Устойчивость и изменчивость характера русского народа в произведениях Н.А. Бердяева

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Устойчивость и изменчивость характера русского народа в произведениях Н.А. Бердяева

Введение

Изучение характера русского народа сегодня один из интереснейших и актуальнейших вопросов. Более того, подобная актуальность и значимость оказывается тем выше, что соответствующие вопросы до настоящего времени не становились предметом социального изучения.

Цель заключается в том, чтобы изучить сущность и специфику «Устойчивость и изменчивость русского национального характера», основываясь на работы Н.А. Бердяева.

С учетом цели в качестве задачи исследования были выдвинуты:

1. Формирование русской идеи в работах Н.А. Бердяева;

2. Дискретный характер социокультурной истории России;

3. Устойчивость национального русского характера;

4. Изменчивость национального русского характера.

Философия Н.А.Бердяева впитала в себя множество самых разнообразных источников. В различные периоды, его вдохновляли И.Кант, К.Маркс, А.Шопенгауэр, Ф.Ницше. Из русских мыслителей на него заметное влияние оказали Н.К. Михайловский, А.С.Хомяков, Ф. Достоевский, И.А. Соловьев, В.В. Розанов и другие.

Суждения Бердяева о России, русском народе, русской душе свободны и широки. Обилие афоризмов и исторических параллелей, контрасты и парадоксы. Русская душа, пишет он, представляет собой сочетание разнородных сущностных начал: «неисчислимого количества тезисов и антитезисов» - свободы и порабощенности, революционности и консерватизма, новаторства и инертности, предприимчивости и лени.

Труды Бердяева содержат критику переустройства России. Вместе с тем за рубежом он выступал как патриот, видный представитель русской культуры, противник различных форм русофобии. Наряду с В.Зеньковским, Г.Федотовым и С.Франком впервые познакомил Запад с историей русской философии, способствовал восприятию русской культуры как явления, имеющего мировое значение.

Сложность философского мировоззрения Николая Александровича Бердяева, которое сам мыслитель характеризовал «как философию субъекта, философию духа, философию свободы, философию дуалистически-плюралистическую, философию творчески-динамическую, философию персоналистическую и философию эсхатологическую», вызывает необходимость в общефилософском введении. Стиль Бердяева, принципиально отличающийся от сложившихся в философии канонов, остается непонятным большинством его современников.

Центральное место в философской системе Бердяева занимает философская антропология - учение о свободе человека и его духовности, которая разворачивается как историческая драма борьбы природного и духовного начал в человеке и его истории.

В обосновании этой идеи Бердяевым можно выделить четыре основных направления: 1) обоснование абсолютной свободы человека как условия его существования и творчества; 2) разработка метафизики духа на основе истолкования религиозно-мистических интуиций о духовных отношениях человека с Богом; 3) истолкование мира и общества как результата объективации творческой деятельности человека и их антиномичности; 4) осмысление духовного опыта человека как способа преодоления антиномии путем «просветления» объективированного, «падшего» мира. В обосновании своих философских построений Бердяев использует христианское вероучение, видя в нем символическое выражение подлинной теогонии мира, тайну которой он стремится разгадать и представить в своем варианте философии христианского экзистенциализма с выходом на учение о судьбе человека и смысле истории.

Исходной философской установкой Бердяева является положение, что только человек, вкорененный в глубину бытия и воодушевляемый Богом, может служить основанием и целью сущего. Духовная жизнь не есть отражение какой-либо реальности, она есть сама реальность. Однако о духе нельзя выработать понятие, хотя можно уловить его признаки. К последним, Бердяев относит свободу, творчество, любовь, красоту, добро как Божественное откровение.

Духовное начало в человеке имеет трансцендентное основание, превышающее его природные данные. Сознание и самосознание не есть лишь психологические феномены, они связаны с Божественным духом. Это определяет особое положение человека в мире. Человек не есть манифестация духа, которому принадлежит примат над Бытием. Поэтому в своем самосознании человек ощущает себя не тварью, а центром вселенной.

«Бесконечный дух человека претендует на абсолютный, сверх природный антропоцентризм, он сознает себя абсолютным центром не данной замкнутой планетной системы, а всего бытия, всех планов бытия, всех миров».

Читая Бердяева, чувствуешь сложную, многоплановую суть общественного бытия, понимаешь, что во всей этой «запутанной» жизни общественного организма есть некая сердцевина, единая линия, которую Бердяев хотел выразить, и вокруг которой все время вращались его мысли.

Бердяеву было свойственно чувство антиномичности истории. Он мог в одном и том же социальном явлении увидеть двоякий общественный и человеческий смысл. Отсюда и специфический стиль изложения в его работах. - «Бердяев ставит ударение на противоречиях, неразрешимой антиномичности русской культуры и русского характера».

Хотелось бы отметить некоторых современных исследователей, остановивших свое внимание при изучении творчества Н.А. Бердяева на проблеме национального характера, среди таких исследователей О.Д. Волкогонова, в ее книгах о философском наследии России есть главы, посвященные Н.А. Бердяеву, в которых автор рассматривает воззрения философа на русский характер и судьбы России. рассматривая основные положения философии Бердяева на эту тему. Волкогонова выделяет ряд ее слабых сторон. Так малоосновательными и малодоказательными она называет подход Бердяева, основанный на сталкивании противоречивых, крайних типов для характеристики «русского душевного строя».

Кроме того, Волкогонова подмечает противоречивость позиции Бердяева относительно не способности русских к культурному творчеству. Автор статьи считает, что, провозглашая русских к культурному творчеству, Бердяев противоречит своей мысли об особой миссии русской нации. Принимая точку зрения А.А. Кизиветтера, Волкогонова подвергает сомнению и тезис об эсхатологичности русский народ, неподкрепленный, по ее мнению, ничем кроме интуиции.

Из наиболее новых работ касающихся не только творчества Бердяева в призме проблемы национального характера, но и истории отечественной культуры вообще, можно выделить работы доктора философских наук, профессора кафедры истории и теории культуры Российского государственного гуманитарного университета И.В. Кондакова. В центре внимания автора - весьма актуальная сегодня проблема менталитета русской культуры, при рассмотрении которой опирается на творчество Н.А. Бердяева и других русских мыслителей, внесших свой вклад в проработку данной проблемы.

То же можно сказать и о материалах Университета культуры и искусств, содержащих множество разноплановых статей, посвященных проблемам истории русской культуры и, менталитета истории русской культуры и характера русского народа.

«Постоянство и изменчивость характера русского народа в работах Н.А.

Бердяева», может быть весьма полезна и интересна статья доктора философских наук, профессора В.А. Щученко. В рамках рассмотрения

проблемы объективного осмысления национального ценностного мира, автор анализирует творчество трех русских философов: А.И. Ильина, Г.П. Федотова и Н.А. Бердяева. Сопоставляя представленные образы русской культуры, автор выделяет в них ряд общих и отличительных установок. Так, отличительной установкой философии Н.А. Бердяева В.А. Щученко называет романтически-дуалестическое мировоззрение философа, а также бездоказательность многих его суждений о русской душе.

В свете этого обоснованной является постановка вопроса о том, что проблема русского народного характера характеризуется актуальностью и значимостью, как в научном, так и в практичном плане. Более того, подобная актуальность и значимость оказывается тем выше, что соответствующие вопросы до настоящего времени не становились предметом социального изучения.

Подводя итог, хотелось бы отметить, что творчество Н.А. Бердяева, в том или ином числе касающихся его воззрений на русский характер, всегда вызывало горячий интерес, но никогда не имело однозначной оценки. Несмотря на частые упреки в его адрес, вызванные романтизмом, субъективизмом и непоследовательностью его философских построений, многие исследователи отмечали в них остроту и четкость мыслей, страстное правдоискательство и, пожалуй, главное, любовь к своему народу и сопереживание за его будущее, пронизывающие труды философа о национальном характере.

Объектом и предметом моего рассмотрения является, часть философского творчества Н.А. Бердяева: постоянство и изменчивость характера русского народа. В интерпретации Бердяева «национальный характер» предстает как система установок, ценностей, веровании, где пересекается индивидуально-бессознательное и социально-ценностное в жизни народа.

О «таинственной» и «загадочной» русской душе написано не мало. Много времени, объективного и реалистического, но и не мало в литературе ошибочного и даже смердяковского, и просто всякого вздора и небылиц.

Этими обстоятельствами и был обусловлен выбор темы дипломного исследования.

Глава 1. Специфика истории России в работах Н.Бердяева

1.1 Формирование русской идеи Н.В.Бердяева

Вслед за О.Шпенглером Бердяев (как и Г.Федотов, и некоторые другие русские мыслители) различал культуру и цивилизацию, разводя их в антиномичных (противоречивых) характеристиках. Если культура всегда уникальна, то цивилизация универсальна, если культура - духовна, то цивилизация - материальна, если культура предполагает иерархичность, элитарность, то цивилизация по своей сути демократична, рассчитана на усредненного человека, если культура - органична, то цивилизация - механистична и т.п.. В конечном счете, культура, по мнению Бердяева, всегда сакральна, а цивилизация - буржуазна, направлена на комфорт для тела. Во все эпохи сосуществовали и культура, и цивилизация. Но что-то одно преобладало, как главная направленность общества. Переход от культуры к цивилизации всегда сопровождался убылью духа.

Видимо, здесь уместно вспомнить о построениях А.Хомякова, философия истории которого, без сомнения, оказала определенное воздействие на взгляды Бердяева. Представления мыслителя-славянофила ХIХ столетия об истории человечества принципиально отличались от европоцентристских моделей развития (гегелевской, прежде всего) тем, что история рассматривалась Хомяковым как борьба двух полярных начал, лишенных постоянного культурного, географического или этнического центра, благодаря чему история действительно приобретала у него всеобщий характер, переставала быть историей отдельных народов. Хомяков идиллически представлял себе жизнь первобытных людей, так как, по его мнению, этой жизни присуща была общность, единство людей. Это проявлялось, прежде всего, в “тождестве религий, обрядов и символов с одного края земли до другого” - Хомяков А.С. Полн.собр.соч.,М.,1902. Т.5. С.531. Но, расселяясь по земле, люди постепенно утрачивали единство и общность, происходило разъединение людей друг от друга, раскол их на два основных характерных типа: иранские племена и кушитские. Первоначально принадлежность к тому или другому типу определялась этнической принадлежностью (о чем говорит само их название), но позднее “иранство” или “кушитство” перестали быть связаны с каким-либо определенным географическим ареалом, они стали символическими обозначениями различных духовных начал культуры. “Иранство” для Хомякова - это символ свободы, а, значит, и миролюбия. Тот же тип культуры, в котором видна подчиненность материальной необходимости, мыслитель называл “кушитстским”. Фактически, это два типа мировосприятия, один из которых ориентирован на духовные ценности, другой - на преобладание вещественной необходимости. Оба типа переплетаются в истории отдельных народов, ведь “история уже не знает чистых племен, история не знает также чистых религий”. Но всегда можно заметить преобладающее влияние того или иного типа в конкретной культурной целостности.

Перекличка тем философии истории Хомякова и Бердяева очевидна. Описание «кушитства» Хомякова во многих своих параметрах совпадает с понятием «цивилизации» у Бердяева. Есть общее и в их представлениях о месте России во всемирном историческом процессе. В конечном счете, противостояние «иранства» и «кушитства» в современную ему эпоху Хомяков проинтерпретировал как противостояние европейской культуры (которую, по его мнению, “сгубило” римское наследие - агрессивность, аристократизм, государственность, основанная на насилии и т.п.) и культуры славянского мира, естественным лидером которого является Россия. Бердяев тоже поставил диагноз болезни цивилизацией современной ему Европе. Он писал о распадении и забвении культуры в европейских странах. В России же ситуация, с его точки зрения, была иной.

По мнению мыслителя, русский народ - есть в высшей степени поляризованный народ. В нем совмещаются, казалось бы, самые непримиримые противоположности.

В русской душе борются два начала: восточное и западное. ”Противоречивость и сложность русской души может быть связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории - Восток и Запад. Она есть великий и цельный Востоко-Запад по замыслу Божьему, и она есть неудавшийся и смешанный Востоко-Запад по фактическому своему состоянию, по эмпирическому своему состоянию”. Источник болезней России он видит в ложном соотношении в ней мужественного и женственного начала. На известной ступени национального развития у народов Запада, во Франции, Англии и Германии, “пробуждался мужественный дух и изнутри органически оформлял народную стихию”. Такого процесса не было в России, и даже православная религиозность не дала той дисциплины души, которая создавалась на Западе католичеством с его твердыми, ясными очертаниями. ”Русская душа оставалась в безбрежности, она не чувствовала грани и расплывалась”; она требует всего или ничего, настроена апокалиптически или нигилистически и поэтому не способна строить “серединное царство культуры”. Соответственно этим национальным качествам также и русская мысль, по словам Бердяева, обращена преимущественно “к эсхатологической проблеме конца, окрашена апокалиптически” и проникнута катастрофическим миросозерцанием. В своей работе “Русская идея” (кстати, здесь впервые появляется это словосочетание) Бердяев пишет: “Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное”.

В основу формирования русской души легли два противоположных начала: “природная языческая дионисическая стихия и аскетически монашеское православие”. Соответственно эти начала явились причиной появления совершенно противоположных свойств в русском народе, таких как “жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм, национализм, самохвальство и универсализм; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт”.

В отношении к государству в русском народе можно открыть как стремление к анархизму, неприятию государства (“известна склонность русского народа к разгулу и анархии при потере дисциплины”), так и стремление к гипертрофии государства, к подавлению свободы.

Вслед за Монтескье Бердяев отмечает тот факт, что географическая среда так же могла повлиять на формирование “духа народа” и подчеркивает, что ”есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремление в бесконечность, как и в русской равнине. Поэтому русскому народу трудно было овладеть этими огромными пространствами и оформить их. У русского народа была огромная сила стихии и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности. У народов Западной Европы все гораздо более детерминировано и оформлено, все разделено на категории и конечно. Не так у русского народа, как менее детерминированного, как более обращенного к бесконечности и не желающего знать распределения по категориям. В России не было резких социальных граней, не было выраженных классов (например, отсутствие рабовладельческого строя, где пропасть между классом рабовладельцев и классом рабов была непреодолима), Россия никогда не была в западном смысле страной аристократической, как ни стала буржуазной”.

”Как понять эту загадочную противоречивость России, эту одинаковую верность взаимоисключающих о ней тезисов? И здесь, как и везде, в вопросе о свободе и рабстве души России, о ее странничестве и ее неподвижности, мы сталкиваемся с тайной соотношения мужественного и женственного. Корень этих глубоких противоречий - в несоединенности мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество - вечным застоем, потому что мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе… Россия невестится, ждет жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не суженый, немец-чиновник и владеет ею. В жизни духа владеют ею: то Маркс, то Кант, то Штейнер, то какой-нибудь иностранный муж…

Россия не училась у Европы, что нужно и хорошо, не приобщалась к европейской культуре, что для нее спасительно, а рабски подчинялась Западу или в дикой националистической реакции громила Запад, отрицала культуру. Бог Аполлон, бог мужественной формы, все не сходил в дионисическую Россию. Русский дионисизм - варварский, а не эллинский. И в других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы, крайний национализм из сверх национализма. Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, и в ее духовной глубине мужественного, личного, оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного, светоносного сознания”.

Своеобразие судьбы России Бердяев видел в том, что она никогда не могла целиком принять европейской культуры нового времени, рационалистического типа мышления, формального права, религиозной нейтральности и т.п., то есть всего того, что заставило «остыть» европейскую культуру, уступив место цивилизации. «Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, - писал Бердяев, - и она как-то почти непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии к новому средневековью, к новой сатанократии... Вот почему России в переходе от новой истории к новому средневековью будет принадлежать совсем особое место» - Н.А.Бердяев. Судьба России.//Н.А.Бердяев. Русская идея. Судьба России. С. 247. В этих словах Бердяева есть доля правды, но неточностей и преувеличений, пожалуй, больше. Они полностью игнорируют имперский период русской истории. Вряд ли петербургскую культуру, синтезировавшую «русскость» и «европейскость», можно воспринимать как средневековую или сакральную.

Сам Бердяев выделял пять основных периодов российской истории: киевский, времен татаро-монгольского ига, московский, петровский, советский. Рассматривая эти периоды, он подчеркивал прерывистость, неорганичность, мучительность истории России, в чем резко расходился со «старшими» славянофилами, идеализировавшими «органичность» российского развития. Для Бердяева специфика исторического пути России - в расколах, катастрофах, отсутствии «цельности возрастания» (о которой, в частности, писал один из основателей славянофильства И.В.Киреевский, но что абсолютно отрицал Бердяев). Еще одно явное расхождение со славянофильской традицией в том, что Бердяев из всех периодов отдает предпочтение как раз «несакральному» периоду - петровскому, петербургскому как самому динамичному, открытому западным влияниям.

Мало основателен и доказателен был Бердяев при анализе особенностей русской духовности. Он использовал антиномии - сталкивал противоречивые, крайние типы для характеристики «русского душевного строя». Такой подход предлагал и Федотов, высказывавший мысль, что именно полюса народного характера могут дать наиболее полную картину национальных особенностей. Правда, в отличие от Бердяева, он считал такой «полярный» подход применимым ко всем народам, Бердяев же полагал, что совмещение противоположностей - черты лишь некоторых народов (например, русского и еврейского).

Разумеется, каждая национальная культура не только интерпретируется определенным образом с точки зрения других, окружающих ее культур, но и осмысливается представителями самой этой культуры. Для русских задача самопознания, понимания своей самобытности перед лицом других культур и народов всегда была чрезвычайно значимой. Известные строчки Тютчева о том, что «умом Россию не понять, аршином общим не измерить» - иллюстрация типичной для отечественной мысли позиции подчеркивания уникальности исторического и духовного опыта России, его несравнимости с опытом других народов и стран и несводимости к нему. В подобной позиции немало национального романтизма и самомистификации. Для ее обоснования использовались (и используются) не только реальные исторические факты, но и легенды, предания, приведшие к созданию как устойчивого мифа о «Святой Руси» и «народе-богоносце», так и менее устойчивого мифа о «немытой России» (Лермонтов) - стране рабов и господ. Внес свою лепту в создание мифа о русском народе и Бердяев.

Каковы же, по Бердяеву, характерные черты русского народного типа? Главная черта, на которую он ссылался во многих своих работах, - нигилизм или апокалиптичность. В «Миросозерцании Достоевского», в частности, Бердяев писал: «Русские люди, когда они наиболее выражают своеобразные черты своего народа, - апокалиптики или нигилисты. Это значит, что они не могут пребывать в середине душевной жизни, в середине культуры, что дух их устремлен к конечному и предельному. Это - два полюса: положительный и отрицательный, выражающие одну и ту же устремленность к концу... Русский душевный строй - самый трудный для творчества культуры, для исторического пути народа. Народ с такой душой вряд ли может быть счастлив в своей истории» - Н.А.Бердяев. Миросозерцание Достоевского. С. 20. Если рассматривать эту характеристику Бердяева лишь как самую общую тенденцию, - с ним можно согласиться. Во всяком случае, как уже говорилось выше, история русской мысли дает именно такие примеры религиозного или антирелигиозного «радикализма», да и сам Бердяев вполне подходит под эту, предложенную им самим, схему. Но с выводом Бердяева о том, что такой «радикализм» враждебен всякой культуре, - согласиться трудно. «Для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем. А история культуры и общественности вся ведь в среднем и относительном...» - Н.А.Бердяев. Судьба России.//Н.А.Бердяев. Русская идея. Судьба России. С. 247, - таково заключение философа, которое он повторял во многих своих работах. В то же время, он сам не раз подчеркивал, что культура является «неотвратимым путем» человека и человечества, потому что только через нее возможен выход из тупика цивилизации, переход к религиозному преображению мира. Позиция Бердяева противоречива: если Россия не способна к творчеству культуры, то в чем же может состоять ее «особая роль» в грядущем? Тезис Бердяева о неспособности к культурному творчеству отчасти опровергается и историей России, - ее культурой, прежде всего. Сам философ называл, например, русскую литературу 19 века «великой», считал, что она входит в лучшее, что было создано человечеством. Но разве создание великой литературы - не творчество культуры? Или это означает, что русская литература не народна? Вряд ли. Скорее, Бердяев ошибался в своих выводах. Возможно, правильнее было бы сказать, что России с трудом дается не культура, а цивилизация, и все наши мечты об удобном быте и материальном комфорте так и останутся мечтами. Впрочем, многие философы самых разных направлений (например, Г.Плеханов, С.Булгаков) замечали тот факт, что в истории недостаток материальной устроенности (то есть, в терминах Бердяева, нехватка цивилизации) зачастую способствовал расцвету духовной культуры. В качестве примера обычно вспоминали время немецкого просвещения, когда великая поэзия, музыка, философия создавались в европейской провинции, разделенной на сотни крохотных княжеств, и до сильной Германии было еще очень далеко, или эпоху раннего итальянского Ренессанса, когда Италию раздирали на части иноземные завоеватели и собственные властители. Может быть, в этот ряд можно поставить и Россию? Во всяком случае, российская неприспособленность к цивилизации очень хорошо вписывается в бердяевскую концепцию «нового средневековья»: по мысли философа, новые средние века будут отличаться аскетичностью, гораздо меньшим «комфортом для плоти», ограничением материальных потребностей человечества: «придется перейти к более упрощенной и элементарной материальной культуре и более сложной духовной культуре» - Н.Бердяев. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. - Берлин, Обелиск, 1924. С. 33., - писал Бердяев. И ниже: «Жизнь станет более суровой и бедной, блеска новой истории более не будет». - Там же. С. 54

В «Судьбе России» и в «Русской идее», определяя русский национальный тип, Бердяев привел и другие характеристики. В частности, он считал, что русский народ - самый анархический, но - одновременно - и самый державный, государственный народ в истории: «...может поражать противоречие между русской анархичностью и любовью к вольности и русской покорностью к государству, согласием народа служить образованию огромной империи» - Н.А.Бердяев. Русская идея.//Н.А.Бердяев. Русская идея. Судьба России. С. 124. И здесь тоже возникают вопросы. Дело в том, что Бердяев отчасти изменил своему принципу антиномичности: с его точки зрения, анархизм перевешивает державность в характере русского народа, мыслитель даже называл его «народом анархическим по основной своей устремленности» - Там же. С. 125, послушание же государственной власти связано лишь с колоссальным терпением и покорностью. Русские люди, по мнению Бердяева, очень остро чувствуют зло и грех любой государственной власти. С таким выводом не были согласны многие. Например, Н.Полторацкий рассуждал так: «В нашей истории действительно были явления анархического порядка, но если бы склонность к анархии была основной чертой русского народа, то, очевидно, у этого народа не было бы великого государства и не было бы почти тысячелетней истории. Кроме того, если даже признать, что у русских есть склонность к анархизму, это не значит, что подобную черту нужно возводить в достоинство и ее культивировать, как это делает Бердяев. Скорее, такую склонность следовало бы признать «великим злом» и всячески с этим злом бороться, как это делал хотя бы Константин Леонтьев» - Н.Полторацкий. Русская идя Н.Бердяева.//Н.Полторацкий. Россия и революция. Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль ХХ века. Сб. Статей. - Tenafly, Hermitage, 1988. P. 135. Противоположную точку зрения высказывал и С.Л.Франк, писавший (отнюдь не споря с Бердяевым, а совсем по другому поводу): «Из всех достижений западно-европейской культуры Россия издавна обрела только одно - сильную государственную власть, которая первоначально выросла в ней не из процесса секуляризации и не в борьбе с теократией, а из самых недр православной веры» - Франк С.Л. Сущность русского мировоззрения.//Франк С.Л. Русское мировоззрение. - С.-Петербург, Наука, 1996. С. 131. Бердяев, воспевая анархизм как идеал свободной гармонии и даже как победу Царства Божьего над царством Кесаря, тоже, как и Полторацкий, апеллировал к истории русской мысли. Он убеждал читателя, что вся русская литература, как и вся русская интеллигенция 19 века, исповедовали безгосударственный идеал. Он называл имена К.Аксакова, А.Хомякова, М.Бакунина, Л.Толстого и даже Ф.Достоевского, почему-то и его, причислив к анархистам, оговорившись, правда, что Достоевский и сам не совсем понимал, что он анархист. «Русский пафос свободы был скорее связан с принципиальным анархизмом, чем с либерализмом» - Н.А.Бердяев. Русская идея. С. 126, - был убежден Бердяев. Из всей истории русской мысли 19 века он вспомнил лишь одного представителя либерализма - Б.Чичерина, тут же противопоставив его взгляды «русской идее», дав понять, что Чичерин - абсолютно не национален.

К сожалению, либерализм, действительно, не был среди господствующих течений русской мысли, хотя к имени Чичерина можно с полным правом добавить еще десяток имен, в том числе имя Вл. Соловьева (известна даже полемика Соловьева с Чичериным по поводу соотношения права и морали). Но почему анархизму в бердяевском изложении противостоит лишь либерализм? История русской мысли богата «державными» моделями устройства России самой разной политической окраски; вряд ли можно назвать анархистами М.Каткова, Н.Гоголя, К.Леонтьева, Н.Кареева, В.Розанова, Н.Трубецкого, С.Франка, Л.Карсавина, И.Ильина, В.Ильина, Н.Тимашева, П.Струве и многих других русских «государственников».

Разумеется, в русской истории были «вольницы» Разина и Пугачева, но были они и в истории других народов. Противоречия между государством и народом не являются чисто русским достоянием, это универсальная закономерность общественной жизни. Очень сомнителен вывод об анархичности, скажем, американцев, основанный на широком распространении в США движения хиппи в 60-70-е годы. Но Бердяев, по сути, именно так и поступал, - вспомнив Разина и Пугачева, указав на Бакунина и Кропоткина, он сделал вывод об анархичности всего русского народа.

Еще одна характерная черта русского характера, считал Бердяев, - эсхатологичность, устремленность к концу, неудовлетворенность реальным земным положением дел. С этим тезисом Бердяева тоже были не согласны многие; известный эмигрантский историк А.А. Кизеветтер, например, писал: «...Н.А.Бердяев хочет изобразить русский народ народом - незадачником в области строительства земной общественности; народом, дух которого всецело устремлен к «концу вещей», к «абсолютным духовным ценностям потустороннего бытия» и совершенно неспособен к созиданию относительных ценностей земной культуры; народом, не умеющим жить, а умеющим лишь грезить о том, как лучше помереть; не могущим создать ничего общественно ценного..., - тогда Н.А.Бердяеву нельзя не поставить на вид того, что с такой характеристикой можно согласиться лишь в том случае, если мы зачеркнем всю историю русского народа и закроем глаза на всю громадную созидательно-культурную работу, этим народом в течение его истории совершенную» - А.А. Кизеветтер. О «русской душе».//Н.А.Бердяев. Pro et contra. С. 331-332. Трудно отрицать тот факт, что, в отличие от позиции Бердяева, не подкрепленной ничем, кроме его интуиции, точку зрения Кизеветтера и других критиков можно обосновать реальными фактами российской истории - колонизацией русского севера или Сибири, например, которая уж никак не вяжется с эсхатологической устремленностью народа.

Малодоказательны и остальные характеристики русского характера, которые давал Бердяев, - о перевешивании женского начала над мужским в русской душе (здесь явно сказалось влияние на него В.Розанова, хотя и без розановской аргументации), о пристрастии к социализму и др. Россия описывалась Бердяевым как этнос, принципиально не способный к уравновешенному историческому и культурному строительству. Яркие, афористичные строки Бердяева захватывают читателя, заставляют невольно соглашаться с автором, удивляться его проницательности. Но обаяние мысли Бердяева довольно скоро рассеивается при попытке проверить его выводы «на прочность»: оказывается, Бердяев говорит правду, но не всю, а полуправда зачастую бывает очень далека от реального положения дел. В «русскую идею» Бердяева не помещалось пол-России. В целом, позиция Бердяева не была свободна от неосознанной тенденциозности: он находил в характере русского народа именно те черты, которые были присущи его собственной философии, поэтому выводы о предназначении России, которые он делал, выглядели выражением укоренившихся в национальной почве особенностей.

1.2 Дискретный характер социокультурной истории России

Историю России и неотрывную от нее историю русской культуры отличает постоянно воссоздаваемая неустойчивость, нестабильность общественной системы, несбалансированность социальных предметов и культурных значений, а потому - и их непредсказуемость. Можно вести речь о преимущественно дискретном характере социокультурной истории России. Выдающийся мыслитель XX в. Н.А. Бердяев писал в своей знаменитой работе "Истоки и смысл русского коммунизма" (1937): "Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации. В русской истории, - продолжал он, - ... нельзя найти органического единства". Бердяев насчитывал в истории России "пять разных Россий:

Россию киевскую,

Россию татарского периода,

Россию московскую,

Россию петровскую, императорскую

и, наконец, новую советскую Россию" - Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990 (репринт издания: Париж: YMCA-PRESS, 1995). С. 81.

Эти России, сменяя друг друга, вместе с тем накладывались друг на друга, не образуя органического единства и преемственности. Напротив, общество проходило через радикальные, во многих отношениях катастрофические, изменения социокультурного типа.

Хотя приводимое Бердяевым перечисление номинально связано с меняющимися центрами и типами государственности, конечно не в этом был его критерий, определяющий характер общества. С типом государственности был тесно связан общий характер культуры, тенденции, определяющие ее динамику в каждом периоде.

Каждый переход от одного периода к другому сопровождался не только далеко идущей перестройкой предшествующих политических и социальных структур, но и их ломкой, энергичными мерами по отрицанию и разрушению отвергаемого прошлого. Таков был вынужденный результат татаро-монгольского господства, политики Ивана Грозного и потрясений Смутного времени. Таковы были следствия целеустремленной политики Петра I и его преемников. В дворянско-бюрократической империи были отменены или ограничены прежние феодальные привилегии и порядки, создана новая социальная иерархия на основе "Табели о рангах" и выслуги на государственной службе. Европеизация осуществлялась через крайнее социальное и культурное расслоение "по вертикали": европеизированные и просвещенные "верхи" и закрепощенные, бесправные и темные "низы". В свою очередь, дворянская культура решительно отвергалась разночинной интеллигенцией, а нарастающая буржуазия беспощадно рубила "вишневые сады" и обрекала на разорение "дворянские гнезда". Нарастание социальных противоречий и движений социального протеста зачастую отражалось в отрицании господствующей культуры и культурном нигилизме.

Но дело не только в подобных разрывах русской истории. Слабость интегрирующего духовного начала приводила к постоянной внутренней раздробленности этого общества. Бердяев имеет в виду не только хорошо знакомые нам по социально-политическому анализу противоречия между трудящимися и имущими слоями, народом и интеллигенцией, обществом и государством. Этим противоречиям он придает несомненное значение как ситуативных причин, во многом обусловивших протекание революции 1917 г. Однако глубокие разлады были присущи самой русской культуре на разных этапах ее истории. Именно эти разлады и противоречия и создавали разнообразие национально-духовной жизни России.

История России - совокупность культурно-исторических парадигм. Бердяев был прав, когда выделял в российской истории чередование "разных Россий", понимаемых как смену разительно отличающихся друг от друга культурно-исторических парадигм или стилей культуры. Однако сегодня очевидно, что и эти пять, не исчерпывают российской истории: наряду с советской Россией была и русская эмиграция (русское зарубежье); после "перестройки" и распада СССР, начиная с 1991 года, мы ведем отсчет посттоталитарной истории России; да и эпоха "серебряного века" (рубежа XIX - начала XX вв.), в том числе и по представлениям самого Бердяева, составляла особый тип культуры, отличный от культуры императорской России.

Если же добавить к перечисленным Россиям еще Русь дохристианскую, языческую, существовавшую, пусть и весьма аморфно, до Киевской Руси, то мы насчитаем уже девять культурно-исторических парадигм в истории отечественной культуры, что чрезвычайно много для одной культуры, даже прожившей более 11 веков (истоки языческой Руси теряются в доисторической глубине и не могут быть датированы с какой-либо определенностью). Тем более невероятно, чтобы в рамках одной национальной социокультурной истории наблюдалось бы от 5 до 9 разных типов цивилизаций; следует, вероятно, говорить о нескольких различных модификациях (фазах) одной цивилизации.

Несомненно, что каждый из перечисленных Бердяевым пяти периодов резко отличается от предыдущего и последующего и характеризуется социокультурным своеобразием и внутренним единством. Переход же от одного замкнутого в себе социокультурного этапа к последующему невозможен постепенным, эволюционным путем: это каждый раз резкая, внезапная "ломка" целостной и единой социокультурной системы (для ее обозначения принят сегодня термин "парадигма"), или, сказать иначе, революционная смена культурно-исторической парадигмы.

Историософская парадигма Бердяева отличается стройностью и четкостью -- в основе ее лежит следующая схема.

Главное свойство русской души -- максималистическая религиозность (безусловная нерефлексивная вера в нечто трансцендентное), влекущая русскую душу к осуществлению мессианской идеи -- обретению царства абсолютной правды (царства духа), что, в свою очередь, порождает в русском народе пренебрежение социальной сферой жизни и пассивность в государственном строительстве. Русская интеллигенция совершила подмену искомой цели: вместо царства духовной правды она устремилась к достижению царства социальной правды, что привело к революции 1917 года и образованию тоталитарного коммунистического государства.

Русская история, согласно Бердяеву, не знала альтернативных вариантов развития: то, что происходило, не могло не произойти. Выводы Бердяева однозначны и непреложны: «Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России... Это было определено всем ходом русской истории... Я хотел показать в своей книге, что русский коммунизм... есть трансформация и деформация старой русской мессианской идеи» - Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990 (репринт издания: Париж: YMCA-PRESS, 1995). С. 93, 152.

Вопрос о неизбежности или случайности исторических событий относится к области априорных убеждений. Книга «Истоки и смысл русского коммунизма» служит блестящей иллюстрацией этого положения: коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, прежде всего потому, что таков стиль мышления и речи Бердяева.

Книга написана преимущественно короткими фразами, состоящими весьма часто из одного предложения, каждое из которых содержит категорическое утверждение. Вот несколько примеров:

«Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. <...> В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты. <...> И всегда главным остается исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу» - Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 8-9.

«Русский коммунизм есть коммунизм восточный. <...> Русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу. <...> Интеллигенция всегда была увлечена какими-либо идеями... Она обладала способностью жить исключительно идеями. <...> Для русской интеллигенции... характерен был крайний догматизм, к которому искони склонны были русские. <...> Русские всё склонны воспринимать тоталитарно» - Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 13-18.

«Нигилизм есть характерно русское явление... Русский нигилизм отрицал Бога, дух, душу, нормы и высшие ценности. И тем не менее нигилизм нужно признать религиозным феноменом. <...> Он мог возникнуть лишь в душе, получившей православную формацию. Это есть вывернутая наизнанку православная аскеза. <...> Нигилизм есть негатив русской апокалиптичности. Он есть восстание против неправды истории, против лжи цивилизации... В русском материализме не было ничего скептического, он был верующим». «Вся история русской интеллигенции подготовляла коммунизм». «Только в России могла произойти коммунистическая революция» - Там же. С. 37-39, 100, 94.

Помимо краткости фраз, эффект безапелляционной однозначности суждений порождается за счет регулярного использования глагола быть в его аксиоматической форме -- в настоящем времени: есть, а также слов с категорической семантикой: всегда, всё, только, лишь, совсем, исключительно, нельзя, ничего, искони, крайний, исключительный.

Категоричность -- следствие общей историософской позиции Бердяева, сводящего историческую проблематику, в конечном счете, к проблематике провиденциальной:

«Смысл революции есть внутренний апокалипсис истории. <...> Апокалипсис не есть только откровение о конце мира, о Страшном суде. Апокалипсис есть также откровение о всегдашней близости конца внутри самой истории... В нашем греховном, злом мире оказывается невозможным непрерывное, поступательное развитие. В нем всегда накопляется много зла, много ядов, в нем всегда происходят и процессы разложения. <...> И тогда неизбежен суд над обществом, тогда на небесах постановляется неизбежность революции» - Там же. С. 107.

Позднее, в последней историософской книге «Русская идея» (1946), Бердяев определил основной принцип своей историософии так:

«Меня будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России» - Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре / Сост. М. А. Маслин. М., 1990. С. 43.

Эта методология пророка, а не историка. Бердяев вполне сознательно перефразировал начало «Русской идеи» (1888) Владимира Соловьева. Ответ на вопрос «о смысле существования России во всемирной истории» Соловьев формулировал, обращаясь к «вечным истинам религии»:

«Ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» - Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. / Тексты подготовил Н. В. Котрелев. М., 1989. С. 219-220.

Основополагающая «вечная истина религии», положенная в основание русской историософии еще первыми славянофилами, -- будущее спасение человечества, которое должна осуществить Россия.

«Это будущее... во все времена представляемо в церкви Бога истинными пророками. Общение Бога с людьми» осуществляется «при посредстве пророков, свободно воздвигаемых Духом Божиим для просвещения народов и их властителей и непрестанно указывающих им на совершенный идеал человеческого общества» - Там же. С. 242.

Итак, обращение к философии истории требует пророческого дара, и если рассматривать историософские построения Бердяева в этой перспективе, категоричность его суждений оправдана его пророческим статусом.

Пророческая харизма, обнаруживаемая так откровенно Владимиром Соловьевым, а впоследствии Бердяевым, разумеется, свидетельствует, прежде всего, об индивидуальных наклонностях этих писателей, однако представление о пророческом статусе писателя, обращающегося к вечным вопросам, -- отнюдь не индивидуальное свойство: оно порождено культурой русского образованного общества XVIII-XIX столетий.

Среди этих дискурсов, несомненно, выделяется историософия -- благодаря устойчивому набору ключевых тем (разорение Рима германцами, крещение Руси, татарское нашествие, реформы Петра I и т. д.), основополагающей концептуальной оппозиции (Россия vs Запад) и другим характерным чертам этот дискурс составлен из достаточно монолитного корпуса текстов, принадлежность которых к историософии понимается так же быстро, как, например, благодаря разбивке текста на строки и наличию стихотворного метра опознается принадлежность текста к поэзии.

Материал русской историософии -- исторические сведения, более или менее известные публике в качестве безусловных фактов; генеральная историософская цель -- установить законы всемирной истории применительно к прошлому и будущему России. Поэтому историософия, в отличие от поэзии, не может восприниматься в качестве литературной игры, даже если знать, что законы всемирной истории произвольно выводятся ею из предположений о воле Провидения.

В России, где «неусыпные попечения прозорливого правительства избавляют частных людей от необходимости заниматься политикой» - Киреевский И. В. Критика и эстетика / Издание подготовил Ю. В. Манн. М., 1979. С. 102, историософия сделалась заменой политической публицистики. Условием публичного функционирования политических идей стало их перемещение в область теоретических рефлексий об историческом пути России, о предназначении русского народа, о смысле существования России во всемирной истории.

Ввиду своей пророческой конституции историософия Бердяева не выдерживает даже самой беглой критики при проверке ее с помощью исторических фактов - См.: Живов В. М. О сомнительном и недостоверном в историософии Н. А. Бердяева // Новый мир. 1992. № 10. Взгляд со стороны «замыслов Творца о России» -- взгляд с запредельной точки зрения, не различающей принципиально неповторимые особенности разных исторических эпох. Бердяев пишет не об изменчивой истории России, а о субстанции русской истории -- о «русской душе» («народной душе»), единой во все времена. При таком подходе разные эпохи оказываются, структурно идентичны, ибо они организованы единым замыслом Творца.

Соответственно, ключевые понятия, которыми характеризуется «русская душа», должны подходить для описания любой эпохи, а значит, содержать максимально обобщающий внеисторический смысл. Поэтому в функции ключевых генерализующих понятий Бердяев использует слова, отличающиеся в языке семантическим релятивизмом, т. е. слова, чья многозначность граничит с неопределенностью значений (религиозность, эсхатологизм, мессианство и т. п.). Кроме того, в функции ключевых используются слова, порожденные конкретными историческими ситуациями, но приобретающие в книге Бердяева такую же многозначность, что и первые, -- например: раскол, интеллигенция, нигилизм, революционер, большевик и т. п.

Такой метаязык позволяет наделять одинаковыми признаками разные по своему историческому смыслу явления разных эпох, и в результате история России предстает вереницей однотипных событий, порожденных едиными причинами, а вся историософская парадигма книги Бердяева зиждется на синонимии ключевых понятий: каждое из них, не будучи объяснено нигде специально, может быть понято только в границах соответствующего синонимического ряда.

Вот характерный пример отождествления исторически разнородных явлений русское старообрядчество и русская интеллигенция:

«В XVII веке произошло одно из самых важных событий русской истории -- религиозный раскол старообрядчества. <...> В расколе была... глубокая историософическая тема. Вопрос шел о том, есть ли русское царство истинно православное царство, т. е. исполняет ли русский народ свое мессианское призвание. <...> В народе проснулось подозрение, что... государственной властью и высшей церковной иерархией овладел антихрист. Народное православие разрывает с церковной иерархией и с государственной властью. <...> Возникает острое апокалиптическое сознание в левом крыле раскола, в так называемом беспоповстве. Раскол делается характерным для русской жизни явлением. Так и русская интеллигенция XIX века будет раскольничьей, и будет думать, что властью владеет злая сила. И в русском народе и в русской интеллигенции будет искание царства, основанного на правде» - Бердяев Н. А. Истоки... С. 10, 11.

Итак, сначала говорится о религиозном расколе второй половины XVII века, затем без переходов делается вывод о том, что раскол стал «характерным для русской жизни явлением», и далее сразу понятие раскола переносится на русскую интеллигенцию XIX века -- на том основании, что и раскольники XVII века и интеллигенция XIX века считали существующую власть злом. Соответственно, мировоззрение русской интеллигенции определяется понятиями, ей самой не свойственными («властью владеет злая сила»; «искание царства, основанного на правде»).

Подобным же образом происходит отождествление самых разнородных исторических явлений и лиц: деятельность Петра I названа большевистской («Приемы Петра были совершенно большевистские» - Там же. С. 12), Третий интернационал является инкарнацией Третьего Рима («Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий интернационал и на Третий интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере» - Там же. С. 118), перенос столицы из Петрограда в Москву оказывается реализацией идеи славянофилов и Достоевского («русский коммунизм провозглашает старую идею славянофилов и Достоевского -- ex Oriente lux. Из Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада» - Там же. С. 116), а само советское государство «есть трансформация идеи Иоанна Грозного, новая форма старой гипертрофии государства в русской истории» - Там же. С. 152.