Введение в психоанализ

Но и во всех других случаях Я проявляет аналогичную заинтересованность в возникновении и последующем существовании невроза. Симптом поддерживается также и Я, потому что у него есть такая сторона, благодаря которой он дает удовлетворение вытесняющей тенденции Я. Кроме того, разрешение конфликта посредством образования симптома является самым удобным и желательным выходом из положения для принципа удовольствия; он, несомненно, избавляет Я от большой и мучительной внутренней работы.

Благодаря отступлению в невроз Я получает определенную внутреннюю выгоду от болезни. К ней в некоторых случаях жизни присоединяется очевидное внешнее преимущество, более или менее высоко ценимое в реальности. Вот самый частый пример такого рода. Женщина, с которой муж грубо обращается и беспощадно использует ее, почти всегда находит выход в неврозе, если ее предрасположения дают такую возможность, если она слишком труслива или слишком нравственна для того, чтобы тайно утешаться с другим мужчиной, если она недостаточно сильна, чтобы, несмотря на все внешние препятствия, расстаться с мужем, если у нее нет надежды содержать себя самой или найти лучшего мужа и если она, кроме того, еще привязана к этому грубому человеку сексуальным чувством. Тогда ее болезнь становится ее оружием в борьбе против сверхсильного мужа, оружием, которым она может воспользоваться для своей защиты и злоупотребить им для своей мести. На свою болезнь она может пожаловаться, между тем как на брак, вероятно, жаловаться не смела. В лице врача она находит помощника, вынуждает беспощадного мужа щадить ее, тратиться на нее, разрешать ей временно отсутствовать дома и освобождаться таким образом от супружеского гнета.

Но у невроза имеются не только преимущества. Как правило, быстро выясняется, что Я заключило невыгодную сделку, соглашаясь на невроз. Оно слишком дорого заплатило за облегчение конфликта, и ощущения страдания, причиняемые симптомами, пожалуй, эквивалентная замена мучениям конфликта и, возможно, с еще большим количеством неудовольствия. Я хотело бы освободиться от этого неудовольствия из-за симптомов, не уступая выгод от болезни, но именно этого оно не в состоянии сделать.

38. Чем невротический страх отличается от реального?

Различают три формы актуальных неврозов: неврастению, невроз страха и ипохондрию. Нервнобольные испытывают страх в гораздо большей степени, чем другие. Реальный страх представляет собой реакцию на восприятие внешней опасности. По какому поводу, т.е. перед какими объектами и в каких ситуациях появляется страх, в большой мере, разумеется, зависит от состояния нашего знания и от ощущения собственной силы перед внешним миром.

Под страхом по большей части понимают субъективное состояние, в которое попадают благодаря ощущению «развития страха», и называют его аффектом. Аффективное состояние представляет собой осадок воспоминания.

Теперь перейдем к невротическому страху.

1) «страх ожидания». Лица, страдающие этим страхом, всегда предвидят из всех возможностей самую страшную, считают любую случайность предвестником несчастья, используют любую неуверенность в дурном смысле. Склонность к такому ожиданию несчастья как черта характера встречается у многих людей, которых нельзя назвать больными, их считают слишком боязливыми или пессимистичными; но необычная степень страха ожидания всегда имеет отношение к нервному заболеванию, которое называется «неврозом страха» и причисляется к актуальным неврозам.

2) «фобии». Некоторые из объектов и ситуаций, внушающих страх, и для нормальных людей, являются чем-то жутким, имеют отношение к опасности, и поэтому эти фобии кажутся нам понятными, хотя и преувеличенными по своей силе. Так, большинство из нас испытывает чувство отвращения при встрече со змеей. Ко второй группе мы относим случаи, имеющие отношение к опасности, в которых, однако, мы привыкли не придавать ей значения и не выдвигать ее на первый план. Сюда относится большинство ситуативных фобий. Мы знаем, что при поездке по железной дороге возникает больше возможностей для несчастного случая, чем дома, а именно вероятность железнодорожного крушения; мы знаем также, что корабль может пойти ко дну, и при этом, как правило, люди тонут, но мы не думаем об этих опасностях и без страха путешествуем по железной дороге и по морю. Нельзя также отрицать возможность падения в реку, если мост рухнет в тот момент, когда его переходишь, но это случается так редко, что не принимается во внимание как опасность.

3). Если, например, крепкий взрослый мужчина не может от страха перейти улицу или площадь хорошо ему знакомого родного города, то какую же мы можем здесь установить связь с опасностью, которая, очевидно, все-таки существует для страдающих фобиями? В этом случае фобии не может быть и речи об общечеловеческих антипатиях. Здесь, мужчина, страдающий страхом улиц или площадей, ведет себя, как маленький ребенок. Благодаря воспитанию ребенка непосредственно приучают избегать таких опасных ситуаций, и этот агорафобик действительно освобождается от страха, если его кто-нибудь сопровождает при переходе через площадь.

Описанные здесь форма страха, свободный страх ожидания и страх, связанный с фобиями, независимы друг от друга.

Страхи первого рода похожи на тяжелые болезни; последние кажутся скорее странностями, капризами. У того, кто обнаруживает эти последние, как правило, можно предположить и другие, аналогичные. Все эти фобии относят к истерии страха, т.е. рассматривают их как заболевание.

Третья из форм невротического страха появляется, например, при истерии, сопровождая истерические симптомы. Весь припадок может быть представлен отдельным, интенсивно выраженным симптомом - дрожью, головокружением, сердцебиением, одышкой.

Связь между невротическим страхом, являющимся ненормально использованным либидо, и реальным страхом, который соответствует реакции на опасность, устанавливается, если мы предположим наличие часто утверждавшейся противоположности между Я и либидо. Развитие страха является реакцией Я на опасность и сигналом для обращения в бегство; поэтому естественно предположить, что при невротическом страхе Я предпринимает такую попытку бегства от требований своего либидо, относясь к этой внутренней опасности так, как если бы она была внешней.

Этим оправдывается предположение, что там, где появляется страх, есть также то, чего люди боятся. Но аналогию можно было бы провести дальше. Подобно тому как попытка бегства от внешней опасности сменяется стойкостью и целесообразными мерами защиты, так и развитие невротического страха уступает образованию симптомов, которое сковывает страх.

39. В чем отличие детских страхов?

Инфантильные переживания имеют свое собственное значение. При детских неврозах фактор временного сдвига назад очень снижается или совсем отпадает, когда заболевание возникает как непосредственное следствие травматических переживаний. Неврозы у детей встречаются очень часто, гораздо чаще, чем думают. Их нередко не замечают, оценивают как признак испорченности или невоспитанности, часто подавляют авторитетом воспитателей «детской», но их легко распознать позже ретроспективно. В большинстве случаев они проявляются в форме истерии страха.

Боязливость детей является чем-то весьма обычным, и достаточно трудно, по-видимому, различить, невротический это страх или реальный.

Ребенку приписывается сильная склонность к реальному страху и считали бы вполне целесообразным, если бы он наследовал эту боязливость. С другой стороны, нельзя не заметить, что не все дети боязливы в равной мере и что как раз те дети, которые проявляют особую пугливость перед всевозможными объектами и ситуациями, впоследствии оказываются нервными. Невротическая предрасположенность проявляется, таким образом, и в явной склонности к реальному страху, боязливость кажется чем-то первичным, и приходишь к заключению, что ребенок, а позднее подросток боится интенсивности своего либидо именно потому, что всего боится. Возникновение страха из либидо тем самым как бы отрицается, а если проследить условия возникновения реального страха, то последовательно можно прийти к мнению, что сознание собственной слабости и беспомощности - неполноценности, - является конечной причиной невроза, если это сознание переходит.

Первые фобии ситуаций у детей - это страх перед темнотой и одиночеством; первый часто сохраняется на всю жизнь, в обоих случаях отсутствует любимое лицо, которое за ним ухаживает, т.е. мать.

Мы далеки от того, чтобы считать невротический страх лишь вторичным и особым случаем реального страха, скорее, мы убеждаемся, что у маленького ребенка в виде реального страха проявляется нечто такое, что имеет с невротическим страхом существенную общую черту - возникновение из неиспользованного либидо. Настоящий реальный страх ребенок как будто мало испытывает. Он будет бегать по краю воды, влезать на карниз окна, играть с острыми предметами и с огнем, короче, делать все, что может ему повредить и вызвать беспокойство нянек. И если, в конце концов, у него просыпается реальный страх, то это, несомненно, дело воспитания, так как нельзя позволить, чтобы он научился всему на собственном опыте. Если встречаются дети, которые идут дальше по пути этого воспитания страха и сами затем находят опасности, о которых их не предупреждали, то в отношении них вполне достаточно объяснения, что в их конституции имелось большее количество либидозной потребности или что они преждевременно были избалованы либидозным удовлетворением.

Любая истерическая фобия восходит к детскому страху и продолжает его, даже если она имеет другое содержание и, следовательно, должна быть иначе названа.

40. Какова связь эгоизма, нарциссизма и либидо (их сходство и различие)?

Энергия, направляемая Я на объекты сексуальных стремлений, называется «либидо». Либидо, привязанное к объектам, является выражением стремления получить удовлетворение от этих объектов. Оно может оставить эти объекты и поставить на их место собственное Я. Название для такого размещения либидо - нарциссизм (извращение, при котором взрослый индивид дарит своему собственному телу все нежности, обычно проявляемые к постороннему сексуальному объекту). Этот нарциссизм - общее и первоначальное состояние, из которого только позднее развилась любовь к объекту. (Многие сексуальные влечения сначала удовлетворяются на собственном теле, аутоэротически, и эта способность к аутоэротизму является причиной отставания развития сексуальности при воспитании по принципу реальности. Таким образом, аутоэротизм был сексуальным проявлением нарцисстической стадии размещения либидо). В нормальных условиях Я-либидо беспрепятственно переходит в объект-либидо, а оно опять может вернуться в Я.

Далее, сон есть состояние, в котором все привязанности к объектам, как либидозные, так и эгоистические, оставляются и возвращаются в Я.

Нарциссизм является либидозным дополнением эгоизма. Когда говорят об эгоизме, имеют в виду только пользу для индивида; говоря о нарциссизме, принимают во внимание и его либидозное удовлетворение. Можно быть абсолютно эгоистичным и все-таки иметь сильные либидозные привязанности к объектам, поскольку либидозное удовлетворение от объекта относится к потребностям Я. Эгоизм будет следить тогда за тем, чтобы стремление к объекту не причинило вреда Я. Можно быть эгоистичным и при этом также очень нарцисстичным, т.е. иметь очень незначительную потребность в объекте, и это опять-таки или в прямом сексуальном удовлетворении, или также в тех высоких, исходящих из сексуальной потребности стремлениях, которые мы как «любовь» иногда имеем обыкновение противопоставлять «чувственности». Во всех этих отношениях эгоизм является само собой разумеющимся, постоянным, нарциссизм же - меняющимся элементом. Противоположность эгоизма - альтруизм - как понятие не совпадает с либидозной привязанностью к объектам, он отличается от нее отсутствием стремлений к сексуальному удовлетворению. Но при сильной влюбленности альтруизм совпадает с либидозной привязанностью к объектам. Обыкновенно сексуальный объект привлекает к себе часть нарциссизма Я, что становится заметным по так называемой «сексуальной переоценке» объекта. Если к этому прибавляется еще альтруистическое перенесение от эгоизма на сексуальный объект, то сексуальный объект становится могущественным; он как бы поглотил Я.

В теории сновидений остатки дневных впечатлений частью своего противодействия предписанному желанием спать оттоку либидо обязаны существующей связи с бессознательным. Органическое заболевание, болезненное раздражение, воспаление органов создают состояние, имеющее последствием явное отделение либидо от его объектов. Отнятое либидо снова находится в Я в форме усилившейся привязанности к заболевшей части тела. В этих условиях отход либидо от своих объектов бросается в глаза больше, чем утрата эгоистического интереса к внешнему миру. Отсюда как будто открывается путь к пониманию ипохондрии, при которой какой-то орган подобным образом занимает Я, не будучи больным.

Либидо остается либидо, независимо от того, направлено ли оно на объекты или на собственное Я, и оно никогда не превращается в эгоистический интерес, как не бывает и обратного. Либидо, ставшее нарцисстическим, может не найти обратного пути к объектам.

41. Какой вред порождает нарциссизм?

При превращении объекта-либидо в Я-либидо может образоваться так называемый нарцисстический невроз. Тогда ставшее нарцисстическим либидо может не найти обратного пути к объектам, при этом нарушается подвижность либидо. Кажется, что скопление нарцисстического либидо сверх определенной меры нельзя вынести. Именно поэтому дело дошло до привязанности к объектам, что Я должно отдать свое либидо, чтобы не заболеть от его скопления. При всех нарцисстических неврозах фиксация либидо происходит на гораздо более ранних фразах, чем при истерии или неврозе навязчивых состояний. Но понятия, выработанные при изучении неврозов перенесения, достаточны для ориентации в отношении нарцисстических неврозов. Черты сходства идут очень далеко; в сущности, это та же область явлений.

Симптомы нарцисстических неврозов возникают вследствие оттеснения либидо от объектов и его скопления в виде нарцисстического либидо в Я; стремление либидо вновь вернуться к объектам, т.е. попытка восстановления или выздоровления. Кажется, что либидо при нарцисстическом неврозе, готово снова вернуться к объектам.

К нарциссизму близок гомосексуальный выбор объекта. Если затем необходимо отвергнуть нежелательно сильное гомосексуальное чувство, то обратный путь к нарциссизму особенно легок. Выбор объекта может осуществиться по двум различным типам. Или по нарцисстическому типу, когда на место собственного Я выступает возможно более похожий на него объект, или по типу опоры, когда лица, ставшие дорогими благодаря удовлетворению других жизненных потребностей, выбираются и объектами либидо. Сильную фиксацию либидо на нарцисстическом типе выбора объектов включают также в предрасположенность к открытой гомосексуальности.

42. Что такое перенесение и какую функцию оно выполняет?

Понятие «перенесение» является перенесением чувств больного на личность врача. Вся готовность испытывать чувства назрела в больной и при аналитическом лечении переносится на личность врача. Перенесение может проявиться в бурном требовании любви или в более умеренных формах; вместо желания быть возлюбленной у молодой девушки может возникнуть желание стать любимой дочерью старого мужчины, либидозное стремление может смягчиться до предложения неразрывной, но идеальной, нечувственной дружбы. Некоторые женщины умеют сублимировать перенесение и изменять его, пока оно не приобретет определенную жизнеспособность; другие вынуждены проявлять его в грубом, первичном, по большей части невозможном виде. Но, в сущности, это всегда одно и то же.

Дело с пациентами-мужчинами обстоит ненамного иначе, чем у пациентов-женщин. Та же привязанность к врачу, та же переоценка его качеств, та же поглощенность его интересами, та же ревность по отношению ко всем, близким ему в жизни. Сублимированные формы перенесения между мужчиной и мужчиной встречаются постольку чаще, а непосредственное сексуальное требование постольку реже, поскольку открытая гомосексуальность отступает перед другими способами использования этих компонентов влечения. У своих пациентов-мужчин врач также чаще, чем у женщин, наблюдает форму перенесения, которая на первый взгляд, кажется, противоречит всему вышеописанному, - враждебное или негативное перенесение.

Перенесение имеется у больного с самого начала лечения и некоторое время представляет собой самую мощную способствующую работе силу. Его совершенно не чувствуешь, и о нем нечего и беспокоиться, пока оно благоприятно воздействует на совместно проводимый анализ. Но когда оно превращается в сопротивление, на него следует обратить внимание и признать, что оно изменило отношение к лечению: если оно в виде нежной склонности настолько усилилось, настолько ясно выдает признаки своего происхождения из сексуальной потребности, что вызвало против себя внутреннее сопротивление, и, если оно состоит из враждебных, а не из нежных побуждений. Враждебные чувства проявляются позже, чем нежные, и после них. Враждебные чувства, так же как и нежные, означают чувственную привязанность.

Врач преодолевает перенесение, указывая больному, что его чувства исходят не из настоящей ситуации и относятся не к личности врача, а повторяют то, что с ним уже происходило раньше.

Как только лечение завладело больным, то вся деятельность болезни направляется на отношение к врачу. Как только перенесение приобретает это значение, работа над воспоминаниями больного отступает на задний план. Правильно было бы сказать, что имеешь дело не с прежней болезнью пациента, а с заново созданным и переделанным неврозом, заменившим первый. Все симптомы больного лишились своего первоначального значения и приспособились к новому смыслу, имеющему отношение к перенесению. Человек, ставший нормальным по отношению к врачу и освободившийся от действия вытесненных влечений, остается таким и в частной жизни, когда врач опять отстранил себя. Такое исключительное, центральное значение перенесение имеет при истериях, истериях страха и неврозах навязчивых состояний, объединяемых поэтому по праву под названием неврозов перенесения.

Перенесение больного носит положительный характер, т.к. оно наделяет врача авторитетом, воплощается в вере его сообщениям и мнениям. Без такого перенесения или если оно отрицательно, больной бы и слушать не стал врача и его аргументы. Больной подвергает аргументы проверке, даже если они приводятся его любимым лицом. Аргументы без такой поддержки ничего не значили и никогда ничего не значат в жизни большинства людей. В общем человек и с интеллектуальной стороны доступен воздействию лишь постольку, поскольку он способен на либидозную привязанность к объекту. Способность распространять либидозную привязанность к объектам также и на лиц должна быть признана у всех нормальных людей. Склонность к перенесению у невротиков является лишь чрезмерным преувеличением этого присущего всем качества.

43. Чем гипнотическая терапия отличается от психоаналитической?

Бернгеймом было сформулировано учение о гипнотических явлениях, что всем людям свойственна способность к внушению. Но он не обнаружил зависимости «внушаемости» от сексуальности, от проявления либидо. «Внушаемость» при этом является склонностью к перенесению.

Заболевшие нарцисстическим неврозом не имеют способности к перенесению или обладают лишь ее недостаточными остатками. Они отказываются от врача не из враждебности, а из равнодушия. Поэтому они и не поддаются его влиянию, то, что он говорит, не трогает их, не производит на них никакого впечатления, поэтому у них не может возникнуть тот механизм выздоровления, который создается врачом при других неврозах, - преодоления сопротивления вытеснения. Они остаются тем, что они есть. Они уже не раз предпринимали самостоятельные попытки вылечиться, приведшие к патологическим результатам. У больных должна отсутствовать привязанность к объектам, и объект-либидо должно превратиться в Я-либидо. Вследствие этого характерного признака Фрейд отделил их от первой группы невротиков (истерия, невроз страха и навязчивых состояний). Их поведение при терапевтических попытках подтверждает предположение, что они не проявляют перенесения и поэтому недоступны гипнотическому воздействию, и поэтому не могут быть вылечены с помощью гипноза.

Бернгейм утверждал, что самое существенное в явлениях гипноза - это внушение, а сам гипноз является уже результатом внушения, внушенным состоянием, и он предпочитал проводить внушение в состоянии бодрствования больного, что может давать те же результаты, что и внушение при гипнозе.

Метод Бернгейма проводился намного быстрее, чем аналитический, и не доставлял больному ни хлопот, ни затруднений. Со временем для врача это становилось монотонным занятием: каждый раз одинаково, при помощи одних и тех же приемов запрещать проявляться самым различным симптомам, не имея возможности понять их смысл и значение. Это была не научная деятельность.

Но этот данный метод не был надежным ни в каком отношении. К одному больному его можно было применять, к другому - нет; в одном случае удавалось достичь многого, в другом - очень малого. Также метод не имел длительного успеха. Кроме того, опытные люди предостерегали не лишать больного самостоятельности частым повторением гипноза и не приучать его к этой терапии, как к наркотику.

Наиболее заметные различия между гипнотическим и психоаналитическим внушением следующие: Гипнотическая терапия старается что-то закрыть и затушевать в душевной жизни, психоаналитическая - что-то раскрыть и устранить. Первая работает как косметика, вторая - как хирургия. Первая пользуется внушением, чтобы запрещать симптомы, она усиливает вытеснение, оставляя неизмененными все процессы, которые привели к образованию симптомов. Аналитическая терапия проникает дальше в сущность, в те конфликты, которые привели к образованию симптомов, и пользуется внушением, чтобы изменить исход этих конфликтов. Гипнотическая терапия оставляет пациента бездеятельным и неизмененным, и потому столь же неспособным к сопротивлению при всяком новом поводе к заболеванию. Аналитическое лечение требует от врача и от больного .тяжелого труда, направленного на устранение внутренних сопротивлений. Благодаря преодолению этих сопротивлений душевная жизнь больного надолго изменяется, поднимается на более высокую ступень развития и остается защищенной от новых поводов для заболевания. Эта работа по преодолению является существенной частью аналитического лечения, больной должен ее выполнить, а врач помогает ему в этом внушением, действующим в воспитательном смысле. Поэтому правильно говорилось, что психоаналитическое лечение является чем-то вроде довоспитания. Используя гипноз, врач зависит от способности больного к перенесению, не имея возможности самому влиять на нее.

44. В чем преимущество и недостаток психоанализа (по З.Фрейду) и по Вашему мнению.

Фрейдом был введен в научный оборот ряд идей и проблем, показавших, чтоьььььььью.ровень сознания неотделим от других глубинных уровней психической активности, не изучив взаимодействие которых невозможно понять природу человека. Фрейд разработал ряд гипотез, моделей, понятий, запечатлевших своеобразие психики и прочно вошедших в арсенал современного научного знания о ней. К ним относятся, в частности, понятия о защитных механизмах (психологической защите), фрустрации, идентификации, рационализации, вытеснении, фиксации, катарсисе, силе Я и др. Изучение Фрейдом роли сексуальных переживаний и сопряженных с ними душевных травм дало толчок развитию новых областей знания, в частности сексологии. Фрейдом было показано, сколь важно, прослеживая становление характера человека - его строение и динамику, учитывать детские годы и испытанное ребенком в этом периоде, в особенности отношения в семье, от которых зависит формирование его характера, его мотивационной сферы. Жизненность, практическая значимость поставленных Фрейдом проблем вытекает также из того, что в круг научного анализа им были вовлечены феномены, которые традиционная психология не привыкла принимать в расчет: чувства вины, неполноценности, тревожности, уход от реальной ситуации в область грез, возникновение внутренней тенденции к агрессивности.

Какой смысл имело бы обращение к текстам Фрейда, если бы в любых формах психической регуляции поведения и в любых порождениях культуры, при взгляде на них глазами Фрейда, не видели ничего кроме причудливых рудиментов сексуальных влечений? Конечно, трезвое, спокойное изучение этих влечений и сопряженных с ними комплексов переживаний средствами позитивной науки является важным делом в плане как познания характера и поведения людей, так и их полового воспитания. Науке об этой сфере - сексологии, принадлежит законное место среди других дисциплин, изучающих биосоциальную природу человека. Нет ничего более ошибочного при оценке исторической роли Фрейда, как видеть в нем главного апологета секса и первого лидера науки сексологии - с одной стороны, считать эту роль исчерпанной его вкладом в проблематику этой науки - с другой.

Такой образ Фрейда культивировали как его противники, так и многие приверженцы психоанализа как панацеи от всех человеческих бед, коренящихся якобы в темном, иррациональном половом инстинкте, спасти от пагубного влияния которого на социальную жизнь явился новый мессия - Фрейд. В различных гипотезах и представлениях Фрейда потаенным силам сексуальности действительно было придано могущественное влияние на судьбу человека, и для того, чтобы считать Фрейда трубадуром этих сил, он сам дал достаточно оснований. Однако, подобно тому как применительно к поведению своих пациентов Фрейд в их реакциях искал скрытый от их сознания реальный смысл, в суждениях самого Фрейда, его теориях заключалось гораздо больше, чем это им самим осознавалось. И именно эти «зашифрованные» идеи, а не версия о всемогуществе полового влечения, стали животворным источником его влияния на науку о человеке.

Чтобы понять смысл его влияния, надо иметь в виду, что в научном творчестве, его результатах следует различать субъективное и объективное. Ряд своих постулатов Фрейд оценивал как незыблемые (такие, как Эдипов комплекс, страх кастрации у мальчиков и т. п.). С подобными феноменами он встречался в своей клинической практике. Фрейду представилось, что он здесь имеет дело не с симптомами, наблюдаемыми у отдельных лиц, страдающих психоневротическими расстройствами, а с проявлением глубинных начал человеческой природы. И сколько бы возражений ни выдвигалось против этих догм психоанализа, его создатель оставался поразительно слеп к любой критике. Заметив (и здесь он не был одинок, многие врачи до Фрейда писали об этом) сексуальную этиологию неврозов у своих пациентов, Фрейд отождествил любые скрытые от сознания вожделения человека с сексуальными. Этим он и взбудоражил интеллектуальный мир. Сексуально озабоченный невропат Фрейда стал своего рода моделью поведения человека в любых ситуациях и культурах. Тем самым это поведение получило превратную трактовку. Объективное научное знание превратилось в миф, в который оставалось только верить, «став на колени». Однако, окажись учение Фрейда не более чем сугубо мифологической конструкцией, оно не вошло бы в запас научных представлений, а метод психоанализа не оказался бы одним из самых влиятельных среди множества техник психотерапии. А ведь именно такова историческая реальность. С ней приходится считаться и ее следует объяснить.

В ту пору, когда Фрейд обратился к психологии, она считалась наукой о сознании. Под ним понималось прямое знание субъекта о том, что происходит в его собственной душе. Именно это знание принималось за незыблемый краеугольный камень психологии. Фрейд, опираясь на свой клинический опыт, его подорвал. Ведь его больные страдали именно от того, что не знали о своих влечениях, о том, что некогда вызвало душевную боль. Лишь подавив контроль сознания (в частности, применив гипноз), удавалось найти следы некогда травмировавших личность событий. В смелом вторжении в дебри бессознательной психики и заключался пионерский шаг Фрейда.

Попытка вывести психику из работы «нервной машины» Фрейду не удалась. Но и добытые в ту эпоху психологические представления были бессильны пролить свет на патологическое поведение людей, лечением которых был повседневно занят Фрейд, ибо эти представления охватывали лишь то, что подвластно сознанию. Фрейд открыл третью альтернативу. Ключ к тайнам душевной жизни он стал искать не в физиологии и не в психологии сознания, а в психологии бессознательного. Мы увидим, что, вступив в эту область, он сделал немало ошибочных шагов, предложил немало решений, не выдержавших испытания научными средствами. Но эти заблуждения не должны дать повод пренебречь его новаторскими исканиями.

Его учение прославилось прежде всего тем, что проникло в тайники бессознательного, или, как иногда говорил Фрейд, «преисподнюю» психики. Однако если ограничиться этой оценкой, то можно упустить из виду другой важный аспект: открытие Фрейдом сложных, конфликтных отношений между сознанием и неосознаваемыми психическими процессами, бурлящими за поверхностью сознания, по которой скользит при самонаблюдении взор субъекта. Сам человек, полагал Фрейд, не имеет перед собой прозрачной, ясной картины сложного устройства собственного внутреннего мира со всеми его подводными течениями, бурями, взрывами. И здесь на помощь призван прийти психоанализ с его методом «свободных ассоциаций». Этот метод позволяет субъекту при помощи психотерапевта осознать свои влечения, хотя и подавленные, но продолжающие «взрывать» поведение, влиять на его ход. На понятии о влечении (потребности, мотиве, побуждении) как моторе и «горючем» всех действий, мыслей, переживаний человека и сосредоточилась напряженная творческая работа Фрейда на протяжении десятилетий. Напомним еще раз, что он прошел естественнонаучную школу, что он воспитывался на трудах великого Гельмгольца, открывшего закон сохранения и превращения энергии, и великого Дарвина, открывшего закон эволюции животного царства. Напомним также, что его пионерский шаг заключался в переходе из области физики и биологии в область психологии. Перейдя к изучению человеческой души, он опирался на созданное науками о природе. Он использовал и понятие об энергии, сложившееся в недрах физики, и понятие об инстинкте, разработанное Дарвином. Однако оба понятия были им радикально преобразованы. Этого требовал тот новый мир явлений, в изучение которого он теперь погрузился. Фрейд придает термину «энергия» значение психологического «заряда», служащего источником влечения. Этот «заряд» изначально заложен в организме и в этом смысле подобен инстинкту. Следуя биологическому стилю мышления, Фрейд выделял два инстинкта, движущие поведением, инстинкт самосохранения, без которого живая система рухнула бы, и сексуальный инстинкт, обеспечивающий сохранение не индивида, а всего вида. Именно этот второй инстинкт был возведен Фрейдом в его теперь уже не биологической, а психологической теории на царственное место и окрашен именем либидо, ставшим своего рода паролем всего психоанализа. Бессознательное трактовалось как сфера, насыщенная энергией либидо, слепого инстинкта, не знающего ничего, кроме принципа удовольствия, которое человек испытывает, когда эта энергия разряжается. Поскольку же сознание, в силу запретов, налагаемых обществом, готово препятствовать этому, энергия либидо ищет обходные пути, прорываясь в умственных и телесных реакциях - порой безобидных, а порой патологических, приобретающих характер психоневроза, в частности истерии. Подавленное, вытесненное сексуальное влечение и расшифровывалось Фрейдом по свободным от контроля сознания ассоциациям его пациентов. Такую расшифровку он и назвал психоанализом. При этом из свободных ассоциаций невротиков Фрейд извлек материал, истолкованный в том смысле, что они в детстве были совращены взрослыми. Затем он пришел к выводу, что реального совращения не было и речь должна идти о детских фантазиях на сексуальные темы. Тем не менее, по-прежнему осью, вокруг которой вращался изобретенный им психоанализ, оставался принцип редукции (сведения) всего реального драматизма отношений между сознанием и бессознательной психикой к сексуальному влечению - его энергии и динамике. Именно этот принцип придал всем построениям Фрейда специфическую окраску, породив и ныне не утихающие споры о правоте и степени научности этих построений. Эти споры обострились, когда Фрейд присоединил к общей идее о всемогуществе сексуальности новые, еще более сомнительные темы, где эта идея конкретизировалась в ряде мифов, о которых речь пойдет дальше.

Идея о том, что на наше повседневное поведение влияют неосознаваемые мотивы, была блестяще продемонстрирована Фрейдом в книге «Психопатология обыденной жизни» (1901 г.). Различные ошибочные действия, забывание имен, оговорки, описки обычно принято считать случайными, объяснять их слабостью памяти. По Фрейду же в них прорываются скрытые мотивы. Если, например, открывая заседание, председатель объявляет его закрытым, то это не простая оговорка, а выражение его нежелания обсуждать на этом заседании неприятный для него вопрос. Заменяя в беседе слово «организм» на слово «оргазм», субъект выражает потаенную мысль. Подобные примеры читатель найдет в работе Фрейда, согласно которой ничего случайного в психических реакциях человека нет. Все причинно обусловлено. Причины и здесь, подобно тому, как об этом говорят свободные ассоциации и сновидения, скрыты от сознания субъекта. Их следует искать в исходящих из глубин его психики напряженных импульсах, влечениях, позывах, которые получают выражение в явлениях, имеющих при видимой бессмысленности личностный смысл симптома или символа.

В другой работе - «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905 г.) шутки или каламбуры интерпретируются Фрейдом как разрядка напряжения, созданного теми ограничениями, которые накладывают на сознание индивида различные социальные нормы. Конечно, среди этих норм имеются обусловленные исторически складывающимися типами семейно-брачных отношений, характером сексуальных связей или запретов. Реальны и конфликтные ситуации, создаваемые столкновением интересов индивида и общества, своеобразием принятых в этом обществе моральных санкций. Поэтому среди вытесненных влечений могут оказаться также и имеющие сексуальную направленность. Но это вовсе не означает, что они монопольно царят над всеми движущими поведением человека потребностями, как это со все большей настойчивостью утверждал Фрейд.

Именно этот подход он отстаивал в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905 г.), где весь анализ психоневрозов вращался вокруг подавленного сексуального влечения как главной причины страхов, неврастении и других болезненных состояний. Здесь же предлагалась схема психосексуального развития личности - от младенческого возраста до стадии, на которой возникает естественное половое влечение к лицу противоположного пола. Одной из излюбленных версий Фрейда становится Эдипов комплекс как извечная формула отношений мальчика к родителям. В греческом мифе о царе Эдипе, убившем своего отца и женившемся на матери, скрыт, по мнению Фрейда, ключ к тяготеющему над каждым мужчиной сексуальному комплексу: мальчик испытывает влечение к матери, воспринимая отца (с коим он себя идентифицирует) как соперника, который вызывает и ненависть, и страх. Под этот древнегреческий миф Фрейд стремился подвести как можно большее количество клинических случаев и фактов истории культуры.

В последний период творчества Фрейда увидели свет его работы, запечатлевшие изменения, которые претерпели его взгляды на структуру человеческой личности («Психология масс и анализ Я» (1921), «Я и Оно» (1923). Организация психической жизни выступала теперь в виде модели, имеющей своими компонентами различные психические инстанции, обозначенные терминами: Оно (ид), Я (эго) и сверх-Я (супер-эго).

Под Оно (ид) понималась наиболее примитивная инстанция, которая охватывает все прирожденное, генетически первичное, подчиненное принципу удовольствия и ничего не знающее ни о реальности, ни об обществе. Она изначально иррациональна и аморальна. Ее требованиям должна удовлетворять инстанция Я (эго). Эго следует принципу реальности, вырабатывая ряд механизмов, позволяющих адаптироваться к среде, справляться с ее требованиями. Эго - посредник между стимулами, идущими как из этой среды, так и из глубин организма, с одной стороны, и ответными двигательными реакциями - с другой. К функциям эго относится самосохранение организма, запечатление опыта внешних воздействий в памяти, избегание угрожающих влияний, контроль над требованиями инстинктов (исходящих от ид). Особое значение придавалось сверх-Я (супер-эго), которое служит источником моральных и религиозных чувств, контролирующим и наказующим агентом. Если ид предопределен генетически, а Я - продукт индивидуального опыта, то супер-эго - продукт влияний, исходящих от других людей. Оно возникает в раннем детстве (связано, согласно Фрейду, с комплексом Эдипа) и остается практически неизменным в последующие годы. Сверх-Я (супер-эго) образуется благодаря механизму идентификации ребенка с отцом, который служит для него моделью. Если Я (эго) примет решение или совершит действие в угоду Оно (ид), но в противовес сверх-Я (супер-эго), то Оно испытывает наказание в виде укоров совести, чувства вины. Поскольку сверх-Я черпает энергию от ид, постольку сверх-Я часто действует жестоко, даже садистски.

Считая свои теоретические построения строго научными, Фрейд подверг острой критике религиозное мировоззрение, а также субъективно-идеалистическую философию. Будучи бескомпромиссным атеистом, считая религию несовместимой с опытом и разумом, Фрейд считал ее формой массового невроза, имеющего в основе психосексуальные отношения и отражающего желания и потребности детства. Тем самым он оставлял без внимания общественно-исторические истоки и функции религии, своеобразную представленность в религиозном сознании ценностных ориентации, порожденных жизнью людей в реальном, земном мире, иррациональное переживание этими людьми своей зависимости от природных и социальных сил. Вместе с тем психоанализ дал импульс изучению сопряженных с религией личностных смыслов и переживаний, разработке проблем психологии религии. Решительно отграничивая религиозное мировоззрение от научного, Фрейд с полным основанием усматривает своеобразие научного мышления в том, что оно представляет собой особого рода деятельность, которая в неустанном поиске адекватной реальности истины дает подлинную, а не иллюзорную картину этой реальности. Наконец, наряду с религиозным и научным мировоззрением Фрейд выделяет еще одну его форму - философию. Он подвергает острой критике приобретшую на Западе доминирующее влияние субъективно-идеалистическую философию, исповедующую интеллектуальный анархизм. Игнорируя принцип согласованности знания с внешним миром, это направление, согласно Фрейду, несмотря на попытки найти поддержку в новейших достижениях естественных наук (в частности, теории относительности), обнажает свою несостоятельность при первом же соприкосновении с практикой. Затем Фрейд обращается к другому философскому направлению - марксизму, сразу же отмечая, что «живейшим образом сожалеет о своей недостаточной ориентированности в нем». Заслуживает внимания признание Фрейдом того, что исследования Маркса завоевали неоспоримый авторитет. Фрейд не касается вопроса о влиянии марксистских идей на психоаналитическое направление, связанное с его именем. Между тем именно в ту эпоху ряд приверженцев его концепции (в том числе и некоторые практикующие психоаналитики) обратились к марксистскому учению о влиянии социальных условий на формирование личности с целью преодолеть версию классического психоанализа о предопределенности поведения человека древними инстинктами. Возник неофрейдизм, опиравшийся в критике Фрейда на представления, отразившие влияние Маркса. Фрейд неоднократно оговаривается, что его мнение по поводу марксистской философии носит дилетантский характер. И это верно. Именно это обстоятельство побудило Фрейда свести марксизм к доктрине, ставящей все проявления человеческой жизни в фатальную зависимость от экономических форм. Соответственно свое рассмотрение этого учения Фрейд по существу ограничивает указанным тезисом. С одной стороны, Фрейду приходится признать, что события в сфере экономики, техники, производства действительно изменяют ход человеческой истории, что сила марксизма в «проницательном доказательстве неизбежного влияния, которое оказывают экономические отношения людей на их интеллектуальные, этические и эстетические установки». С другой стороны, Фрейд возражает против того, чтобы считать «экономические мотивы» единственными детерминантами поведения. Но марксизм, как известно (вопреки тому, каким представлял его Фрейд), объясняя своеобразие и многообразие духовной жизни личности, никогда не относил всю сложность мотивационной сферы людей за счет диктата экономики. Полагая, будто, согласно марксизму, этим диктатом аннигилируется роль психологических факторов, Фрейд неадекватно оценивал историко-материалистическое воззрение на активность сознания как фактора, не только отражающего, но и преобразующего в качестве регулятора практических действий социальный мир. Именно принцип историзма позволяет понять истинную природу человеческих потребностей, влечений, мотивов, которые, вопреки Фрейду, преобразуются в процессе созидания материальных и духовных ценностей, а не изначально предопределены биологической конституцией организма. Отрицание социокультурных законов, которым подчинено поведение людей, неизбежно привело Фрейда к психологическому редукционизму, к сведению движущих пружин человеческого бытия к «инстинктивной предрасположенности» в виде психоэнергетики и психодинамики. Видя преимущество марксизма в том, что он «безжалостно покончил со всеми идеалистическими системами и иллюзиями», Фрейд в то же время инкриминирует марксизму создание новых иллюзий, прежде всего стремление вселить веру в то, что за короткий срок удастся изменить человеческую сущность и создать общество всеобщего благоденствия. Между тем марксистская теория общественно-исторического развития, открыв общие законы этого развития, никогда не предрекала ни сроки перехода от одной стадии к другой, ни конкретные формы реализации этих законов. Если марксистская теория обращалась к развитию общества как целостной системы, изменяющейся по присущим ей законам, то Фрейд, как это явствует из его критических замечаний, принимал за основу самодвижения социальной системы изъятый из этой целостности компонент, а именно - влечения человека. Поэтому и изменившая облик мира социальная революция в России трактуется Фрейдом не в контексте всемирно-исторического развития человечества, а как эффект перенесения «агрессивных наклонностей бедных людей на богатых». Неверно и мнение Фрейда, будто смысл большевистской революции в обещании создать такое общество, где «не будет ни одной неудовлетворенной потребности». За этим мнением Фрейда скрыта его трактовка потребностей как нескольких изначально заложенных в биологическом устройстве человека величин, тогда как марксизм исходит из положения, согласно которому сами потребности являются продуктом истории, изменяясь и обогащаясь с прогрессом культуры. Признавая критический дух марксизма и то, что для него опорой послужили принципы строгого научного знания, Фрейд в то же время усматривал в русском большевизме зловещее подобие того, против чего марксизм борется, а именно - «запрет на мышление», поскольку «критические исследования марксистской теории запрещены». Известно, с какой настойчивостью с первых же послереволюционных лет В. И. Ленин учил молодых марксистов мыслить самостоятельно, критически и всесторонне оценивать реальные социальные процессы, решительно перечеркивать свои прежние представления, когда они оказываются неадекватными новым запросам времени. Догматизм и «запрет на мышление» стали насаждаться во времена сталинщины, за которую исполненная критического духа философия Маркса ответственность не несет. Ленинский подход, реализующий принципы этой философии, утверждается ныне в советском обществе, где доминирующим становится новое мышление, которое не только не запрещает, но, напротив, требует самостоятельного, критического осмысления действительности, творческих инициатив, решительной борьбы с попытками читать произведения Маркса подобно тому, как верующие мусульмане - Коран. Размышляя о будущем человечества, Фрейд сопоставлял ситуацию в капиталистических странах («цивилизованных нациях») с «грандиозным экспериментом в России». Что касается первых, то они, писал Фрейд, ждут спасения в сохранении христианской религиозности. Но ведь религия, с его точки зрения, лишь иллюзия, невроз, «который каждый культурный человек должен был преодолеть на своем пути от детства к зрелости».

Что же касается «русского эксперимента», то он - по Фрейду - «выглядит все же предвестником лучшего будущего». Отступая от своей веры в неизменность человеческой природы, Фрейд завершал свою последнюю лекцию о психоанализе выражением надежды на то, что с увеличением власти человека над природой «новый общественный строй не только покончит с материальной нуждой масс, но и услышит культурные притязания отдельного человека». Сочетание справедливых социальных порядков с прогрессом науки и техники - таково условие расцвета личности, реализации ее притязаний как самого ценного и высшего творения культуры.