Борис Пастернак: портрет на фоне эпохи

"глубокого сожаления". Даже когда она забеременела в 1937 году, Пастернак недостаточно радостно отреагировал на эту новость, и если бы не запрет на аборты, возможно, их сын Леонид и не появился бы на свет, хотя сама Зинаида позже признавалась, что "хотела ребёнка от Бори", несмотря на ёё страхи, что мужа могут арестовать в любой момент, когда в стране самый разгар сталинского террора.

Зинаида уже почти не интересовалась творчеством своего мужа, говоря, что в стихотворениях его она ничего не смыслит. Её любимым занятием было сидеть на кухне, играя в карты или ма-джонг, непрерывно куря при этом. Анна Ахматова называла её "драконом на восьми лапах". Правда стоит сказать, что отношения внутри семьи разлаживались из-за случившегося с сыном Зинаиды горя. В возрасте 17 лет Андриан, которого дома называли Адиком, потерял ногу в связи с неудачной попыткой остановить развитие костного туберкулёза, которым он болел. В итоге, юноша умер в апреле 1945 года. Это событие Зинаида переживало крайне тяжело, во всём обвиняя себя. В первое время её преследовала мысль о самоубийстве, и лишь совместное выполнение домашних дел вместе мужем, смогла хоть как-то отвлечь её, Борис Леонидович всячески поддерживал жену, пытаясь утешить её. И в то время Зинаида признавалась, что

"забросила Борю, считая близкие отношения кощунственными". Тогда она начала быстро стариться и не смогла быть оказывать мужу должного внимания, как это было прежде.

Примерно через год после описываемых событий в жизнь Пастернака входит другая женщина, к которой у писателя возникла "глубокая новая привязанность". Её звали Ольга Всеволодовна Ивинская, служившая редактором в "Новом мире", в коридоре которого они и познакомились. Ивинскую представили писателю как "горячую поклонницу его творчества". Она была значительно моложе Пастернака, которому тогда было 56 лет. Борис Леонидович был удивлён её симпатии, говоря, что для женщин он не интересен как человек, а всех "немногих женщин у которых был со мной роман", называл "великодушными мученицами". Хотя в писательской среде он считался сердцеедом, к которому влекло женщин. Зинаида отмечала, что после войны, к ним приходило множество любовных писем и зачастую поклонницы досаждали своими частыми визитами.

Ольга Всеволодовна же с детства восхищалась творениями Пастернака и вот однажды мечты стали реальностью - у неё завязался роман с её кумиром. Ивинская стала для Пастернака новой музой, глотком свежего воздуха. "Я влюблён", - признавался писатель, "она такая очаровательная, такая светлая, такая золотая. Теперь в мою жизнь вошло золотое солнце. Не думал, что я ещё узнаю такую радость". Их связь стала для него эликсиром, остановившим время.

В то время Пастернак как раз начинал работу над своим романом

"Доктор Живаго". Ивинскую он олицетворял с главной героиней своего труда - Ларой, считая, её отражением жизнерадостности и самопожертвования. По иронии судьбы, вышло так, что этот роман стал определять события в жизни автора и Ивинской. К моменту, когда они встретились, их жизнь была наполнена трагедиями: самоубийство первого мужа Ивинской и гибель второго, двое детей на её плечах, а у Бориса - тяжёлое расставание с первой женой, остывшие отношения со второй, общие дети. Их счастье было таким искренним, но в то же время, мучительным для обоих.

Ольга была погружена в писательскую работу возлюбленного и его духовную жизнь, но так и не стала его женой. Зинаида же узнала об их связи зимой 1948 года, найдя записку от Ольги, адресованную её мужу. Поначалу он винила себя в измене, понимая, что стала отдаляться от Бориса, но потом, встретившись в Ольгой, она заявила ей о том, что не допустить разрушения семьи. Это событие было болезненно встречено Ивинской, которая даже пыталась отравиться. И сам Борис устал метаться между семьёй и своей страстью, в некоторые моменты им казалось, что их отношения кончены, но всё продолжалось снова и снова.

В эти годы он занимается многочисленными переводами Петефи, Гёте, Шекспира. К концу 1940-ых он получает международную известность, уже в 1946 году Сесил Морис Боура, возглавлявший кафедру поэзии в Оксфорде впервые выдвигает Пастернака на Нобелевскую премию в области литературы, повторив это в 1947 и 1949 годах. В 1949 году выходит издание

"Избранных произведений" Бориса Леонидовича в Нью-Йорке, и включение его произведений в состав "Второй книги русских стихов" в Лондоне. Годом позже Пастернака собирались пригласить в Оксфорд, как "самого известного писателя в Советском Союзе" по мнению членов Международной конференции по преподаванию английского языка.

Несмотря на то, что власти в СССР не жалели сил и средств на то, чтобы доказать интеллектуальный потенциал страны за границей, будучи вовлеченными в идеологическую борьбу, стоит сказать, что в то время во всю действовала кампания против "безродных космополитов", приобретавшая всё более антисемитские черты. Со стороны советского руководства в переводах Пастернака была замечена крамола. Отголоски этого были изложены в газете "Культура и жизнь", в вышедшей 21 марта 1947 года знаменитой статье Алексея Суркова "О поэзии Б. Пастернака", где он утверждал, что и Борис Леонидович злостно отзывается о революции, а буржуазное правительство приветствует.

Данный эпизод вызвал страх у Пастернака и его новой возлюбленной, ведь поводов для расправы с ним было более чем достаточно. И стоит отметить, что страх был вполне оправданным. В обществе ходили слухи, что Пастернак подвергся аресту, Ахматова лично звонила писателю, чтобы узнать, свободен ли он. Но Сталин на эту тему высказывался, цитируя строки Братишвили: "Цвет небесный, синий цвет", и говорил "Оставить в покое этого небожителя. Правда такого покровительства от руководства Ивинская не удостоилась. Она стала пешкой в этих политических играх с её возлюбленным, подобно мужу и сыну Анны Ахматовой, которых арестовали в 1949 году, при этом, не тронув саму поэтессу. В том же году такая участь настигла и Ольгу Всеволодовну. 9 октября, после того как сотрудники НКВД ворвались домой к Ивинской, её отвезли на Лубянку, где в течение нескольких недель пристально допрашивали, в том числе и сам министр Сталина по госбезопасности Виктор Абакомов. Из неё пытались вытянуть признание о том, что Пастернак является "антисоветским человеком" и роман, который он пишет "антисоветского содержания". Следователь Семёнов обвинял её в желании бежать за границу вместе с её возлюбленным, утверждая, что последний никто иной, как советский шпион и их объединяют общие изменнические намерения, что Ивинская отрицала как полнейшую ложь. Подобные допросы проходили каждую ночь, однажды следователи не поленились устроить инсценировку смерти Пастернака для заключённой, привезя её в тюремный морг, якобы на встречу с писателем. Помимо всего прочего, находясь под следствием, она перенесла выкидыш, произошедший во время беременности. Весной 1950 года, Пастернак, ждавший, что ему отдадут ребёнка, получил пачку писем Ивинской и несколько книг с его записями. А 5 июля 1950 года Ольгу приговорили к 5 годам общих лагерей

"за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже". И как показывает исторический опыт, случившееся было обычным для того времени: например, сокамерницей Ивинской была внучка Троцкого, обвинённая в переписке запрещённых стихов; ещё одной сокамерницей оказалась врач кремлёвской больница, арестованная за присутствие на одном собрании, где заметили, что Сталин болен.

Позднее Пастернак напишет Ренате Швейцер: "Её посадили из-за меня, как самого близкого мне человека, по мнению секретных органов, чтобы на мучительных допросах от нее добиться достаточных показаний для моего судебного преследования. Её геройству и выдержке я обязан своей жизнью и тому, что меня в те годы не трогали".

Таким образом, встреча с Ольгой Всеволодовной изменила жизнь Пастернака. Ведь поздняя влюблённость для него была равна глотку воздуха, так необходимого для жизни. Ольга явилась поводом для искреннего счастья писателя. Встреча с Ивинской дала Борису Леонидовичу новую волну вдохновения и творческого подъёма. Многие черты возлюбленной нашли своё воплощение в образе Лары, ставшей главной героиней романа "Доктор Живаго".

Она скрасила жизнь Пастернака в те тяжёлые времена, когда страна находилась под бременем политического и идеологического гнёта, став его спасеньем, во всех смыслах этого слова. Ивинская будет предана своему возлюбленному до конца дней, оказывая огромную поддержку во всех начинаниях и отстаивая его доброе имя.

1.4 Отношения со Сталиным

Пастернак никогда не проявлял открытой ненависти по отношению к власти, но всегда был готов выразить своё мнение в обществе, не боясь допустить крамолы.

Пастернак лично никогда не встречался со Сталиным, лишь раз они разговаривали по телефону, но между ними существовала какая-то невидимая и таинственная связь. Как писала Надежда Мандельштам, что "в наших лидерах была одна примечательная черта: их безграничное, почти суеверное почтение к поэзии". Особенно это справедливо по отношению к Пастернаку, которому диктатор сохранил жизнь. Были моменты, когда поэт восхвалял диктатора, но, в целом, отношение к вождю Советского Союза было неоднозначным и одновременно прямо противоположным, колеблющимся от восхищения до отвращения.

Когда жена Сталина Надежда Аллилуева покончила с собой, Пастернак прислал вождю личное послание: "Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине, как художник - впервые. Утром прочел известье. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел", хотя в "Литературной газете" было опубликовано обращение с соболезнованиями Сталину, подписанное 33 творческими деятелями. После описанного случая, в русскоязычном эмигрантском "Новом журнале" Михаил Коряков писал: "Отныне, после 17 ноября 1932 года Пастернак, сам того не сознавая, вторгся в личную жизнь Сталина и стал частью его внутреннего мира".

Спустя два года состоялся телефонный разговор между Пастернаком и Сталиным, поводом для которого послужило обращение поэта к Н.И. Бухарину с просьбой вмешаться в дело Осипа Мандельштама. Ситуация обстояла следующим образом: в мае 1934 года Осипа Мандельштама, приходившегося Пастернаку близким другом отвезли на Лубянку за написанное им стихотворение, критикующее Сталина. Просьба Бориса Леонидовича дошла до вождя, который приказал смягчить вынесенный приговор, просто изолировав Мандельштама. Такие действия Пастернака привлекли внимание Иосифа Виссарионовича и он решил поговорить с ним без посредников. Позвонив поэту, он начал говорить о Мандельштаме, но Пастернак сказал, что давно желает встретиться с вождём для серьёзного разговора "о жизни и смерти", в ответ на что, Сталин повесил трубку. После этого Борису Леонидовичу больше не удалось дозвониться в Кремль. Хотя он сильно хотел увидеть вживую Сталина, которого считал воплощением эпохи, считая, что именно он может "сказать правителям России нечто чрезвычайно важное".

Стоит отметить, что Пастернак сильно импонировал выше упомянутому Николаю Ивановичу Бухарину, который на Первом съезде Союза писателей 17 августа 1934 года, охарактеризовал поэта как одного из замечательнейших мастеров слова того времени. Однако ему возразил Алексей Сурков, не любивший Пастернака, что творчество последнего не является образцом для растущих советских поэтов. В итоге спор был разрешён Сталиным, объявившим Владимира Маяковского, погибшего 1930 году лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. В ответ на это высказывание Пастернак даже выслал письмо с благодарностями за такую оценку: "Ваши строки о нем отозвались на мне спасительно. Последнее время меня под влиянием Запада страшно раздували, придавали преувеличенное значение (я даже от этого заболел): во мне стали подозревать серьезную художественную силу. Теперь, после того как Вы поставили Маяковского на первое место, с меня это подозрение снято, я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему, в скромной тишине, с неожиданностями и таинственностями, без которых я бы не любил жизни". Он подписался: "Именем этой таинственности горячо Вас любящий и преданный Вам Б. Пастернак". Вождь сделал приписку:

"Мой архив. И. Сталин". Григорий Винокур, знавший Пастернака, отмечал: "Я не знаю, где тут заканчивается скромность и где начинается высокое самолюбие".

Спустя год начинается период массовых репрессий, последовавший за убийством С.М. Кирова 1 декабря 1934 года, который за короткий промежуток времени уничтожит старую революционную гвардию в лице Каменева, Зиновьева, Рыкова, Бухарина, Ягоды и других видных функционеров партии. Стоит отметить, что напечатанном в "Правде" за 21 августа 1936 года коллективном письме, под заголовком "Стереть их с лица земли", помимо прочих пятнадцати литераторов, была добавлена фамилия Пастернака, не осведомлённого об этом. Позже, он говорил, что ему было стыдно за то, что он не смог сохранить своё доброе имя, когда на него надавили, чтобы подпись осталась (он узнал об этом в последние минуты). Авторы ратовали за казнь всех шестнадцати участников "Троцкистско- Зиновьевского Террористического Центра", что в итоге и было воплощено в жизнь.

Страна оказалась в тисках безумного, безжалостного террора. После того, как разрешили на допросах применять пытки, количество "врагов народа", сознавшихся в своих преступлениях, стремительно росло. В 1937 и 1938 годах Сталин лично подписал смертные приговоры 40 тысячам человек. Р. Конквест, автор труда "Большой террор", отмечает, что однажды, 12 декабря 1937 года, Сталин одобрил 3167 смертных приговоров. При этом к Сталину на стол попадали дела только руководителей среднего и высшего звена и известных людей. На низовых уровнях по всей стране местное начальство составляло собственные "расстрельные списки", чтобы угодить Москве. Эпидемия доносов охватила все слои общества. Люди доносили на родственников, соседей и знакомых, чтобы те первыми не донесли на них. В страхе жили все. Двоюродная сестра Пастернака Ольга Фрейденберг вспоминала, что каждый вечер по радио передавали отчёты с фальсифицированных жутких процессов.

Несмотря на то, что подпись Пастернака оказалась на страницах

"Правды", в действительности, он не желал подписывать подобные письма, что ставило его в ряды людей неблагонадёжных и требующих особого контроля. Будучи генеральным секретарём Союза писателей Владимир Ставский, обвинил Пастернака в "клевете на советских людей" в некоторых стихах о Грузии. Конечно же, обстановка того времени и донос на него вызвали у поэта глубокое разочарование, которое проявилось в строках: "Всё защелкнулось во мне, и моя попытка идти в ногу с веком превратилась в свою противоположность, которую я не скрывал. Я нашёл убежище в переводах. Моё собственное творчество подошло к концу".

Помимо партийных деятелей, в числе репрессированных оказалась большая часть командного состава армии. Когда в июне 1937 года тот же Ставский просил подписать петицию с целью расстрела обвиняемых, проходящих по Делу Тухачевского, Пастернак решительно отказался это делать. Однако, в опубликованном письме, опять появилась подпись поэта, который с яростью отреагировал на эту самовольность, но поделать уже ничего не мог.

Также, чистка коснулась советской творческой интеллигенции: "В те ужасные кровавые годы арестовать могли кого угодно. Нас тасовали, как колоду карт". Сам Борис Леонидович не смог объяснить, почему в годы большого террора, он остался в живых. Одно время он даже думал, как бы его не заподозрили в участии какого-нибудь заговора для спасения собственной жизни. Илья Эренбург спрашивал: "Почему, например, Сталин пощадил Пастернака, который гнул свою независимую линию, но погубил журналиста Михаила Кольцова, который честно выполнял все порученные ему задания?". Многие из окружения поэта пострадали в те годы, вокруг него исчезали люди: Пильняк, Бабель, Тициан Табидзе, Паоло Яшвили. В 1938 году от голода скончался Осип Мандельштам в пересыльном лагере. Н.Я Мандельштам писала: "Единственным человеком, посетившим меня был Пастернак, - писала Н. Я. Мандельштам. - Он прибежал ко мне, узнав о смерти О. М. Кроме него, никто не решился зайти"144. Также, он оказывал поддержку жене своего грузинского друга- поэта Нине Табидзе, в том числе и материальную. И когда в 1945 году он приехал в Грузию, на все приёмы и выступления брал её с собой. В благодарность за оказанное внимание, Нина Табидзе отблагодарила Пастернака, подарив писчую бумагу, на которой как раз и начинал создаваться роман "Доктор Живаго". Пастернак надеялся, что его проза будет достойной бумаги Тициана145.

1.5 Последние годы жизни

Конечно же, события связанные с арестом Ивинской вызывали у Пастернака чувство глубочайшего смятения и душевные терзания, которые не могли не сказаться на его здоровье. В итоге в октябре 1952 года он перенёс тяжёлый инфаркт, после которого находился в Боткинской больнице, проведя первую ночь "с разнообразными смертными на пороге смерти"146. Около трёх месяцев он пробыл в больнице, после чего его перевели домой. Развёрнутая в СССР кампании против "космополитов" в 1952-1953 годах приобрела антисемитский характер, в связи с чем, от имени известных деятелей культуры еврейского происхождения вынужденно было подписано письмо Сталину с просьбой переселить всех евреев на Дальний Восток в целях их защиты147.

Заведённое ещё в 1948 году дело в отношении членов Еврейского антифашистского комитета, завершилось в 1952, когда июле Военная коллегия приговорила Лозовского, Фефера, Шимелиовича, Зускина, Гофштейна, Бергельсона, а также деятеля профсоюзного движения Иосифа Юзефовича, поэта Лейба Квитко, поэта и драматурга Переца Маркиша, журналистов Леона Тальми, Эмилию Теумин, Чайку Ватенберг-Островскую и её мужа Илью Ватенберга к расстрелу. Директору Института физиологии Академии медицинских наук СССР Лине Штерн назначили три с половиной года тюрьмы с последующими пятью годами ссылки. 12 августа смертный приговор привели в исполнение. Хотя поэтов среди расстрелянных представителей еврейской интеллигенции было всего четыре, это событие вошло в историю как "Ночь казненных поэтов"148.

Возможно, болезнь в некоторой степени обезопасила Пастернака, ведь он, наверняка, не стал бы подписывать подобного рода документы.

Он не прерывал с связей с Ольгой и её семьёй, поддерживая материально. "Без него мои дети просто не выжили бы", - писала Ивинская149, которая находилась в Мордовии, отбывая тюремный срок. Он писал ей от имени её матери, так как посылать письма разрешалось только ближайшим родственникам.

В то время он уже во всю писал "Доктора Живаго", но приходилось разрываться между углублением в творчество и заказными переводами: "Я зарываюсь в работу", - писал он двоюродной сестре150.

После ухода из жизни Сталина, новые власти объявили амнистию многим категориям заключённых, под одну из которых попадала Ивинская, которая в итоге была преждевременно освобождена. Пастернак, несомненно, был этому рад, однако возобновиться отношения с Ольгой его останавливало то обстоятельство, что он был обязан своей жене, которая выходила его и всячески помогала оправиться от болезни. И первое время после приезда Ольги, они не встречались, но 1954 год привнёс в их отношения былую страсть, после чего Ольга опять забеременела, но ребёнок родился мёртвым. Их встречи стали более частыми, когда она сняла дачу почти по соседству, к тому же Пастернак по предписанию врачей, нуждавшийся в покое, начал жить в Переделкино круглый год. Тогда Пастернак большую часть дня проводил у возлюбленной, которая в те годы стала, своего рода, агентом писателя, решая его дела в Москве151. Такая её роль была воспринята многими знакомыми писателя с недоразумением152. К тому же сомнения относительно её персоны вызывала связь с Варламом Шаламовым, с которым она вела переписку. "Для госпожи Ивинской Пастернак был предметом самой циничной торговли, продажи, что, разумеется, Пастернаку было известно, - писал Шаламов Н. Я. Мандельштам. Я не виню Ивинскую. Пастернак был ее ставкой, и она ставку использовала, как могла. В самых низких своих интересах"153.

После прихода к власти Н.С. Хрущёва, в стране почувствовалась некое идеологическое ослабление, вселявшее надежду на возможность большей свободы в творчестве.

В журнале "Знамя" вышла статья Ильи Эренбурга "О работе писателя", где он заявлял, что "писатель - не машина, механически записывающая события". Он пишет, "чтобы сказать людям о своих личных чувствах, потому что он "заболел" своей книгой", он призывал к "искренности в литературе"154. Намеченные тенденции воодушевляли Пастернака, который, беседуя со своим соседом по даче, К. Чуковским, выражал радость: "Начинается новая эпоха: меня хотят печатать!"155. В начале 1954 года "Гамлета" в переводе Пастернака поставили в Театре Пушкина в Ленинграде. В 1954 году в "Знамени" напечатали десять стихотворений, содержащихся в "Докторе Живаго", вступлением к которым послужило описание главного героя. Кстати, изданное стало первой послевоенной публикацией поэта.

Борис Леонидович восклицал: "Слова "Доктор Живаго" появились на современной странице - как страшное пятно!" Он писал двоюродной сестре, что ему "надо и хочется кончить роман, а до его окончания я -- человек фантастически, маниакально несвободный"156.

Однако в рядах деятелей творчества оставались ревнители идеологической стойкости, которые продолжали отстаивать свою непоколебимость, тревожась появлением новой поэзии. Например, поэт Алексей Сурков со страниц "Правды" призывал ограничить такого рода эксперименты и обратиться писателям к своему истинному долгу. Стихи Пастернака некоторые поэта восприняли, а часть не воспринимала его творчество всерьёз, считая, что его не стоит брать в расчёт.

Почти всю зиму 1954 года Пастернак провел в Переделкино; он упорно работал над последними главами романа в своём кабинете, обставленном самым необходимым, в силу того, что писатель не поощрял излишеств.

Тогда писатель был уверен, что его роман не издадут и решил раздавать его для прочтения всем, кто пожелает ознакомиться с ним157. После окончания работы над романом, он был отвезён в разные редакции, но никто не взялся его публиковать. Однако в мае 1956 года интерес к труду Пастернака проявил итальянский издатель Джанджакомо Фельтринелли, и Пастернак согласился передать ему свой труд для издания за границей, что впервые произошло в Италии 15 октября 1957 года. Издание романа в Голландии и Великобритании, а после и в Соединённых Штатах в карманном формате организовало ЦРУ, ровно как и раздачу экземпляров романа на русском языке советским туристам в сентябре 1958 года на Всемирной выставке в Брюсселе, когда туристы повези его СССР.

После распространения романа за пределами Советского Союза Пастернак стал лауреатом Нобелевской премии, за что был осуждён на родине и завален кучей обвинений со стороны писательского сообщества и государственного аппарата. За этим последовало исключение и Союза Писателей и предложений выдворить его за пределы родины158.

Тогда писатель начал отвлекаться от кучи писем, шедших в его адрес со словами поддержки или же нападок и возвращаться к творческому процессу. Летом 1959 года он начинает писать пьесу "Слепая красавица", которую ему не удалось довести до конца. "Я с большим воодушевлением отношусь к своей последней работе"159 , - писал он сестре в июле. В то время озлобленность властей немного приутихла, и Пастернак начал понемногу появляться на публике в Москве. Он посетил концерт Нью-Йоркского филармонического оркестра, которым дирижировал Леонард Бернстайн. С ним они позже ужинали, и писатель оставил самое приятное впечатление у американского гостя160.

10 февраля 1960 Борис Леонидович отметил своё семидесятилетие. Он был рад находиться в кругу близких людей, чувствуя себя раскованно и спокойно, тогда он по-прежнему выглядел полным сил. Но буквально спустя месяц многие заметили, как прежняя свежесть и бойкость начали сменять помятостью и усталостью в связи с разразившейся травлей писателя. Его беспокоила боль в левой стороне груди, но он, не желая тревожить близких молчал об этом161.

Конечно же, последние события подкосили здоровье писателя. Весной он даже начал вести дневник своего состояния. Он не встречался с Ивинской, говоря о своих болях при малейшем движении, однако уверял её, что его недомогание временное, и скоро он оправится162. Но ситуация ухудшалась и в ночь с 6 на 7 мая он перенёс второй инфаркт. Он находился дома при круглосуточном дежурстве медсестёр и ежедневном осмотре врача из литфонда. Его жена не жалела средств на лечение, к Пастернаку постоянно приезжали лучшие советские специалисты в области медицины. Изначально лечение шло довольно-таки успешно, внушая шансы на выздоровление. У близких появилась надежда на возможное выздоровление. Но спустя две недели состояние начало резко ухудшаться, У Бориса Леонидовича был обнаружен рак. Первоначальным очагом были легкие, затем произошла метастаза через кость, был поражен желудок. Жить Борису Леонидовичу оставалось недолго. Перед смертью в разговоре с Зинаидой Николаевной, он сказал, что рад, тому, что ему больше "не придётся выносить людскую подлость и уходит непримиримый с жизнью". Борис Леонидович со стойкостью переносил болезнь, постоянно находясь в сознании, он стараясь не тревожить своих близких. В последние дни он перестал принимать пищу.

30 мая утром он сказал родным: "Ну что же, будем прощаться!?"163 Вечером ему сделали второе переливание крови, но оно было неудачным. Пригласив своих сыновей к себе для прощания, он просил не винить его за то, что вёл вторую жизнь.

В одиннадцатом часу он позвал сыновей. Он говорил им о том, как они должны жить, хотел, чтобы они больше сблизились, и просил не винить за то, что у него была вторая жизнь. Последними словами в адрес медсестры была просьба, открыть с утра окно. Но в 23:20 он ушёл из жизни164.

Так закончился жизненный путь выдающегося русского поэта и писателя Бориса Пастернака. Личности, олицетворяющей целую эпоху, начиная с "Серебряного века" откуда он, будучи московским интеллигентом, шагнул во времена Советской России, став неотъемлемой частью её культурного пространства.

Ввиду сильной любви к Родине, совмещённой с невозможностью представить себя вне России, и искреннего желания лучших перемен, он с радостью воспринял так много обещавшую Революцию 1917 года. Несмотря на первоначальное воодушевление и ожидание благоприятных изменений, сменившихся полным разочарованием во всём происходившем, он не отрёкся от своей страны, он не стал любить Россию меньше, а смог адаптироваться к новым условиям, вжившись в среду уже советской интеллигенции. При этом он остался непоколебим и верен самому себе, отвечая на вызовы времени. Он смело говорил, что думает, а не то, что от него хотят услышать. Он не менял своего образа мыслей и тем, которые озвучивал на страницах произведений, пусть и не всегда соответствующих господствующей идеологии. Пастернак не пытался угодить властям и быть рупором коммунистических идей, в своих работах он всегда представлял личное видение описываемых событий, будучи убеждённым, что отказывать творческим порывам равно смертному греху по отношению к собственному гению.

Его с полной уверенностью можно назвать рискованным человеком, часто поступающим в разрез с тем, что требовало правительство. Он не боялся гнева советских властей, когда многократно оказывал помощь своим заключённым товарищам, поддерживал родственников репрессированных коллег, от которых многие отвернулись. Он не присоединялся к коллективным обвинениям и не участвовал в травле тех, кто был обвинён в политических преступлениях, лишь только для того, чтобы не быть белой вороной на фоне остальных, в итоге, сам, превратившись на склоне лет в объект для общественных гонений.

Как известно, при жизни творца трудно признать в нём гения, многими современниками он воспринимается скорей как посредственность, нежели чем, что-то по истине выдающееся. Персона Бориса Леонидовича Пастернака, заклеймённая в последние годы его жизни, была реабилитирована лишь спустя тридцать лет после его смерти, когда решение об исключение его из Союза писателей было отменено и его имя вошло в программу по литературе в учебных заведениях.

2. Главное произведение в судьбе писателя: "Доктор Живаго" в контексте идеологической борьбы и творчества Б.Л. Пастернака

2.1 Создание романа

Несмотря на то, что Пастернак был больше известен как стихотворец, он имел опыт написания и прозы. Герои из его предыдущих небольших рассказов, только в усовершенствованном виде, позже станут персонажами

"Доктора Живаго", будто автор на протяжении всей жизни шёл к созданию романа. На протяжении многих лет он жил с мыслью, что ему "ещё предстоит воплотить в жизнь нечто великое, являющееся главным произведением всей его жизни, и что оно обязательно будет в прозе: настоящая проза, какое волшебное искусство - граничащее с алхимией!"165.

Пастернак делился с Мариной Цветаевой, что желает создать роман "с любовью и героиней - как Бальзак"166. Однако первый опыт был сочтен "умозрительным, скучным и тенденциозно добродетельным", в силу чего процесс написания был отложен в долгий ящик. Как и многие свои мысли, автор дарит главному герою Юрию Живаго, свои же мечтания: "Он еще с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине"167.

Как уже упоминалось ранее, совокупность событий, связанных с потерей отца, недовольством самим собой, желанием доказать свою творческую состоятельность созданием грандиозного литературного труда и привело Пастернака к началу полноценной работы над масштабным произведением.

Впервые на бумаге Пастернак упомянул о романе в письме к Надежде Мандельштам в ноябре 1945 г., заявив, что приступил к новому произведению, роману, который охватывает всю их жизнь168. О том, что он начал писать давно задуманное, он говорил Александру Гладкову, писал своим сёстрам в Англию: "Я начал, но все ещё так далеко от того что хотят от нас здесь и что привыкли ждать от нас люди, что трудно писать регулярно и прилежно"169. В то время как творческий процесс проходил с успехом, Пастернак чувствовал прилив сил и пребывал в прекрасном настроении. Это состояние подкреплялось восторженными приёмами публики во время его выступлений на литературных вечерах Москвы. Аплодисменты перерастали в овации при появлении Бориса Леонидовича на сцене, слушатели цитировали его стихотворения наизусть. Однажды как раз на одно из таких мероприятий Пастернак опоздал, и зал разразился аплодисментами, когда поэт пытался незаметно пройти за кулисы, тем самым, разозлив выступавшего тогда поэта Алексея Суркова, который видел в Борисе Леонидовиче врага, заявив ему, что великими становятся лишь те, кто впитал в себя революцию, недвусмысленно намекая на свою персону170. Он зарекомендовал себя как представителя советской писательской среды, получив известность патриотическими стихами, созданными во время войны. Однако его произведения вровень не стояли с "пастернаковскими", по крайней мере, судя по тому, как их встречала публика.

Роману изначально планировалось дать название "Мальчики и девочки". Он называл роман эпическим и говорил, что это "грустная, тягостная история, проработанная до мельчайших подробностей, в идеале, как в романах Диккенса или Достоевского"171.

Пастернак надеялся, что неимоверные жертвы, миллионы погибших и цена победы в войне не дадут вернуться к репрессиям. Как и многие современники, он верил, что ощущение некой свободы закрепится в послевоенной атмосфере, хотя уже видел первые шаги к обратному творческому закрепощению, делясь этим с сёстрами: "я хожу по лезвию ножа Интересно, волнующе и, наверное, опасно"172. К началу августа 1946 года первая глава была готова, он читал её своим близким, друзьям. Но уже

14 августа появилось Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах

"Звезда" и "Ленинград", вызвавшее большой общественный резонанс, и повлекшее а собой исключение Анны Ахматовой и Михаила Зощенко из Союза писателей СССР173. Вступительная часть содержала неудовлетворительную оценку деятельности журналов "Звезда" и

"Ленинград", заявление о том, что недопустимо предоставлять право на издание "таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко" -- автору

"омерзительной вещи" под названием "Перед восходом солнца", и Ахматовой, являющейся "одним из знаменосцев пустой, безыдейной, аристократическо-салонной поэзии, абсолютно чуждой советской литературе"174. Редакторы этих изданий, Саянов и Лихарев, обвинялись в том, что не справились с "возложенным делом", а Ленинградский горком

"проглядел крупнейшие ошибки журналов".

На следующий день после выхода постановления, в Большом зале Смольного института в Ленинграде перед приглашенной аудиторией, состоявшей из писателей, журналистов, издателей и бюрократов выступил Андрей Жданов, который, начиная с 30-х годов был вхож в близкий круг Сталина. Его речь, красочно клеймящая Ахматову и Зощенко, была встречена подхалимскими выкриками с мест. Он называл Ахматову "взбесившейся барынькой", мечущейся между будуаром и моленной. Он охарактеризовал воспеваемые ею темы, как любовно-эротические, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики и обречённости175.

Начатая борьба с "идеологически чуждыми" авторами имела ярко выраженный характер ненависти ко всему западному. Развязанная Ждановым кампания была направлена на театр, кино, музыку, университеты и научные круги. Сестра Пастернака Ольга Фрейденберг, будучи университетским преподавателем, писала: "любой, кто каким бы то ни было образом выказывает уважение к европейской культуре, клеймится за низкопоклонство перед Западом"176.

Новыми основаниями для ареста стали "восхваление американской демократии" или "преклонение перед Западом". Это время Александр Фадеев, занявший пост председатель союза писателей, осуждал Пастернака за то, что он оторван от народа и не соответствует современности, что он со спокойствием признавал, беззаботно отвечая, что "далёк"177.

Более того, он дважды отказывался принимать участие в собрании, где критиковали Ахматову и Зощенко. Напротив, он старался поддерживать Ахматову, передавая ей деньги, поскольку она не имела средств к существованию после исключения из СП. В итоге, за его непреклонность Борис Леонидович поплатился исключением из состава правления союза писателей, а 9 сентября 1946 г. в "Правде" появилась резолюция, в которой Пастернака был назван "безыдейным" и "далеким от советской действительности"178.

Но, не зная об этом, поскольку сам он не читал газет, а жена не хотела его расстраивать такими новостями, он в вечер того же дня устроил первую публичную читку первой части своего романа для небольшого количества знакомых. Однако впечатления после прочтения были двоякими. Корней Чуковский с неожиданностью для себя пришёл к выводу о том, что "Доктор Живаго" вызвал у него противоречивые эмоции: "Несмотря на очарование отдельных кусков, роман показался мне чужим, запутанным и далеким от моей жизни; почти всё в нем оставило меня равнодушным"179. Отрицательное отношение высказала Анна Ахматова, говоря физику Михаилу Поливанову, другу Пастернака, что роман -- "это гениальная неудача". Когда Поливанов возразил, что роман захватывает "дух и людей той эпохи", Ахматова ответила: "Это моё время, мое общество, но я не узнаю его"180. Некоторые не услышали ожидаемого мастерства от автора, признавая услышанное грубым.

Пастернак же отвечал, что все "несовершенства" в труде сознательны, и он хочет сделать роман максимально доходчивым для каждого человека, чтобы "читать его взахлёб". Но были и растроганные романом, например, Эмма Герштейн: "Глазами, ушами и носом я чувствовала эпоху"181. Поклонников Пастернака ожидали такие вечера с нетерпением, бывали дни, когда дом был переполнен людьми.

Борис Леонидович продолжал знакомить слушателей со своим трудом, входя с ними в диалог, и порой меняя некоторые части в тексте. Особенно это касалось названия, которое не раз корректировалось, например, за год до окончательной версии, в мае 1947 года, произведение называлось "Картинки полувекового обихода". Но по окончании четвёртой части автор остановился на "Докторе Живаго". Фамилия главного героя была взята из православной молитвы. Причины по которым была выбрана такая фамилия он рассказывал Варламу Шаламову: "Ещё в детстве я был поражен, взволнован строками из молитвы церковной православной церкви: "Ты есть воистину Христос, Сын Бога живаго" Не о живом боге думал я, а о новом, только для меня

Но на подобных собраниях бывали и люди в штатском, которые фиксировали содержание романа, в надежде услышать в тексте контрреволюционное звучание. Нападки на писателя совершались и со стороны Союза Писателей, в том числе в лице его председателя Александра Фадеева, который, правда, относился к нему неоднозначно, то публично критикуя Пастернака, то цитируя его стихи, называя их "настоящими".

Обличителем Бориса Леонидовича в 1946 году выступил А.Сурков, напечатавший статью в газете "Культура и жизнь", считавшейся "рупором Жданова". Сурков писал, что Пастернак придерживаясь реакционной идеологии, не принимает Октябрьской Революции, относясь к ней с ненавистью, что выражается в его клеветнической поэзии, которая, к тому же, лишена всякого таланта183.

Хоть статья в "Культуре и жизни" не считалась призывом к аресту и расстрелу, высказанная в адрес писателя критика имела свои последствия. Так, редакцией журнала "Новый мир" был дан отказ на печать нескольких стихотворений Пастернака.

Приостановили издание переведенного им сборника Шекспира. А весной 1948 года "по приказу сверху" рассыпали уже сверстанный однотомник. Читки прекратились, и Пастернак заметил, что "мои публичные выступления считаются нежелательными"184.

В такой послевоенной обстановке, когда нападки на культуру возобновились с новой силой, Пастернак углубился в создание труда: "Я вернулся к работе над романом, когда увидел, что все наши розовые ожидания перемен конца войны, которые, как мы думали, придут в Россию, не осуществились. Роман для меня совершенно необходим как способ выражения моих чувств"185. В это время позиция по отношению к властям, до этого колеблющаяся между уклончивостью и осторожным приятием, теперь стала упорно, хотя и негромко враждебной.

Несмотря на возврат к гонениям, он "не писал протестов и ничего не говорил, когда ко мне обращались. Всё бесполезно. Я никогда не пытаюсь оправдаться или объясниться"186.

В начале 1950-х годов основным источником заработка для писателя стали переводы, и он разрывался между ними и работой над романом. Он не жил надеждой, что роман с лёгкостью будет опубликован: "Когда его напечатают, через десять месяцев или через пятьдесят лет, мне неведомо и не играет никакой роли"187.

Он по-прежнему читал отрывки из романа немногочисленным знакомым, когда они собирались на его даче по воскресеньям. Тогда в его доме бывали актер МХАТа Борис Ливанов, молодой поэт Андрей Вознесенский, пианист Святослав Рихтер со своей спутницей жизни Ниной Дорлиак. После чтений они спускались в гостиную, где Зинаида Николаевна накрывала стол, полный угощений и долго сидели, обмениваясь репликами.

Он получал поддержку от многих друзей, которая подпитывала его дальнейший творческий процесс. Так, Лидия Чуковская писала ему в августе 1952 года: "Вот уже целый день я не ем, не сплю, не существую, я читаю роман. С начала до конца, и снова с конца, и частями Я читаю ваш роман, как письмо, адресованное мне. Я как будто ношу его все время с собой в сумке, чтобы можно было в любой миг достать его, убедить себя, что он там, и перечитать любимые места"188.

Тем временем, обстановка в Советском Союзе была напряжённой в связи с набравшей новые обороты кампании против космополитов, характер которой приобрёл ярко выраженные антисемитские черты. В то время на первых полосах газет появилась информация о так называемом "деле врачей", возбуждённом против видных советских врачей еврейской национальности, которым приписывали организацию заговора и убийства ряда советских лидеров. Начало данному процессу было положено, когда в 1948 году врач Лидия Тимашук на основании электрокардиограммы диагностировала у А. Жданова инфаркт миокарда, однако руководство Лечебно-санитарного управления Кремля предписало ей вынести другой диагноз, назначив Жданову лечение, противопоказанное при инфаркте, в результате приведшее к смерти последнего. Данное дело явилось апогеем в кампании по борьбе с "безродным космополитами"189.

В тексте официального сообщения об аресте, опубликованного в январе 1953 года, было объявлено, что "большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах" и действовали согласно её предписаниям. После ареста группы врачей кампания приняла общесоюзный характер, продлившись до марта 1953 года, вплоть до смерти Сталина. Уже через месяц все проходящие по делу были реабилитированы.

Но всё же атмосфера, господствующая в стране не давала с полным спокойствием трудиться над романом. Хотя душу писателя радовали некоторые изменения в его доме, когда в 1953 году дачу в Переделкине "превратили в дворец": провели газ, водопровод, устроили ванну и добавили ещё три комнаты. Хотя Пастернак со скромностью говорил, что не заслуживает величия своего огромного кабинета с паркетным полом. 190

Творческий подъем был вызван у писателя относительным раскрепощением в культурной среде страны, последующим после смерти Сталина. Сменившаяся власть дала надежду на возможность говорить больше, чем позволялось до этого. Наступивший период вошёл в историю нашей страны под названием "оттепель". Такое наименование он получил после выхода одноимённой повести Ильи Эренбурга. Смягчение цензурного гнёта давало возможность с разных сторон, в том числе, и с критической описывать современную эпоху191.

Страна и общество нуждались в ослаблении контроля со стороны государства, когда в послевоенный период все силы были положены на восстановление разрушенного войной хозяйства, а народ ещё не успел оправиться от страшнейшего террора 1930 - 1940-х годов и его последствий.

Тогда на общегосударственном уровне был намечен переход к смягчению режима и выход за его жестокие рамки192. Вестником раскрепощающих тенденций стало закрытие нашумевших "Ленинградского дела" и "Дела врачей" с дальнейшей амнистией заключённых, осужденных за незначительные преступления193. По всей стране начали работу комиссии по проверке дел и реабилитации. Было разрешено возвращение на родину большинству народов, депортированных в 1930-1940-е годы.

В первую очередь изменения произошли в идеологии и культуре, тем самым, стимулируя творческий процесс. Наиболее живо это было воспринято в литературной среде, где немаловажное значение имела реабилитация некоторых деятелей, имена которых до этого не упоминались в стране. Читатель вновь открыл для себя труды С. Есенина, М. Цветаевой, А. Ахматовой. Поэзия вызывала неподдельный интерес, что доказывают ставшие тогда популярными поэтические вечера194. Сборник стихов Леонида

Мартынова был грандиозно встречен советскими людьми в то время, явившись одним из наиболее читаемых. Такие известные литераторы как Виктор Астафьев, Владимир Тендряков, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко были, также, виднейшими представителями описываемого периода. Главным рупором сторонников оттепели стал литературный журнал "Новый мир". Роман Владимира Дудинцева "Не хлебом единым" и повесть Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича" были опубликованы за рубежом. Актуальной для того времени становится авторская песня, которая была доступна в магнитофонных записях, тысячами расходившихся по стране195.

Заметно увеличилось число выпускаемых кинофильмов, режиссёрами которых были Марлен Хуциев, Михаил Ромм, Георгий Данелия, Эльдар Рязанов, Леонид Гайдай. Важным культурным событием стали фильмы -

"Карнавальная ночь", "Застава Ильича", "Весна на Заречной улице",

"Идиот" и другие. В течение десятилетия, начиная с 1955 года на значительной территории страны была распространена телетрансляция. Во всех столицах союзных республик, как и в союзных центрах, появились телестудии196.

Наряду с выше описанным, в сфере культуры всё более чётко начинают проявляться откаты назад. Творческий процесс по-прежнему контролируется партийными указами. В связи с этим регулярно проводятся встречи партийного руководства с представителями советской интеллигенции, где критике подвергаются антисоветские мотивы, в том числе порочащие имя Сталина. В категорию идеологически несоответствующих попали роман "Не хлебом единым" В. Дудинцева, "Рычаги" А. Яшина, "Собственное мнение" Д. Гранина, "Семь дней недели" С.Кирсанова.

Давший так много надежд, период оттепели, был довольно-таки непродолжительным. Уже с 1956 года, когда властями было подавлено Венгерское восстание, все прежние процессы либерализации общественного мнения и высвобождения творчества стали уверенно сворачиваться. Советское руководство было озабочено тем, что политика открытости может привести к таким же последствиям, что и в Венгрии. Соответственно все ослабления были заменены прежней туго затянутой "смирительной идеологической рубашкой"197.

Возвращаясь к творчеству Пастернака, стоит сказать, что именно на годы оттепели пришлось завершение работы над текстом его романа, создание которого продолжалось целое десятилетие. Всю зиму 1954 года писатель провёл на даче, поглощённый работой над последними главами романа. Летом 1955 года он внёс последние коррективы в рукопись, близившуюся к завершению. Последний раз он вычитал текст в ноябре, а 10 декабря 1955 года сказал, что роман окончен: "Вы не можете себе представить, чего я достиг! Я нашел и дал имена всему волшебству, которое было причиной страдания, трудностей, изумления и споров на протяжении нескольких десятилетий. Все названо простыми, прозрачными и печальными словами. А ещё я снова обновил и переопределил самые дорогие и самые важные вещи: землю и небо, великую страсть, творческий дух, жизнь и смерть"198.

2.2 История публикации романа

20 мая 1956 года на дачу Пастернака в Переделкино прибыл итальянский коммунист Д'Анджело, работавший на Московском радио вместе со своим коллегой Владленом Владимирским. Представившись, итальянский гость рассказал, что прибыл в Москву по направлению

Итальянской коммунистической партии, призывавшей её активистов к изучению жизни и культуры в СССР, также он сообщил, что является агентом коммунистического издателя Фельтринелли, происходившего из династии итальянских промышленников, обладающего многомиллионным состоянием и имеющего особый интерес к новинкам советской литературы199.

Д'Анджело, слышавший про роман "Доктор Живаго", заявил, что он будет отличной находкой для итальянского издателя, после чего попросил Пастернака отдать ему рукопись с целью передать её Фельтринелли для перевода. Он обещал, что дождется публикации труда в СССР, и только после этого осуществится издание на итальянском. Д'Анджело не осознавал степени риска для советского писателя, когда просил передать ему рукопись200. Однако сам Пастернак отчётливо понимал, что неодобренная свыше публикация, еще не появившаяся в Советском Союзе, грозит самыми печальными последствиями, влекущими за собой обвинение в измене и предательстве. Тем более, все советские писатели прекрасно помнили о печальном опыте Бориса Пильняка, жившего по соседству в писательском городке. Он был расстрелян в апреле 1938 года по обвинению к принадлежности к "антисоветской троцкистской террористической организации", готовившей убийство советского вождя, а также в шпионаже на стороне Японии и Китая. До этого же за издание за рубежом своего романа "Красное дерево" он был подвергнут публичному шельмованию в прессе. Также поводом для обвинения послужило пребывание писателя в Японии, Китае и США, о чём он писал в книгах.

Приведением приговора в исполнение дело Пильняка не было закончено: его жена получила 12 лет лагерей, а все его произведения были изъяты из публичных мест и уничтожены201.

Конечно же, после этой ситуации многие писатели Переделкина и их семьи жили в напряжённом страхе. "Всё это было ужасно, - вспоминала жена Пастернака Зинаида Николаевна, которая в то время была беременна их первым сыном, - и с минуты на минуту я ждала, что возьмут и Борю"202.

Ужасающий опыт Бориса Пильняка заставлял советских писателей не нарушать, хоть и не санкционированное официально властями, правило не публиковаться за рубежом. Но Борис Леонидович, уверенный в том, что

"Доктор Живаго" являет собой кульминацию всей его жизни, будучи самым сокровенным выражением его мироощущения пошёл на осознанный риск.

После ожидания ответа от "Гослитиздата" и двух ведущих журналов

"Знамя" и "Новый мир" в течение пяти месяцев, Пастернак, потерявший надежду, загорелся заманчивым предложением, хотя изначально у него не было мыслей о публикации за пределами СССР. Ведь он так мечтал, чтобы

"его последнее счастье и безумие" вышло в свет203.

После разговора со своими посетителями, Пастернак вынес 433 страницы, напечатанные мелким шрифтом, с многочисленными поправками, сделанными автором от руки. "Это "Доктор Живаго", - сказал Пастернак. - Пусть он увидит мир"204. Прощаясь с гостями, он сказал: "Вы пригласили меня на собственную казнь"205.

Для Фельтренелли сотрудничество с советскими писателями и издательствами казалось особенно благоприятным после того, как в Кремле начались перемены. Ведь 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС Н.С. был прочтён доклад о "О культе личности и его последствиях", разоблачающий советского тирана, помимо прочего Сталин обвинялся в массовом терроре и преступлениях второй половины 1930-х - начала 1950-х годов. XX съезд явился важнейшим событием периода хрущёвской оттепели. В воздухе витало желание обновления, сопровождающееся чувством перемен, которое, однако, вскоре сошло на нет206.

Но "Доктора Живаго" попал в руки итальянского издателя именно в тот короткий период спада государственного контроля. В этот момент Фельтринелли не думал о существовании каких-либо подводных камней, не подозревая, что приобретением романа, он разозлит советское руководство.