Фразообразовательные процессы и типология русского фразообразования (диахронический аспект фразообразования)

Сюда же можно отнести ряд фразеологических единиц, в которых есть слово крыса. Слово крыса в этих образованиях не только символично обозначает человека, но и вносит отрицательную окраску в это обозначение: "[Обиралов:] Видели мы многих чесаных-та; они, право, не знают ни шиша. [Дворянин:] Наткась! приказная крыса разворчалась..." (Перемена в нравах. "Российский феатр, или Полное собрание всех Российских феатральных сочинений". 3 ч. АН СПб, 1788-1794); "[Митрофан:] Ну, давай доску, гарнизонная крыса! Задавай, что писать" (Д. Фонвизин. Недоросль); "Они [казаки] громко роптали, и Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они говорили: "Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!" (А. Пушкин. Капитанская дочка); "Он [Фанфаров] непочтительно заговорил вдруг о чиновниках, назвав их "канцелярскими крысами"" (А. Григорович. Недолголетнее счастье); "Вот сообщают, например, что вчера прибыли в Москву тайный советник Шмит, действительные статские советники Зилов, Лестушевский, Пупешников - самые, что ни на есть замшелые чинуши, бюрократы, канцелярские крысы..." (Л. Лагин. Голубой человек); "Где ключи от склада, тыловая ты крыса!" (М. Шолохов. Тихий Дон); "Я… я... если он умрет... я перестреляю всех вас, тыловые крысы! - кричал Денвиц, сам не сознавая, что говорит" (А. Чаковский. Блокада); "Назови меня тыловой крысой, от тебя снесу. Но рядом-то со мной тогда такие же тыловики сидели, им передо мной чваниться нечем" (В. Тендряков. Свидание с Нефертити); "Врона злорадно улыбнулся. Привык небось жар чужими руками загребать, штабная крыса!..." (Н. Островский. Рожденные бурей); "Так что ж ты, штабная крыса, - свирепо улыбаясь, сказал Санаев, - знал и не приехал к товарищу" (К. Симонов. Товарищи по оружию); "Я - благородный человек, пострадал за правду, до сих пор рана вот тут (усатый господин хлопнул по своей ноге изо всей силы) говорит о себе, и вместо благодарности - под суд, а ты, интендантская крыса, будешь все золотом... Золотом..." (К. Станюкович. В мутной воде); "Иные и до сего времени связывают с этим словом [архив] представление о какой-то безнадежно серой и нудной работе, с пренебрежением говорят: "сдать в архив", "архивная пыль", а то еще и "архивная крыса"..." (И. Андроников. Рассказы литературоведа); "Корчагин поморщился: - Ты все по-старому? Молодой парень, а хуже старой крысы из губархива" (Н. Островский. Как закалялась сталь); "Мне понравился этот пожилой маленький толстый человечек с большой лысиной и отечным лицом, который уныло смотрел на меня из зеркала и как бы говорил: "Э, брат, видишь, до чего ты меня довел? Старик, совсем старик, а на старости и вспомнить нечего! Финансовая крыса!" (Л. Шейнин. Записки следователя).

Отношение к этим выражениям в литературе различное. В "Словаре русского литературного языка" эти выражения даются под словом крыса, за ромбом, как фразеологизированные образования с толкованием: "Архивная, канцелярская, театральная, штабная и т.п. крыса. Пренебрежительно - о служащих в данных учреждениях". Во "Фразеологическом словаре русского языка" под ред. А.И. Молоткова дается лишь выражение канцелярская крыса с определением "чинуша, бюрократ, формалист".

В образовании этих выражений можно, видимо, выделить два важных этапа: вначале на основе сходства каких-то признаков был сделан перенос значения "служащий такого-то учреждения" на переменное сочетание, обозначавшее крысу, живущую в этом учреждении. Так возникли, видимо, выражения приказная крыса, гарнизонная крыса, канцелярская крыса. Затем слово крыса вышло из состава этих сочетаний с символическим значением "человек" и с соответствующей пейоративной окраской, что позволило создавать новые сочетания типа финансовая крыса, интендантская крыса. Приведенные примеры показывают, что различные фразообразовательные процессы находятся в тесной связи, что подчас очень затрудняет фразообразовательный анализ.

К этой же разновидности образований на базе переменных сочетаний относятся выражения типа Шемякин суд.

Второй разновидностью являются такие образования, в которых осуществлен полный метафорический перенос. Сюда относятся, как говорилось, не только анонимные образования, но и авторские сочетания, получившие переосмысление либо в самих произведениях художественной литературы, либо уже вне произведений, из которых они вышли.

Анонимными фразеологическими единицами, возникшими на базе переменных сочетаний с полным переосмыслением, с полной метафоризацией, оказывается большинство фразеологических единиц русского языка. Обычно в качестве деривационной базы при этом используются словосочетания, часто употребляемые в речи. Такими, например, являются сочетания, связанные с трудом людей, с народными играми, со спортом.

Одной из значительных групп таких образований являются словосочетания, связанные с наблюдением людей за животными. Еще М.М. Покровский отметил, что наблюдения за повадками животных нашли свое отражение в сочетаниях, которые в дальнейшем использовались для характеристики людей [50: 39]. В этот ряд входят такие, например, выражения: выступать павой, держать нос по ветру, вилять хвостом, держать ухо востро, насторожить уши, ходить на-задних лапках, заметать следы, поджимать хвост, лезть вон из кожи, уходить в свою скорлупу, хватать на лету, запутывать следы, хлопать ушами,, выходить сухим из воды и т.п.

Значительный пласт составляют фразеологические единицы, основанные на сочетаниях, часто употребляющихся в произведениях устного народного творчества русского народа. Здесь и составные названия животных, постоянных героев русских сказок, имеющих свои четкие характеристики - Лиса Патрикеевна, змея подколодная.

Авторские фразеологические единицы, материалом которых являются сочетания, использованные в литературных произведениях, могут возникать как в самих этих произведениях, так и позднее, уже за рамками данного произведения. Примером может служить фразеологическая единица тришкин кафтан, которая возникла в басне И.А. Крылова. В басне с этим же названием сочетание Тришкин кафтан использовано с первичным значением, но одновременно оно является и речевым фразеологизмом, поскольку автор в конце басни дает обобщение и основание для переноса значения: "Таким же образом, видал я иногда, иные господа, запутавши дела, их поправляют, посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют".

В дальнейшем использование этого выражения привело его в разряд общенародной фразеологии, а слово Тришкин стало писаться с маленькой буквы: "На одной избе, вместо крыши, лежали целиком ворота; провалившиеся окна подперты были жердями, стащенными с господского амбара. Как видно, в хозяйстве исполнялась система Тришкина кафтана: отрезывались, обшлага и фалды на заплату локтей" (Н. Гоголь. Мертвые души); "Границы числились под ударом, везде нужны были войска, везде они и стояли, и всюду их было катастрофически мало, так что откуда бы их было ни взять, чтобы направить в Крым, неминуемо получался тришкин кафтан" (Сергеев-Ценский. Севастопольская страда); "Фильм может стать куцым, тришкиным кафтаном, если вместо гармонии стиха не возникает цельности кинематографического ритма, новой ткани, по-своему такой же плотной, какой была словесная, стихотворная" (Г. Козинцев. Наш современник Вильям Шекспир).

Примером может служить и сочетание из известного рассказа А.П. Чехова - на деревню дедушке. Этот адрес, написанный Ванькой Жуковым, стал символом неточного адреса, с этим значением и используется в речи:

"Мы поднимаемся все выше, выше, не на деревню дедушке мы пишем, летят к созвездью наши голоса, и всех планет мы знаем адреса" (М. Светлов. Все выше...).

Следующий большой разряд фразеологических единиц, образованных на базе переменных сочетаний, составляют фразеологические единицы, в которых перенос значения основан на метонимии, на ассоциации по связи.

Образования, представляющие собой название детали, части, фрагмента явления, но обозначающие все явление, довольно распространены в русской фразеологии. Неодушевленные предметы, например, часто представляются путем называния одного из несущественных, внешних признаков, который становится основным, определяющим данный предмет. Так, ряд выражений включает слова билет или книжка и второй компонент, указывающий на цвет билета или книжки, вместо их функционального признака: "Дочь моя по желтому билету живет-с... - прибавил он [Мармеладов]" (Ф. Достоевский. Преступление и наказание); "Она [проститутка] усмехнулась и сказала; "Да кто же меня возьмет с желтым билетом?" (Л. Толстой. Так что же нам делать?); "...И еще твоя старая стерва Лукерья откуда надо получит предупреждение, что ты с бунтовщиками связь имела... Так что желтого билета у тебя, может, и не будет, а вот волчьего жди со дня на день..." (Л. Лагин. Голубой человек); "Доктора берут за белый билет пятьсот рублей, даже страшно сказать" (Л. Никулин. Московские зори); "А как сама ваша работа? По тебе или нет? - А мне другой не предлагали, - сказал Синцов. Месяц от белого билета отбивался, месяц упрашивал, чтобы на фронт пустили" (К. Симонов. Последнее лето); "Служака из меня никудышний: дали белый билет" (С. Крутилин. Липяги); "Борис положил на стол кусок хлеба, ложку и достал из нагрудного кармана синюю книжицу. Это было пенсионное удостоверение" (С. Крутилин. Липяги).

В последнем примере встречается пока лишь речевой фразеологизм, поэтому автор счел необходимым пояснить его значение, хотя не исключено, что это выражение закрепится в языке. В отличие от метонимических переносов, выражение волчий билет имеет метафорический характер, основанием для переноса нового значения на слово волчий здесь явилась ассоциация по сходству: "...Многих арестовали, а остальных Баранкевич прогнал, не заплатив ни копейки. Мне и другим, кто был в делегации, администрация завода выдала волчьи билеты..." (Н. Островский. Рожденные бурей). "Не будет мне покоя, пока де дадут вам по волчьему билету" (К. Паустовский. Повесть о жизни).

Называние человека по детали его одежды также довольно распространенный прием в русской речи. Выражения такого рода нередко закрепляются, но, как правило, на сравнительно небольшой срок. Изменение привычной формы одежды у определенной социальной группы людей приводит к устареванию такого выражения. Так, устаревшими являются в настоящее время выражения голубые мундиры, пикейные жилеты: "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ". (М. Лермонтов. Прощай, немытая Россия); "...Это были странные и смешные в наше время люди. Почти все они были в белых пикейных жилетках и в соломенных шляпах канотье... - Читали про конференцию по разоружению? - обращался один пикейный жилет к другому пикейному жилету..." (И. Ильф, Е. Петров. Золотой теленок).

В разные периоды одно и то же словосочетание может иметь различные значения. Так, в XVIII и XIX веках выражение красная шапка обозначало солдата, солдатчину: "[Сквалыгин:] Кабы это старые времена, так угодил бы он у меня под красную шапку" (М. Матинский. Сапктпетербургский гостиный двор); "[Новомодова:] А вот что: вить я дала слово не отдавать его в рекруты за нынешнюю толковину, а вместе того возьму на сени, а тут уже легко можно пригнать какую-либо вину, за которую тотчас он будет в красной шапке" (И. Крылов. Кофейница); "Намеднись Никешку чуть-чуть под красную шапку не отдали" (М. Салтыков-Щедрин. Господа Ташкентцы).

В конце XIX и начале XX века выражение красная шапка обозначало посыльного, принадлежащего к особой ассоциации посыльных: "Приехав в Москву, она [Анна Сергеевна] остановилась в "Славянском базаре" и тотчас же послала к Гурову человека в красной шапке" (А. Чехов. Дама с собачкой).

Так же изменялось значение сочетания зеленые фуражки: сначала оно обозначало пограничников, затем - лесничих. Сочетание синие шинели использовалось для обозначения работников милиции, пока не была изменена форма их одежды. Такого же происхождения ряд заимствованных фразеологических, единиц, что свидетельствует о сходстве фразообразовательных процессов в разных языках.

Другим типом метонимического переноса является выражение внутреннего состояния человека путем называния внешнего, наблюдаемого признака, сопровождающего обычно такое состояние, например: делать большие глаза - "удивляться"; качать головой - "сомневаться" (или "осуждать"); пожимать плечами - "недоумевать"; потирать руки - "радоваться" и т.д. [52]. К ним примыкают некоторые фразеологические сочетания, имеющие конкретные значения, но сверх того получающие еще дополнительные значения состояния человека: скалить зубы - "смеяться", "злиться" и т.п. [53: 63-65].

Эти явления называют иногда "совмещенной омонимией", имея в виду, что в таких выражениях как бы совмещаются прямые и переносные значения [52]. Однако при этом обычное понимание омонимов оказывается неприемлемым, ибо омонимами называются разные единицы, не имеющие общих семантических признаков. Более верной представляется точка зрения, когда различается свободное сочетание и соотнесенная с ним формально и семантически фразеологическая единица [54: 93-94]. Важно при этом учитывать, что в результате образования фразеологической единицы на базе переменного сочетания у нее возникает специфика в синтаксической реализации. Так, в отличие от переменного сочетания, фразеологическая единица махнуть рукой обычно реализуется при управлении винительным падежом с предлогом на; если такого управления нет в тексте, то оно легко подразумевается и может быть введено в текст: "Только если бы не жалко бросить, что заведено… трудов положено много... махнул бы на все рукой, продал бы, поехал бы, как Николай Иванович... Елену слушать, - сказал помещик" (Л. Толстой. Анна Каренина); Впрочем, Валентина Михайловна, кажется, махнула на меня рукой" (И. Тургенев. Новь); "То есть я много могу наговорить Вам, но все это будет околесица, на которую Вы только рукой махнете" (А.Чехов. Письмо А.В. Жиркевичу от 10 марта 1895); "Но как ни старался отец приучить меня к землепашеству, наука эта мне не давалась. Он очень скоро махнул на меня рукой..." (С. Крутилин. Липяги); "И когда рабочие готовы были махнуть рукой [на помощь казны] и ждать неизбежного конца, к дому Матвея Романовича подкатила карета управляющего" (Е. Пермяк. Горбатый медведь). Ср.: "Он [Обломов] в испуге махал только рукою, призывая себе на помощь" (И. Гончаров. Обломов); "- Прощай, Тимка! - Прощай, Борька! - ответил он, высовывая вихор и махая мне рукой" (А. Гайдар. Школа).

Одним из видов метонимического переноса оказывается называние предмета, связанного с определенным временем в жизни человека или общества, для обозначения соответствующего времени, например, до седых волос, до последнего звонка, до первых петухов, с первого колышка (целинное выражение, обозначающее "c самого начала", т.е. с первого колышка первой палатки)

М.М. Покровский, обнаруживший это явление, заметил: "Всюду, где условия жизни или внешняя природа связывают предметы и действия с определенным временем, имена, соответствующие этим предметам или действиям, или употребляются в качестве темпоральных имен, или даже переходят в чисто темпоральные слова" [50: 30].

Примером такого образования может служить фразеологическая единица красная горка в значении времени. Выражение это связано с национальным русским обычаем. "Красною горкою, - пишет исследователь русских поверий и обычаев А.А. Коринфский, - собственно зовется Фомино воскресенье, первый день этой недели весенних поминок, недели предстрадных свадеб. Наименование этого дня ведет свое начало от седой древности, горы - колыбель человечества, родина и обитель богов и естественные пределы их владений, - на заре народной жизни у всех славян почитались священными и являлись поэтому местом совершения большинства богослужебных обрядов и связанных с ними обычаев. Красный - прекрасный, веселый, радостный, молодой. Отсюда название первого праздника воскресшей весны - красная горка" [55: 243].

В дальнейшем сочетание красная горка закрепилось в языке как темпоральное обозначение, поскольку этот период был весьма важным для народа - время предстрадных свадеб: "Рядом, с Григорием шагает Дунятка - сестра-подпасок. Смеются у нее щеки загоревшие, веснушчатые, глаза, губы, вся смеется, потому что на красную горку пошла ей всего-навсего семнадцатая весна" (М. Шолохов. Пастух).

Существует и такой вид метонимического переноса, при котором характеристика человека дается через называние времени, но таких фразеологических единиц в русском языке крайне мало (например, человек двадцатого числа). Темпоральный характер имеет фразеологическая единица когда рак свистнет, в которой указывается на неосуществимое явление, воображаемую деталь, что и позволяет ей передать значение "никогда" (ср. до морковкиного заговенья, до греческих календ, а также киргизскую фразеологическую единицу - когда хвост верблюда коснется земли).

В основе метонимического переноса нередко бывает связь с символическим действием, с национальным ритуалом. Ритуальные действия отражаются в выражениях: выносить вперед ногами ("хоронить"), ударять по рукам ("договариваться, приходить к согласию во время торга, договора"), встречать хлебом-солью ("приветствовать"), выкидывать белый флаг ("признавать себя побежденным"). Символические действия явились основой выражений гладить по головке, указывать на дверь и т.п.

В ряде случаев ритуальное или символическое по своему происхождению выражение в результате изменения значения или исчезновения ритуала утрачивает в сознании носителей языка свою связь с этим ритуалом. Так выражение перемывать косточки в настоящее время уже не связывается с ритуальным действием - перемыванием косточек умерших во время поминок.

Как и при метафоризации, в процессе переноса значения на основе метонимии переосмыслению может подвергаться либо все переменное сочетание, либо его часть. В выражении нога не ступала имеется в виду, что "человек не был, не ступал где-то", следовательно, здесь лишь один из компонентов - нога - выступает с метонимическим значением. То же самое можно сказать о фразеологической единице глаз не кажет или носа не показывал.

Особую разновидность составляют фразеологические единицы, основанные на "впечатлениях". В таких образованиях может быть представлено не само действие, признак или предмет, а то мыслительное содержание, которое может находиться с ним в связи. Например, выражение кошка между (кем-то) пробежала, означающее "поссорились", основано на примете, связанной с черной кошкой, приносящей несчастье, если она перебегает дорогу. В данном случае не примета определяет следствие, а результат мотивируется возможной предпосылкой.

Метонимический перенос может происходить поэтапно. Первым этапом часто бывает перенос на основе связи с существующим явлением, затем явление может исчезнуть, утрачивается связь с ним, исчезает мотивированность переноса, что позволяет делать дальнейший вторичный перенос значения.

Так, выражение разводить бобы сначала ассоциировалось с гаданием на бобах и означало "предсказывать, гадать": "Цибела старая во многих там избах загадывала всем о счастье на бобах" (В. Майков. Елисей, или Раздраженный Вакх); "[Саламанида:] Тьфу, батька, с умом ли ты? Стала ль бы я без ведома твоего делать? Ворожея Федотовна мне сказала, что де бочонок-ат мыши прогрызли, и как ни разведет бобами, ан все точь-в-точь так выходит. [Сквалыгин:] Дай-ко мне прийти домой! Вот я поворожу над тобой бобами!" (М. Матинский. Санктпетербургский гостиный двор); "Появились откуда-то мужики, знающие волшебство, - подмигивая странно, пересыпали в шапке бобы, присев, раскинув небольшой плат на земле, - кому хочешь разводили бобы: выбросит их на пол в три кучки, проведет перстами и тихо, человечно вещает: - Чего, мол, хотел - получишь" (А. Толстой. Петр Первый).

В дальнейшем это выражение получает повое значение - "заниматься пустыми разговорами": "Ах, воблушка! как ты. скучно на бобах разводишь!" (М. Салтыков-Щедрин. Вяленая вобла); "[Гаврила Пантелеич:] Тут видимое дело: человека надо скорей водой... Ушата два вылить, а она его расспрашивает... бобы с ним разводит!" (А. Островский. Женитьба Белугина).

Метонимический перенос нередко совмещается с метафоризацией. Примером такого образования может служить фразеологическая единица давить раков в значении "садиться на мель". Ассоциация по связи в данном случае устанавливается сравнительно легко: это домысливаемое впечатление, явления "давить, раков" и "садиться на мель" находятся в причинно-следственных отношениях. Два момента здесь как бы составляют совмещенное видение, что характерно для метафоры. Однако преобразовать это выражение в сравнительный оборот (один из признаков метафорического переноса), оказывается, нельзя.

Совмещение метонимического и метафорического основания при образовании фразеологической единицы чаще всего составляют два этапа фразообразования. В частности, Л.А. Булаховский так трактует возникновение выражения мелкая сошка: "такое название заключало в себе одновременно синекдоху - целое по части: сошка вместо "человек с сохой - крестьянин", и перенесение по сходству (бедность, забитость и т.п.) с крестьянина на представителей других, по понятиям времени, низких положений и профессий (мелких чиновников и т. п.)" [23: 66-67].

Совмещение метафоры и метонимии значительно затрудняют фразообразовательный и этимологический анализ фразеологических единиц. Довольно сложный случай дает образование выражения наломать дров. С.И. Ожегов подробно изложил свою гипотезу о возникновении этой фразеологической единицы [56]. По его мнению, она родилась на юге, где нет "серьезных" дров, а печи топят в деревнях валежником, который не рубят, а ломают. Однако при этом С.И. Ожегов вынужден был заметить: "неясными остаются условия возникновения переносного значения из прямого".

Действительно, перенос значения "наделать ошибок; сделать что-то грубо, причинив вред" на переменное сочетание наломать дров вряд ли мог быть на основе, указываемой автором, на основе метафорического переноса: "как дров наломал".

Гораздо больше оснований полагать, что перенос значения на это переменное сочетание был сделан на основе метонимии. Это подтверждают и примеры, приводимые С.И. Ожеговым: "Яков невольно поглубже спрятался в развилке, но, видя, что Андрей, кувырком скатившись с крыши, упал в снег, опять высунулся и испуганно спросил кого-то: - Неужто достала? - Да нет, это я по доброй воле наломал дров, - засмеялся Андрей и, стряхивая с шубы снег, шутливо ругал свою неустойчивую левую ногу" (М. Никулин. Полая вода).

К этому одному из ранних случаев употребления выражения можно добавить и более поздние. "Бывает... что человек, не понимая сути и смысла жизни, наделает черт-те что, наломает таких дров, так расшибет свою душу, что живет весь в синяках и кровоточащих ранах... И только сейчас эти слова по-настоящему возмутили его [Федора]. Это … это я-то не понимаю сути и смысла жизни, наломал дров?! - с яростью подумал он" (А. Иванов. Вечный зов); "Наделали ошибок, наломали дров, хотели вывернуться, свалить свои грехи на обком - пусть-де расхлебывает Курганов" (В. Тендряков. Тугой узел); "Скажу тебе, Павел: всегда помни, что в институт тебя послала партия и она рассчитывает на то, что ты не наломаешь там дров, она рассчитывает на твое чутье, твои знания" (В. Кочетов. Молодость с нами).

Метонимическое основание для переноса в данном случае может выглядеть так: сделать что-то неудачно, в результате чего что-то сломать, превратить в дрова; ошибиться, поступить неосмотрительно.

Многочисленные фразеологические единицы, отражающие внутреннее состояние живых существ, также прошли два этапа переноса значений. Выражения вилять хвостом, ходить на задних лапках и т.д., во-первых, явились результатом метонимического переноса (внутреннее состояние - внешнее его проявление у животного), во-вторых, переноса на основе сходства по линии "животное - человек", ср.: "На дворе ждет, виляя хвостом, счастливый Мальчик. Щенку выносится вымоченный в молоке хлеб" (Е. Пермяк. Горбатый медведь); "На меня ноне ни одна собака еще не лаяла, - сказал нарядчик, - ты вот первый затявкал...- Сам ты собака! Виляешь хвостом перед самим..." (С. Подъячев. Среди рабочих); "Что же заставляет всех этих людей так униженно вилять хвостом перед человеком, который даже и не взглянет на них покуда внимательно" (А. Куприн. Молох).

Наглядно показывает основание для такого переноса Крылов в басне "Две Собаки", где использовано переменное сочетание и фразеологическая единица ходить на задних лапках:

"...Да чем же ты, Жужу, в случай попал,

Бессилен бывши так и мал,

Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты?" - "Чем служишь! Вот прекрасно! -

С насмешкой отвечал Жужу, -

На задних лапках я хожу!"

Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят.

фразообразовательный деривационный русский язык

Можно отметить одну интересную группу фразеологических единиц. Это выражения, называющие модные в определенный период времени предметы одежды, прически и т. д. Живут такие образования, как правило, недолго, что связано с недолговечностью моды, но на каждом этапе развития языка такие выражения существуют. Например: "Волосы на голове она взбила копной, напустив их на виски, а на затылке закрутила каким-то затейливым узлом, называвшимся, по ее выражению, "раненым сердцем"... Это "раненое сердце", и "натяжной лиф", и юбку, и, кажется, даже башмаки облила духами "Поцелуй амура" с той целью, чтобы отшибить запах пота" (С. Подъячев. Забытые); "Одет он был в какую-то серую куртку с синим воротником и большими блестящими пуговицами. На голове фуражка с двумя козырьками, спереди и сзади; рабочие называют такие головные уборы по-своему: "здравствуй и прощай"" (С. Подъячев. Среди рабочих); "А ей так хотелось к памятнику Пушкина, где уже прогуливались молодые люди в пестреньких кепках, брюках-дудочках, галстуках "собачья радость" и ботинках "Джимми"" (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев); "Из чемодана Володя достал смену белья, выстиранную и заштопанную еще старухой Дауне, вынул пакет с сургучными печатями, носки, галстук, который так и не привелось повязать ему за все время своей практики, серую "смерть прачкам" рубашку" (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); "У девушки, которая шла нам навстречу, была какая-то особенно броская фигура... И летние туфли без задников под лозунгом "ни шагу назад"" (В. Киселев. Веселый роман). Такого же рода названия причесок "я у мамы дурочка" и др.

Одно и то же сочетание может на различных этапах развития языка обозначать различные понятия. Так, наряду с названием галстуков, выражение собачья радость обозначало колбасу самого дешевого сорта (ср.: название самой плохой рыбешки - кошачья радость).

Основания для переноса значения на такие переменные сочетания различны: есть метонимические переносы (например: ни шагу назад, поскольку эти туфли действительно не позволяли ступать назад), а есть метафорические. Выражение собачья радость применительно к названию галстука, видимо, имеет метафорическое основание (как у собаки ошейник), а применительно к названию колбасы имеет метонимическое основание.

6. Образование фразеологических единиц на базе русских пословиц

Возникновение фразеологических единиц русского языка на базе пословиц уже давно замечено исследователями. Существует ряд работ, в которых более или менее обстоятельно описывается этот процесс, приводятся факты такого фразообразования [57].

Первым подробно исследовал этот процесс А.А. Потебня: Он рассмотрел процесс "сгущения мысли", т. е. движение от басни к пословице и от пословицы к поговорке. Необходимо оговорить, что А.А. Потебня называл поговорками такие образования, которые в настоящее время относятся к фразеологическим единицам.

Преобразование басни в пословицу, по А.А. Потебне, возможно в трех случаях:

когда "часть басни становится пословицей благодаря тому, что остальная часть ее содержится в мысли и готова появиться по первому нашему требованию в пояснение этого изречения; но первая часть басни, существующая налицо, остается без всякого изменения";

когда "не изречение, а все содержание басни делается пословицей". Напр., Кобыла с волком тягалась, только хвост да грива осталась;

"сокращение не самого образа басни, а вывода, обобщения житейского правила, добытого при помощи этого образа или помощи второго образа в двойной басне. Для того, чтобы имели право сказать, что такое обобщение получено при помощи образа, заключенного в басне, или другом поэтическом произведении (сказке, романе, комедии), нужно, чтобы в самом обобщении оставался след образа" [16: 85-89].

Особое внимание А.А. Потебня обращает на форму сжатия басни до пословицы: "Относительно формы, в которой происходит это сжатие, можно заметить, что или остается та же самая форма, которая была в басне или рассказе, т.е. изображение конкретного события, отдельного случая, например: "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить"; "Бил цыган мать, чтоб жена боялась". Или делается обобщение такого случая: напр., по отношению к первой пословице может служить обобщением: "Дo поры жбан воду носит"; по отношению ко второй: "Кошку бьют, а невестке заметку дают"" [16: 89].

Процесс сжатия басен до пословиц А.А. Потебня сравнивает с тем, что делает алгебра по отношению к конкретным величинам. "Этот процесс, - пишет он, - можно назвать процессом сгущения мысли; он производится не только при помощи поэтических произведений, не ими одними, но, между прочим, и ими" [16: 91]. Аналогичное наблюдается и при образовании поговорок на базе пословиц, - отмечает А.А. Потебня.

Важно также, что А.А. Потебня различает два типа пословиц: образные пословицы и безобразные, причем весь анализ проводится на материале образных пословиц.

М.А. Рыбникова, отмечая факт возникновения поговорок (т.е. - фразеологических единиц) на базе пословиц русского языка, отмечает также и противоположный процесс, когда поговорка развертывается в пословицу. Так, по ее мнению, из поговорки и нашим и вашим выросла пословица И нашим и вашим за копейку спляшем [58: 515].

Б.А. Ларин, как и М.А. Рыбникова, отмечал возможность преобразования фразеологической единицы в пословицу, оговаривая, однако, что такой процесс происходит крайне редко [10: 218].

Отношение языковедов к самому факту преобразования пословиц в поговорки было различным. И.И. Чернышев, например, характеризовал его как "порчу пословиц", поскольку вычленяемый фрагмент становится менее понятным носителям языка, немотивированным [9: 332]. Другие исследователи признавали этот процесс вполне закономерным, отвечающим духу языка. В.Л. Архангельский связывает это явление с принципом экономии в языке, с "экономией языковой работы", ссылаясь на теоретические положения И.А. Бодуэна де Куртенэ и Е.Д. Поливанова [38: 6]. При сокращении устойчивой фразы, отмечает В.Л. Архангельский, возникает явление фразеологической антиципации, когда по фрагменту предвосхищается значение целого. Таким образом, вычленение фрагмента не только не мешает нормальному языковому общению, но скорее создает удобства за счет экономии протяженности речи.

Образование фразеологических единиц на базе пословиц русского языка следует отличать от употребления пословиц в речи в сокращенном виде, от различного варьирования пословиц в процессе их употребления. В этой связи перед тем, как рассматривать сам процесс образования фразеологических единиц на базе пословиц, рассмотрим различные случаи использования пословиц в речи.

Пословицы нередко употребляются в речи в сокращенном виде, причем сокращается обычно конечная часть пословицы, т.е. они как бы не договариваются до конца, поскольку слушающий, как правило, хорошо знает всю пословицу и может ее без особого труда восстановить в памяти. При таком эллиптическом сжатии общее значение пословицы не изменяется, причем такое сжатие, такое эллиптическое употребление не является закрепленным в языке [59]. Эллиптическое употребление не только не меняет общего значения пословицы, но при нем компоненты пословицы не вступают в синтаксические отношения с другими компонентами речи. Иначе говоря, фрагмент пословицы в этом случае употребляется точно так, как обычно и вся пословица: "Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать? Люби кататься..." (Л. Толстой. Анна Каренина). Ср. "...Ежели я не очень виноват - сейчас меня мерами кротости доймете, а ежели виноват кругом - фюить! По пословице: любишь кататься, люби и саночки возить... не прогневайся!" (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); "Машенька обрадовалась: - Ага, ревнуешь... - Мне чуждо это чувство. Каждый сверчок должен... - Тогда я буду твоим шестком. Хочешь?" (Е. Пермяк. Яргород). Ср. "[Кочкарев - Фекле:] Пойди, пойди. Не смыслишь ничего, не мешайся! Знай сверчок, свой шесток, убирайся" (Н. Гоголь. Женитьба); "[Горностаев:] Как же, как же! Жандармский ротмистр Малинин. С обыском были, потом в Вятку меня... [Малинин:] Вот-вот. А теперь освобождать приходится. Старый друг лучше новых двух. [Горностаев:] Да, да. Именно. Не плюй в колодец..." (К. Тренев. Любовь Яровая). Ср. "[Лесник:] Ага! лисица! теперь душа моя, а давича так и приступу нет. То-то, не плюй в поганой колодец, случится водицы испить" (Н. Николев. Розана и Любим); "Серпилин молчал. Молчал и думал не о раздельном обучении и не о сыновьях этой, все более нравившейся ему женщины, а о собственной жизни и собственном сыне, о том, что уже не раз, встречая разных людей, с горечью думал на фронте: как далека бывает от истины поговорка "Яблочко от яблоньки..."" (К. Симонов. Последнее лето). Ср. "[Первый:] Отец злодей, а детки невинны. [Другой:] Яблоко от яблони недалеко падает" (А. Пушкин. Борис Годунов); "Зачем в Испанию? что там делать? Там, батюшка, нынче Изабелла в ход пошла! Ну, да уж что. Кто старое помянет..." (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом). Ср. "[Вспышкин:] Ну, кто старое помянет, тому глаз вон!" (И. Крылов. Пирог).

Такое окказиональное употребление пословиц можно рассматривать как один из этапов преобразования пословиц во фразеологические единицы. Продолжая изучение процессов фразообразования, рассмотрим и другие моменты употребления пословиц в речи, помогающие понять механику процесса преобразования пословиц во фразеологические единицы.

Употребление фрагмента пословицы в значении всей пословицы без интонации незавершенности, что на письме выражается в отсутствии многоточия, также распространено: "Прокоп с веселой живостью оглядел всех вокруг. - Не все коту масленица,-- одобрил он..." (К. Федин. Костер). Ср. "[Ахов:] Отчего вы не лежите теперь в ногах у меня по-старому; а я же стою перед вами весь обруганный, без всякой моей вины? [Круглова:] Оттого, Ермил Зотыч, говорит русская пословица, что не все коту масленица, бывает и великий пост" (А. Островский. Не все коту масленица); "Все напали. Даже желторотый Сашка Комелев и тот выступал. Краснел, мялся, заикался на трибуне, а тоже, куда конь с копытом, по-гмызински наскакивал..." (В. Тендряков. Тутой узел). Ср., "[Затейкин:] А что ж, батюшка, Сидор Терентьич, куды конь с копытом, туды и рак с клешней" (А. Копиев. Обращенный мизантроп); "Тайна, известная одному, - с ним и умрет, известная двоим, - шило в мешке" (А. Иванов. Повитель). Ср.: "Супруга не умедлила подозревать своего сожителя и, уведав от людей, хотя и накрепко им было заказано сказывать о моем пребывании, послала она за хозяином тово дома, в котором я находилась, и без дальних околичностей разобрала тотчас мое достоинство и согласилась с хозяином выведать то совершенно для тово, что и тот уже подозревал меня, по пословице: "шило в мешке не утаится" или "виден сокол по полету"" (М. Чулков. Пригожая повариха...).

Такой фрагмент также употребляется изолированно, он не вступает в связь с другими членами предложения, являясь обычно частью сложного предложения. В приведенных примерах фрагменты пословиц составляют начало пословицы, однако иногда вычленяется фрагмент из середины пословицы, и в этих случаях вычленяемый фрагмент уже имеет характер речевого фразеологизма, поскольку он начинает вступать в синтаксическую связь с другими членами предложения, а одновременно утрачивает внутреннюю форму, поскольку мотивируется только пословицей. Так, в качестве символов чего-то минимального и максимального, достигаемого с большим трудом, используются фрагменты из пословицы Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки (Лучше синицу в руки, чем журавля в небе), например: "Но я человек реальный. Не мечтая о журавле в небе, я предпочту ограничиться небольшой молочной фермой в пойме Омутинки" (Е. Пермяк. Горбатый медведь); ср. также контаминирование этих сочетаний: "В удаче и в любой прорухе приемлем были мы, а ищем небыли. Дали человеку журавля в руки, а он тоскует о синице в небе" (Н. Грибачев. О синице в небе).

При употреблении пословицы в тексте нередко наблюдается нарушение ее традиционной формы, когда говорящий, стремясь конкретизировать значение пословицы, привязать ее к данному конкретному случаю, устанавливает ее синтаксическую связь с контекстом, например: "Нынешней газетной гласности, питающейся от скандалов, при тогдашней тесноте еще не было, но слух, которым земля полнится, на другой же день распространился из монастыря в монастырь..." (Лесков. Мелочи архиерейской жизни). Ср. Земля слухом полнится; "Промелькнуло в сознании и другое. Прежде чем выдать разрешение на поездку в Сибирь, русские, конечно, постарались проверить все его потроха, всю родословную, послужной список и прочее, что полагается. Государственная дружба дружбой, а политический табачок врозь" (С. Сартаков. Философский камень). Ср. Дружба дружбой, а табачок врозь.

При окказиональном варьировании пословицы обычно учитываются ее существенные признаки: функциональная изолированность, стабильность формы и т.д. Вместе с тем наблюдается тенденция преодолеть эти свойства пословиц, сделать их в речи более активными в грамматическом плане, а также в смысловом.

Примерно такие же процессы происходят и при образовании фразеологических единиц на базе пословиц. В целом процесс преобразования пословицы во фразеологическую единицу можно определить термином фразеологическая редукция, термином, который уже использовался для обозначения таких или сходных процессов. Фразеологическая редукция может затрагивать как план выражения, так и план содержания. Сопоставление пословиц русского языка и образованных на их базе фразеологических единиц обнаруживает три типа отношений между ними:

1) фразеологическая единица совпадает лексически с частью пословицы, является ее фрагментом и полностью передает содержание пословицы: Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает > собака на сене; Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву > пожалел волк кобылу;

2) фразеологическая единица лексически совпадает с частью - пословицы, но передает лишь часть ее содержания: Старого воробья на мякине не проведешь > старый воробей; Пьяному море по колено, а лужа по уши > море по колено (пьяному);

3) фразеологическая единица лексически совпадает с компонентами пословицы, но имеет особое значение, лишь соотносительное с элементами значения или всем значением пословицы: Мелко плавать - дно задевать > мелко плавать; Свой ум царь в голове > без царя в голове.

Первый тип составляют образования, в которых не сохраняется полностью состав пословицы, но сохраняется ее содержание. Рассмотрим в этом плане пословицу Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает, с которой соотносится фразеологическая единица собака на сене.

Как уже говорилось, пословица принципиально отличается от фразеологической единицы тем, что она является знаком отношений между понятиями, тогда как фразеологическая единица есть знак понятия. Сравнивая пословицу с алгебраической формулой, А.А. Потебня указывал на то, что она представляет отношения между абстрактными величинами. Эти абстрактные величины обычно конкретизируются в тексте, наполняются конкретным содержанием, но характер отношений, зафиксированный в пословице, сохраняется.

В пословице Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает можно выделить три предмета-понятия, между которыми существуют определенные отношения: А - "собака", или, символически, "некто", В - "скотина", символически - также "некто", С - "сено", символически - "нечто". Характер отношений между этими понятиями такой: А имеет С, но не нуждается в нем; В не имеет С, но нуждается в нем; A не отдает В необходимое ему С, поэтому А характеризуется отрицательно.

Эта абстрактная схема при каждом употреблении наполняется особым, свойственным лишь данному контексту содержанием, хотя характер отношений сохраняется во всех употреблениях пословицы.

Вычлененный из состава пословицы фрагмент - собака на сене - не сохраняет наименования всех трех предметов-понятий, однако при употреблении этого фрагмента контекст все равно дает три конкретных предмета-понятия, и фразеологическая единица, фрагмент пословицы, способствует тому, что слушающий устанавливает между ними именно те отношения, какие существуют в пословице, например: "Вагранов тоже смотрел в сторону. - Умер унтер-офицер во второй роте. - Он говорил куда-то в пространство. - Ты оказался собакой на сене, Ефрем. Если бы я не лежал по твоей милости в госпитале, меня назначили бы на его место. Ты вернее, чем я, мог получить назначение. Не захотел" (С. Сартаков. Философский камень). Здесь А - "Ефрем", В - "Вагранов", С - "назначение на должность унтер-офицера".

В рассмотренном примере вычленявшийся из пословицы фрагмент приобрел признаки фразеологической единицы, в том числе и синтаксическую самостоятельность и активность, он может вступать в синтаксические отношения с другими членами предложения и сам является членом предложения.

Однако нередко вычлененные фрагменты сохраняют стабильность формы и продолжают употребляться только в изолированном виде, не вступая в связь с другими членами речи. Таковы, например, выражения если бы да кабы, (моя) хата с краю: "Не знаю уж, как и быть? - задумчиво произнес малый, оглядывая свою поддевку. - Совестно в одной-то жилетке... Кабы лето... - Если бы да кабы, - передразнил его старик. - Ишь какой господин!" (С. Подъячев. Мытарства). Ср. Если бы да кабы, во рту выросли грибы, тогда бы был не рот, а целый огород; "Сегодня я тебя не понимаю: мы в наступлении и в шестьдесят шестом! А ты молчишь: моя, мол, хата с краю... Сидишь в тылу, а был таким бойцом" (С. Михалков. Моя хата с краю). Ср. Моя хата с краю, я ничего не знаю. "А этот молодой и сильный рассуждает: пусть хулиганами занимается милиция, моя хата с краю" (М. Колесников. Атомград).

При сокращении лексического состава пословицы ее общее значение может сохраняться. Так, при образовании фразеологической единицы держи карман шире (держи карман) исчезла ироническая противопоставленность двух частей пословицы: Держи карман шире, широким книзу, т. е. "надейся, но надежда твоя не осуществится". Однако общий смысл пословицы "не рассчитывать на что-либо" сохраняется: "[Мальчик в штанах (с участием):]... По моему мнению, тут один выход: чтоб начальники сами сделались настолько развитыми, чтоб устыдиться и сказать друг другу: отныне пусть постигнет кара закона того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда будет лучше. [Мальчик без штанов:] Держи карман! Это, брат, у нас "революцией сверху" называется!" (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); "[Любовь Андреевна:] Ну, хорошо, Леонид даст... Ты дай, Леонид. [Гаев:] Дам я ему, держи карман" (А. Чехов. Вишневый сад); "Старухе-то я нахвалился, что, может, господь бог пошлет нам коровку за мое умственное усердие. Как же, послал, держи карман шире!" (М. Шолохов. Поднятая целина); "Ишь чего захотели, держите карман шире! - сорвался упрямо молчавший Синцов" (К. Симонов. Солдатами не рождаются).

Второй тип образования фразеологических единиц на базе пословиц составляют фразеологические единицы, которые не только лексически, но и семантически отличаются от своей производящей базы. В них обычно передаются не все отношения, свойственные пословице, и в тексте эти отношения не реализуются в связи с использованием фразеологической единицы, как это наблюдается у образований первого типа.

Фразеологические единицы этого типа называют, как правило, одно из понятий, входящее в состав пословицы. Таковы фразеологические единицы старый воробей, море по колено и т. п. Пословица Старого воробья на мякине не проведешь передает два понятия и отношение между ними (старый воробей, т.е. "опытный человек", и мякина, т.е. "то, с помощью чего можно обмануть кого-то неопытного"): "|Все они [рассказы] велись в тоне балагура, много видавшего в жизни, старого воробья, которого не проведешь на мякине" (В. Короленко. История моего современника); "Молодой он супротив меня, мелко плавает, и все моды у него наруже, а меня, старого воробья, на пустой мякине не проведешь" (М. Шолохов. Поднятая целина).

Возникшая на базе этой пословицы фразеологическая единица содержит лишь название предмета-понятия - "опытного человека". "Вы пишете повесть! Да кто же вам поверит? И вы думали обмануть меня, старого воробья!" (И. Гончаров. Обыкновенная история); "Это не эксперт с вами закусывал? - Нет, мой личный друг. Мужчина образованный, антицерковный, знает по-древнелатински. В искусстве старый воробей, поскольку актер" (К. Федин. Необыкновенное лето).

Вторым примером образования этого типа может служить фразеологическая единица море по колено, возникшая на базе пословицы Пьяному море по колено, а лужа по уши.

Б.А. Ларин заметил, что в процессе образования подобных фразеологических единиц обычно опускаются те элементы, "которые более всего относились к конкретному частному значению первоначальной фразы" [10]. Первый этап образования составляет вычленение фрагмента, первой части пословицы, в результате чего фразеологическая единица уже не передает отношение сравнения, как это наблюдается в пословице: "Проповедывал, что с вином следует обходиться умненько; сначала в день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, до тех пор пока долговременный опыт не покажет, что пьяному море по колено" (М. Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо).

Сокращение еще одного слова из этого фрагмента - слова пьяный - расширило диапазон употребления фразеологической единицы, она употребляется как по отношению к пьяным, так и по отношению к другим: "Девка-то она, братцы мои, такая, что с разгона подойти боязно. Но я был под хмельком, что мне - море по колено..." (В. Тендряков. Свидание с Нефертити); "Я с горя выпил с дядей Петей его "ерша", и мне море было по колено" (B. Киселев. (Веселый роман); "Он. [Емельян] находился в состоянии того крайнего возбуждения, когда все кажется нипочем, море по колено" (И. Шевцов. Среди долины ровныя); "Ты остался все тот же сорвиголова, которому море по колено" (M. Салтыков-Щедрин. Губернские очерки).

Аналогичное явление наблюдается при образовании фразеологической единицы сыр-бор загорелся (из-за чего-то или кого-то), возникшей на базе пословицы Сыр-бор загорелся из-за сосенки: "[Mypзавецкая:] Ничего не хочу я получать; а женим Аполлона на ней, вот и квит. Из того и бьюсь, из того и сыр-бор загорелся" (А. Островский. Волки и овцы); "Саша Усков, молодой человек двадцати лет, из-за которого весь сыр-бор загорелся, смиренно сидит около двери, ведущей в кабинет" (А. Чехов. Задача); "Говорили, что сыр-бор загорелся от гимназиста по фамилии Принцип, который убил наследника австрийского престола Франца-Фердинанда в городе Сараево" (Е. Пермяк. Горбатый медведь).

Из пословицы На леченом коне далеко не уедешь вычленился фрагмент - далеко не уедешь (не далеко уедешь), ставший фразеологической единицей, сохранившей часть переносного значения пословицы, но не называющей, без кого, без чего, с кем; с чем, на чем далеко не уедешь. Таким образом, сфера употребления этого фрагмента оказывается очень широкой: "На одном таланте в наше время не далеко уедешь" (В. Белинский. Стихотворения Э. Губера); "Ну, нет, ноне, брат, на спирту далеко не уедешь" (Короленко. Ат-Даван); "...рассказ Вересаева - это грубая подделка под что-то, немножко под Вашего супруга Орлова, грубая и тоже наивная. На таких рассказах далеко не уедешь" (А. Чехов. Письмо А.М. Пешкову от 3 янв. 1889); "И чтобы взять их [90% плана] всех без остатка, нужен труд и характер. Без того и другого в хлопководстве далеко не уедешь" (К. Симонов. Люди с характером).

Иногда фразеологическая единица, сохраняя свое значение, довольно далеко отходит от пословицы, особенно если пословица забывается. В таком случае нередко происходит изменение лексического состава, отдельные элементы могут заменяться синонимами, что еще больше удаляет фразеологическую единицу от пословицы.

Так, пословица Взвыла да пошла из кармана мошна - представляла собой по сути дела художественное произведение. "Как в этой пословице, - писал Н. Асеев, - кратко и сильно передана целая повесть о нужде, о великой необходимости купить что-то или отдать за что-то трудовые, потом политые деньги! Мало ли какая приступила к горлу нужда - и вот "пошла из кармана мошна". Да не просто пошла - "взвыла да пошла"" [60: 14].

Из этой пословицы вычленился фрагмент, который затем был преобразован: устаревшее слово мошна было заменено более активным денежки, получилась новая фразеологическая единица: "Она помолчала, повозилась на кровати и опять продолжала: - Тут уж поняла я: завыли теперича денежки! Что получит за работу - прожрет на винище" (С. Подъячев. Забытые); "Денег нам все-таки не отдадут - плакали наши денежки" (М. Салтыков-Щедрин. Дети Москвы); "Э-э! Одно дело, Тима, собирательное понятие "враг", другое дело - отдельная личность. Одно дело - армия движется против армии, идет сражение, схватка. Другое дело - когда в ярости, что ее денежки плакали, старуха из муфточки "бульдога" вытаскивает" (С. Сартаков. Философский камень).

Ко второму типу относятся также следующие образования: кондрашка хватил из Хватит Кондрашка (Мирошка), далеко не уйдешь; резать правду из Хлеб-соль ешь, а правду режь; подводный камень из Море житейское подводных каменьев преисполнено; чем черт не шутит из Чем черт не шутит, когда бог спит; бабушка надвое сказала из Бабушка гадала, да надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет; любовь не картошка из Любовь не картошка, не выбросишь за окошко; воду в ступе толочь из Воду в ступе толочь - вода и будет; была бы честь предложена из Была бы честь предложена, а от убытку бог избавит, и др.

Третий тип составляют образования фразеологических единиц на базе пословиц, когда такие единицы соотносятся лексически с пословицами (имеют такие же слова, которые есть в пословице, хотя и не все), но имеют особое значение. Обычно такое значение есть как бы развитие значения пословицы. Например, на базе старой русской пословицы У каждого свой царь в голове возникла фразеологическая единица царь в голове; "Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет" (М. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина); "С волками надо выть по-волчьи, Юрий Дмитрич: и у кого свой царь в голове, тот не станет плыть в бурю против воды" (М. Загоскин. Юрий Милославский); "...но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим царем в голове" (Ф. Достоевский. Идиот) [61: 162-163].