Своеобразие лирической прозы Солоухина

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

• Введение
• 1. Особенности поэзии 1950-х -- 1960-х годов
• 2. Лирическая проза середины века
• 3. Тема красоты мира и человека в творчестве В.А. Солоухина
• 4. Никто не забыт, ничто не забыто
• Заключение
• Список используемой литературы
• Введение
• Актуальность темы данной работы вызвана тем, что пятидесятые годы отчетливо воспринимаются как переходные, точнее, переломные в истории общества и литературы. Еще не сгладились в памяти, были совсем рядом "сороковые, роковые", и, прежде всего -- жесточайшая, кровопролитная война с фашизмом, унесшая десятки миллионов человеческих жизней. Изменчивость жанра, пластичность жанровых границ, взаимопроникновение жанров и родов порождает образование нетрадиционных жанровых форм, которые пока еще мало изучены. К таким формам относится лирическая проза - жанр, возникший путем соединения лирики и эпоса.
• После несомненного творческого взлета поэзии и прозы в годы Великой Отечественной войны (стихи и поэмы Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Ольги Берггольц, Константина Симонова, Александра Твардовского, рассказы и повести Андрея Платонова, Алексея Толстого, Александра Бека, Василия Гроссмана, главы из романа Михаила Шолохова) и недолгого "всплеска" после Победы (повести Виктора Некрасова, Веры Пановой, Эммануила Казакевича), вслед за опубликованным в августе 1946 г. разгромным постановлением ЦК ВКП (б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" наступили самые тяжкие времена в развитии советской литературы, когда "на излете" тоталитарного режима партийная, командно-административная система всячески стремилась к унификации в сфере литературы и искусства, к подчинению писателей требованиям партийности, нормам и канонам социалистического реализма.
• Уже в самом начале 50-х годов наметились признаки оживления общественной и литературной жизни, развернулось обсуждение важных социальных и художественно-эстетических проблем. В те же годы в печати развернулись дискуссии о "положительном герое" и "теории бесконфликтности", о "самовыражении" в лирике и др.
• Особенно заметные перемены обнаружились в середине 50-х годов, обозначив новый период в развитии нашей культуры, связанный с глубокими изменениями в самой жизни и общественном самосознании.
• Тем не менее, главные тенденции развития литературы в 1950 -- 1960-е годы выражались, прежде всего, в утверждении свободы творческой мыли и углублении жизненной и художественной правды, в обращении к важнейшим проблемам современности и стремлении глубже раскрыть внутренний, духовный мир современного человека, наконец, в интенсивных новаторских поисках многообразия жанров, форм, стилей, в наиболее полном личностном самораскрытии творческой индивидуальности художника.
• Мне кажется, что одна из особенностей и характерных черт литературы этого периода -- возросший интерес к осмыслению закономерностей развития общества, к сложным проблемам и конфликтам времени, к тому, чтобы глубже и шире познать сегодняшний день в его связях с историческим прошлым, острее ставить и раскрывать жизненно важные вопросы (социальные, нравственные, философские, эстетические). С этим связано и обострившееся внимание к внутреннему миру человека, к судьбе личности, к индивидуальному началу в народной жизни.

Это расширение и углубление гуманистического содержания литературы, пристальное внимание к народной душе, к ее нравственным основаниям и истокам наиболее ярко проявилось в "военной" и "деревенской" прозе. Свои специфические черты обнаружило, особенно на рубеже 50 -- 60-х годов, и такое своеобразное направление или стилевое течение, как "молодежная", "лирико-исповедальная" проза, отразившая общий лирический "всплеск" в литературе того времени.

поэзия лирический проза солоухин

1. Особенности поэзии 1950-х -- 1960-х годов

В середине 50-х, а особенно в их второй половине и начале 60-х годов поэзия переживала творческий подъем. Непосредственное воздействие на нее оказало начавшееся преодоление последствий "культа личности" И.В. Сталина, первые выступления против наследия тоталитаризма, командно-административной системы, сложный процесс утверждения демократических принципов жизни.

Именно в то время в литературу вступило новое поколение молодых поэтов. Поэтическое слово зазвучало на многолюдных вечерах. Стали традицией Дни Поэзии, проводившиеся в разных городах, собиравшие многотысячные аудитории не только в Политехническом музее и концертных залах, но и во дворцах спорта и на стадионах.

Начался своеобразный эстрадный поэтический "бум". Как писал тогда в стихотворении "Что-то новое в мире..." (1954) поэт старшего поколения Леонид Мартынов: "Человечеству хочется песен. / Люди мыслят о лютне, о лире. / Мир без песен неинтересен".

Следует заметить, что особенно велика, даже, пожалуй, приоритетна была тогда роль поэзии в отражении общественных настроений, в формировании нового общественного сознания, не скованного всевозможными запретами, -- в преодолении догматизма и иллюстративности. Жизнь ставила перед литературой и искусством серьезные и острые проблемы. И, прежде всего надо отметить возросший интерес к реальным противоречиям, сложным конфликтам и ситуациям, к анализу внутреннего мира человека.

Стремление к жизненной конкретности, достоверности, факту, к раскрытию нравственных ценностей личности, неповторимой и самобытной человеческой индивидуальности нередко сочеталось с тягой к широте охвата бытия, к масштабности поэтического мышления, с его историзмом и философичностью, а также к утверждению приоритета общечеловеческого содержания литературы и искусства. Важную роль в этих процессах сыграло освоение художественного опыта и традиций отечественной поэтической классики, в частности возвращение в литературу ряда имен крупнейших поэтов XX века: Анны Ахматовой, Сергея Есенина, Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и других.

В середине 50-х годов приметы обновления и подъема отчетливо сказались в творчестве старшего поколения поэтов, по-своему переживавших и осмыслявших накопленный за предшествующие десятилетия "нравственный опыт эпохи", как писала Ольга Берггольц. Именно они активно обращаются в стихах к событиям сегодняшнего дня и исторического прошлого, тяготеют к философско-поэтическому осмыслению жизни, ее "вечных" тем и вопросов. Характерны в этом плане вышедшие в середине и второй половине десятилетия лирические книги Николая Асеева "Раздумья" (1955), Владимира Луговского "Солнцеворот" (1956), Николая Заболоцкого "Стихотворения" (1957), Михаила Светлова "Горизонт" (1959) и др.

Как бы отозвавшись на страстные выступления Ольги Берггольц в защиту "самовыражения" и "Против ликвидации лирики" (так называлась ее статья в дискуссии 1954 г. в "Литературной газете" от 28 октября), в поэзии этих лет произошел своеобразный лирический "взрыв", сказавшийся и на литературе в целом: появилась "лирическая проза", принадлежавшая, кстати, тоже перу поэтов (О. Берггольц, В. Солоухина). В это время интенсивно развиваются жанры социально-философской и медитативной лирики (в широком диапазоне -- от оды и элегии до "надписи на книге", сонета и эпиграммы), в том числе лирики природы и любви, а также сюжетно-лирической баллады, стихотворного рассказа и портрета, лирического цикла, многообразные формы лирической и лиро-эпической поэмы.

На мой взгляд, обращением к насущным и сложным вопросам жизни, стремлением раскрыть глубинную суть событий современности, более пристальным взглядом на историческое прошлое страны были отмечены новые главы из лирических книг-эпопей А. Твардовского "За далью -- даль" ("Друг детства", "Так это было") и В. Луговского "Середина века" ("Москва 1956").

С началом "оттепели" лиризм как повышенная субъективность художественного дискурса распространился на прозу и драматургию. Это была своеобразная переплавка обострившегося чувства времени, оживающей активности личности в структурное качество художественного текста -- в наполнение слова энергией настроения, волевого напора, в "оличнение" текста, постепенное оттеснение безличного субъекта речи голосом живого человека, не умеющего и не желающего прятать за нейтральной фразой свое отношение к тому, что видит и описывает.

Самые значительные и радикальные сдвиги под влиянием лирического сознания происходили в поэзии и прозе. В том, что лирическая экспансия подстегнула развитие поэзии, вообще-то нет ничего удивительного, новым и неординарным было то, что с начала "оттепели" лирическая тенденция распространилась на прозу, которая, как известно, традиционно предрасположена к оформлению эпического сознания. В прозе периода "оттепели" энергичное влияние лирического сознания привело к рождению новых жанровых и стилевых форм и даже к образованию целых художественных потоков.

Есть определенная закономерность в том, что одним из характерных явлений в прозе второй половины 1950-х годов стали лирические дневники, написанные поэтами. Почти одновременно увидели свет "Владимирские проселки" (1957) Владимира Солоухина, "Дневные звезды" (1959) Ольги Берггольц, "Ледовая книга" (1959) Юхана Смуула.

Профессиональные литераторы, поэты со сложившейся репутацией, носители книжной культуры, в которой не только спрессован жизненный опыт, но и окаменели художественные клише и шаблоны, избрали независимо друг от друга жанр лирического дневника как форму, которая должна знаменовать выход за пределы беллетристических канонов, общение с жизнью напрямую, непосредственно, осязание ее "в сыром виде". Сами авторы дневников чувствуют, что корка литературных шаблонов стала мешать им видеть окружающую жизнь объемно и полно.

Поэзия оттепели, на мой взгляд, принимает новую форму более свободную и раскрепощенную. В стихотворениях слышаться более смелые строки и в целом поэзия становиться гораздо ближе к народу. Не смотря на это мне кажется ЦК КПСС следила за поэтами и без условна была цензура, которая конечно не сравнилась с цензурой Сталина.

2. Лирическая проза середины века

Лирическая проза - жанр, совмещающий в себе черты, характерные как для лирики, так и для эпоса. Явление это вызывает множество противоречивых суждений, связанных со сложностью определения специфики жанра.

Историки литературы доказывают, что впервые выдвинул авторскую личность на первый план прозаического существования сентиментализм, что именно он превратил автора в рассказчика, создал лирическую прозу.

Само определение "лирическая проза" стали употреблять в отечественном литературоведении после выхода в свет книги О. Берггольц "Дневные звезды". Несмотря на то, что слова "лирическая проза" прозвучали неожиданно, метафорически, они обозначили явление вполне закономерное. В свое время проза отвоевала себе место в поэзии в широком смысле слова.

Поворот к интересам личности, к ее индивидуальности в 50 - 60-е годы стал "глотком свежего воздуха" для большинства литераторов и читателей. В творчестве таких писателей, как В. Распутин, В. Катаев, К.Симонов, В.Быков, Ю.Бондарев, Ф.Абрамов, С.Залыгин, А.Адамович, В.Солоухин важнейшим звеном становится характер как явление эпохи; личность, которая формируется в исторических обстоятельствах. В исследовании характеров и обстоятельств все более последовательно используется психологический анализ. К примеру, как справедливо отмечается по этому поводу в одной из коллективных монографий именно применительно к жанру повести, "в 50-е годы усиливается интерес к проблемам индивидуальной человеческой жизни, к человеческой судьбе со всей сложностью и многообразием жизненных отношений". И здесь же: "В 50-е годы в нашей литературе поднимается волна лиризма, захватившая в дальнейшем все жанры прозы. Предпринимаются попытки создания лирических повествований, вбирающих в себя свойства и признаки таких жанровых структур, как мемуары, стихотворения в прозе, дневниковые записи, путевые заметки и т.п.". Подобные суждения критиков и анализ произведений перечисленных писателей, - все это дает основание делать выводы о появившейся в те годы тенденции "очеловечивания" повести, - тенденции, которую мы рассматриваем в качестве некоего преддверья появления и развития лирической повести в отечественной и далее - в национальной литературе.

Представляется вполне закономерным, что такой коренной поворот общественного сознания к проблемам личности обусловил развитие лирической прозы (а, значит, и лирической повести), ибо именно она в состоянии наиболее полно и беспристрастно отразить глубинные процессы, происходящие в душе человека. Лирическая повесть является одним из наиболее ярких и характерных литературных явлений 60-х годов. В осмыслении окружающей действительности она наследовала опыт таких произведений, как "Владимирские проселки" (1958), "Капля росы" В.Солоухина и "Дневные звезды" (1959) О.Берггольц. Как справедливо замечает Арк.Эльяшевич, "Рассказ о "времени и о семье", о великом времени и среднем, т.е. обычном, как будто ничем не примечательном человеке, способном, однако, тонко и поэтично ощущать окружающий мир, - генеральная тема такого значительного лирического произведения, как "Дневные звезды" Ольги Берггольц".

3. Тема красоты мира и человека в творчестве В.А. Солоухина

Книга Солоухина подчеркнуто биографична. Биографизм в ней выступает не только в качестве жизненной основы, он становится особой стилевой метой лирического дневника, создавая атмосферу доверительности, прямого, неофициозного общения с читателем. В такой атмосфере органично звучат и исповедь, и проповедь. А во "Владимирских проселках" эти обе формы речевых интенций вступают в тесный контакт -- исповедь незаметно переходит в проповедь. При этом дидактическая интенция, свойственная проповеди, скрадывается здесь самой формой лирического дневника, которая предполагает раскованность и непосредственность высказывания субъекта, свободу от какой бы то ни было сюжетной заданности. На самом же деле вызываемый хронологически упорядоченной цепью впечатлений от увиденного поток ассоциаций, вроде бы вольно текущих, не скованных ни временной, ни пространственной зависимостью, создает некий тайный сюжет -- со своей интригой и своим драматизмом.

Это книга открытий, и собственно интрига состоит в том, что герой совершает открытие в знакомом и, казалось бы, хорошо известном мире. Одно из первых по-своему парадоксальных открытий, которое совершают, причем совершают, что называется, походя, без удивления, герои всех лирических дневников 1950-х годов, -- это открытие неразрывной связи своей собственной, частной биографии и ее перипетий с биографией страны, с тем, что происходило в масштабах Большой истории. Физически совершая путешествие в пространстве, они душою совершают путешествие во времени. Рассказывая о себе, они рассказывают о времени, о своих отношениях со своей эпохи.

И всегда в той или иной мере внутренним нервом лирического повествования становится процесс проверки лирическим героем своих прежних представлений о действительности, о стране, об ее истории -- а в общем, это процесс пересмотра той системы духовных ценностей, которая сложилась в сознании советского человека. Герой "Владимирских проселков" открывает в близком, в сущности повседневно знакомом мире подмосковных, владимирских деревень полузабытый огромный материк отечественной истории и восстанавливает духовную связь со своими корнями.

Лирический дневник -- исповедь о преодолении героем канонических, окаменелых, привычных представлений о советской действительности; они свидетельствовали о его приближении к реальности, которая оказалась богаче, сложнее и драматичнее книжных клише и шаблонов.

Особенность любого художника -- литератора, живописца, музыканта, скульптора -- в том, что он в малом видит большое, а в большом -- малое. И передает это видение нам.

Ван Гог нарисовал простой стул, но сколько в этом старом стуле тоски, рвущего душу одиночества! А его "Подсолнухи", наоборот, полны оптимизма, предвкушения праздника

Любовь к родной земле, поэтическое восприятие природы и человека отличают прозу Владимира Солоухина. Его "Каплю росы", как и "Владимирские проселки", трудно причислить к ка кому-нибудь определенному жанру -- это не повесть, не роман, не очерки, а скорее, как пишет сам автор, "лирические записки"...

Маленькое село Олепино -- будто мощное увеличительное стекло, через которое видна вся Россия. Обычное владимирское село из 36 дворов -- "одно для меня на всей Земле, я в нем родился и вырос", -- пишет автор.

Все мы где-то родились и выросли. Но каждый ли из нас способен заново пережить восторг ребенка, открывающего новый мир, в котором каждый шаг -- путешествие в Страну Неведомого?!

Книга Солоухина -- своеобразное путешествие в "самую дивную из всех волшебных стран -- страну детства. Ключи от нее заброшены так далеко, потеряны так безвозвратно, что никогда, никогда, хотя бы одним глазком, хотя бы одну пустяковую тропинку не увидишь до конца жизни. Впрочем, в той стране не может быть пустяковой тропинки. Все там полно значения и смысла Человек, позабывший, что там было и как было там, позабывший даже про то, что это когда-то было, самый бедный человек на земле".

Где расположена твоя дивная и волшебная страна детства, учитель? Где страна твоего детства, мой одноклассник? Где страна детства папы и мамы? Если она там, где, казалось, огромная (а на самом деле совсем маленькая) гора от села к реке, где песчаный обрыв над рекой, где совсем неподалеку огромный и страшный лес, в котором обитают "разбойники", -- "Капля росы" поможет ощутить непреходящую прелесть родных тебе сельских мест. А ,если твое детство связано с городским двором -- книга Солоухина расскажет о запахе, цвете и звуках сельщины, и сердце твое защемит от грусти, от острого желания ощутить, почувствовать, узнать силу сказочного волшебства, о котором повествуется в книге Повествуется с такой душевной теплотой и поэтичностью, что книга полностью берет в полон и неотрывно ведет за собой

В ней в полной мере звучит поэзия родной земли, поэзия сельской жизни, поэзия крестьянского труда. Пожалуй, острее всего красоту этого труда чувствуют деревенские ребятишки. И может быть, одна из причин удачи прозаических книг В.Солоухина в том, что он рассказал о поэзии крестьянского быта через восприятие своего детства Многое устарело в этом восприятии, потому что детство писателя пришлось еще на довоенные годы, а сколько появилось после этого в деревне новых (порой странных) примет' Но в том-то и ценность этой книги, что автор рассказывает здесь только о том, что он пережил, перечувствовал, что успел увидеть и полюбить на родной земле. И судя по книге, мало что запечатлелось в его памяти и сознании с такой же силой и яркостью ощущения, как первые встречи с "великими колхозными работами" -- уборкой и молотьбой хлеба, севом, косьбой.

Естественно, что в книге были отзвуки трудностей, которые переживала деревня в ту пору. И все-таки социальные начала в поэтическом видении Солоухина были приглушены. А трудовой человек, крестьянин -- кормилец всей страны -- был показан мощно и масштабно.

Действительно, если вдуматься с позиций сегодняшнего дня, то сельский труженик был, есть и будет основным поставщиком пищи для жителей Земли. Считается, что самый здоровый и мощный генофонд американцев сокрыт именно в фермерах, которые не подвержены пагубному влиянию цивилизации. Среди них, как правило, нет наркоманов и алкоголиков, политических марионеток и экзистенциалистов, больных СПИДом и хилых неврастеников.

Красоту человека можно показать по-разному Горький писал, что даже в грязной забегаловке, среди бродяг и воров человек может быть прекрасен. Красота мира зависит от человеческого восприятия. Японцы часами созерцают веточку дерева, цветок, красивый камень. Они в частичке природы видят полный ее объем, так как красота не расчленяется, а всегда едина, если смотреть на нее не утилитарно, а именно в поиске этой красоты. Солоухин скупыми литературными приемами различил и открыл читателям красоту небогатой деревушки. И эта красота неотъемлемо связана с жителями этой деревушки -- крестьянами.

4. Никто не забыт, ничто не забыто

"Никто не забыт, ничто не забыто" -- эти слова помнят все. Не все помнят, что это строка Ольги Берггольц. Мало кто знает, что они не только про войну. Но -- и про всю ее жизнь. Под одной обложкой собраны отрывки дневников 1939--1949 годов; фрагменты и подготовительные материалы к второй, так и не созданной части автобиографической книги "Дневные звезды"; письма; воспоминания об Ольге Берггольц ее мужа, тех, кто ее знал, кто с ней работал, кто провожал в последний путь; материалы следственного дела 1938--1939 годов и, конечно, стихи. Часть материалов публикуется впервые.

Книга получилась сильная и предельно откровенная. В которой оказалось два героя вместо одного -- время и поэт, именно в такой последовательности. Именно время больших свершений, больших дел и надежд сделало из юной симпатичной девушки поэта, живущего со своей страной настолько вместе, что личное и общее счастье было неразделимо и казалось если не уже наступившим, то совсем близким, осязаемым. Именно время репрессий и страшной войны сделало из поэта -- Поэта, оставшегося и в самые трагические годы с народом и делами, и помыслами, который говорил от имени миллионов, остро чувствуя их боль как свою. Который пытался понять это время и донести его мысли, чувства, страхи и надежды до тех, кто будет жить потом. Который хотел быть летописцем, но не отстраненным, как пушкинский Пимен, а вовлеченным -- живущим широкой полноценной жизнью.

Ольга Берггольц в этой книге -- не тот суровый блокадный поэт, боец пера, образ которого был растиражирован в советское время. Чеканный слог радиовыступлений уступает место интимной исповеди с присущей ей недосказанностью, оборванностью мыслей. Поэт оказывается не плакатным -- внутренне мятущимся, неуравновешенным, теряющим в жизни точку опоры и смысл. Даже уже и не поэтом -- просто человеком, женщиной, прошедшей через потери, разочарования, развеянные иллюзии. Смерть детей, сфабрикованное дело по 58-й статье (активная участница троцкистско-зиновьевской организации и террористической группы), тюрьма, печать "враг народа", болезненное возвращение к нормальной жизни, война, гибель мужа в блокаду… Событий хватит не на одну жизнь. Вопросы литературы уходят далеко на второй план, и к дневникам и письмам Берггольц начинаешь относиться как к документу эпохи. Эпохи страшной и трагической. И одновременно величественной, обладающей недоступной для сегодняшнего понимания аурой грандиозных свершений. Быт, частная жизнь, представления, идеалы, ценностные ориентиры -- вот что может заинтересовать в этой книге даже далекого от литературы и ее истории читателя.

Наиболее полно в книге отражен самый сложный и трагический период жизни Ольги Берггольц (да и ее ли одной?) -- конец 30-х и начало 40-х, включая первый год Великой Отечественной войны. Тюрьма -- к этой теме поэт возвращается постоянно, она раскрывается постепенно в течение многих лет, и это постоянное возвращение, как незамирающее эхо, говорит о тяжести пережитого. Дневники, воспоминания, архивные материалы проясняют далеко не все. Очевидно, что Берггольц оклеветали вчерашние друзья. Но еще страшнее для нее, что этой клевете поверили и долгие месяцы "докапывались до истины". "Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "Живи""… После полугодового заключения с Ольги Берггольц снимают обвинения, она добивается полной реабилитации. Но слишком много вопросов остается без ответов: что происходит в стране? Почему арестовывают честных людей? Знает ли об этом Сталин?..

Дневниковая запись от 22 июня 41-го года предельно лаконична: "14 часов. ВОЙНА!" Эмоциональная наполненность события такова, что следующая запись появляется только через два с половиной месяца. Потрясение от военных неудач, многочисленных свидетельств неготовности к войне, страх смерти, обстрелов и бомбежек в начале осени достигают апогея. Немцы стоят уже на окраинах города, кольцо сомкнулось. Радио, где работает Берггольц, становится практически единственным, что связывает Ленинград и страну, что связывает вместе ленинградцев. Повсеместно начинает сказываться недостаток всего и вся. "У нас бытом стало само Бытие, и быт -- Бытием. <…> Зашла вчера к Ахматовой, она живет у дворника… в подвале, в темном-темном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, -- матрасишко, на краю -- закутанная в платки, с ввалившимися глазами -- Анна Ахматова, муза Плача, гордость русской поэзии -- неповторимый, большой, сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная".

Видение гордости русской поэзии в вонючем подвале, видение одной из культурных столиц мира, постепенно превращающейся в руины, скудный, постоянно урезаемый паек, ежесекундная казнь ожиданием смерти (вот простор для размышлений князю Мышкину!), каждодневная гибель друзей и знакомых -- рождают ощущение полной абсурдности бытия. Война и блокада уже мыслятся не проходящими явлениями, а новым видом существования, не имеющим конца.

"Времени больше не стало", -- повторяет Берггольц слова апокалипсического ангела. И продолжает с перерывами писать (для кого? во имя чего?), предвосхищая Камю, свою блокадную "Чуму". Но человек (как и у Камю) побеждает абсурдность бытия. Животный страх смерти начинает соседствовать с таким же почти животным стремлением жить, и не просто жить, а жить в полную силу, и не как-нибудь, а по-человечески -- с любовью, дружбой, творчеством, состраданием, простейшим уютом… Многие воспоминания отмечают оживленность и бодрость Ольги Берггольц в то время, способность не падать духом и поддерживать других.

"Все распадалось, смещалось, переосмысливалось; стремительнее всего обваливались надстроечные украшения и шелуха, оставались жизнь и смерть в чистом виде". Это отшелушивание ненужного, проступившая чистота бытия станут для Берггольц духовным мерилом подлинности жизни навсегда, потому она будет возвращаться к теме блокады и в послевоенные годы. "Смерть близко, смерть за теми домами. Как мне иногда легко и весело от этого бывает…"

Она много работает. Радио, газеты, выступления. Помогает Ахматовой и еще многим. Беспокоит ее одно -- серьезно ухудшается здоровье мужа. 12 декабря она пишет в дневнике ввиду возможной эвакуации: "О, как мне не хочется уезжать из Ленинграда! Даже этот смертельный холод и тьма в квартирах не очень страшат меня. Если б не падали силы, что превращает меня в ненужную, еле волочащую ноги единицу!"

В январе от дистрофии, осложнившей болезнь, умирает Николай Молчанов -- муж Ольги Берггольц. Единственное, что держит ее, -- это творчество и понимание, что ее стихи и выступления поднимают силы и дух ленинградцев.

Суть блокадного творчества, его значимость для самих авторов-блокадников предельно просто выражены в предисловии к книге "Говорит Ленинград", где Берггольц рассказывает: "Эта ночь -- 10 января 1942 года -- была для меня, как и для моих собеседников, одной из самых счастливых и вдохновенных ночей в жизни. Она была такой потому, что, начав размышлять о книге "Говорит Ленинград", мы неожиданно для себя впервые с начала войны оглянулись на путь, пройденный городом, его людьми, его искусством (нашим радиокомитетом в том числе), и изумились этому страшному и блистательному пути, и оттого буквально физически, с ознобом восторга, ощутили, что, несмотря на весь ужас сегодняшнего дня, не может не прийти то хорошее, естественное, умное человеческое существование, которое именуется "миром", и нам показалось, что и победа, и мир придут очень скоро -- ну просто на днях!"

Но даже чистота предельного обнаженного бытия замарана несправедливостью, тупостью и слепотой системы, высылающей из прифронтового города работающего врача -- из Ленинграда в Красноярский край выслан отец Ольги Федор Христофорович Берггольц. Выслан как "социально опасный элемент", то есть фактически -- за немецкую фамилию. Удар горек еще и потому, что врач Федор Берггольц много сделал для жителей осажденного города. Ольга борется за его реабилитацию и восстановление "временно попранной фамильной чести и доброго имени". В это время у нее самой начинает развиваться тяжелая форма дистрофии, в начале марта по настоянию друзей и сестры ее отправляют в Москву, но долгое пребывание в столице (почти два месяца!) душит и лишает сил. Даже строгая, военная Москва кажется ей лишенной настоящей жизни. Настоящая, без лжи, жизнь -- там, в Ленинграде. А тут полно двурушников и приспособленцев… Правда о положении блокадного города не сразу доходит до страны, многие не верят в нее, считают преувеличением; стихи Берггольц с такими "преувеличениями" как "слишком мрачные" коверкаются или вовсе не печатаются. А в Ленинграде и за его пределами они, прежде всего "Февральский дневник", расходятся в списках. За поэму отдают самое дорогое -- хлеб. В окопах перед атакой ее читают солдаты. И только после народного признания приходит успех официальный. Ее печатают местные и центральные газеты, начинается работа над сборниками… Она осторожно относится к своему феноменальному успеху. Боится зазнаться и потерять чуткость к жизни, писать неправдиво, недостойно города на Неве и его жителей и защитников. "Голос. Память. Правда" -- так спустя три десятилетия определит главные составляющие Ольги Берггольц как явления литературовед Алексей Павловский…

После Победы ее литературная судьба снова складывается непросто. На ней отзывается знаменитое постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград". Ей ставят в вину недостаточную критику Анны Ахматовой и продолжение в творчестве тем блокады и страдания. Подвиг Ленинграда не то что начинает замалчиваться, а… с него снимается драматизм. Впрочем, такое было повсеместно -- потери и горе такого масштаба власть старается преодолеть собственными методами.

Новые тучи над Берггольц сгущаются с началом "Ленинградского дела". Человеческая сила исчерпаема -- за этим следуют алкогольная зависимость и психиатрическая лечебница. И, в который уже раз, спасает вера. Она верит в… народ. И в хорошие, правильные идеи равенства, свободы и справедливости. Веру в народ и идею справедливости она несет через все тяготы, преследования, блокаду, поражения на фронтах и ненависть к тем, кто допустил все это. К тем командирам и чиновникам, которые бодро докладывали об успехах, рассуждали о небывалой свободе и защищенности советского человека. Не раз она признается себе, что ее существование оправдывает только то, что она может облегчить жизнь людям -- этому самому народу. Дать минуту радости своим творчеством. Она готова ради этого творить, скрывая свою внутреннюю опустошенность.

Страшнейший кризис веры -- это, конечно, тюрьма: допросы, судьбы сокамерниц. Кризис веры -- это начальные месяцы войны. Кризис веры -- правда о разоренной советской деревне, увиденная в селе Старое Рахино в 1949 году -- Ольгу Берггольц отправили туда как бы в творческую командировку, которая на самом деле является "работой над допущенными ошибками", -- она должна доказать (кому?), что приняла критику и исправилась... Эти записки могли бы стать классической антиутопией, если бы не были дневниковой правдой.

Советская действительность подчас предстает в записях поэтессы кошмаром и страшным сном. Она жестко и хлестко критиковала. Но чтобы понять природу этой критики, давайте задумаемся: а что бы она сказала про сегодняшний день? Досталось бы ему меньше? Критика Берггольц всегда была гуманистической, она из тех, кого называют совестью народа. Кто говорит правду или страшно переживает, что не может ее сказать. Она уверена, что ее поколением можно гордиться, -- оно не предало идей, пронесло их через все испытания. (Сравним это снова с Пастернаком: "Извлеченная из бедствий закалка характеров, неизбалованность, героизм, готовность к крупному, отчаянному, небывалому. Это качества сказочные, ошеломляющие, и они составляют нравственный цвет поколения".)

Осмысление истории своего поколения приводит Ольгу Берггольц к парадоксальным, на первый взгляд, выводам: "Тюрьма -- исток победы над фашизмом. Потому что мы знали: тюрьма -- это фашизм, и мы боремся с ним, и знали, что завтра -- война, и были готовы к ней". И тут снова вспоминается уже цитированный Пастернак: "извлеченная из бедствий закалка характеров…"

Мечта об обществе подлинного счастья и справедливости и чувство духовного родства с первыми строителями Страны Советов приводит Берггольц к созданию поэмы "Первороссийск" -- о первом российском обществе землеробов-коммунаров, основанном после революции рабочими Обуховского завода на Алтае. Желание написать о своем поколении не дает умереть, сойти с ума. Желание, воспринимаемое уже как предназначение, как крест. "Забвение истории своей Родины, страданий своей Родины, своих лучших болей и радостей, -- связанных с ней испытаний души -- тягчайший грех", -- пишет она. И тут же добавляет: "И все-таки самое главное -- Коля, история нашей истошной любви и веры"…

Эпоха Сталина канула в Лету, прошел ХХ съезд. Сперва казалось, что жизнь меняется, страна возвращается к предначертанному, как считалось, Лениным великому пути. Но постепенно оказывается, что нет, страна снова идет какой-то иной дорогой. Январь 1961-го: "…Нынешний январский Пленум ЦК ужасающе подтверждает это. Липа, показуха, ложь -- все это привело Коммуну к теперешнему ее состоянию. Ложь разрушила ее изнутри. Ложь была противопоказана народу-правдоискателю. Ее ему навязали, -- и вот произошло трагическое (о, неужели необратимое?!) разрушение русского характера… Но, может быть, он тоже, как град Китеж, опустился куда-то глубоко и иногда благовестит оттуда?.." Интересно, что Берггольц ни разу не приходит в голову часто повторяемая последние четверть века мысль, что виноваты в кривом историческом пути нашей страны не правители, а народ, который их над собой ставил. Каждый народ имеет то правительство, какое заслуживает. Почему эта мысль ни разу не встречается? Что это -- слепая безграничная вера в народ? "Повылазило…" -- пишет она о блокадной поре... Так откуда -- "повылазило"? Тюремные следователи с красными глазами, не пропускавшие стихов чиновники, уродливые начальнички всех рангов -- не часть ли того же народа? Для нее -- нет!

Первая часть "Дневных звезд" -- той самой книги о себе и своем поколении -- завершена и издана в 1959 году. С созданием второй части, куда должны были войти война, репрессии, Берггольц медлит. К исполнению замыслов подталкивают истории ее друзей и знакомых, истории жизни, рассказываемые другими людьми. К ней приходят письма, приходят герои ее произведений. Так однажды в ее квартире появляется один из первороссийцев -- Первороссийска уже нет, он затоплен рукотворным морем. Град Китеж, град справедливости и честных сильных людей, и правда, опустился на дно. Поездка на Алтай поражает поэта. Метафора становится жизнью, а жизнь -- метафорой. Все сплетается: образы мифического Китежа и питерских рабочих, ушедших строить новую жизнь, героика первых лет революции, собственные жизнь и мечты, воспоминания о таких же диких местах Казахстана, куда в конце 20-х Ольга уезжала строить новую жизнь с Николаем Молчановым, затопленные Первороссийск и Калязин, угличская земля, где прошло ее детство, ощущение, что уходит под воду сама жизнь -- все сплетается в тугой узел. Так, кстати, называется книга стихов, которую она считала лучшей, -- "Узел" (1965)…

Вторая часть "Дневных звезд" не была написана. Создать книгу о своем поколении -- значит, преодолеть жизненный материал, распутать узел, понять противоречия и выставить окончательную оценку времени. Оказалась ли задача неподъемной? Или для ее решения поэт не дождался подходящей эпохи?

"Вновь о Главной книге, о современной форме прозы, -- о том, что она вечный черновик, записи на полях, дневниковые записи. Последовательность, хронологическая последовательность и логика (хронологическая) заменяется здесь последовательностью и логикой эмоций. Если по лабиринту этому ведет сердце -- читатель будет все понимать". После этих размышлений невольно понимаешь, что "Запретный дневник" как раз и мог бы стать этой ненаписанной второй частью "Дневных звезд".

Прочитав мемуарно-документальную часть, задаешься вопросом: что есть Ольга Берггольц? Продукт эпохи великого эксперимента? "Дитя войны"? Или результат личной трагедии? Наверное, все вместе. Все это вместе, совпавшее в одной точке, выпавшее на одну жизнь, легшее на плечи хрупкой женщины, рожденной для любви, радостного материнства и стихов о счастье, но получившей по воле времени и случая другую судьбу. Вот фотографии на вкладках: толстощекий ребенок в платьице с большим кружевным воротником (1916), застенчиво улыбающаяся девушка с толстой косой до пояса и в цветастом сарафане (Новгородская губерния, 1927), прекрасное тонкое лицо молодой женщины (с первым мужем Борисом Корниловым, 1929). Похожая на "Петроградскую мадонну" на фото с Николаем Молчановым (Казахстан, 1930). Еще один улыбающийся ребенок, коротко стриженная девочка в белом платье, -- дочь Ирина (1935)… Ирина умерла семилетней, Корнилов был репрессирован, Молчанов погиб в блокаду.

В конце книги помещены "Февральский дневник", "Твой путь", "Разговор с соседкой", "Памяти защитников", стихотворения военные, довоенные и послевоенные. И это хорошо -- сейчас, как и в сорок втором, найти книги Ольги Берггольц в продаже непросто. Поисковик ozon.ru выдает только две ее книги, изданные за последние десять лет, не считая еще двух-трех сборников военной поэзии и любовной лирики. (В разделе "Букинистика" -- более тридцати ее книг.) Творчество "блокадной музы" снова не у дел -- она не "сегодняшний" поэт. Об этом пишут некоторые из авторов воспоминаний. Наше отношение к прошлому как-то постепенно стало черно-белым: кто считает советское время позором, кто -- наоборот, превозносит. Кто-то видит в Ольге Берггольц "жертву режима", талант, выживавший "несмотря ни на что". Другие восторгаются ею как одним из ярчайших советских (делая тут ударение) поэтов, продолжателем лирико-революционной традиции Маяковского, справедливо замечая, что стихи такой силы из-под палки не напишешь. Сама Берггольц, как никто другой, знала: выкрасить эпоху в один цвет нельзя, все намного сложнее. "…В Ольге Берггольц <…> конкретно воплощалась высокая, прекрасная, трудная судьба Родины". Она относилась к тем людям, которых отличала "стойкая чистая вера в большие идеалы, которую они передавали тем, кто моложе..." (Наталья Банк, друг О.Б.)

Наверное, эти слова стоят рядом неспроста: прекрасная, трудная судьба Родины и стойкая чистая вера. Блокада способствовала чистому, обнаженному бытию. Трудная судьба -- чистой вере. Блокада выделяла в жизни главное. Трудная судьба заставляла отбрасывать ложные идеи и мелочи. Вера была выстраданной. Наверное, только выстраданная вера и может быть чистой.

Заключение

В. Солоухин и О. Берггольц рассказывают историю жизни человека от детства до зрелости, повествуют о людях, его окружающих, об идеях, пробуждающих мысль, формирующих душу, о природе. Духовное развитие в изображении О. Берггольц драматично: оно идет через подъемы и спады, утраты и открытия. В "Дневных звездах" таким светом, озаряющим весь путь от детства до зрелости, стали для героини идеи революции, воспринятые ею в юности романтически, влекущие к себе героиню, пробуждающие в ней негаснущее требовательное желание соучастия в происходящих событиях.

В революции заключен целый мир идей, понятий, помыслов и действий. Она величественна и конкретна, поэтична и повседневно обычна, прекрасна, возвышенна и реальна: пионерский сбор, комсомольский субботник, первое выступление в газете, так поразившая весь мир стойкость ленинградцев в блокадные месяцы. Для героя В. Солоухина высшим нравственным и духовным стимулом, главной идеей становится возникшее в детстве, сначала еще не осознанное, чувство родины. Это ошеломившая ребенка красота древнего города, эмоционально-приподнятое, почти благоговейное ощущение прекрасного в окружающей природе. Чувство привязанности к родной земле, возникшее в глубине души, - первооснова лирического мировосприятия подростка и юноши. Книги В. Солоухина и О. Берггольц дополняют одна другую, вовлекая в круг поэтического изображения разные стороны " действительности, факты биографии личности, общественной жизни в конкретно-исторические периоды; повествование в них окрашено индивидуальным чувством, проникнуто аналитической мыслью. Возникновение лиризма в произведении зависит от индивидуального типа творчества, а следовательно, склада мышления и мировосприятия писателя, часто тяготеющего к изображению сферы эмоциональной, к анализу внутренней жизни.

Список используемой литературы

1. Ершов Л. История русской советской литературы. - М., 1988. - 128 с.

2. Зайцев В.А., Герасименко А.П. - История русской литературы второй половины ХХ века. - М., 2008. - 164 с.

3. Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература: 1950-1990-е годы. В 2 т. - М., 2003. - 211 с.

4. Павловский А. О лирической прозе (О.Берггольц и Вл. Солоухин)// Время. Пафос. Стиль. Художественные течения в современной советской литературе. - М.-Л., 1965. С. 247- 271.

5. Русская проза конца ХХ в. / под ред. Т.М. Колядич. - М., 2005. - 321 с.

6. Русская литература ХХ века. В 2т. 1920-1990-е годы / Под ред. Л. Кременцова. - М., 2005. - 211 с.

7. Русская литература ХХ века. Школы. Направления. Методы творческой работы/ Под ред. С.И. Тиминой. - М., 2002. - 193 с.

8. Слуцкис М. Лирическая проза: откуда и куда. // Вопросы литературы. - 1968. - №11. - С. 127 - 136.

9. Соколов А. История русской литературы конца XIX-начала ХХ в. - М., 1999.

10. Сииеико B.C.. Взаимодействие объективного и субъективного и типологическая разновидность жанров // Проблемы жанра и стиля. Ученые записки. Вып. 4- - Уфа. Башкирский государственный университет, 1970.-С. 192

Размещено на Allbest.ru