Политика СССР и Франции в период "странной войны"

Реферат

На тему:

Политика СССР и Франции в период «странной войны»

В первых числах октября французские войска без боя отступили с германской территории в предполье линии Зигфрида и расположились на оборонительных позициях на франко-германской границе. На фронте установилось полное затишье. Военный корреспондент Р. Доржелес, посетивший французские войска на фронте, писал: «Я был удивлен спокойствием, которое там царило. Артиллеристы, расположившись у Рейна, спокойно глазели на германские поезда с боеприпасами, курсирующие на неприятельском берегу, наши летчики пролетали над дымящимися трубами Саара, не сбрасывая бомб. Очевидно, главная забота высшего командования состояла в том, чтобы не беспокоить противника... Война была действительно «странной», не в смысле забавной, - там, где умирают, нет ничего веселого, а в смысле - необычной, удивительной, особенно в глазах тех, кто участвовал в предыдущей войне».

После крушения Польши на франко-германском фронте возникла действительно необычная ситуация. Германия находилась в состоянии войны с Францией и Англией, но противники не воевали.

Французы называли этот период «странной войной», англичане - «фальшивой войной», а немцы - «сидячей войной».

Причины и сущность «странной войны» нашли различные толкования в зарубежной и отечественной историографии. Большинство отечественных историков считает, что главным фактором, определяющим «странности» странной войны, была политика англо-французских союзников, не желавших вести активные боевые действия и надеявшихся на заключение соглашения с Германией на антисоветской основе. В основе стратегии западных союзников, по мнению советских исследователей, лежала политика, рассчитанная на то, чтобы создать видимость войны с Германией, но не мешать ей в агрессивных действиях против СССР. Политика Франции и Англии в период странной войны квалифицировалась как продолжение позорной мюнхенской.

Подобные мнения разделяют некоторые видные французские историки. Э. Боннефу в «Политической истории Третьей республики» пишет, что отсутствие активных боевых действий на фронте со стороны Франции должны были убедить Гитлера в готовности французов и англичан дать ему свободу экспансии на Востоке.

Такого же мнения придерживался генерал А. Бофр: «...Поскольку мы не будем наступать, мосты для связи с Германией не будут сожжены, и мы могли бы еще предпринять какие-то шаги в зависимости от обстоятельств». Ж.-П. Азема и Н. Винок также считают, что странная война соответствовала мюнхенской политике правительств Франции и Англии и «отвечала настроениям тех, кто не хотел «умирать за Данциг».

Конечно, надо иметь в виду, что как во Франции, так и в Англии имелись политические силы, заинтересованные в соглашении с Гитлером. Однако такие политические деятели не определяли в полной мере политику Парижа и Лондона.

По мнению М.М. Наринского, Париж и Лондон отказались от мюнхенской политики умиротворения и осуществляли политику сдерживания экспансионистских планов Германии. В ходе войны они намеревались силой оружия навязать Гитлеру свой план «урегулирования» в Европе. Безусловно, при этом не исключались различного рода политические комбинации.

Положение, сложившееся на франко-германском фронте в период странной войны не было случайностью. Оно соответствовало военно-политическим расчетам противников. Ныне известно, что как французское командование, так и командование верхмата издали директивы, запрещающие войскам вести активные боевые действия. Естественно, каждая сторона при этом преследовала определенные цели.

Германское командование вело переброску войск из Польши на Западный фронт, активно готовило верхмат к наступлению во Франции. Оперативная пауза в ходе войны была выгодна Германии.

Англо-французские союзники, отказываясь предпринимать наступление против германских армий, считали, что создавшееся положение на франко-германском фронте соответствует их политическим и военно-стратегическим интересам. В соответствии с франко-английским соглашением Великобритания должна была направить во Францию Британский экспедиционный корпус (БЭК). Первые подразделения БЭК прибыли во французский порт Шербур 4 сентября. В дальнейшем на франко-германский фронт было переброшено 12 английских дивизий и два авиационных соединений (всего 500 боевых самолетов).

Политическое и военное руководство Франции, как и Англии, исходили из предположения, что возникшая война примет затяжной характер, станет войной на истощение, исход ее решит превосходство материальных и людских ресурсов англо-французской коалиции. Исходя из этого основного положения своей военной доктрины, англо-французские союзники полагали целесообразным придерживаться на первом этапе войны оборонительной стратегии. Генерал Гамелен в докладе премьер-министру Э.Даладье от 12 октября 1938 г. подчеркнул, что линия Мажино определяет стратегические концепции французского генерального штаба. «Надо, - писал он, - чтобы позади системы фортификационных сооружений Франции могла вести войну, как Англия за Ла Маншем».

Похоже было, что во Франции и в Англии в политических и военных кругах глубоко укоренилось мнение, что в возникшей войне противостоящие армии фатально обречены на бездействие. Линия Мажино непреодолима, и германская армия погубит себя, атакуя французские укрепления. В то же время и французская армия бессильна прорвать линию Зигфрида. В этих условиях активные боевые действия приведут лишь к огромным жертвам наступающей армии, но не принесут победы.

Политическое и военное руководство Франции надеялось одержать победу над Германией. Для этого необходимо, считали французские стратеги, достигнуть ослабления военного потенциала Германии путем блокады, наращивать производство вооружений во Франции и Англии, обеспечить безопасность коммуникаций с заморскими владениями. «Только после этого придет час наступления, - писал А.Мишель, - война будет перенесена в Германию, никто не знает когда, но все в глубине души надеются, что Германия рухнет, сломленная блокадой и воздушными бомбардировками». Тезис о фатальной неизбежности поражения Германии в длительной войне на истощение, безоговорочно принятый в политических и военных инстанциях Франции, стал одним из краеугольных камней для выработки пассивной стратегии выжидания.

Большие надежды французское командование возлагало на другие театры военных действий, в первую очередь в Скандинавии и на Балканах. Создание новых фронтов на севере и юге Европы, по мнению французских военных стратегов, устранило бы опасность германского наступления против Франции.

В наиболее полном виде эти стратегические концепции командования Франции изложены в так называемом плане войны на 1940 г., подготовленном генералом Гамеленом и направленном в правительство 26 февраля 1940 г. Гамелен отмечал, что силы англо-французской коалиции, имеющиеся к весне 1940 г., недостаточны, чтобы взять стратегическую инициативу и начать большое наступление. Наступление германских армий на Северо-Восточном фронте на участке германо-французской границы Гамелен считал неосуществимым, если германское правительство не будет располагать новыми средствами борьбы, способными породить надежды на успех. Более вероятным Гамелен считал попытки германского командования предпринять наступление на флангах через Бельгию или Швейцарию, а также действия на других театрах военных действий: в Скандинавии и на Балканах. Гамелен утверждал, что англо-французские войска достаточно сильны, чтобы отразить наступление германских войск между Рейном и Мозелем и прийти на помощь бельгийской и швейцарской армии. В случае начала военных действий в Скандинавии и на Балканах, Англия и Франция могли бы, по мнению Гамелена, оказать помощь войсками и военной техникой странам, присоединившимся к англо-французской коалиции.

Расчеты французского генерального штаба не были реализованы. Союзникам удалось вовлечь верхмат в операции в Норвегии. Но затяжных сражений на этом новом фронте не было. Союзники потерпели в Норвегии поражение и не сумели предотвратить вторжение германских войск во Францию.

Военно-политическая ситуация странной войны вела к моральной демобилизации населения, к снижению боеспособности французской армии. В «Политической истории Третьей республики» известный французский историк Э. Боннефу писал: «Отказываясь от всякой идеи наступления, генеральный штаб лишил нашу армию возможности действовать, что вело к деморализации войск. Личный состав армии, как и гражданское население, на протяжении нескольких месяцев убеждались в мысли, что столь разрекламированная линия укреплений и воля руководителей избежать побоища прошлой войны устраняют какую-либо угрозу катастрофы. Это бездействие, к сожалению, породило скуку, сомнения и постепенную потерю бдительности».

В самом начале войны правительство приняло решение об эвакуации населения приграничных районов (в том числе Эльзаса и Лотарингии), а также некоторых парижских учреждений и служб, лицеев и музеев столицы и провинции. В долине Луары были реквизированы многие замки и большие особняки. Как всегда, при эвакуации люди, покинувшие свои дома, свое имущество, на новом месте испытывали определенные лишения и трудности. Но скоро французы с удивлением констатировали, что немцы не бомбят города и села, не сбрасывают химические бомбы на мирное население. Глубокое недовольство охватило эвакуированных, которые обвиняли власти во всех грехах и стремились вернуться в родные места. В скором времени чиновники покинули скучную провинцию и возвратились в столицу. В первые же дни войны Париж как бы принял военный вид. Оконные стекла заклеивались полосками бумаги. На улицах было много военных. По свидетельству И.Эренбурга, проститутки поджидали на улицах клиентов, вооруженные противогазами. Но все это скоро всем надоело. Жизнь входила в обычную колею. Известный шансонье Морис Шевалье пел популярную песенку «Париж остается Парижем».

Ограничения почти не коснулись жителей столицы. Карточки на продукты не вводились до февраля 1940 г. Лишь мясо разрешалось продавать только два раза в неделю. Бензин отпускался свободно. Рестораны не испытывали недостатка в клиентах - парижане хорошо зарабатывали и охотно тратили деньги. О гибели Польши, по свидетельству И. Эренбурга, никто не вспоминал. Морис Шевалье в своих песнях прославлял «единство французской нации»:

«Полковник-реакционер из Аксьон франсез.

Майор - умеренный

Капитан - клерикал

А лейтенант - враг священников

Молодые офицеры - ярые социалисты

Сержант - убежденный экстремист

Капрал поддерживает все партии

А солдат 2-го класса - игрок в тотализатор

Но все они прекрасные французы».

Веселые песенки напевали и французские солдаты на позициях: «Гитлер, приходи на линию Мажино

Наши бородачи поджидают тебя. И если тебе невтерпеж, Они надают тебе по заднице. Приходи, Гитлер, на линию Мажино».

Казалось, бодрому настроению французов не будет конца.

Их вера в победу поддерживалась плакатами на стенах, в которых утверждалось: «Мы победим, потому что мы сильнее!».

Отсутствие боевых действий на фронтах подогревало надежды французов, что все «образуется», что «ничего не произойдет». В этой атмосфере в общественном мнении рождались фантастические предположения, что Германия рухнет, не выдержав экономической блокады, что Гитлер «не хочет» отвоевывать Эльзас и Лотарингию, что рейху нужны черноземные земли Украины.

Постепенно официальные сводки в печати «никаких изменений на фронтах» стали восприниматься с некоторым беспокойством. Германские власти предприняли против французского населения подлинную психологическую войну. Радиостанции в Штуттгарте, Саарбрюккене и Франкфурте на средних и коротких волнах вели передачи на французском языке. Некий радиожурналист Фердоне, подвизавшийся в роли обозревателя на одной из радиостанций Германии, стал известен всей Франции. Многие тезисы в выступлении Фердоне находили благожелательный отклик у французских обывателей: виновность Англии, развязавшей эту войну; «Англия готова сражаться до последнего француза»; Англия «хитра и коварна», защищает только свои интересы; «Англия дает технику, но французы должны отдать свои жизни». Столь же упорно в радиопередачах звучали слова о «миролюбии Германии», которая «ничего не имеет против Франции». Масса деталей и фактов, известных французам, создавали у слушателей впечатление достоверности. На позиции французов на фронте немцы сбрасывали листовки, вели передачи по громкоговорителям и по радио. Цель такой пропаганды состояла в том, чтобы подорвать морально-боевой дух французских солдат и офицеров.

Но все же не германская пропаганда, а сама суть странной войны, полное бездействие большой массы войск, сосредоточенной на боевых позициях, определило резкое снижение морально-боевых качеств французской армии. Бездействие на фронте породило среди личного состава французских войск полное непонимание сути происходящих событий, убеждение в бессмысленности «сидеть в окопах», скуку и моральное разложение. Миллионы мобилизованных в армию французов не понимали необходимость лишений и трудностей военного времени, если настоящей войны нет и, как уверяли газеты, никогда не будет. Беспокойство командования вызывал рост пьянства в войсках. В ставку французской армии в апреле 1940 г. был представлен доклад управления военной цензуры. В этом секретном документе говорилось: «...Праздность и скука личного состава в некоторых частях... ведут к возрастающему злоупотреблению алкогольными напитками».

Французское командование вынуждено было принять экстренные меры. Были увеличены до 30 суток отпуска солдатам и унтер-офицерам. Командирам частей рекомендовалось проводить среди личного состава спортивные состязания, организовывать во фронтовом тылу «солдатские очаги». 21 ноября был подписан правительственный декрет о создании в действующей армии особой службы «библиотек, искусства и досуга». 26 февраля был опубликован декрет об отмене косвенного налога на игральные карты, предназначенные для войск на фронте. Местные органы обязаны были содействовать отправке посылок для фронтовиков. Пришлось осуществить и более «действенные меры»: в крупных гарнизонах и на железнодорожных станциях создавались военные вытрезвители. Такими мерами французское командование старалось приостановить разложение личного состава войск, но практически эта задача была невыполнима. Общая обстановка в стране оказала отрицательное влияние на моральное состояние войск. Благодушие и оптимизм первых месяцев «странной войны» шел на убыль. Известный французский дипломат А. Франсуа-Понсе в своих мемуарах писал: «Стали открываться глаза. Перестали верить в абсурдную идею, что союзники одержали верх в результате какого-либо ослабления противника».

Период странной войны характеризовался также ростом социальной напряженности во французском обществе, вызванного репрессиями правительства против коммунистов. Левые силы во Франции оказались в трудном положении. Советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 г. и особенно договор между СССР и Германией от 28 сентября дезориентировал общественное мнение Франции, поколебал позиции французской компартии. Отныне французские коммунисты отказались поддерживать правительство Даладье в войне и в начале октября потребовали в парламенте начать мирные переговоры с Германией. Такая позиция ФКП не встретила поддержки народных масс, в том числе и среди рабочих.

Правительство Даладье, используя законы военного времени, обрушило на коммунистов репрессии, решив покончить с ФКП - постоянным противником французской буржуазии. 26 сентября был принят закон о роспуске компартии и других организаций, действовавших под руководством ФКП. 20 января 1940 г. по специальному закону депутаты коммунисты были выведены из состава всех представительных учреждений. Разгрому подверглись профсоюзы, находившиеся под влиянием ФКП. 17 января 1940 г. коммунисты - члены парламента и местных представительных органов были лишены депутатской неприкосновенности. В марте 1940 г., подводя итоги антикоммунистических репрессий, министр внутренних дел Сарро сообщил, что распущено 300 муниципалитетов и 675 общественных организаций, где коммунисты пользовались влиянием, запрещены 2 ежедневные газеты и 159 других изданий, в Париже и провинции проведено 11 тыс. обысков, арестовано 3400 чел.

После заключения советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 г. и особенно договора о дружбе и границе 28 сентября советско-французские отношения, в первую очередь для Москвы, потеряли свое значение и шли на убыль.

Однако дипломатические отношения между Москвой и Парижем не были прерваны. Советское руководство, заинтересованное в укреплении связей с Германией, занимало по отношению к Франции и Англии почти враждебную позицию, возлагая на них ответственность за развязывание и продолжение начавшейся войны.

Французское правительство проявляло определенную сдержанность и старалось не обострять отношения с СССР. Париж внимательно следил за внешнеполитическим курсом СССР и, в первую очередь, за развитием советско-германских отношений.

Продвижение частей Красной Армии на польской территории и установление по всей линии фронта контакта с германскими войсками настоятельно требовало урегулирования многих вопросов между Москвой и Берлином, между командованием советскими и германскими войсками в Польше. 22 сентября было подписано германо-советское коммюнике, в котором говорилось, что германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями. Демаркационная линия проходила по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла и Сан. В этом документе, опубликованном в печати как в СССР, так и в Германии, открыто были определены границы «сферы интересов» СССР и Германии в Польше.

В политических кругах Парижа это сообщение было встречено довольно спокойно и даже по отношению к СССР благожелательно, Я.З.Суриц телеграфировал в Москву, что многие политические деятели Франции считают, что демаркационная линия между советской и германской армиями «крайне выгодна для СССР, это «крупнейшая победа Москвы». Политические обозреватели отмечали, что Москва поставила под контроль советского оружия значительную часть Польши, где проживает 11 млн. населения. Красная Армия создала заслон «на ранее намечавшихся и наиболее вероятных путях гитлеровского наступления против СССР». Некоторые парижские политики полагали, что «СССР действительно и решительно свернул на путь защиты чисто национальных и имперских интересов России». Более того, делался вывод, что в будущем создавшаяся ситуация «может повернуться и своей выгодной стороной для Франции, создав, в частности, более прочную плотину против германизма».

27 сентября в Москву вновь прибыл министр иностранных дел Германии И.Риббентроп, который провел переговоры со Сталиным и Молотовым. На следующий день был подписан советско-германский договор о дружбе и границе, а также секретные приложения к нему. В договоре стороны констатировали распад польского государства и взяли на себя ответственность за проведение в своих «сферах интересов» необходимые государственные переустройства. При определении границ были внесены изменения демаркационной линии, установленной германо-советским соглашением от 22 сентября: территория литовского государства включалась в сферу интересов СССР, а Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства отходили в сферу интересов Германии. Таким образом, районы, где преобладало польское население, отходили к Германии, а граница «сферы интересов» СССР в Польше стала проходить в основном по «линии Керзона» с учетом национального состава населения.

Советско-германский договор от 28 сентября 1939 г. и прилагаемые к нему документы свидетельствовали о расширении сотрудничества между СССР и Германией в политической области. Советский Союз и нацистская Германия предложили англо-французскому блоку смириться с ликвидацией независимости польского государства и отказаться от своих обязательств по отношению к Польше. Выступая в октябре в рейхстаге, Гитлер говорил о том, что бесполезно продолжать войну, поскольку польский вопрос касается только Германии и Советского Союза.

Комиссия ученых СССР и ПНР по истории отношений между двумя странами в мае 1989 г. опубликовала тезисы «Канун и начало второй мировой войны». В этом документе дается развернутая оценка советско-германского договора от 28 сентября 1939 г.

Подписание договора не только о «границе», но и о «дружбе», отмечали польские и советские историки, «давало основание говорить о «дружеских» отношениях СССР с фашистской Германией, фактически обеляло фашизм, деформировало классовые установки в общественном и индивидуальном сознании, имело тяжелые последствия как для Польши, так и для СССР».

После заключения советско-германского Договора о дружбе и границе между СССР и Германией В.М.Молотов и И.Риббентроп согласовали и подписали текст совместного советско-германского заявления. Этот документ должен был свидетельствовать о миролюбивых намерениях СССР и Германии. Молотов и Риббентроп подчеркнули, что урегулирование Москвой и Берлином вопросов, связанных с распадом польского государства, создает «прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе». Стороны пришли к соглашению, что «ликвидация настоящей войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой стороны, отвечала бы интересам всех народов». В заявлении прозвучали предупреждения в адрес правительств Англии и Франции, на которых в случае отказа содействовать установлению мира в Европе падает «ответственность за продолжение войны».

6 октября, выступая в рейхстаге, Гитлер заявил о стремлении немецкого народа к миру и подчеркнул, что Германия не имеет враждебных намерений по отношению к Франции и Англии. Таким образом, сторонникам прекращения войны стали Гитлер и Сталин. Муссолини и некоторые главы других государств заявили о своей готовности взять на себя посреднические миссии в переговорах между воюющими державами.

Сталин в защиту своей позиции мог мобилизовать коммунистические партии воюющих и нейтральных государств. В конце сентября всем компартиям были посланы директивы Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала, в которых предписывалось защищать политику СССР, бороться за мир, против империалистической войны, против капитализма и против национал-демократии.

1 октября от имени фракции французских рабочих и крестьян (бывшая фракция ФКП) председателю палаты депутатов Э. Эррио. было направлено письмо, в котором содержалось требование созвать парламент для обсуждения на открытом заседании предложения Германии о заключении мира. «...Мы считаем, что мир можно быстро достигнуть, ибо империалистическим поджигателям войны и гитлеровской Германии, находящейся во власти внутренних противоречий, противостоит могущество Советского Союза, что позволит реализовать политику коллективной безопасности, способной обеспечить мир и спасти независимость Франции».

Следует отметить, что призыв ФКП к миру соответствовал позиции не только пацифистов, выступавших против любой войны, но и позиции крайне правых реакционных деятелей. За мир с нацистской Германией выступал П. Лаваль, П. Фланден, М. Деа, Ж. Монтиньи, Ж.-Л. Тиксье-Виньянкур, П. Скапини и другие. Ж. Бонне, 13 сентября лишившийся портфеля министра иностранных дел, также предлагал обсудить вопрос о мире в парламенте.

Предложение Гитлера о мире, даже подкрепленное авторитетом СССР, не могло встретить серьезного отношения во Франции и Англии. Во-первых, в советско-германском заявлении от 28 сентября и в речах Гитлера практически не говорилось о судьбе Польши, кроме того, что СССР и Германия «урегулировали» вопросы, связанные с распадом польского государства. Более того, СССР и Германия, не дожидаясь мирной конференции, установили «границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства». Во-вторых, предложения Гитлера содержали весьма неопределенные гарантии безопасности в Европе после прекращения войны.

3 октября Н.Чемберлен заявил в палате общин, что английское правительство готово рассмотреть предложения о мире, но при условии серьезных гарантий безопасности в Европе. 10 октября в речи, которая транслировалась по французскому радио, Э. Даладье сказал, что Гитлер говорит «о мире, о мире для немцев, мире, который установит законность завоеваний, достигнутых хитростью и силой, мире, который не мешал бы подготовить новые захваты». «Мы взяли оружие и выступили против агрессии. Мы не сложим оружие, пока не будем иметь реальные гарантии мира и безопасности, безопасности, которая не будет подвергаться угрозе каждые шесть месяцев».

В письме к В.П.Потемкину от 18 октября Я.З.Суриц, хорошо информированный о настроениях в политических кругах Парижа, писал: «Нашему присоединению к требованиям мира никто не придал большого значения. Гораздо большее значение было придано нашему заявлению «об ответственности» и о «совместных с Германией мерах» на случай отклонения мира». Полпред отмечал, что среди политиков и дипломатов существует мнение, что призыв СССР к миру носит «платонический характер» и является лишь уступкой Германии.

Итак, в конце сентября 1939 г. были четко зафиксированы результаты раздела Польши между СССР и Германией, уточнены сферы влияния двух держав в Восточной Европе, выражено согласие сторон развивать дружеские отношения и сделано предложение о прекращении начавшейся войны на условиях признания ликвидации польского государства.

Новая позиция советского правительства была подробно изложена в докладе председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова на сессии Верховного Совета 31 октября 1939 г.

Молотов подтвердил нейтралитет советского государства в начавшейся войне и охарактеризовал внешнеполитические акции правительства как действия, направленные на обеспечение безопасности. В докладе были допущены оскорбительные, недопустимые, с точки зрения международного права, выпады в адрес Польши. Назвав польское государство «уродливым детищем Версальского договора», Молотов фактически выступил против польского народа, лишив его права иметь собственное государственное устройство. Для оправдания политического курса советского руководства глава правительства использовал настоящую идеологическую акробатику. В его выступлении не было ни одного слова осуждения германской агрессии. Более того, агрессором, по его словам, стали Англия и Франция, которые не хотят прекращения бессмысленной войны под предлогом восстановления польского государства. Молотов взял под защиту идеологию гитлеризма, которую, по его словам, нельзя уничтожить силой. Советский нарком практически оправдывал ведение войны фашистской Германией, стремившейся лишь к тому, чтобы «разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки». Война, которую ведут Англия и Франция, по мнению Молотова, может окончиться для них крахом, поскольку «смешно думать, что Германию с ее возросшей мощью можно «просто вывести из строя». Молотов подчеркнул, что ныне Германия «стремится к миру» и лишь Англия и Франция противодействуют мирным устремлениям Гитлера. Нарком заявил, что война, которую ведут Англия и Франция не имеет реальных целей, поскольку о восстановлении старой Польши «не может быть и речи», вести «идеологическую войну» против гитлеризма преступно, а «борьба за демократию» является лишь фальшивым лозунгом. «Теперь наши отношения с германским государством, - говорил Молотов, - построены на базе дружественных отношений, на готовности поддерживать стремление Германии к миру и, вместе с тем, на желании всемерно содействовать развитию советско-германских отношений ко взаимной выгоде обоих государств».

Речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР широко комментировали на страницах французской печати, которая подчеркивала не только антипольскую, но и антифранцузскую и антианглийскую направленность советской политики.

Военный атташе Франции в Москве 5 ноября в своем донесении в Париж, отметил главные моменты в речи Молотова как оправдание новой политики согласия России с Германией и осуждение внешнеполитического курса Франции и Англии. «Резюмируя речь Молотова, можно сказать, - писал генерал Палас, - что она искажает факты и пытается доказать незыблемость принципов внешней политики советского правительства в то время, когда Россия возвращается к империалистической политике времен царизма».

20 ноября в НКИД прибыло письмо Сурица из Парижа, в котором содержалась информация о реакции французских официальных кругов и общественности на доклад Молотова. С одной стороны, заявление наркома иностранных дел о верности СССР провозглашенному нейтралитету было встречено с удовлетворением. С другой стороны, широко высказывались тревожные мнения. Французы опасались, что Советский Союз будет не только стремиться закрепить свои завоевания в Польше и в Прибалтике, но и сможет содействовать развитию германской экспансии в сторону французских колониальных владений. Во французской прессе давались весьма противоречивые оценки советской политики. Одни авторы утверждали, что Москва делает ставку на мировую революцию, другие считали, что Кремль возрождает русскую национальную политику. Общее мнение сводилось к тому, что советское правительство демонстрирует верность соглашениям с Германией и свое отрицательное отношение к политике Франции и Англии.

Любопытно, что германские власти оригинальным способом оценили эту сторону речи Молотова. 23 ноября советское полпредство во Франции сообщило в НКИД, что 8 ноября ночью в предместьях Парижа с самолета были сброшены листовки, в которых содержались выдержки из речи Молотова от 31 октября. По утверждению французской печати, листовки были напечатаны в Берлине и сброшены над Парижем с германского самолета.

Распространение подобных материалов во Франции свидетельствовало, что германские спецслужбы стремились внедрить в сознание французов, что Советская Россия окончательно встала на сторону Германии и ныне является врагом Франции.

Советско-германское сближение, резкая критика политики Парижа и Лондона Молотовым и Сталиным, директивы Коминтерна, обвинявшие Францию и Англию в развязывании и продолжении империалистической войны в Европе, ухудшили советско-французские отношения.

Сотрудничество с Германией оказало отрицательное влияние на советскую политику и государственную мораль. В докладе председателя комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. на съезде народных депутатов СССР А.Н.Яковлева 23 декабря 1989 г. отмечалось: «Встав на путь раздела добычи с хищником, Сталин стал изъясняться языком ультиматумов и угроз с соседними, особенно малыми, странами, не счел зазорным прибегнуть к силе оружия - так произошло в споре с Финляндией. В великодержавной манере осуществил возвращение в состав Союза Бессарабии, восстановление Советской власти в республиках Прибалтики».

Но в то же время современники и историки отмечали, что внешнеполитические акции Кремля, осуществленные в начале второй мировой войны укрепили военно-политическое положение Советского Союза.

Присоединение украинского и белорусского населения восточных районов Польши к Советской Белоруссии и Советской Украине, если и было осуществлено с нарушением международного права и с применением оружия, то по своей сущности являлось делом справедливым и исторически оправданным.

Политические деятели и политологи европейских стран отмечали, что выдвижение Красной Армии на польскую территорию, установление советского влияния в Прибалтике ограничивают сферу господства Германии в Восточной Европе и объективно имеют антигерманскую направленность.

Парижская газета «Тан» за 28 сентября, подчеркивая значение внешнеполитических акций СССР, писала: «Москва, а не Берлин, сделалась центром дипломатических решений в Восточной Европе».

Французская дипломатия в определении своего курса по отношению к СССР, как можно судить по документам, преследовала две цели: не дать повода к усилению связей СССР с Германией, что могло бы привести к созданию советско-германского военно-политического союза, и не разрушить мостов с Москвой для того, чтобы использовать их в случае изменения внешнеполитического курса Советского Союза.

В докторской диссертации Франсуа Левека приводятся два документа, разработанные в отделе «Европа» политического департамента МИД Франции после заключения советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. Первый документ датирован 30 сентября, второй - 1 октября 1939 г.

Авторы первого документа подчеркивали, что не следует считать создание военного союза между СССР и Германией свершившимся фактом и также признать вероятность агрессивных действий России против западных союзников. Советское правительство, указывалось в справке, не имеет оснований для денонсации франко-советского пакта о ненападении 1932 г., поскольку Франция, вступив в войну во имя защиты Польши, не совершила акта агрессии.

Записка политического департамента от 1 октября дает более широкое толкование политики СССР и содержит рекомендации руководству МИД Франции по определению отношений к Советскому Союзу. В этом документе говорилось о тайных замыслах Кремля, определивших его курс на сближение с Германией. Подписывая советско-германский пакт о ненападении, Советский Союз имел целью толкнуть Германию на войну с англо-французским блоком и тем самым ослабить воюющие державы в ходе длительной войны. Используя возникшую ситуацию и соглашение с Германией, отмечалось в документе, СССР рассчитывал получить то, что он предполагал достигнуть в случае формирования франко-англо-русской Антанты: присоединение Западной Белоруссии и Западаной Украины, усиление своих позиций на Балтике. Принимая эту точку зрения, считали авторы записки, следует признать, что какого-то «коренного поворота» в политике СССР не произошло: цели остались прежними, но были избраны другие пути для их достижения. В документе подчеркивалось, что Германия представляет для СССР основную опасность. Поэтому Москва не заинтересована в окончательной победе рейха над англо-французскими союзниками. Советский Союз оказывает Германии материальную помощь лишь для того, чтобы она имела возможность вести длительную войну. Но основная стратегическая цель СССР состоит в том, чтобы добиться поражения германских войск.

Надо отдать должное авторам документа: анализ внешнеполитической стратегии Москвы был проведен достаточно глубоко. Французские дипломатические чиновники отбросили эмоции и не пошли на поводу некоторых политических деятелей Франции, которые все больше и больше отдавали дань оголтелому антисоветизму.

В документе от 1 октября анализировалась реальная политика Москвы и решительно отвергалась возможность длительного военно-политического союза между Советским Союзом и фашистским рейхом. В свете этих основных выводов отдел «Европа» политического департамента МИД Франции предлагал руководству министерства укреплять отношения между Парижем и Москвой, дипломатическими путями противодействовать развитию советско-германских отношений. Учитывая, что Кремль, похоже, также заинтересован в сохранении связей с Францией, следует незамедлительно вернуть французского посла в Москву (Э. Наджиар покинул советскую столицу после заключения советско-германского договора о ненападении), что будет воспринято советским правительством как свидетельство доброжелательности Франции по отношению к СССР.

Контакты французского посла с руководством НКИД, считали аналитики департамента, не могут носить характера переговоров. Речь идет лишь о том, чтобы помешать укреплению советско-германских связей и облегчить СССР переход от нынешней фазы развития международных отношений к заключительному этапу - разгрому фашистской Германии. Французский посол должен объяснить Молотову, что между СССР и Францией нет серьезных противоречий, что поражение западных союзников в войне с Германией ничего не дает Советскому Союзу. Ни Англия, ни Франция не угрожают влиянию СССР в Прибалтике. Что касается Польши, то французское посольство в Москве должно придерживаться следующей позиции: в Версале не была определена восточная граница Польши; нынешняя граница, определенная советско-германским договором от 28 сентября 1939 г., в основном соответствует «линии Керзона»; при подписании мирного договора будут учтены интересы СССР.

На встрече 3 декабря 1939 г. с замнаркома иностранных дел В.П.Потемкиным французский посол Э. Наджиар «отдал должное мудрости советского правительства, сумевшего найти неуязвимое разрешение вопроса о Западной Украине и Западной Белоруссии и воздержавшегося от присоединения территорий, заселенных преимущественно поляками».

Советско-французские отношения в период странной войны прошли своеобразные испытания в связи с военно-политическими акциями СССР в Прибалтийских государствах.

Отношения СССР с соседними Эстонией, Латвией и Литвой всегда находились в поле пристального внимания советской дипломатии, поскольку от военно-политического положения в этом регионе зависела безопасность северо-западных границ Советского Союза. Москва не исключала вероятность включения этих стран в сферу влияния мощных европейских держав в антисоветских целях, тем более, что правительства Таллинна, Риги и Каунаса зачастую занимали недружественную позицию по отношению к СССР. Летом 1939 г. в прибалтийских государствах побывали с визитами начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер, руководитель разведки верхмата адмирал Канарис, ответственные чиновники МИД Германии. В августе правительства Таллинна и Риги заключили с Германией договоры о ненападении. В сентябре правительство Литвы вело переговоры с Германией об укреплении литовско-германских отношений.

Советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 г. и секретный протокол к нему определили, что Эстония и Латвия находятся в «сфере интересов» СССР, а после подписания советско-германского договора о дружбе о границе 28 сентября 1939 г. в соответствии с секретным дополнительным протоколом в «сферу интересов» СССР отошла Литва.

Учитывая важное стратегическое значение прибалтийского региона в системе безопасности СССР, советское правительство осенью 1939 г. предложило правительствам Эстонии, Латвии и Литвы заключить пакт о взаимопомощи. Подобное предложение, принятое в практике международных отношений, не создавало угрозы национальному суверенитету этих стран. Сложившаяся в Европе военно-политическая обстановка диктовала необходимость для правительств Таллинна, Риги и Каунаса принять предложения Москвы.

Пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонской республикой был подписан в Москве 28 сентября 1939 г. Стороны брали на себя обязательства оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае возникновения прямого военного нападения или угрозы военного нападения со стороны любой великой европейской державы. Эстонская сторона предоставляла

Советскому Союзу базы военно-морского флота на островах Саарема (Эзель), Хийумаа (Даго) и в порте Палдиски, а также несколько аэродромов на правах аренды. Со своей стороны СССР, взял на себя обязательства оказывать эстонской армии помощь вооружением и другими военными материалами. Конфиденциальный протокол, приложенный к основному документу, давал право СССР ввести на территорию Эстонии ограниченный контингент наземных и воздушных сил численностью до 25 тыс. чел. Статья 5-я Договора подчеркивала: «Проведение в жизнь настоящего пакта ни в какой мере не должно затрагивать суверенные права Договаривающихся сторон, в частности их экономической системы и государственного устройства».

5 октября аналогичный договор о взаимопомощи был подписан с Латвийской республикой. Советский Союз получил право иметь в Латвии военно-морские базы в Лиепая (Либаве) и Вентспилсе (Виндава) и несколько военных аэродромов. Численность советских войск, которые должны были дислоцироваться в Латвии, не должна была превышать 25 тыс. чел.

10 октября договор о взаимопомощи был заключен с Литвой, Статья 1-я пакта зафиксировала передачу города Вильно и Виленской области (ранее входившей в состав Польши) Советским Союзом Литовской республике «в целях закрепления дружбы между СССР и Литвой». Остальные статьи договора по содержанию совпадали с аналогичными статьями советско-эстонского и советско-латвийского пактов.

Заключение договоров о взаимопомощи Советского Союза с Эстонией, Латвией и Литвой изменил военно-политическую ситуацию в этом регионе. СССР значительно укрепил свои стратегические позиции на Северо-Востоке Европы и на Балтийском море.

Несмотря на то, что советские акции в Прибалтике, как и ввод войск Красной Армии в восточные районы Польши, проходили в «сфере интересов» СССР, то есть с молчаливого согласия Берлина, подлинный смысл действий Москвы имел антигерманский характер. Германия уступала доминирующую роль в Прибалтике Советскому Союзу.

Усиление влияния СССР в Прибалтийских государствах оказывало, безусловно, воздействие на внутреннее положение в этих странах, на расстановку политических сил. Москва отныне могла не только оказывать политическое и экономическое давление на Таллинн, Ригу и Каунас, но и осуществлять реальную поддержку демократическим силам, в том числе и коммунистам, находившимся в оппозиции к существующим режимам.

В столицах западноевропейских государств заключение пактов взаимопомощи между СССР и Прибалтийскими странами было воспринято спокойно и даже с определенной доброжелательностью. Политические деятели, дипломаты, видные публицисты в своих выступлениях и заявлениях подчеркивали, что Советский Союз усилил свое влияние в важном для его безопасности регионе и что советские акции объективно ограничивают влияние Германии в Прибалтике.

В середине октября в Париже стало заметно намерение правительства «сохранить добрые отношения» с СССР. По информации Я.З.Сурица, французские официальные круги начали проявлять инициативу по восстановлению связей с Москвой. «По всеобщему убеждению, без поддержки СССР Гитлеру крышка, - писал в телеграмме в НКИД 21 октября полпред. - Обеспечить себе наш нейтралитет - это главная забота. Ради этого пойдут и на жертвы».

По сведениям, полученным советским полпредством в Париже, Р. Кулондр, ставший директором кабинета премьер-министра, в беседе с дипломатами отметил, что, с точки зрения интересов Москвы, заключение СССР договоров о взаимопомощи с Прибалтийскими государствами вполне оправдано. Генеральный секретарь МИД Франции А. Леже, который, как правило, не проявлял доброжелательного отношения к политике Советского Союза, на этот раз разделял мнение Кулондра.

В первой половине октября посол Франции в СССР Э. Наджиар вернулся в Москву. Ознакомившись с обстановкой в столице Советского Союза, посол изложил свои взгляды на политику Кремля в письме на Кэ д'Орсе от 28 октября. «Совершенно очевидно, - писал французский дипломат, - что для нас выгодно восстановление Россией своих территориальных позиций в Европе, которые она занимала в 1914 г. и которые позволяли уравновешивать влияние Германии. Мы не должны оценивать нынешние события в духе того резонанса, который был вызван аморальным характером договора Гитлера со Сталиным и сенсационным продвижением Советов в Польше и в Прибалтике. Исходя из жизненных интересов Франции, мы не можем не учитывать, что существование на восточных границах рейха России, настойчиво возрождающей в своей внешней

политике традиции старой империи, будет сдерживать Германию Вхождение России в дела Европы, хотя и происшедшее в результате германо-советского сближения, наносит первый удар по программе безграничных завоеваний гитлеровского рейха».

До декабря 1939 г., то есть до начала советско-финляндской войны, несмотря на ввод советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию и усиление советского влияния в Прибалтике, в политических кругах Франции преобладало осторожное и взвешенное отношение к Советскому Союзу. «Зимняя война» в Финляндии коренным образом изменила внешнеполитический курс французского правительства по отношению к СССР.

ноября по советскому радио транслировалась речь председателя Совета народных комиссаров В.М. Молотова. Глава правительства сообщил гражданам СССР, что советско-финляндские переговоры не принесли желаемых результатов. По утверждению Молотова, на границе с Финляндией начались «возмутительные провокации, вплоть до артиллерийского обстрела наших воинских частей под Ленинградом». Далее председатель СНК заявил, что правительство отдало распоряжение командованию Красной Армии и Военно-морскому флоту «быть готовым ко всяким неожиданностям и немедленно пресекать возможные новые вылазки со стороны финляндской военщины». Речь Молотова свидетельствовала, что в отношениях с Финляндией назрел военный конфликт.

ноября войска Ленинградского военного округа получили приказ начать военные действия на советско-финляндской границе с задачей отбросить части финской армии на Карельском перешейке, занять участок финской территории севернее Ладожского озера и принадлежавшую Финляндии часть полуострова Рыбачий. В официальных документах и в советской прессе подчеркивалось, что главная цель действий Красной Армии заключается в обеспечении безопасности Ленинграда. Однако замыслы Кремля шли гораздо дальше. Предполагалось установить полный контроль над Финляндией, утвердить в стране коммунистическое или прокоммунистическое правительство и раздвинуть границы социалистического строя в Европе. Уже 30 ноября в беседе с Ф. Шуленбургом Молотов, информируя германского посла о советско-финляндском конфликте заявил: «Не исключено, что в Финляндии будет создано другое правительство - дружественное Советскому Союзу, а также Германии».

В этом отношении представляет интерес директива Политического управления РККА от 4 февраля 1940 г., в которой подчеркивалось, что в партийно-политической работе в войсках наряду с тезисом о задаче обеспечить безопасность Ленинграда следует пропагандировать интернациональный долг Красной Армии, о ее обязанности оказать помощь финскому народу в его борьбе против помещиков и капиталистов.

1 декабря 1939 г. на финляндской территории, занятой Красной Армией, в городе Териоки было образовано «народное правительство Финляндской Демократической Республики» во главе с финским революционером-эмигрантом, секретарем Коминтерна О.В.Куусиненом. В советской прессе было указано, что о создании правительства Куусинена стало известно якобы из радиоперехвата. Таким образом, Москва давала понять, что она не имеет какого-либо отношения к созданию правительства Финляндской Демократической Республики. Советское правительство немедленно установило с правительством Куусинена дипломатические отношения, и 2 декабря был подписан Договор о взаимопомощи и дружбе между СССР и Финляндской Демократической Республикой. Следует признать, что идея создания народного правительства Финляндии возникла на базе иллюзорных надежд на то, что действия Советского Союза найдут поддержку со стороны трудящихся Финляндии, которые в силу классовой пролетарской солидарности выступят против буржуазного правительства. Такие расчеты были лишены основания. В своем большинстве народ Финляндии выступил в защиту независимости и национального суверенитета своей Родины.

Создание правительства Куусинена позволило Молотову выдвинуть версию, что Советский Союз не ведет войны с Финляндией, а лишь «оказывает помощь дружественной Финляндской Демократической Республике». Убедительность такой версии с самого начала была весьма сомнительна. Уже в январе-феврале советское руководство как бы забыло о существовании правительства Куусинена.

14 декабря Лига наций под давлением французских и английских представителей приняла решение об исключении СССР из этой международной организации. 16 декабря в советской печати было опубликовано сообщение ТАСС, в котором говорилось: «По мнению советских кругов, это нелепое решение Лиги наций вызывает ироническую улыбку, оно способно лишь оскандалить его незадачливых авторов». Несмотря на такую оценку решения Лиги наций, исключение СССР из международной организации, членами которой было большинство стран мира, нанесло серьезный ущерб престижу Советского Союза на мировой арене.

С началом советско-финляндской войны в политических кругах Франции стали заметны две тенденции в определении позиции правительства по отношению к СССР. Дипломаты на Кэ д'Орсе считали целесообразным проявить осторожность и выдержку и не демонстрировать Москве открыто враждебную политику, поскольку такой курс, по мнению аналитиков французского МИД, может привести к укреплению русско-германского альянса.

Вторая тенденция в политике Франции отвечала интересам французских правых консерваторов, для которых большевистская Россия была «желанным противником». «Зимняя война» давала этим силам повод открыто проповедовать враждебный курс против СССР. Сталин для реакционеров был более опасным политиком, чем Гитлер, а война с Германией отходила как бы на второй план.

Следует признать, что яростная антисоветская кампания оказала сильное влияние на французское общественное мнение. Известный французский историк Р. Жиро считает, что советско-финляндская война породила во Франции такую волну антисоветизма и антикоммунизма, что можно говорить о подлинной «холодной войне», которая продолжалась до фашистского нашествия на французскую землю в мае 1940 г.

В телеграмме от 2 декабря советский полпред во Франции писал в НКИД: «В связи с финскими делами - очередной взрыв негодования. Больше всего ярости вызывало появление на сцену правительства Куусинена... Разговоры о том, что СССР преграждает путь германской агрессии, что это объективно выгодно и так далее, почти совершенно замолкли. Сейчас крепко возобладало мнение, что взят курс на социальную революцию и на затягивание войны... Нет во всяком случае сомнения, что мы сейчас зачислены в число прямых врагов».

Антисоветская и антикоммунистическая кампания во Франции достигла невиданных масштабов. На страницах французских газет раздавались призывы защищать «отважную маленькую Финляндию», ставшую «Фермопилами цивилизации», «наказать» Советский Союз. «Неописуемая буря охватила буржуазию. Дух крестового похода яростно охватил ее круги... Возник единый клич: война России! Миролюбиво настроенные люди превратились в наиболее воинствующих. Тот, кто не хотел «умирать за Данциг», хотели «умереть за Хельсинки»... Это был момент, когда антикоммунистический бред достиг своей крайней степени и принял формы эпилепсии. В разгар войны с Германией идея германской опасности окончательно исчезла, и все мысли, вся ненависть, все неистовство были направлены против Москвы», - писал в своей книге «Французы, вот правда!» А. Кериллис.