Концепция Москва-Третий Рим

Во второй половине XV века вся Русская земля составила две большие государственные группы земель - восточную под управлением Московских самодержцев и западную под властью литовско-польского правительства. Русская Церковь тоже разделилась на две митрополии - Московскую и Киевскую. Политическое торжество Москвы совпадает по времени с первым большим кризисом в сознании Русской Церкви - и этим кризисом глубоко отмечено. Это соблазн Флорентийской унии и катастрофа падения Константинополя в 1453 г. Русским сознанием оба события были восприняты, как апокалиптическое знамение, как страшный обрыв в истории Православия. Учителя и наставники оказались изменниками Православия и за это подверглись «агарянскому плену». Зависимость от слабевшей и своей слабостью развращавшейся Византии становилась все менее оправданной фактами, все более тягостной. Еще в начале XV века Московскому Великому князю приходилось выслушивать уроки византийской теократической теории, образец которой мы находим в послании Константинопольского патриарха Антония Великому князю Василию Дмитриевичу.

Мы знаем уже, как глубоко отразилась эта теория в истории южнославянских империй, буквально «завороженных» теократической мечтой. Законопослушная Русь веками принимала ее без оговорок, хотя и пыталась иногда ослабить свою церковную зависимость от Константинополя. А если прибавить к этому, что под влиянием тяжелой действительности, монгольской неволи, общей разрухи, к концу XIV века на Руси усиливались эсхатологические настроения, ожидания конца мира, то, очевидно, падение Империи, измена греков и, особенно, место во всех этих событиях Москвы, приобретало новое значение. До этого времени Византия была «мерилом Православия»: русские могли спокойно строить церкви и монастыри, молиться Богу, развивать свое государство: за всем этим всегда стояла гарантия вселенского византийского Православия, несомненность его авторитета. Но теперь исчезло именно мерило, рухнул авторитет: «На месте святем, сиречь в соборней и апостольстей Церкви Константина града теперь уже мерзость и запустение». И вот несомненным стало, что священная миссия Византии перешла теперь к Москве, теократическая мечта Востока нашла себе новое воплощение. Уже суздальский иеромонах Симеон, очевидец Флорентийского падения греков, писал: «В Руси великое православное христианство боле всех» и московского князя величал «благоверным, христолюбивым и благочестивым истинным православным великим князем белым царем всея Руси» [6, 53]. Нелегко было зачеркнуть исторический авторитет греков. Неизмеримо труднее - преодолеть канонический авторитет матери-Церкви... История скрупулезных страданий русской канонической совести в вопросе о самостоятельном поставлении митрополита Ионы (1448), что было равносильно началу автокефалии, представляет одно из выдающихся свидетельств русской канонической добросовестности. Столь же добросовестно выстрадана была великим князем Василием Васильевичем неожиданно свалившаяся на него крайне ответственная задача: стать на страже православия, которое пошатнулось в самом его святилище Цареграде и грозило таким образом исчезнут во всем мире... Падение Константинополя оказалось апокалиптическим знамением и свидетельством. Много лет позже Курбский писал «яко разрешен бысть Сотона от темницы своей». Русский религиозный «мессианизм», действительно, рождался в эсхатологическом напряжении, в смущении и тревоге. Но события «оправдывали» его. В 1453 г. пал Константинополь. В 1472 году Иоанн III вступил в брак с племянницей последнего византийского императора - и двуглавый орел Империи законно зареял над Москвой. Наконец, 1480 г. ознаменовался окончательным освобождением от татар. Еще раз подтверждалась схема византийских историков о странствующем Царстве. Ведь ветхий Рим поколебался в Православии и Царство перешло в Новый. Не наступило ли время нового его передвижения - в Москву? Так родилась теория Москвы - Третьего Рима, главным «идеологом» которой был учительный старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей. По его посланиям к великим князьям Василию III и Иоанну IV, - Церковь православная, как апокалиптическая жена, сначала бежала из старого Рима в Новый - «...но ни тамо покоя обрет, соединения ради с латынею на осьмом соборе. И оттоле Константинопольская Церковь разрушися в попрание»... Царство же... «паки в третий Рим бежа, иже есть в новую великую Русию... Вся христианская царства снидошася в твое едино: яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти; твое христианское царство инем не останеся... Един ты во всей поднебесной христианом царь».

В политической концепции «Москва - Третий Рим» исследователи давно ищут своеобразие отечественной истории, основанной на византийской, религиозно-государственной парадигме. Строительство Московского царства как царства особой харизмы с мессианистическими устремлениями, как последней «священной империи», обусловило глубокую эмоционально-религиозную доминанту, в развитии русского сознания. В историософии старца Филофея возникла идея окончания на Москве «всемирного переноса империи» (translatio imperii). Эсхатологизм проходит через всю концепцию Филофея. Вся теория строго выдержена в эсхатологических тонах и категориях. Схема взята из византийской Апокалиптики: смена царств или, вернее, образ странствующего Царства. «Царство или Град в скитании, пока не придет час бежать в пустыню». В этой схеме два аспекта: апокалиптика и хилиазм. В русском восприятии первичным и основным был апокалиптический аспект. Образ Третьего Рима обозначается на фоне надвигающегося конца - «по сем чаем царство, ему же несть конца». И Филофей использует апостольское предостережение «приидет же день Господень яко тать в нощи». Чувствуется сокращение исторического времени, укороченность исторической перспективы. Если Москва есть Третий Рим, то и последний, то есть наступила последняя эпоха, последнее земное царство, конец приближается. «Твое христианское царство инем не останется». С тем большим смирением и великим опасением подобает блюсти и хранить чистоту веры и творить заповеди. В Послании к великому князю Филофей именно предостерегает и даже грозит, но не славословит. Эта апокалипсическая схема была вторично использована и перетолкована официальными книжниками в панегирическом смысле, послание превращается в своеобразную теорию официозного хилиазма. Если забыть о Втором Пришествии, тогда уже совсем иное означает утверждение, что все православные царства сошлись и совместились в Москве. Таким образом, Московский Царь есть последний и единственный, а потому всемирный Царь. Третий Рим заменяет, а не продолжает Второй. Ведь задача не в том, чтобы сохранить и продолжить византийские традиции, а в том, чтобы заменить и повторить Византию, построить новый Рим взамен прежнего, павшего и падшего. В объяснении падения Константинополя говорится об «агарянском плене». Отсюда постоянная опасность для чистоты греческой веры и острая настороженность и недоверчивость в отношении к грекам, живущим «в области безбожных турок поганского царя». Так происходит сужение православного кругозора. Возникает опасность подмены вселенского церковно-исторического предания преданием местным и национальным. Постепенно и довольно быстро падает не только авторитет Византии, но угасает интерес к ней.

Одной из самых распространенных ошибок в трактовке концепции «Третьего Рима» является сведение «Третьего Рима» ко второму Константинополю, отождествление этих понятий. Истоки концепции находились в «Изложении» Зосимы в наименовании Москвы новым «Градом Константина», который титуловал себя «новым Римом».

Если бы у Филофея речь шла только о «византийском наследии», об усвоении византийского опыта, политического, идеологического, религиозного, культурного, то вполне достаточно было бы понятия «Второй Константинополь», этим можно было бы и ограничиться. Сходство между Зосимой и Филофеем действительно имеется, но не в уподоблении Москвы Константинополю. Суть этого сходства в поисках более древней доконстантиновой традиции, с первоначальной христианской церковью. Если Зосима - хотя еще очень лаконично - устанавливает связь русской православной церкви с апостольским периодом, то есть началом распространения христианства, то Филофей создает литературную конструкцию, в которой истоки русской церкви возводит к эпохе императора Августа, к той эпохе, к которой относятся деяния и земная жизнь Христа.

Концепция Филофея имеет аналоги в том направлении политической идеологии, которая укоренят русскую государственность в Эпоху императора Августа, создав генеалогические легенды о происхождении от него рода русских князей (цикл «Сказание о князьях Владимирских»).

Рассуждения о причинах перемен («пременений») в судьбах стран и царств Филофей выводит концепцию недвижимого неразрушимого Ромейского царства. Цепь рассуждений такова: все прежние христианские царства прекратили свое существование, будучи попраны «неверными». И «великий Рим» и «Греческое царство» противопоставлены «нерушимому Ромейскому царству». В содержании первых двух этих понятий он разграничивает физические, материальные и духовные стороны. «Великий Рим» сохраняет свое физическое, материальное бытие, но души «латинян» пленены диаволом по причине опресноков (утеряна духовная сущность). Греческим царством владеют турки, но они не принуждают греков отступать от веры (сохранение духовной сущности). То есть ни одно из этих царств не сохранилось в полном объеме, будучи пленено либо физически, либо в духовном смысле. В противоположность этому существует некое «Ромейское царство неразрушимое», поскольку «Господь в римскую власть написася». Хотя эпоха Августа здесь не названа, она легко угадывается.

Многие христианские авторы представляют Римскую империю как державу, выполнившую роль или провиденциальную функцию в божественном христианском плане истории. Это мысль ярко выражена у Козьмы Индикоплова, утверждавшего, что Римская держава - «слуга Христова строения»: «Христу бо еще рождьмуся державу прият римское царство, яко слуга Христову строению… ее первое писание бысть при Августе кесари, внегде Христос родися и внегде в римскую землю и царство сеи изволи писатися и дань даати» [9, 23].

То, что наследует Россия, не есть не «первый Рим», ни «Греческое царство». Она наследует неразрушимое «Ромейское царство» непосредственно то Ромейское царство, в лоне которого Христианская церковь, и с которым связана история превоначального христианства. Оно не тождественно «Гречекому царству», но представляет собою более древнюю парадигму, «доконстантинову» традицию. «Ромейское царство», по Филофею, не парадигма власти, завоевания или экспансии, но держава, сопричастная земной жизни Христа, вместилище истинной христианской церкви; это не конкретное государственно-политическое образование, но функция, функция духовного характера, носителями которой могут быть различные государственные образования, и теперь им становится Россия.

Концепционным центром послания Филофея в последствии превращения эсхатологической концепции в идеологическую доктрину стали слова «о нынешнем православном царстве Василия III», названного единственным христианским царем и «броздодержателем» московской церкви с ее кафедральным Успенским собором, которая охарактеризована как «святая, вселенская, апостольская», «иже вместо римской и константянопольской». Очень важная формула «вместо константинопольской» присутствовала и в записи предложений Римского папы об учреждении Московской Патриархии. Утверждение Филофея о том, что московский престол уже замещает как константинопольский, так и римский, прямо направлено против этого предложения, так как этот престол уже является, по мысли автора, носителем данной функции. Формулировку «Москва - Третий Рим» породило следующее положение Филофея (в котором сама эта формулировка отсутствует): «Вся христианские царства приидоша в конец и снидошася в едино царство нашего Государя, по пророческим книгам, то есть Ромейское царство. Два убо Рим падоши, а третий стоит, а четвертому не быти» [9, 17]. Эти слова идут непосредственно за характеристикой «православного царства» Василия III «броздодержателя» московской церкви.

Что же такое «Третий Рим»? Если «Ромейское царство» - не только государственное образование, но и метафизическая функция, то «Третий Рим» - не столько город как таковой, сколько аллегорическая характеристика. Ведь и два Рима это не только и не столько два города - один в Италии, другой в Малой Азии; эти понятия также относятся и к империи, и к церкви. Точно также и «Третий Рим» - это не только Москва, но и Российское царство со столицей в Москве, русская православная церковь и кафедральный Кремлевский Успенский собор. Первой известной попыткой использовать концепцию «Третьего Рима» для определения московского престола является Предисловие к Пасхалии священника Агафона 1540 г.

Определение престола московского Успенского собора как первого престола русской церкви, а митрополии как Владимирской многозначительно, оно подчеркивает традицию перенесения, (translatio) религиозного центра, указывала на то, что Северо-Восточная Русь стала местом пребывания митрополитов с XIV, со времени митрополита Петра. Здесь сделана попытка конкретнее, чем у Филофея, связать концепции «Третьего Рима» с насущными нуждами русской церкви, с необходимостью утвердить права московских митрополитов. Конечно, ни концепция «Третьего Рима», ни Предисловие к Пасхалии 1540 г. не могли удовлетворительно разрешить вопрос о статусе русской церкви.

Да, церковь была практически автокефальной, но даже такой важный факт государственной жизни, как царское венчание великого князя Ивана IV, осуществленное в 1547 г. митрополитом Макарием, не рассматривалось, по-видимому, самой светской властью как акт, обладающий полной юридической силой и потребовалось санкционирование константинопольским патриархом и собором. Патриарх Иосаф прислал грамоту утверждающую Ивана IV «быти и именоваться царем» (датирована грамота 1560), специально указано, что акция, проведенная Макарием «не крепотвует; и не токмо митрополит или иный, аще есть, может как власть имать сие сотворити, но ниже патриарх ин, токмо предзаконие есть двум, римскому глаголю и константинопольскому». Это русский перевод XVII века, сохранившийся в «титулярниках», где четко сформулирована мысль о том, что право совершать подобного рода акции принадлежит лишь двум престолам. Русский перевод XVI века, включенный в официальный греческий статистический список, сделан таким образом, чтобы ослабить или затемнить текст о правомочности римского престола, наряду с константинопольским, в данном вопросе. И, скорее всего, сделано это специально.

Учреждение московского патриархата тоже произошло при участии константинопольского патриарха Иеремия II, в 1588 г. поставили первого русского патриарха. Московский собор 1589 г. возвел в патриархи митрополита московского Иова. Этот факт был одобрен двумя соборами Константинополя 1590 и 1593 гг. На соборе 1593 г. были изложены канонические основы создания Московской патриархии, его главе было определено пятое место среди вселенских патриархов.

Русская уложенная грамота 1589 г. вкладывает в уста Иеремия речь с изложением концепции «Третьего Рима»: ветхий Рим пал из-за аполлинариевской ереси; вторым Римом (то есть Константинополем) владеют безбожные турки, а великое Российское царство, Третий Рим, превзошло всех благочестием, собрав воедино все благочестивые царства.

На лицо один из ярких примеров использования концепции Филофея в идеологической и политической борьбе за автокефалию и национальное самоопределение. В летописи константинопольского собора 1593 г. упоминание «Третьего Рима отсутствует».

Таким образом, мы видим, как эсхатологическая концепция Филофея была переработана и переосмыслена в духе прославления Московского Царства как единственного православного государства.

Московская Русь стала осмыслять себя не больше не меньше как единственным и богоизбранным государством.

Заключение