идеалами) и остальных народов (союзников или «отсталых» дикарей), и где будет указана «повестка дня» - тот образ общественного, государственного или мирового устройства, который будет признан единственно правильным. Историческим сочинениям викторианцев следовало стать той «матрицей» исторической памяти народа, в опоре на которую будет окончательной завершено переформатирование имперской системы как принципиально новой структуры.

В результате тщательной работы в определении основных и специфических понятий оказался сформирован и упрочен новый языковой мир имперства. С самого раннего детства рядовые британцы посредством привычного, казалось бы, лексикона проходили индоктринацию сознания имперскими ценностями, и даже в «Азбуке маленьких патриотов», датируемой концом XIX в., место буквы «E» было украшено четверостишьем о величии и необъятности империи (Empire). Постоянное появление подобных терминов на страницах газет, журналов, политических дебатов, повседневном обиходе подневольно каждого англичанина делало причастным к совершающейся Большой политике, и даже, как приведенном философом Чаудхури случае, простой чистильщик обуви мог рассуждать с индийским аристократом о делах во «владениях» как лорд парламента. Благодаря соответствующей постановке проблемы, британский социум, традиционно чопорный и изоляционистский по отношению ко всему, что происходит во всем остальном мире, преодолел индифферентность к происходящему и стал оживленным зрителем и участником устраиваемых внешнеполитических акций и событий. Мифологемы Дж. Фруда об идиллическом, патерналистском характере отношений и едином порыве любых действий правительства и народа в Средние века («как родителя и сына») словно сошли со страниц его сочинений, дабы воплотиться в реалиях современного ему общества. Попытки Сили и Дилка добиться пересмотра обывательского отношения к «колониями» как собственности и одновременно убедить рядовых англичан в необходимости пребывания их в составе империи частично были успешны, частично - нет (вероятно, потому что уже сами по себе данные утверждения на бытовом уровне имели внутреннее противоречие). С одной стороны, англичане наконец поняли, что им предстоит нести просветительскую, Богом назначенную миссию в колониальных владениях для пользы местного населения, и использовать ресурсы этих территорий для блага развития мировой цивилизации, однако при этом было довольно трудно простым солдатам, предпринимателям или заводским рабочим усвоить, как при этом относиться к другим регионам также, как к их славному «туманному Альбиону».

В постсоветской историографии в связи с изменением методологических установок произошел пересмотр концепций и в отношении проблем Кавказской войны и мюридской идеологии. События двух чеченских войн и современно состояние борьбы с проявлением террористических и сепаратистских тенденций, использующих в качестве идеологической основы религиозный радикализм, предоставили почву для нового, весьма мощного и всестороннего изучения данной проблематики. Тон для поиска новых способов и подходов был задан на прошедшей в 1998 г. конференции «Кавказская война: Спорные вопросы и новые подходы», в рамках которой особое внимание было уделено и анализу условий возникновения и становления идеологической культуры мюридизма. Продолжается активное изучение персоналий лидеров движения мюридизма, прежде всего имама Шамиля. Так, к примеру, в 2001 г. вышла работа крупного специалиста по северокавказскому региону В.В. Дегоева («Имам Шамиль: пророк, властитель, воин»). Несмотря на достаточно претенциозную постановку темы, автор постарался избежать как излишней идеализации личности Шамиля, так и откровенного гиперкритицизма советских историков в отношении последнего. Отчасти вопрос мюридистского влияния затрагивается в ряде монографий историк- этнографического толка, в частности в творчестве Б.М. Атаева («Аварцы. История, язык и письменность»), А.А. Епифанцева («Неизвестная Кавказская война. Был ли геноцид адыгов?»), Л.И. Лаврова («Убыхи: историко-этнографическая монография»).

Тем не менее, несмотря на наличие обильного пласта исследовательских трудов, проблема мюридизма как специфического религиозно-политических движений остается открытой, что делает данную работу актуальной.

Заключение

Фактор этнорелигиозной напряженности на Северном Кавказе, возникший задолго до современности, в настоящее время набирает новый мощный виток. Нынешние «проповедники» религиозных экстремистов, спекулируя на образах религиозно-политического движения на Северном Кавказе первой половины XIX столетия, их видных представителях и значительных событиях, пытаются сформировать ложную ценностную систему о собственных рядовых последователей. С помощью определенного набора манипулятивных приемов резко искажаются цели лидеров и проповедников мюридизма, их методы и принципы, их отношение к идеологическому противнику. В то же время практика последователей мюридизма, в особенности имама Шамиля, свидетельствует о гораздо более объективном, относительно веротерпимом и взвешенном подходе к ведению религиозно-политической борьбы и организации своеобразной государственно-политической формы, основанный на теократическом принципе, с огромным акцентом на социальной значимости религиозной учености. Современные трактовки религиозных экстремистов событий и фактов истории мюридистского движения на Северном Кавказе представляют собой популистски искаженные мифологизированные «концепции», ставящие своей целью сформировать выгодный идеологам агрессивного псевдоисламского течения образ непримиримых воинов Аллаха - ненавистников всего немусульманского, тем самым невольно очерняя и затеняя присущие представителям данного движения положительные качества.

Феноменология мюридизма на Кавказе в изложении некоторых радикальных мусульманских псевдоученых и псевдобогословов сходна лишь в немногом - прежде всего, в направленности мюридистского джихада исключительно против распространения русского влияния. Однако эта непримиримость в борьбе вовсе не была омрачена той жесткостью, особенности к гражданскому населению и пленным, в котором преуспели нынешние «борцы» за Северо-Кавказский имарат. В отличие от нынешних поклонников деятельности Шамиля, при этом сущности, направленности и значения этой деятельности не осознающих и не понимающих, в государстве имама не поощряли, а карали за преступления против иноверцев, даже если они были русскими по происхождению. Борьба Шамиля, Кази-Мухаммеда и других представителей идеологии мюридизма была направлена против присутствия российских войск на своей, как они полагали, земле, и против политического курса царской дипломатии, на поле боя, а не против мирных жителей посредством захвата и убийства заложников.

Дальнейшее изучение феномена мюридизма необходимо как и для противодействия спекулятивным попыткам вести информационную войну против отношений России с населением Северного Кавказа в XIX столетии, так и для обретения исследовательских данных по истории мюридизма и имамата в практике мирового опыта по формированию специфических государственных структур и общественных объединений с особой религиозной спецификой. Поэтому, несмотря на полученные научные результаты, проблематика мюридизма как специфического явления истории Северного Кавказа заключает в себе еще значительное пространство для исследования. исламский имамат политический мюридизм

Итак, как можно сделать вывод, имамат как государственная форма представляет собой весьма интересный и в тоже время достаточно неоднозначную модель общественно-политической и культурной модернизации. Опираясь на священные тексты, труды богословов и предписания духовных учителей, сторонники мюридизма попытались воплотить нечто вроде «царства Аллаха на земле», избрав в качестве своеобразного экспериментального «полигона» северокавказский регион. Итогом стало возникновение достаточно радикального и вместе с тем не совсем свойственного эпохе общественно-политического строя, коренным образом изменившего социальный и культурный уклад населения Северного Кавказа. Вместе с тем, практика имамата отчасти привнесла, отчасти не разрешила ряд противоречий, значительная часть из которых актуальна и ныне.

Институциональное устройство государства имамат отличалось своей нацеленность на решение нужд военного времени, как то проведение мобилизационных мероприятий и аккумуляция ресурсов для ведения боевых действий. Вместе с тем в нем складывались предпосылки для перспектив долгосрочного общественного развития, как-то, к примеру, культивация мусульманской образованности, попытка достижения относительного равенства в общества (пускай и в целом основанная на идеалистических образах) и связанная с ней ликвидация системы ханского произвола (на время восстановленная уже после поражения Шамиля имперской администрацией) - все это может свидетельствовать о самодостаточности имамата как довольно успешной государственной формы. Однако, несмотря на это, военные поражения в столкновении с Российской империей и именно чрезвычайный и мобилизационный характер государства имамата в конечном итоге предопределили его институциональный крах. Ситуация еще усугублялась высокой степенью неготовности горских этносов к принятию новых общественно-политических форм.

Аналогичная ситуация сложилась в правотворчестве сторонников мюридистского государства. Законодательная основа имамата, строившаяся на принципе гармоничной эклектики шариата, индивидуальных юридических представлений и просто понятия справедливости у идеологов мюридизма и совсем уж минимально на ряде положений адатов, работала лишь в ситуации полного контроля руководства имамата над территорией. Едва только власть имама и его наибов и мюридов даже слегка ставилась под сомнение, горцы с удовольствием возвращались к столь привычным и традиционным для них адатам, либо же не столь традиционным, но, тем не менее, вполне логичным для их представлений о сословных моделях русским законам и постановлениям, поскольку последние в тот период в пику шамилевскому режиму и для обретения сторонников в борьбе с ним поддерживали родовую кавказскую элиту.

Вместе с тем попытки систематизации экономических отношений, ее перенаправление с набеговой в товарно-производственную сферу, хоть и поспособствовали «замирению» образа жизни некоторых агрессивных горных племен, однако, тем не менее, кардинальным образом мало изменили ситуацию. Вместе с тем высокая доля милитаризованности экономики, нацеленности производства и финансов на обеспечение военных нужд еще более усугубляло ситуацию, способствуя упрочению «набеговой системы». Тем не менее, нельзя отметить уникальную для истории XIX столетия модели организации коллективной собственности, выраженной в форме байтулмала, и стремления идеологов мюридизма к установлению в системе имамата максимально выраженного социально-экономического равенства. В тоже время, меры, предпринимаемые для этого ими, были как одиозно положительными, так и радикально крутыми.

Определенного рода изменениям подверглась повседневно-бытовая структура этносов Северного Кавказа. Благодаря активной работе таких проповедников и ученых-богословов ислам, и в частности, положения шариата стали играть значительную роль в жизни этих народностей, упорядочивая их нравы и образ жизни, борясь с такими проявлениями первобытного поведения, как, к примеру, старинный обычай кровной мести. В то же время в достаточной мере привносимый, внешний характер исламизации, смешение шариатских устоев с традиционным правом и обычаями горцев породило почву для распространения идей радикального, религиозно-экстремистского толка, распространяемых и поныне «идеологами» «имарата Кавказ», виртуального, в отличие от имамата Шамиля, государства, не отличающегося ни исламским благочестием, ни гуманизмом некоторых (хоть и не всех) низамов Шамиля, ни стремлением к учености и обретению новых полезных знаний. Тем более парадоксально и нелепо наблюдать, как идеологи терроризма пытаются копировать образы и институты государства, лишь в общих контурах схожего, а на самом деле основанного с совсем другими целями, подходами и принципами.

Следует сказать, что многие современные, экстремистского толка «борцы за свободу», пытаясь спекулировать на исторической памяти северокавказских народов, апеллируют к опыту подобных общественных институтов, передавая их внешнюю атрибутику, и при этом кардинальным образом искажая их суть и назначение. Именно объективный научный результат о сущности и особенностях имамата может положить конец подобным псевдоисторическим «изысканиям». Поэтому данная тематика, имеющая еще множество неосвещенных, или малоосвещенных проблем, имеет право на пристальное внимание исследователя.

Литература

1. Гази Мухаммед. Стихи // Наука и религия. 1996, №2.

2. Кавказ: Адаты горских народов. Нальчик, 2010.

3. Низамы Шамиля //ССКГ. Тифлис, 1870. Вып. III. С. 10. Репринтное издание: М., 1992.

4. Омаров Х.А. Письма Шамиля. Махачкала, 1997.

5. .Атаев Б.М. Аварцы. История, язык и письменность. Махачкала, 2005.

6. Аутлев Д.М. Социокультурные особенности военной организации адыгских племен при наибе Шамиля Магомете Амине (1848-1859 годы) // Культурная жизнь юга России. 2008, № 3. С. 138-140.

7. Багиров М.Д. К вопросу о характере движения мюридизма и Шамиля // Большевик. 1950, № 3.

8. Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. М., 1994

9. Бобровников В.О., Бабич И.Л. Северный Кавказ в составе Российской империи. М., 2007.

10. Магомедов Р.М. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М., 1939.

11. Бурджалов Э.Н. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М., 1940.

12. Бутова О.А. Роль первых наибов Шамиля Хаджи Мухаммеда и Сулеймана Эфенди в политической консолидации Западной Черкесии (1842-1846 гг.) // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 1: Регионоведение: философия, история, социология, юриспруденция, политология, культурология. 2011, № 2. С. 98-103.

Размещено на Allbest.ru