В области словообразования и словоизменения польский язык первоначально сохранил почти весь состав форм, унаследованных от праславянской эпохи. Здесь мы не можем вдаваться в подробную характеристику этого состава, во-первых, потому, что это потребовало бы чрезмерного углубления в детали, во-вторых, из-за невозможности точно установить, что именно из праславянского наследия подверглось изменениям (вначале, конечно, незначительным) уже на первых порах обособленного развития польского языка, а что изменилось лишь на протяжении последующих столетий. Сколько-нибудь обстоятельное ознакомление возможно здесь лишь в отношении более позднего периода развития польского языка, когда наличие письменных памятников позволяет уже ориентироваться в составе форм словообразования и словоизменения, какими располагал язык, и дает возможность сравнения с состоянием праславянским.

В лексике мы видим такую же ситуацию. Но поскольку лексика вообще хорошо отражает состояние и характер народной культуры в ту или иную эпоху, мы должны попытаться установить, какой же состав слов был унаследован польским языком от праславянской эпохи. Это даст нам возможность составить себе представление о степени развития культуры, унаследованной польским народом от его праславянских предков, и ознакомиться в известной мере с той основой, на которой в позднейшие века развивалась материальная и духовная культура Польши, а с нею вместе и язык, наиболее совершенное средство внешнего проявления этой культуры.

К сожалению, точное или даже приблизительное установление лексического состава, непосредственно перешедшего в польский язык из праславянской эпохи, невозможно за отсутствием источников, позволяющих нам составить себе ясное представление о том словаре, которым пользовался польский язык в древнейшую, дописьменную эпоху своего существования. Даже в более позднее время наиболее старые памятники польской письменности обладают столь бедным и односторонним запасом слов, что на их основе трудно установить, каким преобразованиям подвергалась в это время польская лексика и в каком отношении она находилась к тому, что перешло в нее от праславянской эпохи.

Единственный путь, который может приблизить нас к нашей цели,-- это взять за отправную точку элементы праславянской лексики, сохранившиеся в польском языке до настоящего времени. Только это даст нам конкретные основания для сравнений: с одной стороны, у нас есть праславянский словарный состав, в общем научно установленный на основе сравнительно-этимологических исследований, с другой -- современная живая лексика, которая преимущественно в области языка образованных слоев населения, достаточно изучена и проанализирована. Правда, такое сопоставление не даст исчерпывающего ответа на наш основной вопрос, поскольку оно не определяет отношения древнейшей польской лексики к лексике праславянской, но оно проливает свет на другой вопрос, который не может нас не интересовать с точки зрения современной. Определив, хотя бы приблизительно, что именно сохранилось в нынешней лексике от лексики праславянской, мы сможем до известной степени установить, какие элементы культуры праславянской эпохи удержались до сих пор в нашей культуре.

Рассматривая этот список слов с грамматической точки зрения, мы находим в нем более 1000 существительных, 460 глаголов, 170 прилагательных и 80 слов из прочих частей речи. Но для нас интереснее, конечно, группировка этих слов в семантическом отношении, так как она проливает некоторый свет на историко-культурные вопросы, связанные с праславянским наследием. Характерно, что из этих 1700 слов праславянского происхождения лишь около одной десятой (178) относится по своему значению к внутренней, духовной жизни человека, тогда как свыше восьми десятых (1450) касается внешнего (физического) мира и внешней (материальной) жизни человека; остальные слова (около 100) служат для обозначения грамматических категорий и отношений (местоимения, числительные, союзы, предлоги) и для историко-культурных выводов непосредственной ценности не представляют.

Из такого количественного распределения сохранившихся от праславянской эпохи слов на две основные семантические категории вытекает, естественно, прежде всего тот простейший вывод, что в нашем современном языке мы удерживаем из праславянского наследия гораздо больше элементов из явлений внешнего мира и материально-общественной культуры, чем из мира духовного (рассудочно-эмоционального). Этот вывод никого не должен удивлять: ведь несомненно, что в праславянскую эпоху, т. е. приблизительно в VI в. н. э., культура наших предков строилась в гораздо большей степени на переживаниях, связанных с внешним миром, окружающим человека, чем на его духовной жизни, которая в то время была относительно бедной и односторонней. Следовательно, во второй области число унаследованных слов должно было быть, естественно, значительно меньше, чем в первой, и нет ничего удивительного в том, что и теперь они занимают так мало места в совокупности праславянских пережитков в польской лексике. Ближайшее рассмотрение семантических категорий, которые выступают среди сохранившихся от праславянской эпохи слов, позволит нам установить с еще большей точностью, какие именно элементы этого общеславянского наследия удержались в польском языке. Мы не будем рассматривать здесь все слова нашего списка, а ограничимся важнейшими и наиболее показательными группами из них.

Вначале остановимся на области духовной жизни, хотя она и была, как мы уже подчеркивали, относительно бедной, мы сохранили от праславянской эпохи довольно большой список названий, выражающих отвлеченные понятия, среди которых на первый план выступают понятия духа (duch, dusza), духовных способностей (rozum, czu-cie, wola) и их основных функций (mysl, pamiec, chec, wiara, nadzieja, mitosc, nienavisc, gniev, strach, zai, radosc, wstyd). Далее мы находим здесь главные понятия из области религии и этики (bog, czart, bies, grzech. Mad, prawda, wina, kara, raj, piekto, modty, dziw, cud, mara) и, наконец, ряд основных понятий о мире и жизни человека (byt, zycie, smierc, poczatek, koniec, stan, czas, swoboda, niewola, postac, osoba, znak, imie, tad, czesc, chwata, slawa, viesc, wiedza, nieviedza, mqdrosc, starosc, mtodosc, moc, sUa, trod, twor и др.), а также его духовных качеств и пороков (dobry, zfy, madry, gtupi, szczodry, skapy, pilny, lenhvy, mity, luby, szczery, chytry, swiadomy, tajny, tagodny, srogi и др.). Мы видим, что этот запас отвлеченных понятий, хотя он и не слишком велик, все же говорит о том, что уровень духовной жизни, достигнутый праславянскими предками поляков, был сравнительно высок, если и в современном языке мы обнаруживаем столько слов этой группы праславянского происхождения. Мы видим также, что в этом наследии содержались уже все основные логические понятия, которые создали основу для будущего, столь бурного развития интеллектуальной и моральной культуры.

Как можно видеть, в основе этого словарного состава лежала унаследованная от праславян культура, типичная для оседлого, земледельческого народа, общественное устройство которого зиждилось на родоплеменных началах. Неудивительно поэтому, что в тех областях жизни, которые теснее всего были связаны с этой культурной подосновой, поляки до сих пор удержали наибольшее количество элементов от праславянской эпохи. Естественным отражением этого является тот относительно большой состав праславянских слов, которые все еще употребляются нами в измененной, правда, фонетической оболочке, но в первоначальной форме и в первоначальном по существу значении.

Совершенно ясно, что на заре самостоятельной общественно-культурной жизни польского народа, когда польский племенной комплекс только что обособился от общеславянского массива и когда его культура начинала пролагать себе самостоятельные пути развития, связь с праславянскими культурой и языком была гораздо теснее, а следовательно, и запас праславянских слов в неизмененной форме и в неизмененном значении должен был составлять значительно больший процент польского словаря, чем в настоящее время.

Однако с течением времени, по мере того как культурное развитие Польши охватывало все более обширные области и шло путями, все далее отклонявшимися от намеченных праславянскими предками, польская лексика, применяясь к новым жизненным потребностям, росла и обогащалась благодаря собственному и самостоятельному творчеству. Вследствие этого процент употребляемых в ней праславянских слов постепенно уменьшался, пока не дошел с течением столетий до своего современного состояния. На протяжении всего этого исторического развития основной материал польского лексического творчества составляли, разумеется, и составляют поныне главные словообразовательные элементы (корни, суффиксы и префиксы), доставшиеся нам от праславянской эпохи. Из них мы, в меру жизненных потребностей, создаем новые связи и сочетания, образующие новые слова, непосредственно, конечно, неизвестные нашим праславянским предкам, но строго ориентированные на унаследованные от них словообразовательные типы.

Эта праславянская традиция и сейчас еще противодействует различным, наплывающим главным образом извне словообразовательным тенденциям, если они не соответствуют тому, что обычно называется «духом языка» и что представляет собой не что иное, как известную подсознательную приверженность к древним языковым навыкам. Это относится, например, к сложным словам, которые в условиях современности, особенно в области техники, хотя и кажутся весьма удобными и желательными, но ощущаются все же польскими массами как неудобные и "тяжелые", очевидно, потому, что праславянская языковая традиция передала нам сравнительно мало таких образований.

Подводя итог, можно сказать, что праславянское наследие было и остается самым производительным элементом построения польской лексики, его стержневым устоем, вокруг которого группируются не только более новые собственные словообразования, но и всевозможные чужеземные элементы; последние в течение столетий, по мере культурного сближения с другими народами, проникали и проникают в язык, воздействуя прежде всего на его лексику и в значительно меньшей степени на его грамматической строй.

Древнейшая волна таких чужеземных проникновений в язык относится еще к эпохе праславянской общности, и польский язык унаследовал их вместе со всем праславянским словарным фондом. Это было естественным отражением тех культурных отношений, которые в различные периоды связывали праславянское население с другими племенами. Так как наиболее тесным и длительным было соприкосновение праславян с германцами, то в этом древнейшем слое чужеземных заимствований и оказывается наибольшее количество германских элементов, преимущественно готского происхождения. Сюда относятся такие польские слова, как ksiadz (первоначально wladca, ср. нем. Konig), pieniadz (нем. Pfennig), szelag (англ. shilling), mosiadz (нем. Messing), старопольск. szlom (helm), miecz, kupic (нем. kaufen), skot (нем. Schatz "сокровище", перенесенное у славян на "скот"), izba (старопольск. istba, ср. нем. Stube), tyn, lek, szklo, kociel, lew, wielblad, osiel и др. Своим значением они свидетельствуют о тех отношениях, которые соединяли славян с германцами: это были отношения военные и торговые, а отсюда и заимствованные названия оружия, товаров и платежных средств, причем эти две области не всегда можно было точно разграничить. Торговля часто связывалась с разбоем, а потому, например, нем. hansa "союз, дружина (купеческая)" превратилось в устах славян в слово chasa "разбой", которое в этом значении существовало в польском языке еще в XV в. (вместе с производным chasba "грабеж"), а в сербском -- в слово хуса, откуда хусар "разбойник" (отсюда венгерское название тяжелой и легкой конницы, заимствованное, в свою очередь, поляками в форме husarz).

Связи славян с другими соседними племенами были менее тесными, а потому праславянский язык сохранил от них меньше заимствованных слов. Все же мы можем назвать несколько слов иранского происхождения, заимствованных у скифов или сарматов, например: kur, socha, topor, и несколько больше слов латано-греческого происхождения: wino, koleda (лат. calendae), pogan(in) (от лат. paganus), cesarz (лат. caesar), korab (от греч. чбсбфпн), воспринятых, очевидно, в связи с теми торговыми сношениями, которые приводили римских и греческих купцов через славянские территории к Балтийскому морю и Днепру.

Мы не будем вдаваться здесь в более детальное рассмотрение вопросов, связанных с этими заимствованиями, тем более что, с точки зрения польского языка, все они, хотя по происхождению и чужеземные, целиком входят в праславянское наследие: все эти слова были в то время уже усвоены и настолько переработаны по принципам славянской фонетики, что в рамках польского языка внешне ничем не отличаются от исконно праславянского словарного состава. И только углубленный научный анализ может показать, что эти слова являются заимствованиями из чужих языков, этимологически не связанными с исконно праславянским словотворчеством.

2.1.2 Развитие польского языка в XIV и XV вв.

В связи с тем, что польский язык в своем развитии не знает ни перерывов, ни скачков, то провести четкие границы между отдельными периодами его истории не представляется возможным. Происходящие в нем из поколения в поколение изменения являются результатом постепенных перемен в общественно-культурной жизни коллектива, который данным языком пользуется, и находятся поэтому в тесной зависимости от культурной и политической истории народа. Укрепление политических отношений в Польше в первой половине XIV в. после объединения ее под властью Владислава Локотка и в еще большей степени в период блистательного правления Казимира Великого создало на долгое время благоприятные условия для развития и углубления просвещения и роста духовной культуры общества. Это должно было, естественно, оказать большое влияние на развитие польского языка, хотя он и не был тогда еще всесторонним орудием духовной жизни. Перевес в течение долгого времени был на стороне латыни, которая лишь медленно уступала в некоторых областях место живому народному языку.

Те изменения, которые параллельно усилению пульса культурной жизни неизбежно происходили в языке общества и особенно в языке образованных слоев, не могли быть, однако, быстрыми и, тем более, не могли сразу же проявиться во внешней его оболочке, в письменности. В последней продолжали пользоваться латынью, и лишь в небольших текстах, предназначенных для менее образованных слоев, не владевших латынью, допускался народный язык. В связи с этим язык народных масс, редко применявшийся в письменной речи и долго не имевший собственных образцов для подражания, не мог надлежащим образом развиваться и совершенствоваться, так что успехи его в этом отношении были вначале незначительны. Первые (и сравнительно малочисленные) польские литературные памятники XIV в. по своему языку, его строю и лексике, лишь немногим отличаются от скудных обрывков польских текстов, сохранившихся от XIII в. Таким образом, провести четкую границу этого, все же нового периода в истории польского языка весьма трудно, тем более, что мы имеем здесь дело с памятниками исключительно религиозного содержания, с текстами священного писания и проповедями, содержание которых, естественно, не выходит за рамки одних и тех же понятий и представлений и не требует значительных нововведений в области лексики и стиля.

На рубеже XIV и XV вв., с появлением произведений, хотя и построенных на религиозных мотивах, но не столь тесно связанных с церковной жизнью, и в особенности с появлением текстов светского содержания, все заметнее становится своеобразие их языка: быстро исчезают устарелые формы, обогащается и разнообразится лексика, в нее проникают новые,, иноязычные элементы, отражающие внешние влияния на общество и его язык. В это же время наблюдается и еще одно явление, до того неизвестное: дифференциация языка, образование, с одной стороны, языка более высокого, господствующего преимущественно в памятниках религиозного содержания, а с другой -- языка разговорного, которым пользуются тексты светские, связанные, с повседневной жизнью, например, судебные записи, формулы присяг и т. п.

Язык памятников религиозного содержания более или менее однороден; объясняется это тем, что к данному времени в текстах подобного рода выработалась уже определенная традиция письменного языка: эти тексты часто опираются друг на друга или просто переписываются со старых образцов при незначительной модернизации форм и лексики. Язык текстов светского содержания не имел подобной традиции, не был связан письменными образцами, гораздо свободнее отражал своеобразие живого языка и лучше следовал за общим развитием.

Благодаря этому мы часто находим в нем, хотя он и не представляет собой народного языка в точном смысле слова, отражение различных местных или, вернее, областных особенностей грамматики и лексики, что позволяет до известной степени ориентироваться в диалектных, расхождениях в речи культурных слоев тогдашнего общества, к которым, несмотря на несомненно значительную разницу в образовательном уровне, нужно отнести всех, кто владел пером; следовательно, не только представителей духовенства, переводивших и переписывавших тексты польских псалтырей и проповедей, но и судебных или городских писцов.

В связи с этим картина состояния и уровня, которого достиг польский язык к концу XIV и в XV в., гораздо богаче и многостороннее, чем мы видим это в языке XIII и начала XIV в. Эта картина дает ясное представление о том, какие изменения претерпел польский язык в течение данного периода, заложившего основы самостоятельной духовной жизни и литературы Польши.

2.1.3 Особенности средневекового польского языка XII и XIII вв.

Начиная с XII века, мы вступаем в первый исторический период развития польского языка, в период, от которого сохранились древнейшие письменные памятники, непосредственно свидетельствующие о некоторых особенностях языка, его грамматического строя и словаря. Данные первых памятников этой эпохи весьма скудны, и выводы, которые можно из них извлечь, крайне неполны, поскольку весь языковой материал состоит здесь из отдельных слов, реже из оборотов, вкрапленных в тексты, написанные по-латыни, которая в то время была во всей Западной Европе языком письменности и официальных документов. Польские слова появляются в этих текстах лишь в форме названий местностей, личных имен, наименований поборов и повинностей и проч., -- названий, которые по необходимости приводились в грамотах и других латинских документах, составлявшихся княжескими канцеляриями и другими учреждениями, как светскими, так и духовными.

Естественно, что этот материал довольно беден и односторонен. Он дает основание лишь для некоторых грамматических выводов, преимущественно в области фонетики и словообразования. С точки зрения морфологии, в нем нет почти никаких данных, кроме именительных падежей единственного и множественного числа существительных; прочие формы и части речи встречаются в этих памятниках крайне редко. Словарный материал также весьма скуден и не в состоянии дать даже приблизительного представления о богатстве польской лексики того времени. Тем не менее сведения о строе польского языка, которые можно почерпнуть из этих древнейших памятников, имеют решающее значение для истории польского языка, так как являются отправной точкой для исследования дальнейших этапов его исторического развития.

Естественно, что развитие печатного дела не только значительно способствовало упорядочению правописания, но и оказало существенное влияние на состояние и дальнейшее развитие письменного и устного языка образованного общества. Распространение книги, которая прежде была редкостью, доступной в большинстве, случаев лишь духовенству и наиболее состоятельным людям, способствовало расширению круга читателей; книга давала читателю готовые образцы того, как выражать свои мысли на родном языке, который до того времени употреблялся только в быту, поскольку он считался неуместным в литературе и непригодным для выражения духовной жизни человека. Быстрое распространение книги оказало большое влияние на письменную и устную речь. Характерные для XV в. колебания и пестрая смесь старых и новых звучаний и языковых форм уступают место все большему единообразию, исчезают областные различия, наблюдаемые как в обыденной речи шляхетства, так иногда, как мы это видели, и в письменном языке. Совершенствуется стилистическое мастерство писателей. Одним словом, возникает литературный язык в настоящем смысле слова, общий для всех культурных слоев населения.

Этот литературный язык вырос на основе живой речи культурных слоев тогдашнего общества, начала которой относятся к временам первых Пястов и, как уже говорилось, коренятся в наречии полян бассейна Варты, - наречии, которому речь культурного общества и обязана рядом своих фонетических и морфологических особенностей.

Дальнейшим своим формированием письменный язык обязан преимущественно Малопольше, где находились наиболее важные центры культурной жизни и прежде всего столица Краков с его королевским двором. Академией и несколькими весьма действенными печатными заведениями. Здесь сосредоточивались наиболее культурные и стремившиеся к знанию люди со всех концов великого государства Ягеллонов; здесь сталкивались все тогдашние культурные течения и иностранные веяния, проникавшие в высшие слои общества. Неудивительно поэтому, что язык -- даже разговорный, - на котором говорили в этом центре, освещавшем своими лучами всю страну, быстро освобождался от всяких частных особенностей, архаических слов и провинциализмов и в то же время приобретал блеск и гибкость путем подражания иностранным образцам - латинским, итальянским, а в течение некоторого времени и чешским, - а также путем приспособления к потребностям все более усложнявшейся общественно-культурной жизни.

По сравнению с языком памятников XV в. мы видим в середине следующего века огромную перемену, подлинный перелом; язык этого периода не только гораздо понятнее нам, чем язык средневековья, но и близок нам: он привлекает нас своей красочностью и в то же время сжатостью, морфологическим и лексическим богатством, а главное, искусным построением предложений и периодов, усовершенствованным благодаря влиянию латинской прозы. Правда, кое-где заметны различные иноземные влияния, соответствующие приходящим извне культурным течениям, но в восприятии этих веяний нет тех нездоровых перегибов, которые наблюдаются в более поздние времена; наоборот, они содействовали обогащению и обновлению лексики, благодаря чему язык мог легко следовать за культурным и общественным прогрессом, темп которого в то время неуклонно возрастал.

Развитие письменного языка после этого перелома решительно вступило на новый путь: его фонетическое и морфологическое строение подверглось известной стабилизации, и мы не находим в нем столь быстрой, как в XIV и XV вв., смены грамматических форм и лексики, но зато совершенствуются культура языка и стиль писателей, бывшие в средние века в полном пренебрежении. Язык становится послушным орудием не только в повседневном его использовании, но и в языке литературы. Особенно отчетливо проявляется постепенное его совершенствование в этом отношении при сравнении языка и стиля прозы таких авторов, как Николай Рей, Мартин Бельский, Станислав Оржеховский, Лука Гурницкий, Петр Скарга.

В области поэзии дело обстояло несколько иначе: после Рея поэтический язык достигает наивысшего уровня в произведениях Яна Кохановского, с которым в этом отношении не могут сравниться ни непосредственные его преемники Себастиан Клёнович и Шимон Шимонович, ни несколько более поздние Вацлав Потоцкий и Веспасиан Коховский, хотя все они были писателями с большим талантом и вдохновением. Не вдаваясь здесь в обстоятельную их характеристику, попытаемся на основе хотя бы небольших отрывков из сочинений этих писателей показать важнейшие особенности языка и стиля того времени и в связи с этим охарактеризовать основные исконные польские и иностранные течения, влиявшие на состояние и развитие языка культурных слоев общества.

2.1.4 Возрождение польского литературного языка

Когда Бенедикт Хмелевский издавал свои "Nowe Ateny", наиболее яркое проявление лженаучной эрудиции, написанные языком с бесчисленными иностранными заимствованиями, которые автор считал, однако, украшением языка, признаком духовной свободы писателя, - в это самое время уже обнаруживались признаки повышения художественного вкуса в области литературы и литературного языка. Еще за четыре года до "Nowych Aten", в 1741 г., вышло сочинение ксендза Станислава Конарского "De emendandis eloquentiae vitiis" ("Об исправлении ошибок в искусстве красноречия"), в котором автор протестует против высокопарного стиля и порчи современного языка и призывает говорить и писать просто, ясно, не злоупотребляя иностранными словами. Подобные призывы раздавались и раньше: уже в конце XVII в. Ст. Гераклий Любомирский в своих "Rozmowach Artaxessa у Ewandra" (изд. в Варшаве, в 1694 г.) утверждал: "Стиль должен быть сжатым, не таким, как у тех, кто растягивает один период на двадцать строк; сжав его потом, нельзя выжать из него даже одной капельки мысли. В таком стиле изысканные слова имеют такую же силу, как мелкие и ветвистые деревья в густом лесу. Что толку в таком стиле, в котором больше слов, чем смысла..."

Но в то время такие одинокие призывы были еще просто "гласом вопиющего в пустыне"; тогдашнее общество и вычурный стиль эпохи противились простоте в литературе и в языке, приводя, таким образом, к вырождению художественного вкуса, что не могло не отразиться соответственно и на культуре языка. Теперь это положение изменилось.

Это произошло после выступления Конарского, которое отразило тенденции, которые уже намечались тогда в некоторых -- пока еще очень немногочисленных -- кругах наиболее образованных людей, находившихся под влиянием веяний "века просвещения", которые распространялись из Франции на всю Европу. Конарский был одним из первых глашатаев этих идей в Польше. Он расчистил им здесь дорогу, положив начало реформе учебного дела в школах ордена отцов "Scholarum Piarum" (так называемых "пиаров"). Первым очагом этой реформы была учрежденная им в 1740 г. школа "Collegium Nobilium" в Варшаве, предназначенная для обучения людей, которые готовились к занятию руководящих государственных постов. Воспитание и образование в этой школе зиждились на том, чтобы привить молодежи методы сознательного овладения учебным материалом в отличие от метода зазубривания, господствовавшего в иезуитских школах. Много внимания было уделено в ней естествознанию и математике, введено было изучение новейшей и отечественной истории. Правда, латынь продолжала еще удерживать центральное место, но методы обучения латыни стали иными: не по старинному Альвару, а по новой грамматике, составленной самим Конарским.

Важно и то, что наряду с этим уделялось внимание и польскому языку: читали польских авторов - Кохановского, Гурницкого, Скаргу и др. Стали обучать также французскому и немецкому языкам, что открывало молодежи путь к ознакомлению с литературой этих народов. Знакомство с французским языком, который мало-помалу становится теперь вторым "культурным языком" в Польше, а в кругах высшего общества быстро получает решительный перевес над латинским, расширяет влияние французской мысли и французского просвещения. Все это способствовало, с одной стороны, освобождению от разного рода вычурности, а с другой -- углублению знаний и подъему духовной культуры народа. Победа, одержанная введенной Конарским учебной системой в школах пиаров, а с течением времени и в иезуитских, которые вынуждены были перенять ее от пиаровских, вызвала решительный переворот в понятиях и в способе мышления образованного общества; а это привело вскоре к оживлению в стране умственной жизни и к расцвету литературы, уровень которой в первой половине столетия, как мы уже говорили, сильно понизился. Все эти новые веяния, которые несли с собой не только возрождение мысли на новых основах, но и оздоровление художественного вкуса, не могли не повлиять на литературный язык и стиль.

2.2 Состав польской лексики