Воспоминания остарбайтеров Климовщины

Нам она рассказывала, что в хозяйстве осталось много всякого добра. Хозяин забрал только самое ценное. Она посылала посылки родным и знакомым. Знает, что все с собой не заберешь. Оставлять жалеет. Не знает, что делать с этим богатством.

У нее действительно было много всякого добра: посуды, вещей, одежды и обуви, постельного белья, консервов, сахару и всякой всячины.

Уже здесь, в Новом Дедине, я не раз вспоминала ту украинку. Жалела, что не попросила у нее чего-либо. Здесь очень пригодились бы и полотенца, и наволочки, и простыни. Думаю, что она не пожадничала бы. У нее всего этого было очень много. Зря постеснялась просить и постыдилась красть. А она ведь сама говорила, что не знает, куда девать все это добро. Надо было попросить. Ничего плохого в том не было бы. Ведь не зря говорят: за спрос не бьют в нос. Пожалуй, не одна я пожалела в том, что не попросила ничего у той украинки.

А она была проворная, работящая, и все у нее хорошо получалось: и поговорить, и сделать, и везде успеть.

Она всегда подымалась на заре. Готовила всем нам завтрак. А мы, два десятка барынь, спали пока она все приготовит и позовет нас к столу. И всегда она очень хорошо нас кормила. Стол был разнообразный. Все вкусное: и первое, и второе, и компоты. Часто пекла булочки, пирожки, пончики. И все у нее хорошо получалось. И работала как заводная.

После завтрака мы все выходили в поле. Там ходил трактор с жаткой. За ним стелилась полоса сжатой ржи или пшеницы. Мы шли за ним и вязали снопы, складывали в копны. Большинство из нас были деревенские. Так из Ивановска были Хрулиндик Анна, Гавриленко Раиса, Борщева Таня, Потапенко Улька. Деревенским такая работа привычная. Они все это умели хорошо делать. Городских пришлось учить, как делать перевязь, как связывать сноп и как снопы ложить в копну, чтобы колосья не оказались на земле. Оказывается, что и такое простое дело не умеючи не сделаешь.

Работали спокойно. Никуда не спешили. На обед приходили в дом. После обеда делали короткий отдых, а потом снова шли в поле. Работа была не в тягость. А главное, мы были сыты, никто нас не погонял. С нами жил один офицер, но всем там правила украинка. Похоже, что она старалась показать себя и перед ним, прикормить его и привлечь богатством. Но это ее дела. Главное, что она нас всем необходимым обеспечивала хорошо. Уверена, что добрым словом ее вспоминаю не я одна.

Так мы прожили около месяца. Перед завершением уборки офицер и хозяйка поинтересовались у каждой из нас: какой размер туфель мы носим. Потом они ездили в город вдвоем. В какой не знаю. Что привезли, мы не знали. Все открылось перед нашим отъездом из усадьбы. Офицер собрал всех в саду. Поблагодарил за хорошую работу. Каждой из нас подарил туфли. Потом все вместе сфотографировались на память. В середине были хозяйка и офицер. Правда, не видела, какие мы получились на фотографии. Но туфли мне подарили отличные. Это были самые лучшие в жизни. Рыженькие такие. Хорошо сидели на ноге. Легенькие. Блестящие. По праздником одевала их до свадьбы. В них была на свадьбе. После одевала по самым большим праздникам. Когда одевала их, то подымалось настроение и всегда вспоминала работу и жизнь в хозяйстве, которое досталось украинке. Гадала, где она и кому досталось то богатство. Об этом думала потому, что после войны здесь жили очень бедно. Плохо одевались, плохо обувались, плохо питались. Много работали. На себе таскали плуги и бороны. Серпами жали. Цепами молотили. Косами, граблями да вилами убирали луга. Тогда рады были и хлебу, и любой вещи. И то, что досталось украинке, мне казалось несметными богатствами. В нашей хате полотенце, простынь, одеяло, тарелка и любая вещь казалась бы необыкновенной, красивой и дорогой.

После хорошего прощания в саду в хозяйстве, доставшемся украинке, мы попрощались с хозяйкой, офицером. Навсегда. Нас на автомашине отвезли на железнодорожную станцию. Там нас собралось много таких. С разных хозяйств. Нам не выдали никаких документов, не дали проездных требований или денег. Домой добирались кто как мог. Ехали и на крышах вагонов и на платформах. На угле и дровах. Местами ехали и в пассажирских поездах. Проводники иногда выносили лестницы, чтобы легче было забраться на крышу вагона. Видно, им было дано такое указание, чтобы помогли возвращающимся из Германии добраться домой хоть на крышах вагонов. Мы даже на остановках слазили с крыш, чтобы размять ноги, сбегать в уборную, попить воды. Перед отправлением снова забирались на крышу

И в этом повезло

Мы помогали друг другу. Были постоянно вместе я, Туркова Марина и шесть девушек из Ивановска. Вместе приехали на железнодорожную станцию Шестеровка. Только слезли с крыши вагона и Борщева Таня увидела маму. Она по своим каким-то делам приезжала в Шестеровку. Была такая приятная и неожиданная встреча. Все мы сложили свои вещи на телегу, а сами пошли за подводой. Все-таки легче, чем нести чемодан с Шестеровки до Нового Дедина. От Ивановска около трех километров, а с Шестеровки больше десяти. Считаю, что и в этом повезло.

Правда вещей у меня было мало. С чем поехала в Германию, с тем и вернулась. Привезла пиджак, валенки, два платьица и тот чемодан. Еловый, аккуратно сделанный из хорошо обструганных шалевок. Небольшой, легкий. Единственное и самое дорогое, что заработала за два года и две недели - туфли. Они очень мне нравились и запомнились на всю жизнь. Им я радовалась больше, чем компенсации, которую получила за работу в Германии.

Ее я разделила поровну детям. Оставила себе миллион. Нашими деньгами. Была уверена, что хватит на похороны. Недавно это было, а на сегодня, оказывается, что этих денег и на гроб не хватит. За них можно купить только четыре бутылки водки. А что такое четыре бутылки? Этого хватит только на то, чтобы выкопали могилу. Говорят, что добавят. Дай-то Бог.

После войны, когда возвращалась домой, не одна я утешалась мыслями, что дома будет хорошо. Кончатся тревоги и беды. Начнется другая, спокойная и привычная жизнь. Мы были уверены, что хлеба и картошки будет вдосталь. Считали, что этого достаточно, чтобы выжить и считать себя счастливыми. Ведь почти два года желание поесть вдосталь хлеба было самым сильным и постоянным желанием в Эверсбахе.

Приехали. Увидели, прочувствовали и поняли другую жизнь дома. Она оказалась не такой, какой виделась издалека. Худшей. Не то что хлеба, картошки вдосталь не было. Собирали прошлогоднюю, перезимовавшую на колхозных полях. Из нее пекли блины, пресноки. Ее примешивали в хлеб. Кроме нее, добавляли семена лебеды и конского щавля. Плохо питались. Много работали. На себе возили дрова, таскали плуги и бороны. Серпами жали. Цепами молотили. Косами, граблями да вилами убирали луга.

Теперь вспоминаю то время и будто вижу снова. Даже мысленно беседую с теми, кого видела в Германии и возвратившись. Мы пережили трудное время. Очень трудное. Может поэтому короткой оказалась жизнь у большинства из узников. Да что там большинства. Уже три четверти из них на том свете.

И судьбы наши очень, очень похожие. И отношение к нам было… Немногие понимали, сочувствовали. От многих слышали неприятные, несправедливые и обидные упреки и намеки. Будто мы и по доброй воле поехали туда, и гуляли там, и добра всякого приволокли.

Почти все наши жили, как жизнь складывалась. Из моих знакомых если кто и сделал выбор судьбы, так только Таня Синчило, из Ивановска.

Она жила с нами в одном бараке. Познакомилась с поляком. Где и как не знаю. Его я видела много раз. Приходил к бараку. Из окна видела. Высокий. Худощавый. Узколицый. Длинноносый. Не красавец. Таня, возвращаясь со свиданий, приносила хлеба или еще чего съестного. Делилась с нами. Говорила, что заработала у хозяина. Словом, темнила и не признавалась, что ходила на свидание. Скоро узнали, что он работал у бауэра. Как только он появлялся возле барака, первая увидевшая его, звала Таню и приставляла к носу две четверти. Всем становилось ясно, что длинноносый Юзик уже ждет ее.

Как только освободили нас американцы, Юзик приехал к лагерю на велосипеде. Обратно они поехали вместе. С тех пор не видела ее, пока она не пригласила на встречу в Ивановске. Там рассказала мне, что хозяин Юзика с семьей уехал куда-то. Она с Юзиком отобрала из оставшегося добра, что им понравилось. Погрузили на телегу и на паре лучших лошадей хозяйства вернулись в Польшу. На родине Юзика увидела то, что мы увидели на Климовщине, возвратившись из Германии. Однако ей не пришлось голодать. Было во что одеться и обуться. Коней давали другим поработать. За это им хорошо платили и наняли батрака. Жили богато. Вырастили четырех детей. Есть внуки. Там, в Польше, ее дети и внуки. Там прах Юзика и все, что собрала за жизнь, а тянет в родные места. Слышала, что собирается приехать в Ивановск. Когда и на сколько? Не знаю. Может, пригласит на встречу.

Да, мало нас осталось. Каждая встреча становится событием. Прощаясь, почти всегда думаю: дай-то Бог, не в последний раз увиделись.

Рыженкова Нина Артёмовна (Приложение 4)

Родилась в 1925 году в деревне Пеньковка Климовичского района, в семье крестьян Нестратенко Артема

Герасимовича и его жены Марии Ивановны. Была их четвертым ребенком из пяти. В 1941 году окончила 7 классов Хотовижской школы. Собиралась стать зоотехником. Ради этого с подругой и одноклассницей Винокуровой Аней ездила в Гомель, чтобы поступить в техникум.

Туда и обратно ехали на попутных товарных поездах. Денег на проезд у них не был. Поступали так: подходили к машинисту и спрашивали, куда пойдет поезд. Потом объясняли, что нужно ехать в Гомель, а денег нет. Машинисты отвечали по-всякому. Иногда упрекали, стыдили, пугали, но чаще отвечали на вопросы, сочувственно советовали, где и как спрятаться, как вести себя, чтобы не попасть под колеса или «на глаза милиционеров». Им не было стыдно и не страшно было ехать без билета. Нужда заставила так добираться до Гомеля и обратно. Так велико было их желание стать зоотехниками. Война помешала осуществить желание.

В августе 1943 года ее, шесть других сверстниц и трех парней из Пеньковки увезли в Германию. Помнит день и время отправки и возвращения из Германии в разоренную деревню. Трудными, очень трудными были для нее первые послевоенные годы. Не только для нее лично. Для всех односельчан - от детей до немощных стариков. Вспоминая ту тяжкую пору в жизни людей, уверенно заявляет, что у них была великая сила духа, твердая уверенность в будущем благополучии и лучшей жизни. После возвращения из Германии в Пеньковку 5 ноября 1945 года безвыездно проживала там. Работала в колхозе. Вырастила 5 детей. В последние годы позволяет себе иногда выезжать из деревни на считанные дни. Разные были поездки: на свадьбы, на проводы на службу, понянчить внуков.

Во время оккупации района немцами я проживала с родителями по месту рождения, в деревне Пеньковка. Помогала им в хозяйственных работах. Сама пахала, бороновала, жала, перевозила снопы, сушила сено. Словом, делала все, что требовалось.

Видела наступление немцев, их жестокое обращение с военнопленными, уничтожение евреев, цыган, коммунистов. Когда начали угонять молодежь в Германию, меня стало постоянно преследовать чувство страха, что и меня туда отправят. Особенно сильным оно было летом 1943 года. Пряталась в лесу и в кустарниках. Много раз не ночевала дома.

Однажды из окна своей хаты увидела, что по улице идет полицейский Николай Довнар. Он не местный. Был женат на дочери бургомистра Хотовижской волости Винокурова Маргела Парфеновича. Тесть и зять с семьями жили в одной хате. Его знали в Пеньковке и соседних деревнях волости как грубого и жестокого человека. Он больше других полицейских старался выслужиться. Старательно исполнял указания начальства. Его все боялись и ненавидели. Я скорее почувствовала, чем поняла, что он идет за мною, чтобы забрать меня и отправить в Германию. Сказала об этом матери и быстро залезла на чердак. Там прижалась к потолку и будто замерла. Внимательно прислушивалась. Казалось, что в сенях можно услышать, как бьется мое сердце. Боялась, что он услышит и найдет меня.

Услышала, как он зашел в сени и строго спросил у мамы: «Где Нина?» Мать ответила, что не знает. Довнар начал на нее кричать, обзывать, ругать матом. Утверждал, что мама знает, где я, но не хочет сказать. Предупреждал ее, что будет хуже, если она не признается, где я прячусь. Мать продолжала повторять, что не знает, где я. Довнар грозился, что застрелит ее, если не признается, где спрятала меня. Мать не сдавалась. Вдруг я услышала выстрел. Вздрогнула.

Начала прислушиваться. Мать молчала. Подумала, что Довнар застрелил ее. Собралась уже сдаваться. Подумала, что дадут похоронить маму, а потом пусть будет, что будет. Пусть везут, куда хотят. Хоть в Германию, хоть в тюрьму.

Скоро услышала, что мать заговорила и начала просить Довнара, чтобы он, ради бога, оставил ее в покое. Довнар продолжал угрожать и требовал сказать, где я прячусь.

Невесть откуда появилась мысль: надо бежать. Быстро слезла с чердака и бегом побежала через огород в кусты. Ног под собою не чувствовала и не оглядывалась, пока не спряталась в кустах. Там отдышалась и стала смотреть, не бежит ли следом Довнар. Никого не увидела до самой ночи. Игра в страшные прятки с полицейскими закончилась скоро и неожиданно. Это случилось 3 августа 1943 года. В тот день все женщины Пеньковки от девчонок-подростков до старух, которые еще могли ходить и держать в руках серп, вышли жать рожь на поле между шоссе Москва-Варшава и Хотовижской дубравой. Вдруг появились на мотоциклах полицейские с винтовками. С ними один немец. Они забрали нас, 7 девушек и 2 парней из Пеньковки, и под конвоем отвели в Хотовиж. Никого никуда не отпускали ни по какой нужде. Как только собрали, так и держали всех вместе до отправки в Германию. А полицейские были местными. Из Хотовижа. Нас они хорошо знали. Мы с ними учились В Хотовижской семилетней школе. Это были Рущенков Василий и Исаков Петр.

В Хотовиже нас загнали в сарай. Закрыли на замок. Поставили охрану. Не знаю, сколько парней и девушек собрали на ту ночь в сарай, но помню, что там были из Пеньковки: Алахов Андрос Филиппович, Киселев Михаил Дмитриевич, Гудкова Александра, Зайцева Мария, Рыженкова Нина Григорьевна, Федосенко Екатерина Лукашевна, Фроленкова Анна Петровна, Чернова Нина Филимоновна; из Хотовижа: Крисанова Татьяна, Куруленко Ольга, Шукшина Нина; из Ходуня: Ильющенко Иван, Талтонова Евдокия Т олпыго Ольга; из Кулешовки: Ильющенк Полина, Павлюченко Полина; из Ганнов - Слободчикова Мария и другие. Многи из них уже нет на этом свете.

На следующий день на рассвете возле сарая собралось много людей. Родные знакомые пришли на проводы. Принес продукты и одежду переодеться. Но им разрешили ничего передавать. Утром подогнали автомашины. Посадили нас и под конвоем повезли в Климовичи. Отправка была с плачем и причитаниями, как по покойникам. Было много слез.

В Климовичах переночевали, а затем нас перевезли на железнодорожную станцию. Там сразу перегнали в товарные вагоны. Закрыли и больше не выпускали из вагонов до г. Бреста. В вагонах не было ни нар, ни скамеек. Не было воды. Из вагонов не выпускали ни по какой нужде. До Бреста везли без остановок. Там спешно перегнали в вагоны с колесами для другой, узкой колеи, и повезли дальше. Всего в пути были 7 суток.

В каком городе была последняя остановка, не знаю. Там нас выгнали из вагонов, построили в колонну. Привели на площадь и поставили напоказ. К нам подходили «купцы», выбирали понравившихся и забирали себе в работники, сколько им нужно и каких нужно. Мы, пеньковские, договорились держаться вместе. И если кто пытался взять одного из наших, мы просили оставить его или забирать нас вместе. Объяснили, что мы родственники, из одной деревни, и хотим остаться вместе. С нашими просьбами считались. Нас забрали всех. Посадили в автомашину и отвезли в г.Дюссельдорф, в лагерь Торбух. В том лагере немцы собрали тысячи людей из разных стран Европы и различных национальностей. Знаю, что там были мужчины из Франции, Бельгии, Югославии и других стран.

ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ.

Женщины были в основном из Советского Союза и из Польши.

Всех нас поселили в единственном женском бараке. Весь лагерь был обнесен колючей проволокой . А в лагере ею был отдельно огорожен наш барак. Спали на трехъярусных кроватях. Распорядок был таким: подъем в 6 часов утра, сразу же всех строили в колонну и под конвоем полицейских с винтовками гнали на работы, с 12 до 13 часов - перерыв, в 18 часов - окончание работы, снова под конвоем гнали в лагерь. Отбой - в 22 часа.

Работали мы на военном заводе.

Практически там бывали по 12 часов в сутки - с 6 до 18 часов. Питание было плохим. На заводе кормили один раз в день - с 12 до 13 часов. Выдавали только первое блюдо - суп из овощей. И только из овощей: брюквы, кольраби, шпината. По большим религиозным праздникам (Рождество и Пасха) и в честь побед немцев на фронте обед был лучше - первое из круп или макарон и вареная картошка или яйцо. Вечером выдавали по 200 граммов хлеба. Это была норма на день. Все - по карточкам. Кроме того, нам давали деньги. Сумма зависела скорее всего, от должности и характера работы. Я лично получала 54 марки, а Зайцева Мария - 70 марок. Я работала на пневмокаре, а она - на кране.

Выходной был один день в неделю - в воскресенье. Можно было выйти в город. Там все продукты продавались только по карточкам. Без карточек можно было купить пива и мороженого. А пива там было много. Очень много. Целое море. Всякого. Разных цветов и оттенков. Разного вкуса и запахов. Было светлое, золотистое и даже черное. Горькое и сладкое. Парни пили его с удовольствием. Я пробовала черное. Оно на вид страшное, а на вкус - сладкое. А золотистое оказалось горьким. Пива только попробовала. Мороженое покупала несколько раз. Это были большие праздники за все время пребывания в Германии до освобождения нас американскими войсками. Правда, бывало и такое, что иногда немки украдкой давали нам карточки на хлеб. Тогда праздник был вдвойне. Самым великим было желание вдоволь поесть хлеба. И это желание было самым постоянным.

На заводе мы работали вместе с немцами. Они нередко делились с нами тем, что брали себе на обед. Заметно было, что немцы становились добрее по мере того, как приближался фронт.

Практически во время пребывания в Германии я работала на одном заводе. Только перед освобождением американскими войсками, в марте 1945 года, нас эвакуировали. Завод остался на месте, а нас колонной погнали в тыл.

В то время огромные колонны иностранных рабочих двигались по дорогам Германии. Так, вместе с нашей колонной шли колонны из Кельна, Эссена и других городов. Нас гнали пешком несколько суток. Колонну несколько раз бомбили самолеты США и Англии. Нас перегнали в лагерь советских военнопленных. Вскоре нас освободили американские войска. Мы остались там же. Саперы обнаружили мины в лагере. После разминирования нам объявили, что немцы намеревались взорвать лагерь, чтобы уничтожить и военнопленных, и нас.

ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ.

Помню, как впервые появились американцы возле лагеря. Проезжая мимо на автомашинах, они кричали: «О, рус, рус ... », - И бросали нам конфеты и печенье.

В это время некоторые из военнопленных и парней забрались на продуктовый склад, совершали кражи и у местных жителей. Но скоро американцы объявили о строгих наказаниях за грабежи и насилия. После этого прекратились кражи и насилия. Да и не было нужды заниматься этим. В лагере началась райская жизнь, которой мы не видели ни прежде, ни после. Мы были хорошо обеспечены. всем необходимым. Кормили очень хорошо. Можно было в любое время пойти на кухню и попросить чего хочется - масла, сахара, молока, сметаны, печенья.

Там никогда ни в чем не отказывали.

Добавки можно было просить и в зале. Кормили вдоволь хорошей и разнообразной пищей . Там только птичьего молока не было. Мы ничего не делали. В лагере постоянно играла музыка. По вечерам организовывали танцы. Часто показывали кинофильмы. Хорошо было поставлено медицинское обслуживание. Нас приглашали поехать в другие страны и часто говорили: куда хотите, туда и езжайте. Так мы прожили в лагере до июля 1945 года, пока нас передали военным властям Советского Союза. Прежде, когда можно было выехать в другие страны, на это осмелились немногие. Буквально единицы. В основном те, которые вышли замуж за иностранцев или выходцев из СССР из числа пособников немецко-фашистских оккупантов. Подавляющее большинство стремилось скорее вернуться в родные деревни и города - к родителям, родным и близким.

Из американского лагеря передали нас русским, они перевезли всех выходцев из СССР в отдельный лагерь в советской зоне оккупации Германии. Не знаю, в каком городе был лагерь, но помню, что там были тысячи людей. Их начали распределять и расселять по областям, из которых они были угнаны в Германию. И был там парень по имени Володя из г.Витебска. Приходит он к нам и говорит: «Ну, пацаночки, если вы останетесь здесь, умрете от голода. Есть вербовщик в военные части, в подсобное хозяйство. Вербуйтесь!».

Я согласилась поехать на работу в подобное хозяйство воинских частей. Кого знала, приглашала. Составила список желающих. Нас собрали вместе. Перевезли на железнодорожный вокзал, посадили в поезд. Ехали мы трое суток. Потом нас на лошадях везли 18 километров от железнодорожной станции до подсобного хозяйства. Нас было 18 человек. Меня назначили бригадиром. Сначала мы убирали зерновые культуры. Там были жатки, которые жали и сами вязали снопы. Мы снопы ставили в «бабки» для просушки. Потом их перевозили и молотили. Занимались заготовкой сена.

Однажды на сенокосе, когда мы сели обедать, на лошадях приехал командир, белорус по национальности. Поздоровался. Когда стали разговаривать, он понял, что есть белоруски.

Он сказал: «Здесь есть и белорусы? Откуда вы, из какой области, района и сельского Совета?» Потом спросил: «Из какой деревни?». Когда мы ответили, что из Пеньковки, он спросил: «А вы знаете Ивана Захаровича Стальмакова? Вот я ему скажу, и он вас будет ждать. Он только вернулся из деревни, знает, кто погиб и кто уцелел» ...

Встреча с Иваном Стальмаковым была радостным событием. Ведь с 3 августа 1943 года до августа 1945 года мы не получали никаких вестей из Пеньковки. Переписки не было, и ни с кем не довелось встретиться. Тем более, что дни казались в Германии очень долгими. Пожалуй, не было и дня, чтобы не вспомнила Пеньковку, родителей, родных и близких. Многое вспоминали, о многом поговорили. Это были первые вести о Пеньковке с момента угона нас в Германию.

Потом мы убирали овощи: огурцы, помидоры, свеклу, капусту. Работали много, но работа была не в тягость. Мы были сыты, работали спокойно, без страха наказания, ходили без конвоя. Знали, что заготавливаем продукты для своих солдат и офицеров.

Уже глубокой осенью, по окончании уборки, нам предложили остаться в воинской части вольнонаемными. Я пожелала вернуться в Пеньковку. Мне выдали документы и требования на проезд. Ехала через г. Брест.

В Пеньковку вернулась 5 ноября 1945 года. Taк закончилось мое путешествие в Германию. Длилось оно 2 года и 3 месяца.

Конечно, со слов Ивана Стальмакова я знала, что Пеньковка была сожжена немцами при отступлении в сентябре 1943 года; знала, что многие из жителей погибли на фронте. Возвратившись, увидела Пеньковку другой, не такой, какой виделась мне она из Германии и Польши. Трудными, очень трудными были первые послевоенные годы.

ВСПОМИНАЯ ПРОШЛОЕ.

Вспоминая то время, я часто думаю: откуда у людей бралась сила? Голодные, плохо одетые, на себе пахали и бороновали. Косами, граблями, серпами да вилами убирали луга и поля, строили хаты. А на работу и с работы ходили с песнями. По вечерам собирались петь и плясать. У всех была надежда и вера в хорошее будущее. Гораздо труднее было жить и работать, чем теперь. Жили беднее, одевались и питались хуже, но у всех было бодрое настроение. Не то что в последние годы.

Наше поколение пережило большие трудности и потери - утраты родных и близких, голод, ранения, плен и концлагеря, угон на тяжелые, вредные для здоровья и опасные для жизни работы в другие страны и т.д. Так, в Пеньковку не вернулось с войны больше полусотни мужчин. Каждый пятый из них погиб еще совсем молодым и не успел обзавестись семьей. В Германию было угнано 7 девушек и 3 парня. Парни уже все на том свете. Из девушек только три остались в живых. Конечно, пребывание в Германии сказалось на их здоровье и долголетии. До войны в Пеньковке было 118 дворов.

За годы войны сожжено 114. Столько семей восстанавливали свое хозяйство от кольев в изгороди до хат. Огонь уничтожил все созданное ими и доставшееся в наследство от отцов и матерей, дедушек и бабушек, начиная от ложек и мисок, кончая самопрялками и иконами. Пусть это недорогие вещи, но они нужны 6.ыли в жизни и быту. Огромных трудов, времени, воли, взаимопомощи требовало восстановление деревни. Всего этого хватило у людей. Тогда у людей было больше веры в свои силы, больше веры в завтрашнюю радость. В то, что скоро станем жить лучше. Радовало каждое изменение цен. Они снижались. А теперь? Цены меняются чаще, но не в ту сторону. Люди меньше работают. Больше пьянствуют. Смелее крадут. Редко поют. Меньше помогают друг другу. Безжалостнее калечат себя и друг друга. Понимаю, что на настроении сказываются пережитые беды, хвори, возрастные немощи. Однако я уверена, что люди все больше теряют веру в себя и лучшее будущее. Вроде доживают век. Поэтому пожелаю наследникам нашим, чтобы им не пришлось пережить то, что выпало на нашу долю, чтобы скорее прошло наваждение последних лет, вернулось прежнее стремление к жизни, бодрость и радость.

Заключение

И впослевоенное время трудности продолжали преследовать бывших остарбайтеров.

По разным причинам (утеря документов, ошибки в документах, проволочки различных организаций, в чьей компетенции разрешение данного вопроса, недостаток информации со стороны заинтересованных лиц и т.д.) компенсацию не получили большинство пленных.

Через всю жизнь они пронесли тяжелые, страшные воспоминания своей молодости. Это тяжело отразилось на их здоровье.

Думаю, что военно-лагерные лишения, послевоенные тяжелые годы так прочно поселили в их сердцах чувство опасности и страха, что лишь одно прикосновение к этим темам заставляло страдать.

После составления этого доклада я наиболее остро ощутила и поняла, какая пропасть лежит между нами и людьми, пережившими войну. А времени на преодоление почти осталось. Я испытываю чувство обиды за бывших остарбайтеров, за недостаток внимания к ним со стороны государства и общества.

Во время выполнения данной работы я осознала, как мало всё-таки сведений о острабайтерах собрано за эти долгие годы. Может быть, это произошло и потому, что в СССР многие считали «восточных рабочих» изменниками Родины. Я надеюсь, это исправят, т.к. рассказы этих людей ничем не уступают рассказам партизанов, солдат и мирных жителей. Не все те 400 тысяч белорусов добровольно совершили такой шаг…

Литература

1. Кожемяко, А.М. Воспоминания климовчан-остарбайтеров / А.М. Кожемяко, Л.Н. Андрюшкова, Н.В. Банышевская; под ред. А.М. Кожемяко. - Могилев: Могилев. обл. укрупн. тип., 2007.

2. Память. Историко-документальная хроника Климовичского района; редкол.: И.А. Борщев [и др.]. - Минск: Университетское, 1995.

3. Архивные материалы Климовичского краеведческого музея.

Размещено на Allbest.ru