Вскоре Фурье вновь был вынужден зарабатывать себе на жизнь службой в конторах Парижа и Лиона. Лишь в 1828 г. ему удалось, благодаря материальной поддержке друзей, уединится в Безансоне, и закончить там книгу, над которой работал уже несколько лет. Эта книга - «Новый хозяйственный и социетарный мир» (1829 г.).

Последние годы жизни Фурье провел в Париже. Он продолжал напряженно работать, педантично выполняя ежедневную норму писания. Результатом его трудов явилась еще одна большая книга, вышедшая в 1835-1836 гг., ряд статей в издававшихся фурьеристами журналах и большое количество рукописей, опубликованных после смерти Фурье. В этих сочинениях рассматривается широкий круг социальных, экономических, морально-этических, педагогических и иных проблем. Мысль Фурье работала непрерывно и с большой творческой энергией, хотя его здоровье резко ухудшилось. Шарль Фурье умер в Париже в октябре 1837 г.

Экономическая концепция

Фурье был самым буржуазным из социалистов, если только можно дать ему название социалиста, которого он сам никогда не принимал. Действительно, можно ли назвать социалистом человека, который говорил об Оуэне следующее: «Что же касается его догм, то догма об общности имуществ так жалка, что не заслуживает опровержения»; а о сенсимонистах: «Это чудовища, которые вызовут в XIX столетии пожимание плечами, а не проповедь уничтожения собственности и наследства»; который в своей системе распределения ставит почти в один ряд труд, капитал и талант, приписывая первому 5/12, второму -- 4/12 (т.е., вероятно, больше, чем он получает ныне) и третьему -- 3/12; который, оставляя далеко позади самые бесцеремонные рекламы дельцов, обещает дивиденды в 30 и даже в 36 процентов для тех, кто предпочтет фиксированную прибыль в 81/3; который делал из ожидания и даже поисков наследства одно из привлекательнейших развлечений в будущем фаланстерском обществе; и, наконец, который заявлял, что неравенство между богачами и бедняками «входило в намерения Бога» и, следовательно, в его собственные, потому что «нужно понять, что Бог сделал хорошо все то, что он сделал»?

И несмотря на это, Фурье представлялся людям его времени и представляется еще ныне всем тем, кто его не читал, т.е. почти всему обществу, ультрасоциалистом, коммунистом. Это объясняется не столько экстравагантностями его мечтаний и языка, о которых только что говорилось, сколько причудливым названием «фаланстер», которое он дал своей ассоциации и которое вызывало представление о какой-то таинственной и беспокойной общине, где все было бы общим -- имущество и женщины.

С этого нужно начать изложение его экономической концепции; в этом она заключается целиком.

Фаланстер

По наружному виду и по внутреннему устройству фаланстер -- это просто большая гостиница, оборудованная на 1600 человек и подобная тем, которые воздвигаются на всех зимних и летних курортах, с комнатами и апартаментами, табльдотами, салонами, с читальными залами, с залами для игр, для концертов, для театральных представлений и т.д., со всеми помещениями, подробности которых он не устает описывать самым тщательным образом. Каждый, впрочем, свободен, совсем как ныне, не только занимать целый апартамент, но и заставлять подавать у себя в комнате, если он не хочет идти к табльдоту. Фаланстер отличается от большой гостиницы только тем, что в нем отводится помещение не только для богатых, но имеются комнаты и стол за всякие цены, пяти классов, и даже даровые. Так что можно было бы сказать, что он представляет комбинацию народной гостиницы с отелем первого разряда.

В нем, следовательно, нет иного коммунизма, кроме коммунизма, выражающегося в общинном потреблении, объединяющего всех путешественников под одной крышей и за одним столом; только это было бы не случайной, как ныне, а постоянной и, стало быть, для всех нормальной формой существования. Почему Фурье придавал такое значение этому способу существования, что считал его непременным условием своей системы и видел в нем разрешение всех социальных вопросов? Потому что он подобно Оуэну хочет сначала создать благоприятную среду, отличную от современной среды, где новые люди могут свободно развиваться.

С экономической точки зрения жизнь под одной крышей имеет целью осуществить максимум комфорта при минимуме расходов для потребителя и заменить скудное и тягостное семейное хозяйство громадными коллективными службами с кухней, с отоплением, освещением, ваннами и прочим.

С социальной точки зрения жизнь под одной крышей имеет ту же цель, чтобы, «сталкивая» людей самых различных положений в ежедневных встречах, постепенно чувством взаимного влечения заменить те их чувства, которые при современном общественном строе, как он красноречиво говорит, «движутся по восходящей лестнице ненависти и по нисходящей презрения», а также сделать жизнь более интересной благодаря расширению связей, интересов и даже интриг, которые неугомонно копошились бы в этом маленьком мире.

Что же касается выгод морального и социального порядка, ожидаемых от общинной жизни, то они представляются довольно сомнительными. Нужно иметь немного странное представление о психике людей, чтобы думать, что благодаря соседству с богатыми бедные станут вежливыми и учтивыми, а богатые более счастливыми. Но что касается материальных выгод общей жизни, то они бесспорны, и доказательством этого является то, что мнимая утопия Фурье готова стать действительностью в стране, где дороговизна жизни особенно дает себя чувствовать, -- в Соединенных Штатах. Там много есть не только холостяков, которые живут и квартируют в своем клубе, но и молодых семей, помещающихся в гостиницах. Это уже полуфаланстерцы. Как видно, проницательность Фурье в этом отношении намного опередила его время, и тем, которые думают, что доктрины определяются фактами, трудно было бы в начале XIX века открыть такие факты, которые уже тогда могли бы подсказать фаланстерскую систему.

Вопрос о прислуге, который был столь мучительным для буржуазных семейств, тоже нашел в фаланстере свое разрешение. Заключается оно в следующем: с одной стороны, личные услуги заменяются коллективными, так как вторые не без основания признаются наиболее совместимыми с достоинством и независимостью личности, с другой стороны, домашний способ выполнения работ по хозяйству заменяется промышленным способом; для печения хлеба и стирки белья это уже свершившийся факт, та же эволюция намечается в работах по подметанию комнат, чистке платья, сапог и пр. То же, вероятно, распространится и на изготовление питательных продуктов: широкое распространение консервов уже предвещает это.

Интегральная кооперация

Если посмотреть на внутреннюю организацию фаланстера, то можно увидеть там нечто большее, чем обыкновенную гостиницу: это кооперативная гостиница, т.е. гостиница, принадлежащая определенной ассоциации и принимающая только ее членов. Следовательно, фаланга есть то, что сейчас называется кооперативным обществом интегрального потребления, т.е. более законченным кооперативом, чем современные потребительские общества, которые ограничиваются общей закупкой товаров, но вопреки их названию не потребляют их сообща, за исключением отдельных редких случаев, когда кооперативный ресторан устраивается вместе с кооперативным магазином.

Но фаланга не только потребительское общество, она в то же время и производительное общество. Для этого около дворца фаланстера, служащего жилищем, имеются земли, около 400 гектаров, с сельскохозяйственными постройками и промышленными заведениями, приспособленными для изготовления того, что необходимо для удовлетворения нужд обитателей фаланстера. Это маленький самодовлеющий мирок, микрокосм, производящий все то, что он потребляет, и потребляющий все то, что он производит, и в исключительных случаях, когда ему чего-нибудь не хватает или когда у него что-нибудь в излишке, вступающий в обмен с другими фалангами. Фаланга организована по образцу общества на акциях. Частная собственность в ней не уничтожена, она приняла лишь вид акционерной собственности -- трансформация, не заключающая в себе ничего социалистического, а, наоборот, носящая в себе самый яркий капиталистический характер. С чрезвычайной для его времени проницательностью (ибо тогда общества на акциях редко встречались) Фурье перечисляет преимущества такой эволюции собственности и даже утверждает, что «акция есть более реальная ценность, чем имения и металлические деньги».

Что касается дивидендов, которые, по обещанию Фурье, будут чудовищными, то они должны распределяться между всеми членами. Но по какому принципу? По сумме ли их акций, что ныне является общим правилом во всех торговых или финансовых обществах?

Не совсем так. Капитал будет, конечно, иметь хорошую долю, треть прибыли, 4/12, а за трудом останется 5/12 и за талантом -- 3/12. Что нужно разуметь под талантом? Способность к руководству делами, определяемому избранием. Предполагается, что избирать будут самых способных. Фурье, по-видимому, не очень беспокоит шаткость этого предположения -- тогда еще не было опыта с всеобщим избирательным правом, а затем и вообще можно было предполагать, что в пределах маленькой группы выборы будут более сознательными.

Как кооперативная производительная ассоциация, фаланга находит ныне почти полную реализацию в известных категориях рабочих обществ, носящих такое название, -- они распределяют прибыли почти по арифметической формуле Фурье. А затем, как бы для того чтобы лучше подтвердить, что они ведут свое происхождение прямо от него, они у него же взяли инициативу воздвигнуть ему памятник в их квартале, на бульваре Клиши.

И не только современная форма кооперативной производительной ассоциации была намечена Фурье, но им же с совершенной определенностью была указана и цель ее -- видоизменение наемного труда в ассоциированный. «Первая задача политической экономии должна заключаться в том, чтобы научиться превращать наемников в собственников с общими интересами».

А почему? Потому что такое превращение есть единственное средство сделать труд одновременно и привлекательным и производительным, «ибо собственническое настроение является сильнейшим рычагом для того, чтобы наэлектризовать цивилизованных». «В Гармонии бедный владеет лишь одной парцеллой, одной двадцатой частью для приложения своего труда, и является собственником целого кантона вместе с другими. Он может сказать: наши земли, наш дворец, наш замок, наши леса, наши фабрики -- все это его собственность». «Отсюда выходит, что роли собственника и капиталиста в Гармонии становятся синонимами».

Рабочий будет участником в прибылях не только в силу своего труда, но и в силу своего капитала, потому что он будет акционером, а может быть, и в силу своего таланта, потому что его могут избрать, как и всякого члена общества. И не только в прибылях, но и в администрации и в дирекции он может участвовать в качестве акционера или в качестве избранного директора. Кроме того, рабочие будут участвовать в выгодах и в дирекции фаланги как члены потребительского общества.

Все это представляется какой-то довольно сложной смесью, но именно в намерение Фурье входило спутать интересы рабочего, капиталиста и потребителя таким образом, чтобы нельзя было распутать этот узел и чтобы каждый из членов общества соединял в своей личности все эти противоположные интересы. В современном строе эти интересы почти всегда находятся в конфликте друг с другом, потому что они разбиты по классам, а когда они будут соединены в одном и том же лице, конфликт будет устранен благодаря «совместительству», как говорят юристы, или, по крайней мере, он будет заложен в такую глубь души каждого, что непременно произойдет примирение интересов.

Такая программа, которая имеет в виду не уничтожение собственности, а, наоборот, уничтожение наемного труда посредством приобретения ассоциированной и ставшей всеобщей собственности; которая принимает за средство не борьбу классов, а ассоциацию ума, труда и капитала; которая стремится к примирению антагонистичных интересов капиталиста и рабочего, производителя и потребителя, кредитора и должника, соединяя эти интересы в одной личности, -- такая программа, конечно, не может считаться маловажной. Она будет служить идеалом рабочего класса, по крайней мере, во Франции в течение всего XIX столетия, до тех пор, пока марксистский коллективизм не устранит ее, но, может быть, не окончательно.

Возврат к земле

«В местности, снабженной красивой речкой, перерезанной холмиками, окаймленной лесом и годной под разные культуры».

Во-вторых, сводятся до минимума промышленный труд, крупная фабричная промышленность, -- условие, впрочем, необходимое для успеха предыдущей реформы. Фурье не питал никакой антипатии к капитализму, как это думают некоторые, но он питал живую ненависть к индустриализму, что не одно и то же. Возврат к земле, очевидно, предполагает преобладающую роль сельскохозяйственного труда. Но следует остерегаться понимать под этим земледелие в старом смысле этого слова, т.е. пахоту и насаждение хлебных злаков. Наоборот, Фурье не унимает своего гнева, пока говорит о посевах зерна и производстве хлеба, которое заставляло человеческий род стонать под игом тяжелейшего труда, чтобы обеспечить себе самую грубую пищу. Для него единственно привлекательным трудом является труд по садоводству, пчеловодству, птицеводству, рыболовству и все то, что входит в рубрику садоводства и огородничества. Почти единственным занятием жителя фаланстера будет «культивировать свой сад».

Привлекательный труд

Это стержень системы Фурье. В так называемых цивилизованных обществах, говорил он, совершенно так же, как в варварских и рабских обществах, труд был осуждением и проклятием. Так дальше продолжаться не может, отныне нужно положить конец тому, чтобы человек трудился под угрозой существующих до сих пор трех стимулов: принуждения, нищеты или интереса. Фурье не хочет такого общественного состояния, где бы человек был принужден к труду необходимостью зарабатывать свой хлеб, или стремлением к прибыли, или повелительным законом общественного или религиозного долга. Он хочет, чтобы человек работал, трудился только из-за удовольствия и бежал на работу, говорит он, как ныне бегут на праздник.

Это возможно, утверждает он, если при наличии обеспеченного для каждого минимума средств существования труд утрачивает свой принудительный характер и становится факультативным; если каждому обеспечивается свободный выбор наиболее соответствующего его способностям рода труда; если труд, какой бы он ни был, достаточно разнообразится, стимулируется соревнованием и производится среди веселья и в красивой обстановке. И с этой единственной целью, чтобы сделать труд привлекательным, организована вся система -- фаланстер, общинная жизнь, роскошь обстановки, кооперация в производстве и распределении, замена земледелия садоводством и пр. Но Фурье не останавливается на этом, а пускается еще в измышления иногда по-детски наивных или остроумных комбинаций; так, он составляет маленькие, связанные взаимной симпатией группировки, которые он называет группами и сериями, где разделение труда будет доходить до крайних пределов, где каждый найдет себе место по своим склонностям. И каждая такая группа, отнимая у своего члена лишь частичку времени и жизни, предоставит ему полную свободу «порхать» от одной группы к другой.

Экономическая концепция Фурье довольно оригинальна, и в ней есть отличные положения. Например, насчет воспитания детей, которое занимает большое место в книгах Фурье. Хотя этот старый холостяк не любил их, -- он сам об этом заявляет, -- однако он предвидел формы современного воспитания. Один из его учеников, Фребель, основал в 1847 г. первые детские сады (Kindergarten).

Несмотря на свою незаурядность, система Фурье имеет ряд недостатков. По вопросу об отношениях полов в ней отсутствует всякая умеренность, чего вполне можно было ожидать от легкомысленной морали, принимающей за догму то положение, что все страсти, равно как и инстинкты, хороши и все от Бога. И все эти отчаянные крайности, уходящие далеко за границы свободного союза, немало вредили фурьеризму. Вопрос о женщинах, замечает Поль Жанэ, не принес счастья социалистическим школам. Он же вызвал раскол и падение сенсимонизма. Однако и здесь у Фурье встречается несколько сильных мыслей, например: «Как общее правило, социальный прогресс и изменения в исторических эпохах происходят в связи с прогрессом женщин к свободе, а падение социального строя происходит в связи с ограничением свободы женщин. Другие события влияют на эти политические перемены, но нет никакой другой причины, кроме изменения в судьбе женщин, которая так быстро вызывала бы социальный прогресс или упадок». К сожалению, его феминизм, по-видимому, внушен не столько уважением к достоинству женщины, сколько ненавистью к домашней обстановке и семье, а свобода женщин, которая действительно могла бы быть принята в качестве критерия прогресса, по-видимому, сводится у него главным образом к свободе любви.

Антимилитаристы тоже могли бы объявить Фурье одним из своих предтеч. Он первый писал о современном обществе, что «оно поддерживается постоянным воздействием меньшинства вооруженных рабов на большинство рабов невооруженных».

Чтобы закончить, скажу еще, что Фурье не имел намерения сразу вводить всех людей в мир Гармонии. Он допускал и признавал даже необходимым переходный период, который он называл гарантизмом и в котором, как он сам довольно ясно указывает, каждому обеспечивались минимум для существования, безопасность и комфорт, т.е. почти все то, что ныне составляет предмет забот рабочего законодательства.

Фурьеризм не произвел на своих современников такого обаятельного влияния, как сенсимонизм, но его воздействие, хотя и менее шумное и более ограниченное, было, однако, гораздо длительнее. Уже полвека, как не существует больше сенсимонистов, между тем как существует еще фаланстерская школа, правда, маленькая, если причислять к ней только тех, кто фактически к ней приписывался, но очень большая, если причислить к ней, как это и должно сделать, по крайней мере отчасти, кооператоров всяческих категорий. Сам Фурье, с давних пор презираемый, снова, по-видимому, начал привлекать к себе внимание и симпатию.

Последователи

Из учеников Фурье следует назвать главным образом двух -- Виктора Консидерана и Андрэ Годена.

Виктор Консидеран был одним из самых пламенных пропагандистов фурьеризма и в своей «Doctrine sociale» («Социальная доктрина») (1834-1844 гг.) дал лучшее изложение системы. Подобно Оуэну, он даже делал попытки осуществить ее в колониях в Америке. Он играл некоторую роль во время революции 1848 г., требуя «права на труд» как «справедливого и необходимого вознаграждения за право собственности».

Андрэ Годен созданием знаменитого фамилистера воздвиг более прочный памятник, чем своими книгами. Фамилистер -- это промышленное заведение (по изготовлению кухонных принадлежностей) в Гизе; он сделал своих рабочих соучастниками в этом предприятии и в прибылях. Если бы только в этом заключалось здесь дело, то это была бы обыкновенная кооперативная производительная ассоциация, подобная многим другим, но ее оригинальность и ее славу составляет то, что рядом с фабрикой в прекрасном парке построены один или два громадных жилых помещения, дворцы членов общества, где живут рабочие, помещаются школы, ясли, приюты, театр и потребительские общества. И тем не менее, хотя это учреждение притягивает к себе кооператоров всех стран, оно не имеет в себе ничего особенно привлекательного. Настоящими фаланстерами являются прекрасные города-сады в Боривнле в Порт-Сенланте и Агнета-парк в Голландии.

Роберт Оуэн (1771-1858)

Роберт Оуэн (Robert Owen) родился в семье мелкого ремесленника, в маленьком уэльском городке Ньютаун. В школе он смог проучиться недолго. Уже с девяти лет Оуэн работает в местной лавке. Через год Роберт самостоятельно отправляется в Лондон, где обосновался его старший брат -- мастеровой, нанимается на работу. С 1787 г. он живет в Манчестере. Именно здесь начинается стремительный профессиональный рост юного Оуэна, быстро утвердившего себя в качестве хорошего знатока текстильного производства. Он становится управляющим одного из крупнейших предприятий (а ему еще не было и двадцати лет), осуществляет серьезное усовершенствование производства. С этого времени знания Оуэна (он неустанно совершенствует и расширяет их), его организаторские способности получают широкое признание. Он становится одним из директоров крупной прядильной компании.

Некоторое время спустя наступает пора знаменитого эксперимента в Нью-Ленарке.

Нью-Ленарк -- шотландский фабричный поселок. В ту пору он насчитывал около полутора тысяч жителей -- разорившиеся кустари, безработные батраки, отбывшие сроки наказания заключенные и каторжники... Пьянство, драки, скандалы были тут заурядным делом.

В начале 1800 г. Оуэн становится совладельцем и директором этой фабрики. Последовательно, шаг за шагом осуществляет он не только техническую реорганизацию и рационализацию, но и социальные мероприятия, которые носят филантропический характер: вместо лачуг для рабочих строятся удобные жилища, улучшается снабжение продуктами, возводятся школа, ясли, детский сад, создается больничная касса, рабочий день сокращается до 10 с половиной часов (вместо обычных в Англии 12-14 часов). Когда в 1806 г. в связи с кризисом, охватившим хлопчатобумажную промышленность, пришлось на 4 месяца остановить фабрику, зарплата рабочих выплачивалась по-прежнему.

В относительно короткий срок Нью-Ленарк становится образцовым поселком, население его возросло до 2,5 тысячи человек. Теперь здесь «пьянство, полиция, уголовные суды, тяжбы, попечительство о бедных, надобность в благотворительности стали неизвестными явлениями». При всем том уровень доходов от фабрики остается высоким.

Так возникает этот «уникум Нью-Ленарка». Интерес к нему растет не только в Англии -- во всей Европе. Тем более что и сам Оуэн стремится как можно шире познакомить мир с результатами своего эксперимента: в 1813 г. выходит в свет его книга «Новый взгляд на общество, или Опыты о выработке характера», и Оуэн рассылает ее многим государственным деятелям.

Нью-Ленарк становится местом паломничества и просто любопытствующих, и тех, кто искал ответы на проклятые вопросы действительности, и власть имущих, которым показалось, что Оуэн нашел чудодейственный рецепт, сохраняющий в целости овец и насыщающий волков. К тому же в 1816 г. Оуэн открыл в Нью-Ленарке «Новый институт формирования характера», где ребенок воспитывался с ясельного возраста до 17 лет. С раннего возраста производительный труд сочетался здесь с занятиями в вечерней школе.

И все-таки Оуэн был не удовлетворен. Ведь его рабочие оставались, по собственным его словам, его «рабами», лишь поставленными в сравнительно благоприятные условия. А в остальном мире ничего не менялось.

Оуэн выступает в это время инициатором «гуманного фабричного законодательства» и целых пять лет ведет неустанную борьбу за новый фабричный закон. И что же? В 1819 г. парламент принимает -- в очень урезанном, точнее в изуродованном виде -- закон, незначительно ограничивающий женский и детский труд.

После всех этих бесплодных попыток усовершенствовать мир капитала Оуэн переходит на позиции социализма, выдвигает идею трудовых коммун как ячеек будущего общества. Он даже предпринимает попытку практически воплотить свои новые идеи. С этой целью в 1824 г. Оуэн устремляется в Америку: ведь в Новом свете, где нет вековых частнособственнических и эксплуататорских традиций, естественнее будет создать коммунистическую производственную ячейку. В штате Индиана в 1825 г. основывается трудовая коммуна «Новая Гармония». На это было затрачено четыре года жизни и почти все состояние Оуэна. К 1829 г. обнаруживается полная неудача этой затеи.

Но Оуэн не складывает оружия. Ему остается еще без малого 30 лет жизни, и все эти годы он ведет самую активную деятельность: участвует в рабочем профессиональном и кооперативном движении, неустанно пропагандирует идею преобразования общества на коммунистических началах. Издает для этого журналы, книги, брошюры, читает лекции. После 1834 г. Оуэн не играл большой роли в общественной жизни, хотя продолжал много писать, издавал журналы и неутомимо проповедовал свои взгляды.

Осенью 1858 г. Оуэн, имея от роду 87 лет, поехал в Ливерпуль и на трибуне митинга почувствовал себя плохо. Отлежавшись в течение нескольких дней, он вдруг решил отправиться в свой родной город Ньютаун, где не был с детства. Там он и умер в ноябре 1858г.

Экономическая концепция

Среди всех социалистов Роберт Оуэн представляется чрезвычайно оригинальной и даже единственной фигурой. Где можно было бы найти другого такого же человека, который, как он, был бы крупным фабрикантом и одним из князей индустрии своего времени? И социализм Оуэна был не простой филантропией доброго хозяина. Правда, он не был социалистом-революционером: он отказался принять участие в чартистском движении, которое ныне показалось бы весьма безобидным. Он никогда не намечал целью рабочих экспроприацию капиталистов, он пропагандировал идею создания новых капиталов, и еще ныне в этом заключается разница между кооператистской и коллективистской программами. Тем не менее он был социалистом в истинном смысле этого слова и даже коммунистом. Он даже, вероятно, первым водрузил имя социализма как знамя.

С другой стороны, хотя он был большим охотником до построения утопических общин, скоро угасавших, однако вместе с тем он не переставал быть инициатором бесчисленных реформ и учреждений самого практического характера, которые после него расширились и выросли, -- это так называемые патрональные учреждения.

Он начал с патрональных учреждений. На его фабрике в Нью-Ленарке были уже осуществлены почти все те институты, которые впоследствии будут фигурировать в социальных отделах выставок: рабочие жилища с садиками, столовые, фабрично-заводские лавки, сберегательные кассы и т.д.

Кроме того, он на полвека предупредил фабричное законодательство:

1) понизив рабочий день для взрослых с 17 до 10 часов;

2) отказавшись пользоваться трудом детей в возрасте ниже 10 лет и создав для них школы, которые впервые были светскими;

3) уничтожив штрафы, которые были тогда весьма обычны.

Но, видя, что ни его пример, ни даже его промышленный успех не могут сделать хозяев приверженцами его идей, он попытался привлечь на свою сторону правительства -- сначала правительство своей страны, а затем и иностранные -- и таким образом на основании закона получить те самые реформы, которые он хотел бы иметь от доброй воли правящих классов.

Раньше лорда Шефтсбери он начал кампанию за ограничение труда детей на фабриках и способствовал принятию закона 1819 г, который установил девятилетний возраст для детей, работающих на фабриках; Оуэн же требовал десяти лет.

Обескураженный тем, что ему удалось так мало получить с этой стороны, и констатировав немощь этих двух сил, хозяев и государства, служить социальному прогрессу, он обратился к третьей силе -- ассоциации. На нее он возложил создание новой среды для разрешения социальной проблемы.

Создание социальной среды

Создание социальной среды -- основная идея Оуэна, которая руководит им во всех его разнообразных попытках; и осуществления этой идеи он ждал то от хозяев, то от государства, то, наконец, от кооперации.

В этом смысле можно сказать, что Оуэн был отцом того, что социологи ныне называют этиологией, т.е. приспособлением и подчинением человека среде. Человек по природе своей не хорош и не плох, он то, что делает из него среда. Если в настоящее время человек плох, то это случилось потому, что экономический и общественный строй отвратителен. Но следует отметить, что Оуэн, по-видимому, не придавал никакого значения естественной среде, которая в других школах, например в школе Ле Плея, составит существенный фактор. Он видит только социальную среду, созданную или воспитанием, или законодательством, или обдуманным действием индивидов. Изменим среду -- и человек изменится. Только Оуэн, по-видимому, не замечает ошибки в этом рассуждении: ибо, если человек -- продукт среды, то непонятно, как он может изменить эту среду, или, -- чтобы прибегнуть к вульгарному образу, -- как он, распростертый на земле, может встать на ноги, подтягивая себя за волосы.

С нравственной точки зрения эта детерминистская концепция, очевидно, клонилась к отрицанию всякой ответственности индивида, всякой мысли о заслугах или о проступках, о похвале или порицании, о вознаграждении или наказании, так как индивид не может быть не чем иным, как тем, что он есть.

С тем большим основанием он исключал всякое религиозное влияние, особенно же христианскую религию. Это замечание не излишне, так как оно объясняет, почему Оуэн не нашел никакой поддержки в английском обществе, возмущенном доктриной, которая казалась ему циничной проповедью атеизма, хотя на самом деле Оуэн был деистом.

С экономической точки зрения эта доктрина приходила к самому абсолютному эгалитаризму, к вознаграждению по потребностям, а не по способностям, ибо на каком основании большая интеллигентность, или большая сила, или даже большее трудолюбие будет создавать право на большее вознаграждение, если все это является исключительно результатом обстоятельств? И вот почему ассоциации Оуэна были коммунистическими.

Оуэн вынужден был признать, что ему не удалось создать среды, которая пересоздала бы человека. Отказавшись от претензии создать отдельные составные части новых обществ, он попытался отыскать решение вопроса в существующем обществе, ограничившись выкорчевыванием наводнивших его паразитических растений.

Тут я подхожу ко второй важной идее Оуэна.

Уничтожение прибыли

Для того чтобы изменить экономическую среду, нужно, прежде всего, уничтожить прибыль. Стремление к прибыли -- вот главное зло, первородный грех, запрещенный плод райского сада, который привел к падению человеческого рода. Что такое, действительно, прибыль? Это некоторый плюс к своей цене. Следовательно, уже по своему определению -- несправедливость, ибо справедливой ценой является своя цена: продукты должны продаваться за то, что они стоили, -- ни дороже, ни дешевле. Но прибыль не только несправедливость, она постоянная опасность, истинная причина экономических кризисов перепроизводства или скорее недопотребления, ибо благодаря ей рабочий не может купить продукта своего труда и, следовательно, потребить эквивалент того, что он произвел. Как он сможет это сделать, если продукт, вышедший из его рук, тотчас же повышается в цене, которая делает его недоступным для человека, создавшего его, или для того, который доставил столько же труда, сколько пошло на него, и может предложить за него в форме покупной цены лишь ценность, равную его труду?

Как достичь уничтожения такого паразитического повышения? Прежде всего, недостаточно ли будет для уничтожения прибыли естественного воздействия конкуренции, при условии, если она станет совершенно свободной и полной? Экономисты отвечают на этот вопрос положительно. Но Оуэн так не думал. Для него, наоборот, конкуренция и прибыль представляются нераздельными, ибо если одна есть война, то другая -- военная добыча.

Следовательно, нужно было изобрести какую-нибудь комбинацию для уничтожения прибыли, а вместе с ней «всех этих приспособлений, которые создают безграничное желание покупать дешево и продавать дорого». Но ведь орудием прибыли являются деньги, денежные знаки, с помощью их, очевидно, она реализуется. Благодаря деньгам она проскальзывает во всякий обмен, и становится осуществимой аномалия продажи товара по цене высшей, чем его стоимость. Следовательно, надо покончить с деньгами, надо заменить их бонами труда (labour notes). Бона будет истинным знаком ценности, высшим, чем деньги, ибо если труд есть причина и субстанция ценности, то вполне естественно, чтобы он был также и мерилом ее. Как видно, Оуэн воспринял теорию Рикардо о ценности, но сделал из нее неожиданные выводы.

Сколько часов труда будет стоить продукт, столько бон труда получит его производитель, когда он захочет его продать, -- ни больше, ни меньше, и столько же должен будет дать потребитель, когда он захочет его купить, -- ни больше, ни меньше. Таким образом, прибыль будет уничтожена.

Анафемы против денег не новость, но что было поистине нового в этом «открытии, по словам Оуэна, более важном, чем открытие руд в Мексике и Перу», так это замещение денег бонами труда. Известно, как все социалистические школы будут эксплуатировать эту «руду». Однако надо отметить, что этот план не согласовался с коммунистическим идеалом Оуэна, по которому полагалось «каждому по его потребностям», ибо боны труда, очевидно, заключают в себе, как впоследствии категорически скажет коллективистская школа, «вознаграждение, пропорциональное труду каждого», -- тогда зачем же вводить в обмен эти бухгалтерские расчеты, если с помощью их нельзя учесть распределение?

Оставалось узнать, могло ли быть осуществлено на практике это устранение с рынка денег? Была сделана попытка создания в Лондоне «Рынка справедливого обмена», которая была оригинальнейшим и интереснейшим эпизодом в оуэнистском движении, хотя, по правде сказать, Оуэн отказывался признать себя ее организатором. Это было кооперативное общество со складом, куда мог прийти каждый член общества с продуктом своего труда и получить за него цену в бонах труда, цену, исчисленную по количеству часов труда, которое пошло на производство его продукта и которое член общества указывал сам. Эти продукты, сделавшись товарами, сохранялись на складе с указанной на них в часах труда ценой и отдавались в распоряжение членов общества, которые захотели бы их купить. Последним нужно было только уплатить указанную на этикетке цену в бонах труда. Благодаря этому всякий рабочий, который затратил десять часов труда на изготовление, например, пары башмаков, мог быть уверен, что получит здесь любой товар, стоящий столько же часов труда. Таким образом, он получал точный эквивалент своего труда, и прибыль была изгнана. С другой стороны, посредник, который ныне кладет себе в карман прибыль, -- промышленник или торговец -- был вытеснен благодаря установлению непосредственной связи между производителем и потребителем. Проблема была, таким образом, решена.

Этот эксперимент удался не лучше, чем эксперимент с коммунистическими колониями, и продолжался не долго. Только весьма несовершенные познания, которые имели тогда о законах ценности, могут извинить реформаторов, ожидавших от этих экспериментов иного результата. Тем не менее, они отмечают важную дату в истории экономических доктрин, потому что они представляют собой первый этап в целом ряде систем, которые потом будут последовательно заниматься разрешением той же проблемы, хотя и при помощи различных способов.

Впрочем, все эти приспособления, преследовавшие цель устранения денег из области обмена, имели лишь второстепенное значение. Но основная идея их -- идея уничтожения прибыли -- останется и реализуется, по крайней мере, отчасти, в учреждении весьма солидном и принявшем широкие размеры, которое распространится на весь мир, а именно в потребительских обществах. Последние начали размножаться одновременно с возникновением «Рынка справедливого обмена», но они примут свою окончательную форму только через десять лет, когда рочдельские пионеры учредят потребительские общества.

Действительно, потребительские общества приняли за правило или не получать барышей, или возвращать их своим членам пропорционально закупкам, что, очевидно, одно и то же, ибо здесь нет прибыли, а есть только ristoumes (возврат). И чтобы достичь этого, они поступают так же, как Оуэн, т.е. приводят в контакт производителя и потребителя посредством устранения посредников. Но нужно отметить, что такое устранение прибыли совершается без всякой необходимости прибегать к устранению денег. Солидарность между деньгами и прибылью, которую думали констатировать Оуэн, а после него многие другие социалисты, оказывается воображаемой. Известно, что при непосредственном обмене образуются чрезмерные прибыли, например в торговле с Экваториальной Африкой обменивают ружья, оценивающиеся в пять раз выше своей стоимости, на каучук, оценивающийся в одну треть своей стоимости, что составляет норму прибыли 1500 процентов. На самом же деле деньги поспособствовали только установлению большей точности при исчислениях цен, позволили, например, исчислять и сводить норму прибылей к бесконечно малым пропорциям для каждой единицы, например к одному сантиметру на метр бумажной ткани, что было бы совершенно невозможным при существовании непосредственной мены или даже при наличии бон.

Поскольку кооперативная ассоциация стремится к уничтожению прибыли, она останется самым значительным результатом деятельности Оуэна и достаточна для того, чтобы создать ему славу. Однако, по-видимому, его участие в этом великом движении было не совсем сознательно. Правда, выражение «кооперация» ежеминутно выходит из-под его пера, но это выражение не имело тогда современного смысла, а обозначало просто коммунизм. Что же касается кооперативных потребительских обществ в форме магазинов для продажи, то Оуэн не только не требовал признания за собой инициативы учреждения их, но и категорически отказывался признать их отпрысками своей системы. Он видел в них лавки или филантропические учреждения, недостойные его идеала. И совершенно правильно: эти общества не были тогда тем, чем они сделались потом. Все-таки он мог еще видеть нарождение рочдельского потребительского общества, в числе двадцати восьми пионеров которого шесть были его последователями, а двое, Чарльз Ховарт и Вильям Купер, были душой этой бессмертной ассоциации. Но Оуэну было тогда 73 года, и, по-видимому, он даже не заметил рождения этой своей «дочери», так поздно появившейся на свет, которая, однако, больше, чем все другие дела его долгой жизни, оставит потомству его имя, если не совсем спасет его от забвения.

Последователи

Оуэн не оставил школы в собственном смысле этого слова, кроме кооперативной школы. Но все-таки у него было несколько учеников, которые стремились к проведению в жизнь его теорий, из них особенно один, который долгое время оставался в неизвестности и только в наши дни открыт и вознесен до небес. Это Вильям Томпсон, главное произведение которого -- «Исследования о благоприятнейших для счастья людей принципах распределения богатства» (1824).

Томпсон глубже, чем Оуэн, обосновал идею, что рабочий не получает целого продукта своего труда, и таким образом подготовил путь для теории «прибавочной стоимости» и «неоплаченного труда». И, подобно Оуэну, он не проповедовал в качестве меры против этого зла экспроприацию приобретенных богатств, а только пропагандировал организацию новых форм предприятий, в которых рабочий мог бы сохранить для себя полный продукт своего труда, а это и есть как раз программа кооперативов.

Заключение

Несмотря на то, что идеи, схожие с коммунистическими, появлялись и развивались во многих сочинениях XVI-XVIII вв., свой бесспорно классический период они пережили в трудах Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Социалисты-утописты XIX века внесли ценный вклад в экономическую науку, впервые указав на исторически переходящий характер капитализма, отметив, что капиталистические отношения не являются вечными и естественными.

Развитие человеческого общества они рассматривали как исторический процесс, в котором происходит смена предшествующей стадии другой, более высоко развитой.

Классики буржуазной политической экономии считали капитализм вечным и естественным строем. В противоположность им социалисты-утописты вскрывали пороки и язвы капитализма, его противоречия, указывая на бедность и нищету трудящихся масс. Критикуя капиталистический способ производства, социалисты-утописты заявляли, что на смену ему должен прийти такой общественный порядок, который принесет счастье всем членам общества. Их критика капитализма была острой и гневной, способствовала просвещению рабочих и подготовке условий для восприятия идей научного социализма.

В своих проектах будущей справедливости социальной системы социалисты-утописты предвидели многие черты социалистического общества, не ограничивались требованием реорганизации потребления и распределения, а выступали с идеей преобразования самого производства.

Хотя у течения социализма-утопизма существовало множество последователей, теория практически никак не материализовалась, но получила своё развитие в трудах других учёных. Воочию видя слабость, необоснованность теоретических воззрений социалистов-утопистов и беспомощные попытки построить реальные коммуны, сторонники социалистической идеи попытались подвести под коммунизм более надежный фундамент. За решение этой исторической задачи взялся немецкий ученый, философ, экономист Карл Маркс, глубоко проникнувший в суть хозяйства и выработавший собственную систему взглядов на теоретическую экономику (политическую экономию).

Список использованных источников

1. Е.А. Мильская, И.М. Зайченко, С.С. Гутман. Экономическая теория. История экономических учений. СПб: Издательство Политехнического университета, 2005.

2. Школьный философский словарь / Под ред. Т.В. Горбунова, Н.С. Гордиенко, В.А. Карпунин и др. М.: Просвещение: АО «Учеб. лит.», 1995.

3. Ш. Фурье. Избранные сочинения. Том II. Новый промышленный и общественный мир или изобретение метода привлекательной и естественной индустрии организованной по сериям построенным на страстях. М.: ОГИЗ. Соцэкгиз, 1939г.

4. Е. Шацкий. Утопия и традиции. М.: «Прогресс», 1990.

5. А. Сен-Симон. Избранные произведения. М.; Л., 1948.

6. Р. Оуэн. Избранные сочинения: В 2 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

7. Утопический социализм: Хрестоматия / Под. ред. А.И. Володина. М.: «Политиздат», 1982.

8. Жид. Ш., Рист. Ш. История экономических учений: Пер. с фр. М.: Экономика, 1995.