Холодная война

3.2 Память о Холодной войне

В начале апреля 2007 года в обе палаты конгресса США был внесён законопроект об учреждении новой воинской награды за участие в холодной войне, поддержанный группой сенаторов и конгрессменов от демократической партии во главе с нынешним госсекретарём США Хиллари Клинтон. Медалью предлагается награждать всех служивших в вооружённых силах или работавших в государственных ведомствах США в период со 2 сентября 1945 года по 26 декабря 1991 года.

Как заявила Хиллари Клинтон, «Наша победа в холодной войне стала возможной только благодаря готовности миллионов американцев в военной форме отразить угрозу, исходившую из-за железного занавеса.

Наша победа в холодной войне стала огромным достижением, и те мужчины и женщины, которые проходили службу в то время, заслуживают награды».

Конгрессмен Роберт Эндрюс, представлявший законопроект в палате представителей, сказал: «Холодная война была глобальной военной операцией, крайне опасной и порой смертельной для храбрых солдат, моряков, лётчиков и морских пехотинцев, участвовавших в этой кампании. Миллионы американских ветеранов, которые служили по всему миру, чтобы помочь нам победить в этом конфликте, заслуживают получения уникальной медали в знак признания и уважения за их службу».

В США существует Ассоциация ветеранов холодной войны, которая также требовала от властей признания своих заслуг в победе над СССР, но сумела добиться лишь выдачи сертификатов министерства обороны, подтверждавших участие в холодной войне.

Ассоциация ветеранов выпустила собственную неофициальную медаль, дизайн которой был разработан ведущим специалистом Института геральдики при армии США Нэйдином Расселом.

Глава 4. Поражение в холодной войне

4.1 Фиговый листок «холодной войны»

Что вызывает к жизни эту мощь? Американские интерпретаторы потеряли фиговый листок «холодной войны». С полным основанием американские теоретики полагают, что, «несмотря на все риторические ухищрения, широкое определение американской политики в отношении внешнего мира остается тем же, что и в прежние десятилетия». Никогда США не согласятся с положением primus inter pares в многополярном мире. «Нравится вам это или нет, - констатирует Дэвид Каллео, - США будут продолжать играть роль гегемона в Европе и в Азии». Представляющий Брукингский институт Майкл О'Хэнлон полагает, что «мир слишком опасен, чтобы отстраняться от него, глобальное присутствие нельзя заменить ничем».

Лучший аналитик «холодной войны» - Дж. Л. Геддис: «Не многие историки готовы отрицать сегодня, что Соединенные Штаты были намерены доминировать на международной арене после второй мировой войн задолго до того, как Советский Союз превратился в антагониста». Консультант исследовательского центра «РЭНД корпорейшн» К. Лейн: «Советский Союз был значительно меньшим, чем это подавалось ранее, фактором в определении американской политики. На самом же деле после второй мировой войны творцы американской политики стремились создать ведомый Соединенными Штатами мир, основанный на превосходстве американской политической, военной и экономической мощи, а также на американских ценностях».

Теперь, когда угас (за ненадобностью) идеологический спор, в холодном свете современной реальности стало ясно по меньшей мере одно: начиная с выхода во внешний мир в 1942 г. США фактически никого не сдерживают, а следуют определенной и решительной стратегии которая имеет достоинства простоты и целеустремленности: мировое преобладание. Эта фраза была впервые официально употреблена в главном документе холодной войны, известном как НСК-68 (1950 г.), и с тех пор точнее других характеризует ту стратегию, для которой холодная война была лишь эпизодом. Речь идет о мировом преобладании над любыми силами (любым сочетанием этих сил) в целях контроля над международным развитием. Так что не будем предаваться самомнению: с Советским Союзом или без него Америка вышла бы на геополитические просторы и исчезновение яростно обличаемого противника ничего не изменило в сущности американского подхода к миру.

Словесное оформление стратегических усилий США после краха СССР пришло не сразу. После окончания холодной войны нашлось немало теоретиков, которых прельщают лавры нового Кеннана - стремление найти всеобъясняющую парадигму. При этом на смену теоретикам, утверждающим, что биполярность и многополярность более стабильны, пришли их идейные противники - апологеты однополярности как оптимальной международной системы. Теоретики однополярности исходят из того, что многополярная система менее стабильна, что следует воспользоваться результатом победы в «холодной войне».

Пиком стратегической определенности президента Буша-ст. стало предупреждение: «Соединенные Штаты считают своим жизненно важным интересом предотвращение доминирования на территории Евразии любой враждебной державы или группы держав». Джордж Буш пишет в мемуарах: «Мы просто обязаны вести за собой… Мы должны обеспечить предсказуемость и стабильность в международных отношениях. Ведь мы - единственная держава, имеющая необходимые ресурсы и репутацию… Если Соединенные Штаты не поведут за собой, в мире не будет руководства».

Демократы Клинтона просто не могли игнорировать тот факт, что США - крупнейший экспортер мира, больше зависящий от экспорта, чем, скажем, Япония, что заграничные филиалы американских компаний владеют большей долей мирового экспорта, чем компании на американской земле, что четверть американского ВНП зависит от мировой экономики. Придя к власти администрация Клинтона ввела термин «расширение зоны рыночной демократии». Находясь в Белом доме, президент Клинтон посчитал необходимым сравнить себя с Вудро Вильсоном, Гарри Трумэном, Теодором Рузвельтом и Франклином Рузвельтом - с теми президентами, которые олицетворяют глобальную активность американской политики. Cогласно принятому Пентагоном в 1992 г. директивному документу, «Соединенные Штаты должны предотвратить стремление крупных индустриальных наций бросить вызов нашему лидерству или попытаться изменить установившийся политический или экономический порядок».

В соответствии с законом Голдуотера-Николса (1986) президент Соединенных Штатов обязан публиковать ежегодно Декларацию о стратегии национальной безопасности США. Декларация 1995 г. имела название «Стратегия вовлечения и демократического расширения». Вторая администрация Клинтона поставила во главу угла стратегию «вовлечения и расширения». Теоретическим вкладом государственного секретаря Мэдлин Олбрайт явилось выражение: «Америка - это страна, без которой невозможно обойтись». Она же пообещала, что «мы будем сохранять наше присутствие повсюду, где есть необходимость в защите наших интересов». Два члена Объединенного комитета начальников штабов - Ч. Крул (командующий морской пехотой США) и Дж. Джонсон (командующий военно-морскими операциями) возвестили, что «Соединенные Штаты не могут позволить никакому кризису эскалировать в угрозу себе». Начальник штаба армии Д. Раймер охарактеризовал армию США как «силы быстрого реагирования для глобальной деревни». Термин «благожелательная гегемония» стал почти штампом. Обрела черты постоянной дискуссия о необходимости сохранить положение единственной сверхдержавы при помощи следующих инструментов: «Простая логика, экономические стимулы, техническая помощь, новые соглашения. обмен информацией, насилие, угроза насилия, санкции, угроза санкций - и любая комбинация вышеперечисленного.» Что же касается потенциальных конкурентов Америки, то Медлин Олбрайт считает необходимым предупредить: «Те международные лидеры, которые настаивают на том, что мир является - или должен быть - многополярным, обязаны следить за тем, чтобы их собственная роль была согласована с их ответственностью… Эффективные коалиции являются следствием, а не альтернативой лидерству США».

В Вашингтоне думают о борьбе за природные ресурсы в мире, где 60% населения Земли будут горожанами, когда 95% прироста населения в мире придется на развивающийся мир, стремящийся преодолеть отсталость, эпидемии, вспышки насилия. Ни в одной стране мира не ведется столь страстная дискуссия о «битве за будущее».

4.2 Поражение в холодной войне

С тех пор, как в 1918 г. президент Вудро Вильсон представил свои Четырнадцать пунктов, или с тех пор, как в 1941 г. Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль опубликовали Атлантическую хартию, ни один деятель мирового уровня не проявил такой широты воззрений, какую показал Горбачев, выступая в Организации Объединенных Наций» - так начиналась передовая статья газеты «New York Times» от 8 декабря 1988 г. За день до этого советский руководитель произнес речь на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Из многих восторженных эпитетов, использованных в тексте статьи, газета для заголовка выбрала три: «отважный, искренний, героический». Американская печать не скупилась на похвалы.

На самом заседании Генеральной Ассамблеи ООН Горбачеву устроили овацию, вышедшую далеко за рамки норм дипломатического этикета. В этот момент Горбачев достиг наивысшего авторитета как лидер мирового уровня. В течение нескольких лет, куда бы он ни приезжал, его повсюду встречали с уважением и любовью. Не было в мире сколько-нибудь значительного политического деятеля, который не счел бы необходимым встретиться с ним. Неудержимый рост популярности Горбачева на международной арене, к сожалению, сопровождался падением его авторитета на родине.

В своей речи в ООН (которая остается одним из немногих документов нашего времени, стоящих того, чтобы перечитать его от начала до конца) Горбачев после анализа происшедших в мире изменений отметил необходимость «пересмотреть совокупность проблем международного сотрудничества с самих его основ». Заявив о необходимости «свободного выбора» для всех, он призвал к «совместным поискам пути, ведущего к верховенству общечеловеческой идеи над многочисленными центробежными силами, чтобы спасти, быть может, единственную во Вселенной цивилизацию... Каждый из нас должен участвовать в процессе все более широкого единства мира». «Необходимо, - добавил Горбачев, - сделать ставку на интернационализацию диалога и переговоров». Он ратовал за приверженность конструктивным идеям ООН, а затем пошел дальше, призвав государства «по-новому посмотреть на свое отношение к такой уникальной организации, какой является ООН». Выдвинув серию предложений, Горбачев подвел итог: «Наш идеал - это мировое сообщество правовых государств, которые подчиняют правовым принципам и свою внешнюю политику». Понимая, что его могут обвинить в романтическом идеализме, Горбачев все же объявил об одностороннем сокращении СССР своих вооруженных сил на полмиллиона человек, сопровождаемом выводом воинских частей из нескольких иностранных государств. Несмотря на сложность проблемы, он заявил о возможности «перехода от милитаристской экономики к экономике разоружения».

Горбачев еще раз подтвердил, что его заявления на публике не расходятся с позициями, высказанными в частных беседах. Несмотря на занятость внутренними проблемами страны, он всегда уделял существенную часть своего времени встречам с видными зарубежными представителями. Ему нравилось не только обсуждать крупнейшие политические проблемы того времени, но и углубляться в дискуссии более общего, концептуального или «философского» плана, как он любил говорить. Именно по такому случаю, в связи с беседой Горбачева с президентом Рейганом, один из присутствовавших на ней американцев - председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Пауэлл - про себя, как он потом признался, подумал: «Боже мой, этот человек настроен серьезно!».

Резонанс, вызванный речью Горбачева, был столь широким потому, что она не была обычным заявлением о намерениях - за ней стояла целая серия конкретных действий, прежде всего в сфере ограничения вооружений. В Вашингтоне был заключен договор по сокращению пресловутых «евроракет» - ракет среднего радиуса действия, и не только в Европе, но и в Азии: СССР в конце концов согласился с предложенным Рейганом «нулевым вариантом» без оговорок, в отрыве от проблемы возможных договоренностей по другим видам стратегических вооружений. Таких договоренностей еще не было. Но удалось оживить переговоры на многих направлениях - как по сокращению советских и американских ядерных сил (СТАРТ), так и по значительному сокращению обычных вооруженных сил и вооружений обоих военных блоков.

Горбачев принял принцип асимметричных сокращений. Практически СССР шел на более масштабные (по сравнению с западными оппонентами) сокращения оружия: он должен был вывести и уничтожить 1500 ракет средней дальности, американцы - 350.

Вот еще один красноречивый факт: когда Горбачев выступал в ООН, вывод советских войск из Афганистана был уже начат. Прошло почти три года с того времени, как он в самом узком правительственном кругу впервые высказал на сей счет свои намерения. Кто-то заметил, что с тех пор много воды утекло. На самом деле с честью выйти из такой войны, как афганская, не так уж просто. Это очень хорошо знали американцы по своему вьетнамскому опыту. Они знали это тем лучше, что поставляли в Афганистан оружие, обращенное против советских вооруженных сил, а также поскольку в их среде высказывались и те, кто предпочел бы до бесконечности затягивать войну в Афганистане, чтобы еще больше «обескровить» Советский Союз. Окончательное решение о выводе войск было принято на Политбюро ЦК КПСС 13 ноября 1986 г. в обстановке строжайшей секретности. Вопрос вызвал было спор, однако после доклада маршала Ахромеева, из которого следовало, что война проиграна, самому Громыко ничего не оставалось делать, как согласиться. Был установлен срок окончательного вывода войск - один или два года. Запоздали только на несколько месяцев.

Официальное заявление о выводе войск было сделано Горбачевым 9 февраля 1988 г.; американцы были проинформированы об этом раньше. Вывод войск начался в мае того же года, после заключения соглашения с Пакистаном и США в Женеве при содействии ООН. Но даже на заключительной стадии вывода войск Горбачев неоднократно оказывался под давлением афганской стороны, добивавшейся согласия на проведение новых военных операций - массированных бомбардировок противостоящих правительству Кабула войск, производимых с самолетов, базирующихся на советской территории, или наземных операций против сосредоточений противника вокруг отдельных городов. В обоих случаях просьбы афганского лидера Наджибуллы получали в Москве одобрение, в том числе со стороны Шеварднадзе, то есть им оказывалась более чем авторитетная поддержка, ибо министр иностранных дел был не только одним из лидеров перестройки, но и главой рабочей группы Политбюро по Афганистану. Горбачев в обоих случаях держался твердо и отвергал любое дальнейшее использование советских сил в этом конфликте.

Вывод войск проходил организованно и завершился 15 февраля 1989 г. Советский экспедиционный корпус, сосредоточившись на трех плацдармах, покинул сначала приграничные зоны и отдельные районы. Затем - округ Кабула. Столица и прилегающая территория были оставлены в последний месяц. Командующий генерал Громов последним покинул Афганистан, пройдя по пограничному посту вдоль развевающихся знамен, В последний раз советская армия вела себя с достоинством, не посрамив своих традиций. Вскоре она познает тяжелые времена. Правительство Наджибуллы благодаря непрекращающимся советским военным поставкам сумело удержаться у власти еще три с половиной года. Затем оно было свергнуто. Однако на его смену не пришло демократическое правительство. Гражданская война так и не прекратилась. Она продолжается до сих пор, и будущее Афганистана остается более прежнего неопределенным.

4.3 Примирение с Китаем. Тяньаньмень

холодный война маршалл доктрина

Вывод войск из Афганистана дал решающий импульс примирению с Китаем. Сближение потребовало многотрудных дипломатических усилий с обеих сторон. В действительности Афганистан был не единственным и не главным препятствием. И даже противостояние войск на границе не было главным препятствием, войска там могли быть и действительно были отведены от границ и сокращены. Самой болезненной проблемой было наслоение противоречий в Индокитайском регионе: во-первых, конфликт между Китаем и Вьетнамом, союзником СССР; во-вторых, гражданская война в Камбодже, которая была составной частью первого конфликта.

Весь характер этих проблем был таков, что один из ближайших коллег Горбачева даже заявил, что «ключ к нормализации лежит скорее в Ханое, нежели в Москве или Пекине». Переговоров между двумя странами и первых визитов китайских руководителей в СССР было недостаточно, чтобы рассеять всякую напряженность. Понадобились встречи с третьей заинтересованной стороной. Зеленый свет дала беседа Горбачева с вьетнамским руководителем Нгуен Ван Линем в июле 1988 года. В этих контактах была заложена основа того, что впоследствии станет и что до сих пор остается решением камбоджийской проблемы при участии ООН.

4 февраля 1989 г., в дни, когда завершалась афганская эпопея, наследник, ученик и одновременно противник Мао - Дэн Сяопин - принимал в Шанхае Шеварднадзе. Их беседа предшествовала встрече в Пекине в мае того же года Дэн Сяопина и Горбачева. Разногласия, имевшие место на протяжении тридцати лет, были преодолены. Прошлое было отодвинуто в сторону, но не забыто. Каждый признавал свою долю вины, думая, однако, что у другого она больше. Во всяком случае, время взаимных обвинений прошло. Надо было начинать строить будущее, основанное на партнерских отношениях двух великих государств, а не на соперничестве между двумя коммунистическими партиями. Это было, пожалуй, одним из самых больших достижений «нового мышления» и политики, которую оно породило. Если удалось не все, то в этом на сей раз не виноваты ни Москва, ни Пекин.

Пребывание Горбачева в КНР было сокращено, официальная программа визита ограничена, а внутренние события в Китае ослабили его резонанс. В дни этого «визита примирения» Пекин был охвачен студенческими манифестациями в окружении армии. В центре города, через который проходил официальный маршрут советских гостей, проводились стихийные митинги и голодовки протеста с требованиями дать и Китаю больше демократии. Не исключено, что репутация гостя и его перестройка способствовали развитию событий. Как только Горбачев уехал, китайские власти с помощью кровавого применения вооруженных сил подавили выступления. Эпицентром столкновений стала площадь Тяньаньмэнь в самом центре города. Китайская трагедия быстро затмила эффект от поездки Горбачева. Волнения в Пекине тяжело сказались и на политической борьбе в Москве.

При Дэн Сяопине в Китае проводилась серия важных экономических реформ. Начало им было положено в 1979 году - раньше, чем в СССР. В течение нескольких лет - последние годы брежневского «застоя» и последовавших за ним междуцарствия и геронтократии - китайский премьер стимулировал советских реформаторов.

Несмотря на разницу в историческом развитии, происходящее в Пекине всегда интересовало Москву, в том числе и при Горбачеве. Противникам перестройки и даже некоторым нерешительным ее сторонникам подавление выступлений на площади Тяньаньмэнь казалось примером для подражания для наведения порядка в СССР. Горбачев никогда не прислушивался к советам такого рода, хотя в середине 1989 года он еще располагал средствами для принятия подобных мер; так, по крайней мере, говорил один из его наиболее близких сотрудников. Горбачев не хотел делать этого, так как понимал, что тогда наступит конец его «гордой мечте построить демократию в собственной стране», осознавая, к тому же, что одной «Тяньаньмэнь» в СССР не обойдешься: возможно, их понадобится несколько - самая настоящая «кровавая баня».

Влияние китайских событий ощущалось и по другим направлениям. В самом горбачевском лагере и в еще большей степени среди колеблющихся укрепилась идея, что невозможно, а значит, и ошибочно пытаться проводить реформу экономической и политической систем одновременно. Лучше провести сначала одну, а потом уже другую реформу. Китайцы, как казалось, доказали, что можно изменять экономическую систему, не затрагивая политического устройства. Горбачев был уверен в обратном. Но даже в наиболее радикальной среде (и к этому вопросу мы еще вернемся) получила развитие мысль, что в России только авторитарное правительство - пусть и не такое, как прежние, но все же способное действовать с помощью железного кулака - в состоянии проводить какие бы то ни было реформы. Результатом было дальнейшее дробление политических сил, поддерживавших перестройку и ослабление позиций Горбачева-реформатора.

4.4 Прощай, Восточная Европа!

Изменение отношений со странами Восточной Европы, или, как их раньше называли в Москве, «социалистического содружества», с самого начала было одной из характерных черт политики Горбачева. Не все это заметили за рубежом или, по крайней мере, не все в это поверили. Возможно, не сразу поверили и сами заинтересованные лица.

На встречах с главами союзных стран или на заседаниях совместных органов (Совета Экономической Взаимопомощи и Организации Варшавского Договора) Горбачев делал заявления, что СССР не намерен больше вмешиваться в их внутренние дела и что, таким образом, каждая страна должна сама выбирать путь дальнейшего развития.

Горбачев подробно рассказывал о перестройке, объяснял, почему он считал ее благотворной для судеб социализма, приводя при этом убедительные, как он думал, аргументы. Он не настаивал, чтобы другие следовали его примеру, не стремился к тому, чтобы в каждой стране к власти пришли сторонники его идей либо верные ему люди. И действительно, ни в одной из этих стран не произошло заметных изменений в руководящих кругах.

Внешне все шло, как и раньше. График официальных мероприятий, съездов, государственных визитов оставался неизменным. Горбачев совершал поездки в страны-союзницы. Со временем все больше людей оказывали ему горячий прием. Проявления симпатии к нему становились все более непосредственными, искренними. Никакого другого советского руководителя в этих странах так еще не встречали. В нем видели олицетворение реформ, перестройки - одним словом, перемен. В каждой стране были люди, которые хотели видеть своего собственного «Горбачева». Тем более неприязненно реагировали местные руководители, особенно в странах, враждебно настроенных по отношению к реформизму.

Только с поляком Ярузельским у Горбачева были хорошие личные отношения. С венгром Кадаром они были довольно прохладными, но, во всяком случае, уважительными. То же самое с Гусаком; с другими чехословацкими руководителями - просто холодными. Очень скверно складывались взаимоотношения с немцем Хонеккером, болгарином Живковым и особенно с румыном Чаушеску (после встречи с последним Горбачев сказал, что тот «плохо кончит»). Большая часть из них не принимала и не понимала перестройку, считая ее губительной. В поведении руководителей этих стран больше всего поражает, что никто, за исключением, может быть, поляков и венгров, не попытался своевременно начать какие-нибудь изменения, дабы приспособиться к новой ситуации, сложившейся из-за разлада с бывшим московским покровителем. Чехословацкие руководители только и делали, что умоляли Горбачева не осуждать приведшее их к власти военное вторжение 1968 года. Возможно, они надеялись не на то, что Горбачев одумается, а на то, что верх возьмет кто-нибудь из его мощных соперников, с которыми можно будет поддерживать доверительные отношения.

Когда в середине 1988 года развитие советской политики пошло ускоренными темпами, события в Восточной Европе приобрели обвальный характер и в 1989 году пошли в таком быстром и бурном темпе, которого никто, включая их участников, никогда не ожидал. Для детального рассмотрения всего, что произошло в Восточной Европе за эти два года, понадобились бы подробное описание событий и специальный анализ таковых для каждой страны в отдельности. Но это не входит в нашу задачу. Те выводы, которые мы сделаем, будут носить довольно общий характер. В частности, они обходят стороной вопрос о каком бы то ни было воздействии извне на длинную цепь событий. На эту тему еще нет достаточно документов. Мы только ограничимся кратким изложением наиболее важных моментов общеизвестных фактов, особенно с точки зрения их влияния на ситуацию в СССР.

В каждой стране были серьезные причины для недовольства и формирования оппозиционных сил. Они были хорошо организованы и открыто действовали в Польше и Венгрии.

В других странах оппозиция действовала более скрыто - на манер русского «диссидентства». Находившиеся у власти коммунистические партии могли бы использовать в игре имевшиеся у них козыри, но в течение нескольких месяцев они их лишились. Надо отметить два фактора: в большинстве находившихся у власти компартий предшествующие попытки реформаторского толка потерпели поражение и были преданы забвению, а руководители не предпринимали ни малейших усилий к достижению согласия демократическим путем. Оба эти фактора становились решающими, когда общественное мнение начало осознавать, что Москва не пошевелит и пальцем, чтобы спасти какое-либо из правительств стран-союзниц.

Процесс начался в Польше, где правящая группировка в феврале 1989 года организовала «круглый стол» с участием «Солидарности» и католической церкви. Вскоре «круглый стол» превратился в подлинные переговоры о согласовании путей выхода из кризиса. Поначалу было найдено компромиссное решение, оставившее у власти армию и компартию, но открывшее двери парламента для сильного меньшинства, избранного в ходе свободных выборов. Последние, однако, обернулись настоящей катастрофой для власть имущих.

В это же время в Праге серия манифестаций, последовавших за студенческими выступлениями, в кратчайший срок приобрела такой массовый характер, что неуверенные попытки полиции подавить их силой ни к чему не привели. После небольшой паузы в результате мирных переговоров коммунисты вышли из правительства, которым руководили более 40 лет.

Под влиянием событий в Варшаве и Праге нечто подобное произошло и в Болгарии. Здесь процесс развивался медленнее, так как коммунистам удалось быстрее перестроиться и сохранить тем самым большое число голосов избирателей, что свидетельствовало об укоренении их связей в обществе.

В Венгрии, где политический плюрализм развивался спонтанно, удаление коммунистов из правительства происходило более мирным путем - путем свободных выборов.

Единственной страной, где потребовалось восстание и было применено насилие, стала Румыния. В декабре Чаушеску был свергнут разъяренной толпой, арестован и вскоре убит полицией.

В то же время Польша, как бы стоявшая у истоков этого процесса и где часть коммунистов еще находилась у власти, казалось, отстала от всех остальных. Но и там после всеобщих выборов представители прежнего режима были удалены из правительства. Позже глава «Солидарности» Лех Валенса сменил генерала Ярузельского на посту президента Республики.

Особенно радикальными эти изменения стали в 1990 году. Сначала представлялось, что перемены коснутся лишь руководства каждой из стран и что новые правители, настроенные провести ряд экономических и политических реформ, намерены сохранить общие черты общества, построенного за четыре трудных десятилетия. Однако вскоре стало ясно, что новые руководители нацелились на самый настоящий демонтаж социализма в любом его проявлении. Под влиянием радикального либерализма, доминировавшего последнее десятилетие в Великобритании и в Соединенных Штатах, они торопились восстановить классический капитализм. Их не смущало возвращение к тем специфическим формам экономического и социального порядка, которые существовали в каждой из этих стран до второй мировой войны. Предвоенные режимы были взяты за образец несмотря на то, что все они прошли через период парализующего кризиса и тяжелой смуты. Переход к рынку, который раньше в ходе дискуссий представлялся как целенаправленный отход от жестких рамок административного планирования и централизованного управления экономикой, стал идеологическим мотивом для оправдания выбора нового пути развития.

Быстрое падение коммунистических правительств и их репрессивных структур было, как представлялось, неизбежным. Такие резкие перемены в странах, до недавнего времени считавшихся «братскими», не могли не оказать сильного воздействия на политическую жизнь в СССР. Они внесли в дискуссии о перестройке стремление к форсированию событий, чего раньше никогда не отмечалось. Застигнутые врасплох горбачевские руководители проявляли к новым правителям лояльность и нежелание влиять на сделанный ими выбор, даже когда он вел к ликвидации социализма. Они старались показать, сколь серьезным было их «новое мышление». Однако в реальности дело обстояло сложнее.

Страны Восточной Европы были не только частью того, что Москва с 1956 года называла «мировой системой социализма». Они составляли существенную часть целого международного бастиона, выстроенного после войны вокруг СССР как условие первостепенной важности для его безопасности и экономического роста. Вместе с СССР они входили в состав СЭВ и Варшавского Договора. После некоторого колебания новые руководители этих стран заявили о намерении распустить обе организации. Речь здесь шла о намерении, продиктованном только политическими соображениями. В жертву им были принесены даже рациональные экономические интересы, что особенно очевидно в случае с СЭВ.

Каким бы малоэффективным и громоздким он ни был, для экономики стран-участниц Совет представлял собой наиболее важное средство международного партнерства. Советские руководители пытались спасти СЭВ. Другие хотели ликвидировать его в считанные месяцы. Как ни парадоксально, переход к рынку начался с разрушения единственного и широкого международного рынка, которым располагали производственные структуры стран-участниц. Столь резкому повороту событий способствовала иллюзия новых руководителей, что они быстро смогут войти в Европейское экономическое сообщество.

С самого начала развернулось своего рода соревнование между правительствами различных стран, с тем чтобы доказать свою пригодность для вступления в Сообщество.

В общей антисоциалистической тенденции исключение составляла Югославия, хотя она никогда не входила в коллективную «систему» восточноевропейских государств, сохраняя, однако, многочисленные связи с ней. Но Югославия стала первой жертвой того, что вскоре произошло в СССР: она тоже оказалась втянутой в процесс внутренней дезинтеграции.

Варшавский Договор, продленный в 1985 году еще на двадцать лет, ожидала та же судьба, что и СЭВ. Советские руководители пытались спасти Договор, согласившись радикально преобразовать его. Они рассчитывали на параллельную эволюцию Североатлантического блока. Однако время было упущено. Смертельный удар был нанесен из Германии.

4.5 Объединение Германии

Стержнем всего послевоенного устройства Европы был факт разделения Германии на два противостоящих государства. Это было главным следствием начала агрессии и поражения нацизма, а затем холодной войны. Советскому Союзу раздел Германии казался лучшей гарантией безопасности. В этом отношении Горбачев также отошел от позиций своих предшественников, придя очень скоро к убеждению, что рано или поздно объединение Германии все равно произойдет. Он рассматривал эту тенденцию как поступательный исторический процесс, который должен был завершиться в рамках нового, более гармоничного европейского устройства после завершения строительства того «общеевропейского дома», который стал бы гарантией безопасности для всех. Однако события 1989 года в Германии опрокинули его расчеты. Послевоенное европейское устройство рухнуло в течение нескольких месяцев, а плана создания новой системы на континенте еще не было.

Отношения между правительством Горбачева и руководителями Германской Демократической Республики никогда не были хорошими. Так же как раньше, старый Хонеккер, глава ГДР, и его соратники выступали против назревших реформ в Чехословакии и Польше, они и теперь не поняли и не оценили перестройку. Восточная Германия превратилась в крупный очаг сопротивления горбачевской политике и таковой, видимо, оставалась бы, несмотря на нарастающие, как снежная лавина, перемены в остальной Восточной Европе. Во время своей поездки в Берлин в 1989 году на празднование сорокалетия восточногерманского государства Горбачев окончательно убедился, насколько руководители этой страны не приемлят никаких перемен. Правительство ГДР оставалось глухим к требованиям перемен в руководстве государства, которое доживало последние месяцы, хотя его руководители не отдавали себе в этом отчета. В обществе, недовольном властями, уже формировалось открыто оппозиционное «движение граждан». У некоторых руководителей зрело убеждение, что от Хонеккера надо избавляться, однако никто не был готов действовать. В сентябре 1989 года бегство немцев с Востока на Запад снова приобрело широкий размах. Бежали через Чехословакию и Венгрию, не способные более препятствовать массовой эмиграции. К концу года около 350 тыс. граждан ГДР перешли в Западную Германию: речь шла в большинстве случаев о молодых людях с хорошей профессиональной подготовкой, что было невозместимой потерей.

Случилось так, что 9 ноября 1989 г., когда Хонеккер был наконец смещен, новое правительство, чтобы облегчить переход границы между Восточной и Западной Германией, приняло решение на сей счет, которое было воспринято населением Берлина как сигнал к действию. Люди ночью бросились крушить знаменитую «стену», разделявшую город надвое с 1961 года. Никто не мог воспрепятствовать этому стихийному и эйфоричному разрушению. Построенная для изоляции западноберлинского анклава от окружающей территории ГДР, эта стена из цемента стала символом раскола страны надвое. И все же лучшие исследования по этому вопросу сходятся в одном: падение «стены» само по себе не означало объединения Германии в том смысле, в каком это произошло потом. Даже «движение граждан» - единственная в то время оппозиционная организация в Восточной Германии - ставило перед собой задачу создания демократического режима в ГДР, а не возврат к единству Германии. В Федеративной Республике Германии проблема объединения была отодвинута в коллективном сознании, даже забыта. Постоянно напоминала об этом лишь официальная пропаганда. Однако тут дала себя знать сильная политическая воля, ускорившая сроки принятия решения. Эту волю олицетворяли канцлер Коль - в Германии и президент США Буш - на международной арене.

2-3 декабря 1989 г. Буш встречался с Горбачевым на советском корабле вблизи Мальты. Инициатива встречи исходила от США. В течение трех лет, начиная с Рейкьявика, советско-американский дипломатический диалог становился все более насыщенным. По завершении десятилетнего интервала (1975-1985 гг.), прошедшего под знаком возобновившейся холодной войны, встречи «в верхах» между руководителями обеих стран вновь стали привычными.

Однако уже год, как Буш сменил в Вашингтоне Рейгана в Белом доме, и с того момента не было проведено ни одной встречи на высшем уровне. В Москве полагали, что новый президент США с подозрением относится к перестройке и, похоже, намерен усилить давление на СССР. Сам Буш признал на Мальте, что такие настроения в его стране действительно имели место и он их даже разделял, добавив, однако, что его предложение встретиться с Горбачевым представляло собой «поворот на 180 градусов» по сравнению с предшествовавшей позицией. Он заверил собеседника, что его правительство заинтересовано в успехе перестройки, понятой им, однако, как радикальное изменение в советской системе, что шло намного дальше намерений, заявлявшихся до сих пор Горбачевым. Главы обоих государств в течение двух дней обсуждали основные мировые проблемы: анализ ситуации, проведенный обеими сторонами, позволил сделать вывод о появлении новых возможностей для заключения соглашения как в области сокращения вооружений, так и в деле расширения экономических связей между обеими странами.

Однако основная цель поездки Буша была все же иной: необходимо было понять реакцию советской стороны на обвальное развитие событий в Восточной Европе, а также на возможное объединение Германии, по поводу которого он высказался: «Понимаете, вы не можете просить нас не одобрять его». Горбачев призывал своих собеседников к осторожности, просил «не форсировать» события, не пытаться автоматически переносить на восток то, что Буш называл «западными ценностями». Европейский процесс, убеждал он, необходимо удерживать в рамках Хельсинкских соглашений, основанных именно на сосуществовании двух немецких государств, соглашений, которые можно было бы расширить и дополнить. «В противном случае, - пояснял он, - позитивное развитие событий может повернуть вспять и положить конец стабильности в Европе». Но он не захотел или был не в состоянии сказать, во всяком случае, не сказал, что СССР энергично и любыми средствами воспротивится объединению, как было до тех пор. Нет ничего удивительного, как потом отмечали советские наблюдатели, что Буш уехал убежденным, что советское противодействие не будет чрезмерным и может быть преодолено, хотя все же пообещал «действовать с осторожностью» и заверил, что не хочет «ускорять объединение».

Возможное единство Германии тревожило не только советских руководителей, но и всех основных союзников США в Европе. В своих официальных заявлениях они всегда выступали за объединение, но делали это в полной уверенности, что в течение продолжительного времени ничего подобного не свершится. Внезапно они оказались в трудном положении, так как ни англичане, ни французы, ни многие из итальянцев, ни маленькие государства, граничащие с Германией, не хотели видеть в центре Европы объединенную Германию, что по объективным причинам нарушило бы равновесие на континенте. Причины несогласия с таким ходом событий были потом вполне откровенно изложены в воспоминаниях г-жи Тэтчер, к тому времени уже около десяти лет находившейся на посту премьера. «Объединение Германии, - писала она, - не только сильно подорвало бы позиции Горбачева в его стране, но и отрицательно повлияло бы как на Западноевропейское сообщество, так и на сам Североатлантический союз... Объединенная Германия слишком велика и могущественна, чтобы быть просто игроком на европейском поле. По природе своей Германия представляет на континенте силу, не стабилизирующую, а дестабилизирующую». Возвращаясь из поездки на Дальний Восток, Тэтчер специально сделала остановку в Москве, чтобы высказать Горбачеву свою тревогу. Так же поступил затем и французский президент Миттеран, совершивший экстренную поездку в Киев, чтобы встретиться с советским руководителем и выразить ему аналогичные опасения. Французы и англичане безуспешно пытались скоординировать свои позиции. Напрашивается вопрос: почему, несмотря на столь авторитетное и многостороннее сопротивление, о котором Буш был хорошо осведомлен, объединение Германии под руководством канцлера Коля осуществилось менее чем за год? Неумолимое, как бульдозер.

Пока на Мальте Буш обещал «не форсировать», Коль пошел дальше. Не проконсультировавшись с союзниками, он обнародовал в своей стране план из десяти пунктов, где предложил двум немецким государствам создать «конфедеративные структуры с целью образования федерации». Он без обиняков поставил задачу «достижения нового государственного единства» Германии. Эта речь вызвала резкую реакцию со стороны Горбачева в его разговоре с министром иностранных дел Геншером. Дело было не только в самом по себе принципе: объединяться или нет. Необходимо было договориться о времени и формах. Как надеялась Тэтчер, процесс мог затянуться на годы. Это могла быть конфедерация, что на переходный, более или менее продолжительный период сохраняло бы устройство обоих государств, как это предлагали и сами социал-демократы ФРГ. Процесс мог сопровождаться международными гарантиями. В действительности же все эти предложения были отвергнуты. Из многочисленных свидетельств, которыми мы располагаем, и с учетом того обстоятельства, что основные архивные документы являются секретными, можно заключить следующее. Зеленый свет был дан Колю американским президентом Бушем, единственным человеком, который мог остановить такой ход событий. Действовавшие тогда соглашения, способные обусловить процесс объединения - а речь шла о послевоенных соглашениях между четырьмя державами-победительницами (США, Великобританией, Францией и СССР) - в течение нескольких месяцев были отодвинуты в сторону.

В отсутствие конкретных предложений из Лондона и Парижа в Москве создалось впечатление, которое раньше, накануне второй мировой войны, привело к фатальным последствиям. Казалось, что англичане и французы, не желавшее, конечно же, объединения, но стремящиеся не заявлять об этом публично, подталкивали СССР сказать «нет», навязывая ему тем самым такую политическую линию, которая породила бы между СССР и немцами глубокую, может быть, непримиримую вражду. Несогласие СССР не было бы неожиданностью. Но чтобы эта позиция стала эффективной, она должна была осуществляться всеми средствами, не исключая применения силы (например, в случае беспорядков в Восточной Германии, неважно, стихийных или спровоцированных). Но тогда весь процесс примирения в Европе, инициированный Горбачевым, оказался бы подорванным. Что касается англичан и французов, то они знали, что их решительный отказ вызвал бы кризис во всем Атлантическом блоке, а рисковать они не хотели, поскольку это неминуемо привело бы к конфронтации с Соединенными Штатами. Их поддержка советской позиции могла бы наметить нечто похожее на пересмотр союзнических отношений. Дальше всего на этом пути зашла г-жа Тэтчер, не скрывавшая своих разногласий с Бушем. Что же касается Коля, он действовал весьма умело, пытаясь убедить своих западных союзников, что объединенная Германия останется под контролем Североатлантического блока (НАТО) и в рамках Европейского сообщества. Одновременно Коль выдвинул перед Горбачевым перспективу широких договоренностей между обоими государствами. Коль действовал без колебаний, чтобы до конца, не теряя ни дня, использовать благоприятную для объединения политическую конъюнктуру, глубокий кризис всех структур Восточной Германии и добиться максимального результата «в честной, но жесткой игре», как потом заметил один из сотрудников Горбачева.

В Москве не только в коллегиальных органах, но и в кругах, близких к Горбачеву, велись жаркие споры. Убедившись в невозможности противодействовать объединению из-за быстрого развала госструктур Восточной Германии, в Москве предприняли попытку хотя бы повлиять на ход и последствия объединения. В советском руководстве возникло предложение провести переговоры по формуле четыре державы-победительницы в войне плюс два немецких государства. Предполагалось получить на этих переговорах какую-то дипломатическую поддержку. Но как только начались переговоры, они практически свелись к формуле. Новые руководители Восточной Германии оказались на стороне своих соотечественников на Западе, а англичане и французы не посмели возражать их требованиям, так как видели, что их поддерживают американцы. Представители СССР оказались, таким образом, в изоляции. Их попытки замедлить процесс, включив его в общую схему изменений по обеспечению безопасности и на Европейском континенте, оказались безуспешными. Намеченный накануне переговоров «график» был «нарушен и сбит ускоренным ритмом событий». Горбачев и его дипломатия попытались по крайней мере воспротивиться включению объединенной Германии в НАТО. Они выдвинули странное предложение, чтобы объединенное германское государство одновременно стало членом обоих блоков: Североатлантического и Варшавского. В конце концов, они были вынуждены отказаться и от этого условия в обмен на гораздо более скромные гарантии ограничения будущих германских вооруженных сил.

Для советских представителей согласиться с этим было болезненно и трудно. Это весьма убедительно пояснил в своих воспоминаниях министр иностранных дел Шеварднадзе, который от имени СССР вел переговоры об объединении. «В нашем сознании, - писал он, - слишком укоренилось убеждение, что существование двух Германий эффективно гарантирует безопасность нашей страны и всего континента. Мы заплатили за это высочайшую цену, что нельзя было сбрасывать со счетов. Воспоминания о войне и о победе были сильнее новых представлений о безопасности, и мы не могли игнорировать врожденного недоверия наших людей к идее немецкого единства, историю и народную память, две мировые войны, развязанные Германией в течение одного века, память о последней войне, унесшей 27 миллионов человеческих жизней . И было затем убеждение, что 45 годами, прожитыми без войн, мы обязаны порядку, установленному в Европе после 1945 года и оплаченному понесенными нами жертвами, страхом, недоверием, ненавистью, ежедневным ожиданием обострения положения, огромными затратами противостояния, что привело к материальным лишениям и постоянно низкому уровню жизни по эту сторону демаркационной линии. Все оказалось бы напрасным. Когда сердце болит, как оно болело у нас, остается мало возможностей для политического благоразумия.

Впервые официальный советский руководитель приводил такую цифру о потерях СССР во второй мировой войне. Мы не знаем, из какого архива она взята. Со времен Хрущева в Москве всегда говорили о 20 миллионах погибших. Все равно речь шла о приблизительной оценке, которая грешила скорее преуменьшением, чем преувеличением. Мы в свое время сами говорили, что цифра должна быть уточнена и что она окажется более высокой (Дж. Боффа. История Советского Союза, т. 2, с. 300). Некоторые газеты на Западе (например, «Guardian» от 30 апреля 1994 г.) недавно называли значительно большие цифры - 40 и даже 50 миллионов человек. Эти цифры, хотя и основываются на проведенных в советских архивах исследованиях серьезными учеными, такими как англичанин Джон Эриксон, в действительности включают и демографические потери, то есть число неродившихся как в годы войны, так и в послевоенный период, когда снижение рождаемости объяснялось огромным количеством молодых людей, погибших в 1941-1945 годах.

Нельзя не оценить политическую смелость руководителей, которые в создавшихся условиях пришли к выводу, что они больше не в состоянии сохранять разъединение Германии. Нельзя также не понять, что они, доказав реалистичность своего подхода, пытались в то же время добиться иных условий объединения, сравнительно с теми, на которые они затем согласились. С другой стороны, развитие событий вынудило их работать в спешке, и они даже не могли (или не имели для этого времени) с необходимой точностью и эффективностью сформулировать свои условия. Но что их особенно выбивало из колеи, так это слабость тылов, все более усложняющаяся внутриполитическая обстановка в стране. Шеварднадзе рассказывает: «На все вопросы о причинах и предпосылках эволюции наших позиций у меня только один ответ: посмотрите на нашу страну, условия, в которых она оказалась в начале 1990 года». Политическая борьба в СССР все более отчетливо приобретала тогда характер безнадежных конфликтов. Горбачев объявил Колю о своем окончательном согласии во время их встречи на родине советского лидера - в Ставрополье - вскоре после XXVIII (и последнего) съезда КПСС, прошедшего в обстановке крайней напряженности. Запись беседы между двумя государственными деятелями - это документ, свидетельствующий об историческом повороте, масштабы которого пока еще трудно оценить. После ставропольской встречи Коль с неодолимым рвением сразу же приступил к реализации своих планов. Встреча с Горбачевым прошла 15 июля 1990 г. Акт окончательного объединения был зафиксирован в Берлине 3 октября того же года. Если оставить в стороне все дипломатические разговоры, немецкое единство на практике означало аннексию Восточной Германии со стороны ФРГ, что вызвало недоумение и растерянность даже у восточных немцев, которые оказывали поддержку действиям канцлера. Коль обеспечивал себе не только успех на приближающихся выборах в объединенной стране, но и почетное место в истории своей родины. Если же говорить о единой теперь Германии, то «только будущее покажет, что из этого выйдет» - так прокомментировали событие двое разочарованных участников переговоров с советской стороны. Ответ на этот вопрос до сих пор интересует всех в Европе.

4.6 Война в Персидском заливе

В один из наиболее тревожных моментов 1990 года убедительно подтвердилось, что политика Горбачева включала широкое международное сотрудничество СССР, в том числе и с теми, кто до последних лет считался его противником. 2 августа Ирак, возглавляемый диктатором Саддамом Хусейном, совершил нападение на соседний Кувейт и за несколько дней аннексировал его. Ирак не впервые совершал такого рода действия. Десятью годами ранее он напал на Иран, рассчитывая застигнуть его врасплох, надеясь, что он ослаблен хомейнистской революцией, однако просчитался и натолкнулся на сильное сопротивление. Последовала восьмилетняя война, которую Ирак мог и проиграть, если бы не получил помощь со стороны тех, кому не нравился исламский фундаментализм Ирана.

Теперь Ирак вновь брался за прежнее, но уже в другом направлении. Для СССР вопрос осложнялся тем, что Ирак был его союзником в холодной войне. Его армия была оснащена оружием советского производства и функционировала так же, как и экономика, с помощью специалистов из Москвы. Их там находилось около 8 тыс., как военных, так и гражданских. За экспортные поставки Ираку СССР получал нефть и внушительные суммы в твердой валюте. Очевидно поэтому Хусейн рассчитывал если не на поддержку, то по крайней мере на благожелательный нейтралитет Москвы.

Агрессия Ирака по времени совпала с завершением переговоров по объединению Германии и с достижением важных договоренностей по сокращению как ядерных, так и обычных вооружений. Горбачев и Шеварднадзе сразу поняли, что одобрение ими агрессии сделало бы бесполезными эти достижения проводимой ими внешней политики, за которые пришлось заплатить высокую цену. Если другие кризисы, в том числе тяжелые международные кризисы прошлого, могли интерпретироваться по-разному, то случай с Ираком был практически хрестоматийным примером агрессии, одним из тех, по которым Устав ООН без тени сомнения предусматривает применение коллективных санкций, а если потребуется, то и силы. Укрепление ООН Горбачев считал одной из основ своей программы; он не мог дать задний ход в тот момент, когда надо было от слов переходить к делу.