Политические идеологии

Весьма характерно, что многие теоретики и пропагандисты либерального и социалистического направления были склонны в 50-60 - е г г. рассматривать приближение этого “завершенного состояния” цивилизации как “конец идеологии”.

Сам термин “конец идеологии” был впервые сформулирован Ф.Энгельсом, полагавшим, что идеология отомрет вместе с порождающими ее материальными интересами. В начале ХХ в. М.Вебер указывал на упадок “тотальных идеологий” как на следствие постепенного разрыва европейского общественного сознания с ценностными ориентациями и его эволюции в направлении целевой или “функциональной” рациональности, основанной на непредвзятом поиске наиболее эффективных средств для достижения поставленных целей.

Концепция М. Вебера была систематически разработана К. Маннгеймом в уже упоминавшейся книге “Идеология и утопия”, в которой “упадок идеологии” также связывался с преобладанием “функциональной рациональности”, свойственным бюрократическому индустриальному обществу.

Расцвет этой теории наступил после второй мировой войны, вызвавшей в умах западной либеральной интеллигенции эйфорические, почти эсхатологические ожидания. Тема конца идеологии в этот период становится важнейшим элементом теорий “нового индустриального общества”, “конвергенции” и др.

Еще в 1944 г. П. Сорокин выдвинул в книге “Россия и Соединенные Штаты” прогноз, в соответствии с которым “американский капитализм и русский коммунизм в настоящее время являются не более чем призраками своего недавнего прошлого”, постепенно превращаясь в “общество интегрального типа”. Появившиеся в конце 50-х - нач. 60-х г.г. концепции Р. Арона, Д. Белла, С.М. Липсета, К. Поппера и многих других ученых, которые предвещали наступление эпохи деидеологизации, основывались, прежде всего, на крахе идеологий нацизма и фашизма, разоблачении сталинских преступлений Н. Хрущевым и стремительном распространении ревизионистских версий марксизма в Западной Европе.

Утверждая, что западным либеральным демократиям удалось решить наиболее фундаментальные проблемы промышленной революции со свойственным ей социальным неравенством и, в частности, включить организации рабочих в систему гражданского общества, заставить консерваторов принять принципы “государства благоденствия”, а социалистов отказаться от идеи всеобъемлющего государственного вмешательства, сторонники “конца идеологии”, в конечном счете, разработали теоретические основы нового варианта интегральной идеологии, которую А. Зиновьев называет “идеологией западнизма”. Последующие десятилетия показали, что возникший на основе этой новой идеологической конструкции пропагандистский аппарат оказался способным не только смягчить и абсорбировать внезапный взрыв левых экстремистских идеологий на Западе в 60 - 70-е гг., но и успешно бороться с пропагандистскими машинами, созданными в этот период в СССР и маоистском Китае.

Опыт второй половины ХХ в. вполне подтвердил уже неоднократно высказывавшуюся в научной литературе мысль о том, что развитие идеологий в различных цивилизациях подчиняется общим закономерностям - периоды формирования суперидеологий сменяются периодами их фрагментации, раскола на ряд сложных систем, внутри которых происходит напряженная борьба многочисленных идеологических течений, направлений, фракций и сект, продолжающаяся до наступления новой стадии кристаллизации, на которой образуются новые макроидеологические структуры. Так, на протяжении всего XIX и XX вв. становление основных политических идеологий - социализма, либерализма и консерватизма сопровождалось многочисленными расколами внутри каждого из этих течений, сопровождавшимися конфликтами между различными партиями и политическими группировками, которые продолжались до тех пор, пока очередные мировые кризисы и войны не порождали тенденции к слиянию идеологических потоков, казавшихся прежде несоединимыми. Например, один из теоретиков “конца идеологии” С.М. Липсет, предвещая в 1963 г. в работе “Революция и контрреволюция” наступление нового периода идеологической интеграции, в частности, отмечал: “Примирение фундаментальных принципов, идеологический консенсус западного общества в настоящее время постепенно приводит к взаимопроникновению позиций по вопросам, которые когда-то резко отделяли “левых” от “правых”. Это идеологическое соглашение, которое, возможно, лучше всего назвать “консервативным социализмом”, стало идеологией ведущих партий в развитых государствах Европы и Америки”.

Последующие стадии идеологического цикла - студенческие выступления 60-х гг., экономический кризис 1974 г., похоронивший либеральные и социал-демократические теории “государства всеобщего благоденствия” и способствовавший подъему “консервативной волны” конца 70-х - нач. 80-х гг., показали, что подобные пророчества являются только моментом постоянного изменения мирового идеологического пространства (дискурса).

В настоящее время крах советского коммунизма, рост напряженности в Центральной и Восточной Европе и странах СНГ, сопровождающий период экономических и политических реформ, взрыв исламского фундаментализма, бросающего вызов “благополучному Западу”, стремительное развитие коммунистического Китая создают принципиально новую политическую и идеологическую ситуацию в мире. Анализ новых процессов должен осуществляться с постоянной опорой на предшествующий опыт эволюции идеологических процессов и циклов.

К числу политических идеологий макроуровня обычно относят идеологические образования, имеющие, на первый взгляд, неопределенные наименования и смысл, например, идеология капиталистическая, экстремистская, радикальная и т.п. По мнению многих ученых, современное восприятие идеологии в образе некоей универсальной идеи, основным опорным элементом которой является символ определенного общественного устройства, например, “капитализм”, “социализм”, “русская идея”, выглядит архаичным и неэффективным. Постмодернистская трактовка идеологии рисует картину распада большого порядка на множество фрагментов, символизирующих крушение монолитного образа в эпоху постиндустриальной цивилизации. Идеологические процессы на Западе демонстрируют появление многочисленных “малых идеологий” - пацифистской, экологической, феминистской, идеологии “сексуальных меньшинств” и т.д.

С другой стороны сложившаяся в России после распада СССР политическая и экономическая ситуация, сопровождающаяся появлением огромной массы люмпенизированного населения, ростом приватизма (уход в частную жизнь)создает впечатление о наступившей эпохе “деидеологизации”.

В действительности речь и в том, и в другом случае идет о своеобразном переходном периоде, за которым может последовать стремление к новым формам идейной консолидации в первом случае, и к обретению новой национальной идентичности, - во втором.

Вопрос о причинах идеологических ориентаций и переориентаций в политике, возникающих под влиянием множества факторов внешнего и внутреннего порядка, не может решаться в отрыве от проблемы “носителей идеологии”, которая, в свою очередь, неотделима от проблемы субъекта и объекта идеологии.

На теоретическом, доктринальном уровне идеологии разрабатываются “религиозными экспертами”, философами, учеными, далеко не всегда сознательно стремящимися навязывать свои идеи другим людям. По тем или иным причинам отдельные идеи или учения могут не дойти до массового сознания, оставить его равнодушным или враждебным. Идеология не может, за исключением единичных случаев, целиком определять волю, сознание, настроения абсолютного большинства. Правильность этого наблюдения продемонстрировал уже крах одного из самых ранних экспериментов, проводимых революционерами-жирондистами и якобинцами.

В коммунистических странах, отмечает А. Зиновьев, где официальная идеология внедрялась в сознание, начиная со школьной скамьи, она все же “четко отличалась от прочих явлений культуры, не растворялась в них. Она была заметна, бросалась в глаза, вызывала раздражение и насмешки. Она вообще выглядела как нечто чужеродное и ненужное, хотя на самом деле ее организующая и воспитательная роль была огромна”.

Наоборот, в западных странах (это же относится и к молодому поколению в современной России) многие люди вообще не знают что такое идеология, хотя и находятся под ее влиянием. Резко отрицательное отношение к идеологии, возникшее в результате одиозной практики тоталитарных диктатур, приводит к возникновению ситуации, когда ее стараются не замечать или игнорировать.

Такую ситуацию следует отличать от вполне идеологической по своей направленности установки на отрицание. Как отмечает, например, М. Паренти - один из наиболее проницательных исследователей американских средств массовой информации - большинство газет, журналов и телеведущих в США “действуют в рамках установленной идеологии, состоящей в том, что они не имеют никакой установленной идеологии, никаких расовых, половых или классовых предпочтений. Не приверженные никаким внушениям, они просто дают представления о вещах так, как они их видят”.

Сам факт отсутствия на Западе единой государственной идеологии, аналогичной марксизму-ленинизму или маоизму, никогда не препятствовал возникновению, развитию и совершенствованию огромного аппарата идеологической пропаганды, в котором заняты сотни тысяч специалистов, осуществляющих систематическую обработку идей и учений, их “ретрансляцию” через каналы СМИ. Эта новая социальная группа, выполняющая функцию, которую в древности выполняли жрецы, входит (преимущественно в “верхнем эшелоне”) в правящую элиту и поэтому кровно заинтересована в том, чтобы поддерживать и наращивать свое влияние.

После крушения коммунизма в России и странах Центральной и Восточной Европы роль идеологических экспертов взяла на себя “новая медиократия” - группы либеральной интеллигенции, “приватизировавшие” СМИ и пытавшиеся разрабатывать и пропагандировать либеральную реформаторскую идеологию. Экономический кризис и отсутствие средств на поддержание собственных изданий постепенно привели к подчинению этих групп крупным банковским, а иногда и криминальным структурам. Поскольку либеральная интеллигенция в этом регионе всегда сохраняла психологическую предрасположенность к авторитаризму и экстремистским формам мысли в соединении с конформизмом, вновь возникший пропагандистский аппарат стал очень напоминать старый, коммунистический назойливостью лозунгов и крайне низкой эффективностью своих методов. Основное различие между западной и новой российской официальной идеологией состоит на сегодняшний день в том, что в западноевропейских странах и США идеология является одним из средств интеграции самосохранения общества, в то время как в России она, будучи средством самосохранения правящей олигархической элиты, выполняет, скорее, деструктивную функцию, отрицательно воздействуя на массовое сознание своей бессодержательностью и полным несоответствием политическим и экономическим реалиям.

Для понимания особенностей функционирования идеологических систем в различных обществах большое значение имеет конкретный анализ взаимосвязи определенных видов идеологии с теми социальными слоями, в которых они получают наибольшее распространение. Изучение этой проблемы современной наукой постоянно приводит ученых к заключению, согласно которому эффективность идеологии определяется ее соответствием жизненному опыту всего населения или его отдельного слоя, сложившимся традициям, нравам, привычкам, долговременным интересам и непосредственным ожиданиям. Методология анализа, при помощи которой выявляются интересы социальных слоев в различных идеологических системах, а также степень эффективности их воздействия на политическое сознание была разработана на теоретическом и эмпирическом уровнях Г. Моска, В. Парето, М. Вебером, С.М. Липсетом, Р. Лейном, Г. Алмондом, Дж. Скоттом и др.

Многообразие научных методик, применяемых в этой сфере, показывает, что выбор наиболее предпочтительной из них, равно как и использование различных определений и научных критериев выбора нередко зависит от исторического и социального контекста, обусловливающего не только особенности идеологий, но и специфику позиций самих ученых. Например, наблюдения за современной российской политикой нередко заставляют предполагать, что концепция “нелогического действия” и “деривации” Парето является наиболее подходящей для ее анализа. Наличие в политических процессах посткоммунистической России огромного количества иррациональных и алогичных элементов делает привлекательной попытку объяснить эту нелогичность “врожденными психическими предиспозициями лидеров”, маскирующих свои истинные мотивы при помощи псевдоаргументов. Когда Парето писал о том, что любые общественные теории и идеологические системы призваны служить только оправданием действий с целью придания этим действиям логического характера, он основывал свои выводы не только на изучении итальянской политики эпохи Рисорджименто, но и европейской политики начала нашего века, оказавшейся прелюдией к мировой войне и господству тоталитарных диктатур.

Для современной науки характерно многообразие подходов, связанных с решением проблемы взаимодействия идеологий с “массовым субстратом”. Одни авторы склоняются к сближению (иногда к отождествлению) идеологии с политической культурой. Носителями идеологий объявляются социальные группы или нации, для которых характерен определенный тип культуры. Другие авторы считают идеологию атрибутом борьбы политических партий. Марксистский анализ отдает предпочтение социальным классам.

Распространенным является также рассмотрение идеологий сквозь призму дихотомии “демократия-авторитаризм”, наряду с использованием традиционных категорий - “левые”, “правые” и “центр” как для характеристики идеологических ориентаций в рамках определенной политической системы, так и для определения степени приверженности экстремистским или, наоборот, умеренным формам политического поведения и партиям.

Разумеется, стремление того или иного социального слоя поддерживать экстремистские или демократические партии и соответствующие идеологии нельзя предсказать с абсолютной точностью, даже если выводы основываются на данных социологических опросов. Так, изучение политических ориентаций различных классов в западных странах осуществлялось на основе исходной предпосылки, согласно которой классы, стоящие на более низких ступенях социальной лестницы по уровню доходов и образованию, более склонны к авторитаризму и поддержке экстремистских движений по сравнению с более образованными и зажиточными слоями общества (от “среднего класса” и выше), которые традиционно занимают умеренно-демократические позиции.

Эту тенденцию, однако, нельзя абсолютизировать и считать в настоящее время непреложной даже для западных стран. Многие дополнительные факторы изменяют ее, причем, иногда до неузнаваемости. В XIX в. рабочие организации и партии были основной силой, которая боролась за политическую демократию, преодолевая ожесточенное сопротивление крупных предпринимателей, правых партий и традиционных консервативных сил. До 1914 г. классическое разделение между левыми и правыми силами основывалось не только на различиях в доходах, социальном статусе и возможностях получить образование. Левые социалистические партии были основной опорой политической демократии, религиозной и гражданской свободы, мирной внешней политики. Правые партии, опиравшиеся на консервативно настроенное крестьянство, мелких ремесленников и, конечно, крупную буржуазию и землевладельцев, прибегали к экстремистским формам защиты своих привилегий, препятствуя введению всеобщего избирательного права и проводя империалистическую политику колониальных захватов.

Окончание первой мировой войны, наступление экономических кризисов и рост фашистских движений в Западной и Восточной Европе привели к расколу рабочего движения, по крайней мере, на три направления - социал-демократическое, коммунистическое и фашистское, причем лидеры двух последних стали открыто использовать экстремистские методы политической борьбы. Возникли коммунистические и фашистские профсоюзы. Участие рабочих в движениях с явно выраженной националистической идеологией становится с 30-х гг. элементом повседневной жизни в Европе и Америке.

Но даже в этот период кризиса демократических ценностей и традиционной либеральной и социалистической идеологии различия между европейскими странами были весьма значительны. Например, авторитарные тенденции индивида могут быть приглушены приверженностью большинства партий конституционным принципам и процедурам. В Великобритании, в которой терпимость является широко распространенной чертой политического поведения и сознания, низшие классы в абсолютном измерении являются менее “авторитарными”, чем образованные слои в странах, не имеющих прочных демократических традиций.

Французские, итальянские и немецкие рабочие-католики, среди которых были повсеместно распространены антикапиталистические настроения, постоянно голосовали за сравнительно консервативные христианские партии, поскольку их приверженность католицизму могла в определенных случаях перевешивать их классовые симпатии.

Члены радикальных левых профсоюзов поддерживали умеренные либеральные партии, выступавшие против фашизма. И, наоборот, в 30-е гг. избиратели, настроенные отнюдь не радикально, поддерживали коммунистов из-за их радикальных антифашистской программы и лозунгов и т.д.

Идеологические ориентации могут значительно отличаться друг от друга и внутри однородного социального слоя, представители которого имеют высокий уровень образования и профессиональной подготовки. Американские социологи К. Мейер и Л. Нигро, исследуя в сер. 70-х гг. идейные позиции нескольких групп чиновников федерального уровня, установили, что социальное происхождение обусловливает взгляды только 5 процентов выбранных для анализа групп, в то время как занимаемые ими посты имеют в этом плане гораздо большее значение. Другой американский социолог Б. Меннис, сравнивая ориентации офицеров, служивших во внешнеполитическом ведомстве, со взглядами армейских офицеров, выполнявших аналогичную работу, установил, что для первой группы характерны либеральные взгляды, а для второй - консервативные.

В современной России чиновники высшего ранга - выходцы из номенклатуры, всегда отличавшиеся догматизмом и консерватизмом взглядов, предпочитают ныне исповедовать официальную либеральную идеологию, способствуя возникновению нового идеологического феномена - консервативного номенклатурного либерализма.

После второй мировой войны развитие стабильных демократий в Западной Европе и США заставлял многих ученых делать вывод о возникновении новой “постполитической” фазы развития в этом регионе. Решающую роль в этом процессе сыграло полное включение рабочего класса в структуры западного гражданского и политического сообществ. В результате различия между демократической левой и правой значительно ослабли: социалисты заняли борее умеренные позиции по отношению к “капиталистическим ценностям”, консерваторы поддержали идею “государства всеобщего благосостояния”.

Этот, периодически разрушаемый леворадикальными движениями (студенчество в Западной Европе, национальные меньшинства в США и др.), консенсус продолжался до конца 70-х гг., когда нарастание кризисных процессов в экономике привело к переориентации консервативных партий и отказу от социалистических методов регулирования (“неоконсервативная волна”).

В этот же период антиколониальная борьба в Азии и Африке, обретение большинством государств этого региона независимости привели к устойчивой идентификации консерватизма с компрадорской ориентацией высших слоев, в то время как происходил процесс слияния (особенно под влиянием китайской революции) националистических леворадикальных идеологий с марксизмом в его ленинском и маоистском вариантах.

В структуре обозначенных выше политических и идеологических процессов Латинская Америка занимала промежуточное положение. Большинство латиноамериканских стран завоевало политическую независимость еще до развития промышленного переворота и распространения марксистского социализма. В условиях экономической отсталости в этих странах господствовал традиционалистский консерватизм, питаемый косностью и аполитичностью деревни. Левые идеологии развивались в городской среде, причем возникшие коммунистические и социалистические партии ориентировались на западноевропейские методы экономической и политической борьбы за права рабочих.

С конца 80-х гг. в странах Восточной Европы и России разрыв с коммунистическим прошлым происходил в рамках весьма своеобразного процесса, когда разрушение экономической базы социализма, сопровождаемое ростом всеобщей бедности, социальной необеспеченности и нестабильности, сделали крайне непрочной и новую демократическую политическую систему, которая, особенно в России, стала ширмой для “новых русских” и новой бюрократии, прикрывающих конвертацию власти в собственность и борьбу за раздел государственного имущества псевдолиберальными лозунгами.

Политические идеологии современности: Либерализм. Формирование идеологии современного либерализма происходило уже в конце XIX - начале ХХ в.в. Одним из важнейших моментов в развитии этого направления стало создание в 1947 г. Либерального интернационала, основанного 19 партиями-учредителями, к которым позднее присоединились еще 13 партий, а также осколки либеральных групп из стран Центральной и Восточной Европы.

Фундаментальный вопрос либеральной теории состоит в следующем: в каком отношении находится принцип свободы, составляющей смысл общественной деятельности, к современному государству, регулирующему эту деятельность? Иными словами, каким способом следует вычитать принуждение по отношению к индивиду из его свободы? Многообразные течения внутри либерализма дают различные ответы на этот вопрос.

Либерализм обычно разделяют по двум основным критериям: защите экономической и политической свободы и восходящему к европейской классической либеральной традиции начала XIX в. лозунгу - “минимум государства - максимум рынка”. Свобода обмена, собственности и экономическая эффективность неотделимы в либеральной теории от идеи общественного благосостояния.

Дискуссионный характер основных либеральных принципов (следствием которого являются постоянные расколы в либеральных организациях, полемика в многочисленных журналах и научной литературе) состоит в отсутствии четкой и логически непротиворечивой взаимосвязи между ними. Уже идеологи раннего либерализма (Д.С. Милль и др.) вынуждены были признавать, что а) общественные пределы свободы личности устанавливаются не только государством, но и деятельностью самих индивидов и их организаций; б) государство и общественный сектор экономики могут стать средством реализации желаний индивидов и, следовательно, орудиями их свободы. Более того, рыночная система отнюдь не является идеальным средством обеспечения всеобщего благосостояния, но часто демонстрирует неэффективность, которая проявляется в инфляции, безработице, стеснительном налоговом законодательстве и т.д., требующих в конечном итоге государственного вмешательства.

На протяжении длительного времени либерализм не мог точно сформулировать свою позицию в вопросе - каковы роль и пределы публичного сектора в общественной жизни и постоянно колебался между концепцией “нулевого государства” (направление, именующее себя либертаристским) и “минимальным государством” классического образца, сводимого к полиции и армии.

Современная традиция либеральной идеологии также имеет различные точки отсчета. В определенном плане, либерализм продолжает обращаться к идеям, сформулированным А. Смитом в книге “Богатство народов”, которая всегда рассматривалась как апология свободы рынка против вмешательства государства во имя экономической эффективности. Сохраняют свое значение и аргументы Д. Локка, отрицавшего в своих двух трактатах о правлении абсолютистскую власть и обосновавшего приоритет собственности (и обмена) над политикой. Роль государства сводилась Локком до функции “стража благосостояния”. Гарантом этой роли является общественный договор.

“Контрактный либерализм” в конце ХХ в. изыскивает более обширное место для государственных институтов и публичных служб, дополняя Локка критикой эффективности рыночного хозяйства, в том числе и на уровне экономической науки (разработка новой концепции государственного сектора экономики, регулирование безработицы, эффективная внешняя политика).

Идеологию современного либерализма можно рассматривать в свете различных вариантов классификаций. В иерархическом плане, либерализм распадается на а) академический, представленный трудами политических философов, теоретиков, экономистов; б) “вульгарный либерализм”, как совокупность “общих мест”, постоянно встречающихся в газетной и журнальной публицистике, памфлетах и многочисленных телепередачах.

Либерализм различается по сферам применения на экономический, ориентированный на экономические модели общественного регулирования; политический, относящийся к сфере политической жизни, ориентированный на обсуждение политического плюрализма и демократии; либерализм нравственный, или моральный, выступающий за терпимость и свободу стилей жизни и поведения. Можно также говорить о социальном либерализме, подчеркивающего единство моральных вопросов с обсуждением проблемы гражданских прав.

Академический либерализм разделяется на два важнейших направления. Либертаристский либерализм, отстаивает принцип “нулевого государства”. Основные теоретические основы этого направления были разработаны в книге Р. Нозика “Анархия, государство и утопия”(1974). Другим ведущим направлением является утилитаристский либерализм.

Оба направления содержат “критическое ядро”, включающее в себя три основных критерия: свобода, “минимальное государство”, счастье-благосостояние-эффективность. Системы, основанные на трех данных критериях, распадаются на множество линий аргументации. Например, для доконтрактного либерализма характерно предельное сближение понятий “свобода” и “минимальное государство”. Обычно не уточняется - до какого предела должно простираться ограничение общественного сектора.

Связь между либертаристским и утилитаристским направлениями обеспечивают экономические теории, в которых доказывается, что экономика, основанная на свободном обмене, удовлетворяет требованию, называемому “критерием Парето”. Это критерий эффективности, устанавливаемый путем ссылки на этический принцип счастья индивида (либеральные экономисты предпочитают называть это “предпочтениями” или “различными видами пользы”).

В соответствии с этим принципом, состояние общества удовлетворяет критерию Парето, если в любом другом возможном обществе человек оказывается менее состоятельным, считает себя менее счастливым и т.д. Для либертаристов такое качество жизни является непосредственным следствием свободы обмена.

Наоборот, для либералов-утилитаристов свобода обмена и сама рыночная система нуждается в дополнительных средствах защиты. При таком подходе свобода не рассматривается как конечная цель, но лишь как средство для эффективного действия, следствием которого является благополучие материальное и душевное. Так, “минимальное государство” рекомендуется потому, что рыночная система является эффективной и т.д.

Утилитаристских взглядов придерживались такие ведущие западные экономисты, как М. Аллэ, Г. Хутаккер, Т. Коопманс и Ж. Дебро. Представители “монетаристского” направления, такие как М. Фридмен, активизировавшиеся в 60-80-е гг., в идеологическом плане являются более либертаристами, чем утилитаристами. Напротив, Д. Роулз - автор работы “Теория справедливости”, оказавшей большое воздействие на либеральную мысль второй пол. ХХ в., придерживается, скорее, классических позиций в духе теории «минимального государства», настаивая на том, чтобы распределение доходов и богатства было направлено на получение преимуществ всеми индивидами. Из этого требования, по Роулзу, вытекает не только принцип равного доступа всех граждан к государственным должностям, но и поддержание социального и экономического неравенства “к выгоде всех”.

На рубеже 70-80-х г.г. основной вопрос, обсуждаемый либеральной теорией - каким должен быть объем общественного сектора для сохранения свободы вновь обрел практическую актуальность и был поставлен сторонниками “монетаризма” в самой острой форме в борьбе с двумя важнейшими факторами социально-экономической жизни западных стран. Первым из них стал экономический кризис 1974 г., положивший конец быстрому экономическому росту и видимости всеобщей занятости. Социал-демократическим правительствам, проводившим политику “макроэкономики” и “стабилизации” в соответствии с рекомендациями Д.М. Кейнса, не удалось с достаточной быстротой восстановить прежнее положение. На них обрушился град обвинений со стороны тех сил, которые защищали принцип более ограниченного государственного вмешательства (“монетаризм”) или полного отказа от всякого вмешательства (“новый классицизм”).

Неоконсерватизм. Сторонники новых радикильных мер называли себя неоконсерваторами. Они выступали за материальный и технический прогресс, опираясь на аналогию с эпохой рождения западной цивилизации, экономика которой основывалась на принципе свободы предпринимательства и торговли.

Само понятие “неоконсерватизм” было введено в научный оборот социалистическим теоретиком М. Харрингтоном. В США это идеологическое течение возникло как реакция на леворадикальное движение в университетских кампусах, вызвавшее негативную реакцию “среднего класса”. Ведущим теоретиком этого направления персонально был И. Кристол, а в дальнейшем Р. Низбет, М. Новак, Н. Подгорец.

Антипатия к “новым левым”, резко отрицательное отношение к либерализму американского “истеблишмента” соединялось у неоконсерваторов с крайним антикоммунизмом. Введение советских войск в Афганистан в 1979 усилило позиции консервативных политиков, с подозрением встречавших как “социалистические” и “либеральные” любые государственные меры, направленные на государственное регулирование экономики.

Этике и философии либерализма и социализма неоконсерваторы противопоставляли принципы авторитета, гражданского порядка, социального контракта, выдвигая также на передний план корпоративные ценности семьи, региональных сообществ, местных общин и соседской взаимопомощи в противовес этатизму и крайнему индивидуализму. Победа на президентских выборах 1980 г. Р.Рейгана, считавшегося убежденным консерватором, а также приход к власти в Великобритании консервативного кабинета во главе с М. Тэтчер превратили неоконсерватизм в явление мирового масштаба, оказывавшего влияние на экономику, внешнюю и внутреннюю политику и идеологию Запада вплоть до начала 90-х г.г.

В 1983 г. возник Международный демократический союз - объединение консервативных и христианско-демократических партий. Тон в нем задавали американские республиканцы. Новая версия консерватизма распространилась и в других западноевропейских странах. В ФРГ ее пропагандировали Г. Кальтенбруннер и Г. Коль, во Франции - А. Бенуа, П. Виаль и Ж. Ширак.

Наиболее близким источником современного неоконсерватизма является либеральный консерватизм Э. Берка с его акцентом на сохранение традиций, индивидуальных свобод, естественного неравенства в соединении с отказом от революции как способа реформирования общественной жизни.

Вместе с тем, разработанная неоконсерваторами модель реформирования западного общества вполне отвечала задачам нового этапа перехода к постиндустриальной цивилизации. С этим этапом связано создание динамичной экономики, использующей новейшие технологии. Не случайно, поэтому, что главной опорой неоконсервативной политики стал быстрорастущий “новый средний класс” - часть управленческого персонала, техническая интеллигенция, высококвалифицированные рабочие, а главным объектом идеологических атак - сильные профсоюзы и возникшие в период широкого применения кейнсианских рецептов государственные социальные программы поддержки малообеспеченных слоев общества.

Стремясь к синтезу основных принципов либерализма (развитие рынка, предпринимательской инициативы и конкуренции) с традиционными ценностями (семья, культура, мораль, порядок), неоконсерваторы активно использовали антиэтатистскую риторику для достижения главной цели своей политики - освобождения государства от “непосильного” груза социально-экономического регулирования. Отказ от налогообложения крупных корпораций и наиболее состоятельных слоев, резкое сокращение пособий по безработице, “война на уничтожение” с профсоюзами, объявленная М.Тэтчер в начале 80-х гг., в соединении с заботой о конкурентоспособности экономики и жесткой внешней политикой в отношении социалистических стран и стран “третьего мира” придавали неоконсервативному курсу ярко выраженные авторитарные тенденции. Резкое усиление социального неравенства, возникшего в результате тщетных попыток стимулировать деловую активность малоимущих слоев путем ликвидации социальных программ поставили под вопрос завоевания демократии и вновь привели к возникновению ситуации, когда либерально-демократические объединения начали успешно оспаривать у консерваторов политическое первенство.

Несомненные успехи, достигнутые западными консерваторами в оживлении экономики, деловой активности, внедрении достижений НТР и модернизации государственных институтов нередко приводит российских идеологов и ученых к мысли о перспективности российской версии неоконсерватизма, который придет на смену обанкротившемуся ультрамонетаристскому курсу, проводимому в стране с начала 90-х гг. Эта перспектива нередко обосновывается чисто идеологическим доводом, согласно которому Россия вступает вместе с другими развитыми странами в постиндустриальную эпоху.

Неоконсервативная альтернатива для России является в настоящее время чрезвычайно неопределенной, поскольку разрушенная в результате “либеральных реформ” отечественная экономика оказалась бы в гораздо более плачевном состоянии, если бы страна с истощенными людскими ресурсами и разрушенной системой региональных экономических связей вновь вступила бы на путь “догоняющей модернизации”.

России, видимо, еще предстоит найти свою новую форму интегральной идеологии на основе творческого синтеза либеральных и национальных патриотических ценностей с лучшими традициями социалистической мысли и практики.

Марксистская традиция и современная социал-демократия. В классической марксистской традиции, несмотря на крайне отрицательное отношение ее основателей к идеологии, значение идеологического начала было чрезвычайно велико. От своих непосредственных предшественников - утопического коммунизма и социализма марксизм во многом унаследовал приверженность к социальным пророчествам. Основные положения социального учения Маркса состоят в следующем:

а) Капиталистическое общество в силу столкновения противоположных (антагонистических интересов) приходит к созданию института государства, которое, возвышаясь над ним, стремиться по видимости примирить противоречия в рамках закона и порядка;

б) Но, поскольку государство есть продукт классовых противоречий, оно является выразителем интересов экономически господствующего класса. Вместо того чтобы стоять над обществом, оно подчиняет себя интересам буржуазии, принимая на себя роль эксплуататора;

в) Даже демократическая республика с ее системой всеобщего избирательного права остается орудием буржуазного господства, поскольку она обеспечивает правление класса капиталистов косвенным путем, а именно путем подкупа должностных лиц и парламентариев, установления контроля над прессой и влияния биржи на политику правительства;

г) Одновременно демократическая республика способствует количественному росту и усилению политического влияния пролетариата и поэтому она может рассматриваться как наилучшая форма будущего государства трудящихся;

д) Пролетариат, возрастая в численном отношении, в один прекрасный день совершит революцию, лишив буржуазию политической власти точно таким же образом, каким она лишила в прошлом господства феодальные классы и сословия;

е) Выполнив свою миссию подавления эксплуататоров и руководства мелкой буржуазией (период диктатуры пролетариата), пролетарское государство постепенно отмирает, утрачивая свою классовую природу. В будущем не останется ничего, кроме общества, коммуны, коммунистического строя - системы, освобожденной от классовых противоречий и насилия, где все соблюдают элементарные условия общежития без всякого принуждения.

Таким образом, система политической демократии рассматривалась марксизмом лишь в качестве “переходной стадии” к бесклассовому обществу, путь к которому лежит через насильственную социальную революцию.

Победа революции в России в 1917 г. представлялась многим ортодоксальным марксистам как блестящее подтверждение данного марксистского пророчества.

Накануне первой мировой войны понятия социал-демократии и социализма практически между собой не различались. Они касались некоторых нюансов программ социал-демократических партий, входивших во II Интернационал (австро-марксизм, лейборизм, бельгийский социализм и т.д.). Капитализм оставался главным противником социалистов, независимо от их “ревизионистских”, “центристских” или “революционных” ориентаций. Все они ощущали себя наследниками общества, обреченного на уничтожение. Обобществление средств производства и обмена было тем горизонтом, который никто не ставил под вопрос. Политическая демократия в социалистическом варианте рассматривалась как более полная власть народа. Различия между реформистами и революционерами возникали по вопросу о месте и роли парламентской системы в установлении нового политического режима. В этом пункте социалист Бернштейн имел мало общего с социалистом Лениным.

Установление в России большевистской диктатуры предопределило радикально новую ситуацию в международной социал-демократии. Большевики вели себя на международной арене как единственные законные представители и наследники Маркса. Именно это обстоятельство заставило руководство социал-демократических партий более отчетливо определить свое отношение к капитализму, с одной стороны, и российскому коммунизму, - с другой, приступив тем самым к поиску “третьего пути”.

Находясь под впечатлением возникновения нового социалистического государства, будучи противниками интервенции западных держав в период гражданской войны, разделяя наследие, состоявшее из революционных формул, социал-демократы, однако, должны были осознать свое новое положение и сделать свой выбор перед лицом новой постановки следующих вопросов: может ли социализм не быть демократическим?; что является первоочередным - демократия или социализм? На международной конференции в Берне в феврале 1918 г. большинство социал-демократов проголосовало за резолюцию, гласившую: “Социалистическая реорганизация не может быть осуществлена, если она не основывается на завоеваниях демократии и если она не уходит корнями в принцип свободы”.

Полемизируя с большевиками и Лениным, осуждая их за разгон Учредительного собрания, К. Каутский - ведущий теоретик II Интернационала утверждал, что именно демократия является тем мерилом, с помощью которого можно таким образом измерять классовый антагонизм, чтобы борьба классов не выражалась на примитивном языке насилия.

В 20-е гг. социал-демократические партии разработали многочисленные программы национализации и социализации производства. В работах теоретика австромарксизма О. Бауэра предусматривалась передача управления национализированными предприятиями административным советам, состоящим из трех частей - из представителей рабочих, потребителей и государства. Не социализированные отрасли должны организоваться в картели. Контроль над кредитами обеспечивается центральным банком.

На конгрессе германских социал-демократов в Киле (1927) другой крупнейший социалистический теоретик и экономист Р. Гильфердинг обосновал необходимость государственного вмешательства в регулирование капиталистической экономики, используя плановые принципы. Его программа предусматривала также путь демократической реорганизации производства в интересах трудовых коллективов.

Ориентация социал-демократии на концепцию “смешанной экономики” была подкреплена опытом шведских социалистических правительств, сумевших в 30-е гг. преодолеть последствия экономического кризиса. В 1935 г. шведские социалисты приступили к осуществлению концепции “народного дома” - программы социальных реформ путем перераспределения налогов в пользу неимущих классов и стимулирования рынка при помощи государственного планирования.

Все эти элементы социал-демократической политики, пройдя практическую проверку и после второй мировой войны (начиная с реформ лейбористского кабинета К. Эттли в конце 40-х - нач. 50-х гг.), стали важнейшими основаниями новой социалистической идеологии, окончательно отошедшей от многих положений классического марксизма. Окончательный пересмотр исходных принципов произошел на съезде германских социал-демократов в Бад-Годесберге (1959), где была принята новая программа, воплотившая все новейшие идеологические ориентиры, которыми социалисты руководствуются до сегодняшнего дня.

Отвергая любую “идеологическую догму”, программа, вместе с тем, говорит о приоритете ценностей “христианской этики”, “гуманизма” и “классической философии”, соединенных с принципами свободы и справедливости, лежащих в основе “общественной собственности”, которая становится законной формой общественного контроля в том случае, если “другие средства не могут обеспечить здоровый порядок экономических отношений”.

В принятой в июне 1989 г. на XVIII конгрессе Социалистического Интернационала “Декларации принципов” подчеркивалось: “Социалисты не претендуют на то, что они являются держателями рецепта создания общества, которое не может быть изменено, не поддается реформам или дальнейшему развитию. В движении, ставящем своей целью демократическое самоопределение, всегда найдется место для творческих решений, поскольку каждый народ и каждое поколение должны определить собственные цели”.