Так, у «естественного» писателя жизнь сама перетекает на бумагу, не требуя неизбежной «организации» событий и впечатлений: «In this case, as at every turn with M. Turgenieff, “It is life itself”, we murmur as we read, “and not this or that or the other story-teller's more or less clever `arrangement' of life.” M. Turgenieff deserves this praise in its largest application; for `life' in his pages is very far from meaning a dreary liability to sordid accidents, as it seems to mean with those writers of grimly pathetic school who cultivate sympathy to the detriment of comprehension» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 976..

2.7 Мораль и форма

«Трудно назвать другое литературное произведение, заключающее в себе лучший урок тем горячим головам, которые так любят заводить споры о «чистом искусстве». «Записки охотника» являют собой превосходный пример того, как нравственное содержание придает смысл форме, а форма подчеркивает нравственное содержание» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 498..

Проблема формы была связана не только с ее естественностью и искусственностью, но и с вопросом нравственности. Нравственность, по Джеймсу, чаще всего относилась к вопросам формы в искусстве. Если какое-то произведение искусства не имеет совершенную форму, оно не может быть моральным. Чтобы произведение обрело соответствующую форму, должна быть комбинация «of accurately depicted places, and vivid and complex characters, must then be joined with a fully blooming aesthetic form in which the reader can sense the author's depth of feeling» Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 26.. Нравственные и эстетические признаки произведения искусства берут свое начало в сознании художника. Соответственно, обладатель нравственного сознания сможет создать произведение нравственное по форме: «нравственный» смысл произведения искусства находится в прямой зависимости от того, сколько пропущенной через себя жизни вместил в него его создатель. Таким образом, все, очевидно, сводится к характеру и степени изначальной восприимчивости художника - к той почве, в которой прорастает его сюжет. Качество и возможности этой почвы, ее способность «взращивать» любое впечатление, сохраняя его первоначальную свежесть и непосредственность, обусловливают меру значительности вложенного в художественное произведение нравственного смысла. Этим понятием мы лишь обозначаем более или менее тесную связь между сюжетом и неким отпечатком в сознании художника, неким подлинным его опытом» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 484-485.. Тургенев, обладатель такого сознания, мог писать только совершенные произведения: «Я убежден, что в душе у него слагались примерно такие слова: какой смысл спорить о том, должен ли роман быть «нравственным» или «безнравственным»? От романа так же невозможно требовать, чтобы он был «нравственным», как от картины или симфонии, а делать в этом вопросе различия между теми или иными видами искусства неправомерно. Кто-кто, а уж он не может быть слеп к тому, что они едины». Слова Тургенева додуманы и служат аргументами в защиту позиции Джеймса. Учитель и друг поддерживает моральную позицию Джеймса. Роман может быть «хорошим» не из-за его нравоучительности или развлекательности, а из-за его артистичности, и это явления не раздельные, а связанные: «They would argue, of course, that a novel ought to be "good," but they would interpret this term in a fashion of their own, which, indeed, would vary considerably from one critic to another. …But they would all agree that the "artistic" idea would spoil some of their fun» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 48.. Совершенство формы и композиции романа не повредит роману и его элементам, а наоборот, расширит и дополнит их. В своем важном эссе «The Art of Fiction» (1884) Джеймс разводит понятия нравственности (moral) в эстетическом смысле и в поведенческом смысле: «We are discussing the Art of Fiction; questions of art are questions (in the widest sense) of execution; questions of morality are quite another affair, and will you not let us see how it is that you find it so easy to mix them up?» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 62-63. Но соединяет их только в эстетическом поле: нравственность как поведенческая категория не имеет своей бытовой силы и подчиняется только законам искусства.

Книги Тургенева - идеал единства формы и материала, стиля и содержания: «не касаясь внешних особенностей его творений, невозможно, читая Тургенева, не придти к выводу, что в живом воплощении родного языка он, безусловно, принадлежит к тому замечательному типу писателей, творчество которых убеждает нас в важнейшей истине: у большого художника материал и форма едины, они - две нерасторжимые стороны той же медали; словом, Тургенев, - один из тех писателей чей пример наносит сокрушительный удар давнишнему тупому заблуждению, будто содержание и стиль - и в общем эстетическом плане, и в отдельном художественном произведении - не связаны и существуют сами по себе» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 526.. Тургенев мог найти нравственный эпизод из жизни, чтобы обличить его потом в нравственную форму: «Но при всей его любви менять угол зрения цель у него всегда одна - найти эпизод, персонаж, ситуацию нравственно значимые». Даже самый нравственный сюжет, взятый из жизни, может быть загублен воплощением его в художественную форму: «…the most sincere novelist can make nothing at all, and the event may perfectly justify our belief; but the failure will have been a failure to execute, and it is in the execution that the fatal weakness is recorded» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 56..

Обращение к личности Тургенева неизбежно и логично. Сама натура, сознание, воображение, душа были совершенны: «Чувство прекрасного, любовь к правде и справедливости составляли самую основу его натуры, и все же половина прелести общения с ним заключалась в окружающей его атмосфере, где ходульные фразы и категорические оценки звучали бы попросту смешно» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 510-511.. По Джеймсу, только художник с прекрасным сознанием и глубоким пониманием действительности способен создавать произведения искусства, максимально красивые и правдивые: «very obvious truth that the deepest quality of a work of art will always be the quality of the mind of the producer. In proportion as the intelligence is fine will the novel, the picture, the statue partake of the substance of beauty and truth» Griffin S., Veeder W., eds. The Art of Criticism: Henry James on the Theory and the Practice of Fiction. Chicago: University of Chicago Press, 1986. P. 287.. Разум Тургенева, а с ним и форма его произведений, настолько совершенны, что даже «погрешность перевода», то, что Джеймс читал Тургенева только в переводах, не замутняют масштаб Тургенева как писателя: «…читая Тургенева на чужом ему языке, мы осознаем, что до нас не доходит звук его голоса, его интонации». (Стоит заметить, что Джеймс только на позднем этапе стал придавать значение лингвистическим характеристикам текста, опознавая разницу между оригиналом и переводом.) «Нравственную» форму Тургенева Джеймс мог противопоставить даже «безнравственной» Элиот, которую он высоко ценил: “because there was no artist to spoil. I maintain that she [Eliot] is not an artist. An artist could never have put a story together so monstrously ill. She has no sense of form” James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 986., “Eliot focuses on minutae at the expense of composition”.

Отвечая сторонникам идеи искусства ради искусства, Джеймс делает акцент на естественном происхождении нравственности в искусстве. Ее нельзя, как бутылек с жидкостью, поместить и вынуть из романа: "They allude to its being put into and kept out of a work of art, put into and kept out of one's appreciation of the same as if it were a coloured fluid kept in a big-labelled bottle …The more a work of art feels it at its source, the richer it is; the less it feels it, the poorer it is” James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 157..

2.8 Сильные и чистые женщины против слабых, безвольных мужчин

Помимо общих категорий в критической системе рассмотрим еще ряд важных элементов поэтики Тургенева, присущих ему. В прозе Тургенева Джеймс выделял и противопоставлял два ряда персонажей - необычных, нравственно чистых девушек и слабых волей мужчин. Мужские и женские типы становились у него буквально портретами в двух галереях, из-за общего сходства: девушки имеют «разительное семейное сходство», а все мужчины - «горестные фигуры своих соотечественников, слишком часто, по-видимому, страдающих этим недугом» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 529.. Тургенев как будто из книги в книгу проводит один и тот же тип героя, и дистанция между героями минимальны. Общая черта между мужскими и женскими характерами, которую Джеймс выделяет и одобряет, - в том, что их «натуры сильные в своих порывах, словах, ответных побуждениях», в том, что они чувствуют жизнь, они «они исполнены подлинной жизни». Герои эти не надуманы, а как будто взяты из «жизни». Тургенев берет героев из своего прошлого: «Он дает нам понять, что наблюдал крушение воли бессчетное число раз, и трагедии, которые он описывает, что чаще всего трагедии отчаянных, но бесплодных усилий, неизбежного отречения и отказа от надежд». Но в мужчинах эти сила в порывах идет в разрез с поступками. Поэтому тургеневских мужчин Джеймс не может назвать героями как людей, не способных на героическое, в отличие от женщин: «Герои Тургенева не являются героями в прямом смысле слова; это богатые по содержанию, но слабые люди, которым отводится роль неудачников».

«Они - героини в прямом смысле слова, притом героизм их неприметен и чужд всякой рисовки» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 529..

На героическое способны скорее не персонажи первого плана, а второстепенные характеры: «Что касается героического, то в лучшем случае оно воплощено в какой-нибудь второстепенной фигуре, чья скромная добросовестность помогает сатирически оттенить других действующих лиц». Концепт периферийной фигуры, ficelle, Джеймс использовал в своей прозе. Для него было важно, что второстепенный персонаж «оживал», а не просто служил сюжету или был «бутафорией» в общем ряду персонажей второго плана Miller J. Henry James: A Theory of Fiction. P. 343.. Джеймс мог предположить уникальность персонажа со слабой волей принадлежит Тургеневу, только будучи плохо знаком с русской литературой: «О пристрастии Тургенева к неудачникам, к проигравшим в жизненной игре, о том, как полно он видит их и как досконально знает, можно было бы многое сказать; в глазах иностранных читателей этот тип усилиями Тургенева стал русским par excellence» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 503-504..

Тургеневские типажи невинной девушки и женщины вообще становятся для Джеймса примером «портрета» и противопоставляются аналогичным типажам из французской литературы.

Невинные бальзаковские девушки всегда «трагические жертвы», созданные только для того, чтобы усилить эффект «кровожадности» мужских героев James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 57.. Натуралисты изображали юных девушек слабо и банально, делая их «куском плоти без души и разума». У французов получаются «дурочки на шпильках», а не невинные девы. Опытные же женщины Бальзака все свои усилия направляют на искусство поиграть чувствами героев-мужчин. Французских натуралистов Джеймс обвинял в том, что женщины в их прозе могут находиться только в двух модусах: «“Make love to her” and “Tue-la !”--that is, kill her off». Героини романов Джордж Элиот, наоборот, не прочувствованы, а выдуманы, изобретены: «They produce no illusion. They are described and analysed to death, but we don't see them nor hear them nor touch them. …They have no existence outside of the author's study» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 978..

Засилье «страсти» во французской литературе угнетало Джеймса: «Passion still abides with us, though its wings have undoubtedly been clipped…"Passion" crowds it out» Ibid. P. 121.. Отношения между мужчинами и женщинами у Тургенева выражались в измененной форме, отличной от стандартного любовного треугольника, презрение к которому Джеймс выражал даже в поздних эссе: «There are others, after all, than those of the eternal triangle of the husband, the wife and the lover, or of that variation of this to which we are too much condemned» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 120..

Позиция Генри Джеймса в вопросе представления сексуальности в литературе до конца оставалась двоякой. С одной стороны, он, признавая существования множества окон в «доме литературы», допускал описаний «страсти», прежде всего у французских писателей. Переписывая свое эссе о Сент-Беве для нового издания, Джеймс опускает абзац о недопустимости сексуального в литературе: «It is very well for him to ask his correspondent to excuse his levity [about female sexuality]; his English reader will probably not do so. But in this particular matter we must always make allowance for a degree of levity which we ourselves are not prepared to emulate… It is a tribute to a Gallic imagination» Griffin S., Veeder W., eds. The Art of Criticism: Henry James on the Theory and the Practice of Fiction. Chicago: University of Chicago Press, 1986. P. 39.. С другой стороны, в другом позднем эссе Джеймс одобряет отсутствие этого «сексуального» в традиции английской литературы: «There is an immense omission in our fiction - which, though many critics will always judge that it has vitiated the whole, other will continue to speak of as signifying but trifle. …I cannot so much as imagine Dickens or Scott without “love-making” left, as the phrase is, out. They were absolutely right… practically not to deal with it» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 108..

В рецензиях на романы Тургенева пуританский взгляд на поведение и внешний вид женской героини прослеживается. Марианна из «Нови» укоряется за ее короткие волосы и сожительство вне брака. Покровительственно Джеймс ругает Марианну за плохое поведение: «Марианне недостает обаяния и мягкости: слишком уж она язвительна со своей теткой, госпожой Сипягиной, какой бы чуждой та ей ни была по духу». Кристина Ричардс замечает сексизм в описании другой героини: «Irina is inadequately summarized by James's overblown and sexist description of the novel as one which 'treats of a dangerous beauty who robs the loveliest girl in Russia of her plighted lover'» Richards C. Occasional Criticism: Henry James on Ivan Turgenev. P. 472..

2.9 Тургеневские изгибы: типическое - уникальное

Невероятная наблюдательность Тургенева позволяла ему включать в себя все впечатления мира, Тургенев «интересовался положительно всем», отчего был способен находить и изобретать некие универсальные типы характеров. Обширность опыта позволяла видеть общее в многообразии самой жизни. У Тургенева «характеры, предельно выраженные и до конца выявленные. Глубокое понимание человеческого характера всегда было путеводной нитью Тургенева - художника; аттестуя его, довольно сказать, что для него многогранность любого характера уже достаточна для создания драмы» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 510.. То, что Джеймс так ценил - «неразрывной связи с остальным человечеством», Тургенев умело достигал в своих романах. Джеймс выделяет несколько универсальных типов характеров, а также универсальные жизненные ситуации, в которых находятся характеры.

Прежде всего, Джеймс выделял универсальный тип мужчины-неудачника. Второй противоположный тип - тип невинной русской девушки (см. гл.2.8). Джеймс также обобщает и спрямляет сюжеты Тургенева до одной структурной формулы. Герой Тургенева сначала «почти всегда человек, попавший - как правило, хотя и не по своей вине, - в ложное положение, и в силу превратностей судьбы его попытки найти выход только ухудшают дело» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 504.. Рядом со слабым героем появляется «осложнение», влюбленность в волевую героиню, так он должен пройти испытание любовью, и такое испытание заканчивается «моральным поражением» Lerner D. The Influence of Turgenev on Henry James. P. 36.. Схожую формулу Джеймс сам будет использовать в своей прозе, пока не откажется, так и не приняв идею Тургенева о том, что мир состоит только из «неудачников».

Несмотря на вычленение некоторой универсальной формулы, Джеймс не мог не понимать, что «истории» у Тургенева не укладываются в формулы и типы: «события в романах Тургенева никогда не следуют избитым, обычным путем; у них всегда более сложная внутренняя логика - свой особый «изгиб» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 505.. Подобный «изгиб» уникальности был и у характеров прозы Тургенева. Перечисления в рецензиях героев и героинь историй Тургенева свидетельствуют о том, что все они были предельны различимы и уникальны для Джеймса. Тургеневу удается вытащить из бесконечного потока жизни людей-«песчинок», которые вроде не отличимы друг от друга.

В целом Джеймс искал баланс между типичностью и универсальностью в изображении людей. Тургеневу противопоставлялся Диккенс, создававший слишком уникальных героев, слишком «не из жизни»: «Если Диккенсу не суждено остаться в веках, то именно потому, что герои его воплощают в себе единичное, но не общее, индивидуальное, но не типичное; потому, что мы не чувствуем их неразрывной связи с остальным человечеством, не ощущаем принадлежности части к тому целому, из которого романист и драматург ваяют свои фигуры» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 521.. В позднем предисловии к роману «Roderick Hudson» Джеймс уже сформулировал тот баланс между типичностью и уникальностью, который он находил необходимым, чтобы произведение осталось в памяти: «The very claim of the fable is naturally that he is special, that his [Roderick Hudson's] great gift makes and keeps him highly exceptional; but that is not for a moment supposed to preclude his appearing typical as well; for the fictive hero successfully appeals to us only as an eminent instance, as eminent as we like, of our own conscious kind» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 1047..

2.10 Естественность против программы и догмы

Тургенев «вовсе не казался человеком, связанным какими-либо формулами, и уж отнюдь не производил впечатления ревнителя или адепта каких бы то ни было установлений. Его взгляд на отношение искусства к жизни прежде всего и лучше всего выражен в его творениях. Он ни на мгновение не забывал о бесконечном многообразии жизни и, решая упомянутый выше вопрос, не стал бы требовать для искусства каких-то особых вольностей - вольностей, за которые так ратовали его французские confrиres» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 514..

Отсылка к формулам и установлениям у Джеймса здесь - его противопоставление Тургенева французским натуралистам, имевшим программу. «История» черпается из жизни, в сознании художника напитывается смыслом и чувствами, а потом уже выливается на бумагу, где «история» развивается так, как бы она естественно развивалась в жизни, а не в художественном мире. Примерно так Джеймс воссоздает творческий процесс Тургенева: «…мне часто ставят в вину, что у меня мало действия. А на мой взгляд, его ровно столько, сколько нужно, чтобы показать моих героев… Французам, разумеется, нравятся сложные построения - это у них в натуре и очень им удается; ну и превосходно: пусть каждый делает, что умеет. А что касается вашего вопроса, откуда берутся семена вымысла, каким ветром их заносит к нам, то кто на это ответит? Пришлось бы возвращаться слишком далеко назад, в свое слишком далекое прошлое. Они падают на нас с неба, они тут как тут за каждым поворотом дороги - вот, пожалуй, и все, что можно сказать» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 482-483..

Автор не следует установкам и предписаниям, что ему нужно и должно отобразить в романе. Художника не должны сдерживать программы и формулы того, про что и как можно писать. Идеалом для Джеймса был свободный творец, как Тургенев: «To improvise with extreme freedom and yet at the same time without the possibility of ravage… The thing was to aim at absolute singleness, clearness and roundness, and yet to depend on an imagination working freely» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 1184.. У писателя должны быть впечатления, а не система: в эссе об Эмиле Золя Джеймс, помимо системы, перечисляет все, что он не принимает в писателе: system, receipt, lesson, blackboard, formula.

Заранее нельзя предсказать, насколько хорош будет роман, если он создается не по формуле: «Всегда признавая лишь одну меру в оценке достоинства сюжета… я, как правило, находил для себя мало поучительного в критике, которая с самого начала отказывалась исходить из каких бы то ни было основных положений, определять какие бы то ни было термины» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 484.. В искусстве, по Джеймсу, нет заданных правил и установок, нет ничего, взятого a priori, совершенство или несовершенство роману можно определить только post factum, то есть прочитав его и приложив к нему те критерии, которые как бы подсказывает сам роман: «He seems to me to mistake in attempting to say so definitely beforehand what sort of an affair the good novel will be. It lives upon exercise, and the very meaning of exercise is freedom. The only obligation to which in advance we may hold a novel without incurring the accusation of being arbitrary, is that it be interesting» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 49-50..

2.11 Аристократизм духа - демократизм ума

В раннем эссе 1874 года Джеймс, еще до личного знакомства с «Иваном Сергеичем» делает по его текстам такое заключение: «Из сочинений нашего автора мы заключаем, что его вполне можно назвать гражданином мира, что он живал во многих городах, был принят во многих кругах общества, и притом нам почему-то кажется, что он принадлежит к так называемым «аристократам духа… мы позволим себе сказать, что для читателя, дерзающего иногда строить догадки, очарование тургеневской манеры во многом заключается именно в этом трудно постижимом сочетании аристократического духа и демократического ума».

Джеймс удобно заключил русского писателя в диалектическую формулу «аристократический дух - демократический ум». Действительно, Тургенев «принадлежал к числу крупных помещиков», имел состояние, писал «скорее по влечению сердца, чем ради денег». А в число своих персонажей Тургенев брал представителей самых разных слоев населения, от помещиков до крестьян, от революционеров до «верящих».

Но уже в мемориальном эссе 1884-го года Джеймс откажется от этой изящной формулировки: «…я почел правильным назвать его аристократом духа, но после нашего знакомства подобное определение показалось мне попросту бессодержательным. Такого рода формулы вовсе не шли к Тургеневу, хотя назвать его демократом (притом что его политическим идеалом была демократическая республика) означало бы аттестовать его не менее поверхностно» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 510.. Заставило сменить позицию два фактора, личностный и эстетический. Знакомство с Тургеневым расширяет понимание его и как писателя. Внутреннее устройство старшего писателя было слишком сложно и противоречиво, чтобы оно могло уложиться в формулу, красивое выражение. Кроме того, сам Тургенев «вовсе не казался человеком, связанным какими-либо формулами, и уж отнюдь не производил впечатления ревнителя или адепта каких бы то ни было установлений». Уложить Тургенева в емкую формулу означало бы пойти против его естественности. «…Ходульные фразы и категорические оценки звучали бы попросту смешно» рядом с ним.

Так, Джеймс понимает, что пошел против собственных же убеждений - не создавать никаких формул и правил заранее, чтобы потом туда «вписать» объект интереса. С принятием этого заблуждения приходит понимание широты и сложности Тургенева и его характера.

2.12 Воплощение русского - гражданин мира

Во всех своих критических текстах о Тургеневе Генри Джеймс выделяет два элемента личности Тургенева - его космополитизм и его русское происхождение. «Обстоятельства заставили его стать гражданином мира» - и почти теми же словами Джеймс пишет и о себе: «to be - to have become by force of circumstances - a cosmopolitan». Причины акцентирования космополитичности Тургенева можно искать как в личности и биографии Джеймса, так и в - шире - самой литературной ситуации, где оказались оба писателя.

Чтобы подчеркнуть свое сходство с русским, Джеймсу важно было поставить акцент на общих местах биографии. Ученичество, переходящее в двойничество, должно было быть полным.

Второй важный момент - расширить (по крайней мере в своих эссе и рецензиях) широту образа Тургенева. «Русскость» Тургенева вела к узкости: писатель, чей кругозор - только одна, его собственная культура, недалек во взглядах, ограничен в понимании. И хотя общее впечатление о космополитизме Тургенева передается больше от личности, чем от его текстов («Из сочинений нашего автора мы заключаем, что его вполне можно назвать гражданином мира, что он живал во многих городах, был принят во многих кругах общества» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 499.), это все же подчеркивается.

Россия Джеймса и все русское - это не географическая Россия XIX века, а тот набор «впечатлений», которые он вынес из прозы Тургенева. «Тургенев обладает даром глубоко чувствовать русский характер и хранит в памяти все былые русские типы: дореформенных, крепостных еще, крестьян, их до варварства невежественных самодуров-помещиков, забавное провинциальное общество с его местными чудаками и нелепыми обычаями. Русское общество, как и наше, только еще формируется, русский характер еще не обрел твердых очертаний, он непрестанно изменяется, и этот преображенный, осовремененного образца русский человек с его старыми предрассудками и новыми притязаниями не представляется отрадным явлением тому, кому дороги вековые, устоявшиеся образы» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 496-497.. Джеймс здесь находит параллели между формирующимся русским обществом и обществом американским, что как бы отрицает существование русского общества до середины XIX века. России не существовало до появления ее в воображении Джеймса: многовековая история России, с ее культурой, традициями, национальным характером Джеймсом не учитывается, словно бы ее не было. Россия так же молода, как Америка, потому что она вбирает в себя только то, что описывает в романах Тургенев, то есть недавнее прошлое и настоящее.

«Все свои темы Тургенев заимствует из русской жизни и, хотя действие его повестей иногда перенесено в другие страны, действующие лица в них всегда русские. Он рисует русский тип человеческой натуры, и только этот тип привлекает его, волнует, вдохновляет. …Тургенев производит впечатление человека, который не в ладу с родной страной - так сказать, в поэтической ссоре с ней». Процитированный фрагмент обращает внимание на слабое знание Джеймсом «русского» материала или некоторое лукавство. Джеймс, указывая на «поэтическую» ссору, умалчивает о политической ссоре Тургенева, чем и был вызван (отчасти) переезд за границу. Поэтическая же ссора предполагает эстетическое несхождение с русской литературой, которую Джеймс тогда еще знать не мог. Тургенев долгое время был единственным русским писателем, «вошедшим» в западную литературу, отсюда очевидна его уникальность, о чем Джеймс в более позднем эссе упоминает.

В самых бытовых чертах поведения Тургенева видит нечто типичное русское, например, в том, как «Иван Сергеич» и в Париже находил русские просторы: «Париж оказывал на Тургенева немалое воздействие в одних отношениях, но никакого - в других, а благодаря замечательной русской привычке постоянно освежать ум и память, он всегда держал окна открытыми на широкие просторы, раскинувшиеся далеко за парижскую banlieue» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 523.. А из поступков героев романов Тургенева Джеймс чисто умозрительно выделяет те, которые ему кажутся чисто русскими: «…русские менее щепетильны в вопросах «чести», чем некоторые другие народы, хотя вместе с тем эта черта их характера, на которую упомянутая сцена проливает свет, кажется нам чрезвычайно интересной, естественной и человечной».

Включение эссе о Тургеневе в сборник «French Poets and Novelists» [1879] Кристина Ричардс называет «культурной аномалией» Richards C. Occasional Criticism: Henry James on Ivan Turgenev. P. 464., тогда как А. Уракова находит этому логическое объяснение: «В силу недостаточного знания русской литературной традиции и близости Тургенева к парижским литературным кругам, Джеймс как бы изымает его фигуру из русского контекста и полностью перемещает на французскую почву» Уракова А. Иван Тургенев в восприятии Генри Джеймса: между ученичеством и персональным мифом. С. 463.. Эта версия кажется недостаточно убедительной. Во-первых, из мемориального эссе видно, что Джеймс пытается «отобрать» память о Тургеневе от «внуков Бальзака», то есть наоборот, не поместить, а вынуть из французской почвы. Во-вторых, причины попадания этого эссе в сборник могут быть не столько идеологическими, столько прагматическими. Поскольку Тургенев был важен Джеймсу как наиболее близкий ему писатель, но был единственным нефранцузем, Джеймс пошел на уловку и нарушил «национальный» признак подбора эссе.

2.13 Сатирик - поэт

В Тургеневе Генри Джеймс находил две стороны - поэтическую и сатирическую. Противопоставление это было не резкое, скорее обе половины дополняли друг друга. Видение Джеймсом русского писателя как сатирика меняется: в поздних эссе Джеймс и вовсе «вымывает» упоминание о сатире. Причина этого, вероятно, в том, что со временем Джеймс узнавал больше о политической ситуации в России и о тех социальных настроениях, которые Тургенев отображал в своих романах. В ранних рецензиях Джеймс очевидно не осознает углубленность прозы Тургенева в политический конспект, воспринимая все его романы сугубо эстетически, как «морально интересные ситуации» и «портреты».

«Замечательный сатирик, о чем у нас еще будет случай сказать, Тургенев особенно беспощаден к модным умствованиям, характерным для его соотечественников. …в большинстве его последних произведений, и прежде всего в романе «Дым», они воплощены в разнообразно гротескные фигуры» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 498..

«До иностранцев доходят смутные известия о существовании «тайных обществ» в России, и кое-кто даже питает уверенность, что их революционная деятельность вызывает значительные затруднения внутри страны и препятствует царскому правительству продолжать свои посягательства на чужие земли. Одно из таких тайных обществ и представлено г. Тургеневым в его новом романе, хотя, следует сразу оговориться, что тот кружок… вряд ли способен вызвать серьезные опасения у властей предержащих».

«… скромная добросовестность помогает сатирически оттенить других действующих лиц».

Из процитированного ясно, что сатира в видении Джеймса - нечто близкое к юмору, прицел ее - некоторые явления и типажи, не привязанные к исторической действительности. Сатира Тургенева близка к гротеску, шутлива. Перечитывая прозу Тургенева в поздние годы, Джеймс поймет свое заблуждение.

Поэзия, по Джеймсу, - умение отобрать жизненный материал и представить его во всей его полноте. «Я не так давно перечитал романы и рассказы Тургенева и вновь поразился тому, как поэзия сочетается у него с правдой жизни. Говоря о Тургеневе, нельзя забывать, что наблюдатель и поэт слиты в нем нераздельно. Поэтическое чувство, чрезвычайно своеобразное и сильное, не покидало его никогда. Им навеяны рассказы, написанные Тургеневым в последние годы жизни, после романа «Новь», - рассказы, где столько фантастического и потустороннего» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 521..

Поэт - умелый наблюдатель, собирающий впечатления из всего, даже самого будничного: «… все они, вместе взятые, подчеркивают замечательное свойство автора - умение сочетать глубоко жизненный материал, fonds, по выражению французов, с тончайшей образностью и поэтичностью».

«Красота эта… в умении поэтически изобразить будничное. В его поле зрения - мир характеров и чувств, мир отношений, выдвигаемых жизнью ежеминутно и повсеместно; но, как правило, он редко касается чудесного, творимого случайностью, - тех минут и мест, что лежат за пределами времени и пространства; его сфера - область страстей и побуждений, обычное, неизбежное, сокровенное - сокровенное счастье и горе».

В рецензии на роман Джордж Элиот «Daniel Deronda» Джеймс дает определение поэта по контрасту с философом: «Turgenieff is a magician, which I don't think I should call George Eliot. One is a poet, the other is a philosopher. One cares for the aspect of things and the other cares for the reason of things» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 983.. Такая антитеза характерна в сочетании с другой антитезой, поэт и артист: «Я не назвал бы его натурой преимущественно или даже в значительной степени артистической, хотя он был, коль скоро позволено провести здесь разграничение, натурой глубоко поэтической» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 513..

Эту цитату из мемуарного эссе о Тургеневе стоит рассматривать в контексте отношений Тургенева (и Джеймса) с парижским кружком. Поэт - тот, кто пишет без системы, не имеет теории, не придерживается никаких формул. Артист - тот, кто не только творит, но еще и встраивает свою работу в рамки созданной же им теории. В эту категорию можно записать таким образом не только Флобера, Золя и других, но и самого Джеймса.

2.14 Пессимизм - красота

«Читая Тургенева, прежде всего выносишь впечатление, что окружающее представляется ему в безрадостном свете, что он смотрит на жизнь очень мрачно. Мы попадаем в атмосферу неизбывной печали; переходим от повести к повести в надежде встретить что-нибудь ободряющее, но только глубже погружаемся в густой мрак, листаем рассказы покороче в надежде набрести на что-нибудь звучащее в привычном ключе «легкого чтения», но и они рождают в нас ощущение неких сгустков тоски» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 500..

В первых ранних рецензиях Джеймса на книги Тургенева выделяется наибольший недостаток Тургенева - его пессимизм. Джеймс даже различает несколько оттенков мрачности: «Пессимизм Тургенева, как нам кажется, двоякого рода: с одной стороны, он вызван печалью непроизвольной, а с другой - как бы наигранной. Иногда горестные истории возникают из взволновавшей автора проблемы, вопроса, идеи, иногда это просто картины. В первом случае из-под его пера появляются шедевры; мы сознаем, что рассказы эти очень тягостны, но не можем не плакать над ними, как не можем не сидеть молча в комнате, где лежит покойник. Во втором - он не достигает вершины своего таланта». Этот недостаток прозы Тургенева Джеймс пытается объяснить, рационализировать мрачность в литературе. Ведь если литература «рисует» жизнь во всех ее проявлениях, то и темные элементы тоже должны быть нарисованы. В пессимизме Тургенева есть какая-то доля ошибочного, но в стократ больше подлинной мудрости. Пессимизм проистекает из опыта и дает опыт: «Жизнь действительно борьба. С этим согласны и оптимисты и пессимисты. Зло бесстыдно и могущественно, красота чарует, но редко встречается; доброта - большей частью слаба, глупость - большей частью нагла; порок торжествует; дураки занимают видные посты, умные люди - прозябают на незаметных должностях, и человечество в целом несчастно. Но мир такой, какой он есть, - не иллюзия, не фантом, не дурной сон в ночи; каждый день мы вступаем в него снова; и нам не дано ни забыть его, ни отвергнуть его существования, ни обойтись без этого мира. Зато нам дано приветствовать опыт, по мере того как мы его обретаем, и полностью за него расплачиваться» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 501..

И хотя ранний Джеймс уже способен оценить того описателя жизни, который может проникнуть в каждую сферу жизни, видение Джеймсом жизни в целом «nevertheless settles on “delicacy” and “joy.” Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 28. В той же рецензии на «Вешние воды» и сборник рассказов Тургенева Джеймс даже принимает прочитанное как развлечение, для которого «wooing and wedding are better than death and burial» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 997.. Несмотря на свободу художника в выборе материала, которую Джеймс позже постулировал, предпочтение отдается все же изображению радости и счастья: «мы придерживаемся доброго старого убеждения, что в жизни преобладает светлое начало и поэтому в искусстве мрачно настроенный наблюдатель может рассчитывать на наш интерес лишь при том непременном условии, если по крайней мере он не пощадит усилий хотя бы выглядеть веселей. ..Слишком густая чернота - рассудочна, искусственна, она не рождена непосредственно самим событием; разнузданная аморальность - наносна, она лишена глубоких корней в человеческой природе. Нам дорог тот «реалист», который помнит о хорошем вкусе, тот певец печали, который помнит о существовании радости» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 500..

«Горчинку» в воображении Тургенева уравновешивала его способность находить и описывать красоту в повседневном: «…there is bitterness in M. Turgenieff's imagination, there is certainly sweetness as well. It is striking that most of his flights of fancy are in his conceptions of women» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 978..

«Красота эта (коль скоро требуется дать ей определение) в умении поэтически изобразить будничное. В его поле зрения - мир характеров и чувств, мир отношений, выдвигаемых жизнью ежеминутно и повсеместно» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 527..

Красота, которую находил Тургенев, была не только и не столько внешней, сколько внутренней: «…они, благодаря нравственной своей красоте и тончайшему устройству души, составляют одну из самых замечательных групп среди женских образов, созданных современной литературой» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 529..

2.15 Ирония - драматизм

«…при всей психологической проницательности Тургенева, равно как и всей широте обобщения Жорж Санд, их живопись была бы невыразительна, а романы скучны, если бы и тот и другая беспрестанно не заботились о драматической стороне повествования. У Тургенева положительно все принимает драматическую форму; он, очевидно, вообще неспособен представлять себе что-либо вне ее, постигать что-либо в виде голых идей; идея в его сознании всегда воплощается в того или иного индивида, с тем или иным носом и подбородком, в той или иной шляпе и жилете, которые так же выражают эту идею, как внешний вид печатного слова - заключенное в нем значение. Абстрактные возможности тотчас претворяются сознанием Тургенева в конкретные положения».

Тургенев не «рассказывал», а «показывал» в своем творчестве. Под идеями, которые драматизировал русский писатель, Джеймс прежде всего имеет в виду морально интересные ситуации, внутренние конфликты. (Идеи в политическом и социальном контекстах Джеймс не рассматривал, только в эстетическом.) Тургенев мог рассказать жизнь «песчинки» из потока бытия: «Он как никто умеет подробно разглядеть, а потом иронически и в то же время благожелательно изобразить человеческую личность. Тургенев видит ее в мельчайших проявлениях и изгибах, со всеми наследственными чертами, с ее слабостью и силой, уродством и красотой, чудачеством и прелестью, и притом - что весьма существенно - видит в общем течении жизни, ввергнутой в обыденные отношения и связи, то барахтающейся на поверхности, то погружающейся на дно, - песчинку, уносимую потоком бытия». В Тургеневе Джеймсу была важна не драматизация «сюжета», с привлечением интриги и неожиданных поворотов, а драматизация событий внутри человека: «Сюжет, в обычном понимании слова, - вымышленная цепь событий, долженствующая, словно уордсвортовский призрак, «поражать и захватывать» - почти отсутствует. Все сводится к отношениям небольшой группы лиц - отношениям, которые складываются не как итог заранее обдуманного плана, а как неизбежное следствие характеров этих персонажей» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 520.. Самой сложной для писателя Джеймс считал именно внутреннюю драматизацию сознания и души персонажа: «Нужно было вызвать интерес, взяв самую высокую ноту и при этом сохранив элементы повествования в их обычном ключе, чтобы в случае, если моя затея увенчается успехом, я мог бы показать, какой «захватывающей» является внутренняя жизнь для тех, кто ею живет, хотя ничем особенным она не отличается. Таков был идеал…»

То, что приглушало эффект такой драматизации, по Джеймсу, была тотальная ирония автора. За каждой сценой и героем «…we discover the author in the background winding up his dismal demonstration with a chuckle» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 993.. Каждый рассказ - «a ruthless epigram, in the dramatic form, upon human happiness». Ничто не воспринимается всерьез, все высмеивается, что ставит под вопрос «правдивость» отражения реальности: «огромный его недостаток - присущая ему склонность злоупотреблять иронией. И все же мы продолжаем видеть в нем весьма желанного посредника между действительностью и нашим стремлением познать ее». Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 501.

Понять «жизнь» и достоверно передать «атмосферу жизни» можно лишь воспринимая ее всерьез, иначе и литература окажется не более чем выдумкой, «make-believe». По Джеймсу, нельзя создавать глубокие характеры, прочувственные типажи, и посмеиваться над ними: «тургеневскому таланту вообще свойственно выставлять в ироническом свете все, чего бы он ни касался - даже в какой-то мере и тогда, когда речь идет о предмете глубоко ему симпатичном, - и живо подмечать в человеческих усилиях их смешные, беспомощные и бесплодные черты, или же оттого, что революционная пропаганда в России на самом деле ведется грубовато, ребячливо, бестолково и потому, так сказать, не имеет веса, во всяком случае, несомненно одно: Нежданов и Маркелов, Остродумов и Машурина, даже Марианна и Соломин оставляют не столько грозное, сколько трогательное и грустное впечатление и даже, добавим, чуть-чуть забавное». Только после смерти русского писателя Джеймс как бы примиряется с ироническим видением Тургеневым жизни. У Тургенева всегда ярко светилось окно иронии в его «доме литературы»: «Он как никто умеет подробно разглядеть, а потом иронически и в то же время благожелательно изобразить человеческую личность» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 528..

2.16 Литературный горизонт: современники как Мастера

Ричард Бродхед в книге «The School of Hawthorne» о влиянии Натаниэля Готорна на Генри Джеймса намечает эту любопытную теорию, в данном случае важную в отношении Джеймса и Тургенева. В своей критике Джеймс крайне избирателен с отсылками к писателям прошлого. Периодически он упоминает Ричардсона, Филдинга и Скотта, показывает знание Диккенса и Теккерея, но это для него писатели прошлого, писатели, более того, «устаревшие». Самые частые отсылки - к современникам или почти современникам, Тургеневу, Флоберу, Золя, Элиот, Хоуэллзу, Стивенсону, Толстому. Такой ограниченный литературный горизонт дает форму канону, который создается из сегодня и сейчас. Писатели-современники становятся Мастерами, термин, создание которого приписывается Джеймсу. Соответственно, роман как форма превращается в крайне современный жанр, создаваемый исключительно великими. Современники довели романную форму до совершенства, охватили все ее возможности. Бродхед приводит пример окончания такой канонизации в серии поздних эссе Джеймса ("Gustave Flaubert" (1902), "Emile Zola" (1903), письмо на могиле Готорна (1904), "The Lesson of Balzac" (1905)), где Джеймс посещает монументы великим предшественникам Brodhead R. The School of Hawthorne. New York: Oxford University Press, 1986. P. 116-117..

В этот ряд можно добавить и мемориальное эссе о Тургеневе. Чем прочнее монументы предшественников, тем прочнее позиция самого Джеймса в новом, им же создаваемом, каноне.

Тогда нет ничего удивительного в том, что Джеймс в критике Тургенева не ссылается на Шекспира и греческую трагедию там, где это было бы возможно («It is surprising to find James, as a Western critic, not recognizing the significance of Shakespeare's influence on Turgenev, especially since, before 1874, he had himself drawn on Shakespeare for
his own fiction» Richards C. Occasional Criticism: Henry James on Ivan Turgenev. P. 471..). Традиции и тенденции прошлого Джеймс опускал, канонизируя современников. Присутствие Тургенева было явственнее, чем присутствие Шекспира. «Мастер» Тургенев был ближе «классика» Шекспира.

В корпусе критических работ о Тургеневе и ряд отсылок к Тургеневу в эссе и предисловиях к Нью-Йоркскому изданию Генри Джеймс создавал мифологический образ русского писателя, отчасти формировавшийся из-за личного знакомства двух писателей. Персональный миф об образцовом писателе, далеком по происхождению, но близком во всем остальном, подкреплял те элементы художественного мира Тургенева, которые Джеймс определял как важнейшие для художника со свободой творчества. Джеймс видел четкую зависимость между сознанием и личностью писателя и создаваемыми им произведениями. Чем чище и глубже было сознание художника, чем совершеннее были его книги.

Джеймс, во многом идеализируя Тургенева и его прозу, выстраивал сложную, зачастую противоречивую систему устройства художественных миров русского писателя. Противоречия внутри поэтики Тургенева как указывали на ее сложность и комплексность, так и на «изгибы» и «изломы» критического мышления Генри Джеймса в его оценке не только текстов Тургенева, но и литературы вообще. Негативные, по мнению Джеймса, элементы тургеневского мира были сбалансированы положительными. Выбрав за образец основные принципы Тургенева в создании художественного мира, Джеймс в критике отчасти скрыто, отчасти явно транслировал отдельные позиции, сближающие его с Тургеневым.

3. Генри Джеймс и деполитизация Тургенева

3.1 Эстетика Джеймса и политика Тургенева

Современные исследователи Генри Джеймса, рассматривая его связи с И.С. Тургеневым, чаще всего акцентируют внимание на расхождение двух писателей в их подходе к отображению действительности. Для Тургенева искусство было детерминировано социальными и политическими обстоятельствами, соответственно отображение реальности было продиктовано исторической реальностью. Для Джеймса искусство существовало вне исторических и социальных категорий, а художник, следуя своим ощущениям, отображал реальность так, чтобы максимально эти впечатления передать, вне зависимости от исторического момента.

В этой главе рассмотрим две аспекта политического в прозе Тургенева Джеймсом. Во-первых, рассмотрим расхождения позиций Тургенева и Джеймса на социальную детерминированность искусства в критических работах Джеймса. Во-вторых, рассмотрим прозу самого Джеймса, чтобы проследить процесс эстетизации и деполитизации политического, заимствованного из прозы Тургенева (на примере романа «Княгиня Казамассима»).