Крымская война в исторических источниках и мемуарах

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

РЕФЕРАТ

Крымская война в исторических источниках и мемуарах

Введение

Актуальность темы. Проблема истоков Крымской войны является слишком захватывающей темой для обсуждения историков, тяготеющих к изучению несостоявшихся, но возможных сценариев прошлого. Дискуссии о том, была ли ей альтернатива, столько же лет, сколько самой войне, и конца спорам не предвидится. В значительной части исторической литературы достаточно традиционно рассматривается образ императора Николая I и эпоха его правления. А.М. Зайончковский (1862-1926), описывает Крымскую войну с помощью достоверных документов, фундаментально основывается на реальном ходе событий и без собственных выводов. Дегоев В.В. основе фактов и событий представлен ретроспективно-гипотетический анализ, претендующий на построение общей логической схеме. Австрийский посол в Константинополе барон Прокеш-Остен: «То, что по отношению к Турции принято называть восточным вопросом, есть не что иное как вопрос между Россией и остальной Европой». Тарле Е.В. считал, что целеустремленные старания новейшей английской (Темперлей, Гендерсон, Виллами), американской (Пурьир), французской и немецкой историографии исказить самую постановку вопроса о «виновниках» Крымской войны вынуждают коснуться и этой проблемы. Он отражает дипломатическую обстановку этого кровавого конфликта; как смотрели на эту войну представители различных общественно-политических течений в Западной Европе и России; каким рисовалось современникам внутреннее положение России в рассматриваемый момент. Автор работы предпочитает раскрыть данную тему с точки зрения е ее причин и уроков в исторических источниках и мемуарах.

Сегодня Россия находится в ситуации стратегического выбора, размышления об исторических альтернативах, оставляя надежду на отсутствие запрограммированных исходов в истории и современной жизни. Восточный кризис 50-х годов в истории международных отношений XIX века являлся репетицией империалистического раздела мира. Крымской войне предшествовал период сложного и неравномерного развития международных противоречий с фазами подъемов и спадов. Происхождение войны есть конфликт интересов с логикой, приближавшийся к закономерной развязке.

Целью данной реферативной работы является рассмотрение Крымской войны (Восточной) 1853-1856 годов в исторических источниках и мемуарах.

Историки, публицисты и исследователи о Крымской войне

Крымская война является одним из переломных моментов в истории международных отношений и в особенности в истории внутренней и внешней политики России.

Тарле Е.В. пишет, что эта война называется в исторической литературе на Западе и в России то «Крымской», то «Восточной войной». «Восточной» ее стали называть сначала на Западе. Для России ни Балтийское море, ни Дунай - вовсе не «восток», а запад; Таврический полуостров не «восток», а юг. Белое море не восток, а север. Поэтому под углом зрения русской географии название «Восточная война» - очень неточное название. Но и «Крымская война» - термин тоже неточный, потому что военные действия происходили не только в Крыму, и если это название у нас укоренилось, то лишь потому, что главные, в подавляющей степени наиболее важные военные действия разыгрывались именно в Крыму.

Соловьев С.М. в Записках пишет, что Николай I был непосредственным инициатором дипломатических заявлений и действий, поведших к возникновению войны с Турцией, не может быть, конечно, сомнений. Царизм начал и он же проиграл эту войну, обнаружив свою несостоятельность и в дипломатической области, и в организации военной обороны государства, страдавшего от технической отсталости и от общих последствий господства дворянско-феодального крепостнического строя. Однако война была агрессивной не только со стороны царской России. Турецкое правительство охотно пошло на развязывание войны, преследуя определенные агрессивные реваншистские цели - возвращение северного побережья Черного моря, Кубани, Крыма. Позднейшие деятели и откровенный Энвер-паша, и тонкий лукавец Ататюрк могли бы в некотором отношении назвать кое-кого из турецких дипломатов 1853-1856 гг. своими духовными предками. Война оказалась грабительской с обеих сторон, если судить по мотивам, руководившим «политикой далекого прицела» обоих противников.

Публицисты и историки Англии и Франции пишут (Henderson J.В., Ноseason J. С., Levasseur Е., Теmрerley Н.), что дипломатические, и военные выступления этих стран были продиктованы одним лишь желанием защитить Турцию от нападения со стороны России. Обе западные державы имели в виду отстоять Турцию, и поддерживали ее реваншистские мечтания исключительно затем, чтобы с предельной щедростью вознаградить себя (за турецкий счет за эту услугу и не допустить Россию к Средиземному морю, к участию в будущем дележе добычи и к приближению к южноазиатским пределам.

Н.К. Лебедева. полагает, что когда русские ушли из Молдавии и Валахии и уже речи не могло быть об угрозе существованию или целостности Турции, союзники напали на Одессу, Севастополь, Свеаборг и Кронштадт, на Колу, Соловки, на Петропавловск-на-Камчатке, а турки вторглись в Грузию. Британский кабинет уже строил и подробно разрабатывал планы отторжения от России Крыма, Бессарабии, Кавказа, Финляндии, Польши, Литвы, Эстонии, Курляндии, Лифляндии. Вдохновитель всех этих планов, «воевода Пальмерстон», иронически воспетый в русской песенке, «в воинственном азарте… поражает Русь на карте указательным перстом», а его французские союзники уже начинают сильно беспокоиться, наблюдая рост аппетита увлекающегося милорда. Такова картина настроений союзников во всю вторую половину войны.

Хендерсон Дж.Б. пишет с уважением к Пальмерстону, что он был хорошим англичанином, работающим для национальных целей… Его национализм был не принципом, а страстью, со всем тем хорошим и дурным, что происходит от страсти». Kinglakе A.W., Ноseason J.С., Bouлt-Willaumez, Puryear V.J., Вright J. умалчивают о безудержно захватнических планах Пальмерстона, Наполеона III, подоспевшего к дележу добычи австрийского министра Буоля, уже направлявшегося на Тифлис Омер-паши.

Говоря о роли русского правительства, русской дипломатии, русского политического и военного правящего механизма в истории Крымской войны, царизм начал и проиграл эту войну. Инициативная роль Николая I в обострении восточного вопроса в 1853 г. после январских разговоров царя с сэром Гамильтоном Сеймуром не подлежит сомнению, как не подлежит оспариванию захватнический характер войны против Турции, которую начал царь, отдав приказ о занятии русскими войсками Молдавии и Валахии в июне 1853 г.

Чернышевский Н.Г. писал, что заинтересованность крупных землевладельцев крепостнической империи в расширении и обеспечении экспортной торговли на южных и юго-восточных границах России, на Балканском полуострове, на всем турецком Леванте была фактом очевидным и совершенно неоспоримым. Предприятие облегчалось некоторыми складывавшимися обстоятельствами: преувеличивалось значение фактора вероисповедания болгар, сербов, греков, сирийцев, молдаван и валахов, т.е. большинства населения тогдашней Турецкой империи, порождало и крепило в этом населении мысль о помощи и защите против возможных турецких насилий и притеснений; общность славянского происхождения сербов и болгар с русским народом обещала России деятельную поддержку в предстоявшей борьбе.

До революции 1848 г. расчеты на православных славян осложнялись: Австрия, столь необходимая Николаю для успешной борьбы против революционных движений и прогрессивных стремлений во всей Европе, враждебно смотрела на русские поползновения в установлении культурной связи с балканскими славянами, боясь глубокого проникновения России, грозившего целости Габсбургской державы. Но после 1848-1849 гг. Николаю представлялось, что с Австрией и ее настроениями и противодействием особенно считаться не приходится. Представление Николая о том, что революционные события, потрясавшие Европу в 1848-1849 гг. и окончившиеся в очень значительной степени, как он воображал, только благодаря его вмешательству, надолго обессилили все европейские державы, кроме Англии. Итак, нужно было лишь сговориться с Англией, дать ей отступного, чтобы не мешала. Расчеты Николая оказались с самого начала глубоко ошибочными в недооценке сил и возможностей тех западноевропейских стран, которые могли оказаться в союзе с Турцией, что на самом деле и случилось.

Маркс К. и Энгельс Ф. писали, что опасность грозила с трех сторон, от трех держав, которые непременно должны были встать на пути русской дипломатии, как только окончательно выяснится характер намерений царя относительно Турции, - со стороны Англии, Франции и Австрии. Но Николай, проявлявший известную осторожность в течение всего своего царствования в делах Ближнего Востока и считавшийся с прямым или скрытым противодействием этих трех держав, к моменту, когда в январе 1853 г. он внезапно решил открыть свои карты перед Гамильтоном Сеймуром, совершенно сознательно перестал принимать в расчет Францию и Австрию и убедил себя в том, что для достижения своих целей ему следует лишь полюбовно сговориться с Англией, согласиться на компенсацию в ее пользу за счет владений той же Турции, и тогда ни Франция, ни Австрия и никто вообще в Европе и голоса не посмеет подать против соглашения самой могучей сухопутной державы с самой сильной державой морской. В этом расчете были три непоправимые ошибки: относительно Англии, относительно Франции и относительно Австрии.

Англия не пошла на царские предложения не вследствие бескорыстного желания «спасти» Турцию, как об этом лгали в 1853-1856 гг. ее дипломаты и продолжают лгать ее историки. Предложения царя показались кабинету Эбердина, в котором наибольший вес имел голос Пальмерстона, явно невыгодными и опасными. Утверждение влияния России в Молдавии, Валахии, Сербии, Болгарии, Греции, переход в ее руки проливов и Константинополя слишком мало компенсировались приобретением Египта и Крита и даже всего Архипелага, хотя о нем пока и речь еще не заходила. А кроме того, разложение Турецкой империи влекло за собой рано или поздно переход части или всей Малой Азии, сопредельной с Кавказом, в русские руки. Решительный отказ Англии последовал немедленно.

Вторая ошибка в расчетах Николая, не менее губительная, касалась предполагавшейся позиции Франции в предстоящей борьбе. Николай, как и правящие круги России, привык к мысли, что после падения наполеоновской империи ни одно французское правительство не хотело бы вести агрессивной политики против России и не могло бы это сделать, если бы даже и пожелало. В особенности царь удостоверился в слабости французских военных сил за время царствования Луи-Филиппа. Еще в первые недели после внезапного июльского государственного переворота 1830 г. Николай носился с мыслью о вооруженной интервенции, посылал Орлова в Вену, Дибича в Берлин, наводил справки при дворах, но очень уж скоро (даже еще до начала ноябрьского восстания в Польше) отказался от мысли о восстановлении династии Бурбонов. Но когда Луи-Филипп утвердился на престоле и когда он, мнимый «король баррикад», стал всячески угождать царю и доказывать своим поведением, что очень хотел бы, подобно прочим европейским малым и большим державцам, опереться на николаевскую Россию в борьбе против республиканцев и социалистов, то Николай совсем перестал с Францией считаться. Февральская революция, низвергшая ненавистного царя Луи-Филиппа, тем не менее испугала его, и только после поражения рабочих в страшные июньские дни 1848 г. царь окончательно успокоился.

Как писал Сталин И.В. хребет революции сломлен, но и Кавеньяк, и избранный 10 декабря 1848 г. президентом принц Луи-Наполеон Бонапарт и не подумают бороться с ним, всемогущим борцом против революции, бдительным стражем порядка! Пришло и 2 декабря 1851 г., встреченное с восхищением в Зимнем дворце. Ночной налет, покончивший со Второй республикой, молодецкий расстрел генералом Сент-Арно безоружной толпы зрителей на больших бульварах - все это очень понравилось царю. И хотя дальше последовали некоторые неприятности и принц-президент предпочел переехать из Елисейского дворца в Тюильри и принять, к неудовольствию царя, императорский титул, это не причиняло особого беспокойства. Ясно, что новый император озабочен внутренними делами, что у него забот по горло и что этих забот об укреплении престола хватит на много лет. Где уж тут пускаться во внешние войны из-за далекого Константинополя! Военные силы нового императора после всех этих потрясений, пожалуй, еще меньше заслуживают серьезного учета, чем силы Луи-Филиппа.

Соловьев С.М. В Записках писал, что Николай и его канцлер Нессельроде успокаивали себя надеждой, что «никогда Наполеон III не вступит в союз с англичанами», смертельными врагами его дяди, Наполеона I. На всю фантастичность подобных надежд глаза царской дипломатии раскрылись слишком поздно. В том-то и дело, что после торжества реакции во Франции Луи-Наполеон гораздо меньше нуждался в поддержке северного «жандарма Европы», чем король Луи-Филипп, а после окончательного поражения чартизма и при улучшившейся торгово-промышленной конъюнктуре Николай I в 1853-1854 гг. стал гораздо менее нужен Эбердину, чем в 1844 г., когда он с распростертыми объятиями и умильными комплиментами был принят в Виндзоре Викторией и тем же лордом Эбердином.

Наиболее неожиданным и поэтому крайне болезненно переживавшимся оказался провал расчетов и надежд царя и Нессельроде на Австрию. Тарле Е.В. задается вопросами на этот счет: Давно ли австрийский фельдмаршал Кабога валялся в ногах у князя Паскевича, умоляя его спасти Австрию от полной гибели? Давно ли юный император Франц-Иосиф публично, на торжественном приеме в Варшаве, изогнувшись в три погибели, целовал руку царя, вымаливая помощь против венгерской революции?

Николай открыто заявлял, например, английскому послу Гамильтону Сеймуру, что он Австрию даже и во внимание не принимает при обсуждении вопроса о Турции. Осмелится ли она перечить своему благодетелю, своему «бескорыстному» другу и спасителю? Нессельроде уверял, что не посмеет. Нессельроде сорок лет подряд уверял сначала Александра I, а потом Николая I, что истинный монархический дух крепок только в Австрии и России и никогда эти две державы не могут идти розно, потому что это было бы только на руку «субверсивным элементам», революционерам всех национальностей и прежде всего полякам. Но и помимо всего, ведь Николай помнил, что в 1849 г. немногочисленные венгерские инсургенты жестоко колотили австрийскую армию почти всюду, где они ее встречали. Значит, говорить о возможности для Австрии выступить против России не приходится, даже если бы у австрийского императора хватило коварства и неблагодарности подписать такой приказ. Значит, со стороны Австрии никаких осложнений ожидать нельзя, и все обстоит благополучно.

Так, Маркс К. и Энгельс Ф. пишут, что Царь и тут игнорировал факты, имевшие решающее значение. Уже отторжение от Турции Бессарабии в 1812 г. и усилившееся влияние России в Молдавии и Валахии в 1829 г., после Адрианопольского мира, тревожили Австрию. Эти события наносили немалый ущерб ее торговым интересам на Дунае, лишали ее дешевого и всегда обильного резерва хлеба и сельскохозяйственных продуктов и сокращали восточный рынок сбыта товаров. А помимо этих серьезных экономических причин, существовали политические соображения, поселявшие в правящих сферах венского двора и кабинета большую тревогу. Присоединение в том или ином виде к Российской империи Сербии, Болгарии, Молдавии, Валахии, Галлиполи с Константинополем грозило Австрии обхватом русскими силами с востока, с севера, с юго-востока и с юга и потерей политической самостоятельности. Мало того, славянские народы самой Австрии - чехи, словаки, хорваты, русины, поляки - не могли бы остаться покорными верноподданными Габсбургского дома при таких переменах, и Австрийской империи грозил бы распад. Меттерних всегда этого боялся, его преемник Шварценберг - также, преемник Шварценберга по управлению министерством иностранных дел - тоже.

Из переписки Николая с Францем-Иосифом, в газете Neue Freie Presse, 1924, автор доктор Кораний читаем, что эта внезапная (для него) «измена» Австрии была так опасна, что царь сделал все, что мог, пошел на жертвы, о которых вовсе никогда раньше и не помышлял, лишь бы оградить себя от флангового удара со стороны австрийской армии. В то самое время, когда славянофилы выражали радостные надежды и предчувствия грядущего освобождения славян от турок, от австрийцев и уже наперед восхищались торжеством православия над католицизмом в вековой борьбе за «славянскую душу», Николай I писал Францу-Иосифу 30 мая 1853 г.: «Я бы желал, чтобы, когда я займу княжества (Молдавию и Валахию), ты сделал бы то же самое с Герцеговиной и Сербией». Но ничего из этого не вышло. Было уже слишком поздно. Франц-Иосиф, взвесив выгоды и невыгоды подобной комбинации, за которой последовали бы репрессалии со стороны Наполеона III, отказался от подарка и не стал на сторону царя. «Переписка Мейендорфа», хранившаяся до революции в его родовом замке, была опубликована лишь в 1923 г. Царское правительство начало и вело эту войну, находясь во власти самых губительных заблуждений и теша себя иллюзиями, обманываясь и относительно своей силы, и относительно силы врагов, и относительно надежности и преданности «друзей».

Общественное мнение в Западной Европе в своем отношении к завязавшейся кровавой борьбе резко разделилось на два лагеря. Николаю и официальной России сочувствовало небольшое меньшинство - консерваторы всех мастей: аристократия Австрии, Пруссии, Швеции, Дании, Голландии, Испании, всех государств Италии, кроме Сардинского королевства. В Англии и Франции реакционеры сожалели, что их странам приходится воевать против слишком зарвавшегося жандарма Европы, но, конечно, желали все-таки полной победы своим правительствам. Подавляющее большинство буржуазного класса, представленное конституционно-либеральными течениями и партиями, определенно ненавидело Николая и в Австрии, и в Германии, и во всех других странах как главу и самый могущественный оплот всеевропейской реакции, как решительный тормоз всякого прогресса. О либеральной буржуазии Англии и Франции нечего, конечно, и говорить. Представители только что побежденных революционных партий, республиканцев и социалистов, повсеместно твердо верили в будущее поражение николаевской России, заранее горячо его приветствуя.

Горячо желали поражения реакционного царизма основоположники марксизма. Маркс и Энгельс страстно интересовались Крымской войной и следили за военными событиями, хотя им приходилось пользоваться скудными и часто лживыми корреспонденциями английских газет с театра военных действий, потому что никаких иных источников фактической информации о войне в 1853-1856 гг. у них долгое время не было. Удивительно, как им часто удавалось прекрасно разбираться в клубке противоречий, вымыслов, сознательных и бессознательных извращений и фактических ошибок, которые в этом «патриотическом» газетном материале были таким характерным явлением.

Французская пресса, либо бонапартистская в подавляющем большинстве, либо задавленная свирепой цензурой, прочно утвердившейся после переворота 2 декабря 1851 г., была еще несравненно хуже английской, и ею Маркс и Энгельс пользовались лишь в очень редких случаях. Для Маркса и Энгельса восточный вопрос не был неожиданностью. Когда Николай сколько-нибудь успокаивается касательно революционных движений в Европе, он стремится в том или ином виде поднять вопрос о разделе Турции. Во-вторых, Маркс и Энгельс были убеждены, что ни Англия, ни Австрия не могут равнодушно смотреть на тот экономический ущерб и те политические опасности, которые грозят их интересам, если «петербургский деспот» станет султаном в Константинополе и присоединит к своим владениям Балканский полуостров и Малую Азию. Маркс и Энгельс, давшие такой глубокий, исчерпывающий анализ 2 декабря 1851 г., никогда не испытывали отчаяния после гибели французской республики, какое пережили многие другие представители европейской революционной общественности (Герцен). Потому что они уже очень скоро, в 1852 и начале 1853 г., почувствовали, что оба самодержца - петербургский и парижский, старый «жандарм Европы» и новый жандарм Франции - непременно столкнутся и что речь идет вовсе не о ключах от Вифлеемского храма и не о том, какая должна быть в этом храме водружена звезда - католическая или православная. Речь идет об экономических интересах французской буржуазии на Леванте, требовавших спасти Турцию от гибели, и о династических выгодах самого Наполеона III, о возможности покрыть «военными лаврами» новую империю, взять реванш за 1812 год и, главное, воевать в союзе с Англией и, может] быть, также в союзе с Австрией, т.е., значит, с максимальными шансами на победу.

Но не у всех представителей европейской революционной мысли хватало прозорливости и последовательности, чтобы, подобно Марксу и Энгельсу, в течение всей войны с удовлетворением отмечавших дипломатические и военные неудачи царизма, в то же время правильно оценивать по достоинству и таких «друзей прогресса», как Пальмерстон, активнейший представитель наиболее алчных и воинствующих слоев крупной английской буржуазии, или как Наполеон III, ставленник реакционных кругов города и деревни, и т.п. То, что речь идет не о «защите» Турции, но о споре из-за добычи между хищниками, которым не удалось договориться о «полюбовном» разделе этой страны и которые опасаются главным образом лишь того, как бы кому-либо не перепало при разделе больше, чем другим, - Марксу и Энгельсу было вполне ясно. Их замечательный публицистический талант необыкновенно ярко проявлялся, когда им приходилось язвительно обличать все лицемерие этих мнимых благородных защитников Турции и борцов за Европу вроде Наполеона III, или Пальмерстона с Викторией, или генерала Сент-Арно, прославившегося тем, что он удушал дымом загнанных в пещеры несчастных арабов при завоевании Алжира французами. Очень характерно, что Маркс и Энгельс сквозь густую мглу шовинистических выдумок англичан и французов распознавали и отдавали должное упорству и храбрости русских войск, так блестяще и так долго. отражавших яростные атаки прекрасно вооруженного и многочисленного неприятеля.

Изучение статей и корреспонденции Маркса и Энгельса показывает замечательную остроту и тонкость аналитического ума обоих мыслителей. Их анализ сплошь и рядом отметает прочь густой слой лжи английских корреспондентов и умеет подводить поближе к правде. Особенно ярко это проявлялось, когда Марксу и Энгельсу приходилось сталкиваться с систематическим замалчиванием русских военных подвигов. Например, как правильно они оценили русскую победу 6 (18) июня 1855 г., когда осажденные блестяще отбили неприятельский общий штурм.

Представители русской политической мысли больше всех волновались по поводу событий начала войны славянофилы. Одни из них искренно восторгались демагогически пущенной в оборот правительством идеей «освобождения славян», другие бредили завоеванием Царьграда, третьи все же считали (особенно с середины 1854 г.), что николаевщина не может не проиграть войны. Конечно, никто из них никогда и не думал, что Англия и Франция в самом деле «защищают» Турцию. И в этом они были совершенно правы. По существу дела к вопросу об «освобождении» славян Николаем I, как и к вопросу о «защите независимости Турции» Пальмерстоном и Наполеоном III, применима формула Ленина, высказанная им по поводу разговоров об освобождении и защите «малых наций» при взрыве войны 1914 г.: «Самым распространенным обманом народа буржуазией в данной войне является прикрытие ее грабительских целей «национально-освободительной» идеологией. Англичане сулят свободу Бельгии, немцы - Польше и т.д. На деле… это есть война угнетателей большинства наций мира за укрепление и расширение такого угнетения». И буржуазия Англии и Франции и дворянско-феодальная русская монархия в 1853-1854 гг. стремились лишь прикрыть обманными фразами своекорыстные цели. Нелогичность славянофилов заключалась лишь в том, что они долго не желали признать, что Николай Павлович столь же «искренно» печется о свободе славян, как Наполеон III я Пальмерстон о независимости Турции. Многие из славянофилов тогда считали все-таки николаевщину злом, совершенно непереносимым.

Славянофил А.И. Кошелев пишет в своих изданных за границей воспоминаниях: «Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для нее и полезнее того положения, в котором она находилась в последнее время. Общественное и даже народное настроение, хотя отчасти бессознательное, было в том же роде».

Вера Сергеевна Аксакова была настроена глубоко пессимистично к концу войны: «Положение наше - совершенно отчаянное, - писала она и признавала николаевщину более страшным врагом России, чем внешнего неприятеля. - Не внешние враги страшны нам, но внутренние, наше правительство, действующее враждебно против народа, парализующее силы духовные». И по поводу смерти Николая эта умнейшая из всех детей Сергея Аксакова находит строки, почти совпадающие с герценовскими. Герцен радовался, что это «бельмо снято с глаз человечества», а Вера Сергеевна пишет: «Все невольно чувствуют; что какой-то камень, какой-то пресс снят с каждого, как-то легко стало дышать…»

Иван Киреевский скорбел искреннее и глубже, чем всегда неколько актерствовавший Хомяков, и прямо заявлял Погодину, что если бы не крымское поражение, то Россия «загнила бы и задохлась». Да и сам Погодин, поклонник самодержавия, перестал мечтать о Константинополе и заговорил в своих «Записках» и речах в тоне либерального негодования на николаевщину, потерпевшую поражение.

К концу войны славянофильская «оппозиция» решительно переставала удовлетворять даже самых умеренных, самых аполитичных людей, бывших до той поры довольно близкими к ней. «Давно уже добирался я до этого вонючего, стоячего болота славянофильского. Чем скорее напечатаете мою критику, тем лучше; чтоб не дать много времени существовать такой дряни безнаказанно, надо скорее стереть ее с лица земли», - в таком тоне писал о книге К.С. ксакова известный ученый, филолог Буслаев 10 июня 1855 г. издателю «Отечественных записок» А.А. Краевскому. А спустя некоторое время он, разгромив также Хомякова, пишет: «Нынешнее лето… мне посчастливилось поохотиться за славянофильской дичью. Думаю, что мои две критики, одна за другой, несколько всколышат это вонючее болото, которое считали глубоким только потому, что в стоячей тине не видать дна». Официальная пропаганда идеи «освобождения» балканских славян и близкая к ней в некоторых отношениях славянофильская программа вызывала в представителях тогдашнего западничества еще большее раздражение, чем в людях типа Буслаева.

С.М. Соловьева в литературных и ученых кругах Москвы и Петербурга в конце 40-х годов причисляли к западническому лагерю, хотя он был одинаково близок и с Грановским, и с Кавелиным, и с Хомяковым. На самом деле он не принадлежал ни к тому, ни к другому лагерю, но Крымская война сильно. заострила его критическое и вполне отрицательное отношение к режиму. «Надвигалась страшная туча над Николаем и его делом, туча восточной войны. Приходилось расплатиться за тридцатилетнюю ложь, тридцатилетнее давление всего живого, духовного, подавление народных сил, превращение русских людей в палки… Некоторые утешали себя так: тяжко! всем жертвуется для материальной, военной силы; но по крайней мере мы сильны, Россия занимает важное место, нас уважают и боятся. И это утешение было отнято…» При таком настроении люди, подобные Соловьеву, переживали довольно мучительную душевную драму: «В то самое время, как стал грохотать гром над головою нового Навуходоносора, когда Россия стала терпеть непривычный позор военных неудач, когда враги явились. под Севастополем, мы находились в тяжком положении: с одной стороны, наше патриотическое чувство было страшно оскорблено унижением России, с другой, мы были убеждены, что только бедствие, и именно несчастная война, могло произвести спасительный переворот, остановить дальнейшее гниение; мы были убеждены, что успех войны затянул бы еще крепче наша узы, окончательно утвердил бы казарменную систему; мы терзались известиями о неудачах, зная, что известия противоположные приводили бы нас в трепет».

Герцен, страстно ненавидевший николаевский режим, конечно, знал, что военный провал царизма может стать началом какого-то большого сдвига в русском обществе, и это несколько смягчало живо ощущавшуюся им скорбь по поводу страданий русского крестьянина, матроса, солдата, которые являлись первыми жертвами военных поражений. И с душевной болью он думал о войне. Революционер Герцен верил в народную Россию и страдал от бессильного гнева, думая о бедствиях и унижениях, которые терпит русский народ от последствий бесконтрольного хозяйничанья царя и его слуг в области внешней и внутренней политики. Герцен глядел на войну издалека, из Лондона.

Его любимый друг Грановский многое наблюдал совсем вблизи и переживал Крымскую войну болезненно тяжело. Можно смело сказать, что эти переживания надломили его жизненную сипу, жестоко отозвались на сопротивляемости его и без того некрепкого организма и ускорили смерть сорокадвухлетнего человека. Грановский очень мрачно смотрел на начало и на возможные перспективы разгоревшегося пожара. В рукописной записке Т.Н. Грановского, писанной в январе 1855 г., автор решительно отвергает якобы религиозный и освободительный характер Крымской войны: «…ужели мы пойдем на освобождение угнетенных в Турции, когда у нас у самих все общественное устройство основано на том же начале, тогда как наша же Польша страдает под бременем ненавистного ига?» Цель войны «чисто политическая - расширение русского владычества на востоке». Грановский дальше говорит, что в один год Россия потеряла в Европе всех своих союзников и лишилась надолго возможности восстановить свое влияние на Востоке. Чтобы привлечь славян на свою сторону, «Россия должна поднять революционное знамя, а для этого нужно носить революционное начало в самом себе, для этого нужно нам обновиться с головы до ног, преобразовать все общественные учреждения, освободить Польшу, отказаться от своего прошедшего и пойти по совершенно новой дороге». Но этого автор не ждет от правительства: «Грустно взглянуть на настоящее положение России. Эта великая страна, еще недавно стоявшая на верху славы и могущества, в два года приведена в самое печальное состояние. Она окружена врагами, во главе ее стоит тупое, самовластное и невежественное правительство; народ приуныл, веры и патриотического энтузиазма в нем нет, да и может ли он быть, когда приходится даже бояться успехов русского оружия из опасения, чтоб это не придало правительству еще более силы и самоуверенности». Всюду беспорядок, воровство, ужасающие злоупотребления, нелепости в дипломатии, ошибки в ведении военных действий. «Двадцатидевятилетний гнет совершенно убил прежнюю любовь и доверие народа к своему правительству. Но всего более к этому способствовала настоящая война. Она окончательно разорвала союз царя с народом, она опозорила это царствование… Будем надеяться, что тяжелое испытание не пройдет даром, что урок послужит нам на пользу; будем надеяться, что Россия, обновленная несчастьями, почувствует в себе новые силы и сумеет выйти из того печального и унизительного состояния, в котором находится теперь».

Грановский написал Кавелину письмо, в котором с гневом и раздражением говорил об отсутствии патриотизма, о своекорыстии многих и многих дворян и о безропотном, самоотверженном поведении крестьянской массы: «Был свидетелем выборов в ополчение. Трудно себе представить что-нибудь более отвратительное и печальное. Я не признавал большого патриотизма и благородства в русском дворянстве, но то, что я видел в Воронеже, далеко превзошло мои предположения. Богатые или достаточные дворяне без зазрения совести откупались от выборов… и притом, такая тупость, такое отсутствие понятий о чести и о правде. Крестьяне же идут в ратники безропотно». Правда, кое-где и в дворянстве, например среди бывших воспитанников Московского университета, пишет Грановский, проявились лучшие чувства. Русские неудачи тяжко волновали его: «Весть о падении Севастополя заставила меня плакать. А какие новые утраты и позоры готовит нам будущее. Будь я здоров, я ушел бы в милицию без желания победы России, но с желанием умереть за нее. Душа наболела за это время. Здесь все порядочные люди, каковы бы ни были их мнения, поникли головами».

Чернышевский не писал ничего или (осторожнее будет сказать) до нас не дошло ничего написанного им о Крымской войне в те годы, когда шли военные действия. Но зато он довольно обстоятельно высказался о ее начале через семь лет после ее окончания. Случилось это так. Чернышевский уже одиннадцать месяцев сидел в Петропавловской крепости, опутанный сетями провокаторов, агентов и шпионов III отделения, когда его двоюродный брат Ал. Ник. Пыпин сообщил ему о выходе в свет многотомного труда английского историка Кинглэка о Крымской войне.

А.А. Суворов (внук знаменитого фельдмаршала) дал Чернышевскому возможность заниматься литературным трудом в крепости, и, например, роман «Что делать?» был именно там и написан. Подавно оказалось возможным начать переводить Кинглэка, и Чернышевский немедленно начал это делать. Он успел перевести лишь несколько листов, но снабдил этот сокращенный перевод обширными дополнениями и примечаниями. Лишь в советское время мы получили полный текст этой работы{13} Чернышевского над Кинглэком и по поводу Кинглэка.

В.И. Ленин считал политическое состояние России, определившееся в годы между окончанием Крымской войны и 19 февраля 1861 г., историческим примером революционной ситуации, правда не окончившейся, по разным причинам, революционным взрывом. Энгельс заявлял, что в России уже после Крымской войны начинается «огромная социальная революция», иными словами, намечается и начинает выявляться громадный переворот всех социальных и - неминуемо - впоследствии, рано или поздно, всех политических отношений. Чернышевский, от сочинений которого «веяло духом классовой борьбы», почувствовал это революционным инстинктом и понял разумом.

Наместник Кавказа М.С. Воронцов с беспокойством предвидел трудности и опасности наступающей войны. «Одна надежда на бога и на вас, всемилостивейший государь, что до такого явного разрыва между нами и западными морскими державами вы не допустите, как я осмелился и прежде один раз написать, хоть бы с некоторыми маловажными изменениями в переговорах для замирения (подчеркнуто царем.). Больно мне, как русскому… совершенно преданному вам, всемилостивейший государь, говорить о некоторых уступках в справедливых требованиях, прежде объявленных, но по верноподданническому долгу я должен сказать, что потеря - и варварская потеря - с истреблением гарнизонов укреплений наших на восточном берегу вполне заслуживает некоторых пожертвований, - писал Воронцов царю 18 (30) января 1854 г. из Тифлиса. - Необходимо, ежели только возможно, не допустить до разрыва с западными… державами, которые, не рискуя ничего, могут сделать нам здесь ужасный вред, пагубным последствиям которого нельзя предвидеть ни пределов, ни конца. Смею также думать, что морская победа под Синопом и блистательные дела около Ахалциха и за Арпачаем могут покрыть нашу честь и показать Европе и самим туркам, что не страх их оружия заставляет вас, всемилостивейший государь, согласиться на некоторые неважные уступки (эти последние пять слов подчеркнуты царем, и на полях им же поставлены три больших вопросительных знака), а одно только желание прекратить войну, столь вредную для обеих сторон и столь опасную для всей Европы по сильному возбуждению от оной революционного духа, ожидающего от этой войны столько пользы, столько общего беспокойствия, столько общих несчастий».

Заключение

Целью данной работы являлось рассмотрение Крымской войны в исторических источниках и мемуарах.

Крымская война - один из классических примеров именно такого, неудачного, выбора. Если сегодня в случае возникновения региональных кризисов или псевдокризисов ведущие глобальные игроки не захотят услышать и понять друг друга, четко и честно договориться о компромиссных границах своих намерений, адекватно оценить смысл слов и поверить в их искренность, не домысливая химер, события начнут выходить из-под контроля таким же «странным» и роковым образом, как в 1853 году. С одной существенной разницей: сожалеть о последствиях и исправлять их скорее всего будет уже некому.

Ответа на вопрос, была ли альтернатива Крымской войне не существует. Он никогда и не появится, но это не означает, что историк не имеет профессионального права на изучение несостоявшихся сценариев прошлого.

И не только право, но и нравственную обязанность поделиться с современным обществом, в котором он живет своими знаниями об исчезнувших обществах. Эти знания независимо от того, насколько они востребованы нынешним поколением вершителей мировых судеб, всегда должны быть в наличии. По крайней мере на тот случай, когда и если сильные мира сего созреют до понимания небесполезности уроков истории и невежества в этой области.

Литература

крымский война история

1. Архив Института истории русской литературы (ИРЛИ) - архив Аксаковых, ф. 3, оп. 12, №25. Сергей Аксаков - Ивану Аксакову, 19 августа 1854 г.

2. Архив Института истории русской литературы (ИРЛИ) - архив Аксаковых, ф. 3, оп. 12, №25.

3. Государственный литературный музей (Москва), №2966. Записки кн. Д.А. Оболенского. Записки под 13 и под 15 января 1854 г.

4. Государственная публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (ГПБ). Рукописное отделение, ф. 73. Архив В.А. Бильбасова, К. - 9, В. 59. (Т.Н. Грановский). Восточный вопрос с русский точки зрения. Копия. (Необходимо оговорить ошибку Е.В. Тарле: исходя из неправильной аттрибуции Госуд. Публичн. библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, он приписал Т.II. Грановскому записку Б.Н. Чичерина «Восточный вопрос с русской точки зрения»).

5. Гpaнoвcкий Т.Н. и его переписка. Т. II. М., 1897, стр. 454-455.

6. ГПБ, Рукописн. отд. архив Н.К. Шильдера, К. - 16, №9. Из переписки Николая I с кн. М.С. Воронцовым. «Из письма кн. Воронцова государю от 18 (30) января 1854 г.».

7. ГПБ, Рукописн. отд. ф. №379, Ф.П. Корнилова, №3. Черновик. 1849. Точной даты нет. Вероятно, самые последние дни марта или начало апреля 1849 г. Закревский - Николаю I.

8.ГПБ, Рукописн. отд. архив Н.К. Шильдера, К. - 16, №9. Из переписки Николая I с кн. М.С. Воронцовым. «Из письма кн. Воронцова государю от 18 (30) января 1854 г.».

9. Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856. - СПб., «Полигон», 2002. - с. 478.

10. Из записок Н.К. Лебедева. - Русский архив, 1888, №4, стр. 623.

11. Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884, стр. 79-80.

12. Ленин В.И. Сочинеиия, т. 21, стр. 286.

13. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 29., т. XXIV, стр. 494.

14. Переписка в мае и июне 1853 г. Николая с Францем-Иосифом, в газете Neue Freie Presse, 1924, №2158. Ср. Dr. Кoranyi. Sprawa polska w dobie wofny Krymskiej. Warszawa, 1929, стр. 8.

15. Письма Ф.И. Буслаева к А.А. Краевскому. В кн.: Шестидесятые годы. М.-Л., Изд. АН СССР, 1940, стр. 441.

16. Соловьев С.М. Записки. [Пг.], б. г., стр. 150.

17. Сталин И.В. Вопросы ленинизма, 11 изд., стр. 361.

18. Тарле Е.В. Крымская война: в 2-х т. - М.-Л.: 1941-1944.

19. Трубецкая Г. Россiя и вселенская патриархiя посл? Крымской войны. 1856-1860 гг. // «В?стникъ Европы». 1902, №4 (апрель), стр. 573.

20. Чернышевский Н.Г. Рассказ о Крымской войне. - М., 1953. - с. 41.

21.ЦГИАЛ - архив б. министерства финансов. Рукопись (1857 г.): «Специальное обстоятельство по устройству в России механических и металлургических заведений».

22. Henderson J. В. Crimean war diplomacy and other historical essays. Glasgow, 1947, стр. 204.

23. Henderson J.В., Ноseason J. С. Remarks on the late war with Russia. London, 1857, стр. 40-44.

24. Kinglakе A.W. The invasion of the Crimea. Vol. 1-6. Leipzig, 1855-1868.

25. Levasseur Е. Histoire du commerce de la France. T. II. Paris, 1912. стр. 800-801.

26. Peter von Мeyendorff. Politischer und privater Briefwechsel (1826-1863). Bd. III. Berlin-Leipzig, 1923 (в дальнейшем - «Переписки Мейендорфа»). См. стр. 49, №446. Meyendorff - Nesselrode, Vienne, 12 (24) juillet 1853. Эта интересная политическая и интимная переписка Мейендорфа, хранившаяся до революции в его родовом замке, была, как видим, опубликована лишь в 1923 г.

27. Теmрerley Н. The Crimea. London, 1936, стр. 255.

Размещено на Allbest.ru