Трудовая мотивация как проблема социальной философии

Принцип разделения типов обществ на традиционные, основанные на межличностных отношениях, и на буржуазные, основанные на вещных, обезличенных отношениях, можно найти еще у Маркса. В "Капитале", анализируя сущность товара, он отмечал, что в добуржуазных обществах отношения людей строятся "…как их собственные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей" [99, c. 88]. В традиционном обществе господствуют отношения личной зависимости. "Личная зависимость характеризует тут как общественные отношения материального производства, так и основанные на нем сферы жизни… Непосредственно общественной формой труда является здесь его натуральная форма" [99, c. 87].

Таким образом, К. Маркс подчеркивал социально-экономическую суть межличностных отношений в традиционном обществе, при которых производство и распределение определяются личными (или групповыми) связями людей, в то время как в буржуазном обществе они обусловлены отношениями товарно-денежного обмена и разделения труда, в которых конкретные личностные характеристики их участников значения не имеют.

Межличностные отношения можно также охарактеризовать как "солидаристские" или "патерналистские". В традиционном обществе существуют отношения личной зависимости и покровительства, определенные положением, занимаемым в социальной иерархии. Эта иерархия достаточно жестка, возможность вертикальной мобильности в ней значительно ограничена, социальный статус является изначально заданным.

К. Маркс и Э. Дюркгейм указывали на принципиальное значение общественного разделения труда для различения традиционного и современного общества. Так, Э. Дюркгейм подчеркивал, что это разделение "является важнейшим содержанием прогресса общественного труда" [113, с. 139]. Для традиционного общества, как отмечал Э. Дюркгейм в работе "О разделении общественного труда" [45], характерна "механическая солидарность", при которой неразвитость разделения труда не создает возможностей для индивидуальности выйти за рамки коллективного сознания. Основой общественных отношений в обществах такого типа выступает наличие общего психического типа, коллективных целей и коллективного сознания. Механическая солидарность воспитывается, по Дюркгейму, репрессивным правом, которое направлено на нивелирование индивидуальных различий и создание однообразности. Но по мере развития общества механическая солидарность ослабевает, так как рост индивидуального сознания приводит к снижению роли коллективного, и происходит переход к другому типу солидарности, "органистической", основанной на экономически сообразном и закономерном разделении труда, характерном для буржуазного общества.

Таким образом, для традиционного общества характерна высокая роль межличностных связей и доминирование установок общественного сознания (традиции, обычаи, религиозные догмы), создающих общий психический тип, описанный Дюркгеймом. Более подробно проанализируем эти установки.

Личность в традиционном обществе существует только как член коллектива, связь с которым чрезвычайно сильна. Каждый человек в традиционном обществе вправе рассчитывать на защиту и поддержку со стороны коллектива. Потеря связи с коллективом является для носителя традиционного сознания жизненной катастрофой, а изгнание из коллектива - страшным наказанием, социальной смертью. В традиционном обществе, находящемся на стадии докапиталистического развития, связь человека со средствами производства осуществлялась через первичный коллектив, к которому он принадлежал. Так, крестьянин получал земельный надел в рамках общины и по решению общины, ремесленники получали право на производство определенного вида продукта как члены цехов и гильдий. Существует прямая зависимость между жесткостью социальной иерархии, и степенью регламентации трудовой деятельности человека. Так, в индийской кастовой системе представителям различных уровней социальной иерархии предписаны не только виды деятельности, но и способы их осуществления.

В условиях традиционного общества материальное производство ориентировано на обеспечение исторически сложившегося уровня потребления. Это означает, что у работника нет стимула интенсифицировать свой труд. Кроме того, в этом обществе нет непосредственной связи между уровнем материального благосостояния и социальным положением человека. Увеличение благосостояния не влечет за собой повышение социального статуса, что отбивает у работника желание трудиться более интенсивно и производительно.

Об этом писал еще М. Вебер: "Человек по своей природе не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни" [24].

Формы и размеры непосредственного потребления в традиционном обществе определяются не индивидуальными особенностями потребителя, а его местом в социальной иерархии. "Сама потребность в благах, - отмечает далее М. Вебер, - не зависит от произвола индивидуума, но приняла с течением времени внутри отдельных социальных групп определенную величину и форму, которая теперь уже рассматривается как неизменно данная. Это идея достойного содержания, соответствующего положению в обществе, господствующая над всем докапиталистическим хозяйствованием" [24]. Тот же принцип демонстрации социального статуса мог определять низкий уровень потребления социальных низов. Так, в Индии для низших каст были введены определенные ограничения на потребление некоторых продуктов, на использование железных изделий.

Неравенство в уровне потребления и отчуждение от непосредственного производителя до двух третьих продуктов труда, характерное для традиционного общества, как подчеркивает Н.Н. Зарубина [51], не воспринималось как социальная несправедливость, так как было основано на изначальном неравенстве в социальном статусе. Противоречие между личными интересами работника и интересами коллектива преодолевается через весьма стабильную психологическую установку, заключающуюся в том, что работник обязан производить общественный продукт. Невыполнение этой обязанности расценивалось в традиционном сознании как нарушение соответствия занимаемому в иерархии месту и дерзкий вызов обществу. Вся история социальных движений, восстаний, войн в традиционном обществе свидетельствует о том, что источником возмущения была не социальная система, а отклонения от нее. Сам принцип социальной иерархии считался чем-то естественным, богом данным, протест был направлен не против него, а против эгоизма, безответственности, жестокости социальных верхов, которые "не по чину берут".

Итак, важнейшей чертой традиционного социума и сознания был иерархизм, то есть строгое соответствие места в социальной иерархии и участия в потреблении и распределении продуктов труда. Объем этого продукта был более или менее стабилен, так как уровень развития производительных сил оставался практически неизменным. Уверенность в получении от этого общего продукта той доли, которая соответствует статусу в социальной иерархии, не способствовала стремлению увеличить свое благосостояние. Желание личного обогащения в такой системе ценностных координат воспринимается как посягательство на справедливость.

Работник в традиционном обществе неразрывно связан не только со своим социальным, но и с природным окружением. Средства производства воспринимаются как непосредственное продолжение труженика, его внутреннего мира. Единство субъекта труда и объектов его деятельности приводит к особому пониманию отношений собственности. В традиционном сознании закреплено представление, согласно которому собственным может быть только или результат труда или его средство. Так, несмотря на угрозы сурового наказания, средневековые крестьяне рубили деревья и охотились в лесах феодала, потому что присвоение такого продукта не расценивалось ими как нарушение прав собственности. Все объекты внешней среды, не являющиеся результатами чьего-либо труда, в традиционном сознании в принципе не могли ассоциироваться с отношениями собственности.

Своеобразно и отношение к богатству в традиционном обществе. Накопленные материальные ценности не рассматривались как средство их дальнейшего преумножения, а являлись, скорее, свидетельством талантов своего владельца, указывали на его мудрость, могущество, отмеченность милостью бога. Богатство в традиционном обществе имело смысл как индикатор и отчасти предпосылка позиции в социальной иерархии.

Важным фактором, повлиявшим на понимание собственности, богатства и всей трудовой деятельности в целом, стало распространение в европейской культуре христианства. В христианской этике богатство рассматривается не как признак человеческого достоинства, а как источник скупости, праздности, алчности, представляющихся сознанию христианина тягчайшими пороками. Собственность, хоть и оправдывалась церковью как неотъемлемая часть общественного устройства, но понималась как серьезное препятствие к достижению духовной чистоты. И, напротив, в средневековом христианском этосе "нищета была не вынужденным состоянием, из которого желательно было бы выбраться, а состоянием самоотречения и отвержения мира, и поэтому нищенский промысел был неотъемлемым элементом средневековой общественной практики. Не богатство, а нищета, прежде всего нищета духа, смирение - идеал средневекового общества" [41, c. 252].

Стремление к материальному благополучию не рассматривалось в христианстве в качестве добродетели, а считалось бесполезной суетой, отвлекающей от духовного совершенствования. Материальные мотивы в труде становятся менее значимыми. Более важным нравственным критерием при оценке трудовой деятельности было следование работника принципам христианской этики, а не его экономическая продуктивность.

Таким образом, традиционное общественное сознание включало в себя следующие принципиальные позиции:

- иерархизм и традиционализм социальной жизни;- приоритет коллективного над индивидуальным;

- преобладание эмоционально-оценочного восприятия действительности над абстрактно-рационалистическим.

Учитывая вышеперечисленные позиции, перейдем к рассмотрению модели трудовой мотивации, характерной для традиционного общества.

Заслуживают интереса суждения Т. Парсонса о специфике традиционного общества в отношении трудовой мотивации [128]. Как отмечает известный американский социолог, в традиционном обществе всякая деятельность индивида детерминирована его принадлежностью к первичному коллективу. Отсюда следует, что основные социально-статусные характеристики индивида приписываются ему через указанную принадлежность. Индивид занимает строго определенное место в иерархии коллектива, его права и материальное благосостояние ограничены в соответствии с этим местом. Его личностные потребности и интересы подчинены коллективным потребностям и интересам, то есть индивид не является автономным и обособленным от коллектива. В соответствии с таким пониманием человека и его места в обществе и формируется особое, традиционалистское отношение к социально-значимой деятельности, в которой вся система мотивов преломляется через призму общественных потребностей. Таким образом, жесткая, не зависящая от субъекта и его стараний, определенность его деятельности приводит к формированию такой мотивации, в которой на первом месте находится коллективный интерес, а жажда обогащения, личная инициатива и стремление к повышению собственного статуса не являются значимыми мотивами.

Основной вывод, который можно сделать на основании вышеизложенного, заключается в том, что в традиционном обществе отсутствовала прямая связь между трудовыми усилиями и вознаграждением за труд. Трудовая деятельность и ведение хозяйства в традиционных обществах не связаны с накоплением и не рассматриваются как путь к богатству. Богатство воспринимается как средство демонстрации социального статуса, но не как самоцель. Следовательно, мотив материального обогащения в труде не мог приобрести в традиционном обществе самодовлеющего характера. Труд понимается как способ обеспечения минимума материальных благ, достаточных для жизни. (В каждом обществе этот минимум понимается по-разному, но это уже другой вопрос).

Важным мотивом трудовой деятельности, как это было отмечено выше, является потребность в труде как факторе развитии производительных сил, потребность в овладении новыми способами более эффективного преобразования природы. В традиционном обществе значимость этого мотива невелика, поскольку в нем традиция играет роль главного средства передачи социального опыта. Трудовая деятельность в традиционном обществе имеет тенденцию к рутинизации (если позволительно использовать этот окказионализм.) Человек традиционного общества перенимает от старших в процессе социализации профессиональное мастерство, навыки ведения хозяйства вместе с орудиями труда, сохраняет их и передает своим детям в практически неизмененном виде. "Хозяйствуют эмпирически, традиционно; это значит: так, как переняли от отцов, так, как этому научились с детства, как привыкли. При принятии решения о том, прибегнуть ли к известной мере, к известному действию, смотрят, прежде всего, не вперед, не на цель, спрашивают не исключительно о целесообразности этого мероприятия, но оборачиваются назад и смотрят на примеры прошлого, на образцы, на опыт" [60, с. 17-18]. Сохранение традиционных орудий и технологий производства, воспроизводство устойчивых форм деятельности оказывается желательным и в духовном плане, поскольку подтверждает незыблемость сложившегося миропорядка и социального строя.

Уровень развития орудий труда в традиционных обществах был, в сравнении с современностью, очень низок, в сфере материального производства господствовал тяжелый, изнурительный физический труд. Правда, трудящийся не имел возможности сравнивать его с чем-то иным и воспринимал существующий порядок вещей как нечто само собой разумеющееся. Когда произошло расслоение традиционного общества на классы, к тяготам, вызванным самим трудом, добавились тяготы внеэкономического принуждения, которое сначала было обусловлено отношениями личной зависимости. Лично зависимый работник вынужден был отдавать своему хозяину какую-то часть произведенного продукта. Говоря обобщенно, чем выше была эта доля, тем большую роль играло физическое принуждение к труду. Так, раб работал в древнем Риме (и не только в нем) под плетью надсмотрщика. Крепостной крестьянин в таком надсмотрщике не нуждался, но, хозяин мог, когда он сочтет необходимым, подвергнуть своего работника физическому наказанию. (Вспомним рассказ И.С. Тургенева "Бурмистр" [167].) Но, в какой бы форме ни выступало внеэкономическое принуждение - в форме прямого физического насилия или в виде косвенного давления на работника - оно не позволяло ощутить труд как источник радости, как способ самореализации индивида. Отсюда - отношение к труду как к наказанию, каре за грехи, что нашло свое классическое выражение в известном мифе о грехопадении.

Как было отмечено выше, важнейшей чертой традиционного сознания является коллективизм, подчиненность человека общественным интересам вплоть до растворения в них личных интересов. С точки зрения трудовой мотивации, коллективизм выступает как фактор, способствующий преодолению у работника отношения к труду как к внешней необходимости. Коллективное мнение поощряет трудолюбие, поэтому у индивида, который ощущает себя частью коллектива, появляется внутренний стимул к добросовестному труду. Труд оказывается фактором, обусловливающим статус индивида в коллективе. Оппозиция "свой - чужой", то есть "принятый коллективом" - "не принятый коллективом" была одним из важнейших системообразующих компонентов сознания члена традиционного общества и определяла всю его социально значимую деятельность, в первую очередь, хозяйственную. Труд и торговля в кругу "своих" предполагали устойчивые моральные регуляторы - не эксплуатировать сверх статусно определенной нормы, помогать, проявлять снисходительность. Для "чужих" не существовало таких моральных ограничений. Поэтому человек стремился сохранить свое место в системе межличностных отношений даже ценой тяжелого труда.

Отношение коллектива к работнику является важнейшим мотивом трудовой деятельности в доклассовом обществе. С появлением отношений эксплуатации и физического принуждения этот мотив стал значительно слабее. Для лично зависимого труженика, изнуренного тяжелейшим трудом, физическими наказаниями и всеобщим презрением, нравственная оценка коллектива уже не является столь же сильным мотивом, как в доклассовом обществе.

Восприятие труда в качестве тяжкого наказания, закрепленное в христианской этике, в условиях жестокой эксплуатации ранних классовых обществ получило благодатную почву для распространения.

Интересен тот факт, что моральная оценка труда христианской церковью носила двойственный характер. С одной стороны, церковь акцентировало внимание на том факте, что "не хлебом единым жив человек", что Христос после крещения не трудился, и безгрешное состояние не является следствием исключительно тяжелого труда во искупление первородного греха и человеческого несовершенства. Христианские теологи более высоко в морально-религиозном плане ставили созерцательную жизнь, тем самым утверждая, что образ жизни духовенства и монашества более близок к христианскому идеалу, чем образ жизни трудящихся. С другой стороны, труд признавался в качестве необходимого занятия человека, во-первых, как средство искупления человеческого грехопадения, во-вторых, что, на наш взгляд, более важно, как средство сохранения органической природы средневекового христианского общества, в котором работники из социально низких слоев были таким же необходимым элементом, как духовенство и дворянство. Именно в сохранении этого единства христианская теология видела цель и смысл труда.

Существующие в обществе нормы морали есть отражение и порождение общественных отношений. В то же время они оказывают воздействие на реальную жизнь, направляя ее по определенному руслу. Проанализируем с этой точки зрения влияние принципов трудовой этики христианства на отношение к труду.

Христианство способствовало укреплению позитивного отношения к труду. В сознании типичного христианина труд является неоспоримым нравственным деянием, он восходит к труду Адама и является естественным состоянием человека. Трудящийся человек является как бы сотрудником Создателя, так как первым работником, согласно христианской теологии, был сам бог-творец. Труженик усовершенствует мир, его деятельность угодна богу, а поэтому нравственна и почетна. Таким образом, христианство возводит труд в ранг нравственной добродетели и возвышает его.

Труд понимается в христианстве как воспитательное средство, как способ обуздания страстей. Монашество по мере собственного развития как социального института стремилось совмещать труд и молитву, постепенно дойдя до их отождествления. Такое отождествление наиболее отчетливо запечатлено в максиме "труд соответствует молитве". Труд рассматривается не как средство извлечения практической пользы, а как путь к богу, так как вне зависимости от внешнего результата он способствует внутреннему совершенствованию. Со временем труд приобретает характер систематической аскезы, служащей накоплению добродетели и спасению души.

Труд в христианстве воспринимается как средство моральной компенсации социального неравенства. Трудящийся из низших классов, с точки зрения христианской этики, в моральном плане выше господина, ведущего праздную жизнь.

Роль христианства в утверждении значимости труда в общественном сознании весьма велика. Однако, не следует считать, что именно христианская этика определяла содержание трудовой мотивации труженика средневекового общества. Крестьянин и ремесленник не могли воспринять тезис об эквивалентности труда и молитвы, ибо их образ жизни, в отличие от образа жизни монахов, не давал возможности уделять молитвенному созерцанию сколько-нибудь значительное время. Труженик был погружен в рутинный круговорот производственных процессов, и труд оставался для него постоянной нелегкой необходимостью. Для крестьянина, например, не менее важным компенсирующим фактором, чем христианская трудовая мораль, была естественность труда как части природного круговорота, обусловленная неизжитым языческим отношением к миру природы, предполагавшим поглощенность земледельца природными ритмами. Вообще в традиционном обществе обнаруживается стремление труженика к гармоничному сосуществованию с природой, которая не воспринимается только как объект присвоения, внешний по отношению к работнику.

Следует отметить, что в конкретных типах традиционных обществ структура трудовой мотивации неодинакова и определяется классовым составом, локальными религиозными и этическими традициями. Важнейшей причиной этой неодинаковости является очевидное разделение общества.

Как отмечал В. Зомбарт, "… резко отличаются друг от друга два слоя, образ жизни которых характерен для докапиталистического быта: господа - и масса народная; богачи - и бедняки; сеньоры - и крестьяне; ремесленники - и торговцы; люди, ведущие свободную, независимую жизнь, без хозяйственного труда, - и те, кто в поте лица своего зарабатывают хлеб свой, люди хозяйства" [60, с. 12].

Г.С. Григорьев предлагает на уровне наибольшего обобщения проследить эти различия в отношении к труду в традиционном обществе до появления отношений эксплуатации и на их фоне. В работе "Труд как первая жизненная потребность" [39] он подробно описал изменения трудовой мотивации, которые произошли после перехода к классовому обществу. Рассмотрим этот вопрос более подробно.

В первобытном обществе в основе трудовой мотивации лежат коллективистские мотивы. "Существование определенного коллектива, его интересы оказываются главной и непосредственной целью, подчиняющей себе все другие стимулы труда" [39, с. 111]. Это обусловлено тем, что все общественные связи существуют в рамках одного трудового коллектива, вся общественная деятельность подчинена целям этого же коллектива. Общественная племенная собственность на средства производства исключает любую деятельность, противоречащую коллективным интересам. Забота о благе каждого члена общества становится и обязанностью, и потребностью одновременно, а, следовательно, и мощным мотивом самоотверженного труда на благо коллектива.

Таким образом, исторически первой формой труда как социально значимой деятельности является труд на общее благо, характеризуемый подчинением личных интересов интересам коллектива. Коллективный образ жизни первобытного человека ведет к очеловечиванию витальных инстинктов, преобразуя человеческие потребности. Но, по мнению Г.С. Григорьева, помимо главенствующих на данном этапе потребностей в одобрении со стороны коллектива, существует особая потребность человека с целью развития собственных сил и умений. Эта потребность актуализировалась на ранних стадиях антропогенеза и присуща человеку в любом типе общества. В частности, она выражается в появлении мотива удовольствия от изменения вещей, технического творчества. В первобытном обществе на фоне низкого уровня развития производительных сил потребность в развитии сил и умений человека выражалась в совершенствовании естественных способностей, не связанных с орудийной деятельностью: беге, плавании, поиске пищи.

Трудовая мотивация в так называемом первобытном обществе определяется диалектикой удовлетворения общественных потребностей как цели и результата труда, и получения удовольствия от развития собственных сил и умений в процессе труда. По сути дела, это диалектика субъектно-объектных отношений, когда трудовая деятельность регулируется потребностью в изменении объекта и в процессе удовлетворения этой потребности переходит в потребность в изменении (развитии) субъекта труда.

В развитии доклассового общества наступает момент, когда человек как субъект труда достигает относительно высокого уровня физической и орудийной деятельности. Дальнейшее его развитие тормозится самой системой распределения продуктов труда; то есть проявляемая им трудовая активность почти никак не отражается на уровне его потребления. Такое рассогласование трудовых усилий и вознаграждения за них ведет к формированию отношения к труду как к тягостной обязанности. Коллективный уклад жизни, сыгравший на более ранних стадиях развития первобытного общества важную роль в преодолении зоологического индивидуализма, становится фактором, который сдерживает развитие личной инициативы субъекта труда. Выходом из такого противоречия, усугубленного ростом населения, могло бы стать повышение уровня производительных сил, которые на данном этапе развития общества слишком сильно зависели от природной среды. В исторической реальности племена, перед которыми вставали такие проблемы, шли по пути освоения новых территорий. Это порождало новые проблемы и приводило к ожесточенным конфликтам с другими племенами. Характер этих конфликтов постепенно менялся с увеличением производительности труда, и когда уровень производства продуктов труда превысил уровень потребления (появилась возможность накапливать материальные блага), военные конфликты между племенами стали вестись не за территории, а за присвоение продуктов труда. Это изменение, по мнению Г.С. Григорьева, и означало начало разрушения первобытнообщинного строя [39, c. 115]. Преодоление родоплеменных отношений затянулось на многие века, и родовые, патриархальные связи в качестве важного регулятора трудовых отношений сохранялись вплоть до укрепления позиций капитализма.

Производственные отношения выходят на новый уровень - уровень эксплуатации, основанной на внеэкономическом принуждении. Обеспечение общественных интересов более не является единственной целью трудовой деятельности. Потребности и способности работника подавляются отношениями эксплуатации. Появляется социальный класс, занимающийся присвоением результатов чужого труда. Участие трудящегося в трудовой деятельности носит принудительный характер. Процесс труда, имея принудительный характер, не может выступать в качестве побудительного мотива к деятельности, как в доклассовом обществе. По выражению Маркса, "он <человек> в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развертывает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свой дух, …как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут как от чумы" [104]. Данное положение, естественно, в полной мере можно применить только к сфере материального производства, в то время как в других формах труда: искусстве, науке, обнаруживается интерес к самому процессу труда.

В сфере материального производства главными мотивами труда являлись страх перед непосредственным физическим принуждением и элементарная потребность в средствах к существованию. Структура трудовой мотивации на данном этапе развития общественных отношений, таким образом, была довольно проста и не могла способствовать ни формированию положительного отношения к труду, ни повышению его производительности. Если рассматривать модель трудовой мотивации эксплуатируемого труженика (раба) на уровне абстракции, то по отношению к трудовой мотивации первобытнообщинного строя она предстает перед нами как исторический регресс, подчинение движущим силам фактически биологического уровня. По выражению Маркса, "…такое положение, что человек чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась в своем жилище… - а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным" [104].

Как отмечает А.Я. Гуревич, в эпоху античности человеческий идеал свободного гражданина предполагал его развитие как гражданина, воина, политика, религиозного деятеля, но исключительно вне сферы материального производства. Платон, отвергая осязаемый мир, и Аристотель, подчеркивая политическую природу человека, относились к физическому труду с откровенным презрением. В сознании рабовладельцев труд ассоциировался с низким социальным положением. Само слово "труд" имело значение близкое к понятиям "тягость", "страдание", "бедствие". "Труд не может облагородить человека, он бессмысленен и отупляющ; в нем нет и не может быть внутренней красоты. Образ Сизифа, беспрерывно вкатывающего на вершину горы камень только для того, чтобы он тут же скатывался вниз, мог возникнуть только в обществе, которое мыслило труд как наказание" [41, с. 174]. Таким образом, физический труд понимался как постыдное занятие, удел рабов, приближающий человека к скотине. Для земледелия в этом смысле делалось некоторое исключение, но к концу эпохи классической античности оно почти потеряло свое значение. Взгляды киников, Сенеки, Эпиктета, пытавшихся преодолеть такие воззрения, положили начало процессу разрушения античного отношения к труду. Важно отметить, что презрение к труду было присуще не только представителям господствующих классов, но деклассированным элементам, которые требовали "хлеба и зрелищ", а наиболее достойным способом существования полагали жизнь за чужой счет [41].

Таким образом, в античном обществе физический труд воспринимался как тяжелая необходимость, стимулируемая жестоким принуждением. Естественно, что подобное отношение к труду не могло создать условий для актуализации каких-либо мотивов, побуждающих человека к труду с удовольствием. Вместе с тем, необходимо отметить, что для других видов общественно значимой деятельности: военного дела, умственного труда, искусства существовала иная модель мотивации. Мотив материального вознаграждения не отождествлялся с потребностью в средствах к существованию (которые обеспечивал рабский физический труд) и терял свою значимость: морально поощрялась бескорыстная деятельность свободного гражданина на благо полиса. Стержневым мотивом в случае такой деятельности было укрепление собственного статуса, подчеркивание своего положения свободного гражданина. Мотивом еще более высокого порядка было стремление к идеалу свободного человека как общественного субъекта, что актуализировало осознание важности исполнения гражданского долга перед полисом или (впоследствии) республикой.

Мотивы трудовой деятельности, предпосылкой которых является потребность в потреблении, являются необходимым элементом модели трудовой мотивации в любых общественных отношениях. Но в условиях эксплуатации потребность трудящихся в материальных благах на протяжении многих веков удовлетворялась на крайне низком уровне. Работник за свой труд получает лишь необходимый для элементарного выживания минимум. В результате этого материальные мотивы труда в значительной степени деградировали. Лишь во второй половине ХХ века в странах Запада положение изменилось. В них возник массовый средний класс. В начале ХХI века этот класс, правда, стал исчезать. Пока еще нет достаточных оснований для ответа на вопрос о том, является ли данный процесс кратковременным моментом или долговременной тенденцией.

Таким образом, отношения эксплуатации придают трудовой мотивации специфическую направленность, снижая или подавляя мотивы творческого удовлетворения от труда, потребности в саморазвитии в процессе преобразования природы. Девальвированная ценность труда несколько компенсировалась утверждением ценности труда в христианском смысле, труда как средства искупления грехов и духовного очищения. Для трудящихся в традиционном обществе эти мотивы были важным средством компенсации отношения к труду как к неприятной обязанности, актуализируясь на уровне осознания религиозного долга. Христианская трудовая этика, провозгласив принцип "Кто не хочет трудиться, тот и не ешь" (2 Фес., 3:10), способствовала разрушению презрительного отношения к труду, укоренившемуся в античности. Важнейшим шагом стало возвращение труду статуса нормального состояния человека, труд более не считался занятием, недостойным человека, занимающего высокое социальное положение. Утверждение трудолюбия как достоинства стало предпосылкой развития и системы трудовой мотивации. Важным мотивом труда стал процесс роста человеческого самосознания. Однако, как утверждает А.Я. Гуревич, повышение общественной оценки труда до конца средних веков оставалось не более чем тенденцией [41]. Противоречия, вызванные классовым неравенством, не могли быть полностью компенсированы христианской моралью. Внеэкономическое принуждение к труду оставалось важнейшей движущей силой трудовых отношений со всеми вытекающими отсюда последствиями.

У эксплуатирующего меньшинства, освобожденного от необходимости непосредственного участия в материальном производстве, модель трудовой мотивации была совершенно иной. "Из двух аспектов экономической активности - производства материальных благ и их распределения - господствующий класс был преимущественно заинтересован во втором" [41, c. 204]. В этом заключается существенное отличие докапиталистического общества от капитализма. Буржуазия (по крайней мере, до самого недавнего времени) активно стремится развивать производство товара. В целом, мотивация деятельности социальных верхов в условиях докапиталистического классового общества носит двойственный характер, объединенный, тем не менее, общим основанием - принципом иерархизма.

С одной стороны, важную роль играла престижная мотивация. Так как потребление в традиционном обществе определяется социальным статусом, поддержание социального статуса является жизненной потребностью социальных верхов. Феодальная знать, племенные старейшины, военные начальники поддерживали свое привилегированное положение с помощью высокого статусного потребления. "Вести жизнь сеньора значит жить "полной чашей" и давать жить многим; это значит проводить свои дни на войне и на охоте и прожигать ночи в веселом кругу жизнерадостных собутыльников, за игрой в кости или в объятиях красивых женщин. Это значит строить замки и церкви, значит показывать блеск и пышность на турнирах или в других торжественных случаях, значит жить в роскоши, насколько позволяют и даже не позволяют средства" [60, с. 12-13].

С другой стороны, основная деятельность правящих классов - укрепление собственной власти как средства принуждения, поэтому еще одной движущей силой их деятельности является властная мотивация, то есть тяга к власти. Действия, направленные на развитие производительных сил, мотивируются не общественной пользой, а стремлением к власти, которое у представителей господствующих классов приобретает самостоятельное значение и превращается в потребность. Для поддержания собственной власти требовалось смягчить классовые антагонизмы, оказывая покровительство нижестоящим: раздавать богатые подарки дружинникам и вассалам, делать щедрые подношения церкви и монастырям, жертвовать на нужды города или общины, устраивать празднества и угощения для простого народа.

Оба описанных типа мотивации связаны с той же угрозой потери социального статуса, что подвигает простых тружеников на тяжелый подневольный труд. Следует обратить особое внимание, что мотив материального обогащения у представителей социальных верхов традиционного общества не являлся самостоятельным, а был подчинен статусным мотивам. "Богатство для феодала - орудие поддержания общественного влияния, утверждения своей чести. Само по себе обладание богатством не дает никакого уважения, наоборот, купец, хранящий несметные ценности и выпускающий из своих рук деньги только для того, чтобы приумножить их в результате коммерческих или ростовщических операций, внушает в среде феодалов какие угодно эмоции - зависть, ненависть, презрение, страх, - но только не уважение. Сеньор же, без счета растрачивающий добычу и доходы, даже если он живет не по средствам, но устраивает пиры и раздает подарки, заслуживает всяческого почитания и славы. Богатство мыслится феодалом как средство для достижения целей, находящихся далеко за пределами экономики. Богатство - знак, свидетельствующий о доблести, щедрости, широте натуры сеньора. Этот знак может быть реализован лишь при демонстрации им указанных качеств. Таким образом, высший момент наслаждения богатством - его расточение в присутствии максимального числа людей, участвующих в его поглощении, получающих долю от щедрот сеньора" [41, с. 258].

Таким образом, отношения эксплуатации в традиционном обществе привели к формированию двух различных моделей трудовой мотивации, одинаково исключающих понимание труда как потребности и труда как деяния во имя общего блага. Деятельность социальных низов определялась двумя мотивами: стремлением к поддержанию собственного существования и страхом перед физическим принуждением. Мотивом более высокого порядка, компенсировавшим антимотивы принудительного труда, было осознание труда как способа исполнения религиозного долга. В традиционном обществе, не затронутом влиянием христианства, это место занимает группа статусных мотивов, то есть стремление к сохранению и упрочнению своего места в социальной иерархии. Эти мотивы определяют и уровень усилий, затрачиваемых в трудовой деятельности и уровень потребления.

Деятельность социальных верхов не является трудом в классическом понимании, так как непосредственно не связана с материальным производством. Тем не менее, определенные роды их деятельности (военное дело, искусство, наука) социально значимы и способствуют процветанию общества в целом. Мотивация такой деятельности носит принципиально иной характер, нежели трудовая мотивация в сфере материального производства. Для представителей социальных верхов не существует необходимости обеспечивать себя материальными благами, которые они без труда получают извне. Следовательно, материальные мотивы их деятельности не столь значимы. Определяющим фактором социального бытия господствующих классов в традиционном обществе является высокая позиция в социальной иерархии. Следовательно, основным является мотив сохранения этой позиции. Так, рыцарь отправляется на войну не ради личных интересов и не ради спасения своих сервов, а из-за необходимости заниматься военным делом для поддержания социального статуса.

Вышеописанные модели мотивации основаны на анализе отношений господства и подчинения. Между тем, традиционное общество характеризуется наличием особой субкультуры и присущей ей трудовой мотивации, важным отличием которой от приведенных выше мотивационных моделей является иное отношение к мотиву материальному обогащения. Идеалом представителей данной субкультуры является скромный, но надежный достаток как результат собственных усилий, защищаемый от превратностей жизни умеренностью, осторожностью и благоразумием труженика.

Такой специфичный социально-психологический тип на фоне совершенно иного отношения к материальному обогащению в традиционном обществе вполне может считаться субкультурой, ценностные ориентации которой В. Зомбарт назвал "комплексом мещанских добродетелей". Этими добродетелями считаются "все те воззрения и принципы (и ими направляемое поведение и поступки), которые вместе составляют хорошего гражданина и отца семейства, солидного и "осмотрительного" делового человека" [60, с. 84]. Носителями этих воззрений выступали, по Зомбарту, свободные сельские и городские труженики, живущие своим трудом, ведущие размеренный образ жизни и соблюдающие строгую экономию, а также разбогатевшие в результате собственных усилий более крупные торговцы и владельцы мануфактур.

Появление такой субкультуры, по Зомбарту, приходится на конец XIV в. и является важнейшей подготовительной предпосылкой модернизации общества, так как в системе ценностей данной субкультуры индивидуализм приобретает соизмеримое с коллективизмом значение. Существует точка зрения М. Оссовской [126], согласно которой культура мещанских добродетелей существовала с древнейших времен, неискоренима в любых типах общественных отношений и продолжает свое существование поныне. В подтверждение этой точки зрения приводится следующий аргумент: важнейшие ценности, определяющие социальное бытие этой культуры, а именно трудолюбие, практицизм, умеренность, осторожность, бережливость, упоминаются в древнейших письменных источниках и до XIV в. Среди таких источников называются "Труды и дни" Гесиода, басни Эзопа. В русской культуре данные ценности отражены в "Домострое" Сильвестра.

Опуская детальную характеристику субкультуры "мещанских добродетелей", следует выделить в ней три ключевые момента. Это рациональное ведение хозяйства, отрицающее характерное для господствующих классов расточительство; экономизация ведения хозяйства, то есть ориентация на накопление материальных благ, и новая деловая мораль, то есть императив норм честности, пунктуальности, ответственности в соблюдении договоров и сделок [60, c. 98].

На наш взгляд, социальное бытие подобной субкультуры и соответствующей трудовой мотивации в традиционном обществе в его классическом понимании весьма противоречиво. Индивидуалистические ценности "мещанских добродетелей" не могут бесконфликтно сосуществовать с такими элементами картины мира традиционного общества, как негативное отношение к богатству, поглощение индивидуального сознания коллективным, христианской этикой. В этом отношении мысль В. Зомбарта о невозможности оформления комплекса "мещанских добродетелей" в самостоятельную субкультуру до конца XIV века, то есть до утверждения антропоцентрического идеала эпохи Возрождения, поставившего индивидуализм выше коллективизма, нам представляется более состоятельной, нежели взгляды М. Оссовской. Само утверждение о существовании такой субкультуры, выключенной из отношений эксплуатации, не представляется нам спорным, как и не оспаривается наличие соответствующей трудовой мотивации, которую можно охарактеризовать как "предкапиталистическую", так как в ней начинают в зачаточной форме актуализироваться мотивы, характерные для модели трудовой мотивации капиталистического общества. Спорным нам представляется следующее.

И В. Зомбарт, и М. Вебер сходятся в том, что "мещанские добродетели" стали важной предпосылкой развития "духа капитализма". Зомбарт полагает, что для развития "духа капитализма" мещанские добродетели должны были соединиться с "предпринимательским духом", который есть "синтез жажды денег, страсти к приключениям, изобретательности и многого другого" [60]. М. Вебер недостающим звеном считает упорядочение практической рациональности традиционного общества протестантской этикой. Но ни один из этих видных исследователей капитализма не остановился подробно на причинах развития указанной субкультуры в условиях ориентации общественного сознания на противоречащие "мещанским добродетелям" ценности. Эта непоследовательность, на наш взгляд, вызвана идеалистической трактовкой природы экономических отношений, в которой ценности и мотивы рассматриваются как фактор, создающий экономическую деятельность. Формирование субкультуры "мещанских добродетелей" является не предпосылкой, а результатом совершенствования товарного производства, появлением мануфактур, усилением роли денежного обмена, подобно тому, как ценности, создающие знаменитый "дух капитализма", являются результатом капиталистических отношений, а не их причиной. Важнейшим методологическим принципом рассмотрения трудовой мотивации является следующее: мотивация любой социальной деятельности, основанная на системе потребностей, интересов и ценностей, не может изначально определять социальное бытие, но является его необходимым следствием. В традиционном обществе производственные отношения, основанные на личной зависимости работника от владельца средств производства, определяют особенности трудовой мотивации, которая изменяется по мере изменения специфики производственных отношений. На позднем этапе развития традиционного общества уровень производительных сил настолько высок, что создает предпосылки для появления качественно новых, капиталистических производственных отношений. Когда в недрах феодализма вызревают предпосылки капиталистических производственных отношений, возникает такая форма трудовой мотивации, как "мещанские добродетели". Именно тогда, но никак не раньше, возникают мотивы предприимчивости и стремления к накоплению богатства, которые создадут основу для модели трудовой мотивации буржуазии.

2.2 Трудовая мотивация в модернизированном обществе

Рассмотренные нами в предыдущем параграфе специфические особенности трудовой деятельности и трудовой мотивации в традиционном обществе определялись, в первую очередь, невысоким уровнем развития производительных сил и отношениями личной зависимости. В модернизированном обществе производственные отношения выходят на качественно новый уровень, разрушаются отношения личной зависимости, существенно изменяется, следовательно, и мотивационная модель.

Под "модернизированным обществом" мы понимаем общество, в котором завершен процесс модернизации, то есть процесс перехода от традиционного состояния к экономике западного капиталистического типа. Израильский ученый С. Эйзенштадт в своей работе "Модернизация: протест и изменения" предложил следующее определение: "Модернизация - это процесс изменения в направлении тех типов социальности, экономической и политической систем, которые развивались в Западной Европе и Северной Америке с семнадцатого по девятнадцатый век и затем распространились на другие европейские страны, а в девятнадцатом и двадцатом веках - на южноамериканский, азиатский и африканский континенты" [201].

Модернизация представляет собой сложный комплексный процесс изменений, охватывающий все сферы общественной жизни. Изменение типа производственных отношений неизбежно влечет за собой изменение всей системы общественных отношений. В сфере экономики модернизация предполагает углубление разделения труда, переход к рыночным отношениям и формирование рынков товаров, труда и капитала. В сфере политики модернизация ведет к постепенному формированию политической системы современного западного образца. В социокультурной сфере модернизация сопряжена с развитием индивидуализма и безличных форм социального взаимодействия как базовых; секуляризацией и растущим разнообразием форм духовной жизни; рационализацией сознания на основе широкого распространения достижений научно-технического прогресса и специфических форм рыночного регулирования экономики и предпринимательства [114]. Речь идет, конечно же, об идеальном варианте модернизации, который на практике в относительно непротиворечивой форме прошел только в Западной Европе. Один из главных результатов модернизации в социокультурном аспекте - изменение общественного сознания, формирование "предпринимательской активности", которая, в сущности, является мотивационной моделью особого рода, основанной на мотиве материального обогащения.

Традиционное сознание является серьезным препятствием для модернизации. Процесс модернизации в социокультурном отношении заключается во внедрении в традиционное сознание комплекса ценностных ориентаций и моделей социального поведения, присущих современному Западу. Этот комплекс получил название "модернити" (от англ. modernity - современность) Модернити в современной российской социологии характеризуется как "приверженность европейскому рационализму и сциентизму, стремление к росту материального богатства и техническому прогрессу, отношение к природе как к объекту приложения своих сил и знаний. Это также идея социального равенства и личной свободы, индивидуализм, готовность человека к постоянным переменам в производстве, потреблении, образе жизни, в политических институтах, правовых нормах, моральных ценностях, как и желание быть инициатором таких перемен, желание "быть современным"" [114].

Западные исследователи теории модернизации (А. Турен, С. Эйзенштадт, Р. Белл, Л. Пай, М. Сингер, Т. Линг, Д. Лернер, А. Басс), которые склонны рассматривать модернизацию как бесспорное благо и единственно прогрессивный путь развития, отмечают наличие противоречий, возникших при попытках форсированно внедрить в традиционное сознание комплекс "модернити", но считают эти противоречия неизбежными и естественными в связи с трудностью процесса. Эти исследователи не придают серьезного значения кризисам, причиной которых является модернизация.

В свете теории модернизации любая трансформация традиционного общества не в соответствии с принципами "модернити" обозначается понятием "контрмодернизация" [211]. Примерами "контрмодернизации" считаются путь развития СССР или курс китайского руководства 1950-1960-х годов. В 80-х годах прошлого столетия произошел пересмотр сущности модернизации и был сделан вывод о том, что некоторые элементы западной модели общественного сознания могут и не внедряться в процессе модернизации. Так, японский курс модернизации был осуществлен без принятия ценностей индивидуализма.

Классическая модернизационная модель рассматривается на примере западноевропейской цивилизации, которая совершила переход к модернизированному обществу на основе внутренних предпосылок, на основе внутренних потребностей процесса общественного развития, разрешая накопившиеся противоречия. То есть модернизационные процессы в западноевропейском обществе носили органичный и прогрессивный характер. Рассмотрим эти процессы подробнее с точки зрения изменения модели трудовой мотивации.

Итак, в западноевропейском обществе в Новое время сложился новый тип общественных отношений, отличающихся от отношений в традиционном обществе, как в экономическом, так и в духовном плане. Эту специфику исследовали такие мыслители, как К. Маркс, В. Зомбарт и М. Вебер. Все они пришли к заключению, что капиталистические общественные отношения уникальны для человеческой истории, как в плане экономики, так и на уровне специфичных социально-психологических особенностей личности. Но К. Маркс, В. Зомбарт и М. Вебер по-разному понимают сущность нового типа общественных отношений, причины его возникновения и перспективы развития.

В. Зомбарт видел причины развития капитализма в формировании личности капиталистического предпринимателя как главного субъекта капиталистических отношений. Личность капиталиста, по Зомбарту, совмещает "предпринимательский дух" как активное начало и "мещанский дух" как пассивное начало. Первый элемент личности капиталиста трактуется как стремление к обогащению, приключениям и изобретательности, которое свойственно духовно одаренным людям, а второй элемент, появляясь еще в традиционном сознании, подразумевает ограничение рационализмом предпринимательской пассионарности. Следует отметить, что психологические особенности носителей "капиталистического духа" рассматриваются В. Зомбартом в качестве важнейшей предпосылкой развития капиталистических отношений. На наш взгляд, такой подход отличается непоследовательностью, так как развитие капитализма в нем никак не связывается с развитием производительных сил, а также ничего не говорится о другом главном субъекте капиталистических отношений - наемном рабочем и об изменении в его сознании и мотивации.