Духовно-нравственный смысл правового поступка в философии Ф.М. Достоевского

Духовно-нравственный смысл правового поступка в философии Ф.М. Достоевского

Творчество Ф.М. Достоевского (1821-1881) всегда притягивало к себе внимание исследователей из разных областей гуманитарного знания. Он известен не только как великий писатель, но и глубокий социальный мыслитель.

Внимание Достоевского к правовым вопросам не раз отмечалось в исследовательской литературе. П. Новгородцев в свое время именно в творчестве Достоевского увидел основы для развития русской философии права. Однако до сих пор этот идейный потенциал остается слабо востребованным современной философскоправовой мыслью. Правовые идеи Достоевского рассматриваются чаще всего в контексте исследования психологии и метафизики преступления. Собственно правовая концепция русского мыслителя не нашла еще должного осмысления в современной философии права.

Более того, отношение самого Достоевского к возможностям права как эффективного социального регулятора нередко трактуется как скептическое. Действительно, критическое отношение Достоевского к возможностям права по преобразованию социального устройства довольно ясно выражено им во многих высказываниях. Но стоит заметить, что эта критика связана в основном с нормативистским концептом права, в рамках которого право является основным социальным регулятором, скрепляющим общество через законодательно установленные государством нормы. Достоевский не столько отрицает право как социальный регулятор, сколько этатистский образ права.

Но в его творчестве с достаточной определенностью прослеживаются черты иного образа права, на которые и указывал в свое время П.И. Новгородцев.

В данной статье предлагается попытка реконструкции правовой концепции Достоевского как концепции «актуального права», в рамках которой понятие правомерного поведения трактуется не столько через связь с категорией правосознания как уважения к закону, сколько через категорию поступка как действия, в котором не просто отражается моральный выбор между правом и неправом, но в котором рождается само право. Именно акцент на поступке позволяет выявить вполне конструктивное отношение Достоевского к праву, но не как государственному установлению, а как социальной норме, открываемой в реальных человеческих отношениях.

Данные идеи Достоевского вполне адекватны современным поискам в философии права в стремлении преодолеть ограниченность этатистского подхода, сложившегося в советской юриспруденции и продолжающего влиять на современное правотворчество. Хотя именно отказ видеть в человеке (гражданине) творца правовой реальности и порождает как правовою пассивность, так и правовой нигилизм.

В статье выявляется методологическая значимость вычленения Достоевским поступка в структуре правового поведения человека для обнаружения правовых смыслов в реальности повседневного мира, а не в нормативных предписаниях закона.

Рассматривая бытие личности в творчестве писателя сквозь призму поступка как совершившегося выбора между правовым и неправовым поведением, мы, в отличие от сложившейся традиции восприятия мыслителя как исследователя причин преступления, делаем акцент на выявлении в его художественных образах и героях его публицистических очерков характеристик правового человека. Человека не отрицающего право, а открывающего его, но не в предписании закона, а в деятельном акте (поступке).

Ф.М. Достоевский, исследуя правовое бытие человека, открывает его как творца права. Не как носителя правового принципа (И. Кант), и не как проводника абсолютной идеи, подчиняющегося осознанной необходимости (Г. Гегель), а творца правовых смыслов.

Человек вмещает в себя самые противоположные стремления: от альтруистических порывов, до агрессивного эгоизма. Поэтому равно утопичным является как отказ от права, так и излишний энтузиазм по поводу возможностей права. Человек способен как на бунт, так и на смирение. Требуется не выбор того или другого, а нахождение равновесия. В. Викторович, исследуя данный вопрос, замечает, что «грех Ивана, отвечающего за пролитую кровь отца, проистекает не из природы протеста как такового, а именно из нарушенной им меры правды божьей, или, что то же, внутренней меры совести. Иван преступил эту меру не потому, что он бунтарь, а потому, что бунт, в истоках своих правый, он принял за освобождение от незыблемых законов общечеловеческой (божеской) правды».

Достоевский художественными средствами предвосхищает данное впоследствии Соловьевым определение права как принудительного равновесия. Принудительное начало в праве требует нахождения меры жизненноконкретной правды, гармонизации противоречащих начал.

Почвой для равновесия и согласия является не закон, не норма, а сам человек и его труд над собою: «Сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина», пишет Достоевский. Однако закон как внешняя принудительная сила не является дисциплинирующим началом: «провозглашают общие законы, то есть такие правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой выделки, только бы эти правила поступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные».

Законы духа лежат не вне человека, а внутри него: «ни в каком устройстве общества не избегнете зла <…>, душа человеческая останется та же <…> ненормальность и грех исходят из нее самой». Нужен труд, повседневный труд по «выделке» себя. «В <…> неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над собой и мог бы проявиться наш гражданин».

Дисциплина является сущностной характеристикой правового человека. У Достоевского дисциплина это не оковы, лишающие человека свободы; а способ достижения человеком целостности. Достоевский критикует право как внешнее принуждение. Но если мы перенесем трактовку дисциплины, как она понимается Достоевским, на характеристику правового человека, то следование праву в этом случае будет означать не подчинение внешнему принуждению, а восполнение я-бытия до мыбытия, не ограничение своей свободы, а включение в свою ценностную систему ценностей «другого», признание за ним права притязать. Вот те методологические следствия, которые мы можем получить, выделив категорию правового человека и соотнеся ее с трактовкой дисциплины Достоевским.

Право, понимаемое как дисциплинирующее начало не в силу внешнего авторитета правил, а в силу внутреннего принятия найденных культурой и закрепленных в ее нормативной системе смыслов, становится необходимым условием той выделки человека, без которой невозможно достижение социального согласия. Ибо так понимаемое право это смирение не перед авторитетом власти, а перед авторитетом «почвы», то есть духа народа, который и является как источником права, так и основой его легитимности.

Выделку, дисциплину Достоевский понимал как смирение, укрощение страстей, осознание своих недостатков и раскаяние. «Смирись гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость <.> найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя <…>, а прежде всего в твоем собственном труде над собою»¹⁰.

Дух смирения предполагает силу, а не слабость характера. В отказе Зиновия (Зосимы) от дуэли проявилась сила его характера, твердость его решимости встать на путь служения Добру, несмотря на возможное осуждение обществом его поступка. Но сила при этом проявилась не через бунт. Он не отрицал самого общества с его правилами, он своим поведением показал возможность иных правил. Следовательно, смирение как дисциплина Духа не только не предполагает подавления личности, подчинения ее внешним правилам, а, напротив, содержит в себе потенциал творчества, преобразования не только внутреннего мира личности, но нормативного пространства вокруг нее, наполняя это пространство духовным смыслом смыслом сопричастности всех со всеми.

Право должно «открыться» в обществе как нравственное требование, как нравственное отношение, как духовно освященная ценность, которая не навязана человеку другим человеком, а вытекает из самой природы человека как существа, открытого «другому».

Показательным в этом отношении является подход Достоевского к решению «женского вопроса» в полемике с «Русским вестником». Писатель показывает, что права женщины обеспечиваются не законами: «Разве о законах тут идет дело? Дело о наших домашних нравах, о наших обычаях, о принятых правилах и верованиях»¹¹. От наличия законодательного закрепления формального гражданского равенства, на которое ссылается «Русский вестник», в обществе реально не утверждаются права женщины. Именно из формального отношения к вопросу о равенстве вытекают уродливые формы проявления эмансипации, якобы освобождающие мужчину от долга уважительного отношения к женщине. Освобождение женщины это освобождение от нравственной зависимости от мужчины, а не освобождение мужчины от его долга. Именно этот смысл обнаруживается в конкретных ситуациях, когда норма опосредуется культурной традицией (дело мадам Лафарж). Когда судьи, разрешая семейные споры, признают «права мужа на жену» норма о гражданском равенстве бессильна утвердить право жены на частную жизнь. Нужна апелляция не к норме, а к смыслу, к ценностному содержанию культурной традиции. Без отыскания этого смысла не помогут и «века рыцарства».

«Брак, пишет Достоевский, создала природа: брак есть закон ее, и если в вас осталась хотя одна капля веры в прогресс, то вы не должны сомневаться, чтоб естественный взаимный долг людей одного к другому, равно как мужчины к женщине и обратно, мог когда-нибудь уничтожиться. Вот некоторые другие долги и обычаи не естественные, а выдуманные человеком, часто ошибочно, неумело, глупо, вот те могут уничтожиться. <.> История ведь ничто иное, как картина этого уничтожения и постепенного приближения человечества к законному, естественному, нормальному долгу».

Равенство достигается не уравниванием в правах, а братским служением. Именно в служении, в отдаче себя ценности, которую человек считает высшей, человек исполняет себя, наполняет смыслом свое существование.

Достоевский снимает антиномию свободы и равенства через «признание». Свобода проявляется во взаимном принятии «Я» и «другого», причем «другим» может быть не только человек, но и мир. Именно через взаимодействие с «другим» происходит явление свободы, проявление личности, обнаружение себя. Но это возможно только при условии признания в другом равного себе в человеческом достоинстве (не в правах, не формально перед законом).

В основе правового притязания лежит свобода как возможность действия, гарантированная свободой как ответственностью (осознанно осуществленной возможностью). Равновесие между возможным и должным (правом и обязанностью) осуществляется не через возмещение (воздаяние), а через сотворение (воплощение истины в сущее). Другими словами, справедливость трактуется не через идею воздаяния, а через идею правды, как воплощенной в поступке истины.

Во «Сне смешного человека» справедливость (воздаяние) как социальная проблема возникает, когда общество отпадает от истины.

Служение людям заменяется служением справедливости. Оборотной стороной правопоклонничества становится мысль о том, что человеку все обязаны. Он начинает рассматривать счастье, как некий долг, который мир не удосужился ему выплатить. В итоге счастье пытаются взыскать тяжбой (Бурдовский, пытающийся взыскать наследство с Мышкина в романе «Идиот»).

Право, в логике Достоевского, средство, соединяющее людей, примиряющее. Воздаяние каждому по заслугам не ведет к справедливости, не восстанавливает нарушенного права, не возвращает человека в правовое поле.

Гражданское общество в социальной концепции Достоевского соединяется потребностью социального служения. Ответственным субъектом публичных отношений гражданин становится не только в силу наделенности его правами и свободами, но и как лицо, ангажированное ценностями своей культуры, заинтересованное в реализации каждого интереса (спастись можно, когда спасется каждый).

Онтологическим основанием права, условием его существования является свобода. Утверждается же свобода в качестве ценности не в законе, а реальном отношении. Такая постановка вопроса не исключает правового содержания этих отношений. Но правовой смысл задается не государством (не законом), а обществом через задание социально признанных правил, поддержанных культурной традицией, содержание которых создается, выявляется и изменяется в каждодневном, повседневном перекрещивающемся поведении различных «я» с «другими». В этом пересечении взаимодействий находится (обнаруживается) общезначимый смысл нормы не как догмы, идеи должного, рационального принципа, а как правила поведения.

Смысл правового поступка в нахождении права, в оправдании взаимного притязания субъектов через нахождение общезначимого смысла этих притязаний. В этом случае принятие обязанностей будет свободным, гарантированным не принудительной силой общества как контролирующей инстанции, а общезначимостью найденного смысла, а через эту общезначимость сопричастностью с обществом как равноправной стороной правовой коммуникации.

Когда праву доверяют, принудительные санкции не требуются. Однако доверие к праву возможно лишь, если право соотносится с высшей целью, если в нем реализуются значимые смыслы, а не просто частные интересы. Правовой поступок это поступок, в котором выявляется правовой смысл правового взаимодействия.

Внешняя сторона поступка являет результат внутреннего самоопределения субъекта права в мире правовых идей, нравственных ценностей и духовного смыла. Версилов в «Подростке» отказался от наследства князя, несмотря на выигранный процесс и юридическую (соответствующую действующему законодательству) безупречность своего права. Толчком к этому было письмо, не имеющее юридического значения, но проясняющее волю лица, не успевшего оставить завещание. Для Версилова в системе его ценностей правовым смыслом, а значит и юридическим значением, обладает выраженная внутренняя воля субъекта, а не внешнее документальное ее выражение. Его отказ имеет не только нравственное значение, а именно правовой смысл. Именно через его поступок, а не через юридические документы, была реализована воля контрагента правовой коммуникации, не оформленная в свое время юридически. Таким образом, через поступок открывается право. Но этого бы не произошло, если бы смысл данной правовой коммуникации не был бы помещен в систему духовно-нравственных смыслов и ценностных ориентаций личности, участвующей в данном отношении. Проявляя (делая явными) эти смыслы, поступок приобретает и правовой смысл.

Таким образом, Достоевский показывает, что далеко не любое взаимодействие, опосредованное законом, может иметь правовой смысл. Закон улавливает лишь рациональные аспекты права. Однако правовая норма оживает в реальном взаимодействии, пробуждая правовое чувство. Норма закона будет неэффективна, если не найдет поддержки в правовом чувстве. Дмитрий Карамазов чувствует себя обманутым в правах, несмотря на то, что юридически (то есть по закону) отец ничего ему не должен. Обманутое правовое чувство приводит к тому, что Дмитрий считает теперь себя в праве посягнуть на права отца. Как показывает дальнейшее развитие сюжета, если в коммуникации не было найдено право, то закон уже не удержит от бесправия.

Поступок это личностно значимый акт, в нем воплощается та или иная ценность. Через него должное утверждается (не познается, а признается) в бытии. Чтобы из ада перейти в рай, требуется не познание ада или рая, требуется признания рая в себе. Чтобы вернуться в правовое пространство, нужно увидеть в себе правду, истину и принять ее. «Не вне тебя правда, а в тебе самом», говорит Достоевский.

Примечателен в этом отношении диалог Версилова и подростка в подготовительных материалах к «Подростку»: «Что ж с того, что я подл и гадок, истина и без меня истина. Нет, не может без тебя, если только ты веришь. Именно без тебя не может так ты должен рассуждать».

Лишь проживание правового идеала конкретной личностью делает его действительностью. Если идеал только представляется, достигается только мыслью это утопия, которая в жизни превращается в антиутопию. Выделка человека это и есть вживание в идеал.

В связи с этим интересна характеристика самим Достоевским одного из своих героев: «.маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее, иначе как слив ее с самим лицом, по их понятию выражающим эту идею». Но ведь сам Достоевский тоже сливает идею с личностью. Тот же Раскольников отождествляет себя с идеей. В чем же разница?

Дело в том, что Эркель отождествляет идею не со своей личностью, а потому идея, даже и воплощенная, ему самому, его собственному сознанию трансцендентна. Она по-прежнему всего лишь отвлеченный идеал, так как остается вне собственного нравственного опыта личности. Служение идее возможно лишь через воплощение ее в своем собственном опыте. Чужой опыт доступен нравственной рефлексии только как имманентный нашему сознанию.

Идея должна быть пережита внутренним опытом личности, только тогда она получает нравственную оценку. Раскольников примерял идею на себя. Он не был к ней нравственно индифферентен, а потому его личность открыта для нравственного возрождения, которое требует от личности ответственной свободы. Для «малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры» Эркеля идея отождествляется всегда с другой личностью, потому что это не требует нравственного труда, нравственной ответственности. Его сердце не становится полем битвы добра и зла, ибо он сдал позиции злу без боя, отказавшись от свободы. Именно поэтому «чувствительный, ласковый и добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц».

Раскольников и Эркель оба убийцы во имя идеи, и тем не менее, это два совершенно разных типа противоправного поведения. Поведение Раскольникова поведение нравственно ответственной личности, субъекта правовых отношений. Поведение Эркеля это поведение управляемого индивида, объекта политического манипулирования.

В «Преступлении и наказании» разговор студента и офицера о старухе-процентщице завершается принципиальнейшим для Достоевского аргументом, переводящим отвлеченную идею о справедливости из ее идеального бытия в реальное:

«-Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет?

- Разумеется нет! Я для справедливости. Не во мне тут дело.

- А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой справедливости!».

Справедливость определяется не теоретическим рассуждением, а нравственной возможностью воплощения в поступке. Если идея не может иметь нравственного воплощения, она не выражает справедливости. Идея становится отвлеченной не потому, что она не имеет возможности для реализации, а потому, что она не имеет возможности нравственной реализации, не имеет санкции со стороны духовных смыслов.

Безнравственные действия создают иллюзию борьбы за справедливость до тех пор, пока они представляются деятельностью вообще, безотносительно к конкретному волевому выбору между добром и злом, завершающемуся поступком. Правосознание и правоотношение смыкаются в конкретном правовом поступке, индивидуальном волевом акте. Иначе как через этот акт деятельность не существует. Но и бытие идеала без воплощения в поступке тоже скорее есть небытие.

Методологическая ценность такого вычленения поступка как первого звена в структуре правого поведения проявляется в анализе отношения Раскольникова к своему преступлению: «-Но ведь ты кровь пролил!» говорит Раскольникову сестра. На что тот отвечает: «Которую все проливают <…> которая льется и всегда лилась на свете <.> и за которую венчают в Капитолии и называют потом благодетелем человечества. Да ты взгляни только пристальнее и разгляди! Я сам хотел добра людям и сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче <.> Этою глупостью я хотел только поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, и там бы все загладилось неизмеримою, сравнительно пользой <.> Но я и первого шага не выдержал, потому что я подлец! Вот в чем все и дело!»²⁰.

Для Достоевского правовое содержание деятельности определяется не отвлеченной целью общественного блага, а нравственною направленностью поступка. Несоответствие поступка нравственному идеалу выявляет и ложь в целях. Неудача первого шага со всей очевидностью показала, что целью поступка было не благо людей, а одна лишь власть. Власть для самого себя: «Не для того я убил, чтобы получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил: для себя убил <.> Мне надо было узнать <.> осмелюсь ли нагнуться и взять [власть. Д.И.] или нет?».

Всеобщие порядки начинаются с устремленности к этим порядкам единиц, пытающихся сделать их нормой, принципом своей жизни. «Вы скажете, что единицы и десятки ничему не помогут, а надобно добиться известных всеобщих порядков и принципов. Но если б даже и существовали такие порядки и принципы, чтобы безошибочно устроить общество, и если б даже можно было их добиться прежде практики, так, а priori, из одних мечтаний сердца и «научных цифр», взятых притом из прежнего строя общества то с не готовыми, с невыделанными к тому людьми никакие правила не удержатся и не осуществятся а напротив, станут лишь в тягость».

Итак, анализ Достоевским деятельностной стороны бытия правового человека показывает, что духовная сторона права проявляет себя не только в сознании, а в деятельности, в поступке. Без перехода в действие сознательная рефлексия уничтожает право. Без реализации в поступке, то есть перехода из порядка долженствования в порядок существования право утрачивает духовное содержание, смысл обеспечения общественного союза, единства.

достоевский социальный право

Примечания

1 Новгородцев, П.И. О своеобразных элементах русской философии права // Новгородцев, П.И. Сочинения. М.: Раритет, 1995. С. 373375.

2 С. Гессен связывал утопизм социальных взглядов мыслителя именно с отрицанием последним права, подменой правовых отношений отношениями братской любви. См.: Гессен, С.И. Избр. соч. М., 1999. С. 624. Подобный взгляд устойчиво поддерживается и современными авторами. О. Соина полагает, что Достоевский видит в праве «.диктат понятия над жизнью, ту бесконечно бедную вещественную форму общественных отношений, когда на поверхность бытия выходит именно частичность человеческой природы, жалкий эмпирический фрагмент всей жизненной целостности». См.: Соина, О.С. Читаем Достоевского: Опыт философского осмысления мировоззрения и творчества писателя / О.С. Соина, В.Ш. Сабиров. Новосибирск: Наука, 2005. С. 234.

3 В излагаемом в статье варианте позиция Достоевского близка к современный теории «актуального права» [См.: Муравский, В.А. Актуально-правовой аспект правопонимания // Государство и право. 2005. №2. С. 13].

4 Викторович, В. «Брошенное семя возрастет»: (Еще раз о «завещании» Достоевского) // Вопр. лит. 1991. №3. С. 149-150.

5 Соловьев, В.С. Оправдание добра // Соловьев, В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1988. С. 450, 457.

6 Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за 1877 г. // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 25. Л.: Наука, 1983. С. 47.

7 Там же. С. 47.

8 Там же. С. 201.

9 Там же. С. 47.

10 Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за 1880 г. // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 139.

11 Достоевский, Ф.М. Ответ «Русскому вестнику» // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 19. Л.: Наука, 1979. С. 127.

12 Там же. С. 130.

13 Такое восприятие права, казалось бы, резко диссонирует с устоявшимся восприятием правовой справедливости как воздаяния, возмещения. Тем не менее, интуиции Достоевского получили в современной науке историческое обоснование. Интересно в этом отношении исследование Г. Берманом формирования западной правовой традиции. Ср.: «Превыше вопроса кто прав и кто виноват, стоял вопрос о примирении враждующих сторон», пишет Берман, характеризуя средневековое европейское право, подтверждая тем самым мысль, что идея права как воздаяния выражает не сущность права, а лишь особенность одной из более поздних его модификаций [См.: Берман, Г.Дж. Вера и закон. М.: Ad Marginem, 1999. С. 63].

14 Автор одной из современных коммуникативных концепций права Поляков определяет право как полилог «я другой инстанция», в котором участвуют субъекты правоотношений и задающая правовое поле для коммуникации инстанция, которой выступает общество и государство [См.: Поляков, А.В. Общая теория права: Феноменолого-коммуникативный подход: курс лекций. СПб.: Юрид. центр Пресс, 2003. С. 205].

15 См.: Бахтин, М.М. Архитектоника поступка // Социол. исслед. 1986. №2. С. 168.

16 Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за 1880 г. // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 139.

17 Достоевский, Ф.М. Подросток (рукописные редакции) // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 16. Л.: Наука, 1976. С. 40.

18 Достоевский, Ф.М. Бесы // Достоевский, Ф.М. Собр. соч.: в 12 т. Т. 9. М.: Правда, 1982. С. 115.

19 Достоевский, Ф.М. Преступление и наказание // Достоевский, Ф.М. Собр. соч.: в 12 т. Т.

1. М.: Правда, 1982. С. 67.

20 Там же. С. 504.

21 Там же. С. 407.

22 Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за

г. // Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 25. Л.: Наука, 1983. С. 63.

Размещено на Allbest.ru