Гончаров Иван Александрович

Гончаров Иван Александрович

(1812-1891)

"Чтение было моей школой..."

И. А. Гончаров родился в купеческой семье. Первоначальное образование он получил в частном пансионе, где выучил французский и немецкий языки, перечитал все доступные книги, "невообразимую смесь ... почти выученную наизусть". В 1822 его отдали в Московское коммерческое училище, в 1831 он поступил на словесное отделение Московского университета: изучение литературы подстегивало "страсть к чтению" и "формировало перо". Еще студентом Гончаров перевел и поместил в журнале "Телескоп" две главы из романа Э. Сю "Атар-Гюль" (1832). По окончании университета (1834) он ненадолго вернулся в Симбирск, затем навсегда переехал в Петербург, где начал службу в Министерстве финансов, продолжая все свободное время заниматься литературой: много переводил, писал романтические стихи и шуточные повести для домашнего чтения в кругу Майковых (в этой семье он преподавал русскую литературу и латинский язык будущему поэту А. Н. Майкову и его брату В. Н. Майкову, впоследствии известному критику). В их доме писатель завязал и первые литературные знакомства.

Гончаров входил в литературу нерешительно, переживая глубокие сомнения в своих силах: "кипами исписанной бумаги ... топил печки". В 1842 он написал очерк "Иван Савич Поджабрин", напечатанный лишь шесть лет спустя. В 1845 Гончаров напряженно работал над романом, который передал В. Г. Белинскому "для прочтения и решения, годится ли он". Этот роман "Обыкновенная история" вызвал восторженную оценку критика и его окружения; в нём конфликт между "реализмом" и "романтизмом" предстает как существенная коллизия русской жизни. Напечатанный в "Современнике" в 1847, роман принес писателю настоящее признание. Столкновение двух центральных героев романа Адуева-дяди и Адуева-племянника, олицетворяющих трезвый практицизм и восторженный идеализм, воспринималось современниками как "страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму" (Белинский). Однако автор рисовал с иронией не только прекраснодушие и ходульное поведение запоздалого романтика. В. П. Боткин, справедливо замечая, что в романе достается и голому практицизму, что художник "бьет обе эти крайности", признавался: "Я ничего не знаю умнее этого романа". Десятилетия спустя антиромантический пафос становился все менее актуальным, и следующие поколения воспринимали роман иначе как самую "обыкновенную историю" охлаждения и отрезвления человека, как вечную тему жизни. Многомерность авторской позиции и изощренность психологического анализа, ставшие устойчивыми чертами поэтики Гончарова, объясняются отчасти и своеобразным автобиографизмом романа: каждый из героев-антиподов психологически близок писателю, представляя разные проекции его душевного мира.

В 1852 Гончаров в качестве секретаря адмирала Е. В. Путятина отправился в кругосветное плавание на фрегате "Паллада". Секретарские обязанности отнимали много сил, тем не менее, уже во время экспедиции "явилась охота писать", и Гончаров "набил целый портфель путевыми записками". Они сложились в итоге в книгу очерков, печатавшихся в 1855-1857 в периодике, а в 1858 вышедших отдельным изданием под названием "Фрегат "Паллада" в виде «своеобразного дневника писателя». У Гончарова с детства был вкус к литературе путешествий, и здесь он выступил истинным мастером этого жанра. "Параллель между своим и чужим", острые впечатления от встречи с другими культурами (главным образом с британской и японской), привычка все "прикидывать" "на свой аршин" обеспечили заинтересованное внимание русского читателя к этим очеркам. Н. А. Добролюбов восхищался остроумием и наблюдательностью "блестящего, увлекательного рассказчика".

По возвращении из путешествия Гончаров определился на службу в Петербургский цензурный комитет. Должность цензора, а также принятое им приглашение преподавать русскую литературу наследнику престола превратили писателя в "предмет негодования либералов" (дневник Е. А. Штакеншнейдер). Заметно охладились его отношения с кругом Белинского. Позднее Гончаров подчеркивал, что его либеральные настроения молодости не имели ничего общего с "юношескими утопиями в социальном духе" и что влияние Белинского ограничивалось сферой эстетики. Гончаров-цензор облегчил печатную судьбу целого ряда лучших произведений русской литературы ("Записки охотника" И. С. Тургенева, "Тысяча душ" А. Ф. Писемского и др.), однако к радикальным изданиям он относился откровенно враждебно, что вызывало раздражение в кругах левой интеллигенции. В течение нескольких месяцев, с осени 1862 по лето 1863, Гончаров редактировал официозную газету "Северная почта", что также дурно отразилось на его репутации. В 1860-70-е гг. Гончаров, человек мнительный и, по его собственному определению, "нервозный", упрямо удалялся от литературного мира. "Кусок независимого хлеба, перо и тесный кружок самых близких приятелей" составили его житейский идеал: "Это впоследствии называли во мне обломовщиной".

«Я был счастлив успехом "Обломова"»

Замысел нового романа сложился у Гончарова еще в 1847. Два года спустя была напечатана глава "Сон Обломова", "увертюра всего романа". Но читателю пришлось еще в течение десяти лет ждать появления полного текста "Обломова" (1859), сразу завоевавшего огромный успех: "Обломов и обломовщина ... облетели всю Россию и сделались словами, навсегда укоренившимися в нашей речи" (А. В. Дружинин). Судьба главного героя была раскрыта не только как явление социальное ("обломовщина"), но и как философское осмысление русского национального характера, особого нравственного пути, противостоящего суете всепоглощающего "прогресса". Роман спровоцировал бурные споры, свидетельствуя о глубине замысла. Статья Добролюбова "Что такое обломовщина" (1859) представляла собой беспощадный суд над главным героем, "совершенно инертным" и "апатичным" барином, символом косности крепостнической России. Эстетическая критика, напротив, видела в герое "самостоятельную и чистую", "нежную и любящую натуру", далекую от модных веяний и сохранившую верность главным ценностям бытия. К концу прошлого века полемика о романе продолжалась, причем последняя трактовка постепенно возобладала: ленивый мечтатель Обломов по контрасту с сухим рационалистом Штольцем стал восприниматься как воплощение "артистического идеала" самого романиста, тонкий психологический рисунок свидетельствовал о душевной глубине героя, читателю открылся мягкий юмор и скрытый лиризм Гончарова. В начале 20 века И. Ф. Анненский по праву назвал "Обломова" "совершеннейшим созданием" писателя.

"Обрыв" (1868-69) был задуман еще в 1849 как роман о сложных отношениях художника и общества. К 1860-м гг. замысел обогатился новой проблематикой, рожденной пореформенной эпохой. В центре произведения оказалась трагическая судьба революционно настроенной молодежи, представленной в образе "нигилиста" Марка Волохова. Уже символическое название романа, найденное на самом последнем этапе работы, свидетельствовало об авторском неприятии общественного радикализма. Издания левой ориентации возмущенно реагировали на роман, отказав автору в таланте и в праве суда над молодежью, пройдя мимо глубокой трактовки любовной темы, поисков нравственного идеала (особенно женских образов) и критики нигилизма в "Обрыве". Напряженный конфликтный фон, не свойственный обычно Гончарову-романисту, диктовался острой постановкой проблемы свободы в любви: борьба главной героини со страстью, столкновение нравственных императивов с силой любовного влечения дали Гончарову богатый материал для глубокого психологического анализа.

После "Обрыва" имя Гончарова редко появлялось в печати. Он ограничился публикацией лишь нескольких мемуарных очерков и литературно-критических статей, среди которых выделяется "критический этюд" "Мильон терзаний" (литературно-критическая статья 1872 г.), посвященный постановке "Горя от ума" А. С. Грибоедова на сцене Александринского театра, ставший классическим разбором комедии. Гончаров предложил столь глубокую трактовку психологической и драматической природы "Горя от ума", что ни один историк литературы в дальнейшем не обошел вниманием его анализ. Сам писатель болезненно переживал творческое молчание последних десятилетий. Его письма тех лет рисуют образ одинокого и замкнутого человека, необычайно тонкого наблюдателя, сознательно сторонящегося жизни и вместе с тем страдающего от своего изолированного положения…