Пространственная отъединенность и замкнутость на себе обеспечивают Обломовке все преимущества островной страны до изобретения паруса (наподобие южных островов, населенных туземцами, во «Фрегате «Паллада»»). Создавалась ситуация относительной безопасности в огромном и неизвестном мире (возможности от него спрятаться). Более того, рождалось даже настроение самоудовлетворения, поскольку «не с чем даже было сличить им своего житья-бытья…», признавалось, что «жить иначе - грех». «Нездешний мир» воспринимался с настороженностью и страхом, даже естественное любопытство было подавлено этими чувствами. Бессобытийность жизни («жизнь, как покойная река, текла мимо их»), приращенной к родному уголку, определяла цикличность движения времени, день за днем, родины, свадьба, похороны… «жизнь их кишила этими коренными и неизбежными событиями, которые задавали бесконечную пищу их уму и сердцу» ((IV, 98) (слово «кишила» напоминаете муравьях, сравнение с которыми подчеркивает природоподобность и «коллективность» жизни в Обломовке). Между этими событиями была умиротворяющая апатия повторяемости: «Их загрызет тоска, если завтра не будет похоже на сегодня, а послезавтра на завтра» (IV, 105).

Мир Обломовки цельный, но в своей отграниченности, приземленности, закрытости - неполный. Этот мирок для тела, расположенного к покою, но не для души, жаждущей впечатлений и движения: «…в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, гак душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле». Обломовский мирок в своей малости, пассивности и духовной примитивности противопоставлен Миру. Днем, кажется, оба одинаково заняты суетой выживания («прозаическая сторона жизни»). Но при наступлении темноты в «минуты всеобщей торжественной тишины природы», в Мире дает о себе знать «поэтическая»: «сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы… в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска… в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли». Ничего этого нет в Обломовке, где «все почивают так крепко и покойно». Ответ на вопрос, зачем дана жизнь, казался обломовцам ясным (просто дана): «Весной удивятся и обрадуются, что длинные дни наступают. А спросите-ка, зачем им эти длинные дни. Так они и сами не знают» (IV, 101). Эта обессмысленность узаконена повторением такой жизни из поколения в поколение: не разум, а традиция, привычка, - главный аргумент в этом мирке, иррационально-абсурдном по существу. Обломовцы, находясь внутри своего мирка, не ощущают собственной ущербности, но автор романа видит ее. Он признает своеобразное очарование этого мирка, выпавшего из истории и отвергнувшего географию, живописуя его с наслаждением истинного художника. Тем не менее, в картинах Обломовки не только нет умиления, в них легко улавливается ирония. Недаром уже в момент публикации «Сна» прозвучало неодобрительное признание «иронического тона красок».

Если в этих захолустьях живет еще только сердечная, хотя и неразумная, доброта, необщительная простота, то над ними нельзя трунить, как над детьми в пеленках, которые, несмотря на свое неразумие, милы, что и доказывает «Сон Обломова». Одновременно, невозможно принять точку зрения, что Обломовка «исходно создавалась как сатира на идиллии», ведь, кроме всего прочего, сатира чужда самой природе таланта Гончарова (его стихия - юмор-ирония). Куда более приемлемо предположение о «невольном перевороте идиллического жанра» у Гончарова и появлении в итоге «своего рода антиутопической перспективы».

В картинах Обломовки, сочетающих скрупулезные реалистические детали с почти символическими, постепенно проступает глубинный замысел: максимально расширить толкование образа усадьбы (деревни) до превращения ее в образ целой страны. Недаром в высказываниях самого Гончарова неоднократно Обломовка и Россия становятся синонимами (и не случайно образы из «Сна» столь повлияли на «мир России» во «Фрегате «Паллада»» - глава вторая). Обломовка - это страна, которая так и не покинула позднего средневековья, отринув петровские реформы и последовавшие за ними сдвиги в сторону Европы и Цивилизации, она осталась в Азии в ее историософской трактовке (отсюда во «Фрегате «Паллада»» параллель между обломовской Россией и феодальной Японией). Пространственная отграниченность (оторванность от жизни за пределами усадьбы и окружающих деревенек), боязнь мира за отмеченными границами (история с получением письма), опасливое недружелюбие к чужакам (эпизод обнаружения незнакомого человека около деревни) соотносятся с характерной для полутатарской Московии ксенофобией. Время в Обломовке ходит по кругу в духе специфического русского прогресса-регресса: «вневременность» подчинена быту, сонному, неизменяющемуся… На стилевом уровне эта особенность проявляется в том, что разные «грамматические формы и виды соединены в одной фразе: переходы от прошедшего к настоящему и от будущего к прошедшему подчеркивают, что время в Обломовке не имеет особого значения». Бессознательное предпочтение обломовцами традиции за счет любой, самой невинной новации (идеал: жить, как жили предки наши) сформировано опасливым ожиданием от любого сдвига - грозной неожиданности, что может нарушить столь ценимый «покой» - благословенный промежуток между подспудно назревающими катастрофами. В рассказах няньки всплывает живая память о тех временах, когда и закладывалась ментальность обломовцев: «Страшна и неверна была жизнь тогдашнего человека, опасно было ему выйти за порог дома: его того гляди запорет зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все злой татарин, или пропадет человек без вести, без всяких следов». Сама общинность обломовской жизни (муравьиная коллективность), ее оппозиция индивидуальному началу генетически восходят (в контексте истории) к необходимости совместной обороны против почти непреодолимых, неблагоприятных обстоятельств, воздвигаемых Историей и Географией: суровость климата, открытость (обнаженность) равнинного пространства в сторону врага, внутренние распри. «Отодвинутый на крайний угол земли, в холодную и темную сторону - русский человек, русский народ жил пассивно, в дремоте про себя переживал свои драмы - и апатично принимал жизнь, какую ему навязывали обстоятельства» (IV, 161) - в этих словах Гончарова уловлены те «племенные черты» нации (пассивность, апатия), преодоление которых на путях Цивилизации осмыслялась художником как первозначимая задача.

Место жительства героя первоначально - Гороховая улица, одна из центральных в Петербурге, на которой жили люди «средних классов». Ее первые два квартала принадлежали к аристократической Адмиралтейской части города, застроенной особняками знати. По мере удаления от центра облик Гороховой меняется: стоящие на ней здания по-прежнему «отличаются громадностью, но великолепие и изящество в строениях замечается реже». Название Гороховая вызывает неожиданную ассоциацию с фразеологизмом «при царе Горохе», связанным с русской народной сказкой, текст которой удивительно напоминает описание Обломовки: «В то давнее время, когда мир Божий был наполнен лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох». Выражение «при царе Горохе» упоминается Гончаровым и в романе «Обыкновенная история»: Адуев-младший и в столице мечтает жить по тем же законам, что и в провинции, руководствуется представлениями архаическими, мыслит, как «при царе Горохе». (Ср. обращенные к Илье Ильичу Обломову слова Штольца: «Ты рассуждаешь, как древний».). Позже он переселяется на выборгскую. Выборгская сторона (глухая окраина, мещанский район, почти провинция. Близкий знакомый Гончарова А.Ф. Кони определенно говорил о «длинной Симбирской улице <ныне - ул. Комсомола>, совершенно провинциального типа, очень хорошо описанной Гончаровым в «Обломове»»).

Квартира Ильи Ильича представляет собою не что иное как островок Обломовки в мире Петербурга. Обломовка была местом, идеально приспособленным для жизни, уютным, обжитым и домашним. Даже небо здесь казалось низким, словно потолок горницы. Жители Обломовки практически неотличимы не только друг от друга, но от вещей, деталей домашнего убранства.

В квартире Обломова дело обстоит сходным образом. Здесь царит теснота и запустение жизни, тянущейся по одной и той же раз навсегда сложившейся колее. Гончаров с равным вниманием и подробностью описывает самого хозяина квартиры и халат, повторяющий очертания его полной фигуры, диван с отставшей обивкой, домашние туфли, которые Илья Ильич умел обувать почти автоматически, едва пробудившись от очередного продолжительного сна. Сам Обломов, так же как и его слуга Захар, тоже в определенном смысле может быть сочтен одним из предметов интерьера квартиры, где никогда не происходит никаких событий. Налицо удивительное сходство людей и предметов! Да, воистину подобны друг другу человек, никогда не предпринимающий неординарных действий, почти лишенный души и самой одушевленности, и вещь, вечно находящаяся на своих местах, идеально «подогнанная» под телесные габариты и узкий ареал обитания жителей квартиры. То же мы наблюдали и в Обломовке: предельно обжитой, «очеловеченный» предметный мир усадьбы (здесь даже небо «жалось низко» к земле) и, в то же время, «опредмеченные» люди, изо дня в день повторяющие одни и те же рутинные действия.

Итак, квартира Обломова описана в романе как своеобразное посредствующее звено между крайностями - петербургским отчужденным миром частной воли и обломовской идиллией природной полноты и простоты жизни. Ясно, что обитатель подобного, промежуточного по своему смыслу и функциям помещения должен быть посредником между несовместимыми жизненными пространствами человеческого обитания, между противоположными воззрениями на жизнь. Именно таковым является Илья Ильич Обломов.

В доме Пшеницыной читатель видит Обломова все более и более воспринимающего «настоящий свой быт, как продолжение того же обломовского существования, только с другим колоритом местности и отчасти времени. И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой». Спустя пять лет после этой встречи со Штольцем, вновь произнесшим свой жестокий приговор: «обломовщина!» - и оставившим Обломова в покое, Илья Ильич «скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли завести». Сына Обломова, рожденного Агафьей Матвеевной и названного в честь друга Андреем, забирают на воспитание Штольцы.

3.3 Смысловая роль художественного образа имения Ольги Ильинской

Ольге Ильинской двадцать один год, в этом возрасте большинство девушек ее круга уже были замужем. Она постоянно думает о любви, семье, о будущем муже, вся уже погружена в эти новые идеи, высказанные в романах Жорж Занд и подхваченные Белинским и передовыми деятелями 1840-х годов. За что и хвалил ее как «тип будущей женщины» критик-демократ Д.И. Писарев: «Вся жизнь и личность Ольги составляет живой протест против зависимости женщины». Хотя она - вовсе не забитая и очень нервная Катерина из «Грозы», пользуется полной свободой и распоряжается своими деньгами (у Ольги есть небольшое имение) при весьма нестрогом надзоре тетушки, а смысл ее жизни - деятельная любовь как долг, нравственное возрождение Обломова, его перерождение в ее идеал мужчины. Добролюбов всерьез считал Ольгу Ильинскую очередным лучом света в темном царстве, «высшим идеалом», готовым к борьбе за общее счастье.

Обломов и Штольц только помогли ее пробуждению, сознанию целей деятельной женской жизни и исканию нового идеала. Уровень ее жизненных требований очень высок, не исчерпывается обычными женскими идеалами любви, семейного счастья, детей, благоустроенного дома, денег, комфорта. Она не только красива, но и умна и образованна, обладает сильным характером, умеет упорно добиваться своего, не чужда лукавства.

Ольга готова полюбить столь же сильного и убежденного мужчину и пойти за ним на край света, но она должна его уважать, верить в его силы и идеал, решимость бороться за свою и общую правду. Ей, несмотря на все тогдашние разговоры о равенстве, хочется им руководить и «вести его вперед на пути самосовершенствования» (Д.И. Писарев), что не всякому мужчине может понравиться. Такие высокие требования к спутнику жизни показывают, что Ольга, как и все «новые» девушки, и себя оценивает весьма высоко. Прислушайтесь, какая гордость и властность звучат в ее беспощадных укорах нерешительному Обломову: «Зачем мне твоя жизнь? Ты сделай, что надо… Будешь ли ты для меня тем, что мне нужно?» (IV, 273) Она даже не задается другим, столь же правильным и необходимым для любой женщины вопросом: а будет ли она тем, что ему, мужчине, нужно?

Таким идейным борцом не пожелал быть тихий ленивый мечтатель Обломов. Не стоит забывать, что он - старый холостяк, ему уже тридцать три года, и ему так трудно и боязно менять сложившуюся жизнь и привычки. Смелость поступков, упорство и деспотизм влюбленной Ольги и неизбежное хлопотное и дорогостоящее путешествие с нею на край света пугают его. Но их трепетная, поэтичная любовь-испытание была важна для обоих: «Ольга поняла Обломова ближе, чем понял его Штольц, ближе, чем все лица, ему преданные. Она разглядела в нем и нежность врожденную, и чистоту нрава, и русскую незлобивость, и рыцарскую способность к преданности, и решительную неспособность на какое-нибудь нечистое дело, и, наконец… разглядела в нем человека оригинального, забавного, но чистого и нисколько не презренного в своей оригинальности» (А.В. Дружинин).

Один из современных исследователей, вновь размышляя над страницами романа «Обломов», приходит к следующему, на первый взгляд довольно парадоксальному выводу: «Структурное построение романа симметрично. Между двумя идеализированными центрами - идиллией в Обломовке и на Выборгской стороне - временное место жительства Обломова в имении Ильинской: промежуточное состояние бесприютности. Три места - это места трёх душевных и бытовых состояний: рай - потерянный рай - возвращённый рай». Заметим, что попытки усмотреть в гончаровской Обломовке описание земного рая, своеобразной «Феокритовой идиллии» на российский манер, уже неоднократно предпринимались в отечественном литературоведении. Если современники писателя - и Добролюбов, и Аполлон Григорьев - еще способны были оценить изображение обломовской идиллии как весьма ироническое, то в критике рубежа ХIХ - ХХ веков «иронические интонации как-то вытеснялись из определения Обломовки как идиллического места. От капитализирующейся России искали убежища в прошлом, в России патриархальной, в Обломовке».

Заключение

Штольц и Ольга считают себя обязанными помогать Обломову, постоянно указывают ему на какие-то недостатки, винят за бездеятельность. Но Обломов остается верен своим принципам и по-прежнему олицетворяет покой и неподвижность в романе. Он полюбил Агафью Матвеевну Пшеницыну, мещанку, у которой снимает квартиру, женится на ней и. наконец, обретает долгожданный покой. Агафья Матвеевна также, по сути, является статичным персонажем, хотя она и проводит весь день в движении. Она видит смысл жизни в служении другим людям (в буквальном смысле этого слова). Ее дни протекают в уборке дома, приготовлении различных яств для мужа и детей. Лишь после смерти Ильи Ильича мы можем заметить, как изменилась Агафья Матвеевна, каким ярким светом озарил ее тусклую жизнь этот, казалось бы, малоподвижный человек.

Таким образом, Гончаров показал в своем романе переплетение судеб героев динамичных и героев, олицетворяющих покой. Автор показывает внешнюю статичность или, напротив, активность своих героев. Гончаров как бы говорит нам, что суетливые движения нередко скрывают пустоту жизни (Волков, Тарантьев, Судьбинский), а в ленивце может биться золотое сердце, отзывающееся на чужую боль и страдания.

Библиография

1. Гончаров И.А. Собрание сочинений: В 8 т. - М.: Худож. литература, 1977-1980.

2. Битюгова И.А. Роман И.А. Гончарова «Обломов» в художественном восприятии Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. - Л.: Наука, 1976. - Т. 2. - С. 191 - 199.

3. Васильева С.А. Человек и мир в творчестве И.А. Гончарова: Уч. пос. - Тверь, 2000. - 183 с.

4. Гейро Л.С. История создания и публикации романа «Обломов» // И.А. Гончаров. Обломов. - Л.: Наука, 1987. - С. 551 - 646.

5. Генис А., Вайль П. Обломов и «другие» // Генис А., Вайль П. Родная речь. - М.: Независимая газета, 1991. - С. 110 - 123.

6. Горелов А.Е. Обломовщина: И.А. Гончаров // Горелов А.Е. Очерки о русских писателях. - 4-е изд. - Л.: Худ. лит., 1984. - С. 298 - 340.

7. Григорьев А.А. Литературная критика / Сост., вступит. ст. и примеч. Б.Ф. Егорова. - М.: Худож. литература, 1967. - 630 с.

8. Десницкий В.А. Трилогия Гончарова // Десницкий В.А. Статьи и исследования. - Л.: Наука, 1979. - С. 165 - 212.

9. Дунаев М.М. Православие и русская культура. Ч. III. - М.: Приор, 1997. - 287 с.

10. И.А. Гончаров. Новые материалы и исследования. - М.: Наука, 2000. - Литературное наследство. Т. 102. - 735 с.

11. История русского романа: В 2 т. / Под ред. Г.М. Фридлендера. - М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1962-1964. - Т. 1. - 625 с.

12. Кантор В. Долгий навык ко сну: Размышления о романе И.А. Гончарова «Обломов» // Вопросы литературы. - 1989. - №1. - С. 150 - 159.

13. Краснова Е.В. Специфика повествовательной структуры романа И.А. Гончарова «Обломов»: Автореф. дисс. … канд. филол. наук. - Псков, 2003. - 17 с.

14. Краснощекова Е.А. «Обломов» И.А. Гончарова. - М.: Худож. литература, 1970. - 93 с.

15. Краснощекова Е.А. Иван Александрович Гончаров. Мир творчества. - СПб., 1997. - 491 с.

16. Криволапов В.Н. Еще раз об «обломовщине» // Русская литература. - 1994. - №2. - С. 27 - 47.

17. Кулешов В.И. Роман «знамение времени»: («Обломов» И.А. Гончарова) // Вершины: Книга о выдающихся произведениях рус. литературы. Вып. 2. - М.: Наука, 1981. - С. 91 - 115.

18. Лебедев Ю.В. Иван Александрович Гончаров. 1812-1891 // Литература в школе. - 1991. - №5. - С. 71 - 88.

19. Лихачев Д.С. Нравоописательное время у Гончарова // Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - 3-е изд., доп. - М.: Наука, 1979. - С. 299 - 305.

20. Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века: (Истоки и эстетическое своеобразие). - Л.: Наука, Ленинградское отд-ние, 1974. - 348 с.

21. Лошиц Ю.М. Гончаров. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Худож. литература, 1986. - 365 с.

22. Ляпушкина Е.И. Миф в художественной структуре «Сна Обломова» // Имя - Сюжет - Миф. - СПб., 1996. - С. 100 - 115.

23. Ляпушкина Е.И. Русская идиллия XIX века и роман И.А. Гончарова «Обломов». - СПб., 1996. - 165 с.

24. Мельник В.И. «Русские немцы» в жизни и творчестве И.А. Гончарова // И.А. Гончаров: (Материалы междунар. конф., посвящ. 180-летию со дня рождения И.А. Гончарова). - Ульяновск, 1994. - С. 102 - 112.

25. Мельник В.И. Реализм И.А. Гончарова. - Владивосток, 1985. - 139 с.

26. Мельник В.И. Философские мотивы в романе И.А. Гончарова «Обломов»: К вопросу о соответствии «социального» и «нравственного» в романе // Русская литература. - 1982. - №3. - С. 81 - 99.

27. Молнар А. Поэтика романов И.А. Гончарова. - М.: Либрис, 2004. - 385 с.

28. Мусатов Е.И. Из творческой истории романа И.А. Гончарова «Обломов» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. - 1965. - Т. 24. - Вып. 4. - С. 341 - 345.

29. Недзвецкий В.А.И.А. Гончаров - романист и художник. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. - 175 с.

30. Недзвецкий В.А. Романы И.А. Гончарова: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. - М.: Просвещение, 1996. - 100 с.

31. Николина Н.А. Цитаты и реминисценции в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Русский язык в школе. - 2002. - №3. - С. 54 - 61.

32. Одиноков В.Г. Психологическое и социологическое в романе И.А. Гончарова «Обломов» // Одиноков В.Г. Типология русского романа. Гоголь. Гончаров. Чернышевский. Достоевский: Курс лекций для студ.-филологов. Ч. 2. - Новосибирск, 1975. - С. 64 - 80.

33. Одиноков В.Г. Художественная системность русского классического романа: Проблемы и суждения. - Новосибирск: Наука, 1976. - 195 с.

34. Одинцов В.В. О языке художественной прозы: Повествование и диалог. - М.: Наука, 1973. - 102 с.

35. Орнатская Т.И. «Обломок» ли Илья Ильич Обломов? // Русская литература. - 1991. - №4. - С. 218 - 230.

Размещено на Allbest.ru