История развития психологии

Соловьев как бы обозначил кульминационную точку того поворота в мышлении, который произошел в конце 80-х гг. прошлого столетия и который знаменовал собой признание высокой значимости религиозной жизни и некоторое разочарование в единодержавии науки и в особенности естествознания. Он считал, что трансцендентальный мир, или всеединое целое, или Бог имеет непосредственное отношение к человеку, который занимает срединное положение между безусловным началом, или всеединым целым, и преходящим миром явлений, не заключающим в себе истины. Эта концепция возлагает на человека очень важную и сложную задачу, ибо через него идет путь повышения и развитие бытия, одухотворение мертвой материи, которая, пройдя через среду человеческого духа, совершается только по одному пути - по пути личного нравственного совершенствования, ради которого свободная воля должна делать постоянные усилия. Таковые становятся реальной силой, если к ним присоединяется воздействие свыше, т.е. то, что в религиозной жизни именуется благодатью.

Следует, однако, иметь в виду, что именно в эти годы складывался духовный облик тех, кто вышел на историческую авансцену в следующий период существования психологического сообщества в нашей стране. И здесь следует вновь обратить взор на влияние, которое исходило от могучего таланта Владимира Соловьева. Он, как отмечалось, создавал совместно с Гротом журнал “Вопросы философии и психологии”, издававшийся Московским психологическим обществом. Он возглавил философский отдел в Большом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, опубликовав в нем свыше 120 статей. На трудах Соловьева и близких к нему мыслителей, на журнале, словаре, представлявших философско-психологическую панораму эпохи, воспитывались молодые умы, в том числе и умы тех, кто впоследствии сделал свой выбор в пользу психологии. Назовем здесь три имени: Д.Н. Узнадзе, Л.С. Выготский, Б.М. Теплов.

Молодой грузин Узнадзе защитил в немецком университете диссертацию о русском философе Соловьеве. Впоследствии Д.Н.Узнадзе - выдающийся грузинский психолог советского периода. Он создал крупную школу, теоретико-экспериментальные исследования которой базировались на понятии об установке и ее различных модификациях.

Студент юридического факультета Московского университета Выготский, работая над своим первым трактатом, темой которого стал шекспировский “Гамлет”, размышляя о “подземном” смысле трагедии, сверял свои мысли с тем, что было сказано об этом в ряде работ В.С.Соловьева. Очевидно, что эти работы были изучены молодым Выготским. Приведем лишь один пример: “Все происходящее в мире, - писал Соловьев, - и в особенности в жизни человека зависит кроме своих наличных и очевидных причин еще от какой-то другой причинности, более глубокой и всеобъемлющей, но зато менее ясной. Представление жизни как чего-то простого, рассудительного и прозрачного прежде всего противоречит действительности. Оно не реально. Ведь было бы очень плохим реализмом утверждать, например, что под видимой поверхностью земли, по которой мы ходим и ездим, не скрывается ничего кроме пустоты. Такого рода реализм был бы разрушен всяким землетрясением”. К этому суждению Выготский добавляет: “трагедией”.

Соловьев говорил о “мистической глубине жизни”, о том, что в грубый узор внешней причинности неуловимо вплетается ускользающая от поверхностного взгляда тонкая нить роковой связи событий.

Эти высказывания Соловьева Выготский соотносил со своей версией о Гамлете как “синтетической драме”, где трагедия характера сочетается с трагедией рока. Обращение Соловьева к “мистической глубине жизни” отвергало объяснение поступков людей действием механических причин. Эта идея, волновавшая молодого Выготского, соотносилась им с собственной убежденностью в том, что в драме Шекспира внешними поступками героев правит иррациональное начало. ведущее их к катастрофе. Следует помнить, что это высказывалось в 1916 г., когда среди русских были весьма распространены апокалипсические настроения. Именно в этом году в России широко отмечалось 300-летие со дня смерти Шекспира, гордости Англии, союзницы России в мировой войне. Как писал приятель Выготского критик А. Эфрос “сумрачный британский гений стал исповеданием русской души”.

Эсхатологические мотивы трактата Выготского можно понять, как предощущение великой катастрофы 1917 г. Эти мотивы были удивительно созвучны пророчествам Соловьева. Он умер под Москвой летом 1900 г. и, как бы завершая своими прозрениями XIX век, предрекал, что XX век будет эпохой великих войн, мятежей и революций.

Перед I мировой войной обучался у Челпанова в Московском университете один из будущих лидеров отечественной психологии Б.М. Теплов. После чтения Владимира Соловьева в его юношеской тетрадке 6 января 1916 г. сделана такая запись: “В чем одна из главных основ безнравственной жизни?

В том, что люди из того, что есть средство, форма, делают цель, содержание. Деньги есть средство, люди делают из них цель. Здоровье есть средство для успешного стремления к истинной цели, а люди часто делают заботу о здоровье целью жизни. Национальность, государство есть формы, в которых выражается жизнь, а люди думают, что любовь к родине, к государству может быть главным в жизни, что для этого можно жить. И часто во имя любви к форме приносят в жертву самое содержание жизни. В этом ужас войны и вообще настоящего момента. Это и есть "рукотворные кумиры.

Эту мысль Теплов пронес до конца дней. Для него не стали кумирами ни деньги, ни здоровье, ни государева служба, хотя он и выполнял добросовестно все, что она требовала, в том числе в качестве младшего офицера на полях первой мировой войны. Содержанием же всей его напряженной внутренней жизни, всепоглощающим мотивом служило научное познание.

В той же тетрадке через пару месяцев появилась новая заметка: Познать все - это одна из основных задач человека и имеет объективную абсолютную ценность”. В центре же его собственных интересов уже тогда - вопрос об осмыслении природы искусства средствами науки, о том, в чем его сущность: в наслаждении или познании? И одним из решений этой загадки, приковавшей его уверовавший в абсолютную ценность науки ум, стало впоследствии его высшее достижение - классические исследования по психологии искусства, раскрывшие сущность переживания и как способности, и как феномена культуры. Это была наука. Точная опытная наука. Но ценность добытого знания определялась тем, что оно служило людям. Как атлант, Теплов нес на своих плечах огромные пласты опыта музыкальной педагогики, освещал ей путь светом психологического знания.

А жизнь Выготского? Тончайший исследователь проблем искусства и философии, он большую часть своей и без того короткой, так рано срезанной туберкулезом жизни провел в общении с детскими душами, причем преимущественно с детьми аномальными, страдающими от различных сенсорных и интеллектуальных дефектов. Его вдохновляла высокая и светлая гуманистическая цель.

Конкретные научные достижения этих лидеров русской психологии стали возможны благодаря синтетическому стилю , их мысли, спаявшему духовные искания различных сфер -философии, науки, искусства, социальной практики. Этот стиль рождался, как говорят дошедшие до нас их юношеские записи и дневники, в тот причудливый предреволюционный век, которому дали загадочное имя “серебряный”. Идейным вдохновителем века был Владимир Соловьев. Во всяком случае достойно внимания то обстоятельство, что, прежде чем оказаться в начальных классах марксизма-ленинизма, Узнадзе, Выготский и Теплов прошли ту высшую философскую школу, главным профессором которой был Владимир Сергеевич. Без преувеличения можно сказать, что они были трагическими детьми серебряного века.

УЧЕНИЕ О ПОВЕДЕНИИ

В этот исторический период наряду с направлением науки, выступавшим под именем психологии, в России успешно развивалось еще одно направление, отличное от первого, но оказавшее огромное влияние на мировую научную психологию и произведшее революционный сдвиг в способах причинного объяснения взаимодействий целостного организма со средой.

Это взаимодействие было названо поведением. Стимулировали разработку этого направления социальные запросы. Идея преобразования целостного человека, служившая сверхзадачей работ Сеченова, вдохновленных антропологическим принципом, стала исходной для линии мысли, придавшей самобытный облик русской научной психологии.

И.П. Павлов - создатель учения об условно- рефлекторной деятельности Если Сеченов разрабатывал свое учение в одиночку, то И. П. Павлов (1849-1936) создал огромный коллектив, к которому примыкали ученые из многих стран. По существу им была создана интернациональная школа, равной которой мировая наука не знает. Он был великим командармом армии исследователей, энергией которой учение о поведении составило мощный раздел современного научного знания.

С именем Павлова ассоциируется прежде всего понятие об условном рефлексе. Термин “рефлекс” был паролем научного объяснения поведения у Сеченова. И мы видели, каким помолодевшим вышло это древнее понятие из сеченовских рук. Павлов пошел вперед. Впитав сеченовскую идею нераздельности организма и среды и сигнальной регуляции отношений между ними, Павлов изобрел множество экспериментальных моделей, на которых изучалось, каким образом организм приобретает новые формы поведения, перестраивает сложившиеся.

Живое существо действует в неразлучной с ним среде, представляющей огромное количество раздражителей, на которые оно ориентируется и с которыми должно совладать. Не все раздражители из этого потока становятся для организма сигналами. Есть раздражители, которые безусловно вызывают ответную реакцию (типа реакции зрачка на свет, отдергивания руки от горячего предмета и т.п.). Раздражители этих рефлексов принято называть безусловными. Но имеется и другая категория раздражителей. Организм не остается безразличным к ним только в том случае, если их действие становится биологически значимым, т.е. способным принести ему пользу или вред - не своим воздействием на живое тело, а сигнальной функцией. Эти раздражители указывают на условия, которых следует избегать или к которым нужно стремиться путем соответствующих действий (рефлексов). Эти рефлексы получили название условных.

Для порождения условного рефлекса нужен не только раздражитель, воспринимаемый органами чувств (в виде звука, запаха и т.д.), но и подкрепление правильности реакции на него. Именно тогда раздражитель трансформируется в сигнал. Сигнал и подкрепление, достигаемое действием организма, образуют основу поведения. Сигнал указывает на “картину среды”, в которой оказался организм. Подкрепление позволяет организму выжить в этой среде (спастись от опасности или добыть нужную пищу).

Сочетание сигнала с подкреплением позволяет организму набираться опыта. Выработка условных рефлексов - основа обучения, приобретения опыта. Зная набор условий, от которых зависит создание условного рефлекса, можно предписать программу поведения. Павлов доказал это на множестве экспериментов.

Свою теорию, обобщающую эти эксперименты, Павлов доложил впервые на Международном медицинском конгрессе в Мадриде в 1903 г. Он назвал ее на первых порах “экспериментальной психологией и психопатологией на животных”. Однако сперва он отказался от слова “психология”, даже ввел в своей лаборатории штраф за его употребление. В большинстве умов оно соединялось со словом “душа”, а “душа” как объяснительный принцип, настаивал Павлов, натуралисту не нужна.

Силу своей теории Павлов видел в том, что вслед за Сеченовым изучал поведение строго детерминистски и объективно. Из этого вовсе не следовало, что он, подобно американским бихевиористам, считал, что нужно вообще разделаться с сознанием и изгнать его как фикцию из науки. В этом случае он оказался бы на позициях примитивного дуализма и редукционизма (в чем, кстати, его не раз обвиняли). Это не соответствовало ни его исходному замыслу, ни его поискам путей сближения с психологией. Это видно, в частности, если обратиться к представлению Павлова о сигнальных системах как регуляторах поведения.

Воспринимаемые органами чувств сигналы вызывают в организме не только нервные, физиологические процессы. Полезное и вредное выступает в виде психических образов (первым сигналам, согласно Павлову, соответствуют ощущения и восприятия). Поэтому сигнальная функция придает рефлексу двойственный характер. Он, подчеркивал Павлов, является столько же физиологическим, сколь и психическим явлением.

Павлов ставил свои эксперименты над животными, сначала над собаками, затем - над обезьянами. Главная же его надежда, как заявил ученый в первом же своем сообщении об условных рефлексах, заключалась в том, чтобы наука пролила свет на “муки сознания”. Это заставило Павлова заняться нервно-психическими больными- Переход от изучения животных к исследованию организма человека привел его к выводу, что следует разграничивать два разряда сигналов, управляющих поведением. Если поведение животных регулируется первой сигнальной системой (эквивалентами которой являются чувственные образы), то у людей в процессе общения формируется вторая сигнальная система, в которой в качестве сигналов выступают элементы речевой деятельности (слова, из которых она строится). Именно благодаря им в результате анализа и синтеза чувственных образов возникают обобщенные умственные образы (понятия).

Если сигнал ведет к успеху (или, говоря языком Павлова, подкрепляется, т.е. удовлетворяет потребность организма), то между ним и реакцией на него организма устанавливается связь. Она прокладывается в том главном центре, который соединяет воспринимающие органы (рецепторы) с исполнительными (эффекторными) органами - мышцами, железами. Этот центр - кора больших полушарий головного мозга. Связи при повторении становятся все более прочными, хотя и остаются временными. Если в дальнейшем они не подтверждаются полезным для организма результатом (не подкрепляются), то прежние условные рефлексы задерживаются, тормозятся. Организм постоянно учится различать сигналы, отграничивать полезные и вредные от бесполезных. Этот процесс называется дифференцировкой.

Варьируя бессчетное число раз вместе с многочисленными учениками условия образования, преобразования, сочетания рефлексов, Павлов открыл законы высшей нервной деятельности. За каждым, на первый взгляд несложным, опытом стояла целая система разработанных павловской школой понятий (о сигнале, временной связи, подкреплении, торможении, дифференцировке, управлении и др.), позволяющая причинно объяснять, предсказывать и модифицировать поведение.

Противники Павлова неизменно инкриминировали ему механицизм (тем более, что он постоянно говорил: мозг и человек - это, грубо говоря, машина; но под машиной подразумевалась система). В действительности же, как мы могли убедиться, детерминистская методология Павлова была не механистической, а биологической. Поэтому в ходе дальнейших исследований он существенно расширил объяснительный потенциал своей исходной схемы. Если в первый период Павлов делал упор на внутриорганическом подкреплении (потребность в пище) как главном, самом могучем факторе, то в дальнейшем в его теоретических представлениях наметился сдвиг в направлении расширения биологической (а затем и социальной) основы формирования условных рефлексов.

Незыблемым постулатом павловской концепции являлось положение о том, что условный рефлекс возникает на основе безусловного. Теоретические контуры этой картины со множеством экспериментальных вариантов придавали ей репутацию классической. “Но будущее научного исследования, любил говорить Павлов, - темно и чревато неожиданностями”.

В созданной картине появились коррективы, притом относящиеся именно к тем ее пунктам, которые навечно закрепились за рефлексом. Это было связано с чрезвычайно важными инновациями. Они предвещали грядущие сдвиги в общем строе исследований поведения. К этому вела логика познания его организации.

В то же время на динамике этого познания сказывались процессы в социокультурном мире, где наступала эпоха потрясений и стрессов, конфликтов и переворотов. Впереди была первая мировая война. Полная тревог и надежд в своей жажде перемен Россия шла к революции. И вряд ли случайно, что перед самой мировой войной в павловской лаборатории началось изучение проблем, которые в дальнейшем стали относить к категории эмоциональных стрессов.

Первая из таких проблем касалась соотношения условных рефлексов, имеющих “полярное” подкрепление, которое в одном случае удовлетворяло потребность организма в пище, в Другом - угрожало его существованию. Раздражая сильным электрическим током кожу собаки (вызывая болевое ощущение), его превращали (путем подкрепления) в условный сигнал пищевой реакции. Усиление тока (требующее оборонительной двигательной реакции) вызывало позитивную секреторную реакцию.

С этого момента ведет свое начало развитие учения Павлова об экспериментальных неврозах. Невозможно было объяснить в терминах нейродинамики, почему неожиданно для экспериментатора возникало состояние срыва рефлексов, когда поведение приобретало характер, который впоследствии стали называть невротическим. Силы, которые вступали в действие, следовало искать не в корковой нейродинамике, а за ее пределами, а именно - в поле поведения.

Именно в нем вспыхивают конфликты, пламя которых “взрывает” нейромеханизмы и придает реакциям патологический характер. Нам неизвестно, когда Павлов познакомился с теорией Фрейда. Но русская литература к тому времени уже была наводнена психоаналитическими сочинениями. О том, что на новый план экспериментов его навело чтение Фрейда, Павлов упомянул не в публикациях (где ссылок на венского психолога вообще нет), а на одной из “павловских сред”. Сшибка двух противоположных нервных процессов (раздражительного и тормозного) - таков, по Павлову, механизм неврозов.

Невролог Р. Джерард вспоминал, как, посетив в начале 30-х годов Павлова в Ленинграде, он узнал от него, что стимулом к опытам по экспериментальным неврозам послужило знакомство с работой Фрейда. Через неделю Джерард приехал в Вену и рассказал о своей беседе с Павловым Фрейду, который воскликнул: “Это бы мне страшно помогло, если бы он рассказал об этом несколько десятилетий раньше!”

В период, непосредственно предшествовавший революции в России, интересы Павлова устремляются к анализу движущих сил поведения, его мотивов. Он выступает с докладом о рефлексе цели, рефлексе свободы, говорит о рефлексе рабства. Здесь явно сказалась роль социальной перцепции, изменившей в новой, смутной общественной атмосфере направленность его научной мысли.

Биологическое понятие о рефлексе (за которым стоял прочно испытанный в эксперименте физиологический механизм, детерминистски объяснивший взаимодействие организма со средой, - поведение) Павлов “примерял” к социальным явлениям.

Рефлекс цели, - подчеркивал Павлов, - имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас”. Рефлекторная концепция ставит деятельность организма в зависимость от внешних влияний. В то же время, вводя понятие о рефлексе цели, Павлов указывал на важность энергетического потенциала живой системы.

В научном плане выделение Павловым рефлекса цели означало включение принципа мотивационной активности в детерминистскую схему анализа поведения. Вместе с тем обращение к одному лишь научному плану недостаточно, чтобы объяснить зарождение у Павлова нового понятия. В данном случае категориальный сдвиг был обусловлен воздействием той напряженной социальной атмосферы, в которой работал ученый. Ею овеян весь павловский текст. Павлов впервые заговорил о рефлексах применительно к людям, имея, однако, в виду не объяснение их действий работой механизма, изученного на собаках, а энергию мотива. Ее нарастание у каждого русского человека представлялось ему фактором, который позволит покончить с дрянными историческими наносами. Обратим внимание на дату доклада и аудиторию, в которой он был прочитан. Это было в 1916 г. Аудиторией же являлся съезд по экспериментальной педагогике. К русскому учительству обращался великий физиолог, призывая его воздействовать на “опекаемую массу” во имя возрождения творческой силы народа.

Объективная психология В. М.Бехтерева Идеи, сходные с павловскими, развивал в книге “Объективная психология” (1907) В.М.Бехтерев (1857-1927). Между воззрениями этих двух ученых имелись различия, но оба стимулировали психологов на коренную перестройку представлений о предмете психологии.

Разрабатывая свою объективную психологию как психологию поведения, основанную на экспериментальном исследовании рефлекторной природы человеческой психики, Бехтерев, тем не менее, не отвергал сознание, включая, в отличие от бихевиоризма, и его в предмет психологии. Признавал он и субъективные методы исследования психики, в том числе и самонаблюдение. Он исходил из того, что рефлексологические исследования, в том числе рефлексологический эксперимент, не заменяют, но дополняют данные, получаемые при психологических исследованиях, при анкетировании и самонаблюдении. В принципе, говоря о связи между рефлексологией и психологией, можно провести аналогию о соотношении между механикой и физикой, так как известно, что все многообразные физические процессы можно в принципе свести к явлениям механического движения частиц. Аналогичным образом можно допустить, что все психологические процессы сводятся в конечном счете к различным типам рефлексов. Как нельзя из общих понятий о материальной точке извлечь свойства реальной материи, так невозможно только из формул и законов теории рефлексов вычислить логически конкретное многообразие изучаемых психологией фактов. В дальнейшем Бехтерев исходил из того, что рефлексология в принципе не может заменить психологию, и последние работы его Психоневрологического института, в частности исследования В. Н. Осиновой, Н.М. Щелованова, В.Н. Мясищева, постепенно выходят за рамки рефлексологического подхода.

Говоря о значении рефлексологии, Бехтерев подчеркивал, что научнообъясняющая функция, содержащаяся в понятии рефлекса, основана на предпосылках механической и биологической причинности. Принцип механической причинности, с его точки зрения, опирается на закон сохранения энергии. Согласно этой мысли все, в том числе и самые сложные и тонкие формы поведения, можно рассмотреть как частные случаи действия общего закона механической причинности, так как все они не что иное, как качественные трансформации единой материальной энергии.

Бехтерев считал проблему личности одной из важнейших в психологии и был одним из немногих психологов начала XX века, которые трактовали в тот период личность как интегративное целое. Созданный им Педологический институт Бехтерев рассматривал как центр по изучению личности, которая является основой воспитания. Как бы ни были разно-сторонни интересы Бехтерева, он всегда подчеркивал, что все они концентрировались вокруг одной цели - изучить человека и суметь его воспитать. Бехтерев фактически ввел в психологию понятие индивида, индивидуальности и личности, считая, что индивид - это биологическая основа, над которой надстраивается социальная сфера личности.

А.А. Ухтомский- учение о доминанте А.А. Ухтомский (1875-1942) - один из самых выдающихся русских физиологов. Он разработал важнейшую категорию как физиологической, так и психологической науки - понятие о доминанте. Это понятие позволило трактовать поведение организма системно, в единстве его физиологических и психологических проявлений.

Принцип системности утверждался в категориальной апперцепции Ухтомского в новой, принципиально важной интерпретации, отразившей общие сдвиги в научном мышлении начала XX века, сопряженные, в частности, с теорией относительности.

Идея истории организма как системы не была новым словом. Новым являлся интегральный подход к пониманию отношений между пространственными и временными параметрами целостного объекта. Нераздельность пространства и времени Ухтомский обозначил введенным им в широкий научный оборот понятием о хронотопе. “И в окружающей нас среде, и внутри нашего организма конкретные факты и зависимости даны нам как порядок и связи в пространстве и времени между событиями”.

Он делал основной упор на центральной фазе целостного рефлекторного акта, а не на сигнальной, как первоначально И.П. Павлов, и не на двигательной, как В.М. Бехтерев. Но все три восприемника сеченовской линии прочно стояли на почве рефлекторной теории, решая каждый под своим углом зрения поставленную И.М. Сеченовым задачу детерминистского объяснения поведения целостного организма. Если целостного, а не половинчатого, то непременно охватывая системой своих понятий феномены, относящиеся столько же к психологии. Таковым являлось, в частности, представление о сигнале, перешедшее к И.П. Павлову от И.М. Сеченова. Таковым же являлось и учение А.А. Ухтомского о доминанте. Считать доминанту полностью физиологическим принципом значит утратить существенную часть эвристического потенциала этого понятия.

Под доминантой Ухтомский понимал системное образование, которое он называл органом, понимая, однако, под этим не морфологическое, отлитое и. постоянное образование, с неизменными признаками, а всякое сочетание сил, могущее привести при прочих равных условиях к одним результатам. Поэтому, согласно Ухтомскому, каждая наблюдаемая реакция организма определяется характером взаимодействия корковых и подкорковых центров, актуальными потребностями организма и историей организма как целостной системы. Тем самым утверждался системный подход к взаимодействию, который противопоставлялся воззрению на мозг как на комплекс рефлекторных дуг. При этом мозг рассматривался как орган предупредительного восприятия, предвкушения и проектирования среды.

Представление о доминанте как общем принципе работы нервных центров, так же, как и сам этот термин, было введено Ухтомским в 1923 г. Доминантой он считал господствующий очаг возбуждения, который, с одной стороны, накапливает импульсы, идущие в нервную систему, а с другой - одновременно подавляет активность других центров, которые как бы отдают свою энергию господствующему центру, т.е. доминанте.

Особое значение Ухтомский придавал истории системы, считая, что ритм ее работы воспроизводит ритм внешнего воздействия. Благодаря этому нервные ресурсы ткани в оптимальных условиях не истощаются, а возрастают. Активно работающий организм, согласно Ухтомскому, как бы “тащит” энергию из среды, поэтому активность организма (а на уровне человека -его труд) усиливает энергетический потенциал доминанты; при этом доминанта - это не единый центр возбуждения, а “комплекс определенных симптомов во всем организме - и в мышцах, и в секреторной работе, и в сосудистой деятельности”.

В психологическом плане доминанта является не чем иным, как мотивационным потенциалом поведения. Активное, устремленное к реальности, а не отрешенное от нее (созерцательное) поведение, так же, как активное (а не реактивное) отношение к среде, выступают как два необходимых аспекта жизнедеятельности организма.

Свои теоретические воззрения Ухтомский испытывал как в физиологической лаборатории, так и на производстве, изучая психофизиологию рабочих процессов. При этом он утверждал, что у высокоразвитых организмов за видимой “обездвиженностью” таится напряженная психическая работа. Следовательно, нервно-психическая активность достигает высокого уровня не только при мышечных формах поведения, но и тогда, когда организм по видимости относится к среде созерцательно. Эту концепцию Ухтомский назвал “оперативным покоем”, иллюстрируя его известным примером: сравнением поведения щуки, застывшей в своем бдительном покое, с поведением “рыбьей мелочи”, неспособной к этому. Таким образом, в состоянии покоя организм удерживает неподвижность с целью детального распознавания среды и адекватной реакции на нее.

Для доминанты характерна также инертность, т.е. склонность поддерживаться и повторяться, когда внешняя среда изменилась и раздражители, некогда вызывавшие эту доминанту, более не действуют. Инертность нарушает нормальную регуляцию поведения, она становится источником навязчивых образов, но она же выступает в качестве организующего начала интеллектуальной активности. Следы прежней жизнедеятельности могут существовать одновременно в виде множества потенциальных доминант. При недостаточной согласованности между собой они могут привести к конфликту реакций. В этом случае доминанта играет роль организатора и подкрепителя патологического процесса.

Механизмом доминанты Ухтомский объяснял широкий спектр психических актов: внимание (его направленность на определенные объекты, сосредоточенность на них и избирательность), предметный характер мышления (вычленение из множества раздражителей среды отдельных комплексов, каждый из которых воспринимается организмом как определенный реальный объект в его отличиях от других). Это “разделение среды на предметы” Ухтомский трактовал как процесс, состоящий из трех стадий: укрепление наличной доминанты, выделение только тех раздражителей, которые являются для организма биологически интересными, установление адекватной связи между доминантой (как внутренним состоянием) и комплексом внешних раздражителей. При этом наиболее отчетливо и прочно закрепляется в нервных центрах то, что переживается эмоционально.

Ухтомский считал, что истинно человеческая мотивация имеет социальную природу и наиболее ярко выражается в доминанте “на лицо другого”. Он писал, что “только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого”. И именно с этого момента сам человек впервые заслуживает того, чтобы о нем говорили, как о лице. Это, согласно Ухтомскому, одна из самых труднодостижимых доминант, которую человек призван воспитывать в себе.

Идеи, развитые Ухтомским, связывают в единый узел психологию мотивации, познания, общения и личности. Его концепция, явившаяся обобщением большого экспериментального материала, широко используется в современной психологии, медицине и педагогике.

Л. С. Выготский: от “горизонта- ли” поведения к “вертикали” Наука о поведении успешно развивалась в нашей стране в предреволюционный период, набирая поклонников за рубежом. По своему официальному статусу она проходила “по ведомству” физиологии и медицины (Павлов, Бехтерев). Наряду с ней и независимо от нее в Москве работал созданный Челпановым психологический центр. Если наука о поведении была новым для Запада направлением, то челпановская группа работала по программе, основные контуры которой были Западу давно знакомы. Главным предметом психологии считалось сознание, под которым понимался внутренний мир субъекта. Устройство этого мира виделось по-разному. Но за неотъемлемые его признаки принимались бестелесность, непосредственная переживаемость и открытость для единственного собственника этого мира - способного рефлексировать Я. Понятие о поведении, наделенное противоположными признаками: телесностью, объективным бытием, доступностью для внешнего наблюдателя, - выступало как антитеза сознанию. Соответственно и две науки, лишенные общности, существовали сами по себе. Их работники, говоря на разных языках, понять друг друга не могли. Павлов жаловался, что, допытываясь у психологов, чему у них соответствуют его данные, ответа получить не мог.

Следует заметить, что мирная жизнь двух наук продолжалась в России недолго. После октября 1917 г. в стране “все переворотилось”. В изменившейся идеологической атмосфере психология сознания, привычно считавшаяся учением о душе человека, стала восприниматься как несовместимая с тем, что нужно новому миру. Челпановский центр доживал последние дни. Заменивший Челпанова его ученик К.Н.Корнилов пообещал превратить психологию в марксистскую науку путем синтеза старого учения о сознании с объективным методом бихевиоризма. 20-е годы стали временем торжества объективного метода и утверждения рефлекторного принципа в исследованиях поведения. Для общей оценки предоставим слово очевидцу и участнику главных событий в психологии того периода Л.С.Выготскому (1896-1934). К десятилетию Октября ему было поручено написать обзор о состоянии этой науки для книги о развитии общественных наук в СССР. Основным и определяющим фактором для развития психологии в нашей стране, - отмечал Выготский, - надо считать учение об условных рефлексах, созданное академиком Павловым. Правда, это учение не только зародилось, но и успело сделать главные шаги свои и завоевать всемирное признание до революции.

Но как это ни покажется странным на первый взгляд, в широких кругах в России оно оставалось малоизвестным, и в дореволюционную эпоху оно не оказывало никакого влияния на ход и развитие русской психологии. Только в эпоху революции учение об условных рефлексах стало решающим фактором в развитии психологической науки. Главной причиной этого было то глубокое родство, которое существует между идеями революции и новым учением. Революция сразу усыновила новую психологию”.

Эта оценка принципиально важна для понимания пути науки о поведении в России. Выготский через десять лет после немалой работы, проделанной в стране по развитию научно-психологических знаний, и немалых усилий по переориентации этой работы на марксистский лад решающую роль отдает Павлову, называя его учение об условных рефлексах новой психологией. Не физиологией высшей нервной деятельности, каковой ее величал сам Павлов, не учением о поведении, а именно психологией.

В другом трактате Выготский прямо относит павловскую науку о поведении к одному из типов психологических систем. Как известно, Павлов не принимал революцию. Он считал ее чудовищным экспериментом.

В знак протеста против новой власти он нацепил на грудь множество царских орденов, которые никогда прежде не носил, и в знак протеста против преследования религии, будучи атеистом, крестился на каждую церковь. И вопреки его личному отношению к революции, она, по словам Выготского, “усыновила эту новую психологию”. Выготский объяснял это глубоким родством между идеями революции и новым учением. Такое родство действительно существовало. Но понималось оно различно. Так, один из лидеров американского бихевиоризма Б.Скиннер отнес его за счет версии о государственном плане управления поведением людей путем выработки условных рефлексов. В свое время и в нашей стране интерес Сталина к Павлову (в связи с так называемой “павловской сессией”) соединили с этим мотивом.

Но действительный пафос науки о механизмах поведения заключался в ином. Она, напомним, родилась в России как отражение социальных запросов, которыми жила передовая часть общества, надеявшаяся, что средства точной экспериментальной науки способны улучшить человеческую натуру. Этот социальный пафос определил триумф науки о поведении после революции. Взамен кабинетной, занятой стерильным анализом сознания психологии появилась программа реального изменения поведения организма на основе законов, установленных и проверенных в опытах над головным мозгом -высшим органом управления этим поведением. “Решающим фактором в деле установления и образования условных рефлексов оказывается среда как система воздействующих на организм раздражителей”. Из этого следовало, что генеральный путь изменения поведения лежит через воздействие на внешнюю среду, на характер организации сигналов, вызывающих двигательные ответы. “Среда играет в отношении каждого из нас роль лаборагории, в которой у собак воспитываются условные рефлексы”.

Придя в психологию, Л.С. Выготский представлял ее реформу как развитие науки о поведении, фундамент которой был заложен И.М. Сеченовым и И.П. Павловым. Вот его собственное определение: “Предметом научной психологии обычно принято называть поведение человека и животных, причем под поведением подразумевать все те движения, которые производятся только живыми существами и отличают их от неживой природы”. Более того, “психика и поведение - это одно и то же. Только та научная система, которая раскроет биологическое значение психики в поведении человека, укажет точно, что она вносит нового в реакцию организма, и объяснит ее как факт поведения, только она сможет претендовать на имя научной психологии”.

Итак, психика должна быть объяснена как факт поведения. Самым соблазнительным было бы поставить ее в тот же ряд, что и другие, уже получившие объективное и причинное значение факты, установленные прежде всего учением об условных рефлексах. Иначе говоря - свести к принципам и механизмам этого учения явления, относимые обычно к разряду психических. Однако этот примитивно редукционистский путь Л.С. Выготского не устраивал. Он не устраивал и лидеров науки о поведении - И.П. Павлова и В.М. Бехтерева. Оба, признавая биологическую значимость психики как самостоятельного фактора развития живого и как сферу особых, субъективных переживаний, выносили сознание, внутренний мир субъекта за пределы поведения, стало быть, за пределы реальных, доступных причинному объяснению связей организма со средой. Именно это дало повод Л.С. Выготскому утверждать, что “в сущности, дуализм и есть настоящее имя этой точке зрения Павлова и Бехтерева”. Какую же альтернативу редукционизму, с одной стороны, и дуализму - с другой, предлагал Л.С. Выготский?

Основные ориентиры этих поисков можно было бы выделить в виде следующих пунктов:

1. “Надо изучать не рефлексы, а поведение - его механизм, состав, структуру”, ибо “сознание есть проблема структуры поведения”. Система создает принципиально новое качество, неуловимое при сколь угодно объективном высвечивании ее отдельных компонентов. “...Сознания как определенной категории, как особого способа бытия не оказывается. Оно оказывается очень сложной структурой поведения”.

2. Вслед за И.М. Сеченовым Л.С. Выготский особое значение придает рефлексам, оборванным на их двигательном завершении. Игнорировать их значит отказаться от изучения (именно объективного, а не однобокого, субъективного наизнанку) человеческого поведения. В опыте над разумным человеком нет такого случая, чтобы фактор заторможенных рефлексов, психики не определял так или иначе поведения испытуемого.

Итак, психика, принимаемая за незримый внутренний мир сознания, имеет зримое основание в объективно данном поведении.

3. Тем самым проводилась демаркационная линия между трактовкой поведения И.П. Павловым. В.М. Бехтеревым и другими рефлексологами, с одной стороны, и попыткой Л.С. Выготского найти для сознания достойную роль во внутренней организации поведения - с другой. Согласно рефлексологической версии, между восприятием раздражителя (сигнала) и наблюдаемым в эксперименте внешним эффектом разыгрывается динамика нервных процессов, которая, протекая внутри головного мозга, описывается в физиологических терминах (возбуждение, иррадиация, концентрация, торможение и другие нервные процессы). Согласно же Л.С. Выготскому, между стимулом и реакцией действуют реалии иного порядка. Они представляют мир интериоризованных внешних движений и потому описываются не в виде функций или процессов нервной ткани, а в виде обретших взамен внешнего внутреннее бытие актов поведения. Здесь Л.С. Выготский нашел тот же ход мысли, который задолго до него открыл И.М. Сеченов.

4. В общей структуре поведения человека выделяются движения особого рода и вида. Это речевые рефлексы. Они образуют особую систему рефлексов среди других их систем и являются эквивалентом сознания. Сознание есть. взаимовозбуждение различных систем рефлексов”. Речедвигательные реакции на неречевые рефлексы (также и в том случае, когда эти вербальные реакции производятся непроизнесенным вслух словом) образуют механизм сознательности.

Тем самым у Л.С. Выготского мы находим первый абрис будущей версии о двух сигнальных системах.

5. Поскольку сознание это - “вербализованное поведение”, индивидуальное в человеке вторично по отношению к социальному, Л.С. Выготский пишет о тождестве “механизмов сознания и социального контакта”. В этом же корни самосознания:

Мы сознаем себя, потому что мы сознаем других, и тем же самым способом, каким мы сознаем других”. Следуя этой мысли, Л.С. Выготский новыми глазами прочитывает формулу З. Фрейда о Я и Оно. Как известно, для З. Фрейда Оно - это безличная слепая сила либидо, укорененная в биологии организма. Для Л.С. Выготского же это надындивидуальная социальная речевая стихия, порождающая индивидуальное Я.

По этим теоретическим ориентирам Выготский сразу же после переезда в Москву энергично включился в практическую работу по обучению и воспитанию детей, притом избрав особую категорию: слепых и глухих маленьких детей, калек (жертв недавней гражданской войны), умственно отсталых. Он выступил как создатель новой комплексной науки - дефектологии. Его доклад перед работниками в области этой специальной педагогики прозвучал, по воспоминаниям одного из участников, “громом среди ясного неба”, стал “огненной линией, проведенной между старой и новой советской дефектологией”. Выготский высмеял тех, кто говорит о слепоте и глухоте человека так, как если бы речь шла о “слепой собаке или глухом шакале”. Выпадение какого-либо из органов чувств означает “перерождение общественных связей, смещение всех систем поведения”. Опора же на учение Павлова позволяет, по Выготскому, “свести счеты до последнего знака со старой педагогикой трудного детства, приводя к глубочайшей важности выводу: нет никакой разницы между воспитанием зрячего и слепого ребенка, новые условные связи завязываются одинаковым образом с любого анализатора. Влияние организованных внешних воздействий является определяющей силой воспитания”. Выготский неоднократно упоминал о методике И.А.Соколянского, в школе которого за основу воспитательного процесса у детей с дефектом было принято учение об условных рефлексах. Воспринимаемый органами чувств сенсорный сигнал (физический агент), будучи поставлен на место слова, становился знаком, идентичным знакам языка. Благодаря этому аномальный ребенок входил полноправным гражданином в мир культуры.

Переход от сигнала как одной из главных категорий науки о поведении к понятию о знаке радикально изменял общую систему воззрений на детерминацию отношений ребенка с окружающей действительностью. Опосредованность этих отношений знаками представляет человеческое существо в другом измерении, отличном от биологического, когда действуют детерминанты, которыми исчерпывается жизнь на поведенческом уровне. Вспоминая шутку Вольтера, сказавшего, что чтение Руссо вызвало желание пойти на четвереньках, Выготский записал: “Такое чувство возбуждает почти вся наша новая наука о ребенке: она часто рассматривает ребенка на четвереньках, ставит его в позу четвероногого, хотя и высшего млекопитающего”.

Под “нашей новой наукой о ребенке” Выготский имел в виду тех, кто видел в условных рефлексах ключ к механизму педагогического процесса.

Преобразование сигнала (исполняющего сигнальную функцию) в знак (исполняющий сигнификативную функцию) влекло за собой качественно новую организацию поведения. Оно превращалось в психически регулируемое. Сигнал различает и управляет. Знак же обозначает, т.е. является носителем значения. Последнее же в переводе на категориальный язык психологии воплощает категорию образа, чувственного или умственного. Становясь детерминантой поведения знак-значение управляет им лишь в том случае, если принимает на себя присущую сигналу функцию управления.

В свое время, до революции, работавший в Психоневрологическом Институте Бехтерева Франк, не удовлетворенный установкой на выведение особенностей поведения всех живых существ из одних и тех же биологических принципов, говорил, что в противоположность Руссо у Гёте природа не отрицает, а требует “вертикального положения человека”. Имелось в виду, в противоположность движению к первобытности, движение вверх, к возрастанию человечности. В одном из докладов Выготский сказал: учение об условных рефлексах рисует “горизонталь” человека. Кто же рисует его “вертикаль”? Сперва Выготскому представлялось, что теория сверхкомпенсации Адлера. Однако вскоре он трактует эту проблему перехода к “вертикали” в ином ракурсе.

Что такое человек? - спрашивает Выготский в одной из неопубликованных рукописей. Для Гегеля - логический субъект. Для Павлова - сома, организм. Для нас - социальная личность, совокупность общественных отношений, воплощенная в индивиде”. Он вновь рассматривает павловскую схему под углом зрения отличий поведения человека от ориентации в среде животных. Павлов сравнивал механизм коры больших полушарий с телефонной станцией, где идет переключение связей от одних абонентов к другим. Выготский считал, что в открытый Павловым механизм саморегуляции следует включить “телефонистку” как реальную и высшую силу.

Он понимал под ней целостную личность, придающую поведению особый “тип организованности”. “Я, - писал он, -хочу только сказать, что без человека (телефонистки) как целого нельзя объяснять деятельность его аппарата (мозга), что человек управляет мозгом, а не мозг человеком, что без человека нельзя понять его поведения”.

Павлов объяснил аппарат. Перед Выготским встала задача объяснить телефонистку, не подменяя ее душой или другим загадочным агентом, изнутри управляющим поступками человека. Эти детерминанты Выготский искал в совокупности общественных отношений. Но очевидно, что сама по себе апелляция к социуму была недостаточной, чтобы определить вертикаль, которую принято называть сознанием или личностью человека.

Социологический редукционизм столь же непродуктивен для психологии, как и биологический. Выготский говорит о социальных отношениях, воплощенных в индивиде. Но индивид не простой субстрат этих отношений. Они преломляются в нем соответственно его собственной психической организации. Поведенческий уровень этой организации, который Выготский в первый период своего творчества хотел преобразовать введением понятия о речевом рефлексе и трактовкой сознания как “рефлекса рефлексов”, он вскоре признает лишь фундаментом психической жизни. Но по фундаменту, замечает он, еще нельзя судить, что на нем будет выстроено. Замена условного сигнала знаком и неотвратимо присоединенным к этому знаку значением стала одной из линий перехода от “горизонтали” (от условных рефлексов) к “вертикали” (человеку, который управляет мозгом, как условно рефлекторным аппаратом). Другая линия шла параллельно с первой и вела не к развитию познания, а к развитию эмоциональной (по Выготскому, аффективной) сферы. Это была сфера побуждений, мотивов, эмоциональных потрясений, переживаний.

Подобно тому, как Выготский перешел от науки о поведении к психологии, сменив словесный сигнал (рефлекс) на диаду: знак-значение, он перешел от науки о поведении к психологии и на другом пути, идя от простейших эмоций к высшим, возникающим на человеческом уровне и образующим сферу переживаний. Он склонялся к тому, чтобы, преодолевая расщепленность когнитивного и эмоционального, признать основным элементом сознания не значение как таковое, а переживание, приобретавшее в самых последних его текстах смысл целостности, интегрирующей эмоциональное и интеллектуальное.

Таков был вектор движения Выготского к “вертикали” личности.

ПСИХОЛОГИЯ В РОССИИ В СОВЕТСКИЙ И ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОДЫ (Политическая история психологии)

Традиционно история психологии своим предметом имела развитие научных исследований и школ, творческий путь выдающихся ученых, их вклад в психологическую науку. При этом, разумеется, принимались во внимание экономические условия, в которых осуществлялась деятельность психологов. Нельзя представить существование науки в социальном вакууме. Она всегда отвечала на вызов времени. Промышленная революция, автоматизация производства стимулировали становление бихевиоризма с его интересом к проблеме “стимул -реакция”. Однако это не означало, что государство, базирующееся на капиталистическом укладе экономики, напрямую управляло развитием науки, хотя оно и могло выделить материальные средства на ее поддержку.

Исключение составляют тоталитарные государства, деформирующие общественную жизнь, культуру, науку, образование. Приход в Великобритании к власти лейбористов или консерваторов ничего не менял в содержании научных исследований и был почти неспособен отразиться на жизни университетов и научных организаций. Ничего не изменилось в строе научной мысли, когда после президентства республиканца Буша президентом США стал демократ Клинтон.

По-иному складывается ситуация в науке в государствах с тоталитарным режимом. В Германии в годы правления Гитлера психологи были обязаны выявлять преимущества “арийского характера”, что, по существу, свидетельствовало о вырождении научной мысли, которая за десятилетие до середины 30-х годов была одной из определяющих доминант развития мировой психологической науки. Психология в России до и после смерти Сталина, до и после начала “перестройки” различается по принципиальным основаниям и характеристикам.

Все это в данных обстоятельствах требует обращения к изучению связи политики и науки. Следовательно, есть основания говорить о политической истории психологии как особой области исследования.

Предметом политической истории психологии является зависимость психологической науки от политической конъюнктуры, которая складывается в обществе.

Политическая история психологии сосуществует с традиционно понимаемой ее историографией и находится в сложном взаимодействии с последней. Нельзя представить психологическую науку советского периода исключительно как жертву произвола сталинизма, но и нельзя ее исторический путь рассматривать как логическое развитие научной мысли, подчиненное лишь одним внутренним закономерностям. Идеологические репрессии, которые обрушились на психологию (как, впрочем, и на другие, главным образом гуманитарные, науки), не остановили, а только существенно затормозили и деформировали ее развитие. Именно поэтому в последующих частях учебника есть возможность показать позитивные результаты работы не только зарубежных, но и российских психологов. К трудам И.П. Павлова, В.А.Вагнера, Л.С. Выготского и других ученых, чья деятельность была завершена к середине 30-х годов и о чем было уже сказано, примыкают ценные исследования С.Л. Рубинштейна, А.Р. Лурии, Б.М. Теплова, Д.Н. Узнадзе, А.Н. Леонтьева и многих других. История психологии характеризует их научные достижения. Политическая история психологии объясняет те трудности, с которыми они сталкивались, и освещает пути и методы их преодоления.

Правильное понимание развития психологической науки в советский и постсоветский периоды в России настоятельно требует обращения к ее политической истории.