Сказками мальчик называет их потому, что в них присутствует чудо, в детском представлении ассоциирующееся с волшебной сказкой: чудо в виде Рогатой Матери-оленихи, спасшей последних киргизских детей от неминуемой гибели, и чудо превращения мальчика в рыбу.

Сказка про Рогатую Мать - олениху все еще живет в памяти киргизов. Орнамент на праздничных кошмах, покрывающих юрты, передает рисунок маральих рогов, а высокий головной убор бушнок - челек - до сих пор хранит память о них. Когда-то - говорит предание - человек прятал под собой рога Матери-оленихи. Ч. Айтматов положил эту легенду в основу своего сказания о маралах, дал ей вторую жизнь. А она в свою очередь, помогла во всей полноте раскрыться в Айтматове таланту сказителя, в этом сказании он дал волю живущей в нем стихии эпического рассказчика:

«Есть ли река шире тебя, Энесай,

Есть ли земля роднее тебя, Энесай?

Есть ли горе глубже тебя, Энесай,

Есть ли воля вольнее тебя, Энесай?»

Поэзия этой песни, весь ее емкий смысл задали тон прекрасной и мудрой легенде о древних киргизах. Весь стиль сказания будет выдержан художником в этой тональности. Ни одного лишнего слова, каждый образ предельно наполнен глубоким содержанием.

«Убивали всех, кого удавалось убить - такие были времена. Человек не жалел человека».²⁴ Сдержанный лаконизм выражений, подобных приведенному, сменяла щедрая образность, рожденная игрой фантазии, достойной лучших образов киргизских народных сказаний:

«Трубачи приготовились играть в боевые трубы - карнаи, барабанщики ударить в барабан - добулбасы - так, чтобы тайга закачалась, чтобы птицы тучей взлетели к небу и закружились с гамом и стоном, чтобы зверь бежал по чащам с диким храпом, чтобы трава прижалась к земле, чтобы эхо зарокотало в горах, чтобы горы вздрогнули …»

Для сравнения приведем небольшой отрывок из «Манаса» - картину, предшествующую появлению трех богатырей, трех знаменитых сподвижников «Манаса»:

Там, где небо проткнули насквозь

Выступы горы, кривой, как рог,

Там, где над бездной пересеклось

Девяносто узких дорог,

Там, где падают девять рек,

С влажным шумом сливаясь внизу,

Там, где пламень грозы рассек

Дерева в дремучем лесу,

Там, где камни, как черепа,

Где одинокая тропа

Опускается круто на донно,

Там, где эхо живет одно

В первозданных ущельях гор

Зорко вглядываясь во мрак,

Никого не видя вокруг - Алмамбет, Чубак и Сыргак

На бугре появились вдруг.

Мы намеренно выбрали пейзаж, выдержанный в типичном для «Манаса» песенно-поэтическом стиле, чтобы показать характерную для киргизского эпоса образную живопись, полную экспрессии и предельной выразительности. Здесь интересны в этом смысле не только эпическая образность метафор и сравнений: небо, проткнутое насквозь выступом горы, деревья, рассеченные молнией, камни, похожие на черепа. Обращает на себя внимание ритм, возникающий от многократно повторенного слова «там», который создает особую поэтическую интонацию. Именно этот ритм, это интонация не только характерны для «Манаса», но, можно сказать, составляют его главный стилистический нерв.

В айтматовском сказании о маралах мы слышим ту же интонацию, улавливаем тот же стилистический контрапункт: «… Так, чтобы тайга закачалась, чтобы птицы тучей взлетели к небу …, чтобы зверь бежал по чащам с диким храпом, чтобы трава прижалась к земле, чтобы эхо зарокотало в горах, чтобы горы вздрогнули …» Ритм и музыкальность айтматовской фразы создают ту же поэтическую атмосферу народного эпоса: «Если бы звезды стали людьми, им не хватило бы неба. Если бы рыбы стали людьми, им не хватило бы рек и морей …»

В сказании о маралах художник проявил тонкое понимание культуры собственно эпического жанра, поразительное знание и чувство его стилистической формы.

«На погребальной сопке у открытой могилы полагалось батыра поднять над головами и показать ему четыре стороны света: «Вот твоя река. Вот твое небо. Вот твоя земля. Вот мы, рожденные от одного с тобой корня. Мы пришли проводить тебя. Спи спокойно». Так у Ч. Айтматова прощаются древние киргизы со своим вождем Кульче. Картина похорон Кульче, весь обряд погребения полон у Айтматова глубокого смысла и выдержан в строгом и торжественном ключе. Это при том, что язык сказания предельно ясен и прост: «В дни похорон юрты всего племени расставляли цепью на берегу, чтобы каждая семья могла проститься у своего порога с батыром, когда будут проносить его тело на погребение, склонить к земле белый флаг скорби, голосить и плакать при этом и затем идти дальше вместе со всеми к следующей юрте, где опять будут причитать и плакать и склонять белый флаг скорби, и так до конца идти, до самой погребальной сопки».

Сказание написано мастерски, а смысл его по своей многозначительности выходит за границы киргизского предания. Память его народа сохранила эту «сказку» в назидание потомкам, а художник рассказал ее в поучении всем людям.

В «Пегом псе …» миф, вернее легенда выступает как главный объект повествования. Повесть открыто мифологична и по форме (это мифологическая поэма, так называет ее сам автор), и по содержанию (в ней живут два известных нивхских мифа - о птице Лувр и Рыбе - женщине). Более того, в отличие от «Белого парохода», где рассказчик - современный человек, в чьем сознании четко и определенно существует реальный мир и мир сказки, в «Пегом псе …» Ч. Айтматов выступает в роли эпического автора, т.е. человека, для которого мифы - самая серьезная реальность и самая безусловная правда. Сейчас мы попытаемся показать, что писатель - «эпический автор».

А. Ф. Лосев пишет: «Эпический художник - это тот, сознание которого тождественно с сознанием народа на общинно-родовой ступени его истории …, причем подобно сознание выбирает и соответствующие ему художественные формы».

В. В. Радлов считает: « … необходимы три условия для того, чтобы поэтом мог быть составлен истинный народный эпос. Во-первых, он должен быть членом народа, имеющего врожденную склонность к произведению эпических песен, из которых в течение времени с помощью великих исторических событий может вырабатываться настоящая эпика».

Как видно, первому условию Ч. Айтматов легко удовлетворяет.

«Во-вторых, в народе его не должна возникнуть культура до тех пор, пока настоящая эпика не дошла до полного процветания, и в этой бескультурной эпохе народ должен был испытать целый ряд великих исторических событий и эпических потрясений.

В-третьих, должно во времена высшего процветания эпики возникнуть сильное стремление к культуре, которое быстро подняло бы значительную часть общества не непредвиденную раньше культурную высоту».

Мы можем с абсолютной точностью заявить, что Ч. Айтматов народный писатель с эпическим творчеством.

Миф в «Пегом псе …» проявляется как мироощущение. И все-таки, максимально приближаясь к современному мифотворчеству, мифологизм Ч. Айтматова, лишенный условности новейшего художественного направления, оставаясь на реалистической почве, представляет собой, явление пограничное. Мифологично оно постольку, поскольку в нем проявилась нивхская мифологическая традиция. По сути же это реалистический рассказ о том, как четыре нивха были застигнуты в море гибельным туманом. Айтматовское повествование о нивхах воспринимается нами как быль, ставшая легендой. Присутствие мифов только оттеняет правду, происходящую в этой «были». Жизнь мифов в повести, отношение к ним героев, реалистически мотивированы. Мифы живут в сознании героев, проявляясь в ритуальной песне-обряде, снах, выступая тем орнаментом, той бытовой, временной, эстетической, наконец, приметой нивхского глубоко патриархального мифа чувств и представлений. По - нивхски, действительно, утка Лувр сотворила мир - твердь земную в безбрежном океане воды.

Показательно и необыкновенно ценно признание, сделанное по прочтении повести Вл. Санги: «… В главном Айтматов как художник достиг поставленной цели. Он глубоко и верно изобразил нерасчлененное человеческое сознание, сумел войти в него». Писатель - реалист ставит перед собой задачу воссоздать своеобразный внутренний мир патриархального нивхского человека. Художник последовательно раскрывает новый для себя национальный мир, широко используя нивхский географический, этнический, фольклорный материал. Ч. Айтматов строит свой рассказ в привычном для него эпическом ключе, - снова широко используя повторы, рефрены, снова применяя технику авторского голоса в зонах героев, главным нервом по-прежнему остается поток сознания, позволяющий выявить тот тончайший психологизм, который ставит эту эпическую легенду в ряд современных произведений. И реалистические приметы не только быта (одежда, охотничье снаряжение, лодка-долбленка), но и времени, даны хоть и скупо, но точно и ясно, чтобы воссоздать определенный исторический момент из жизни нивхов.

Ч. Айтматов рассказывает быль как легенду, но мы все равно воспринимает ее как быль. Это происходит потому, что ставя перед собой задачу создать легенду, миф, Айтматов лишает повествование присущих мифу условностей и, окуная нас в мир реальности, тем самым разрушает миф.

Возьмем, например, такую характерную для мифа условность, как чудо. У Ю. Рытхэу чудо, как и положено в мифе, включено в действие: кит превращается в человека, женщина рожает китят и пр. У Ч. Айтматов же действие повести совершенно лишено сказочной фантастичности. Миф живет только в сознании участников, в основном, в снах Органа. Само же действие повести, поступки героев, движение сюжета совершенно лишены мифической чудесности. Это отношение к чуду - главное отличие Ч. Айтматова от того же Г. Маркеса, у которого чудесное врывается в действие, причудливо преломляясь в сюжете, придавая ему фантастический колорит. Маркесу не важны реалистические мотивировки, он небрежен к правдоподобию. У него другие задачи, другой «метод доказательств». Ч. Айтматову же принципиально важна правда. Это - его позиция, его писательское кредо.

Чтобы читатель поверил в очень важную мысль его повести о нивхах - мысль об изначальности альтруизма человека, Ч. Айтматову необходимо, чтобы он поверил, что все, происходившее в лодке - правда. Трагическая ситуация в лодке, несмотря на внешнее спокойствие, несуетливость, мужественную сдержанность и достоинство поведения каждого, как всякий катаклизм, вызывает потрясение духовного порядка. В Органе - прозрение смысла своего бытия. В Мылгуне - бунтарство против бессмысленности их гибели, бунт против богов, т.е. своего рода святотатство. В Эмрайине - открытие значения собственной жизни. В мальчике Кириске - своей связи со старшими в лодке и особенно с отцом. Даже фантастический сон Органа дает нам понять душу старейшины. Его необыкновенные сны о Рыбе - женщине так много значат для него, что одна мысль, что они могут кончиться с его смертью, наполняют его такой тоской, перед которой меркнут все страсти даже такого сильного человека, как Мылгун. Гиблый туман - смерть, показавшая им свое лицо, - не смог сломить духа людей в лодке. И на пороге «Великого Предела» они остались людьми: и старик, и Эмрайин, и Мылгун, и даже мальчик. Они сообща победили смерть и стали легендарными.

Кончается повесть, и мы обнаруживаем, что кончилась не только история о четырех нивхах, застигнутых в море Великим туманом, но и нивхская легенда про ветер Орган, про волны Акимылгуны, про звезду Эмрайин. И это воля автора и его право. Два художественных пласта - реалистический и эпический, так характерны для повествования Ч. Айтматова, впервые заключены им в чисто эпическую форму - легенду. Поэтическая стихия эпоса - это художественная стихия Ч. Айтматова. Поэтому он так свободно и раскованно чувствует себя в эпосе другого народа.

Итак, мы детально разобрались в рождение и построении айтматовского мифа в двух его повестях - «Белый пароход» и «Пегий пес, бегущий краем моря». Но оригинальность мифа заключается в том, что прошлое тесно переплетается с современностью, а значит, что люди нашего времени обращаются к прошлому, а у Ч. Айтматова прошлое - миф. Таким образом, мы подходим к вопросу: как проблематика современности раскрывается в мифах.

Сегодня герои многих наших книг погружены в сосредоточенные раздумья о человеке, о судьбе духовных и нравственных ценностей, об усложняющихся отношениях людей с природой, о путях обновления жизни.

В своих книгах Ч. Айтматов высвечивает больные стороны сегодняшней жизни. Остановимся на двух глобальных проблемах, к которым пришло человечество.

Почему возникла потребность человека обозначить свои исторические координаты? Неужели так важно знать свои генеалогические корни, задумываться и изучать свою историю, с почтением относиться к предкам? И «… не дай бог, чтобы нынешние люди пренебрегли подвигом, совершенным во имя них, отреклись от священного долга памяти».

Вторая проблема тесно переплетается с первой. Если человек забыл свою историю, заветы будущим поколениям, а личность формирует свой духовный мир через познание внешней природы, то появилась экологическая проблема.

Рассмотрим взаимосвязь мифов и проблем современности в произведениях «Белый пароход» и «Буранный полустанок».

Лишать человека памяти - значит убивать в нем пробуждающуюся личность, значит делать его рабом обстоятельств и суеты. Весь сюжетно-событийный план романа «И дольше века длится день» связан с историей Найман-Аны, убитой сыном - мангуртом. Предание это живет в душе главного героя Едигея.

День, когда Едигей собирал в последний путь старика Казангана, а потом на своем верблюде Каранаре возглавил скорбный караван на кладбище Анна-Бейит, - день этот вобрал в себя всю его жизнь. Да и только ли его одну: столько лет прожито Едигеем бок о бок с Казанганом. На разъезде Боранлы-Буранный смогли укорениться только они двое, и столько человеческих судеб на их глазах испытывалось - а часто и ломалось - тяжкой работой, нестерпимой жарой, обжигающими морозами - всем, на что так щедры бесплодные сарозеки, серединные земли желтых степей.

Казангап - первым переступил смертный порог - чей теперь черед? Это только для сына покойного Сабитжана, смерть отца всего лишь - чужая смерть, он и в этот момент впадает не в скорбь, а в свойственное ему бахвальство. А ведь сколько душевных сил вложено в детей и Казангапом, и Едигеем, сколько мечтаний связывалось с ними. «Почему, что помешало им состояться людьми, от которых не отвращалась бы душа? …» «Пустышкой» называет Едигей Сабитжана - так оно и есть: земля, на которой родился Сабитжан, ему не мать, а мачеха и отцу давно уже нет места в суетной душе сына.

Перед лицом смерти мелочное себялюбие оказывается попросту недостойным природы человека.

Каков он итог жизни, остающийся, когда подведена смертная черта? И размышления о самом важном вовсе не отрывают от жизни, от земли, и Казангап, и Едигей всю жизнь были обеспокоены обычным - возвести крышу над головой, заработать на кусок хлеба, детей поднять на ноги, в люди их вывести. Дела - из разряда обычных, из разряда вечных. Для чего надрывались они всю на разъезде, где другие не могли долго удержаться? «Да, действительно, ради чего? Значит, было ради чего». Сформулировать это более внятно простой степняк Едигей вряд ли сможет, но он ясно понимает - а это самое главное, - как нужны здесь, в сарозеках, его крепкие руки, и потому - в состоянии вынести все.

Долгим оказывается путь на Анна-Бейит, и, покачиваясь в седле, Едигей вспоминает … Один за другим проходят перед его мысленным взором эпизоды жизни, в которой всяко было, хватало и радости, и горечи. Но чтобы ни вставало в памяти, неизменным оставалось одно - работа, работа. Изнурительная, тяжелая, единственно способная наполнить смыслом человеческое существование. И Казангап всю жизнь трудился, делал свое дело и тогда, когда даже верблюды падали, выбившись из сил.

Но по мере того как разворачивается повествование, образ героя романа, не утрачивая реальных черт, все более отчетливо вписывается в систему других художественных координат, свойственных мифу.

Да, Едигею важно, чтобы Казангапа похоронили именно на кладбище, начало которому положила могила матери из рода найманов. А когда выясняется, что доступ на кладбище закрыт, разве не потребует Едигей, чтобы похоронили Казангапа на обрыве Малакумдычап, потому что он тоже связан с реальной для него историей сарозеков. «Здесь, на Малакумдычапе, Найман - Анна великий плач имела», - скажет он и попросит, чтобы и его похоронили когда-нибудь там, рядом с Казангапом, где ступала нога Найман - Анны.

Что же это за предание, которое запомнил Едигей на всю жизнь?

«У кладбища Анна-Бейит была своя история. Предание начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозека в прошлые века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами … Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуане оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой - надеванием на голову жертвы шири». ³⁴ Остановим рассказ о предании ибо важна одна казалось бы несущественная деталь, но именно она имеет связь с эпосом "Манас". Замысел о манкурте у писателя возник непосредственно через строки из эпоса, где речь шла о «шире». Вот эти строки:

Баланы Карман алалык,

Башына шире салалык,

Уйге алын барын кыйнайлык,

Алты зубун Калмактын

Аяк башын жыйнайлык.

Давайте поймаем мальчика.

На голову его наденем шире,

Отвезем домой и замучаем,

Шестиплеменных (наш род) калмаков -

Всех объединим (соберем) до единого.

Мальчик, о котором здесь идет речь, это юный Манас, будущий богатырь киргизов. Калмаки, услышав об этом мальчике, сразу забеспокоились, что именно ему, этому мальчику, суждено стать во главе киргизских воинов. Поэтому они задумывают скорее «поймать мальчика», «надеть» на голову шире и «замучить». Есть все основания думать, что именно эти строки натолкнули писателя на мысль о создании своей легенды о манкурте, где идейно-художественным центром стала птица Доненбай.

Продолжим легенду. Пленным «начисто обривали головы, тщательно выскабливали каждую волосинку под корень … опытные убойщики - жуаньжуаны забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым долгом отделяли ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном виде натягивали на обритые головы пленных прилепающими пластырями - наподобие современных плавательных шапочек. Это и означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти, превращался в манкурта - раба, не помнящего своего прошлого. После надевания шири каждого обреченного заковывали деревянной шейной колодой, чтобы испытуемый не мог прикоснуться головой к земле. В этом виде их отвозили подальше от людных мест, чтобы не доносились понапрасну их душераздирающие крики, и бросали там в открытом поле, со связанными руками и ногами на солнцепеке, без воды и без пищи. Пытка длилась несколько суток … И если впоследствии доходил слух, что такой-то превращен жуаньжуанами в манкурта, то даже самые близкие люди не стремились спасти или выкупить его, ибо это значило вернуть себе чучело прежнего человека. И лишь одна мать найманская, оставшаяся в предании под именем Найман-Ана, не примирилась с подобной участью сына. Об этом рассказывает сарозекская легенда. И отсюда название кладбища Анна-Бейит - Материнский упокой ».

Вот оно слово - манкурт - благодаря роману Ч. Айтматова войдет, если уже не вошло, в язык. Теперь мы знаем, как называть людей, потерявших память. Слово найдено - манкурт, тот, кто, «как собака, признает только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно … Только манкурт мог выдержать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков … ».

Манкурт не может вспомнить ни свое имя - Жоламан, ни имя отца своего - Доненбай. Он не знает свою мать Найман - Анну.

«И когда приблизилась, когда узнала сына, не помнила Найман-Ана, как скатилась со спины верблюдицы.

- Сын мой, родной! … Я твоя мать! И сразу все поняла и зарыдала, топча землю ногами … И плача, всматриваясь сквозь слезы, сквозь налипшие пряди седых мокрых волос, сквозь трясущиеся пальцы, которыми размазывала дорожную грязь по лицу, в знакомые черты сына и все пыталась поймать его взгляд …, что он узнает ее, ведь это же так просто - узнать свою собственную мать! Но ее появление не произвело на него никакого действия …»

Сын не узнал своей матери. И запричитала убитая горем мать: «Можно отнять землю, можно отнять богатство, можно отнять и жизнь, - проговорила она вслух, - но кто придумал, кто смеет покушаться на память человека?»

В конце концов, повинуясь воле хозяина, сын посылает в сердце матери стрелу.

«- Жоламан! Где ты? Это я, твоя мать! Где ты? И, озираясь по сторонам в беспокойстве, не заметила она, что сын ее, манкурт, целится натянутой на тетиве стрелой. Отсвет солнца мешал ему, и он ждал удобного момента для выстрела.

- Жоламан! Сын мой! - звала Найман-Ана, боясь, что с ним что-то случилось. Повернулась в седле. - Не стреляй! - успела вскрикнуть она и только было понукнула белую верблюдицу Акмаю, чтобы развернуться лицом, как стрела коротко свистнула, вонзаясь в левый бок под руку.

То был смертельный удар.

Найман-Ана наклонилась и стала медленно падать, цепляясь за шею верблюдицы. Но прежде упал с головы ее белый платок, который превратился в воздухе в птицу и полетел с криком: «Вспомни, чей ты? Как твое имя? Твой отец Доненбай! Доненбай! Доненбай!

С тех пор, говорят, стала летать в сарозеках по ночам птица Доненбай. Встретив путника, птица Доненбай летит поблизости с возгласом: «Вспомни, чей ты? Как твое имя? Твой отец Доненбай! Доненбай! Доненбай!»

Как выяснилось, легенда о птице Доненбай является ключевой для романа. Какова ее художественная функция в романе? Если проследить сюжетную канву романа, то легко устанавливается, что птица Доненбай по существу появляется всего два раза: первый раз - она возникает из платка Найман-Аны, и второй раз - в тот жестокий миг, когда Едигею запрещают входить в Анна-Бейит и он бежит под ослепительным светом, не зная куда бежит. Несмотря на такую ограниченную художественную «площадку» именно птица Доненбай становится своеобразным камертоном всей метафорической системы романа. Такой она становится в силу той художественной нагрузки, которую она несет, находясь подспудно в глубине многосложной художественной (нагрузки) структуры романного содержания. Именно в этой «встрече», «встрече птицы Доненбай и Едигея, которая состоялась возле Анна-Бейита, пролегает сквозная, интегральная связь между прошлым и современностью, между человеком и вселенной.

Прежде чем касаться сути данного вопроса, следует сказать о следующем. Я не думаю, что в природе существует точно такое же предание о птице Доненбай, каким нам представил Чингиз Айтматов.

Многолетний эстетический опыт писателя по освоению фольклорного наследия убеждает нас в том, что Ч. Айтматову достаточна лишь едва сохранившаяся искорка древнего предания, если она по всем параметрам соответствует глобальному замыслу писателя, чтобы затем вознести ее в мощную светоносную струю, способную осветить всю суть художественного произведения.

Итак, каждый герой поставлен в определенное отношение к этому преданию, на каждого бросает оно свой отблеск, определяя его суть.

О Сабитжане, сыне Казангапа, которому неважно, где зарыть отца, - лишь бы побыстрее, неважно, уничтожат кладбище Анна-Бейит, сарозекскую святыню, или нет, Едигей шепчет в сердцах: «Манкурт ты! Самый настоящий манкурт!»

Но манкурт не только тот, кто лишен памяти, связи с прошлым, с историей. Для того и лишали жуаньжаны человека памяти, чтобы превратить его в раба, слепого исполнителя злой воли.

Сабитжан, этот самовлюбленный болван, растерявший по интернатам и институтам, где его обучали, нравственные устои отцов своих, утративший веру в мифы, бережно хранимые Едигеем и Казангапом, но слепо уверовавший в мифы псевдонауки, с восторгом и упоением болтаем о грядущем техническом прогрессе, что не только, мол, ракетами по радио управляют - людьми скоро по радио управлять будут. Перспектива стать таким радиоуправляемым ничуть не страшит Сабитжана, меж тем как Едигей пугается: «А что если и в самом деле существуют такие люди, к тому же большие ученые, которые и вправду жаждут править нами? … А когда позади остается длинный день похорон и ничем не может заглушить в себе Едигей душевный ожог после разговора с сыном Казангапом, тут приходит Едигею на ум, что, «может быть; где -то есть кто-то проницательный как дьявол, который много трудов вложил в Сабитжана, чтобы Сабитжана стал Сабитжаном, а не кем-то другим …»

Лишенный памяти, лишенный личности, современный манкурт Сабитжан вместо собственных мыслей и даже собственных слов пользуется чужими, заемными «распоряжениями» и «указаниями». Он управляем.

А вот Абуталип Куттыбаев ни при каких условиях не «оманкуртится», разве что натянут на голову шири, умрет, не выдержав испытания.

Абуталип умирает от сердечного приступа. Почему же он вынес, размышляет Едигей, и войну, и плен, а здесь не смог? Не потому ли, что в немецком плену посягали лишь на тело его, но не на память, не на душу?

Ни при каких условиях не станет манкуртом и Казангап, - он тоже доказал это собственной жизнью. Так делятся люди в романе Айтматова на «манкуртов» и «не манкуртов».

Еще страшнее манкуртов кречетоглазый и ему подобные. Манкурта можно ненавидя жалеть. Этих - только презирать. Кречетоглазый - бездумный, а потому удобный исполнитель чужой воли. Он из тех, кто имеет обо всем свое собственное мнение еще задолго до того, как ознакомился с существом дела. В эпизоде с арестом учителя Абуталипа, когда Едигей говорит о том, что Абуталип хотел просто оставить свое «личное слово» в воспоминаниях, предназначенных для сыновей, и кречетоглазый взрывается:

«- Какие еще мысли от себя», что значит личное слово? Личные воззрения, так что ли? Особое, личное мнение, что ли? Не должно быть никакого такого личного слова. Все, что на бумаге, это уже не личное слово …» И Едигей, и читатель уже сейчас видят обреченность этого робота, лишенного корней, презревшего человеческие законы, издевающегося над культурой родного народа.

И снова параллель. Путь на Анна-Бейит преграждает лейтенант Тансыкбаев (может быть, сын кречетоглазого?). С ласковой просьбой обращается к нему на родном языке старший Едигей:

«- Биз, бизгой, карагым. Анна-Бейитке

жетнейтурын калдык. Калай да болса, жар дамдеш, карагым».

(«Мы, это мы, сынок. Не пропускают нас на кладбище. Сделай что-нибудь, помоги нам, сынок»).

Боясь малейшего проявления интимности, презирая ее, холодно отвечает лейтенантик:

- Товарищ посторонний, обращайтесь ко мне на русском языке. Я лицо при исполнении служебных обязанностей.

И понял Едигей, что этот человек, отказавшийся от родного языка, останется глухим, он стоит здесь, по ту сторону шлагбаума, чтобы «выслушать формальную жалобу посторонних лиц».

Казалось бы, что мы выяснили поступки и характеры героев по отношению к преданию. Но ведь верблюд Едигея Каранар (а он полнокровный герой романа) имеет прямое отношение к Найман-Ане и птице Доненбай. Прародительница Каранара («вот где гены отлично сработали») - та самая белоголовая верблюдица. Акмая, которая принадлежала Найман-Ане … «От белой верблюдицы Акман осталось много потомства. Самки в ее роду рождались в нее, белоголовые верблюдицы были известны кругом, а самцы, напротив, рождались черными и могучими, как нынешний Буранный Каранар».

Даже в неистовом Каранаре - зов и память народа. Сила инстинкта в данном случае - разум живой природы, жизни Каранар-укор людям. Таким, например, как Сабитжан, у которого память рода - это побоку …

Да, самое строгое испытание, данное нам, живущим, историей - долг памяти.

Если бог хочет покарать человека, он лишает его разума. Это беда. Хуже, если у человека отнимают память. И не бог, а сами люди, превращая человека в чучело, способно убить родную мать.

Обратимся к другой глобальной проблеме - экология. Почему Ч. Айтматов испытывает своего героя «слепыми», враждебными человеку стихиями - степью, горами, океаном? Вот как мастер слова отвечает на данный вопрос:

«Они слепые, пока мы смотрим со страхом, не понимая их природы. А все, что не понимаешь, кажется враждебным. Но почему же человека испокон веков неотразимо влекли к себе стихии? Почему он хотел постичь их душу? Не потому ли, что сам он стихия мыслящая, что старается вспомнить, как думается, с печалью, то время, когда понимал язык птиц и зверей, видя в них не «добычу»», а «братьев наших меньших»?

Я не призываю к вегетарианству. Я против бесчеловечности, ставшей нормой, оправдывающей истребление всего живого в угоду нашего чрева. Я за «хорошее отношение к лошадям».

Если мы научились этому, то докажем, что мы люди современные. Не должен же таковым почитаться индивидуум, варварски относящийся к своей матери - природе, настолько лишенный воображения, что не может представить, на какое убогое, нищее прозябание и одиночество в будущем обрекает он потомков, которые не будут ведать, что когда-то пели птицы, цвели цветы, и белый марал завораживал человека своей царственной грацией.

Да, человек призван преображать мир. Он сделает это правильно, если всегда будет помнить, что возможно лишь, как сказал поэт «в соавторстве с землею и водою».

Я уверен, так оно и будет. «Закон о природе» - закон нашего государства, получивший всенародное одобрение. Будущие поколения, приняв в наследство прекрасную Родину, увидят в ней нас и вспомнят с благодарностью, как сегодня, глядя на бывшую целину, преклоняемся перед теми, кто согрел ее жаром своих сердец, возродил своим бессонным, самоотверженным трудом!»

Хорошо разбираясь в насущных проблемах современности, Ч. Айтматов призывает к разумному господству над природой и вновь появляется легенда. Критерий гуманности здесь - отношение человека к природе. Остановимся вновь на повести «Белый пароход».

Вот как звучит миф в повести (вытекающая проблема из мифа анализируется ниже).

«С богатой добычей уходили враги и не заметили, как из леса вернулись двое детей - мальчик и девочка … Остались дети без роду, без племени. Осиротели в час. В целом свете остались одни». Попали дети в руки хозяев, которые решили убить их. И сказал хан Рябой Хромой Старухе:

«Уведи-ка их в тайгу и сделай так, чтобы на этом кончилось племя киргизское, чтобы в помине его не было, чтобы имя его забылось вовеки».⁴³ Спасает детей олениха, матка маралья.

«- Ты хочешь их выкормить?

- Да, большая, мудрая женщина.

- А ты хорошенько подумала, мать-олениха? - засмеялась Рябая Хромая Старуха. - Ведь они дети человеческие. Они вырастут и будут убивать твоих оленят.

- Когда они вырастут, они не станут убивать моих оленят, - отвечала ей матка маралья. - Я им буду матерью, а они - моими детьми. Разве станут они убивать своих братьев и сестер».

Так пошел новый киргизский род - Бугу.

В предупреждении Рябой Хромой Старухи есть нечто фатально неизбежное, предопределенное для судьбы человека. Он, человек действительно потом начнет убивать оленят, своих сестер и братьев. Придет время, человек забудет о своем происхождении и поднимет руку на саму Рогатую матерь-олениху:

«Гиблое время наступило для маралов в иссык-кульских лесах. Не было им пощады. Бежали маралы в недоступные скалы, но и там, доставили их. Косяками губили маралов, выбивали их целыми стадами.

И не стало маралов. Опустели горы.

А что сталось с Рогатой матерью - оленихой?

Обиделась, крепко обиделась на людей. Говорят, когда маралам совсем не стало житья осталось маралов столько, сколько на пальцах нетрудно перечесть, поднялась Рогатая мать-олениха на самую высокую горную вершину, попрощалась с Иссык-Кулем и увела последних своих детей за великий перевал, в другой край, в другие горы.

А когда Рогатая мать - олениха уходила, сказала она, что никогда не вернется».

Это миф, а что же происходило в действительности на кордоне. Что вытекает из данного мифа? Какая реальная жестокая действительность.

И появляется образ Орозкула. Я бы его тоже причислила к рангу современных манкуртов.

Мальчик верит: если у Орозкула появится ребенок, то он больше не станет издеваться над другими, особенно над женой, над дедом Мамуном. И он обращается к сказке, к Рогатой матери - оленихе, чтобы она принесла на рогах своих детскую колыбель - бешик, чтобы Орозкул перестал злится.

Так ли это? Если бы корень зла заключался только в этом! То, что Орозкул бездетен, это своего рода расплата за насилие над природой, но это отнюдь «не эмблемное выражение его характера», и не означает окончательной «обреченности орозкуловых». Сущностное содержание характера Орозкула детермировано социальной действительностью. Поэтому он вовсе не относится к ряду быстро проходящего, временного. Орозкул - это не просто браконьер, безжалостно срубающий сосны ради прагматических удовлетворений, и не просто пьянчуга, в злости своей издевающийся над женою и дедом. Ради какого-то несчастливого браконьера или пьянчуги Ч. Айтматов не стал бы заставлять прекрасного мальчика превращаться в рыбу и уплывать к белому пароходу, загодя зная, что он никогда не доплывет до него.

Орозкул, как явление социальное - порождение наших дней. У него как раз и нет прошлого. Это - современный дегенерат и вырожденец, поглощенный и движимый одной страстью - страстью власти и тотальной диктатуры.

Пусть это будет даже в масштабе одного кордона. Мальчик вовсе не случайно назовет его «фашистом» и понятие это взято не из кинематографического багажа, как полагают некоторые критики, писавшие по этому поводу, а исходит из самой природы Орозкула, как социально определенной человеческой личности. Орозкул - личность. У него свой взгляд на мир, своя концепция жизни. Он чувствует себя несчастным не столько из-за бездетности, сколько из-за несправедливой, на его взгляд, устроенности всего того, что окружает его. И горы, и леса, маралы, которые бродят в лесу «где хотят, и как хотят», и даже, галки, которые «летают себе на свободе», - все они были счастливыми, только не он. Это его отношение к природе. Орозкул хорошо знает, что «никому нигде не нужен», такой, какой есть. Потому он вынужден остаться на кордоне. Обращение к сказке, к Рогатой матери-оленихе это последний шанс, последняя светлая надежда мальчика что-то изменить в неустроенном миропорядке трех дворов. Но нельзя без дрожи, как расправляется пьяный Орозкул с головой убитой оленихи: «Голова свалилась с колоды. Тогда Орозкул стал рубить ее на земле. Голова отскакивала, а он гонялся за ней с топором …

- Я и не такие головы могу размозжить! И не такие рога обломаю! - рычал Орозкул в припадке дикой злобы и ненависти к этой безвинной голове.

Наконец ему удалось проломить череп и в темени и на лбу.

Тогда он бросил топор, схватился обеими руками за рога и, прижимая ногой голову к земле, крутанул рога со зверской силой. Он вырвал их, и они затрещали, как рвущиеся корни. То были те самые рога, на которых мольбами мальчика Рогатая мать-олениха должна была принести волшебную колыбель Орозкулу и тетке Бекей …». Так была убита сказка и диалектика мифа приобретает особую остроту, что такие как Орозкул привели природу к последней черте.

Вот мы и разобрали две основные проблемы, которые ярко высвечены в повести и романе, их взаимосвязь именно с мифами.

Заключение

Писатель из Киргизии, киргиз, ныне достойно представляет и свой народ, и всю постсоветскую литературу за рубежом. О достижениях, о взаимодействующих литературах, судят по достижениям таких писателей, как Ч. Айтматов.

Чингиз Торекулович Айтматов -- замечательный современный писатель. Работая в литературе более сорока лет, он сумел ярко и правдиво отразить сложные и героические моменты нашей истории. Писатель и сейчас полон творческих планов, работает над очередным романом.

Родился Айтматов в 1928 году в далеком кишлаке Шекер в Киргизии. В 1937 году его отец, крупный партийный работник, был незаконно репрессирован. Именно тогда Айтматов получил урок чести: «На вопрос „чей ты сын?" надо, не опуская головы, прямо глядя в глаза людям, называть имя отца своего. Таков был приказ бабушки, матери отца». Давний урок чести стал принципом жизни и позже -- творчества.

После окончания шести классов Айтматов был секретарем сельсовета, налоговым агентом, учетчиком, выполнял и другие работы в колхозе.

После окончания Джамбульского зоотехникума поступил в Киргизский сельхозинститут. Именно в это время в республиканской печати начинают появляться короткие заметки, очерки, корреспонденции, написанные будущим писателем. Ведет Айтматов в студенческие годы и филологические изыскания, о чем свидетельствуют статьи «Переводы, далекие от оригинала», «О терминологии киргизского языка». В этой работе ему помогает одинаково свободное владение как родным, так и русским языком. Отработав три года по специальности в опытном животноводческом хозяйстве, Айтматов поступает на двухгодичные высшие литературные курсы в Москве. Первые шаги на писательском поприще Айтматов делает в пятидесятые годы. В 1958 году вышла на русском языке его первая книга «Лицом к лицу». Перевод с киргизского осуществлял А. Дроздов. Эта небольшая по объему, но яркая по содержанию повесть рассказывает о драматическом периоде нашей истории -- Великой Отечественной войне. Она докатилась слезами боли и потерь до далекого киргизского аила. Обожгла Сеиде, главную героиню повести, страшным и позорным словом: «дезертир».

Всесоюзную, а вслед за тем и европейскую известность принесла Айтматову повесть «Джамиля», опубликованная в журнале «Новый мир» в 1958 году и названная Луи Арагоном самой трогательной современной повестью о любви.

После учебы в Москве Айтматов работает в республиканской печати, а затем -- в течение пяти лет -- собственным корреспондентом газеты «Правда» в Киргизии.

В 60-е годы писателем написаны повести «Верблюжий глаз», «Первый учитель», «Тополек в красной косынке», «Материнское поле». Они рассказывают о трудном становлении Киргизии, о преодолении косности и предрассудков, о победе человеческого духа.

В 70-е годы Айтматов продолжает работать в жанре повести. Появляются «Ранние журавли», рассказывающие о трудном военном времени, когда подростки, минуя юность, шагнули сразу во взрослую жизнь. Это во многом автобиографическая повесть. Айтматов тоже из этого поколения. «Белый пароход» -- трагическая повесть о детстве, разрушенном жестокостью взрослых. Это одна из лучших повестей автора, написанная в 1970 году.

Философская повесть «Пегий пес, бегущий краем моря» затронула самые актуальные вопросы современности. В 80-е годы Айтматов переходит к жанру романа. Им написаны «И дольше века длится день» и «Плаха» -- произведения, предостерегающие людей от самоуничтожения. В них ярко и бескомпромиссно поставлены самые «трудные» вопросы современности: о наркомании, бездуховности, экологии души.

В 90-е годы писателем опубликованы: повесть «Белое облако Чингисхана» к роману «Буранный полустанок», романы «Богородица в снегах» и «Тавро Кассандры». «Одна, но маленькая страсть» одухотворяет все, написанное Ч. Айтматовым,-- любовь. В любви для его героев -- все: и жизнь, и судьба, и надежды на счастье. А значит -- и поле, и космос, и буря, и синяя ночь, и утоление жажды приключений, и встреча-общение с другом на языке мечты и свободы. Именно такие нравственные уроки дает Ч. Айтматов. Каков же необходимый урок? Полюби -- и станешь больше человеком. Но не спрашивай: а как полюбить? Слушай свое сердце. Оно, обновленное чувством восхищения, сострадания и верой в счастье,-- а это во многом дается благодаря влиянию прекрасных книг,-- даст самый лучший ответ.

Чингиз Торекулович Айтматов не только профессиональный писатель, но и общественный деятель. Он ведет огромную работу по сохранению уникального озера Иссык-Куль и его инфраструктуры, а в последние годы является полномочным рослом Киргизии в Бельгии.

Он полон творческих планов, заканчивает работу над очередным романом, и если первые произведения были написаны на киргизском языке и переведены на русский Дроздовым, то, начиная с повести «После сказки», Айтматов пишет по-русски, затем переводит на киргизский язык.

Абсолютное владение русским языком принесло Ч. Айтматову не только широкую читательскую аудиторию и заслуженную любовь миллионов людей, оно поставило его в ряд русских классиков, позволило занять достойное место в ряду современных писателей.

Ч. Айтматов - один из наиболее охотно издаваемых писателей планеты. Его произведения переведены на все известные нам языки народов и народностей СССР, а также вышли более чем в 90 изданиях за рубежом почти что на 70 языках народов мира.

Из этих сведений нетрудно заключить, во-первых, что интерес к айтматовскому творчеству велик, а во-вторых, что повести киргизского прозаика таят в себе могучую идею планетарной «повсеместности», всеобщности, потому что народ и его писатель претерпели ускоренное историческое развитие, что характерно ныне для многих стран Азии, Африки и Латинской Америки. При этом создается духовное поле необыкновенной напряженности. Его пульс бьется в Айтматове. Так что не только для читателя, но и для историка мировой культуры творчество Ч. Айтматов - любопытнейший универсальный духовный феномен.

Ч. Айтматов - и писатель Евразии. Его Киргизия - мировой перекресток народов и культурных влияний. Народы - горцы, народы - кочевники, народы - земледельцы. Сходятся тут индийская цивилизация и буддизм (ламаизм из Монголии и Тибета), мусульманство, тюркское и персидское влияние, в новое время - мощное влияние России и через ее культуру - проникновение и европейской цивилизации. Все эти традиции сказываются в творчестве Ч. Айтматов.

Ч. Айтматов родился всего на четвертый год после того, как его народ получил письменность, в тот самый год, когда в новорожденной киргизской литературе появилась первая повесть - «Аджар» К. Баялинова. Она была еще теснейшим образом связана с приемами и навыками устного народного творчества, почти неотделима от него и потому наряду со многими достоинствами, унаследованными от фольклора, копировало также и некоторые его архаические формы, не свойственные реализму, - например, статичность психологически не развивающихся образов, застывшую условность персонажей - масок. В киргизской литературе еще довольно долго господствовало влияние фольклорных приемов, цветистость стиля и орнаментальность - словом, все те признаки, которые мы не встречаем в прозе Ч. Айтматов. Понадобились многие коллективные усилия киргизских писателей, выработавших новые профессиональные традиции, пригодившиеся Ч. Айтматов в не меньшей степени, чем и знание устного народного творчества.

Но писатель обращается в своих книгах и к проблемам, поэтому основной вывод - это, поднятые Ч. Айтматовым проблемы «человек и природа», «человек и человек», в том виде, в каком они раскрыты в произведениях, решенные на национальном материале и национальными средствами, прозвучали так современно, как на сегодняшний день не звучит ни одна проблема в мире.

И произведения Ч. Айтматова, его герои - не безгласный предмет спора. Они, по-своему, принимают в нем живейшее участие.

Последнее слово остается за ними. Такое качество отличает, как правило, только настоящее искусство. Оно ощущает в себе энергию еще непробужденную, не раскрывшуюся. Не боясь быть исчерпанным до конца ложкой критики, оно между тем, стремится осмыслить себя с впечатляющей и убеждающей нового читателя силой.

Произведения Ч. Айтматов читают и перечитывают. И о них спорят. Мы спорим потому, что знаем, читатель будущих времен станет судить о нашем времени, о нас и по лучшим произведения Ч. Айтматова.

Библиография

Адамович А. Юбилей проблем не отменяет: к 60-летию Ч. Айтматова. // Литературная газета. 1988, 14 декабря, № 50.

Азизов М. Художественные особенности языка повестей Ч. Айтматова. Махачкала, Дагкнигоиздат, 1971.

Айтматов Ч. (Статьи и рецензии о его творчестве). Сост. канд. фил. н. К. Абдылдабеков. Фрунзе. Кыргызстан, 1975.

Айтматов Ч. … И выше века человек!: (Беседа с писателем Ч. Айтматовым/ Записал В. Хатунцев). Комсомольская правда. 1982, 28 февраля.

Айтматов Ч. Белый пароход. (После сказки). - В журн.: Новый мир, 1970, № 1.

Айтматов Ч. Белый пароход.: Повести. - М.: Детская литература, 1980.

Айтматов Ч. Европейская интеграция. М.: УРСС, 1998.

Айтматов Ч. Жизнь и память: (Беседа с киргизским писателем/ Записал Ф. Медведев). Огонек, 1984, № 2.

Айтматов Ч. Жизнь и память: Огонек, 1984, № 2.

Айтматов Ч. И дольше века день: Роман (Кирг. писателя). - Новый мир, 1980, № 11.

Айтматов Ч. И дольше века длится день. М., 1995.

Айтматов Ч. Избранное: Роман, повести / Послесл. к Асаналиева. Ф., Кыргызстан, 1983.

Айтматов Ч. Пегий пес, бегущий краем моря. СПб.: Азбука классика, 2004.

Айтматов Ч. Повести. М., Советский писатель, 1970.

Айтматов Ч. Повести. Рассказы, Публицистика. / Сост. В. Ф. Коркина. М., Правда, 1985.

Айтматов Ч. Статьи, выступления, диалоги, интервью. М., АПН, 1988.

Айтматов Ч. Т. Собрание сочинений в 3 т. Т. 2. Повести. Роман. М., Молодая гвардия, 1983.

Айтматов Ч. Тавро кассандры. М.: Мол. гвардия, 2003.

Айтматов Ч. Чингиз Айтматов: «Давайте же прорастать совестью!»: (к 60 - летию авт.: Беседа с писателем / Записал Л. Калащников)// Сельская жизнь, 1988, 11 декабря.

Айтматов Ч. Чингиз Айтматов: Цена - жизнь: (Беседа с киргизским писателем/ Записала И. Решина) // Литературная газета, 1981, 13 августа.

Айтматов Чингиз. возвращение легенды. (Беседа с писателем. Записал В.Коркин) Литературная газета, 1976, 12 мая.

Айтматов Чингиз. Духовная опора. (Беседа с киргизским писателем. Записала Л. Лебедева). Дружба народов, 1977, № 10.

Акматалиев А. «Плаха» и читатели. Фрунзе. 1988.

Акматалиев А. От «Джамили» до «Плахи». Бишкек, 1991.

Акматалиев А. Творческий путь Ч. Айтматова. Фрунзе, 1988.

Асаналиев К. Открытие человека современности. Заметки о творчестве Ч. Айтматова. Фрунзе, Кыргызстан, 1968.

Бабышкин О. К. С верой в человека. Киев, 1987.

Базаров Г.С. Прикосновение к личности: Штрихи к портрету Ч. Айтматова - 2-е издание Фрунзе, Кыргызстан, 1983.

Бирюлин В. «За все на земле есть и должен быть спрос». // Волга, 1982, № 3.

Валиханов Ч. Ч. Собр. соч. в 5 т. Алма-Ата - Казах. Сов. энцикл., 1984.

Васильева И.Г. Стилистическое своеобразие романа Ч. Айтматова « И дольше века длится день». - Русский язык в школе, №5 , 1981.

Воронов В. Вспомни имя свое. - Октябрь. 1981, № 3.

Воронов В. И. Ч. Айтматов: очерк творчества. М., Сов. писатель, 1976.

Гачев Г. Д. Ч. Айтматов (в свете мировой культуры). Фрунзе., Адабият, 1989.

Давыдова Т. Т. Современная киргизская повесть. Фрунзе, 1989.

Дмитриева Н. М. Актуальные проблемы многонациональной современной прозы. Калинин, 1981.

Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. Л., Наука, 1974.

Исенов А. Х. Психологизм современной прозы. Алма-ата, 1985.

Истратова С. Детство и трагедия несовместимы. // Семья и школа, 1982, № 7.

Карпов А. Сотворение мифа. Звезда, 1981. № 5.

Керимжанова Б. Д. Автор и герой в произведениях Ч. Айтматова. Фрунзе, 1988.

Коркин В. Огонь на себя: (о Ч. Айтматове).// Литературная Россия, 1988, 9 декабря.

Коркин В. Перед лицом памяти. - Литературная Россия. 1981, 9 января.

Коркин В. Ф. Человек человеку. Заметки о творчестве Ч. Айтматова. Фрунзе, Кыргызстан, 1974.

Кузнецов Ф. Ф. Перекличка эпох: очерки, статьи, портреты. 2-е изд. М., Сов. Россия, 1980.

Кургультинов Д. Слово о друге: Ч. Айтматову - 60 лет// Огонек, 1988, № 50.

Лайлиева И. Д. Традиции русской литературы в киргизской прозе. Фрунзе, 1988.

Латынина А. Цепь человеческой памяти. - Октябрь, 1981, № 5.

Левченко В. Г. Чингиз Айтматов: Проблема поэтики, жанра, стиля. М., Сов. писатель, 1983.

Лосев А. Ф. Гомер. М., Учпедгиз, 1960.

Лукин Ю. Глаза сказки. // Правда, 1970, 23 мая.

Манас. Киргизский эпос. Великий поход. М., Госмитиздат, 1960.

Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве. Сб. в 2 т. М., Искусство, 1983.

Мирза - Ахмедова П. М. Национальная эпическая традиция в творчестве Ч. Айтматова. Ташкент, Фан, 1980.

Митин Г. Один против всех, один со всеми: Размышление о творчестве Ч. Айтматова// Советская культура, 1990, 29 сентября, № 39.

Мкртчян Л. Птица Доненбат. - литературное обозрение, 1981,
№ 10.

Муратов А. Ж. Изучение романа «И дольше века …» Фрунзе, 1988.

На все времена / СССР - братство народов / М., Книга, 1986.

Новиков В. Художественный поиск. // Новый мир, 1978, № 12.

Оскоцкий В. И день и век. // В мире книг, 1982, № 1.

Портреты и проблемы. Статьи о писателях - современниках. Сборник. Сост. Ю. Андреев и Е. Калмановский. Л., Художественная литература, 1977.

Радлов В. В. Образцы народной литературы северных тюркских племен. М., 1963.

Рахманалиев Р. Ч. Айтматов в современном мире. Фрунзе, 1989.

Руденко - Десняк А. Выбор и путь // Дружба народов, 1982,. № 5.

Укубаева Л. художественный мир героев Ч. Айтматова. Фрунзе, 1984.

Ульянов П. Помни имя свое. // Литературная Россия, 19 августа.

Фуртичев В. // Искусство кино, 1985, № 1.

Чубинский В. Сарозекские метафоры Чингиза Айтматова. // Нева, 1981, № 5.

Шагалова Е. И. Ч. Айтматов в Германии. Бишкек, 1991.

Шевченко Л. И. Ч. Айтматов. Киев, 1991.