Ценностные ориентации западноевропейского рыцарства XII–начала XIII века

Все это делало Роланда, несмотря на его рыцарское обличье, подлинным народным героем, понятным и близким каждому. В этом главная причина огромной популярности сказания о Роланде не только на его родине, но и почти во всех европейских странах. Переводы французских поэм о Роланде, их пересказы или подражания им существовали в средние века на немецком, английском, итальянском, испанском, скандинавских и кельтских языках.

Суровый стиль «Песни о Роланде», ее величавая строгость и энергичная сжатость изложения, отсутствие темы любви (Роланд даже в момент смерти не вспоминает о своей невесте Альде, о которой лаконично сообщается только, что не могла его пережить), мотивов интимных, комических, бытовых и т.п. находятся в полном соответствии с характером сюжета и идейного замысла.23

Традиционная идея присутствует и в поэме «Песни о нибелунгах». В основе ее лежат древние германские сказания, восходящие к событиям периода варварских нашествий. Исторической основой поэмы является гибель Бургундского царства, разрушенного в 437 г. гуннами. В поэме, сложившейся около 1200 г., эти события получают новое осмысление, да и весь бытовой колорит «Песни» в гораздо большей мере связан с феодально-рыцарской Германией XII в., чем с жизнью варварских племен V в. Рыцарские обычаи, как это изображается в поэме, царят при дворе бургундских королей. Поэтическое сознание средневековья рисует исторические коллизии в виде столкновения индивидов, поведение которых определено их страстями, отношениями личной верности или кровной вражды, кодексом родовой и личной чести. Но вместе с тем эпопея возводит индивидуальное в ранг исторического. Для того чтобы это стало ясно, достаточно напомнить, в самых общих чертах, сюжет «Песни о нибелунгах».24

При дворе бургундских королей появляется прославленный герой Зигфрид нидерландский и влюбляется в их сестру Кримхильду. Сам же король Гунтер желает вступить в брак с исландской королевой Брюнхильдой. Зигфрид берется помочь ему в сватовстве. Но эта помощь связана с обманом: богатырский подвиг, свершение которого является условием успеха сватовства, на самом деле содеял не Гунтер, а Зигфрид, укрывшийся под плащом-невидимкой. Брюнхильда не могла не заметить доблестей Зигфрида, но ее уверяют, что он всего лишь вассал Гунтера, и она горюет из-за мезальянса, в который вступила сестра ее мужа, тем самым ущемив и ее сословную гордость. Спустя годы по настоянию Брюнхильды, которая не видит верного вассала Зигфрида при своем дворе, Гунтер приглашает Зигфрида с Кримхильдой к себе в Вормс, а здесь во время перепалки королев (чей муж доблестнее?) обман, наконец, раскрывается.25

Оскорбленная Брюнхильда мстит обидчику Зигфриду, который имел неосторожность отдать своей жене перстень и пояс, снятые им с Брюнхильды. Месть осуществляет вассал Гунтера Хаген. Герой предательски умерщвлен на охоте, а золотой клад, некогда отвоеванный Зигфридом у сказочных нибелунгов, королям удается, опять же обманом, выманить у Кримхильды, и Хаген скрывает его в водах Рейна.

Поэт не упускает случая сообщить о пышных рыцарских празднествах и забавах, о рыцарском придворном вежестве, о роскошных нарядах дам и т.п. При всем том блестящие картины рыцарского быта - это только внешняя сторона средневекового менталитета. Под этой блестящей оболочкой таятся события, исполненные глубокого трагизма.

Трагична судьба молодого героя» Зигфрида, который становится жертвой «подлого предательства». Трагична судьба Кримхильды, счастье которой грубо разрушают Гунтер, Брюнхильда и Хаген. Трагична судьба бургундских королей, погибающих на чужбине. Это в полной мере отражает средневековые порядки и жизнь

Цепь кровавых событий начинается с гибели Зигфрида, который падает жертвой феодального самоуправства, нe брезгающего никакими средствами. Характерно, что подлое убийство совершает Хаген фон Тронье - преданный вассал бургундских королей, не преследующий в данном случае никаких личных целей. Он только выполняет долг вассала.26

В «Песни о Нибелунгах» мы находим правдивую картину злодеяний феодального мира, предстающего перед читателем как некое мрачное разрушительное начало, а также осуждение этих столь обычных для феодализма злодеяний. И в этом, прежде всего, проявляется народность немецкой поэмы, тесно связанной с традициями немецкого бытового эпоса. В поэме выступает ряд персонажей (Хаген, Дитрих Бернский, Хильдебранд, Этцель), известных нам по другим средневековым героическим поэмам.

В нескольких фразах можно пересказать лишь голый костяк фабулы огромной поэмы. Эпически-неторопливое повествование подробно живописует придворные досуги и рыцарские турниры, пиры и войны, сцены сватовства и охоты, путешествия в дальние страны и все другие стороны пышной и утонченной жизни. Поэт буквально с чувственной радостью повествует о богатом оружии и драгоценных одеяниях, подарках, которыми правители награждают рыцарей, а хозяева вручают гостям. Все эти статические изображения, несомненно, представляли для средневековой аудитории не меньший интерес, нежели сами драматические события. Битвы также обрисованы во всех деталях, и хотя в них участвуют большие массы воинов, поединки в которые вступают главные персонажи, даны «крупным планом».27

В песни постоянно предвосхищается трагический исход. И это также характерно для средневековья, когда миром правили жестокость и коварство. Нередко такие предуказания роковой судьбы всплывают в картинах благополучия и празднеств,- осознание контраста между настоящим и грядущим порождало у читателя чувство напряженного ожидания, несмотря на заведомое знание им фабулы, и цементировало эпопею как художественное целое. Персонажи очерчены с исключительной ясностью, их не спутаешь друг с другом. Разумеется, герой эпического произведения - не характер в современном понимании, не обладатель неповторимых свойств, особой индивидуальной психологии. Эпический герой - тип, воплощение качеств, которые признавались в ту эпоху наиболее существенными или образцовыми.28

«Песнь о нибелунгах» возникла в обществе существенно ином, чем исландское «народоправство», и подверглась окончательной обработке в то время, когда феодальные отношения в Германии, достигнув расцвета, обнаружили присущие им противоречия, в частности противоречия между аристократической верхушкой и мелким рыцарством. В песни выражены идеалы феодального общества: идеал вассальной верности господину и рыцарского служения даме, идеал властителя, пекущегося о благе подданных и щедро награждающего ленников. Однако немецкий героический эпос не довольствуется демонстрацией этих идеалов. Его герои, в отличие от героев рыцарского романа, возникшего во Франции и как раз в то время перенятого в Германии, не переходят благополучно от одного приключения к другому; они оказываются в ситуациях, в которых следование кодексу рыцарской чести влечет их к гибели. Блеск и радость идут рука об руку со страданием и смертью.29

Это сознание близости столь противоположных начал образует лейтмотив «Песни о нибелунгах», в первой же строфе, которой обозначена тема: «пиры, забавы, несчастия и горе», равно как и «кровавые распри». Всякая радость завершается горем,- этой мыслью пронизана вся эпопея. Нравственные заповеди поведения, обязательного для благородного воина, подвергаются в песни испытаниям, и не все ее персонажи с честью выдерживают проверку.

В этом отношении показательны фигуры королей, куртуазных и щедрых, но вместе с тем постоянно обнаруживающих свою несостоятельность. Гунтер овладевает Брюнхильдой только с помощью Зигфрида, в сравнении с которым проигрывает и как мужчина, и как воин, и как человек чести. Сцена в королевской опочивальне, когда разгневанная Брюнхильда, вместо того чтобы отдаться жениху, связывает его и подвешивает на гвоздь, естественно, вызывала хохот у аудитории. Во многих ситуациях бургундский король проявляет вероломство и трусость. Мужество пробуждается у Гунтера лишь в конце поэмы.30

А Этцель? В критический момент его добродетели оборачиваются нерешительностью, граничащей с полным параличом воли. Из зала, где убивают его людей и где только что Хаген зарубил его сына, гуннского короля спасает Дитрих; Этцель доходит до того, что на коленях молит своего вассала о помощи. Он пребывает в оцепенении вплоть до конца, способный лишь оплакивать неисчислимые жертвы.

Среди королей исключение составляет Дитрих Бернский, который пытается играть роль примирителя враждующих клик, но без успеха. Он единственный, помимо Этцеля, остается в живых, и некоторые исследователи видят в этом проблеск надежды, оставляемой поэтом после того, как он нарисовал картину всеобщей гибели; но Дитрих, образец «куртуазной гуманности», остается жить одиноким изгнанником, лишившимся всех друзей в вассалов.31

Героический эпос бытовал в Германии при дворах крупных феодалов. Но поэты, его создававшие, опираясь на германские героические предания, по-видимому, принадлежали к мелкому рыцарству. Этим, в частности, объясняется их страсть к воспеванию княжеской щедрости и к описанию подарков, безудержно расточаемых сеньорами вассалам, друзьям и гостям.

Не по этой ли причине поведение верного вассала оказывается в эпопее более близким к идеалу, нежели поведение государя, все более превращающегося в статичную фигуру? Таков маркграф Рюдегер, поставленный перед дилеммой: выступить на стороне друзей или в защиту сеньора, и павший жертвой ленной верности Этцелю. Символом его трагедии, очень внятным для средневекового человека, было то, что маркграф погиб от меча, им же подаренного, отдав перед тем Хагену, бывшему другу, а ныне врагу, свой боевой щит.32

В Рюдегере воплощены идеальные качества рыцаря, вассала и друга, но при столкновении с суровой действительностью их обладателя ожидает трагическая судьба. Конфликт между требованиями вассальной этики, не принимающей по внимание личных склонностей и чувств участников ленного договора, и моральными принципами дружбы раскрыт при этом эпизоде с большей глубиной, чем где-либо в средневековой германской поэзии.

В «Песни о Нибелунгах» изображаются последствия, которые вытекают из борьбы за власть, рассматриваемой как образ действий, диктуемый дворянским кодексом чести: Зигфрид, грозивший стать опасным для бургундского королевского дома, должен пасть, чтобы более слабый Гунтер мог властвовать, не опасаясь соперников. Отношения между прямолинейно-сильным Хагеном и слабым, колеблющимся Гунтером отражают соотношение сил между центральной властью и местными князьями в Германии на рубеже XII-XIII веков.33

Цепочка конфликта проста и незамысловата. Поводом для раздора стала ссора Кримхильды и Брюнхильды из-за первенства в знатности и силе Гюнтера и Зигфрида, но фактически это закулисная игра и передел власти и богатства. Брюнхильда - рабыня чести. Как когда - то она не уступила добровольно слабому мужу, так и теперь, спустя много лет она не может простить золовке ее гордости и независимости. Кримхильду захватили эмоции. В порыве гнева она открывает секрет Брюнхильде о том, что Гюнтер женился на ней при помощи Зигфрида. Брюнхильда в гневе, она жалуется Хагену на поношение и унижение со стороны Кримхильды. Хаген, как верный рыцарскому долгу поклонения даме, а, фактически замыслив свою коварную комбинацию, клянется ей отомстить Зигфриду. Зигфрид пытается решить конфликт мирным путем, он уверяет шурина в своей лояльности и добросердечном отношении. Гюнтер готов ему поверить и отказаться от мести. Но тут вступает Хаген, который твердо намерен совершить задуманное. Иначе и быть не может. Его действия четко и хладнокровно спланированы.

Он с Гернотом могучим и Ортвином втроем

Лишить героя жизни задумали тайком.

………………………………………………

Тогда вмешался Гунтер: «От зятя никогда

Я с братьями не видел бесчестья и вреда.

За что же ненавидеть и убивать того,

Кто, кроме блага, мне и вам не сделал ничего?»34

Вассалы короля были настроены воинственно, но задуманное совершить не решились.

От слова к делу, правда, не перешел никто.

Лишь Хаген государю нашептывал про то,

Как много стран захватит по смерти зятя он.

Молчал король, но явно был расстроен и смущен.35

Хаген, ярко выраженный представитель феодальной идеологии, является злым гением Зигфрида; он действует строго в соответствии с требованиями феодальных ценностных представлений. Но защита поруганной чести Брюнхильды - лишь повод для расправы с более сильным и удачливым противником. Убийство Зигфрида - выражение его верности бургундскому королевскому дому. Тем самым он, причинив ей большое личное горе, еще и грубо унижает ее, затрагивая ее честь. Здесь как бы происходит борьба двух идеалов средневекового общества, вступают в противоречие социально-политические ценности в культуре Раннего Средневековья. С одной стороны - служение даме. С другой стороны - служение своему господину, в данном случае - королю. Побеждает второе. Для достижения поставленной цели оказались хороши все средства.

Готовы были дамы в собор идти уже,

Когда явился спальник и молвил госпоже:

«Лежит убитый витязь у вашего порога».

Кримхильда плакать начала - проснулась в ней тревога.

Она еще не знала, что это муж ее,

Но чуяла, что счастье утратила свое.

Нет, не случайно Хаген склонял ее к тому,

Чтоб тайну Зигфрида она доверила ему!36

Кримхильда понимает, что попала в ловко расставленные сети дворцовой интриги. Исправить ничего уже нельзя. Остается только скорбеть об утраченном счастье и благополучии и заботиться о том, чтобы сохранить сына, о его воспитании и материальном благе. В этом ей помогает оставленный мужем клад нибелунгов. Но Хаген как верный вассал короля и типичный представитель феодального общества, не останавливается на достигнутом. Через три с половиной года траура по убитого им Зигфриду, он советует Гюнтеру помириться с сестрой, войти в ее доверие и выманить у нее клад нибелунгов, так как он предвидит месть Кримхильды, которая, используя эти сокровища, может привлечь на свою сторону бургундских витязей. И Гюнтер вновь малодушно или, быть может точнее, корыстно, следует этому совету.

Ему поддался Гюнтер, обет свой преступил -

И у вдовы отобран тот клад несметный был,

Ключи ж от клада в руки дал Хагену король.37

Кримхильда опять обманута братом и его верным вассалом. А иначе и быть не может. Здесь в полной мере присутствуют нравы феодального общества, когда более сильный подминает под себя более слабого. И уже не действует искусственно созданный культ служения даме. В жестокой игре без правил нет половых различий и нравственных законов.

Минуло тринадцать лет. Гуннский властитель Этцель овдовел и ищет новую супругу. До его двора дошел слух о красоте Кримхильды, и он отправляет посольство в Вормс. После долгого сопротивления безутешная вдова Зигфрида соглашается на второй брак, но лишь для того, чтобы получить средства отмстить за убийство любимого, за попранную честь, а теперь еще и потерю клада.

Кримхильда вынуждена сама заботиться и о своей чести, и о благополучии, и о существовании вообще. Жестокий феодальный порядок лишил ее этой заботы в лице сильного рыцаря и мужа. Она не оставила мысли об отмщении за Зигфрида и главным своим врагом не без оснований считает именно Хагена. Столь же последовательно и без колебаний Кримхильда использует могущество Этцеля, чтобы отомстить за убийство любимого супруга и испытанное ею унижение.

Еще спустя тринадцать лет, укрепив свое положение, Кримхильда добивается у Этцеля приглашения ее братьев к ним в гости.

Хаген знает об опасностях, которым бургунды подвергают себя, отправляясь ко двору Этцеля, и вначале предостерегает от поездки. Но, когда его упрекают в трусости и тем самым наносят оскорбление его чести, он первым с мрачной решимостью настаивает на поездке, которая закончится его гибелью. Срабатывает культ чести, свойственный средневековому обществу. Честь, доведенная до безрассудства.

Угрюмо Хаген бросил: «Словам послов не верьте,

Обид не позабудет она до самой смерти.

Вам потерять придется у гуннов жизнь и честь.

Всем нам супруга Этцеля тайком готовит месть».38

Несмотря на попытки Хагена предотвратить визит, грозящий стать роковым, бургунды с дружиной отправляются с Рейна на Дунай. (В этой части песни бургунды именуются нибелунгами).

Заколыхались стяги, ряды пришли в движенье.

Следили за бойцами в тревоге и волненье

Их земляки-бургунды с обоих склонов гор,

А витязи ликующе неслись во весь опор.

Так вместе с королями отправились в поход

Вассалы - нибелунги - их было десять сот

И всех, вдали от ближних, у гуннов смерть ждала:

Кровь Зигфрида по-прежнему Кримхильде сердце жгла.39

Почти немедля после их прибытия вспыхивает ссора, перерастающая во всеобщую резню, в которой погибают бургундские и гуннские дружины, сын Кримхильды и Этцеля, ближайшие приближенные королей и братья Гунтера. Наконец-то Гунтер и Хаген в руках охваченной жаждой мести королевы; она приказывает обезглавить своего брата, после чего собственными руками умерщвляет Хагена. Старый Хильдебранд, единственный оставшийся в живых дружинник короля Дитриха Бернского, карает Кримхильду. В живых остаются стенающие от горя Этцель и Дитрих. Так завершается «рассказ о гибели нибелунгов».40

Хаген и Кримхильда похожи на идеальных героев эпоса. Оба обнаруживают обостренное чувство чести, не терпящей оскорблений, а Хаген к тому же и выдающиеся воинские качества, и безусловную вассальную верность. Тем самым оба придерживаются линии поведения, соответствующей ведущим этическим представлениям феодальной идеологии.

Но поскольку эти ценности общего характера показываются на фоне жестокой борьбы феодалов за власть и тем самым, войдя в соприкосновение с действительностыо, обнаруживают свой истинный характер, они - прежде всего понятие феодальной чести - выступают как страшная угроза для человека и общества: последовательное осуществление идеалов феодальной этики на практике ведет к ужасающей катастрофе.41

Хёгни не играет к «Старшей Эдде» главной роли. В «Песни о нибелунгах» Хаген вырастает в фигуру первого плана. Его вражда с Кримхильдой - движущая сила всего повествования. Мрачный, безжалостный, расчетливый Xareн, не колеблясь, идет на вероломное убийство Зигфрида, сражает мечом невинного сына Кримхильды, прилагает все силы для того, чтобы утопить в Рейне капеллана. Вместе с тем Xaгeн - могучий, непобедимый и бесстрашный воин. Раз решившись, он проявляет максимум энергии при осуществлении принятого плана. Перед переправой через Рейн вещие жены открывают Хагену, что никто из бургундов не возвратится живым из страны Этцеля. Но, зная судьбу, на которую они обречены, Хаген уничтожает челн - единственное средство переплыть реку, дабы никто не мог отступить.

В Хагене, пожалуй, в большей мере, чем в других героях песни, жива старинная германская вера в Судьбу, которую надлежит активно принять. Он не только не уклоняется от столкновения с Кримхильдой, но сознательно его провоцирует.

Сколь мрачными ни выглядят многие поступки Хагена, песнь не выносит ему морального приговора. Что отличает «Песнь о нибелунгах» от «Песни о Роланде», где автор, говоря о красоте и ярко выраженной рыцарской принадлежности Ганелона, все-таки выносит ему обвинительный приговор за предательство. А ситуация, в сущности похожая. Вероломство Хагена и Ганелона приводит к гибели лучшего их лучших. Зигфрид по уровню своих подвигов и всенародной любви под стать образу Роланда. Кроме того, в обеих поэмах вместе с главным героем погибают верные рыцари-вассалы. В «Песни о Роланде» из-за оскорбленного самолюбия Гуенелона погибли двадцать тысяч воинов Роланда и двенадцать рыцарей короля. В «Песни о нибелунгах» из-за вероломства Хагена погибают королевские семьи, рушится государство. Это объясняется, вероятно, как авторской позицией (пересказывающий «сказанья давно минувших дней» автор воздерживается от активного вмешательства в повествование и от оценок), так и тем, что Хаген вряд ли представлялся однозначной фигурой. Он - верный вассал, до конца служащий своим королям. Свои преступления он совершает за короля и во имя короля (эта идея близка средневековому человеку). Стечение обстоятельств, сама судьба складываются не в его пользу. Это и отличает его от Ганелона, который для личной мести фактически пренебрег интересами короля и своей страны.42

В противоположность Рюдегеру и другим рыцарям, Хаген лишен всякой куртуазности. В нем больше от старогерманского героя, чем от рафинированного рыцаря, знакомого с воспринятыми из Франции утонченными манерами. Мы ничего не знаем о каких-либо его брачных и любовных привязанностях. Между тем служение даме - неотъемлемая черта куртуазности. Хаген как бы олицетворяет прошлое - героическое, но уже преодоленное новой, более сложной культурой.43

Автор «Песни о Нибелунгах» показывает, как стремление к власти, легко ранимое чувство чести и рыцарские подвиги, представленные без прикрас как убийство из-за угла и беспощадная бойня, приводят прямо-таки к апокалипсическим последствиям. Этим потрясающим изображением общественных противоречий действительности он решительно подвергает сомнению все стремления куртуазной эпики представить феодальное общество в идеализированном виде. 44

Однако в образе Дитриха Бернского, вассала Этцеля, создатель «Песни о нибелунгах»- как и Готфрид Страсбургский в «Тристане»- показал человека, который выступает в качестве альтернативы герою куртуазного эпоса и, как художественное воплощение идеала, олицетворяет собой гуманные представления автора (эти чувства и представления уже имели место в эпоху средневековья). Дитрих делает все, чтобы не допустить сражения между гуннами и бургундами, которое с точки зрения феодальной морали должно продемонстрировать образец рыцарского героизма; он предупреждает бургундов, отказывает Этцелю в выполнении вассального долга, возвышаясь при этом даже над своим личным горем. Однако, несмотря на все усилия, ему не удается предотвратить обусловленную противоречиями феодального общества катастрофу, которая с непреодолимой силой уничтожает гуманные устремления отдельной личности. Использованные в «Песни о Нибелунгах», «Песни о Роланде», «Кудруне» сюжеты героических сказаний нашли отражение и во многих других произведениях. Однако, эти три произведения - наиболее образно и красноречиво повествуют о социально-политических противоречиях средневековой культуры, что делает их своеобразной энциклопедией повседневной общественной жизни изучаемого периода.

Таким образом, традиционная идея чести и социально-политические противоречия рыцарской культуры периода Раннего Средневековья нашли яркое отражение в средневековом эпосе. Описания сражений, приобретающих характер дикой, необузданной резни, и устрашающих картин разграбления захваченных замков, не имеют себе подобных в средневековой литературе. Они отражают жестокую реальность.

1.3 Особенности экипировки и знаковые символы средневекового рыцаря

Рыцарь - это, прежде всего, профессиональный воин. Но не просто воин. Служба этих воинов всегда была конная. Отсюда их общее название -рыцари, т.е. всадники (от немецкого Ritter). Рыцарь на всех языках - рейтер, шевалье и так далее обозначает всадника. И не просто всадника, а тяжеловооруженного всадника - в шлеме, «двойном панцире иль латах», со щитом, копьем и мечом.45

О том, что это был конный всадник, свидетельствует описание экипировки рыцаря в «Песне о Роланде». Необходимым атрибутом экипировки были шпоры, а также полное вооружение рыцаря.

По строфам «Песни о Роланде» мы можем полностью представить себе вооружение французского рыцаря, ознакомиться со всеми его обычаями, с его наступательным и оборонительным оружием. К экипировке рыцари относились очень серьезно. Они одевались соответственно случаю. Собираясь к сарацинам в качестве посла, Ганелон получает от Карла правую перчатку, жезл посла и письмо. Затем он уходит в свой шатер и собирается в путь.

Граф Ганелон ушел в шатер к себе,

Весь воинский припас пересмотрел,

Облекся в наилучший свой доспех,

Златые шпоры на ноги надел,

К бедру привесил добрый меч Морглес,

А стремя подал дядя Гюннемер.46

Копья делались из прямого легкого дерева - сосны, липы, вяза, осины и других; лучшие были ясеневые. В верхний конец копья плотно вставлялось стальное острие. Рыцарское знамя или флюгер с длинным развевающимся концом прикреплялось к верхушке копья. Меч был широк, короток, крепок, заострен только с одной стороны и высокого закала, чтобы не ломаться о латы и шлемы. С течением времени наружный вид мечей изменялся: их стали делать очень длинными, широкими и заостренными. Эфес всегда представлял собой крест.

Особое отношение было у рыцарей к мечам, которым давались имена: Жуайез («Радостный») у Карла Великого, Дюрандаль («Твердый») у Роланда, Альтеклер у Оливье, Морглес у Ганелона. Рыцарские мечи подвергались обряду освящения.

Вот граф Роланд по полю битвы скачет.

И рубит он, и режет Дюрандалем.

Большой урон наносит басурманам.47

Освящение мечей имеет очень древнюю историю, связанную с далеким дохристианским прошлым. Особую силу оружию придавало помещение в их рукоять мощей различных святых. В рукоять меча Роланда заключены реликвии: зуб Святого Петра, волосок Святого Дионисия, клочок одежды Девы Марии. «Острие копья, пронзившее распятого Христа», вправлено в рукоять меча Карла. Мощи святых заключены и в рукоять меча Ганелона - Морглес.48

Меч был простым знаком силы. Но меч становился карающим оружием, если надо было защитить слабых, неспособных самостоятельно отстаивать свои права, если надо было отомстить за невинных.

У пояса рыцари носили кинжалы. Бердыши или алебарды представляли собой оружие с маленькой рукояткой; двойным лезвием: одно как у обыкновенного топора, а другое - длинное заостренное, иногда с двумя расходящимися концами.

Довольно часто употреблялись палицы или булавы, состоящие из толстой, в объем руки взрослого человека, длинной дубины, с кольцом на одном конце. К нему крепили цепь или крепкую веревку, чтобы палица не вырвалась из рук; на другом конце к трем цепям был прикреплен шар; палица была вся из железа.49

Таким было оборонительное и наступательное вооружение рыцарей.

Щит, не употреблявшийся в боях, был деревянный, обтянутый кожей, или обитый металлом, чтоб выдерживать удары копья. На щитах изображались гербы, давшие начало западно - европейской геральдики.

Рыцари носили кожаные доспехи с нашитыми железными пластинками или кольцами. Все части доспехов были так скованы между собой, что не препятствовали свободным движениям, потому что сдвигались и раздвигались.

Полное вооружение включало в себя помимо длинного копья и щита металлический шлем и панцирь с металлическими пластинками или кольчугу из мелких железных колец. На голову рыцарь надевал железный шлем с забралом, которое могло подниматься и опускаться, защищая лицо:

«Все при кольчугах, шишаках, мечах,

Булатных копьях, расписных щитах.

Значок копейный бел, иль желт, иль ал».50

Такое описание военной экипировки дает «Песнь о Роланде». Все это снаряжение стоило весьма дорого: еще в конце первого тысячелетия, когда расчет велся не на деньги, а на крупный рогатый скот, комплект вооружения - тогда еще не столь обильного и сложного - вместе с конем стоил 45 коров, или 15 кобылиц. А это - величина стада или табуна целой деревни. Немаловажное значение придается описанию экипировки и в «Песни о нибелунгах». Собираясь в гости к Гунтеру,

С отцом совместно Зигфрид дружинников одел,

А Эккеварт на совесть о дамах порадел:

Маркграф велел, чтоб были для них привезены

Наряды наилучшие со всех концов страны.51

Кроме вооружения, в «Песне о Роланде» описана одежда, предметы обихода. На страницах «Песни» сверкают золото и серебро, оружие рыцарей украшено драгоценными камнями.

Рыцарское войско являло собой могущественную и устрашающую силу. Вооружение рыцаря, тактика боя отвечали военным задачам, масштабам военных операций и техническому уровню своего времени. Защищенная металлическими военными доспехами, рыцарская конница, малоуязвимая для пеших воинов и крестьянского ополчения играла основную роль в бою.

Лавина неустрашимых вооруженных всадников, несущихся на врага с боевым кличем, могла внести смятение в ряды любого противника!

В конце большинства строф «Песни о Роланде» стоит восклицание «аой», значение которого до сих пор не выяснено. Может быть это рефрен, а может быть сокращенное обозначение музыкального мотива, исполнявшегося в качестве аккомпанемента к «Песни». По иному толкованию, восклицание «аой» - испорченное или диалектологическое слово, переводимое как «вперед».

По свидетельству «Песни о Роланде», в бой французы идут с кличем «Монжуа», выражавшем радость от желания сразиться:

«Кто этот крик в бою слыхал хоть раз,

Тот видел тех, кому неведом страх».52

Не только боевой клич поднимал боевой дух рыцарей. Звук рога, который также носил имя (рог Роланда - Олифан), воодушевлял воинов, давал представление о состоянии битвы.

Уста покрыты у Роланда кровью,

Висок с натуги непомерной лопнул.

Трубит он в Олифан с тоской и болью.

Карл и французы слушают в тревоге.53

Нельзя, конечно, обойти молчанием и боевого скакуна верного боевого товарища рыцаря, каждому из которых давалось имя: конь рыцаря Роланда Вальянтиф, короля Карла Тансандор и т.д. В «Песне» приводится их яркое описание, сделанное знатоком. Большое внимание уделял рыцарь средствам защиты своего боевого коня. Голову лошади тщательно закрывали металлическим или кожаным наглавником, грудь - железными бляхами, а бока - кожей. Лошадь покрывали также попоной или чепраком из бархата или из другой материи, на которых вышиты были гербы рыцаря. В конце концов, рыцарь вместе с лошадью, к которой он как бы прирастал, превратился в своего рода живую железную крепость. Такое тяжелое и неуклюжее вооружение делало рыцаря малоуязвимым для стрел и ударов копьем и мечом противника. Но оно же приводило к малой подвижности рыцаря.54

В связи с утяжелением вооружения и одновременным усовершенствованием техники фронтального столкновения возникла необходимость в таких лошадях, которые «умели бы двигаться строго по прямой линии, не были бы нервозны и впечатлительны, послушно реагировали бы на команды, подаваемые голосом, могли бы выдержать внушительный вес всадника со всеми его доспехами и оружием и в то же время не были бы медлительны: ведь атака проходила тем успешней и безопасней, чем стремительнее и мощнее был ее натиск, чем быстрее атакующий покидал сектор обстрела». Лошадь становится «главным персонажем» средневековых войн.

Боевым рыцарским конем был предок брабантских и нормандских тяжеловозов. Причем у рыцаря всегда было несколько коней - на боевого коня он садился только перед сражением, а обычно передвигался на более простых. Рыцарский конь был не просто средством передвижения, а бойцом, немногим уступавшим по опасности самому рыцарю.

Несет Жерена в бой скакун Сорель

И мчит Жерье горячий Пассесерф.

Тот и другой пришпорили коней,

На Тимовеля мчат, что силы есть.55

Физическая сила этих воинов, не снимавших своего вооружения по целым дням и переносивших в нем тяготы пути и боя, была велика. И в тоже время им была присуща ловкость, легкость, живость, чтобы вскакивать и соскакивать с коня, не трогая стремени, а также искусство владеть копьем, мечом и бердышом в тяжелых доспехах.

Бордосец Анжелье, гасконский рыцарь,

Поводья бросил, шпорит что есть силы,

С вальтернцем Эскреми спешит схватиться.

На шее мавра щит висел - разбился,

Копье сквозь кольца панциря проникло,

Промеж ключиц глубоко в грудь вонзилось.

Язычник мертвым с лошади свалился.

«Вы все умрете!», - молвил победитель.

Аой!56

Рыцарь индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он профессионал от рождения, и в своем военном деле равен любому из своего сословия, вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя, и выделиться, быть первым может, только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня.

Военные заслуги рыцарей усилили значение рыцарства, способствовали его обособлению, замкнутости.57

Таким образом, экипировка играла большое значение. Она создавала социальный статус рыцаря, говорила о его материальном положении, его рыцарских доблестях и силе, благородстве и принадлежности к определенному клану.

2 Глава. Религиозно-духовные ценности конного воина XII - начала XIII века

2.1 Религиозные представления Средневековья и отражение их в изучаемой литературе

Человек средневековья был глубоко религиозен. В его сознании мир виделся как своеобразная арена противоборства сил небесных и адских, добра и зла. Руководящая роль в духовной жизни средневековья безраздельно принадлежала религии. Через призму религиозного сознания сама жизнь на земле рассматривалась как временное пребывание на ней перед переходом в Вечность.

Мир раннего средневековья как бы поделен на две половины, одну из которых занимают христиане, а другую - «нехристи». В понимании человека того времени добро несло и олицетворяло христианство, а зло - «нехристи», язычники, сарацины. Христианство содержало для средневекового человека весь набор ценностных ориентаций. Ведущее место среди них занимала морально - этическая проблематика. Церковь определяла, как жить человеку, смысл его бытия, понятия долга, чести, совести. Борьба с неверными, защита своих границ от них, а также обращение их в христианство являлись предназначением рыцарства.1

Христианизация варваров стала важнейшим явлением в средневековой европейской истории. Христианство, изначально весьма неоднозначно относившееся к войне и воинам, должно было изыскивать компромиссные решения в мире, погруженном в стихию непрерывных боевых действий. Выработка собственной, теоретически обоснованной позиции по этому вопросу диктовалась социальными условиями и необходимостью не только доктринального, но и политического самоутверждения церкви. Меч и крест должны были соединиться в рамках одного учения.

В религиозной полемике II - IV вв. вырабатываются понятия «воинство бога» и «мирское воинство». Начиная с апологетов, «воины Христа» завоевывают все более и более прочные позиции в системе ценностей нарождающегося средневекового мира. Отцами церкви было предложено разделение войн на праведные, справедливые, и неправедные, несправедливые, оправдание войн «во славу господню», что в немалой степени определило развитие социальных и политических идеалов рыцарства и рыцарской этики. Происходит «милитаризация» христианства, военное общество получает «бога-воина».2

Первоначально рыцарство было светским воинством, идеалы которого во многом противостояли официальной церковной морали, но постепенно церковь усиливала влияние на рыцарство, все активней использовала его для защиты своих интересов. Католическая Церковь, видя в рыцарях защитников веры, опору слабых и бедных, смотрела на рыцарство как на священное воинство, достойное небесной благодати и придавала большое значение этому героическому учреждению, освящая прием в рыцари своей пышной обрядностью.

Пошли оруженосцы и рыцари в собор.

Служили, как ведется со стародавних пор,

Юнцам мужи и старцы на этих торжествах.

Все ожидали празднества с веселием в сердцах.

Пока во славу Божью обедня в храме шла,

Толпа простого люда на площади росла.

Народ валил стеною: не всякому опять

Чин посвященья в рыцари удастся увидать.3

Идейный мир Средневековья в целом был во всех своих элементах насыщен, пропитан религиозными представлениями. Подобным же образом был устроен мир рыцарства. Характерным для героического эпоса является насыщение всего повествования идеей религиозной борьбы с магометанством и особой миссии Франции в этой борьбе.

В «Песни о Роланде» подробно описывается бой с маврами. Каждый герой, говоря о своей решимости поразить врага или призывает в помощь бога, или утверждает, что бог не покинет его в трудную минуту. Оливье советует Роланду протрубить в рог и позвать подмогу, ссылаясь на то, что «Чрезмерно мал наш полк в сравненье с ними».

Роланд в ответ: «Тем злей мы будем биться.

Не дай господь и ангелы святые,

Чтоб обесчестил я наш край родимый.

Позор и срам мне страшны - не кончина.

Отвагою - вот чем мы Карлу милы».4

Выполнение рыцарством миссии «воинства Христова» выражается в создании в «деяниях» образов священнослужителей, одной рукой благословляющих на бой и отпускающих грехи умирающим, а другой поражающих врагов. Эта идея нашла свое яркое выражение в многочисленных молитвах, небесных гениях, религиозных призывах, наполняющих поэму, в очернении язычников-мавров, в неоднократном подчеркивании особого покровительства, оказываемого Карлу богом, в изображении Роланда рыцарем-вассалом Карла, вассалом господа, которому он перед смертью протягивает, как сюзерену, свою четку, наконец, в образе архиепископа Турпина, который одной рукой благословляет на бой французских рыцарей и отпускает грехи умирающим, а другой поражает врагов, олицетворяя единение меча и креста в борьбе с «неверными».

Соратник Роланда - архиепископ Турпин - представитель средневековых церковников, взявшихся за оружие. Средневековые хроники знают много аббатов и епископов, которые боевой палицей владели не хуже, чем кадилом. Истории известна многовековая борьба русского народа с целой организацией воинствующих церковников - с тевтонским орденом, войско которого понесло в 1242 г. памятное поражение на Чудском озере.

Вот таким монахом-воином, свирепым и беспощадным, является и Турпин. Автор «Песни» бесхитростно рассказывает о Турпине: держа ободряющую речь к франкам, Турпин, пообещав им рай, заранее отпускает им грехи с условием: «рубить сильней».

Останавливая дрогнувших под напором врага франков, Турпин обращается к ним с пламенной проповедью воинской чести:

Богом молю, не думайте о бегстве.

Чтоб честный муж не спел вам студной песни.

Лучше падем мы все, сражаясь вместе.5

Конечно, для автора «Песни» Турпин - положительный образ, Турпин - авторитет. Его слушаются не только воины - он вовремя мирит Оливье и Роланда, вздумавших среди боя перекоряться о чести и обязанностях вассала; Роланд обращается к нему с особой почтительностью.

Вместе с тем в образе Турпина проскальзывает черта грубоватости, неуклюжего юмора. То, что он «в епитимью им дал: рубить сильней», звучало, вероятно, для средневековой аудитории как шутка, вызывавшая искренний восхищенный смех: вот епископ-вояка!

Церковный, христианский элемент поэмы, конечно, ярко выражен в образе попа-воина Турпина. Этот образ так же правдиво воплощает особенности служителя католической церкви, как и оброненное вскользь свидетельство о том, что воины Карла, взяв штурмом Сарагосу, разрушили «все мечети и синагоги», а жители Сарагосы - «либо убиты, либо крещены». Эта деталь отражает живую историческую действительность: взяв штурмом в 1099 г. «град христов» - Иерусалим, крестоносцы устроили в нем многодневный кровавый погром, которого не избежало н христианское население города. Этот тип воина-попа мог сложиться так ярко именно в эпоху крестовых походов, когда епископ-полководец и монарх-рыцарь стали обычным явлением в европейской жизни: существовали воинские ордена в Палестине и Сирии (тамплиеры и иоанниты), в Испании (св. Якова и Калатравы), в Прибалтике.

Так источник передает единение меча и креста в борьбе с «нехристями». И в этом случае меченосец не должен был забывать, что, действуя оружием, он вершит правосудие от имени Господа и поэтому обязан следовать определенным правилам. Ему надлежало быть богопослушным и со смирением принять смерть.

Турпен, благословляя воинов на смертный бой, призывает:

«Умрем за государя своего,

Живот положим за христов закон...

…………………………………………….

Вас в вышний рай по смерти примет бог,

Коль в муках вы умрете за него».

…………………………………………….

Французы поднимаются с земли.

Турпеном им отпущены грехи,

Он их святым крестом благословил.6

Священник Турпен, одновременно являясь и воином, в свободное от проповедей время он, наравне со всеми разит врага.

Пришпорил он коня, приник к луке,

Врагу нанес удар, что силы есть,

Щит раздробил, в куски разнес доспех,

Грудь распорол, переломил доспех,

Качнулся мавр, не усидел в седле,

Его с коня архиепископ сверг.7

Турпен призывает рыцарей следовать своему примеру и произносит над поверженным врагом:

За нами - первый бой! Друзья, смелей!

Победу нам послал господь с небес!8

Глубокая религиозность рыцарства выражалась в священном акте -клятве, клятвенном обещании, закрепленном ритуальным жестом положении руки на священный предмет, на Святое Писание, на крест, на ковчег, - а также произнесением ритуальной формулы - «Да поможет мне Бог».

Осознание правоверности своих деяний руководит рыцарями в борьбе с язычниками, душа которых «коварна и черна».

Вера в чудеса, в помощь святых и во вмешательство небесных сил в земную жизнь являлись неотъемлемой частью людей средневековья. Свидетельством этому является эпизод из «Песни о Роланде», в котором Карл Великий просит продлить световой день, торопясь помочь своим вассалам в битве с «нехристями»:

«Бог ради Карла чудо совершил

И солнце в небесах остановил».9

Человек средневековья не различал четко мир земной и мир сверхчувственный, - оба в героическом эпосе изображаются с равной степенью отчетливости, в живом взаимодействии. Такими, реальными, отчетливыми, а также пророческими, являются в эпосе сны и видения героев «Песни»: Карла Великого и Роланда. Очевидно, французы считали, что в их борьбе за «правое дело» на их стороне и Бог, и природа, и удача.10

В «песнях о деяниях» с самого начала подчеркивается глубочайшее влияние христианства на рыцарство. Христианство и воинственность как составляющие понятия «рыцарство» - были неразрывно сплетены друг с другом с момента зарождения этого понятия, как тесно связанные между собой элементы, унаследованные им от героического прошлого.

Источники донесли до наших времен существовавший в раннее средневековье культ эпических героев, погибших в битве с язычниками -свидетельство того, как двойная цель активной жизни рыцаря - слава в этом мире и спасение души в мире ином превращается в единую, как бы сдвоенную цель и основную составляющую рыцарского благочестия. Именно стремление к этим двум целям и стало основой рыцарства, самой его сутью и одним из наиболее показательных признаков того, что рыцарство было приверженцем христианства.11

Война в «Песне о Роланде» - это не просто земное сражение: архангел Гавриил стоит на страже возле спящего Карла Великого и постоянно находится с ним рядом в его великой войне с эмиром. Гавриил был также и рядом с Роландом, когда тот умирал, и слышал его предсмертную мольбу: «Отче наш, который исцелил Лазаря и вывел Даниила из логова льва, спаси мою душу от опасности и отчаяния и отпусти мне грехи мои».12

Вера в молитвенное слово не могла, по мнению средневекового человека, не привести к чудесам, которые совершаются на протяжении всего повествования «Песни». Одно из них происходит со смертельно раненным Роландом, который испытывает муки, не совместимые с жизнью, и, тем не менее, находит силы продолжать сражаться с сарацинами:

«Почуял граф, что смерть его близка,

Что мозг ушами начал вытекать.

Схватил он Олифан и Дюрандаль

И углубился в землю басурман

Намного дальше, чем летит стрела».13

Это было возможным потому, что Роланд, как и другие рыцари, считали себя воинами не только Карла Великого, но и воинами Господними. Соответственно этому определялось их поведение и деятельность.

Помимо типичной для всего народного эпоса гиперболизации, сказавшейся не только в масштабе изображаемых событий, но и в картинах сверхчеловеческой силы и ловкости отдельных персонажей, а также в идеализации главных героев (Роланд, Карл, Турпин), характерно насыщение всего рассказа идеей религиозной борьбы с мусульманством и особой миссии Франции в этой борьбе. 14

Своеобразно религиозное миропонимание в поэме «Кудруна». Основная часть поэмы - сказание о похищении Хильды - встречается со сходными именами в различных скандинавских источниках. По рассказу, сохранившемуся в «Эдде» Снорри, Хильду, дочь короля Хогни (т.е. Xareнa), похищает Хедин, сын Хьярранда (т.е. Хоранта). Хогни настигает беглецов у Оркнейских островов. Хильда предлагает отцу в качестве выкупа ожерелье, но отец отвергает ее дары. До вечера длится битва. Ночью оба короля с дружинами уходят на суда, но Хильда идет на поле битвы и колдовскими чарами пробуждает мертвых; наутро они участвуют в сражении вместе с живыми. Представление о битве мертвецов, с которым связано в скандинавских источниках сказание о Хильде, широко распространено в фольклоре многих народов и отражает примитивные представления о судьбе души после смерти.15

Сватовство Хетеля разукрашено традиционными для шпильмановского эпоса XII в. авантюрными чертами - поездки за море за невестой, которую добывают хитростью или силой, обычно с помощью чудесных помощников. Характер этой разработки сюжета о сватовстве, широко популярного в немецкой эпической литературе XII в., связан с исторической обстановкой крестовых походов, раздвинувших географический горизонт западноевропейского общества и вызвавших интерес к заморским странам. С мотивами фантастических морских путешествий, распространенными в средневековой литературе и, в конечном счете, восходящими к восточным источникам, связана и «робинзонада» юного Хагена на острове грифов, не имеющая прямого отношения к героическому сказанию.16

Таким образом, средневековое рыцарство на протяжении всей своей истории, особенно в ключевые столетия - XI-XII, несет на себе печать стремления к идеалу - «воину христову» - и одновременно подвергается испытанию соблазнами мирской славы и мирского великолепия. Отсюда противоречивость рыцарства и причина его духовного упадка на закате средневековья.

2.2 Религиозные и нравственные ценности рыцарства

Второй этап феодализации и начало этнической консолидации будущих французов, а также переход от народной латыни к старофранцузскому языку падают во Франции на эпоху Каролингов (VIII-IX вв.). Эта эпоха выступает в героической поэзии как своего рода эпическое время. В связи с этим, поэмы отразили определенный этап самосознания рыцарства, определенную картину мира, содействуя выработке и закреплению этой идеологии. Так, в период Зрелого Средневековья заметно трансформируются общественные отношения. Родоплеменные интересы были оттеснены интересами национальными, пусть еще в начаточной форме, поэтому во многих эпических памятниках мы находим ярко выраженные патриотические мотивы, связанные часто с борьбой с иноземными и иноверными завоевателями. Патриотические мотивы, как это специфично для Средневековья, частично выступают в форме противопоставления христиан «неверным» мусульманам.17

Историческая тематика в эпосе расширилась, потеснив сказочно - мифологическую, увеличилось значение христианских мотивов, и усилился патриотический пафос, была разработана большая эпическая форма и более гибкая стилистика, чему способствовало некоторое отдаление от чисто фольклорных образцов. Но отметим и другое: поэмы, участвуя в формировании рыцарского миросозерцания, отразили далеко не все его черты и в наивысших своих проявлениях не ограничились его рамками.18

В героическом эпосе нашли отражение крестовые военно-колонизационные походы западноевропейских феодалов в страны Восточного Средиземноморья, а также в пределах земель, принадлежавших западным славянам и прибалтийским народам. Крестовые походы в страны Восточного Средиземноморья, происходившие под видом религиозных мероприятий, откуда и их название, начались в конце XI в. и продолжались с перерывами до конца XIII в.19

В крестовых походах принимали участие различные слои феодального общества. Наиболее крупные из феодалов - короли, графы и герцоги стремились путем захватов богатых земель расширить свои владения, увеличить доходы и усилить влияние в Европе. Главную военную силу крестоносных отрядов составляли мелкие феодалы - рыцари, а также представители купеческой представители купеческой верхушки многих городов.20

Самую активную роль в крестовых походах играла римско-католическая церковь, являвшаяся крупнейшим феодальным собственником и заинтересованная в военно-колонизационном движении в силу тех же причин, что и остальные крупные феодалы. Но у церкви имелись еще и свои особые интересы. Ко времени первого крестового похода западная и восточная церкви окончательно отделились друг от друга. С этого момента стремление западной церкви подчинить себе восточную составляло один из главных пунктов в реакционной теократической программе папства, желавшего поставить власть римского папы выше всякой иной светской и духовной власти. Удачными походами на Восток католическая церковь также рассчитывала увеличить количество епархий (церковных областей, обязанных уплачивать ей десятину) и повысить таким путем свои доходы. Кроме того, уходившие в поход лица зачастую жертвовали свои сбережения церкви или отдавали ей под покровительство свое имущество. Богатства церкви в результате этого непрерывно росли. В конце XI века духовенство начало усиленную проповедь походов на Восток и захвата Сирии и Палестины. Церковь призывала верующих к завоеванию Иерусалима (бывшего в руках у мусульман), где, согласно христианским легендам, находилась гробница Иисуса Христа. Церковь выдвинула во время крестовых походов официальный лозунг: «Освобождение гроба господня».21

За ограниченным кругозором феодальной идеологии, идеологии верного вассала, в душе средневекового человека живет мощная, великая идея родины, которой служит не только Роланд, но и сам император Карл.

Идея родины сливается с идеей христианизации Европы, противоборствующей мусульманскому Востоку.

Язычников там нет ни одного:

Кто не убит в бою, тот окрещен.22

На дошедшую до нас редакцию «Песни о Роланде» оказала явное влияние пропаганда первого крестового похода, увлекшая весьма широкие слои населения Франции. Но в основе самой ранней формы эпического предания о Роланде (которая до нас не дошла, но которую мы можем с некоторым вероятием реконструировать) лежит та же самая идея крестового похода, только в другом, более старом и ограниченном варианте ее, заключавшемся не в завоевании Палестины, а в оказании помощи испанским христианам, притесняемым маврами, и в конечном изгнании последних из Испании.

Этот момент был связан с актуальнейшей проблемой французской политики VIII-IX вв. В 732 г. Карл Мартелл, дед Карла Великого, разбив арабов при Пуатье, остановил наступление их на Европу. Однако и после этого, в конце VIII и, особенно, в начале IX в., т.е. именно в ту пору, когда происходило поэтическое оформление предания о Ронсевальской битве, между французами и арабами шла упорная борьба как в форме походов французов в северную Испанию (где около 800 г. Карл Великий основал Испанскую марку), так и в форме защиты населения южной Франции от постоянных набегов арабов. Эти войны очень рано стали истолковываться как дело патриотическое, а вместе с тем и «богоугодное», клонящееся к искоренению «язычества», и в одной из хроник экспедиция 778 г. была задним числом переосмыслена как стремление «с помощью Христа поддержать церковь, страдающую под жесточайшим игом сарацин». Эта идея ожила снова в последней четверти XI в., когда под влиянием агитации французских монахов наряду с подготовкой похода в Палестину французские рыцари и монахи во множестве устремились в Испанию, чтобы там сражаться под знаменем Альфонса VI, короля Кастилии, с маврами и организовывать церковь в отвоеванных у мусульман областях.23