Социально-экономические аспекты традиционной структуры Казахстана в 20-30 годы ХХ века

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ

РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН

КОКШЕТАУСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ АБАЯ МЫРЗАХМЕТОВА

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ТРАДИЦИОННОЙ СТРУКТУРЫ КАЗАХСТАНА В 20-30 ГОДЫ ХХ ВЕКА

Абикеева А.Х.

специальность 050114 - «ИСТОРИЯ»

Кокшетау 2010

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

1. ТРАДИЦИОННЫЕ СИСТЕМЫ КАЗАХСКОГО АУЛА И ИХ КАЧЕСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ

1.1 Традиционные уклады в казахском обществе 20-х годов ХХ века

1.2 Товарное отношение в воспроизводстве крестьянского хозяйства

1.3 Частнопредпринимательские тенденции в традиционном обществе

2. ОСОБЕННОСТИ ПРОЦЕССА РАССЛОЕНИЯ И СОЦИАЛЬНОЙ СТРАТИФИКАЦИИ

2.1 Характер и механизм дифференциации в казахском ауле

2.2 Основные уровни социальной стратификации

3. ИЗМЕНЕНИЯ ТРАДИЦИОННОЙ СТРУКТУРЫ КАЗАХСТАНА В ПЕРИОД СТАНОВЛЕНИЯ АДМИНИСТРАТИВНО-КОМАНДНОЙ СИСТЕМЫ

3.1 НЭП как недолговременная альтернатива социально-экономическому и политическому кризису

3.2 Проблема технического обеспечения в 1925-1935 годы

3.3 Коллективизация - насильственная форма завершения тоталитарной системы государства

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Введение

Актуальность исследования. Историческая судьба казахского народа, корни которого восходит к существовавшей много тысячелетий цивилизации, экономической основой которой до XX века являлось экстенсивное кочевое скотоводство, интересна своей уникальностью. Доминирующим началом этого пути была борьба за выживание, самосохранение, развитие собственной народности, государственности, культуры, языка, сохранение, наконец, своего социально-генетического кода.

Сейчас в Казахстане идет экономическая реформа. Анализ ее трудностей еще впереди. Несомненно одно: некоторые сегодняшние проблемы имеют глубокие корни в прошлом Казахстана. Хозяйственная и социально-политическая ориентация казахов подверглась трансформации в период интеграции Казахстана в состав Российской империи. Ломка традиционной казахской экосистемы завершилась в период советского режима, когда волюнтаристское вторжение и регулятивный контроль тоталитарного государства привели к развёртыванию НЭП, а передел пахотных и сенокосных угодий, сплошная коллективизация и другие чрезвычайные меры привели к отчуждению человека от средств производства, от самого производства. Все попытки советского государства выйти из экономического, социально-политического кризисов в условиях общенародной собственности и незыблемости командно-административных систем так и не были реализованы.

В советский период идеологическим обоснованием трансформации традиционного хозяйства стал тезис об ускоренном формационном развитии «отсталых народов» СССР. Утверждалось, что казахский народ за короткий срок должен пройти путь ускоренного социально-экономического развития от феодализма к социализму, минуя капитализм. «Мы впервые в Казахстане больше, чем в каком-либо ином крае имеем ощутительно наглядный процесс перехода от докапиталистических отношений к социалистическим, минуя капиталистические. Именно этот путь создает широкую возможность оседания кочевого и полукочевого населения, освоения им целинных земель на основе коллективизации и применения машинной техники» - утверждал первый секретарь казахстанского крайкома Ф.И. Голощёкин. Именно эта идея утверждала актуальность ломки традиционного хозяйства и потому являлась оправданием применяемых на практике методов насилия.

Актуальность изучения данной проблематики продиктована и современными мировыми реалиями. Как свидетельствует исторический опыт многих стран, попытки насильственной модернизации (особенно в сфере экономики) приводят часто к непредсказуемым результатам. Стремление привнести извне чужеродную модель развития, не учитывая социально-экономической специфики страны, пренебрежение общественным сознанием и менталитетом людей, вызывают результаты, совершенно противоположные ожидаемым. Примером тому являются социально-экономические и политические процессы, развернувшиеся в развивающихся странах, являвшихся, по сути, традиционными обществами, в 50-70-е гг. XX века. Издержки реальной модернизации проявили себя в маргинализации, обнищании и деклассировании многочисленного крестьянства, в разрушении ещё не изживших себя традиционных форм хозяйствования.

На современном этапе развития суверенного Казахстана, в условиях развивающейся рыночной экономики, в обществе усиливается интерес к аграрной проблематике. Как отметил Президент Республики Казахстан Н.А. Назарбаев: «Село - это образ жизни народа, источник культуры, традиций, обычаев и духовной жизни. Уже только эта совокупность факторов требует от нас серьезного отношения к селу. Общеизвестно и доказано историей, что при любых революционных катаклизмах основная тяжесть болезненных перемен приходится на село». Истоки нынешней проблемной ситуации в аграрном секторе экономики, в частности в животноводческом хозяйстве, коренятся в историческом прошлом. В связи с этим изучение трагического опыта аграрных преобразований первой трети ХХ века является актуальным, так как выводы данного исследования позволят наметить наиболее оптимальный путь вывода из кризисной ситуации не повторяя ошибки прошлого. В начале прошлого столетия традиционное хозяйство казахов подверглось процессу насильственной и ускоренной трансформации в ущерб естественно-историческому и эволюционному развитию, что вызвало широкий спектр негативных последствий, который приобрели острый характер.

Таким образом, избранная нами тема исследования является актуальной как в практическом, так и в познавательном плане.

Целью исследования данной дипломной работы является выявления проблем социально-экономического аспекта развития и преобразования традиционной структуры Казахстана в 20-30 годы ХХ века.

Поставленная цель подразумевает под собой решение следующих задач:

рассмотреть патриархальный уклад в казахском обществе в 1920-е годы;

проанализировать социально-экономические преобразования в воспроизводстве крестьянского хозяйства в 20-30 годы ХХ века;

изучить проблемы развития частнопредпринимательских тенденций в традиционном обществе: снижение объёма товарооборота в государственной и кооперативной торговле, упадок снабженческих коопераций, деактивизация заготовительных операций через государственные пункты;

показать характер и механизм дифференциации в казахском ауле;

определить основные уровни социальной стратификации на территории Казахстана в 20-е годы ХХ века;

охарактеризовать социально-экономическую программу начала 1920-х годов и политический кризис управления;

выявить основные концепции индустриализации казахстанского общества 1925-1930 годов;

раскрыть проблему насильственной коллективизации и дать объяснение тоталитарной политической системе, формирующейся в обществе в годы правления Сталина, в частности Голощёкина.

Объектом исследования является социально-экономические аспекты традиционной структуры Казахстана 20-30 годы ХХ века.

Предметом исследования выступают процессы трансформации традиционного хозяйства казахов под влиянием переселенческой политики царизма и советских политико-экономических экспериментов 1920-х-начала 1930-х годов.

Степень изученности проблемы. В дипломной работе использовались разнообразные источники - архивные материалы, статьи, выступления, сборники документов и материалов историков России и Казахстана. К этим исследователям следует отнести С.П. Швецова, М.Г. Сириуса, Е.А. Полочанского, А. Челинцев, В. Скоропешникова.

В их работах объективно и всесторонне рассматривалась проблема расширения земледельческого ареала в Казахстане. Кочевой быт и кочевое хозяйство должны рассматриваться как наиболее полно приспособленное к окружающей природе, как наиболее «продуктивное при данных условиях», таков был лейтмотив их публикации. Именно взвешенный и объективный подход к проблемам развития земледельческого хозяйства в Казахстане отличал исследования этих авторов. Основная мысль заключалось в том, что только естественно - исторический ход событий и эволюция казахского хозяйства может привести к расширению и распространению земледелия в Казахстане.

С 30-х годов в исторической науке начинается утверждение новой политической реальности, как сталинская идеология нетерпимости и преследование за инакомыслие. К этому направлению относились работы следующих авторов, как С.М. Диманштейн, Б.К. Семевский, И.А. Зверяков, Н. Сыргабеков. В их работах заложены основы сталинской, тоталитарной концепции исторического развития.

В теоретической работе «Традиционная структура Казахстана» Ж.Б. Абылхожиным убедительно показано что распространение и насаждение земледельческого хозяйства методами, какими действовало советское государство в аридных условиях Казахстана невозможно непродуктивно и нецелесообразно. Изучена и подвергнута анализу роль тоталитарной системы и ее картельного аппарата в уничтожении индивидуального крестьянского хозяйства и его структур в земледельческих районах в работе М.К. Козыбаева и К. С.Алдажуманова «Тоталитарный социализм: реальность и последствия».

Методы исследования. В работе использовались такие общепринятые методы, как логический и исторический, типологический, сравнительный, системный. Использовались также такие методы исследования, как монографический, изучение архивов, применялись диахронный и синхронный подходы к рассмотрению источникового и конкретно-исторического материала. Методологической и теоретической основой дипломной работы выступили общенаучные принципы познания, в частности, принцип историзма.

Научная новизна, практическая значимость исследования: заключается в комплексном историческом анализе истории становления современного аграрного общества Казахстана. Исследования по данной работе позволят аргументировано внедрять какие-либо преобразования в сельскохозяйственную политику.

Практической базой написания дипломной работы являются изменения в социально-экономической, политической системе Казахстана в 20-30-х годах ХХ века.

Структура исследования. Дипломная работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных литературы.

Во введение обоснована актуальность темы исследования, поставлены цели и задачи, изложены методологические основы и новизна исследования, определяется практическая значимость работы, указывается источниковедческая база и структура исследовании.

В первом разделе рассматривается вопрос традиционные системы казахского аула и их качественные характеристики, раскрывается уклад казахского общества 20-х годов ХХ века.

Второй раздел посвящён процессу казахского общества и расслоения социальной стратификации. В ней содержатся этапы характера и механизма дифференциации в казахском ауле, и основные уровни социальной стратификации.

В третьем разделе изучена административно-командная система и изменения традиционной структуры. В ней обследуется этапы проведения политики НЭП как недолговременной альтернативы социально-экономическому и политическому кризису, сталинская силовая коллективизация в ауле. А также огосударствление отношений собственности: завершение тоталитарной эволюции государства.

В заключении делаются общие выводы и обобщения.

1. ТРАДИЦИОННЫЕ СИСТЕМЫ КАЗАХСКОГО АУЛА И ИХ КАЧЕСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ

1.1 Традиционные уклады в казахском обществе 20-х годов ХХ века

Проблема общественно-экономических укладов не является малознакомой для казахстанской историографии: она давно включена в предмет научного анализа. К настоящему времени в ее разработке достигнуты довольно существенные результаты. Знаменательно, что они характеризуются уже не столько простым умножением накопленного эмпирического материала, сколько участившимися попытками выхода на обобщающие характеристики с осмыслением всей совокупности сущностных связей. Иначе говоря, прослеживается отход от некогда распространенного метода расчленения проблемы (логически необусловленного), ее упрощенно фрагментарного рассмотрения в иллюстративно-описательном ключе. Безусловно, наметившиеся сдвиги повышают «коэффициент распознавания» изучаемых объектов и их характеристик. И, тем не менее, еще нельзя сказать, что степень проникновения исследовательского поиска, в сущность интересующего нас явления достигла удовлетворительного с точки зрения современных требований науки уровня, т. е. здесь имеются вполне реальные перспективы к ее росту.

Предпосылки к этому видятся, прежде всего, в приоритетах интенсивного ряда и, в частности, в углублении теоретико-методологического контекста проблемы, освоении более универсального понятийно-категориального аппарата, диверсификации познавательного инструментария. Именно в очерченной плоскости локализованы наиболее сильные импульсы, способные динамично стимулировать процесс дальнейшего приращения исторического знания. Действительно, только неуклонное смещение акцентов в сторону качественного начала позволит раздвинуть угол видения проблемы, что, в свою очередь, допускает возможность более расширительно интерпретации ее отдельных аспектов и выявления новых информативных структур даже в тех из них, которые в познавательном отношении не признавались ранее функционально значимыми. В конечном же счет все это «работает» на достижение адекватного воспроизведения изучаемых истерических реалий [1].

Анализ историографического материала обнаруживает, что в рамках проблемы общественно-экономических укладов в доколхозном ауле наиболее обширную лакуну образуют сюжеты, связанные с традиционными укладами. И действительно, природно-климатические условия Казахстана определили характер и основные направления развития системы материального производства, структуру хозяйственных занятий и экономический потенциал кочевого общества казахов. Вследствие этого абсолютно доминирующей, а зачастую единственно возможной, особенно 90% территории Казахстана, отраслью хозяйства на протяжении почти трех тысячелетий являлось кочевое скотоводство. Кочевничество следует принимать, прежде всего, как форму динамического равновесия в естественно-природных и социально-экономических процессах, как специфическую форму адаптации, жизнедеятельности и жизнеобеспечения человека в определенных экологических нишах. Убеждает в этом и тот факт, что именно последние уже в течение достаточно длительного времени выступают в качестве предмета устойчиво оживленной полемики, которая, к сожалению, до сих пор не привела к формированию общеприемлемой концепции, хотя, несомненно, и сыграла позитивную роль в активизации научных изысканий. В поисках причин создавшейся историографической ситуации можно натолкнуться на целый ряд обусловливающих моментов. Но вряд ли правомерна выводить всю их сумму только из рассогласования стадиально-формационных констант, поскольку понятийный диссонанс прослеживается и, на более частных уровнях.

Рассматривая патриархальный уклад, можно отметить, что в сознании исследователей он прочно ассоциируется с таким системным качеством, с которым было связано бытие абсолютной массы кедеев (то есть бедняков), а также средних слоев аула, ведущих натуральное хозяйство. Ориентиры, постулирующиеся в данном определении, принимаются во внимание большинством авторов. И, тем не менее, часть их считает возможным расширить очерченный круг агентов патриархального уклада за счет части «не связанных с рынком» байских хозяйств (не исключая и крупные), так как, по их мнению, этот социальный слой аула также подпадает под признаки натурального хозяйства [2].

Но дело в том, что она вступает в противоречие со столь же, казалось бы, не лишенным смысла утверждением, согласно которому крупные байские хозяйства следует квалифицировать как носителей феодального или полуфеодального уклада. Однако версия по поводу существования особой ниши в виде феодального уклада в ее, ограниченно интерпретируемом варианте обнаруживает свои слабые стороны, которые, естественно, не остаются не замеченными ее оппонентам. Последние, в частности, считают, что любому укладу должна соответствовать исторически конкретная система производственных отношений. Категория же «отношение» уже сама по себе «означает, что в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу», то есть предполагает наличие объективной связи между двумя или несколькими объектами. При этом подразумевается, что каждая из сторон олицетворяет не какую-то «коллективную анонимность», а конкретных носителей, наделенных определенным социальным статусом. Из сказанного следует, что наличие субъекта присвоения прибавочного труда соответственно предполагает существование дополнительного компонента в виде субъекта труда, персонифицированного в непосредственном производителе.

Между тем сторонники выделения феодального (или полуфеодального) уклада замыкают его границы исключительно на хозяйствах крупных баев (собственно в этом и заключается ограниченность версии). Естественно, что в столь узких рамках отношения «эксплуататоры -- эксплуатируемые» вследствие выпадения конечного, звена как бы не фиксируются. И это не является неожиданностью, ибо авторы высказанного суждения уже изначально оговаривают принадлежность основной массы трудящихся индивидов к патриархальному укладу. Поэтому ясно, что, следуя описанной выше логической модели, прийти к какому-то иному знаменателю просто невозможно.

Относительно традиционных докапиталистических укладов в историографии бытует еще несколько точек зрения. Среди них привлекают оригинальностью тезисы о «натуральном укладе особого восточного типа» и, патриархально-общинном укладе. В первом случае выделенному укладу придается всеобъемлющий характер, т. е. его границы видятся как точная проекция традиционной структуры, взятой в ее целостном объёме.

Что касается патриархально-общинного (патриархально-родового) уклада, то его характеристики отдифференцированы менее рельефно: он вычленяется наряду с феодальным укладом и представляется «весьма существенным слагаемым в системе патриархально-феодальных отношений»; при этом подчеркивается, что «наиболее существенной чертой патриархально-общинного уклада в сельских местностях было преобладание, а местами и господство, натурального хозяйства» [3]. Между тем давно признано, что натурально-хозяйственный характер труда и производства есть качество имманентное всем подразделениям традиционной структуры, и, следовательно, данный признак не может служить основанием для их различения.

Серьезного внимания заслуживает мысль о патриархально-феодальном укладе как преобладающем в экономике кочевого и полукочевого аула. По мнению приверженцев этой гипотезы, именно понятие «патриархально-феодальный уклад» способно наиболее адекватно отразить характер и сущность экономических связей между значительной частью баев, с одной стороны, и бедняков и маломощных середняков -- с другой. Такой подход представляется весьма интересным и, несомненно, вносит новые аргументы в дискуссию.

Тем не менее, выдвинутое положение не свободно от некоторой произвольной избирательности и прежде всего в плане определения носителей уклада. Напомним: этим статусом наделяется часть байских хозяйств (в основном полуфеодального типа), беднота и маломощные середняки. Однако вычлененные группы, а точнее -- их сегменты далеко не исчерпывают всего спектра социальной структуры аула. Отсюда возникает закономерный вопрос: куда относить те структурные компоненты социума, которые не «вписались» в рамки предложенной схемы, то есть оставшуюся часть байских и, середняцких хозяйств, а также многочисленные маргинальные слои населения? Поскольку патриархально-феодальный уклад трактуется в качестве альтернативы укладам патриархальному и феодальному, то, по-видимому, ответ на заданный вопрос остается искать только в потенциях мелкотоварного и частнокапиталистического укладов. Но как раз в сферу названных укладов в силу их ограниченного распространения в ауле интересующие категории хозяйств были интегрированы слабо и уж во всяком случае, не в такой степени, чтобы снять всякие сомнения на этот счет.

Несмотря на многовекторную направленность исследовательской мысли, в большинстве рассмотренных выше случаев прослеживается общая основа: тот или иной уклад субстанциализируется в соответствующей системе производственных отношений. Но это, так сказать, впечатления в первом приближении. Если же вникнуть в этот вопрос глубже, то становится очевидным, что во взятых примерах речь может идти, лишь о некоем имидже производственных отношений, ибо в действительности за ними стоит, либо та или иная система правовых отношений собственности и частно-собственнической эксплуатации (а не их экономическая сущность), либо технологическая сторона производственных отношений. Однако, авторы, будучи удовлетворенными ссылкой на некую фетишизированную связь с системой производственных отношений и, вероятно, считая вполне достаточным, не замечают понятийной инверсии, подмены одних сущностных характеристик другими [4].

Но даже при таком методологическом смещении апелляция к производственным отношениям как базовый посылке являет собой или неосознанную рефлексию некритически усвоенных стереотипов, или вообще остается не более чем благим намерением, зафиксированным в виде авторских ремарок. В самом деле, нетрудно заметить, что, говоря о своей приверженности обозначенной концепции (связи с производственными отношениями), в реальной процедуре исследователи оперируют критериями совершенно иных таксономических уровней, никак не вписывающимися в целостную конструкцию. Так, скажем, патриархальный (натуральный, патриархально-натуральный) уклад выделяется по признаку товарности, то есть степени включенности в товарно-денежные связи. Феодальный -- чисто внешне конституируется как будто бы по соответствующему типу производственных отношений. Патриархально-феодальный уклад представляется неким синтетическим моментом, отражающим особенности и стадию эволюции этих отношений, а потому преломляется через интерсистемные характеристики: здесь попытки выхода на отношения собственности чередуются с рассмотрением специфики отчуждения и присвоения прибавочного продукта, форм производства, рыночных связей и других вкраплений разнопорядкового типа.

Однако если даже абстрагироваться от прослеживающихся издержек и условно признать, что все параметры концептуальной схемы выдержаны в строгом соответствии с изначальным замыслом, то, думается, и в этом случае пришлось бы констатировать «несостыкованность» ее отдельных звеньев. Так, непонятно, каким, образом в традиционной структуре возможно синхронное разграничение нескольких целостных систем социально-экономических отношений определенного типа, то есть типов производственных отношений (что, согласно концепции, равнозначно укладам), если очевидно, что ее материальная основа суть одна и та же природообусловленная натуральная система производительных сил, являющаяся таковой по линии всех своих составляющих (субъективно-трудовых, вещественных, энергетических, социальных, интеллектуальных). Представляется, что это достижимо лишь при условии отвлечения от такого фундаментального императива, каковым является закон соответствия типов производственных отношений определенным ступеням развития производительных сил [5].

Реализация установок данного подхода применительно к анализу традиционных укладов дает возможность выделить две структуры. Условно обозначим их как общинную и внеобщинную. Под первой будем подразумевать общинную организацию производства, под второй производство в относительно крупном байском хозяйстве (в историографии последнее определяется как «феодальное» или «полуфеодальное»). Сравнительный анализ характеристик названных структур обнаруживает, что им было свойственно одно и то же исходное производственное отношение. Общность эта находила проявление в натуральной форме соединения производства и потребления, организации труда и производства, ведения хозяйства.

Обе они были основаны на производстве потребительной стоимости. Иначе говоря, продукты общественного производства принимали здесь одинаковую специфическую потребительно-стоимостную экономическую форму, которая детерминировала и экономическую цель производства. В обоих случаях она заключалась в создании потребительной стоимости, то есть производство было подчинено потреблению, «являвшемуся его заранее, данной предпосылкой». Другой имманентной чертой служил потребительно-стоимостной тип производства, отчуждения и присвоения прибавочного труда (прибавочного продукта), то есть потребительно-стоимостной тип экономической реализации собственности на средства и условия производства в процессе производства и распределения, а также частнособственнической эксплуатации. Если учесть, что «этой категорией... определяется основное производственное отношение... обусловливающее, в свою очередь, соответствующие исторические типы экономических «производственных отношений», то и последние следует признать однотипными [6].

Таким образом, по своим важнейшим переменным выделенные структуры совпадали к расчленить их через производственные отношения или способ производства было бы, по меньшей мере, некорректным (в данной ситуации, следуя этим критериям, можно было бы выделить один, но никак не два уклада). Однако, будучи изоморфными в преломлении отмеченных параметров, они существенно различались по целому ряду функциональных характеристик, что как раз и делает возможным локализовать их как две хозяйственные системы в рамках одного и того же социально-экономического строя, то есть как уклады.

Общинный уровень представлял собой своеобразную систему по производству необходимого продукта и обеспечению воспроизводства средств производства. Однако, как известно, «в любом общественном производстве... всегда может быть проведено различие между той частью труда, продукт которой входит в непосредственное индивидуальное потребление производителей и членов их семей, оставляя в стороне часть, идущую на производительное потребление, и другой частью труда, которая всегда есть прибавочный труд, продукт которой всегда служит удовлетворению общих общественных потребностей, как бы ни распределялся этот прибавочный продукт и кто бы ни функционировал в качестве представителя этих общественных потребностей» [7].

Важнейшей особенностью общинной организации являлась кооперация, обеспечивавшая единство работников как производительного совокупного организма. В нашем случае необходимость коллективных усилий мультиплицировалась самой спецификой традиционной агрикультуры, ее экологическим фоном и вытекавшими отсюда особенностями технологических способов воздействия на предмет труда.

Выделив кооперацию как императивный момент общинной организации производства, следует перейти констатации связанного с этим обстоятельства. Оно раскрывается через следующее замечание К.Маркса: «Всякий непосредственно общественный или совместный труд, осуществляемый в сравнительно крупном масштабе, нуждается в большей или меньшей степени в управлении, которое устанавливает согласованность между индивидуальными работами и выполняет общие функции, возникающие из движения всего производственного организма в отличие от движения его самостоятельных органов» [8]. Следовательно, гарантом воспроизводства структуры выступал прибавочный труд, осуществлявшийся в рамках трудовой кооперации, которая, в свою очередь, предполагала существование особой деятельности по управлению коллективным трудом кооперированных индивидов. Но коль скоро специфика организации производства в общине обусловливала данность этой особой функции, то последняя, естественно, должна была кем-то персонифицироваться. Так оно в действительности и происходило: община постоянно выделяла в своей рангово-ролевой системе носителей такого статуса.

Одним из основных, если не главных оснований, по которому воспроизводился внутриобщинный слой субъектов хозяйственно-организаторской деятельности, был материальный фактор. В данном случае он проявлялся в том, что по мере накопления и концентрации скота в отдельных хозяйствах происходило соответствующее перемещение «центров принятия решений», то есть, регулятивно-хозяйственные функции со всеми вытекающими отсюда прерогативами сосредоточивались в руках наиболее обеспеченных скотовладельцев.

Надо отметить, что имеющиеся описания аула рассматриваемого нами периода фиксируют довольно многочисленные случаи, когда в общине не наблюдалась не сколько-нибудь существенная диспропорция в обеспеченности скотом. В этом варианте хозяйственно-огранизаторская функция в рамках общины могла отчуждаться и пользу либо старейших, то есть наиболее опытных общинников (принцип геронтократии), либо признавалась за наиболее авторитетными членами корпорации, выделявшимися личными заслугами и способностями. Помимо приведенных оснований, по линии которых осуществлялось присвоение хозяйственно-организаторских функций, в практике имели место и другие. Понятно, что все они, так или иначе, являлись моментом развития социально-экономического неравенства. Однако здесь для нас важно еще то обстоятельство, что перераспределение хозяйственно-огранизаторских функций могло происходить и в рамках престижно-авторитетной дифференциации. Рассмотрение же принципов этого распределения представляется важным в связи с тем, что присвоение прибавочного труда внутри общины протекало по линии монополизации хозяйственно-организаторских функций. Тезис этот подразумевает, что отчуждение прибавочного труда внутри общины было направлено в пользу лиц, узурпировавших управление производственной общностью и тем самым начинавших выступать в качестве реальных представителей тех общественных потребностей, удовлетворению которых изначально и предназначался прибавочный труд членов об шины.

Механизм присвоения части прибавочного труда субъектами монополии на хозяйственно-организаторские функции и само производство (то есть, внутриобщинные отношения эксплуатации) носил латентный характер и прикрывался общинно-личностными формами социального регулирования, традиционными институциональными отношениями, явлениями редистрибуции и реципрокации.

Если рассматривать общину, ориентированную преимущественно на земледельческую систему хозяйства, здесь протекали, в общем-то схожие процессы, хотя и обладавшие своей спецификой. Пытаясь выделить главное, отметим, что в данном случае имела место узурпация как отношений по поводу условий производственной деятельности, то есть по линии первичных производственных ресурсов (землепользование и водопользование), так и отношений по поводу собственно производственной деятельности (то есть по линии вторичных производственных ресурсов: рабочего скота, орудий труда, семенного материала и т.д.). Итак, выведенная в особый уровень хозяйственная система обладает собственным комплексом специфических характеристик. Будучи типологизированными в пределах эмпирически наблюдаемых массовых явлений они совпадают с теми признаками, данность которых дает основание говорить о наличии общественно-экономического уклада. В свете высказанных суждений представляется правомерным выделить общинную структуру организации производства в самостоятельный уклад и, исходя из сложившихся историографических традиций, обозначить его как «общинный» [9].

В связи со сказанным уместно отметить, что в литературе встречаются утверждения, согласно которым «община состояла из байских крупных хозяйств и живущих с ними кедеев, которые обслуживали хозяйства богатых скотоводов». Недвусмысленность предложенного определения надо, по-видимому, понимать как признание идентичности крупного байского хозяйства и общинной структуры. Однако подобная точка зрения трудно согласуется с исторической действительностью. Здесь в частности, упускается из виду, что одним из атрибутов всякой общины, а тем более развивавшейся в условиях скотоводческой агрикультуры, являлась функциональная солидаризация на почве общности хозяйственных интересов и трудовой кооперации. Крупные же байские хозяйства оказывались способными существовать независимо от непосредственно общественной кооперации труда, так как обеспечивали воспроизводство за счет иных принципов организации производства. Другими словами, они демонстрировали относительно самостоятельную хозяйственную устойчивость вне пределов общины и уже вследствие этого могут быть восприняты как элементы качественно отличной хозяйственной системы.

По мере накопления численности стада происходило превышение экологически заданного предела, и община, подчиняясь законам самоорганизующейся системы, сегментировалась, то есть, от нее могли отпочковываться новые самостоятельные хозяйства, образовывавшие «дочерние» общины, выделяться накопляющие хозяйства или, что случалось гораздо чаще, пауперы. Сопряжение этого же процесса и усиливавшейся социально-экономической дифференциации нередко приводило к трансформации общинной структуры в превращенную форму крупного эксплуатирующего хозяйства, сопровождавшейся эволюцией принципов организации производства и характера личностных связей или, если говорить более обобщенно, скрытым развитием одного системного качества в другое.

Безусловно, крупное байское хозяйство также не было свободно от воздействия экологически обусловленных факторов, поскольку в преломлении деятельностного аспекта оно выражало все то же отношение к природе. Однако, располагая подчас беспрецедентным объемом средств производства (в виде скота), крупное хозяйство регулировало его величину, не утрачивая своей хозяйственной целостности и не допуская сужения своих границ. Как фиксируют источники, крупные баи могли иметь в своей собственности от 1 до 10 тысяч и более голов скота, организуя его воспроизводство путем размещения в зависимых хозяйствах или в тех общинах, объем производства, в которых был далек от экономически конфликтного порога, то есть не исчерпывал природоресурсного потенциала, и, следовательно, имел резервы для своего наращивания через увеличение стада [10]. В верхних социальных группах были также многочисленны случаи сдачи баями своего скота в аренду. Таким образом, уже в рамках выстроенной компаративистики между общинной структурой и крупным байским хозяйством, обнаруживаются существенно разнящиеся моменты.

Вновь возвращаясь к прерванной характеристике локализованной хозяйственной системы, следует особо подчеркнуть, что организация производства в ней была подчинена производству прибавочного продукта. При этом его отчуждение и присвоение на монополии на условия и средства производства, то есть наличии их у одних (крупные баи) и отсутствии у других (непосредственные производители). Объектом эксплуатации, осуществлявшейся, в рамках системы в направлении вертикальных взаимосвязей выступали трудящиеся индивиды, «выпадавшие» из общины и вступавшие в докапиталистические отношения найма-сдачи рабочей силы, а также маргинальные и пауперизировавшиеся слои населения. Эксплуататорские тенденции, исходившие со стороны владельцев крупного хозяйства, были обозначены более однозначно и носили преимущественно откровенный характер. «Нужда в земле вызывает необыкновенное разнообразие формы кабальных отношений на этой почве», это ленинское замечание (разве что с некоторой коррекцией на специфику средств производства) можно отнести и к скотоводческому хозяйству, где острая потребность в скоте придавала личностным отношениям целую гамму оттенков, каждый из которых так или иначе независимо от своей институциональной формы заключал в себе сугубо эксплуататорскую сущность [11].

Особенности хозяйственной системы, в качестве второго уровня (крупное байское хозяйство), составляют в своей совокупности образ вполне определенного уклада. Как известно, его трактуют как уклад патриархально-феодальный, поскольку такое понимание согласуется с ведущей историографической концепцией, которая простирает на область традиционных отношений идею стадиально-формационной определенности.

Таким образом, социальная структура дореволюционного общества развивалось преимущественно по пути маргинализации, пауперизации люмпенизации. Причем наряду с аграрной периферией, зонами их аккумуляции выступали и города. Под прямым воздействием социально-экономических и политических факторов формировалось и структура массового сознания.

1.2 Товарные отношения в воспроизводстве крестьянского хозяйства

По мере реализации принципов и методов новой экономической политики народнохозяйственный организм страны начинал выходить из кризисного состояния. Уже в середине 20-х годов динамика важнейших макроэкономических показателей приблизилась к уровню, приемлемому как с точки зрения задач восстановления экономического потенциала, так и в плане его дальнейшего наращивания. Особенно разительные сдвиги произошли в аграрном секторе, где наметился устойчивый рост валовой и товарной продукции, несоизмеримо возросла роль рынка.

Хотя по скорости своего протекания восстановительные процессы не были синхронны и по времени завершения несколько разнились в пределах того или иного региона, они тем не менее стали повсеместно распространенной тенденцией, эффективность которой была абсолютна как в центре, так и на периферии. В этом отношении не представлял исключения и Казахстан. Здесь позитивные изменения нашли преломление в целом ряде сторон экономической жизни.

Весьма симптоматичные признаки обнаруживались в ауле. Среди них можно указать, например, на то обстоятельство, что начиная со второй половины 20-х годов экономика казахского хозяйства стала демонстрировать усиливающуюся соподчиненность фактору товарно-денежных связей. На уровне тенденции, абстрагированной от строгих хозяйственно-структурирующих и социально-стратифицирующих характеристик, данный момент фиксируется довольно обширным комплексом прямых и косвенных свидетельств.

А представления эти в своей совокупности подводят к сугубо однозначному выводу, признающему наличие определенного прогресса в инфильтрации товарно-денежных отношений в сферу хозяйственных интересов аула. В качестве подтверждения можно вспомнить известные бюджетные обследования, проведенные в Уральской губернии Е.М.Тимофеевым или смешанные описания бюджетов аульно-сельских хозяйств Актюбинской Уральской и Кустанайской губерний, или бюджетно-описательные опыты, осуществленные в пределах однопроцентной выборки, адекватно отражавшей свойства генеральной совокупности из 2387 хозяйств, обследованных экспедицией Среднеазиатского университета в Алматинском уезде Джетысуйской губернии (1926 г.). Результаты анализа выявили существенно возросший объем рыночных связей казахского хозяйства, при котором денежная часть поступлений с рынка почти в пять раз превышала поступления по натуральному товарообмену (соответственно 82,6 и 17,4 %).

Аналогичную картину воссоздают материалы северной зоны. Изыскания 1927 года, охватившие относительно пространный массив казахских хозяйств южной части Омской губернии (выборка составила 3500 хозяйств), показали, что все они, так или иначе, включались в устойчивые контакты с рынком. Характерно также, что из расчета в среднем на одно хозяйство наблюдалось положительное сальдо товарных отношений: если приобретения на рынке составили эквивалент, равный 40,3 рублей, то величина товарного отчуждения выразилась в сумме 160,5 рублей [12].

Необходимо отметить, что в архивных фондах ЦГА КазССР встречаются разрозненные, статистически оформленные выдержки фрагменты необработанных крестьянских бюджетов. В отличие от многократно субъективизированных источников (а к таковым относятся и бюджетные обследования, так как они не раз подвергались извлечениям, различной методической и концептуальной обработке) здесь есть возможность обнаружить исходные, в основе своей первичные сведения, которые в ряде случаев обладают повышенной информационной отдачей. Признаки, указывающие на определенное распространение в казахском ауле атрибутов товарно-денежных отношений, в своем неявном виде содержатся и в других материалах, нуждающихся в логико-опосредованной интерпретации. Напомним, что большой их объем просматривается во всевозможных данных о внутриотраслевых пропорциях валовой и товарной продукции, динамике товарооборота, итоговых сводках о сельскохозяйственных заготовках, статистических обзорах по кредитным отношениям и т. п.

Так, через динамический ряд, выражающий погодовое движение процентного отношения товарной части продукции к валовой, рельефно прослеживается рост товарности в сельском хозяйстве, взятом как отрасль народнохозяйственной структуры. Действительно, сдвиги очевидны: в 1925-1926 годы товарный выход составил 35,7%, а уже в 1927-1928 годы более 40 %. Качественная эволюция наблюдается и на уровне дифференцированного среза с подразделением на животноводство и полеводство. Валовая продукция животноводства выросла с 244 700 тысяч рублей в 1925-1926 годы до 299 600 тысяч рублей в 1928-1929 г., а ее товарная доля соответственно с 54 924 тысяч рублей до 88 888 тысяч рублей, достигнув примерно 30%. По некоторым видам продукции товарный выход определялся в еще более ощутимых размерах. По шерсти он приблизился к 50 % [13].

Оценки, вытекающие по мере рассмотрения объемов валовой и товарной продукции животноводства, можно уверенно экстраполировать на казахские сельские структуры, так как на их долю приходилось более 85 % общего поголовья всех видов скота, учтенного плановыми органами республики в 1928-1929 года. Более сложных вычленений требуют статистические выкладки по полеводству, поскольку известно, что носителями, земледельческого хозяйственно-культурного типа в Казахстане выступали преимущественно крестьянские хозяйства деревни, станицы и кишлака. Тем не менее, и эти измерения могут вывести на косвенное обозначение динамики товарно-денежных связей казахских хозяйств, ибо во второй половине 20-х годов роль последних в земледелии достигла того «порога чувствительности», при котором уже улавливались функциональные взаимосвязи.

Как видно, посевы казахских хозяйств в 1929 году увеличились по сравнению с базовым 1920 года на 129%. При этом надо подчеркнуть, что развитие казахского земледелия сказалось не только на возрастании валового продукта полеводства -- оно стало активно участвовать в формировании его товарного сегмента. На это обстоятельство прямо указывают многочисленные отчеты тех лет, В одном из них, например, отмечалось: «В Актюбинском округе... наблюдается громадное расширение казахских посевов, за счет которых в значительной степени приходится отнести громадный рост хлебозаготовок». Подобные сведения дают повод к проведению некоторых параллелей между ростом товарности полеводства вообще и развитием товарно-денежных отношений собственно в ауле. Именно в этом смысле представляют интерес приведенные ниже данные по росту валовой и товарной продукции в полеводстве, которые могут быть прокомментированы и как определенное свидетельство оживления рыночных связей в среде казахских хозяйств.

За показателями товарности животноводства и полеводства проглядывает достаточно видимый образ товарно-денежных связей в казахском ауле. Этот же факт отражают данные о динамике заготовок сельскохозяйственной продукции государственными и кооперативными организациями (тысяч рублей).

В 1928 году только по четырем приведенным позициям было заготовлено сельскохозяйственной продукции на сумму более чем в 3 раза превышавшую уровень 1925 года. По другим видам заготовок физические объемы возросли еще более резко: по пшенице в 6, ржаным в 17, конскому волосу в 4 раза и т.д. Следует учитывать, что наряду с государственными и кооперативными организациями заготовительными операциями занимался частный сектор. В 1927-1928 года его доля в заготовках шерсти составила 15%, мяса 41 и т. д. Отмеченное обстоятельство расширяет масштабы заготовок, существенная часть которых приходилась на казахские хозяйства, способствуя их втягиванию в сферу товарно-денежных связей. В этом же направлении оказались действенными мероприятия по государственной контрактации. В 1928-1929 годы по ее линии на заготовку лишь шерсти и каракуля в казахские хозяйства было направлено авансов на сумму около 3 млн. рублей, что можно рассматривать как еще один штрих к представлениям о товарно-денежных связях в ауле.

На вопрос об интенсивности процессов обращения немалый свет проливают материалы, фиксирующие движение товарооборота. Однако содержащаяся здесь информация как бы снимает стратифицированность товарного спроса и предложения, поскольку носит широко обобщенный характер и представляет весь контингент участвовавших в торговых сделках контрагентов. Применительно же к нашему аспекту требуется конкретизация по поводу собственно аульных хозяйств. И хотя поиск таких данных оказался малоэффективным, все же можно восполнить образовавшийся пробел за счет многочисленных сведений по ярмарочной торговле, которая по самой своей сути была ориентирована на специфику сельскохозяйственного производства в ауле с его территориальной рассредоточенностью, сезонным поступлением товарной массы и ее нестабильным объемом, удаленностью от рынков сбыта и транспортных коммуникаций [14].

В самом деле, ярмарки как форма организации торговли оптимально соответствовали ритмо-режимным традициям хозяйственной жизни общинных структур. Превращаясь на время в стационарные центры рыночных контактов, они привлекали значительные массы казахских хозяйств. Об одной из таких ярмарок в то время писалось: «...Куяндинская ярмарка притягивает к себе кочевников даже из самых отдаленных углов. Небольшой пикет Куянды на этот месяц превращается в огромный «джайляу», покрытый на десятки километров юртами и стадами. На ярмарке можно встретить целые аулы Прибалхашье и соседних кочевых районов Акмолинской и Джетысуйской губерний и уездов Семипалатинской губернии. Съезд казахов на ярмарку в среднем за последние годы определялся в 35-40 тысяч человек».

Статистика товарооборота ярмарок была в рассматриваемые годы весьма динамична. Например, по упоминавшейся Куяндинской ярмарке в 1928 году объем продаж в 48 раз превысил уровень 1923 года. В целом же оборот краевого ярмарочного торга в 1928 года составил 17 462 313 рублей, что для тех условий было немало. А ведь помимо краевых ярмарок в 20-е годы работало несколько десятков ярмарок губернского и местного значения. Коррекция на локальные рынки, несомненно, потребовала внесения поправок в сторону увеличения итоговых сумм, так как почти на всех ярмарках явно преобладала тенденция к увеличению объемов торговых операций. Важно также учитывать, что ярмарками не исчерпывалась вся обменная инфраструктура в Степи. Например, в таких округах, как Актюбинский, Джетысуйский, Адаевский, на ярмарочный торг приходилось 23% сельского товарооборота, в Семипалатинском 14, в Сырдарьинском 10.

Заметное оживление происходило на денежном рынке, то есть в сфере кредитных отношений. В 1927-1928 годы инвестиции только по линии сельскохозяйственного кредита составили 17 548 тысяч рублей против 7 481 тысяч рублей в 1925-1926 годы. Возросло количество аульных хозяйств, включившихся в систему организованного кредита. На начало июля 1925 года в КАССР насчитывалось около 100 казахских и 67 смешанных кредитных сельскохозяйственных товариществ, которые объединяли 22 758 хозяйств. На 1 октября 1927 года уже 102 379 жителей аула являлись членами кредитной кооперации. Однако наиболее значительная часть казахских хозяйств вынужденно пользовалась «услугами» неорганизованного денежного рынка, где кредиторами выступали торговцы-посредники, ростовщики, зажиточные и байские хозяйства.

Уже в 1923-1924 окладном году, когда в качестве переходной меры стала практиковаться смешанная (натурально-денежная) форма уплаты сельхозналога, казахские хозяйства предпочитали сдавать его исключительно денежным эквивалентом. Эта тенденция еще более закрепилась в 1924-1925 годы после окончательной замены натурального исчисления и взимания налога денежным [15].

Материалы совещаний Краевой налоговой комиссии, и которых участвовали представители наркоматов земледелия, продовольствия, финансов, органов статистики, показывают, что в ряду доводов в пользу распространения на скотоводческие и скотоводческо-земледельческие районы денежной формы налога - наибольшую силу возымели причины организационно-технического свойства. В частности, была принята во внимание налоговая практика 1922-1923 годов, когда издержки по взиманию, хранению и транспортировке натурального налога нередко достигали половины всей его стоимости.

Тем не менее, при всем этом было бы ошибочным утверждать, что побудительные мотивы этого шага не выходят за рамки утилитарно-обыденного объяснения. Коммутация налога процесс независимый от директивно-волевых решений и объективно может состояться лишь при наличии определенного уровня развития товарно-денежных отношений. Этот императив не утрачивает силы и в условиях направляемой эволюции форм налогообложения. В силу данной аксиомы правомерно провести некоторые параллели между фактом перехода к денежному налогу и констатацией в ауле товарно-денежных связей.

Подводя некоторый итог, согласимся с теми авторами, которые склонны видеть в казахском ауле 20-х годов процесс оживления товарно-денежных связей. Однако суть дела отнюдь не исчерпывается: этим моментом и простирается на более сложный и противоречивый план, поскольку отдельные исследователи идут в своих исканиях дальше, считая возможным выдвинуть на последующий этап познавательной процедуры постановку вопроса о товарном производстве в ауле. И все же этот вопрос требует более тщательного изучения в рамках конкретно-исторического контекста.

Надо заметить, что выдвинутая проблема имеет относительно давнюю традицию, уходящую в историографию еще 20-х годов. Тогда изучение казахского аула обусловливалось не столько научно-познавательными целями, сколько насущными потребностями практики социалистического строительства и необходимостью поиска эффективных регулятивов социально-экономических процессов.

В исследованиях истории, базирующихся исключительно на самостоятельном анализе и собственном видении материала, к таковым, следует отнести работы известного исследователя П.Г. Галузо. В целом ряде их уверенно ставится вопрос о товаризации казахского хозяйства. Причем этот процесс усматривается даже в ауле кануна Октября. Так, в одной из статей, посвященных этому периоду, выражается мысль о том, что казахское хозяйство становится мелкотоварным. Основанием для такого заключения послужили структурные пропорции, прослеживающиеся в бюджетах средних хозяйств, в частности, нарастающее преобладание денежной их части над натуральной. Выстроенный в таком ключе анализ степени функциональности товарных отношений в ауле подводит далее автора к выводу, что «большая, если не подавляющая, часть крестьянских хозяйств уже настолько глубоко была связана с рынком, что закон капиталистической дифференциации крестьянства стал для них основным законом» [16].