Поэтика Юкио Мисимы и современная русская проза

Помимо "системы" в романе встречаются и другие антагонисты. Первым в их ряду является "афганец", которого Саша, Веня, Рогов и Негатив встретили в баре. Его не устраивают методы "союзников"; слишком уж "мягкие", на его взгляд. На что ему отвечают, что "кинуть помидором в премьера как минимум не менее страшно, чем кинуть гранату". Если этот "афганец" участвовал в "честных" боях, когда можно убить своего врага, то "союзники" находятся в куда более сложных условиях. Их противник всемогущ и одним движением может разломать и уничтожить всю их организацию и их самих. Как сказал Рогов, "еще не время"; если они открыто выступят сразу, их попросту сомнут. "Союзники" стали открыто атаковать лишь тогда, когда стало ясно: либо они попробуют захватить власть сейчас, либо их перебьют.

Другой противник, в конце концов примыкающий к системе - это Безлетнов, друг и ученик Сашиного отца. Это самый «долгосрочный» идейный противник Саши. Всего они разговаривают три раза, и последний и разговором-то назвать трудно, так как он заканчивается тем, что Саша за штаны выкидывает Безлетнова. Он представляет интеллигенцию, ту ее часть, которая признает Россию в лишь в чисто формальных признаках: культура, экономика и так далее. Это и дает ему основание пафосно заявлять, что Россия «умерла». Прилепиным подчеркивается его приемы, рассчитанные исключительно на внешний эффект. Несмотря на это, он готов смириться с существующим положением вещей, а в конце даже поступает в правительство «умершей» страны. Таким образом, легко можно понять этого героя; это человек, который ничего не хочет предпринимать сам, плывет по течению, но при этом еще выдумывает красивые оправдания своим поступкам (или же бездействию). С другой стороны, очень комично наблюдать за спорами Саши и Безлетнова, когда и один, и другой думают не о самом предмете спора, а о том, что «скоро должны принести второе». Им обоим не нужен этот спор, ведь каждый уже все решил для себя. В связи с Безлетновым можно вспомнить и Аркадия Сергеича и его, так сказать, разговор с Сашей: «Вижу, Саня, твое негодование! - Саша в этот момент любовно смотрел на бутерброд с икрой»[23]. По всему видно, что это еще один демагог.

Существует и конфликт между Богом и Сашей. Саша Тишин, по всей видимости - верующий человек: «Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна»[23]. Но все же он бунтует, хоть этот бунт и не является целенаправленным: « - Ты думаешь, я скажу: «Спасибо, Господи»? - спросил вслух, глядя куда-то за окно. «Не скажу»[23]. Но этот его бунт недолго продолжается, и в конце, когда он положил крестик в рот, своим жестом показал, что все же он с Богом и не отпадет от него. Кроме того, ощущения от крестика - вначале холодный, затем горячий и, наконец, пресный - явно намекают на причастие - еще одна библейская парралель.

Можно говорить и о конфликте внутри самого героя; это конфликт между Санькей - деревенским пареньком и Сашей - горожанином. Саша в основном живет соотносимо со своими желаниями, делает то, что кажется ему, и только ему, правильным. Это неоднократно подчеркивается в романе, и примеров этому можно найти множество. Это совершенно явные следы его «исконно русского», народного происхождения, также как и его интуиция, проявляющаяся в самый нужный момент. Но постепенно это сила природного происхождения начинает изглаживаться; годы, прожитые в городе, не могли пройти бесследно. Самый яркий пример начавшегося отчуждения Саши и деревни - момент, когда все они решили переждать в деревне Сашиного деда. В избе безвестного мужика Саша ловит себя на том, что у него появилась чисто городская привычка разговаривать с сельскими так, «будто они плохо слышат». Уже тот факт, что они не смогли доехать, говорит о том, что этот процесс отчуждения необратим, и особенно трагично звучит фраза Олега, произнесенная внешне спокойным голосом: «Вчера бы еще проехали. А сегодня уже нет»[23]. Процесс отчуждения от деревни, от природного и правильного, необратим, и Саша его уже прошел.

1.5 Финалы романов

Золотой Храм

Финал "Золотого Храма" достаточно предсказуем; Мидзогути выхоливает, выращивает внутри своего сознания Деяние, как любимое дитя. Он постепенно идет к нему; весь роман, на наш взгляд, можно сравнить со спиралью, суженной с одного конца. Несмотря на свой разрушительный характер, это все же Деяние с большой буквы. Да, конечно, Мидзогути разрушил Храм, а не создал что-либо; но, с другой стороны, огромное значение это имело лишь для него как поступок, освободивший его из оков, созданных им же. Вряд ли такие люди, как его мать или Марико особенно впечатлились, когда узнали об этом; скорее всего, они лишь пробормотали что-то вроде "Ну и дурак", и этим все и закончилось. Это сделано им не для окружающих, большинству из которых наплевать на Золотой Храм, а для себя, хотя Мидзогути и рассчитывает на некоторое признание других людей. Он разрушает Золотой Храм для того, чтобы вырвать тот самый «больной зуб», которым называет Касиваги Красоту, и в то же время взять верх над ним.

В самом конце романа появляется совершенно новый во всех отношениях персонаж - отец Дзенкай. Эта встреча показала Мидзогути совершенно другой путь, чем тот, по которому он шел - путь естественности, в какой-то мере - обыкновенности, но не той, что так сильно раздражала Мидзогути, а той, которой человек следует согласно «зову сердца». Он естественен, и в этом-то и есть его сила. Очень наглядным в портрете Дзенкая является «описание» его доброты: «Доброта его не имела ничего общего с тем, что люди обычно вкладывают в это понятие, а была сродни гостеприимной щедрости ветвей какого-нибудь раскидистого лесного дерева, готового принять под свою сень усталого путника»[18] - то есть доброта не из вежливости, а из-за того, что человек просто не может иначе. Несмотря на слова Мидзогути о том, что он никогда не хотел быть понятым людьми, ему хочется, чтобы именно с Дзенкаем у него получился контакт. Тут намерениям главного героя был дан последний бой. Дзенкай сказал ему, что ничего плохого в обыкновенности нет: «Нет ничего плохого в том, чтобы выглядеть обыкновенным. Ты и будь обыкновенным, глядишь, и люди станут к тебе лучше относиться»[18]. Можно смело сказать, что введением в роман этого персонажа Мисима смешал все карты и за несколько часов до финала романа изменил его; да, Мидзогути уничтожил Храм, как намеревался, но он не покончил жизнь самоубийством, как планировал вначале, и в этом, без сомнения, заслуга Дзенкая.

В финале Мидзогути все же уничтожает свой кумир, и это, разумеется, сильно влияет на него. Хотя его тяга к Красоте и протестует в последний раз возле двери Вершины Прекрасного, но эта его глубоко искусственная часть души уже почти отмерла, и потому он не может проникнуть в нее. Он отбрасывает мысль о самоубийстве, столь привлекательную поначалу. Та тяга к прекрасному, что еще оставалось в нем, после этого поступка умирает, и какой-то совершенно другой Мидзогути говорит самому себе: «Ничего, еще поживем». Вполне возможно, что он встанет на путь, подсказанный Дзенкаем, путь естества и простоты. Финал романа остается открытым.

Санькя

Финал романа немного неожиданный, особенно если учитывать обычные средства борьбы "Союза спасения". Видимо, все было спланировано давно и тщательно, ведь все "союзники" действовали слаженно и быстро. Однако и в этой ситуации они остаются своим принципам: никто не был убит, хотя синяков, сломанных ребер, носов и зубов предостаточно.

Отдельного описания заслуживает сцена переодевания "союзников" в униформу спецназовцев. Они меняют не только свой внешний вид, но и тип своего сознания, заряжаются здоровой злобой, необходимой для осуществления задуманного. Их похожесть на волчью стаю теперь приобретает явное, видимое воплощение в виде морды непонятного зверя на камуфляже и на машине спецназовцев. Одновременно это и момент торжества Олега, самого агрессивного из них; его лицо даже приобретает некую одухотворенность. В то же время все они прекрасно осознают тщетность этой попытки переворота, и финал, якобы открытый, на самом деле вполне можно проследить: их всех убьют.

По описанию последняя, тринадцатая глава больше всего напоминает первую - тот же динамизм повествования и предельное сосредоточение на внешних событиях; нет времени подумать или даже задуматься. Превосходной деталью в этом плане является скороговорка, которую все время говорит Олег: «Зол злодей, а я трех злодеев злей»[23]; здесь и бессознательное, и одновременно в этих словах вся характеристика его как человека.

Здесь то же смешение жуткого и смешного, веселого; «камуфлированные бесы» из первой главы превращаются в «союзников», «увешанных оружием, будто пираты»[23]; Саше на базе спецназовцев в голову приходит совершенно нелепая мысль по поводу ворот: «Такие в детстве хотелось лизнуть языком»[23] - опять выходит мотив детства, игры. В этом проявляется контрастность, так характерная для всего романа, наглядная иллюстрация того, что ничто не является однозначным. Но апофеоз этой мысли - в последней фразе романа: «Все скоро, вот-вот прекратится, и - ничего не кончится, так и будет дальше, только так»[23]. Да, возможно, все повторится, но уже ничто не будет по-прежнему, как было до этого.

1.6 Отношения главных героев романов с женщинами

Золотой Храм

Отношения героев с женщинами совершенно непохожи: если Мидзогути совершенно несостоятелен в плане секса, то у Саши Тишина не возникает никаких проблем. Мидзогути не очень-то это и надо, скорее всего, для него это лишь еще один способ стать "обычным"; в то же время он нуждается в физической близости с женщиной, чтобы побороть видение Храма, появляющегося каждый раз перед его глазами. В его несостоятельности, без сомнения, виноват не только Кинкакудзи, но и его неудача с Уико, его первой любовью; как первый звук произносимого им слова отказывался выйти, так из-за первой его любви, неудавшейся, он терпит неудачи и дальше. Свою роль сыграл и образ Уико как женщины вообще в его голове; он любит образ, а не конкретную женщину, ту Уико, которая совершила ночью предательство, слитую воедино со стихией и поэтому переставшей быть собой. Он, этот образ, существует непременно в некоем романтическом ореоле, будь то прекрасная женщина, поившая офицера своим молоком, или некая мистическая Уико, которой невероятным образом удалось спастись, и теперь она скрывается где-то среди притонов.

Всего в романе шесть женских образов: матери Мидзогути, Марико, Уико, аристократичной подруги Касиваги, его соседки и учительницы икебаны. В таком порядке их можно попарно расположить в соответствии с чувствами, которые испытывает к ним главный герой: мать/подруга Касиваги (безразличие), Марико/соседка Касиваги (плотский, сексуальный интерес), Уико/учительница (некое поклонение как образам красоты). Честно говоря, женские образы в романе производят впечатление некоего необязательного элемента; единственным исключением является лишь образ Уико, да и то лишь в связи с фактическим главным героем - Золотым Храмом как некий тождественный ему по своей неземной красоте.

Санькя

Отношение Саши Тишина более "нормальное", здоровое во всех смыслах. Он не создает каких-то образов, как это делает Мидзогути. Но и у него похожая ситуация: он тоже, можно сказать, любит Яну, правда, при этом он не окружает ее каким-либо романтическим ореолом. Саша понимает, что она воспользовалась им для своих целей.

Нельзя не заметить совершенно особое отношение автора к женщинам в романе; это некое особо трепетное чувство, выражающееся, как правило, в ласкательных эпитетах («Пальчики мои» - умиленно подумал Саша»[23]), и особенно это относится к образу Верочки. Уже по ее имени можно увидеть особое отношение к ней. Это ощущение прерывается лишь раз - по дороге домой из Сашиной деревни, когда Верочка фактически отступилась от «союзников», и из-за этого Саше захотелось разбить ей голову. Нужно сказать, что подобное трепетное - иначе и не назовешь - отношение к любимым женщинам главных героев является характерным для всего творчества Прилепина в целом. Автор показывает, что можно быть к ним нежным и при этом оставаться мужчиной.

Совершенно другое отношение появляется у нас к Яне. Оно тоже не лишено нежности, но это далеко не главное в ее образе. Для нее главное - некая «звериность»; неслучайно Прилепин сравнивает ее то с кошкой («быстрый, кошачий язык»), то с ящерицей, рептилией некоей странной и необычной породы. И ее автор изображает в совершенно контрастной этому описанию ситуации; то, как Яне буквально размазали лицо по полу, нельзя читать без содрогания.

Меньше всего Прилепин описывает мать Саши Тишина. Но, с другой стороны, это компенсируется чувствами, которые герой испытывает по отношению к ней. Это чувство некоей вины, любви и немного - жалости.

Стоит отдельно сказать и об их отношениях с матерями. Мидзогути совершенно не принимает свою мать, ведь она, можно сказать, его идейный противник, воплощение плотского, земного, того, для чего Золотой Храм является лишь еще одним зданием. Стоит также отметить тот факт, что Мидзогути увидел свою мать в романе и описал ее; вряд ли Мисима мог упустить такой шанс - противопоставить их визуально: тщедушного, хилого Мидзогути и его крепкую, здоровую мать, которая, в отличие от него, не имеет никаких физических пороков. Совсем другая ситуация у Саши Тишина: у его матери почти нет характеристики или портрета. Ее он видит буквально пару раз за весь роман - намного меньше, чем кого-либо из своих однопартийцев. Но она единственный человек, перед которым он испытывает чувство стыда. Она уже давно перестала надеяться на то, что ее сын станет "нормальным", спокойно воспринимает милицейские обыски. Может быть, это потому, что она единственный человек не из партии, который в чем-то понимает его. И, видимо, у каждого «союзника» дома есть такая же или очень похожая мать; несмотря на то, что все они, по выражению самого Саши, все они - «безотцовщина», мало кто из них - сирота.

Во-первых, нужно отметить композицию обоих романов. В «Золотом Храме» Юкио Мисима описывает нам личность героя в развитии, дает возможность проследить процесс, приведший к финальной сцене сожжения Кинкакудзи. Прилепин же в «Саньке» прибегает к более запутанной в хронологическом плане структуре; вначале нам не дается никаких пояснений к разворачивающейся перед нами картине погрома. Все объяснения будут даны после, в необходимое время, и выяснится, что у Саши есть семья, пусть и неполная - Тишины, и родные места (деревня Сашиных деда и бабки, в которой он вырос).

Необходимо сказать и то, что обоих героев нельзя сопоставлять с авторами целиком и полностью. Без сомнения, некоторая автобиографичность присутствует и у Мисимы, и у Прилепина: Мидзогути, как и его создатель, возводит красоту в абсолют, для него она становится центром жизни, Саша Тишин - сельского происхождения и национал-большевик, как и сам Прилепин. Но Мидзогути в последний момент отшвыривает саму мысль о самоубийстве, о своей смерти, которая так влекла и манила Мисиму всю его жизнь и привела в итоге к печальному концу; прилепинский Санькя - обычный, в общем-то, парень, в отличие от самого автора, который закончил филфак, работал в ОМОНе и вообще, судя по всему, является достаточно неординарной личностью.

Можно говорить о том, что оба романа названы по именам своих главных героев. Это же и выражает отношение авторов к своим героям. Мисиму куда более самого Мидзогути интересует Золотой Храм и то, какие чувства он вызывает; задача же, которая стояла перед ним - показать то, как красота может порой разрушить душу человека. Явно диалектное же «Санькя» можно объяснить тем особым вниманием Прилепина к Сашиным корням, ведь оно никак не связано с «Союзом созидающих», во всяком случае внешне, а это - одна из главных тем романа.

В определенной мере схожи и сами герои; и Сашу, и Мидзогути отвергает общество. Это вызвано с их некоторой асоциальностью; и один, и другой не совсем такие, как большинство людей. Но это, пожалуй, их единственное сходство. Это проявляется уже в том, что Мидзогути был отчужденным и замкнутым с детства, и немалую роль здесь сыграло его заикание; это было вполне естественной реакцией на враждебное отношение к нему окружающих. Следует добавить, что и в самой фигуре главного героя видна некая болезненность, не только в физическом, но и в психологическом плане. Мидзогути, несмотря на его вроде бы независимую позицию, зачастую движим внешними факторами, нежели своей собственной волей. Саша же, скорее всего, пришел к «союзникам» по собственной воле, ибо в нем достаточно отчетливо видна сильная, хотя и близкая в чем-то к обычному человеку личность. Можно быть более чем уверенным, что примерно таково большинство членов «Союза спасения», ведь отважиться на открытый бунт в условиях постоянного давления и с мизерным шансом на успех сможет далеко не каждый. Их спасает лишь то, что они не одни; у них есть сотоварищи. Мы придерживаемся того мнения, что «Санькя» - роман не о радикальных группировках, как ошибочно полагают некоторые, а о том, что если человек считает себя правым, то он должен отстаивать свою правду несмотря ни на что.

Соответственно характерам главных героев развиваются конфликты: если в «Золотом Храме» Мидзогути практически всегда одинок, а конфликт, как правило, происходит у него в голове, то Саша Тишин чаще всего находится в компании, будь то друзья, девушка или мать, а конфликт происходит с окружающим его миром. Но, без сомнения, нужно отметить то, что он остается один в ключевые моменты романа, когда его решительность подвергается проверке, как это было, когда его вывезли в лес силовики или когда его послали убить латвийского судью. У него эта обособленность не выступает так болезненно, как у Мидзогути; просто это некое испытание, в котором Саше не поможет никто, кроме его самого. Сами конфликты или же Сашины споры с оппонентами скорее несут цель показать взгляды и силу характера героя, а не его развитие. Заметно, что Саша уже давно решил все для себя, и в этом одно из основных отличий его от Мидзогути, который мечется из крайности в крайность и к концу «Золотого Храма», похоже, уже сам не знает, чего хочет.

И тот, и другой роман имеют некоторую интригу, неожиданность для читателя в своем финале. Мидзогути не покончил жизнь самоубийством, как планировал; напротив, он демонстративно отшвырнул нож и яд, и что было дальше, мы можем только предположить, да и то достаточно слабо. Хотя он и уничтожил Храм, действие пошло по совсем другому пути, чем тот, который мы могли бы предположить, зная и жизнь самого Мисимы, и планы героя. Финал же «Саньки» невозможно предсказать до конца предпоследней, двенадцатой главы; но даже в самом конце, в окруженном здании, нельзя до конца определить, чем же все кончилось. Да, конечно, самый вероятный вариант - тот, в котором всех «союзников» перебьют, но все же автором это не показано.

Интересно и то, как показывают нам художественный мир оба автора. Мисима прежде всего видит внешнюю оболочку и даже рассуждает устами героя по этому поводу. Это неудивительно, ведь, по большому счету, «Золотой Храм» - роман о красоте и ее гибели, а красота, как правило, представляется нам как некий зрительный образ. Прилепин же уделяет внешнему куда меньше внимания; описания в его романе явно занимают не самое главное место. Куда большую роль играют ощущения героя, то, что он чувствует в физическом плане в тот или иной момент. Эти чувственные образы, нарисованные Прилепиным, поистине выпуклы и создают некий эффект присутствия; ведь увидеть можно и издалека, а почувствовать - лишь «попав в шкуру» героя.

Как это ни странно, но в обоих романах нет ни одного описания смерти. Да, есть внесюжетные смерти, например, смерть Цурукавы или отца Мидзогути в «Золотом Храме» и убийство Леши Рогова в предпоследней главе «Саньки». Но они все же воспринимаются как что-то постороннее и даже не совсем реальное. Это достаточно странно, если учесть ту атмосферу разложения и непрочности, которая характерна для «Золотого Храма», и некую озлобленность, проявляющуюся в «Саньке». Видимо, Мисима не ввел ни одного убийства с той целью, чтобы придать смерти некий ореол мистичности, таинственности. Прилепин же, скорее всего, просто не хочет очернять таким образом никого из своих героев, и поэтому дает некоторую психологическую «разрядку» самому нетерпеливому - Олегу - в эпизоде с крысиным королем.

Совершенно различается отношение самих героев к женщинам, и, более того, авторов к женским образам в романе. Мисима, как известно, женился исключительно с целью соблюсти небходимые приличия, именно поэтому, видимо, и женские образы в романе имеют в лучшем случае нейтральную окраску, как, например, в случае с Марико. Главный женский образ романа - Уико - имеет большое значение лишь как одно из воплощений красоты и не очень-то интересует автора вне этой роли. У Прилепина же, напротив, очень трепетное отношение к этому предмету; женщины у него как минимум такие же полноправные действующие лица. Даже после предательства Яны, когда она практически отбросила от себя Сашу как уже не нужную вещь, он мучился и страдал, но не обвинял ее ни в чем.

Отдельного разговора заслуживает отношение главных героев к своим матерям: если Мидзогути безо всяких преувеличений ненавидит свою мать, то Саша Тишин испытывает даже некое чувство вины перед нею. Обе матери не понимают своих сыновей в их бунтарстве, но если родительница Мидзогути прямо-таки требует, чтобы он отступился от него, то Сашина мать может лишь умолять, да и то сама уже не верит, что ее слова подействуют на сына.

И в конце хотелось бы сказать о некотором сходстве между самими авторами; наверное, все без исключения их читатели пришли к этим книгам под впечатлением от общественного мнения об авторах. Мисима вообще куда более известен своим самоубийством, чем любой из своих книг, и любой человек сначала узнает о его смерти, и лишь потом - о его произведениях; «абсолютное большинство читателей впервые взялось за книги Мисимы именно под впечатлением от жуткой, завораживающей сказки, в которую он превратил свой уход из жизни»[11]. Захар Прилепин тоже известен скорее тем, что состоит в Национал-большевистской партии, чем своими книгами; правда, сейчас эта ситуация начинает улучшаться, и Прилепин как писатель завоевывает расположение все большего числа читателей. А от его романа «Санькя» сразу же начинаешь ожидать некоей партийной пропаганды, ведь это роман об одном из нацболов; слава Богу, это чувство не оправдывается.

2. Сопоставительный анализ повестей Юкио Мисимы «Исповедь маски» и Эдуарда Лимонова «Молодой негодяй»

2.1 Вступление

В данном разделе дипломной работы мы попытались проанализировать и сопоставить две повести - «Исповедь маски» японского писателя Юкио Мисимы и «Молодой негодяй» русского поэта, политика и общественного деятеля Эдуарда Лимонова. Разумеется, выбор был сделан неслучайно; часто две этих значительных как в писательском, так и в общественном плане фигуры оценивают равнозначно. Правда, произведения написаны на разных этапах писательского развития: если «Исповедь маски» - фактически дебютное произведение Юкио Мисимы (повесть «Цветочный лес» не в счет), то «Молодой негодяй» был написан Лимоновым уже в 80-х годах, после признания и формирования манеры письма и после дебютного романа «Это я, Эдичка». Именно эти произведения авторов были выбраны по той причине, что они описывают примерно один и тот же жизненный период в их жизни, причем описывают подчас с удивительной сходством.

Обе повести имеют свой совершенно особый художественный мир, пройти мимо которого просто нет возможности; пожалуй, допустимо говорить о совершенно особом восприятии мира писателями. Мы попытались осмыслить и проанализировать восприятие обоих авторов, и об этом пойдет речь в первой части раздела - «Художественный метод».

Каждое произведение характеризуется своим героем. Специфика же этих двух повестей в том, что герои, действующие в них, по замыслу своих авторов должны отождествляться с ними, так как романы эти по сути своей являются художественными автобиографиями. Потому-то, на наш взгляд, уместно говорить не только о героях, но и об авторской позиции; название второй части раздела - «Образы главных героев», и в ней мы постараемся отразить как свое мнение о главных героях, так и то, как, на наш взгляд, выразилось мнение авторов об описываемых событиях.

Мы посчитали необходимым также выделить отдельным разделом игровой аспект произведений. Причины, побудившие нас к этому, мы разъясним в разделе, который так и называется - «Мотив игры».

На наш взгляд, немалую роль в романе сыграли любовные отношения героев или же то, что можно было бы назвать таковыми. Четвертый раздел курсовой работы - «Любовные линии романов».

В пятом разделе, названном нами «Финалы романов», мы попытаемся дать характеристику окончаниям произведений, которые вовсе не подводят итог повестям (что характерно и для «Исповеди маски», и для «Молодого негодяя»), а, напротив, вызывают у читателя еще большим вопросом, когда заканчиваются, резко обрываясь, причем далеко не в один из решающих моментов.

В последней части данного раздела дипломной работы мы подведем итоги; соответственно, эта часть называется «Заключение».

Во всех вышеперечисленных частях раздела анализ обоих произведений будет даваться совместно, так как, в отличие от предыдущей сопоставляемой пары Мисима-Прилепин, художественный стиль Лимонова куда ближе к стилю Мисимы, хотя они и имеют ряд значительных различий; это существенно упрощает процесс литературного анализа.

2.2 Художественный метод

Пожалуй, основное отличие героя Мисимы от героя Лимонова - отношение к нему автора в пространственно-временном отношении. Мисима ведет повествование от лица своего героя, в то время как Лимонов дистанцируется от своего героя, порой даже нарочито искусственно; так, своего главного героя он называет «юноша Лимонов» [14, 1]. Основное же их сходство - достаточно высокая степень автобиографичности. В то же время нельзя забывать о том, что герой литературного произведения всегда остается лишь вымышленным лицом, и отождествлять его с реальным человеком - ошибка. Это относится и к автобиографиям авторов; в первую очередь к ним. Повествование в произведении Лимонова строится как мозаика. Из разрозненных кусков повествования, которые автор дает нам в разное время, постепенно складывается вся (ну или почти вся) картина жизни богемы Харькова конца 50-х годов.

Примечателен и сам город, точнее, то, как он описан; хотя нет ни одного непосредственного описания конкретного города (как, к примеру, у того же Булгакова описывается Киев), но из конкретных пейзажей, а в еще большей степени событий и людей складывается портрет этого города, явно южного, явно кипучего событиями, явно симпатичного автору.

Вообще подобная манера письма - составление пестрой, но целостной мозаики из множества различных мелких событий, происшествий, людей и характеров, перемешанных с личностной оценкой - характерна для Лимонова, насколько это представляется возможным судить по двум прочитанным нами произведениям данного автора. Правда, в данном произведении личностная оценка не то чтобы слабее, но приглушеннее по сравнению с «Это я, Эдичка». Но, на наш взгляд, это связано не с тем, что авторская манера письма кардинально изменилась - просто события, представленные там, уже отдалены от автора немалым количеством лет, потому и оценка их изменилась и дается уже не «юношей» Савенко-Лимоновым двадцати с небольшим лет от роду, а человеком, куда более зрелым во всех планах - эмоциональном, писательском, возрастном, в конце концов.

Очень ярко просматривается позиция Лимонова: любыми средствами отрешиться от «козьего племени», к которому наш герой сам не так давно принадлежал (в чем автор его явственно поддерживает) и, что важнее для понимания авторского видения жизни, он - Эд Лимонов, герой книги - стремится всегда вперед, не останавливается в своем развитии. «В его понимании неудачник - потерпевший поражение в жизненной эволюции» [14, 322] - вот кредо нашего героя, более того - героя прозы Лимонова.

Как мы знаем из биографий авторов, оба в молодости вращались в творческих кругах; но в том, как именно это происходило, они различны. У Мисимы на этом внимание особенно не заостряется, его интересует не столько творческая сторона своей собственной личности, сколько, если можно так сказать, общественно-бытийная, если точнее - самоанализ личности и ее поступков во взаимодействии с обществом и с самой собой. Быть может, основная причина этого кроется в том, что "Исповедь маски" писалась по свежим следам, более того, это дебютное произведение Мисимы. Позднее устами своего другого героя, монаха Мидзогути, Мисима скажет: «Быть может, прочтя эти строки, читатель решит, что я был мальчиком с поэтической натурой. Однако я никогда не писал стихов, даже дневника не вел. Я не испытывал стремления восполнить то, в чем уступал окружающим, какими-либо другими достоинствами, только бы выделиться из толпы. Иными словами, я был слишком высокомерен, чтобы стать человеком искусства» [17]; это справедливо не только для героя «Золотого храма», но и для главного действующего лица «Исповеди маски», которого, кстати, Мисима так ни разу и не называет по имени. Лимонов же, напротив, львиную долю повествования отводит именно становлению творческого аспекта своего героя. Подчас (вернее, практически всегда) фабула предстает просто как последовательность событий, без какой-либо их оценки автором. А читателя так и подмывает оценить эти самые поступки, ведь тут и пьянство, и разврат, да еще и совмещенные с презрительным отношением к рядовым советским людям - "козьему племени". Подчас даже не верится, что действие-то происходит в конце 50-х, в Харькове. Правда, и у Лимонова творческий процесс оценивается не как творчество само по себе, а как общий процесс, общее дело, некое состояние бытия, отличное от быта и имеющее целью разрушить его и преобразовать; другими словами, поэт для него является поэтом не только благодаря своим произведениям, но и самой своей жизнью призван утверждать свою творческую позицию.

Также нужно обратить внимание на сам способ подачи информации: у Мисимы это практически непрерывный и достаточно последовательный поток информации, что обусловлено самой манерой его письма, передающей психологию героя через его мысли и чувства по поводу происходящих с ним событий. Она упорядочена, последовательна; подчас возникает такое чувство, что Мисима стремится проанализировать свою жизнь через литературного героя, разложить ее по полочкам. Говоря о сопоставлении автора и героя, в первую очередь нужно сказать о том, что прямо по тексту нигде не говорится об их тождественности; просто повествование идет от первого лица, а некоторые факты из биографии героя - так, богатая семья, сложные отношения с родной бабушкой, несчастная первая любовь - взяты из жизни самого Мисимы. Однако, эти факты даны в совершенно ином свете; так, первая любовь главного героя в «Исповеди маски» дается лишь как психологический эксперимент главного героя. Впрочем, говоря о книге как о едином потоке информации, мы ни в коем случае не имели в виду непрерывность фабулы; напротив, зачастую повествование о каких-то внешних событиях сменяется отступлениями, в которых как раз и происходит вышеупомянутый анализ своей личности.

Оба автора, несмотря на серьезные различия в своем художественном методе, все же имеют большое сходство на том основании, что первичной ценностью для них является собственное видение мира, их восприятие. Более того, допустимо, на наш взгляд, говорить даже о том, что они творят миф из собственной жизни, так как оба романа подаются своими авторами как художественные автобиографии молодых лет, то есть все то, что имеет место быть в них, должно восприниматься нами, читателями, как реально происходившие события. Впрочем, они сильно различаются по способу подачи материала; к примеру, у Лимонова весь роман построен как роман воспоминаний - отсюда и рваная, неравномерная его структура. Автор то забегает вперед, то отходит назад, вспоминая и уточняя отдельные детали. Память коварна; подчас всплывают маловажные подробности, а события, которые на тот момент казались важными, забываются. Поэтому-то роман открытый; в него можно бы дописать еще текста на несколько таких же книг и все равно позабыть какие-то подробности. Об этом пишет и сам Лимонов в конце романа: « - Кошмар, - подумал автор, - хоть садись и пиши еще одну книгу на ту же самую тему. Или еще две книги» [14,366]. Автор говорит и о неизбежности ошибок при выстраивании подобного рода масштабных портретов эпохи: «Трудно же, создавая такой величины фотографию… не сорваться здесь и там, не провести лишнюю линию» [14,364], словно оставляя себе пути отступления для того случая, если его поймают на неточности.

Примечательно и то, что по тексту автор практически не говорит прямо о том, что написанная им книга - автобиография. Несмотря на это, из авторских реплик мы можем понять, что это так; например, уже само имя и фамилия главного героя настраивает нас на восприятие описываемых событий как действительно имевших место. Однако, это недопустимо; об этом говорит хотя бы то, что Анна Моисеевна Рубинштейн, подруга Лимонова - литературного героя - и жена Лимонова - реально существующего лица - в художественной реальности работала в книжном магазине, а в реальности - была художницей-экспрессионисткой.

художественный роман любовный герой

2.3 Образы главных героев

Автор-герой в обоих текстах выступает как несомненный бунтарь, впрочем, бунтарство его достаточно своеобразное. В повестях не говорится о каких-то конкретных причинах, толкнувших на противодействие того же героя Лимонова советскому строю; это противодействие хоть и не выражено прямо в тексте, но разбросано по нему тут и там. Одним из примеров этого можно смело назвать фразу, которую Лимонов подбирает для советских обывателей - «козье стадо». С другой стороны, этот бунт и не является самоцелью героя; речь, разумеется, о политическом бунте. Бунт Лимонова-Савенко - против серости, повседневности, покорности. В пользу этой точки зрения - практически все в романе: и «денди-стиль» Эда и Геночки, и их выходки, и ненужная, но такая притягательная расточительность Генки, и, в общем-то, творческие порывы главного героя. Все это - стремление выразить себя, выделиться, реализовать свои амбиции. Прямо об этом говорится лишь раз: «Для харьковских юношей возраста Эда, для богемы и декадентов…Москва…горит манящим ослепительным светом, символом успеха и победы»[14], но эти несколько строк присутствуют практически во всем тексте, они слились с ним воедино и задают тон (разумеется, это исключительно наша субъективная оценка). Этот вывод можно сделать еще и по той причине, что для Лимонова как писателя вообще очень важно вставать в позу, разумеется, в хорошем смысле слова. Поэт, писатель, художник для него немыслимы без яркой индивидуальности, без личности, способной повести за собой. С этой точки зрения вполне оправдано и то, что Лимонов - одна из ключевых фигур национал-большевистского движения. И в искусстве, и в политике Лимонов стремится реализовать свои амбиции, причем делает это ярко и оригинально. Как сделать так, чтобы тебя заметили? Встать в оппозицию к официальному, принятому в обществе - пожалуй, кратчайший путь к этому, особенно если ты - яркая личность. В сопоставлении с Мисимой о Лимонове необходимо сказать, что он стремится самоутвердиться в социальном плане; из обычного человека из серой массы стать единственным и неповторимым, тем, кто поведет за собой людей силой своей личности. Еще до встречи с богемой, когда он попытался покончить с собой и лежал в психбольнице, профессор Архипов сказал ему, верно разгадав истинный мотив его поступка: «Ты хотел внимания от мира, поэт… Но за внимание мира нужно бороться» [14, 118]

У Мисимы же его бунтарство как противостояние нормальному скорее вынужденное, чем сознательно желаемое; речь, разумеется, о литературном герое. По тексту главный герой не раз стремится, более того, страстно желает избавиться от своей ненормальности. Правда, делает он это достаточно своеобразно - пытается сыграть роль нормального, обычного человека, нацепить на себя маску «нормального» (отсюда и название). К сожалению (или же к счастью), у него это не выходит; герой уже по самой своей сути не является нормальным. В пользу этого говорит все: и его болезнь - самоинтоксикация, многократно подводившая его к краю смерти, и его жестокие фантазии о смерти и мучениях, которые, судя по рассказу героя, появились у него сами по себе и являлись частью его натуры. Отдельного слова заслуживает отношение героя к жизни; по всей видимости, именно детство со старой и явно истеричной бабушкой, любившей японский театр, наложило отпечаток на всю его жизнь. Он сам не воспринимает поступки людей как естественные и идущие от сердца; с детства он приучился не столько жить, сколько играть роль, и соответственно, ожидает от других не искренности, но подозревает их в том же, в чем повинен сам - в игре, в лицемерии в прямом смысле слова.

Можно сказать, что герой Лимонова ввиду своих достаточно широких амбиций пытается стать неординарной личностью (и преуспевает в этом), преодолеть серую массу и подняться над ней. Герой же Мисимы находится в прямо противоположной ситуации - будучи практически от рождения ненормальным (и в хорошем, и в плохом смысле этого слова), он старается стать нормальным, слиться с окружающими, так как первоначально он осознает эту ситуацию как требующую исправления. У него это не получается, на наш взгляд, по причине того, что он воспринимал жизнь обычных людей лишь как игру, как роль, которую можно сыграть, просто нацепив на себя определенную маску в виде друзей, участия в общественной жизни, любимой, наконец. Но в то время как он пытался убедить себя в том, что он может стать нормальным, его извращенная натура никуда не пропала, напротив, его «дурная привычка», равно как и садистские наклонности, остались частью его личности - более того, со временем они продолжали развиваться. Также нужно отметить, что в текстах присутствует тема расколотости сознания главных героев; и в «Исповеди маски», и в «Молодом негодяе» наступает момент, когда главный герой начинает осознавать себя прежнего и себя настоящего как две разные личности. Например, в книге Лимонова: «Ты мудак, Эд!» - подельник Мишки Кописсарова, лжесталевар, салтовский парень Эдька ухмыльнулся… А что я был должен сделать? Что?»[14, 255] - отвечает своему другому «я» молодой поэт. И у Мисимы: «Безнадежный неудачник - вот ты кто! В разгар подобных самообличений во мне зазвучал новый голос - темный и настойчивый. Он был сбивчив, взволнован и совершенно искренен - я не привык разговаривать с собой так честно и так просто. Вот что он мне сказал. "Ты бормочешь о любви? Ладно, пусть так. Но, признайся, разве женщины вызывают в тебе хоть какое-то физическое желание?»[17] Причина этого, на наш взгляд, в том, что оба произведения, пусть и с оговорками, можно назвать романами взросления; в них герои развиваются, превращаются из людей, до конца не уверенных в своих силах, сомневающихся, в личностей, твердо идущих к своей цели. В «Молодом негодяе» этот процесс сложнее проследить из-за особенностей структуры романа - ее рваности, которая выше уже неоднократно отмечалась нами; у Мисимы же это легче воспринимается, так как процесс взросления дается в хронологической последовательности и потому выглядит более логично и последовательно. Мы считаем, что это связано в основном с авторскими целями и видением мира.

Мисима, по всей видимости, ставит перед собой цель разобраться в своей душе, поэтому логичность является неотъемлемым пунктом его повествования, ибо в противном случае велика вероятность запутаться. В этом-то и причина большого количества отступлений, описывающих внутренние монологи и диалоги героя - идет анализ, рефлексия, причем не столько своих поступков, сколько мыслей и состояния. Герой произведений Мисимы зачастую статичен, и автобиографичный герой «Исповеди маски» тому лишь подтверждение. Несмотря на то, что сам Мисима в это время вел достаточно активную общественную жизнь[8], в романе его герой, которого мы должны воспринимать как воплощение автора, выглядит куда более замкнутым. Разумеется, причина этого в том, что ради своего зарождающегося стиля автор намеренно пошел на некоторое искажение реальности. Надо отметить и то, что самокопание это приносит скорее негативные плоды; чем больше герой думает над собой, тем более негативными становятся эти мысли. Сам же автор-герой говорит по этому поводу следующее: «Меня могут упрекнуть, что мой рассказ слишком изобилует отвлеченными рассуждениями и беден описаниями. Отвечу на это, что вовсе и не собирался рисовать внешнюю канву своей жизни, ибо она ничем не отличалась от бытия любого другого подростка. Если исключить некий участок души, заключавший в себе мою постыдную тайну, я ничем не отличался от своих нормальных сверстников - как внешне, так и внутренне. Представьте себе самого обычного гимназиста, причем отличника: в меру любознателен; в меру честолюбив; немного замкнут, но это следствие склонности к размышлениям; легко краснеет, как всякий юноша, недостаточно красивый, чтобы пользоваться успехом у девушек; запоем читает книги. Остается добавить, что этот гимназист все время думает о женщинах, что грудь его пылает огнем, что он постоянно изводит себя бесплодными терзаниями. Что может быть проще и прозаичнее подобного описания? Так не сетуйте, если я опускаю все эти скучные, шаблонные подробности. Нет ничего бесцветнее и тоскливее этого периода в жизни среднего, нормального юноши - а именно такую роль я играл, поклявшись хранить верность неведомому постановщику своего спектакля.[17]

Отсюда можно вывести еще одну характерную черту героев Мисимы - их неуемную гордыню, которая часто основывается лишь на том, что герой считает себя исключительным по причине, как правило, своей отторгнутости от общества и бережно несет в себе это чувство.

Лимонов же, скорее всего, ставил перед собой цель описать ту атмосферу хрущевской оттепели в Харькове середины 1960-х годов, создать некое полотно, описывающее происходившее в то время кипение творческого процесса в этом городе. Судя по тому, как автор описывает его, возникает впечатление, что важен был не столько сам творческий процесс, сколько та атмосфера, возникавшая вследствие этого процесса. Слова Лимонова о том, что поэт создается и сознается не столько своими произведениями, сколько энергией, исходящей от него, явственно проходят лейтмотивом через все произведение. Все те личности-творцы, что проходят на страницах произведения, явственно интересуют автора и героя прежде всего как личности; например, несмотря на то, что по его же, автора, словам хорват Мотрич не сыграл какой-либо значительной роли своими стихами (более того, был как поэт весьма посредственен), в «Молодом негодяе» ему отводится немалое внимание - ибо он олицетворяет «проклятого поэта», личность, бросившую всем вызов, пусть даже и не осознавая это. Некоторой монотонности стиля Мисимы Лимонов противопоставляет буйство красок, картину уже не совсем на уровне литературы, но уходящую куда-то в экспрессионистскую живопись. Не случайно в ходе повествования не раз вспоминаются футуристы - ведь они тоже хотели своим творчеством преобразить окружающий их мир, слить жизнь и творчество воедино.

2.4 Мотив игры

Нужно отметить и игровой момент в произведениях; оба героя стремятся преодолеть повседневность, но, как и везде по ходу произведения, делают это по-своему, непохоже друг на друга. Если об игре героя Мисимы мы уже говорили - для него это вообще является неотъемлемым условием существования, ибо выражение «Вся жизнь - театр, а люди в нем - актеры» он понимает буквально. Стоит вспомнить и его переодевания в женскую одежду в детстве, и его пристрастие к, казалось бы, вполне безобидному атрибуту - белым перчаткам. Но дело, разумеется, не в самой одежде, но в той роли, которую приобретает человек, облачившийся в нее. Священник одевает маску демона-лиса - и превращается в него, становится им одержим, более того, ведет за собой толпу, впадающую в религиозный экстаз - тоже по законам игры. Оми одевает военную форму и белые перчатки - и он становится уже не просто хулиганом, но героем войны. Потому-то герой «Исповеди маски» так рад начавшейся войне - она дает ему возможность играть роль героя, а при особо удачном раскладе - еще и возможность героической смерти. Соноко, сама того не зная, один раз сама подключилась к этой игре, чем поразила героя до глубины души: «- Вот взять нас с вами... - запинаясь, говорил я. - Кто знает, сколько нам отпущено? Сейчас как завоет сирена, прилетит самолет и сбросит бомбу прямо на этот дом...

- Это было бы замечательно. - Соноко рассеянно теребила край своей клетчатой юбки, но тут вдруг подняла лицо, и я увидел нежный светящийся пушок на ее щеке. - Нет, правда... Представляете, мы тут сидим, а с неба бесшумно планирует самолет и бросает бомбу. Вот было бы здорово!.. Вы так не думаете?

Она, похоже, сама не поняла, что эти слова - признание в любви»[17].

Герою Лимонова тоже не чужда игра. Самым показательным в этом плане является эпизод в Алуште, когда Эд ждал Анну Моисеевну возле санатория. Он играет в засаду на нее и при этом прекрасно понимает, что это лишь игра. Для него это - способ разукрасить действительность, сделать ее лучше, чем она есть на самом деле. У Лимонова игра несет скорее детский, чем сценический характер; он примеряет на себя роли то разбойника, то франта (их с Геночкой «денди-стиль»), то еще кого-нибудь, отчасти для того, чтобы выделиться, но в основном, на наш взгляд, чтобы благодаря этому перевоплощению хотя бы отчасти, но стать этим человеком. Плюс, это вполне соответствует идее Лимонова о поэте как личности, «создающей вокруг себя напряженное поле страсти». Такое поле нельзя создать, оставаясь обычным человеком; выход - играть роль, роль декадента, роль поэта, роль психопатки; так, например, поступала Анна Моисеевна при обысках КГБ.

2.5 Любовные линии повестей

Оба романа можно объединить и на том основании, что в них достаточно большое значение имеет любовная линия; впрочем, дело не только и не столько в ней самой, сколько в том, какое значение для героев она играет. В «Исповеди маски», впрочем, лучше говорить сразу о нескольких любовных линиях. Первая из них, и достаточно важная - первая любовь главного героя. В самом начале он говорит, что с детства для него обретение чего-либо, что он так долго желал, всегда было столь сладостно и в то же время мучительно, что он стремился избежать этого. С этой точки зрения, это были идеальные отношения, так как влюбился он в полную свою противоположность. Он - непрестанно рефлектирующий, читающий книги «не по возрасту», с развитым воображением, но хилый и тщедушный физически, - и статный, сильный, «ладно скроенный» хулиган-второгодник, окруженный тайнами. Скорее всего, особенно если судить по возникшей позднее зависти, герой полюбил в Оми - однокласснике - не самого его как личность, а то, каким бы он сам мог быть, идеал, в который сам страстно хотел воплотиться. Герой неоднократно подчеркивает наполненность Оми жизнью, здоровьем, переполнявшим его настолько, что избыток этот казался скорее уже очень редкой болезнью. По логике творчества Мисимы такая солнечность и здоровье героя были достойны лишь одной участи - смерти, хоть в произведении это и не показано.

Вообще же, если верить словам героя, в этот период ему случилось пережить немало подобных влюбленностей. Все их объединяло одно: на основе какого-либо реально увиденного человека герой создавал целый миф, историю, что, впрочем, вполне типично для подобного возраста.

Вторая - история любви к женщине, что вроде бы нормально для юноши, но не для нашего героя. Учитывая то, как автор словами героя описывает этот момент, становится сомнительным то утверждение, что эта любовь - к девушке; совершенно явно тут проступает зачарованность моментом, не в последнюю очередь - из-за его, момента, скоротечности: «Соноко, кажется, меня еще не заметила. Я же видел ее как на ладони. Никогда еще девичья красота так не затрагивала мое сердце. Мне сдавило грудь, я почувствовал себя словно очищенным. Читатель вряд ли мне поверит - ведь может показаться, что между выдуманной, искусственной любовью к старшей сестре Нукады и этим сдавившим мне грудь восторгом никакой разницы нет. Читатель спросит: что же это на сей раз я не подверг свои чувства безжалостному анализу, как прежде?

Если вы и в самом деле так недоверчивы, значит, писательство утратило всякий смысл. Неужто вы думаете, что я пишу из прихоти, как Бог на душу положит, - лишь бы было складно? Уверяю вас, это не так: я очень точно помню, что Соноко пробудила во мне новое чувство, которого прежде я не испытывал. Это было раскаяние» [17].

Раскаяние в чем? Возможно, это первый и последний раз в романе, когда главный герой искренне пожалел о том, что из-за своей патологичности не сможет приблизиться к Соноко, не сможет стать для нее по-настоящему близким человеком. Все потуги героя до этого момента носили чисто внешний характер, и лишь тут, возможно, сам того не осознавая, он становится честен сам с собой и понимает, что они ни к чему не приведут.

Любовь главного героя здесь - не более чем еще один спектакль, разыгранный им, еще одна роль, сыгранная при помощи маски - роль влюбленного. Цель, которую он преследует при этом, достаточно практична - влюбившись в Соноко, он стремится при помощи этого стать «нормальным» человеком. Но выглядит это довольно ненатурально - примерно так же неестественно, как в том эпизоде, когда он, будучи ребенком, играл со своими родственницами. Просто воспроизводя внешнюю форму, маску, если угодно, он пытался тем самым приобрести реальные чувства. Разумеется, у него ничего не получилось, так как, имея оболочку нормального человека, внутри он продолжал оставаться все тем же, более того, никак не стремился изменить эту свою патологичность. Первоначальный же импульс, заставивший его поверить в свою любовь, по всей видимости, был порывом, вызванным той красотой, которой Соноко в тот момент обладала. Не зря ощущение красоты того момента ассоциировалось у него с печалью неимоверной силы; тут, по всей видимости, и его желание бежать от того, чего слишком сильно хочется, и осознание на уровне подсознания невозможности быть рядом с ней из-за своей врожденной патологичности.