Отношение к бизнесу в современной России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Отношение к бизнесу в современной России

Введение

предприниматель частный бизнес

Социальное и политическое возвышение частного предпринимательства, тесно связанное с промышленной революцией и становлением индустриальной цивилизации, как правило, сопровождалось его активным неприятием в обществе, ростом социальной напряженности, культурными и политическими конфликтами. Именно так произошло на родине промышленной революции, в Великобритании, где развитие частного предпринимательства (вместе с другими причинами) раскололо общество на две субкультуры и породило долговременный социальный конфликт.

Достижение культурной совместимости с обществом осложнялось и особенностями социо-культурного статуса предпринимателя. Предприниматель - новатор («шумпетеровский» тип) всегда будет трудносовместим со сложившимся общественным укладом, культурой. Этот вечный возмутитель спокойствия будет своего рода маргиналом в любом обществе. Он возникает как реакция на кризис - хозяйственный, социальный, личностный.

Предприниматель, ломающий привычные хозяйственные формы и социальные устои, представляет собой фигуру, неудобную для любого общества. Но степень этого неудобства будет совершенно различной в обществах, где культурной нормой служит социальный покой и там, где в качестве таковой утвердилась социальная динамика. По мере постепенного утверждения последней в качестве культурной нормы во всем большем числе стран, слабел и культурный конфликт между предпринимателем - новатором и остальным обществом.

По-видимому, именно это произошло в послевоенный период в странах Западной Европы и несколько поверхностно описывается как «американизация» культуры. Более точно этот процесс можно назвать «вторичной» культурной модернизацией (по аналогии с «первичной» в эпоху промышленной революции). В качестве примером можно указать на эмансипацию и повышение культурного статуса частнопредпринимательских ценностей в Западной Германии, Франции и Великобритании к концу 70-х - началу 80-х годов. Этот культурный сдвиг стал основой «неоконсервативной революции» в политике.

Кроме того, предприниматель - новатор представляет собою только один из социально - исторических типов частных предпринимателей, хотя и в наиболее полной мере соответствует описанию «предпринимательской функции» в узком смысле и, собственно говоря, и был предложен именно для ее обозначения. В социальном и историческом пространстве рядом с предпринимателем - новатором всегда стоит фигура рутинного предпринимателя, использующего готовые хозяйственные формы. Это гораздо более распространенный социальный тип. Он достаточно прочно укоренен в социальной структуре и повседневности. Его никак нельзя назвать вечным маргиналом. Культурная совместимость рутинного предпринимателя с обществом, с господствующей в данном обществе системой ценностей будет разной в различных национальных и исторических ситуациях.

Социальное существование частного предпринимательства возможно и с минимальными культурными ресурсами. Но политическое укоренение требует полноценной культурной легитимации. Как для любого социального института, культурная совместимость частного предпринимательства с обществом служит необходимым условием его нормального политического существования. Невысокий уровень такой совместимости или ее фактическое исчезновение делает частное предпринимательство политически уязвимым и может поставить под вопрос перспективу его социального существования.

В такой ситуации оказались дореволюционные российские предприниматели. В тот период им, а также самому предпринимательству были враждебны все: имперская бюрократия, народ, интеллигенция. Ричад Пайпс дал выразительную характеристику социального состояния, в котором пребывал в дореволюционной России предпринимательский класс - «буржуазия, которой не было». Низкий уровень легитимности усугублялся отсутствием культурной автономии. Социально слабый, культурно и политически несамостоятельный предпринимательский класс не в состоянии был выработать собственную мораль и собственную систему ценностей.

Общественный престиж частнопредпринимательской деятельности традиционно был весьма низким.

Элита дореволюционных предпринимателей активно занималась благотворительностью и меценатством, но это обычно воспринималось как должное. «Добрые дела» не прибавляли авторитета в обществе. Похоже, что и сами русские предприниматели в значительной степени разделяли утвердившуюся в обществе точку зрения на предпринимательство как занятие «не вполне достойное». В собственных глазах они явно проигрывали в сравнении с другими социальными группами, укорененными в культуре русского общества: сначала дворянству и чиновничеству, а потом - и деятелям науки и культуры. Для дореволюционных предпринимателей благотворительность и меценатство не были естественным «гражданским поступком» или вполне рациональным инструментом борьбы за культурное лидерство в обществе. Они были больше похожи на акты покаяния.

Дореволюционные российские предприниматели так и не смогли выйти из социальной и культурной изоляции и оказались легкой добычей «экспроприаторов» - большевиков. Культура, враждебная ценностям частного предпринимательства, в конечном счете, привела к краху установленного общественного порядка и к национальной катастрофе.

Второе пришествие частного предпринимательства в Россию с конца 80-х годов ХХ в. заново поставило вопрос о его культурной совместимости с обществом. Российское предпринимательство возродилось после почти восьмидесятилетнего перерыва и во многом продолжает сохранять черты недавно легализованной «теневой» практики. В своем развитии российский бизнес столкнулся не только с системой институциональных барьеров, но и со сложившимся конгломератом представлений, стереотипов и предрассудков. Ссылки на особенности российского менталитета стали общим местом практически во всех политических и академических дискуссиях. Многими политиками, учеными и самими бизнесменами постсоветская культура воспринимается как своеобразный барьер, сдерживающий развитие частного предпринимательства.

Насколько подобные представления соответствуют действительности? Каковы особенности общественного имиджа частного предпринимательства? Как идет процесс легитимации бизнеса в российском обществе и в каких формах оно происходит? На эти вопросы я постараюсь ответить.

1. Особенности массового восприятия частного предпринимательства

Особенности массового восприятия бизнеса в России определяются несколькими факторами. Первым в их ряду можно назвать размытость социальных границ предпринимательства. Множество людей из самых разных социальных слоев занимаются предпринимательской деятельностью как вспомогательной и временной. Диффузность предпринимательства затрудняет вычленение его главного носителя, превращает его в «социальный призрак». Возникает ситуация, когда предприниматели одновременно все и никто: «Все мы сейчас - предприниматели». «Сейчас все крутятся. Сейчас не осталось предпринимателей».

Второй фактор - относительная бедность социального опыта, практического знакомства с институциализированными формами частного предпринимательства. Массовое соприкосновение с предпринимательством происходит преимущественно в сфере временного найма, челночной и мельчайшей розничной торговли, спекулятивных и полулегальных финансовых операций.

Третья особенность связана с недостаточной адекватностью используемых культурных ресурсов. Длительный исторический перерыв привел к «омертвлению» культурной памяти. Отмеченные особенности во многом объясняют явные затруднения, которые испытывает массовое сознание в поисках цельного образа предпринимателя. Спектр использованных культурных форм отличался повышенной дробностью: «Нет единого образа - это и мальчик, продающий сникерсы, и глава финансовой империи. Десять лет назад я сказал бы, что это Гобсек. А сейчас все меняется - старые стереотипы уже разрушились, а новых еще нет»; «Собирательный образ - Чичиков, Третьяков, Остап Бендер Мавроди - все в одном герое». 1

Имидж российского бизнесмена отличается значительной фрагментарностью.

Для конструирования образа современного предпринимателя массовым сознанием были привлечены так называемые культурные герои из самых различных, подчас неожиданных полей культуры. «Плутовские» персонажи русской, советской и американской литературы соседствовали с образами реальных мошенников, сомнительных дельцов и авантюристов уже постсоветского времени; персонажи детского фольклора - с официализированными фигурами дореволюционной и советской истории и литературы, постсоветскими знаменитостями и попавшими в орбиту отечественной культуры героями американской литературы и кино.

Н аиболее часто встречаются фигуры авантюристов и мошенников. Половина упоминаний приходится на Чичикова и Остапа Бендера. На втором месте по частоте упоминания - персонажи, заимствованные из американской культуры. Это разношерстая компания из героев Джека Лондона и О. Генри, «Пионеров Дикого Запада», Х. Колумба, Шварценеггера с Ван Даммом, и даже Скарлетт О'Харра из «Унесенных ветром». Третье место занимают персонажи детских сказок. Наиболее яркая фигура среди них - Карабас - Барабас. На последнем месте - фигуры дореволюционных предпринимателей. Здесь - Афанасий Никитин, Третьяков, Савва Морозов, Демидовы.

Все использованные культурные образцы отличаются недостаточной адекватностью. В первой, второй и третьей группах, на которые в совокупности приходится большинство упоминаний, предпринимателей как таковых практически нет. Образы реальных предпринимателей появляются только в последней группе, состоящей из дореволюционных отечественных бизнесменов. Эти образы однозначно позитивны и отличаются достаточно развернутой характеристикой. Однако, в них отсутствовали собственно «предпринимательские» черты - продуктивность, организованность, воля, быстрота реакции, изобретательность. В образах дореволюционных предпринимателей внимание акцентировалось на «непредпринимательских» качествах: Афанасий Никитин «поднял свой культурный уровень», а Савва Морозов «для Москвы очень много сделал». Дореволюционный предприниматель практически полностью сливается с общекультурным патриархальным идеалом: воспитание, преемственность поколений, действительное бескорыстие, православная вера, патриотизм. При этом отчетливо демонстрировалось понимание, что реставрация патриархального идеала невозможна.

Обращает на себя внимание группа персонажей американского фольклора. Среди них почти нет предпринимателей, но они в гораздо большей степени могут служить иллюстрацией предпринимательского духа. Это наиболее адекватные из всех привлеченных массовым сознанием культурных образцов. Со временем они могут быть востребованы обществом, и с периферии продвинуться к центру культуры. Наиболее популярны - герои Джека Лондона. Они прочно ассимилированы и глубоко укоренены в российской городской культуре. Это был один из первых усвоенных американских образцов и один из немногих, которые были унаследованы советской культурой от дореволюционной. Его влияние усиливается соседством с попавшим позднее в орбиту позднесоветской и постсоветской культуры, но родственным ему другим американским образцом - пионеры Дикого Запада.

На периферии культурной памяти присутствует еще один адекватный образец американского происхождения. Он укоренился в раннесоветский период, не столь уж глубоко, как предыдущие, но также не является чужим. Это «демократический капиталист» Генри Форд, сыгравший важную роль в формировании советской разновидности «индустриализма». Г. Форд в раннесоветской культуре - носитель волевого начала, организованности, динамизма и инновационного духа. Этот образ отсутствует в ассоциативном ряду «культурных героев», привлеченных участниками фокус - групп при конструировании образа предпринимателя. В то же время его активно вспоминали как «западного предпринимателя». Он также может быть активизирован и востребован культурой.

Фрагментарности культурной рамки образа предпринимателя соответствует и размытость предпринимательской функции в массовом восприятии. Участники фокус - групп испытывали серьезные затруднения, пытаясь определить, в чем состоит работа предпринимателя. Для этого привлекается широкий спектр представлений, в том числе и фактическая неспособность выделить фигуру предпринимателя из общей социальной картины постсоветского общества («такие же обычные люди, как и все»).

С этим вплотную соседствовали другие варианты отказа от образности - предельно приземленные описания («ездит, бегает как может»). Часто встречалась характеристика предпринимательской деятельности через приписываемый ей в культуре центральный мотив этой деятельности, который сам по себе воспринимается как лишенный общественной полезности («деньги», «работает на себя»). Достаточно часто в оценках использовались относительно сложившиеся образы, имеющие корни в культуре, и позитивные коннотации («руководитель», «трудяга», «занимается своим делом», «работает ради творчества»).

Предпринимательская деятельность, как и сам образ предпринимателя, фокусируется на деньгах. Все остальные стороны работы предпочитают как бы не замечать или снижать их значимость. Массовое восприятие предпринимательской деятельности тяготеет к редукционизму. Оно стремится удерживать образ в неразвернутой, простейшей форме. Перспектива его усложнения отторгается, особенно если она сопровождается попыткой поставить под сомнение компоненты образа, которые воспринимаются как центральные. Применительно к предпринимателю образы «руководителя», «хозяина» и даже «творческого человека» воспринимаются как равноценные. В то же время попытки некоторых участников фокус - групп превратить тему творчества в стержень образа предпринимателя (отвергнув приписываемую ему главную характеристику - деньги) вызывали активное возражение большинства.

При характеристике личностных качеств используются варианты как бы «сниженных» оценок (хитрость, а не ум, изворотливость, а не гибкость). Восприятие условий предпринимательской деятельности также характеризуется относительной бедностью выразительных средств. Конкуренция часто оценивается как разновидность военных действий, а сам предприниматель иногда уподобляется полководцу. Использование неадекватных культурных ресурсов для осмысления конкурентной борьбы можно объяснить двумя основными причинами. Соперничество лишь недавно легализовано в культуре и потому во многом остается непривычным. Кроме того, насилие прочно утвердилось в качестве составной части российской предпринимательской практики.

При бедности культурных ресурсов и социального опыта массовое сознание в целом не пытается восполнить дефицит когнитивных и экспрессивных средств за счет мифологизации образа. На начальном этапе развития предпринимательства наблюдалась идеализация нового социального типа, однако, она быстро закончилась. В настоящее время отсутствует как идеализация, так и демонизация образа предпринимателя. Массовое сознание избирает в целом рационалистическую стратегию преодоления бедности культурных и психологических ресурсов. Общество не «сочиняет сказок» о предпринимателях, оно учится с ними сосуществовать.

В качестве основы для сосуществования избирается социальная дистанция и психологическая настороженность. В поведении такое внутреннее отношение к предпринимательству реализуется преимущественно через утилитарные и потребительские установки. Бизнес пока не воспринимается в обществе как нечто, имеющее ценность само по себе. Он признается ценностью только в той мере, в какой обеспечивает доступ к другим ценностям, признаваемым обществом.

Для многих предпринимательская деятельность представляется малопонятной. Это чужой и чуждый мир. «Предприниматель - это совсем другой человек. Нам даже говорить не о чем. У меня в жизни совсем другие интересы… Какие именно интересы у предпринимателей в точности сказать не могу, но у меня они - точно другие». Отчетливо выражено нежелание иметь какое-либо соприкосновение с этим чуждым миром: «пусть только не мой муж». Активная жизненная позиция, лежащая в основе предпринимательского поведения и образа жизни, оценивается участниками фокус - групп пессимистически. Все коллективные сказки о предпринимателях, сочинявшиеся совместно участниками фокус - групп, заканчиваются крахом делового предприятия и почти все - насильственной смертью его владельца.

Насилие, подчинение «культу денег», социальная неопределенность и культурная неукорененность, ассоциирующиеся с предпринимательством, противоречат идеалу «новой приватности», обретенному в позднесоветский период и высоко ценимому в культуре - уютному и «теплому» малому социальному миру, организованному в соответситвии с индивидуальными пристрастиями. Криминализация и социальная отчужденность придают образу предпринимателя пугающие и шокирующие черты («Я про трупы все читаю. У меня образ не предпринимателей, а их трупов. Везде одни трупы, трупы, трупы».). Принципиально родственные ценности «приватности» и частного предпринимательства пока плохо уживаются в культуре постсоветского общества.

Стремление сохранять социальную дистанцию от предпринимателей достаточно глубоко проникло в массовое сознание. Одна из форм социального дистанцирования - слабая выраженность личностных характеристик предпринимателя в малоосознаваемых и бессознательных компонентах общественного имиджа. В словесном описании образ предпринимателя практически полностью исчерпывается формальными определениями («коммерсант», «бизнесмен» и т.д.) и характеристикой внешнего облика («малиновый пиджак и БМВ»).

Позитивно окрашенные волевые, интеллектуальные и иные, чисто человеческие качества почти отсутствуют (изредка упоминается деловитость). Негативные оценки личностных качеств отмечаются также редко (иногда - эгоист). Но в эмоциональных оценках отчетливо проявляется резко негативное отношение (обманщики, великие комбинаторы, жулики). На бессознательном уровне в ассоциациях преобладают образы животных, вызывающих отвращение (чаще других упоминается крыса), опасных (например, акула) или просто неприемлемых для совместного проживания («это животное не домашнее»).

В то же время следует подчеркнуть, что речь не идет о социальном отторжении. Заметное место в системе ассоциаций занимают вполне неагрессивные крупные и мелкие живые существа, за которыми в культуре укрепились устойчивые положительные или, по меньшей мере, нейтральные коннотации (например, слон, бобер, вол, муравей). Часть участников демонстрирует заинтересованность в совместном существовании или прямо говорит о совместимости («вполне можно приручить»). Кроме того, одна из стержневых бессознательных характеристик общественного имиджа предпринимателей - «опасность» или «неудобство для совместного проживания» - носит амбивалентный характер. Ее источником служит приписываемая образом животных повышенная самостоятельность и свободолюбие («такие в неволе не живут»). Эти ценности обладают в культуре высокими позитивными значениями. Аналогичное можно сказать и по поводу широко представленных в ассоциациях опасных животных. Важно отметить, что среди этих животных преобладают благородные хищники (пантера, тигр, кошка, барс, леопард, орел). Фигура хищника - образный синоним не только опасности, но и силы. За образами благородных хищников в культуре закрепились однозначные и устойчивые позитивные коннотации. Свойства благородных хищников приписываются людям с высоким лидерским потенциалом. Таким же знаком силы, соединяющим энергию противоположных значений, наделено и словесное клише, прочно приклеившееся к имиджу предпринимателей в повседневном речевом обиходе - «крутой».

Важную роль в восприятии частного предпринимательства играет безальтернативность. Бизнес приобрел в культуре значение новой формы, неразвернутой, но обладающей принудительной силой и организующей культурное пространство, способной выстроить ценности в новую иерархию. Будущее страны не мыслится без предпринимательства: «предприниматели в экономике должны быть обязательно». Таково мнение большинства участников фокус - групп. Представление о безальтернативности частного предпринимательства разделяют не только его сторонники, но и критики, которые нередко высказывали следующие суждения: «Все это - надувательство, эту куплю - продажу даже предпринимательством назвать нельзя». «И о каком предпринимательстве сейчас можно говорить? Сегодня это просто узаконенное воровство».

Представление о безальтернативности частного предпринимательства оспаривалось весьма редко: «Плохие люди это дело начинали - хорошим оно не кончится. Предприниматели либо сами вымрут, либо их рабочие люди выгонят - все снова повторится». Опросы общественного мнения отчасти подтверждают выводы, полученные при анализе фокус - групп, хотя полученные пропорции выглядят несколько по-иному. По данным опроса, проведенного фондом «Общественное мнение» в начале 1998 года, 40% согласились с утверждением о необратимости рыночных преобразований и считают, что возврат к централизованной государственной экономике уже невозможен. Противоположного мнения придерживались 36%.

Во многом представление о безальтернативности предпринимательства порождено переворотом, подготовленным тремя десятилетиями культурной эволюции позднесоветского общества и завершившимся в массовом сознании в период перестройки. Можно отметить основные вехи процесса разрушения легитимационных основ старой экономической системы в позднесоветской культуре. Начался распад аскетической трудовой этики, в которой высоко ценимый труд был лишен прямой связи с индивидуализированными формами денежного вознаграждения. Было преодолено «безденежное сознание», низкий статус денег в культуре. Коллективизм сменился особой позднесоветской разновидностью индивидуализма. Произошло укоренение потребительских ориентаций. Индивидуальное благосостояние вернуло себе высокий культурный статус. Возникший в обществе культ «новой приватности» преодолел профанное положение в культуре «частной сферы». Государственная собственность утратила свой авторитет и стала восприниматься как «ничейная».

Усложнились и закрепленные в культуре представления о социальной культуре руководителя. Образ начальника, который фиксирует только принадлежность его носителя, оказался недостаточным. В позднесветской культуре активизируется образ хозяина, который наряду с иерархической позицией акцентирует также и позитивные деловые качества (заинтересованное отношение к делу и успешность). Фигура хозяина с самого начала формировалась как позитивно окрашенная. Ее статус в культуре быстро рос. Показательно, что для маркировки фигуры положительно оцениваемого руководителя культура привлекла образ, который имел прямые коннотации не только с «успешным распоряжением», но и с «частным владением».

Так, задолго до экономических реформ и приватизации на одном из самых почетных мест в позднесоветской культуре оказалась фигура частного собственника и предпринимателя. По понятным причинам первоначально эта социальная фигура появилась не под своим именем. Но избранный ею этот культурный псевдоним был достаточно прозрачным и за ним со временем можно было прочитать настоящее имя нового социального персонажа.

Возникнув в позднесоветском обществе, образ «хозяина» сразу же включается в активный культурный оборот. В официальной публицистике и обыденном дискурсе причитания «нет хозяина, нет хозяина» становятся постоянными и почти ритуальными. Начинается напряженный поиск хозяина. какое-то время поиск идет по кругу, стараясь не выходить за пределы официального идеологического поля. Образ «хозяина» постоянно примеривают и прикладывают к различным социальным фигурам. Его ищут, но не находят среди официальных персонажей тогдашнего общества. Мало-помалу общественный поиск хозяина начинает смещаться к границе официальной идеологии. Из символа «формационной отсталости» аккуратные частные магазинчики Венгрии, Польши и ГДР превращаются в немой укор теряющей общественное уважение плановой государственной экономике.

Появившись как причитание, фраза об отсутствующем хозяине превратилась затем в готовое клише для расхожего объяснения многочисленных изъянов официальной экономики. К концу позднесоветского периода эта формулировка стала общественным диагнозом. Проблема была поставлена. Отсутствие хозяина было осознано в культуре как главный изъян официальной экономики. В тот момент, когда позднесоветская культура вынесла моральный приговор плановой советской экономике, делигитимацию последней можно считать завершившейся. Развернутый ответ найден не был, но было определено принципиальное направление общественного поиска - «частная собственность» и «частное предпринимательство». Его настойчиво подсказывал пример окружающего мира и историческая память общества. Вокруг такого принципиального решения проблемы хозяина в обществе быстро складывался консенсус.

Делигитимация старой экономической системы происходила подспудно, но достаточно быстро. Система легитимации официальной экономики была составной частью идеологической системы, построенной по принципу «бинарной оппозиции»: официальный полюс концентрировал все позитивные значения, противоположный полюс служил вместилищем всех отрицательных. В период становления и расцвета «бинарность» наделяла систему официальных ценностей всеми чертами безальтернативности. Однако в изменившихся условиях жесткость исходной конструкции обусловила относительную быстроту разрушения системы легитимности официальной экономики.

Когда официальные ценности начали демонстрировать систематическую неспособность подтверждать свой привелегированный статус, позитивные значения стали переноситься на противоположный полюс «бинарной системы». Негативные значения проделали путь в обратном направлении. Знаки идеологических полюсов стали меняться на противоположные. Переток позитивных значений на идеологически чужой полюс (а негативных - на полюс официальной идеологии) идет естественно и неотвратимо. В культурном поле просто отсутствуют иные значимые полюса, которые оказались бы в состоянии притягивать к себе какую-то часть позитивных значений, которые терял официальный полюс. Возможность альтернативной культурной динамики исключена жесткой бинарностью исходной идеологической системы.

Государственная плановая экономика умерла естественной смертью в позднесоветской культуре задолго до своего институционального краха. Будучи эволюционной, культурная смерть ее станет длительной. То, что пришло ей на смену, - частная собственность и частное предпринимательство - также обладает многими свойствами эволюционного продукта. Вместе с тем. Оно отличается своеобразием, связанным с особенностями своего генезиса.

Позднесоветское общество прошло определенный путь по сближению с ценностями предпринимательства. За это время возникли культурные предпосылки, сделавшие возможным последующее развитие частного предпринимательства (укоренение индивидуалистических ценностей и потребительских ориентаций, преодоление «безденежного сознания», восстановление морального авторитета частной собственности). Однако полностью разрыв между позднесоветской культурой и ценностями бизнеса преодолен не был. Ему предстоит медленно «зарастать» уже в нынешний, постсоветский период ее развития.

В настоящее время частное предпринимательство еще не имеет разветвленных культурных связей в постсоветском обществе. Оно приобрело статус общественной ценности главным образом «по положению» в культуре. Это идеологическая по преимуществу ценность, которую в верхние этажи культурной иерархии вытолкнул процесс эволюции. Унаследовав место, принадлежавшее прежнему хозяйственному идеалу, частное предпринимательство заняло центральное положение в системе новых социальных ориентиров. Наряду с чисто инструментальной оно получило очень важную для современного российского общества мировоззренческую ценность, став одной из опорных идеологических конструкций, удерживающих всю формирующуюся систему новых социальных ориентиров.

Этим обусловлена противоречивость положения частного предпринимательства в постсоветской культуре. С одной стороны, оно наделено всеми качествами нового, идеологического, «высокого» по своему рангу, образца. С другой - для него характерна слабая укорененность в культуре общества. В результате статус частного предпринимательства асимметричен, а это чревато потенциальным конфликтом.

Конкретные воплощения частного предпринимательства лишены необходимой культурной санкции, отторгаются многими ценностями существующей культуры и рождают культурный конфликт. Это отторжение, тем не менее, не ставит под вопрос нормативный статус частного предпринимательства в культуре. Несоответствие между нормативностью и слабостью культурных санкций порождает базовое противоречие, лежащее в основе нынешнего общественного имиджа бизнеса в России. В массовом сознании этот конфликт решается через дифференциацию общественного имиджа частного предпринимательства.

2. Первичная дифференциация имиджа бизнеса

Прослеживается определенная закономерность - формирование общественного имиджа бизнеса начинается с «краев». При неотчетливости и незавершенности общего имиджа уже вполне сложились образы полярных фрагментов бизнес - общества, выделяемых по осям социальной и культурной дифференциации. культура поляризует массовое восприятие бизнеса на культурно одобряемый и не имеющий культурной санкции, и потому негативно окрашенный. Аналогичную работу с массовыми представлениями о бизнесе проделывает и социальный опыт. Эта линия дифференциации выстраивается в зависимости от степени социальной близости - доступности для практического знакомства и непосредственного наблюдения.

Положительные и отрицательные значения концентрируются на разных полюсах: то, что опознается как «свое» по культуре или социально близкое, наделяется положительными значениями; тому, что воспринимается как чужое и далекое, приписываются отрицательные качества. Из реальных социальных персонажей постсоветской экономики к полюсу положительных значений отчасти тяготеет «народный бизнес» («челноки» и малые предприниматели), на полюс отрицательных значений притягиваются «новые русские» и крупные финансовые структуры.

«Народный бизнес»

Формирование образа мелкого предпринимателя затруднено его социальной размытостью и неопределенностью. Массовое сознание признает в нем предпринимателя не без труда. Мелкое предпринимательство часто воспринимается скорее как «народное» (массовое) занятие, которое вполне сродни позднесоветскому понятию «крутиться» - там или иным способом (часто достаточно случайным) добывать себе средства к жизни. Достаточно типично следующее высказывание: «Я не считаю, что на рынке - предприниматели. Предприниматель - это что-то крупное: заводы, фабрики. Демидовы были предпринимателями. А на рынке - это так…».

Массовое отношение к мелкому бизнесу вполне улавливает неопределенность его социального статуса. С одной стороны, «омассовление» предпринимательства содействует социальной и психологической адаптации к бизнесу. Общественное мнение благожелательно прежде всего к «народному предпринимательству»: «Кого считать предпринимателем? Мужика, который левачит на частной машине, а числится полковником в какой-то структуре Министерства обороны? По сути, это предприниматель. И отношение к нему нормальное. Если это «водила», который выкупил свой МАЗ и гоняет его по дорогам, то к нему вообще совершенно нормальное отношение».

По данным Фонда «Общественное мнение», фактор личного знакомства способствует повышению позитивных оценок. Опрошенные, не имеющие опыта личного общения с мелкими предпринимателями, склонны подозревать их в нечестности. Из них 48% полагают, что «эти люди получают свои деньги в основном нечестным путем» (противоположную точку зрения разделяют 32%). В то же время среди опрошенных, непосредственно знакомых с мелкими предпринимателями, 57% придерживались мнения, что представители мелкого бизнеса «получают свои деньги в основном честным путем» (противоположное мнение в этой группе разделяет только 29%). По данным ФОМ, непосредственно знакомых с людьми, которых можно отнести к мелким предпринимателям, оказалось 47% опрошенных. (ФОМ - ИНФО, №26, 02.07.1998). но иногда размытость социального образа мелкого предпринимателя вызывает и негативную реакцию. Постсоветская культура склонна давать социальное имя предпринимателя весьма избирательно. Его образ в значительной степени сливается с образом крупного бизнесмена и его атрибутами - большими деньгами, признанными символами успеха, «дорогим» образом жизни. Мелкий предприниматель, особенно начинающий, в такой образ не вписывается, что подчас вызывает раздражение: «Престижно быть не просто предпринимателем, а удачливым предпринимателем, с офисом в центре, с шикарной машиной и прочей атрибутикой. А тот предприниматель, который на метро на работу ездит, и квартиру, как мы, до сих пор снимает, всегда будет вызывать «праведный гнев» у соседей и вопросы у детей».

Образы мелкого предпринимателя и «челнока» практически сливаются. Наиболее доступное для массовых слоев предпринимательство - малое и мельчайшее - воспринимается чаще всего как вынужденное и временное занятие и является в значительной степени таковым для самих «челноков» и мелких предпринимателей: «Их жизнь загоняет. Вначале челнок туда просто от голода приходит. Ему идти больше некуда». Большинством «челноки» воспринимаются как пограничная социальная категория, примыкающая к предпринимателю, но не сливающаяся с ним: «пролетариат предпринимательства», «начальная ступень предпринимательства», «их нельзя считать предпринимателями». «Челноки» в обществе вызывают смешанные чувства. Симпатия и жалость переплетаются с негативным отношением к «торговцам»: «Все у них одеваются, но никто их не любит».

Крупный бизнес

На противоположном полюсе в массовом восприятии находится крупный бизнес. Это объект концентрации отрицательных значений и оценок. Особую враждебность вызывают крупные банки и финансовые структуры. Это не удивительно, поскольку в данном случае социально отдаленное совпадает с культурно чуждым. Само накопление денег в нынешних условиях признается делом неправедным.

Выбор в пользу частного предпринимательства не воспринимается как свидетельство изначальной «моральной поврежденности». Но вступление в бизнес поневоле сопровождается разрушением этических стандартов: «Люди хотели себя реализовать, в предпринимательство входили с честными намерениями, но у нас в государстве честно существовать нельзя». Дальнейшая предпринимательская карьера также не обязательно воспринимается как несовместимая с моральными ценностями: «…начинают все предприниматели нечестно, а дальше зависит от человека - займется он честным делом или продолжит дальше нечестно».

Концентрация «неправедных» денег вызывает дополнительную враждебность. И без того невысокая общественная репутация новых коммерческих банков оказалась подорвана в результате многочисленных и громких скандалов, связанных с финансовыми махинациями. Крупные финансовые структуры ассоциируются прежде всего с «пирамидами». При низкой информированности и большой социальной дистанции восприятие крупных финансовых структур всецело определяется негативным стереотипом (вспомним, что фактор «личного знакомства» с предпринимателями резко увеличивает число тех, кто считает зарабатываемые ими деньги честными). Высказывания участников фокус-групп достаточно красноречивы: «Я не знаю, чем они там занимаются. Они считают чужие деньги и получают несоразмерные зарплаты». «это один из инструментов отмывания больших денег». «Они все сейчас очень коррумпированы. Им уже даже деньги не нужны, у них денег навалом - они хотят власти». «Сейчас чем крупнее предприниматель, тем помощи от него меньше… Моральных качеств у них нет».

Но финансовые институты не являются исключением. Крупные промышленные структуры также не избежали негативной оценки. Их не спасает даже «правильный» с точки зрения культуры производственный статус. Например, Газпром в массовом сознании в принципе мало чем отличается от крупных финансовых структур. Словесно описываемый образ Газпрома глубоко поляризован. «Светлый» вариант. Фиксирующий представления о большом богатстве и основанной на нем хорошей жизни («город у моря», «сияющий небоскреб»), воспринимается с максимальной социальной дистанции («людей не видно», «это не для нас»). «Темный» вариант («дымный, закопченный завод», «трубы», «факелы»), наоборот, предельно социально приближен («маленькие, задавленные и молчаливые людишки», «это мы»). другими словами, обычный человек ощущает себя живущим «в тени Газпрома».

В массовом восприятии процветание Газпрома основано если не на бедствиях окружающих, то по меньшей мере на безразличном отношении к ним. На фоне бедности богатство и успех трактуются как «уличающие обстоятельства». Газпрому ставят в вину равнодушие к нуждам страны и ее людям. По меркам традиционной постсоветской культуры это серьезное обвинение.

«Новые русские»

В полной мере отрицательную энергию постсоветской культуры приняли на себя «новые русские». Здесь негативное восприятие достигает своего пика. «Новым русским» приписывают нечестно добытые деньги, связи с криминалом, демонстративное потребление, беспомощность в бизнесе, зависимость от каких-то еще более зловещих сил, низкий культурный уровень. В массовых оценках преобладает возмущение в сочетании с элементами страха и презрения: «Они не предприниматели, это просто быдло. Они просто урвали деньги незаконным способом»; «Это хамы трамвайные от бизнеса».

Из всех обличий бизнеса образ «новых русских» в наименьшей степени совместим с ценностями постсоветской культуры. Как и в случае с крупными бизнес - структурами, восприятие «новых русских» определяется преимущественно негативными стереотипами чисто психологического происхождения. Позитивную оценку «новым русским» дает меньшинство, в котором сосредоточены наиболее последовательные сторонники частного предпринимательства и рыночных ценностей. образ «нового русского» в массовых представлениях фактически слился с криминальным бизнесом. Негативная общественная реакция на «новых русских» настолько сильна, что часть предпринимателей старается отмежеваться от такого невыгодного общественного имиджа: «Я всегда скептически отношусь к этим названиям: «новые русские»». Есть и другие проявления конформности в выборе нового социального имени: «Знаете, «бизнес» - слово иностранное, режет ухо. Мне больше нравится слово «предпринимательство». Это как-то более по-русски».

Но гораздо важнее другое: образ «нового русского» массовое сознание отделяет от образа «предпринимателя». В культуре «новый русский» часто лишается предпринимательского статуса: «…они не предприниматели», «занимаются бандитизмом и рэкетом».

«Настоящий предприниматель»

Демонизируя образ «нового русского» и родственные ему социальные маски (торговля, финансы, крупные структуры), перенося и концентрируя на них все отрицательные характеристики, постсоветская культура не может этим ограничиться: в условиях безальтернативности частного предпринимательства неизбежно должен появиться одобренный в культуре положительный герой постсоветского хозяйства. Эта проблема разрешается разделением предпринимателей на «подлинных» («настоящих») и «неподлинных»: «предприниматель должен быть настоящий. Экономика страны должна опираться на настоящих предпринимателей».

Образ «настоящего предпринимателя» обладает ярко выраженными гибридными свойствами. Это - своего рода «культурный кентавр», порожденный противоречивой реакцией постосоветского общества на частное предпринимательство. «Настоящий предприниматель» позволяет совместить новую норму (предпринимательство) с культурно санкционированными представлениями о хозяйствующем субъекте.

Качественные социологические исследования показывают, что новая норма наполняется пока в значительной степени традиционным содержанием. Старая экономическая система делигитимизировалась. Однако один из ее главных персонажей оказался унаследованным постсоветской культурой. В образе «настоящего» предпринимателя перед нами предстает «производственник» - главное действующее лицо старой экономической системы. Этот персонаж и превратился в культурного героя современного российского общества.

«Настоящий предприниматель» в облике производственника выступает как социальная маска, под защитой которой нашли себе приют культурно санкционированные хозяйственные и моральные добродетели: «честность», «серьезное, ответственное отношение к своему делу», «значительность», «важность выполняемых функций», «опыт, образованность», «близость к государству».

«Предприниматель - производственник» - это (по крайней мере, пока) по сути своей мифологическая фигура, не имеющая конкретного социального лица. Характерны оговорки участников фокус - групп: «таких пока еще нет» или «почти нет». Но эта социально редкая разновидность предпринимателя чрезвычайно дорога носителям постсоветской культуры и исключительно высоко ими оценивается.

Отождествление «настоящего предпринимателя» с «производственником» имеет более серьезное объяснение, нежели простая констатация особой восприимчивости постсоветского общества к мифам старой экономической системы. Это явление опирается на широкую социальную основу, поскольку значительная часть населения связана с промышленностью и производством. Высокий статус «производственника» имеет и культурные корни. За советский период сложился настоящий «языческий культ» промышленного производства.

Можно усмотреть отсутствие реализма: «настоящему предпринимателю» как новому социальному персонажу приписывают совершенно не свойственные ему черты, скопированные с прежних нормативных образцов. Например, заботу об общественном благе или государственных интересах: «Настоящий предприниматель - это человек, который делает дело, полезное для общества, а не только для себя». У «настоящего предпринимателя» есть и еще одна ипостась. Это - «западный предприниматель», оцениваемый в культуре так же положительно, как и отечественный «производственник».

Материалы качественных исследований показывают, что в массовом восприятии «западный предприниматель» ближе, чем нынешний российский, стоит к образу «настоящего предпринимателя». Схожие результаты дало исследование, проведенное томскими социологами.

Среди лиц без высшего образования доверие к «западным предпринимателям» может принимать крайние формы: «я бы скорее доверил экономику страны иностранным специалистам. Я понимаю, что это означает кабалу, но у них все же лучше получится». Однако, эта крайняя точка зрения не находит широкой поддержки. Опросы общественного мнения показывают, что в настоящее время даже в наиболее мягкой форме перспектива западного влияния на российскую экономику не вызывает одобрения. По данным фонда «Общественное мнение», почти половина опрошенных (46%) согласилась с утверждением, что «следует ограничить вторжение западного капитала в Россию». Мнение, что западные инвестиции «способствуют подъему российской экономики», поддерживается меньшинством (17%).

В итоге «настоящий предприниматель» оказывается вполне бесплотным социальным персонажем. «Настоящим» признается идеальный предприниматель, а конкретным носителям этой социальной роли зачастую отказывают в предпринимательском статусе: «Настоящих предпринимателей довольно мало», «С настоящими деловыми людьми я не встречалась»; «Деловых предпринимателей, от которых и людям, и государству, и обществу польза, я пока не встречала».

3. Модели общественной легитимации частного предпринимательства

В настоящее время говорить о культурной легитимации частного предпринимательства в России как о завершившемся процессе нет оснований. Пока идет процесс психологической адаптации общества к новому социальному институту. Это неудивительно. Частное предпринимательство не просто переживает период социального младенчества. Следует помнить, что по политическим соображениям его развитие пошло поперек социальных ожиданий общества в канун экономической реформы.

В постосоветской культуре уже имеется готовая форма, позволяющая примерить ослабленную версию аскетической этики и культа богатства. Это достигается с помощью социальной фигуры руководителя, обладающей высоким статусом в постсоветской культуре. Последний через своего культурного двойника (фигура «хозяина») непосредственно связан с базовыми ценностями частного предпринимательства - собственностью и легитимным богатством.

Возможна и альтернативная форма разрешения конфликта между аскетической этикой жертвенности и долга и культом богатства. В этом случае совмещение двух ранее конфликтных систем ценностей достигается путем подключения комплекса значений, связанных с творчеством и профессионализмом. Эта форма легитимации отличается меньшей развернутостью и менее ускорена в культурной традиции, но обладает высоким потенциалом. Такое прочтение фигуры предпринимателя свойственно наиболее продвинутым и восходящим социальным категориям (лица с высшим образованием и молодежь). Благожелательно настроенные к бизнесу участники фокус - групп пытались описать «труд предпринимателя», мобилизуя именно ценности творчества и профессионализма.

Перед нами, по существу, две конкурирующие модели общественной легитимации частного предпринимательства. Их условно можно разделить как «традиционная» и «современная». Обе имеют опорные точки в современной культуре, но санкционируются ею в различной степени и с привлечением разных ценностей. Эти модели легитимации частного предпринимательства различаются в зависимости от того, в каком из пластов постсоветской культуры они находят наибольший отклик.

Традиционная модель в большей степени связана с устоявшейся системой ценностей, унаследованной от позднесоветской культуры, часть из них имеет корни в традиционной русской культуре. Для этой модели приоритетны ценности социальной иерархии. Центральное место занимает фигура руководителя - хозяина. Личное богатство легитимизируется иерархически - привилегированным местом в социальной иерархии, которое санкционировано культурой. Такое богатство легитимно потому, что связывается с одобряемой деятельностью - руководством и производством.

К «частным деньгам», оторванным от легитимного места в социальной иерархии, сохраняется подозрительное отношение. Личное обогащение допускается. Но оно трактуется как частное дело, которое само по себе несовместимо с общественной пользой. Мысль о том, что личное обогащение прямо и непосредственно приносит общественную пользу, все еще кажется неправильной. Акцентируя тему «денег» и «богатства» в имидже бизнесмена, его как бы в чем-то уличают и чем-то укоряют. Культура признает роль денег в вознаграждении, но имеет тенденцию умалять ее. Продолжает сохраняться впечатление, что кроме предпринимателей остальные члены общества работают не за деньги, а ради нематериальных благ - долга перед семьей, самореализации, признания, престижа. Применительно к другим социальным персонажам нематериальные мотивы обычно выводятся культурой на передний план. Но в образе предпринимателя деньги занимают центральное место, и это служит основанием для того, чтобы отрицать или предельно снижать все остальные мотивы.

Современная модель легитимации пока слабо проявлена и не развернута. Там много книжных представлений. Она вырастает из второго, модернизированного, слоя культуры, где сосредоточены другие ценности. Как уже отмечалось, носители модернизированной культуры не акцентируют «деньги» в мотивах предпринимателя. Они в принципе, более благожелательно относятся к предпринимателям, идентифицируются с ними прямо или косвенно (как с частью нового образа жизни). Более современные пласты постсоветской культуры обнаруживают восприимчивость к ценностям динамичного предпринимательства (положительная оценка активной жизненной ориентации, ценностей «успеха»).

Культура не является барьером для развития частного предпринимательства в России: «Вопрос о том, отвечают ли предпринимательские наклонности российскому духу, в постановке своей ложен, ибо пытается выхватить предпринимательство из конкретного исторического контекста». Есть и более определенные высказывания о совместимости предпринимательства с русской традицией: «Предпринимательство сейчас заменяет и фанатизм старообрядцев, и героизм русского солдата, и нетерпение революционеров, и лихость и молодчество казаков».

Как это часто бывает, ссылки на «культурный консерватизм» или «историческую самобытность» скорее всего, служат инструментом в руках отсталых политических элит, стремящихся удержаться на поверхности за счет торможения трансформационных процессов. Проблема заключается в том, являются ли ресурсы, предоставляемые культурой для обслуживания нового социального действия, более или менее адекватными. При отсутствии адекватных ресурсов мобилизуются и привлекаются какие-то иные из смежных культурных пластов. Культурная совместимость постосоветского общества с частным предпринимательством оказалась неполной. Это обусловило как привлечение неадекватных культурных ресурсов в ходе массового восприятия и осмысления нового социального феномена, так и преобладающую модель его общественной легитимации.

Необходима дифференцированная оценка культуры с точки зрения ее совместимости с частным предпринимательством, с выделением внутри ее соответствующих компонентов и ценностей. Одним из культурных ограничителей для развития частного предпринимательства в России служит отсутствие «культа успеха», который пока не формируется как массовая ценность. Однако, эта особенность массовых ценностных ориентаций способна повлиять не на социальную судьбу частного предпринимательства, а, скорее, на выбор санкционированного культурой типа частного предпринимательства и способ его легитимации (через ценности «профессионализма» и «творчества» или через фигуру «хозяина»).

Гораздо более важный ограничитель развития частного предпринимательства - идея государства, характерная для дореволюционной и советской культуры. Культура России была до самого последнего времени «государствоцентрична». Она не знала каких-либо иных форм легального общественного порядка. Практически все позитивно оцениваемые социальные состояния и свойства в той или иной мере были соотнесены с образом государства. Возникновение частного предпринимательства прочитывается в культуре как жест доброй воли (или попустительства) «либерального» государства времен перестройки. Частнопредпринимательский бум пришелся на «слабогосударственное» состояние первых лет посткоммунизма. Последующее развитие предпринимательства также осуществлялось на социальном пространстве, которое освободило слабое государство.