Христианские мифы в послереволюционных поэтических произведениях С.А. Есенина

Размещено на http://www.allbest.ru

Оглавление

Введение

Глава I. Модернизация образа Иисуса Христа в произведениях С. Есенина

1.1 Образ Христа - младенца и отрока в поэзии С. Есенина

1.2 Образ Христа-странника в поэзии С. Есенина. Мотив встречи с неузнанным Христом

Глава II. Художественное создание утопической мифологической модели мира в произведениях С. А. Есенина

2.1 Библейские мотивы в поэмах С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»)

2.2 Поэма «Инония» как народно - социальная утопия

Глава III. От утопии к реальности (поэмы «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Пантократор»)

Заключение

Список использованной литературы

есенин христианский миф библейский



Введение

Время С. Есенина - время больших исторических потрясений и сложных поворотов в истории России. Среди них Февральская и Октябрьская революция. Этому времени поэт посвятил цикл «маленьких» поэм, в которых отражается мировоззрение автора, его отношение к революции, поиски нового поэтического слова. В автобиографии 1924 года Есенин напишет: «Первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно». Тарасов-Родионов А. И. Есенин С. А. Материалы к биографии. - М., 1992. - С. 246 Этот огромный всплеск революционной энергии отразился в первых революционных поэмах Есенина («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих»). Согласно большинству критических отзывов, отношение поэта к октябрьским событиям было восторженным. Однако, революция воспринималась Есениным «не в ее политической сущности, а в виде отвлеченных начал, разрушающих старое и создающих новое». Волков А. Художественные искания Есенина. - М., 1976. - С. 142 И февральскую и октябрьскую революцию он принял как крестьянские по содержанию, цель которых - воплотить на земле крестьянский социализм. Поэт был проникнут романтической мечтой о гармонии мира, обновленного революционной бурей. Стремление к братству людей - главное для Есенина. В те годы поэт сближается с Р. В. Ивановым-Разумником и становится участником его альманахов «Скифы» 1917-1919 годов. «Скифство» в то время стало почвенничеством ХХ века, «скифы» верили в мессианскую стезю России и ее особый путь. К тому же, среди главных пунктов схождения «скифов» имело символико-библейское облачение разрушающих сил и пророчеств. Таким образом, скифские взгляды легли в основу создания революционно-мистической темы в творчестве Есенина. Революция представлялась Есенину мощным и стихийным движением народных масс. Художественно же изобразить его, как казалось поэту, можно было лишь в уподоблениях бушующим силам природы, одухотворенной библейскими легендами. И в 1917 году Есенин под влиянием своих идей создает свой необиблейский миф о русском «преображении». Иванов - Разумник отмечает, что в это время он не писал любовную лирику, не писал гражданскую; вся его творческая энергия сосредоточилась на «идее России - Инонии, на иной Руси». Иванов-Разумник Р. В. Россия и Инония. Наш путь. - 1918. - №2-С. 144 Однако, по оценкам критиков можно сделать вывод, что «маленькие» революционные поэмы были поняты и приняты только некоторыми представителями скифской направленности. Рецензент, скрывавшийся под инициалами В. Г., считает, что «Есенин уходит прямо в лагерь реакции…и нельзя допускать, чтобы со страниц советской прессы разносилась всякая ахинея мужиков - мистиков». Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. - 2005. «Религиозной, мистической шелухой» Воронский А. Литературные записи (Об отошедшем). - М., 1926. - с. 138 называет А. Воронский революционные поэмы Есенина. А Иван Беляев сообщает: «1917-1918 годы - как ни странно, - годы подъема религиозного настроения…1918 - год религиозной истерики Есенина». Иванова М. И. Библейские мотивы в раннем творчестве С. А. Есенина. - М., 1994. - с. 78 «С точки зрения христианских канонов лирика Есенина - сплошное богохульство, откровенное «язычество»: поэт никогда не испытывал желания исповедаться богу, помолиться на его иконы в церковном храме, но зато с превеликим удовольствием и охотно молится на стога и копны, слушает «проповеди» воробьев и глухарей, причащается чистой водой родника, который излагает поэту-пилигриму сказы и были родины». Харчевников В. И. Поэтический стиль С. Есенина (1910-1916). - Ставрополь, 1975. - с. 112 Тем не менее, на сегодняшний момент появилось множество работ, анализирующих творчество поэта с религиозной точки зрения. Ю. И. Сохряков делает вывод, что «Есенин был не только человеком с ярко выраженной религиозностью в душе. Он был поэтом, в творчестве которого отразилось неповторимое православное мироощущение, для которого характерно светлое жизнеприятие». Сохряков Ю. И. О религиозных мотивах в лирике Есенина. Столетие С. Есенина. - М., 1997. - с. 119

В ту историческую эпоху, в которой жил и творил С. Есенин, обращение ко вселенской идее поиска новой жизни, нового Бога было актуально. Само время диктовало эти условия. В годы реакции в России возникли два больших религиозно-идеологических течения - богоискательство и богостроительство. В основе этих течений лежало отрицание официальной церкви и поиск нового духовного сознания. Вместе с революционными событиями возникли предпосылки возникновения новой религии, нового божества. Подобно богостроителям, Есенин в библейских поэмах создает свой образ обновленного мужика, новой России. Мистическому содержанию «маленьких» поэм соответствовали и мистическая образность, и библейские персонажи и сюжеты, жанр молитвы в отдельных главах. Все это поэт использует для того, чтобы открыть новую «поэтическую землю», отвечающую новой мужицкой цивилизации. А. Марченко пишет: «Опьяненный своей силой и перспективами, которые открывала перед поэтом революция, Есенин всерьез считал себя пророком, призванным открыть новую «поэтическую землю», ибо прежняя уже миновала». Марченко А. Поэтический мир Есенина. - М., 1989. - с. 91 Стихи Есенина этого периода свидетельствуют о том, что само поэтическое творчество он склонен был воспринимать как некое священнодействие, как процесс пришествия в мир нового Слова, где образ пресуществляется в символ, а слово - в Логос. Библейские имена и топонимы становятся в его творчестве устойчивыми мистериальными символами «нового рождества», «новой Голгофы», «нового Фавора». Раскрывая смысл революционных событий сквозь призму священной истории, в категориях библейского космоса, поэт стремится стать провозвестником новой спасительной веры, «без креста и мук», апостолом новой эпохи. Во всех библейских поэмах важной особенностью является сочетание церковно-книжной лексики с разговорно-бытовой речью и с речью, рожденной самим поэтом.

Религиозно-христианская символика по-разному трансформировалась в творчестве разных писателей. Совершенно по-иному она отразилась в творчестве Есенина. Он обращался к библии не в поисках ответа на политические вопросы современности, его увлекала форма выражения чувств, порожденных грандиозными, небывалыми событиями. Истинная поэзия, по представлению Есенина, должна быть живым источником, таким же, как природа, исцеляющая душу человека, одухотворяющая его. А раз поэт пишет для народа, то истоки ее должны восходить к духовной культуре данного народа.

Таким образов, С. Есенина среди выдающихся русских поэтов ХХ века, пожалуй, можно назвать одним из самых ярких выразителей русского национального самосознания во всей его самобытности и полноте. Восприятие революции сквозь призму христианского мифа стало главной художественной особенностью поэтики С. Есенина.

Актуальность темы исследования дипломной работы обусловлена тем, что в ней предпринято изучение творчества С. Есенина как уникального духовно-эстетического феномена отечественной и мировой поэзии, сочетающей в себе животворные источники народности и национальной самобытности русского искусства.

Предметом нашего исследования в дипломной работе являются христианские мифы в творчестве С. Есенина, синтез христианских и языческих мотивов в его произведениях; объектом - поэзия С. Есенина.

Целью данной работы является анализ революционных поэм С. Есенина библейского цикла.

Из поставленной цели вытекают следующие задачи:

Анализ отдельных произведений поэта с целью выявить и проанализировать основные концептуальные образы поэм, несущих религиозно-мифологическую нагрузку

Изучить исследования критиков и литературоведов по данной теме

Показать отношение С. Есенина к революционным событиям, его «крестьянский уклон», обусловивший поиск нового поэтического языка в произведениях 1917-1919 гг.

Раскрыть особенности тематики языка и стиля произведений лирик С. Есенина

Отметить степень влияния православных традиций на мировоззрение и творчество поэта

Установить соответствие образной структуры изучаемых поэм с иконографическими и церковными источниками

Практическая ценность работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы на уроках русской литературы при изучении поэзии С. Есенина.

В соответствии с поставленными задачами работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы и методического приложения.

В первой главе дипломной работы рассматривается эволюция образа «русского» Христа в творчестве С. Есенина. Во второй главе проводится комплексный анализ поэм С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение») с целью выявления их религиозной тематики с опорой на библейские источники, а так же анализ поэмы «Инония» как народно-социальной утопии. В третьей главе мы рассматриваем заключительные поэмы революционного цикла, в которых отразилось разочарование поэта в революционно-утопических идеалах и отход от прежнего восприятия исторических событий, произошедших в стране («Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Пантократор»).

Список использованной литературы насчитывает 55 наименований научных и художественных текстов.

В заключении даются краткие выводы по поставленным задачам и проблемам.

Методическое приложение представляет собой урок-лекцию по литературе в 11 классе на тему: «Я последний поэт деревни…».



Глава I. Модернизация образа Иисуса Христа в произведениях С. Есенина

1.1 Образ Христа - младенца и отрока в поэзии С. Есенина

Изучение роли образа Христа в художественном сознании С. Есенина представляет значительный научный интерес, поскольку именно в его творчестве образ Спаса в результате своей длительной эволюции в русской культурной традиции приобрел законченные черты национального духовного архетипа - «русского Христа».

Эволюция образа «русского» Христа в творчестве С. Есенина отражает основное направление его духовных исканий и включает в себя несколько последовательных, взаимосвязанных этапов: Иисус-младенец, христоподобный «светлый отрок», Христос странствующий, «новый Спас», русский Мессия - разные лики одного образа сменяют друг друга в есенинской поэзии на протяжении ряда лет. В своем творчестве Есенин выстраивает своеобразную словесную «иконографию» Иисуса, выявляющую разные грани этого образа:

«младенец Иисус» «Не ветры осыпают пущи...» (1914), «То не тучи бродят за овином...» (1916), «Исус-Младенец» (1916), поэма «Товарищ» (1917), «О Матерь Божья...» (1917);

«светлый отрок» «Снег, словно мед ноздреватый...» (1917), «Колокольчик среброзвонный...» (1917), «К теплому свету, на отчий порог...» (1917), «Есть светлая радость под тенью кустов...» (1917); «Не от холода рябинушка дрожит...» (1917), «Заря над полем -- как красный тын...» (1917);

«кроткий Спас» - Христос-странник «Шел Господь пытать людей в Любови...» (1914), «Сохнет стаявшая глина...» (1914), «Свищет ветер под крутым забором...» (1917), «Не ветры осыпают пущи...» (1914);

«светлый гость» «Разбуди меня завтра рано...» (1917), «Хорошо под осеннюю свежесть...» (1918), поэмы «Преображение» (1917) и «Иорданская голубица» (1918);

«новый Спас» -- Русский Мессия поэмы «Пришествие» (1917), «Инония»

(1918), «Сельский часослов» (1918).

Таким образом, внутри «христологической» темы у Есенина можно выделить несколько вполне самостоятельных циклов. И все же в их взаимодействии можно обнаружить внутреннюю логику: образ трогательного и отважного Богомладенца в произведениях 1916-1917 гг. очень скоро сменяется образом «светлого отрока», в котором черты юного Спасителя несут на себе узнаваемую печать крестьянского детства поэта. Образ Христа-странника из стихов 1914 года трансформируется в произведениях революционного периода в образ вестника новой эпохи «светлого гостя» - «русского Мессию» и «нового Спаса».

Создавая свой поэтический миф о «русском Христе», Есенин обращался и ко взрослому, и к детскому читателю. Его творческое воображение занимал не только образ зрелого Христа, уже свершившего свой крестный подвиг, но и образ маленького Спасителя, о котором он писал с особой теплотой и нежностью, наделяя его чертами обычного ребенка. Интерес к образу Христа-младенца не случаен для Есенина, глубоко ощущавшего сердцевину русской народной веры - религию Богоматеринства, для которой в равной мере священными были понятия «мать» и «дитя». Детская чистота и незащищенность всегда воспринимались русскими писателями как проявления идеальных начал человеческой природы. Самым ранним примером влияния этой традиции на поэзию Есенина является стихотворение «Не ветры осыпают пущи...» (1914), где впервые звучит лирическая тема матери и сына:

Я вижу - в просиничном плате,

На легкокрылых облаках,

Идет возлюбленная Мати

С Пречистым Сыном на руках. Сергей Есенин. Собрание сочинений в трех томах. Том I. - М., 1970, с. 60.

По нашему мнению, иконой-прототипом в данном случае явился образ Богородицы с младенцем, созданный В.М.Васнецовым в росписях Владимирского собора в Киеве, где идущая по облакам в темно-синем одеянии Богоматерь будто парит на золотом фоне. Написанная с васнецовского оригинала позднейшая икона Пресвятой Богородицы украсила многие русские храмы, построенные на рубеже ХIХ-ХХ вв. Именно этот изобразительный сюжет, который мог быть увиден Есениным в какой-либо церкви или в собраниях церковной живописи, и был положен им в основу образного решения христианской темы в его стихотворении.

Поэтика «ожившей» иконы характерна и для других произведений Есенина. Особенно интересно представлена она в маленьких христианских поэмах-сказках 1916 года - «Колоб» («То не тучи бродят за овином...») и «Исус младенец». Есенин обращается здесь к редкому жанру «детского» апокрифа. Поэт стремится наделить образы Богородицы и маленького Иисуса земными, человечными чертами. Есенинская Богоматерь по-крестьянски хлопотлива и заботлива, а ее сын - трогателен и шаловлив, как любой ребенок. Вместе с тем поэт не забывает, что имеет дело с «чудесными» героями, поэтому и детские шалости юного Иисуса, и все решения Богоматери носят провиденциальный характер, так как они становятся активными участниками в мифе творения, определяющие законы живого мира. Маленькая поэма «Колоб» воплощает в себе характерную для раннего Есенина попытку соединения элементов христианской и космогонической мифологии. Построенное на основе последовательного развертывания метафоры «колоб-месяц», произведение напоминает процесс загадывания мудреной загадки с неожиданной отгадкой в конце, в которой повествуется о том, как Божья матерь «замесила сыну колоб», испекла и «положила тихо в ясли» - первую колыбель маленького Иисуса. Тут и случилось непредвиденное: «Заигрался в радости младенец, Пал в дрему, Уронил он колоб золоченый На солому. Покатился колоб за ворота рожью» и... исчез, всерьез опечалив малыша. Завершается поэма-сказка словами материнского утешения плачущему младенцу, в которых, несмотря на шуточный контекст, скрыт глубокий духовный смысл: для Богоматери все люди - дети, «чада», все нуждаются в радости и любви, тепле и свете:

На земле все люди человеки,

Чада.

Хоть одну им малую забаву

Надо.

Жутко им меж темных

Перелесиц.

Назвала я этот колоб - Месяц.(10, 109)

Стремясь создать оригинальное поэтическое произведение в духе русского народного апокрифа, соединяя черты лубка и фрески, поэт умело воссоздает бытовой фон мифологизированного сюжета. Процесс сотворения хлеба-колоба, выпеченного Богоматерью с тонким знанием деталей этого чисто крестьянского ремесла, предстает как часть процесса миротворения. Овин и ворота, очерчивающие художественное пространство произведения, жито и масло, солома и рожь, овечьи ясли, сам «колоб золоченый» - круглый пирог с толокном, подобие румяного каравая и «родственник» знаменитого сказочного колобка, - все эти подробности деревенского обихода воссоздают образ крестьянской мифологизированной Вселенной, устроенной тепло и уютно, словно домашний очаг. Погруженность евангельских персонажей в поэтическую атмосферу сельского быта и природы, детская непосредственность поведения Христа-ребенка, образ Богородицы, показанной среди обыденных крестьянских забот, - все это придает лирическим сказкам Есенина об Иисусе-младенце теплый национальный колорит. Участие младенца Христа в этом процессе кажется, на первый взгляд, косвенным и случайным: он, оплошав, роняет колоб, бездумно позволяет аисту унести себя в гнездо. Однако его детские шалости в своей изначальной сути провиденциальны, и поэтому Богоматери остается лишь претворить их в освященные ее волей основы природного миропорядка:

А Белому аисту,

Что с Богом катается

Меж веток,

Носить на завалинки

Синеглазых маленьких

Деток.(10, 281)

(«Исус-младенец»)

По Есенину получается, что маленький Бог творит мир, играя. Стихия игры оказывается в понимании поэта созидающим, организующим началом миротворения и жизнеустройства.

В 1917 году детский «диптих» о младенце Иисусе получает неожиданное продолжение в одном из самых трагических произведений Есенина - революционно-романтической поэме «Товарищ». Вошедшее в активный революционный обиход обращение «товарищ», выразившее жажду всеобщего равенства, оказывается для поэта символом новых отношений не только в социально-классовой, но и в нравственно-религиозной сфере. Бог из господина становится товарищем - тем самым Есенин высказывается за «революцию на земле и на небесах», за новые принципы духовного бытия человека. Повествовательная канва поэмы о мальчике Мартине, «сыне простого рабочего», вписана в «житийную» раму. Примечательна такая деталь внешнего облика мальчика, как «глаза голубые, кроткие», отражающие идеальность, чистоту и жертвенность в духовном облике героя. Все это дает основание усмотреть в его образе черты святости, восходящие к национально-историческому архетипу невинно убиенного отрока. Житийная поэтика предполагает такой обязательный жанровый атрибут, как мотив чуда. В русской духовной традиции одним из важнейших проявлений чудесного были чудотворные иконы - причем чаще всего те из них, которые изображали Богоматерь с младенцем. В поэме Есенина на этом мотиве основан весь духовно-символический план произведения. Осиротевший, потерявший отца-рабочего в баррикадных боях, юный герой обращается в порыве последней надежды к иконному изображению маленького Христа, которого привык считать своим товарищем. По первому же зову мальчика икона Богоматери с младенцем, висевшая в отцовском доме, являет свою чудотворную силу:

И ласково приемля

Речей невинных звук,

Сошел Исус на землю

С неколебимых рук Сергей Есенин. Собрание сочинений в трех томах. Том II. - М., 1970, с. 41.

На глазах читателя совершается чудо: мир земной и мир небесный оказываются открыты друг другу и взаимопроницаемы. И вот уже Мартин со своим маленьким «товарищем» отправляются вместе в опасный путь по революционному Петрограду:

Идут рука с рукою,

А ночь черна, черна!(11, 41)

Этот освященный тайным покровительством Богоматери поход детей за правдой вселяет веру в счастливый исход событий:

Мечты цветут надеждой

Про вечный вольный рок.

Обоим нежит вежды

Февральский ветерок!

В критике неоднократно обращалось внимание на то, что Есенин, «соединив» в своем произведении Христа с восставшим народом, предвосхитил в известном смысле поэму А.Блока «Двенадцать», написанную в начале следующего, 1918 года. На это указывает Б.Соловьев в книге «Поэт и его подвиг», подчеркивая, что у Блока, и у Есенина образ Иисуса служит символом святости и чистоты революционного дела. Соловьев Б. Поэт и его подвиг: Творческий путь А. Блока. - М., 1961, с. 660-661.

Однако смысл поэмы не поддается однозначному истолкованию. Казалось бы, ощущение Есениным родственности христианской и социалистической идеи получает наглядное воплощение в мотиве духовного единения мальчика-рабочего и младенца Христа, но наивный идеализм и энтузиазм детей, отправившихся в «поход за правдой», трагически разбивается о «баррикадную» логику классовой борьбы, и революция являет в итоге не милостивый, а карающий лик:

Но вдруг огни сверкнули…

Залаял медный груз.

И пал, сраженный пулей,

Младенец Иисус.

Трагическая гибель Сына Божия, еще до свершения им искупительного «крестного» подвига, лишает людей, забывших все самое святое в пылу братоубийства, последней надежды на спасение души. Эта мысль отчетливо звучит в последующих строфах как новое, страшное откровение революционного апостола:

Слушайте:

Больше нет воскресенья!

Маленький Иисус гибнет как простой смертный, оставив осиротевшую мать в скорбном одиночестве на иконе, «где ему не бывать боле», и оканчивает свой недолгий земной путь в братской могиле среди других жертв революции:

Тело его предали погребенью:

Он лежит на Марсовом Поле.

На фоне новой русской Голгофы пустота, неполнота иконы со скорбящей Богоматерью без младенца выступает у Есенина как трагическая метафора богооставленности мира. Выбор именно такого героя для трагического произведения о революции не случаен. Ведь в образе пожертвовавшего собой маленького Спасителя и его юного друга отразилась традиция древнерусских житий, характерной темой которых была тема безвинного страдания, а героями - юные страстотерпцы, начиная от Бориса и Глеба, что нашло свое отражение в истории канонизации этих первых русских святых. Ведь есенинский Иисус оказывается на стороне тех, кто всегда прав, но и уязвим - на стороне беззащитного детства, способного противопоставить «железному слову» Истории лишь свою чистоту и веру. Следовательно, он на защите будущего. Образ Христа-младенца - один из вечных архетипов детства, в котором соединились самые высокие представления о подвиге и жертве, о жизни и смерти, о детской чистоте и материнской любви.

В поэтической «христологии» Есенина значительная роль принадлежит не только образу «младенца Иисуса», но и образу Христа-Отрока. У истоков есенинского «светлого отрока» мы видим не столько евангельскую, сколько православную иконографическую традицию, воссоздающую образ Спаса-Эммануила, т.е. Христа в отрочестве на Богородичных иконах, а также на иконах типа «Отечество», где Бог-Отец в образе седовласого ветхолетнего старца держит на своих коленях Сына-отрока, а в виде голубя изображен Св. Дух. Есенинский отрок, появляющийся в его произведениях 1916-1918 гг., - одно из воплощений лирического «Я» поэта:

Тихий отрок, чувствующий кротко, Голубей целующий в уста...(10, 285)

(«Мечта»)

Ореол чудесного, окружающий юного героя, просвечивает сквозь вполне узнаваемые черты лирического автопортрета, приписываемые поэтом Христу-отроку:

Как по мостику, кудряв и желторус, Бродит отрок - сын Иосифа, Иисус...(10, 298)

(«Не от холода рябинушка дрожит...»)

Истоки этого русифицированного типа юного Христа - златовласого и солнцеголового, следует искать, на наш взгляд, прежде всего в православной иконописной традиции, в соответствии с которой светловолосыми нередко изображаются херувимы и ангелы.

Вместе с тем на образ христоподобного отрока в ранней поэзии Есенина со столь примечательными особенностями внешнего облика могла повлиять и местная традиция иконописания. На иконах, хранящиеся в Казанской церкви села Константинова, где крестили Есенина, маленький Иисус изображен не только светловолосым, но и голубоглазым, что в иконописной практике встречается крайне редко. Можно предположить, что в доме деда и бабушки, где было много икон и духовных книг, будущий поэт мог с ранних лет видеть именно такой тип Христа - младенца, сидящего на руках у Богородицы. Отсюда и могли родиться в его поэтическом воображении вполне естественные параллели между собственным отроческим обликом и ликом юного Христа, подкрепленные верой в покровительство ему самой Богоматери:

Пусть не я тот нежный отрок В плеске крыльев голубиных, Сон мой радостен и кроток

На руках твоих невинных...(10, 86)

(«Колокольчик среброзвонный...»)

Но самая прямая связь с константиновским типом иконы Богоматери с младенцем прослеживается в раннем стихотворении Есенина «К теплому свету, на отчий порог...» (1917), где воссоздается особая сердечная атмосфера избы деда и бабушки, проникнутая светом духовного соприсутствия Богоматери:

Шлет им лучистую радость во мглу

Светлая дева в иконном ушлу.

С легкой улыбкой на кротких губах

Держит их внука она на руках.(10, 296)

В этом стихотворении налицо все черты мифологизированной есенинской родословной. Как уже отмечалось, в детстве поэт воспитывался дедом и бабушкой, а мать и отца видел редко. Юный герой этого стихотворения также окружен попечением деда и бабки, согрет заботливым покровительством Богоматери, с любовью взирающей на него с иконы. Он нежен лицом и душой, отмечен пока еще не всем заметной печатью духовной неотмирности:

Строен и бел, как березка, их внук,

С медом волосьев и бархатом рук.

Только, о друг, по глазам голубым -

Жизнь его в мире пригрезилась им.

Внешний облик героя этого стихотворения напоминает не только автопортрет самого Есенина в детские годы, но и находится в полном соответствии с образом Христа. Дед и внук в указанном «цикле» стихотворений - это звенья единой родовой цепи. Автобиографические образы деда - седовласого патриарха большой крестьянской семьи, и подрастающего внука - отрока органично переводятся Есениным из реального контекста в мистический и вневременной план. Так, в причудливом переплетении реального и мистического, небесного и земного, духовного и житейского рождается в есенинской поэзии оригинальный «изографический» стиль, биография приобретает черты поэтического мифа, а икона зримая путем сложных метаморфоз превращается в икону словесную.

1.2 Образ Христа-странника в поэзии С. Есенина. Мотив встречи с неузнанным Христом

Тенденция к русификации сюжетов и образов Евангелия явилась примечательной особенностью русской поэзии первых десятилетий XX в. Обращение к христианской традиции в эти годы великих духовных испытаний было закономерным. Атмосфера переломной эпохи рождала предчувствие грядущих исторических потрясений, тревожное ощущение приближающегося конца времен, Страшного суда, ожидание новой эры, нового «откровения», нового Мессии. Эта тенденция ярко проявилась в раннем творчестве Есенина. При этом его поэтическая трактовка образа Христа с самого начала отличалась неповторимым своеобразием. Высокую и трагическую участь Христа Есенин постоянно соотносит с собственными представлениями о Подвиге, Жертве, Смысле жизни. Уже в эти ранние годы он предпринимает попытку создать новое, «русское Евангелие» от Есенина - Евангелие второго пришествия Христа в мир, погрязший в равнодушии, бедности и скорби. Стихотворения Есенина о новом земном пути русского Христа, свято исполняющего напутствие Богоматери быть спутником и покровителем нищих скитальцев и бродяг, складываются в своеобразный поэтический цикл. В основе сюжета этого цикла - земные странствия Спасителя, божественная природа которого до времени скрыта за внешне непримечательным обликом нищенствующего странника, тайно испытывающего людей на верность христианским заповедям.

Этой теме посвящено одно из наиболее выразительных стихотворений «цикла» - «Шел Господь пытать людей в любови...» (1914). Христос, никем не узнанный, в облике нищего, встречается бедному старику, с трудом «жамкающему» черствый хлеб. Христу, как видно из есенинского стихотворения, уже пришлось многократно столкнуться с людской жестокостью и равнодушием и даже усомниться в возможности исправления человеческой природы. Но бескорыстие малой и одновременно великой стариковской жертвы способно искупить в глазах неузнанного им Спасителя грехи многих:

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй…маленько крепче будешь» (10, 58)

На важное нравственное значение этого сюжета указал А.Н.Афанасьев: «По народным сказаниям, Спаситель вместе с апостолами и теперь, как некогда, ходит по земле, принимая на себя страннический вид убогого; испытуя людское милосердие, он наказует жестокосердых, жадных и скупых и награждает сострадательных и добрых». Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3-х тт. - М., 1994.

Дело в том, что мотив странничества Христа по земле в облике убогого нищего известен разным жанрам русского фольклора. В своих истоках этот сюжет восходит к одной из общемировых культурных традиций, зародившихся в глубокой древности - так называемой «теофании», мифологическому представлению о том, что Бог в человеческом облике ходит по земле. О том же свидетельствует и народное поверие, бытовавшее в крестьянской среде. «Крестьяне верили, - поясняет исследователь народного быта Ю.Миролюбов, - что Христос ходит по земле русской, скрываясь либо под видом странника, либо путника, усталого пешехода. Поэтому гостеприимство было широким и богоугодным. «Ты его от двора отгонишь, ан, то самого Христа Бога отогнал!» Миролюбов Ю. Сакральное Руси. - М., 1996, с. 108.Это представление нашло отражение и в русских пословицах, зафиксированных В.И.Далем: «В окно подать - Богу подать»; «Просит юродивый, а подаешь Богу». Даль В. И. Пословицы русского народа. - М., 1984. - Т. I, с. 78; Т. II, с. 126.

Трактовка мотива встречи с неузнанным Христом как подлинного испытания веры нашла отражение и в других произведениях Есенина. Однако теперь лирический герой Есенина стремится представить самого себя на месте испытуемого Христом и жаждет знать, окажется ли он достойным этого судьбоносного духовного события, если оно на самом деле случится. Цикл есенинских стихотворений, посвященных этой теме, организует в единое целое мотив встречи со «светлым гостем», волнующего угадывания тайных знаков его незримого присутствия, боязни нечаянно разминуться с ним, не узнать его:

И в каждом страннике убогом

Я вызнавать пойду с тоской,

Не Помазуемый ли Богом

Стучит берестяной клюкой.

И может быть, пройду я мимо

И не замечу в тайный час,

Что в елях - крылья херувима,

А под пеньком - голодный Спас(10, 60)

(«Не ветры осыпают пущи…»)

Ощущение предельной близости желанной встречи с мистическим гостем неотступно волнует лирического героя Есенина, открывающего тайное присутствие Христа в самом лоне русской природы:

Между сосен, между елок,

Меж берез кудрявых бус,

Под венком, в кольце иголок,

Мне мерещится Иисус…(10, 68)

(«Чую радуницу Божью…»)

Но почему же так желанен для лирического героя этот миг «чудесного» узнавания, почему ему придается статус поистине провиденциального события?

Верю я, как ликам чудотворным,

В мой потайный час.

Он придет бродягой подзаборным,

Нерушимый Спас…(10, 302)

(«Свищет ветер под крутым забором…»)

Найти, отыскать живого Христа под личиной русского странника и бродяги для Есенина так же важно, как угадать свой собственный Жребий, Судьбу. Именно поэтому так жаждет лирический герой услышать благословение свыше своему избранническому жребию поэта-пророка. Цена разуверения в Боге и в своем творческом призвании для поэта едина и равнозначна трагической утрате смысла существования.

С темой извечной трагедии художника, способного создавать и пересоздавать миры лишь в своем творческом воображении, связана и есенинская мысль о «голгофском» жребии поэта, философски глубоко выраженная им в стихотворении «Проплясал, проплакал дождь весенний...» (1917). Разницу Есенин видит лишь в том, что поэт, в отличие от Христа, остается вечным мучеником своей Голгофы, так и не обретя ни духовной власти над миром, ни искупления принесенных ему жертв.

Последовательное развитие образа Христа-Спаса продолжается в есенинской поэзии и в революционные годы. При этом «русский скиталец» Христос ранних есенинских стихов становится «русским Мессией» в поэмах библейского цикла 1917-1919 гг., активным участником мистерии «русской Голгофы».

Итак, образ Христа-Спаса приобретает в раннем творчестве С. Есенина черты национального духовного архетипа. В его создании поэт опирается не только на каноническую евангельскую традицию, но и на национальный духовный опыт в постижении сокровенного облика Спасителя - иконопись, апокрифы, религиозный фольклор. «Русский Христос» Сергея Есенина - свидетельство глубокой приверженности поэта традициям национальной духовной культуры и их оригинального новаторского переосмысления в духовном и творческом опыте художника.



Глава II. Художественное создание утопической мифологической модели мира в произведениях С. А. Есенина

2.1 Библейские мотивы в поэмах С. Есенина послереволюционного периода («Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»)

Поэма «Певущий зов»

Поэма «Певущий зов» (апрель 1917) служит своеобразным вводом в «книгу поэм» о революции, создававшуюся С. Есениным в 1917-1919 гг. и относится к первой, «февральской» части цикла, навеянной событиями Февральской революции. Здесь связаны воедино две главные художественные сверхзадачи цикла: пророчество о будущем и проповедь новой веры, отвечающие, в понимании Есенина, высшему назначению Поэта. Поэма открывается возгласом «Радуйтесь!», с помощью которого Есенин успешно достигает художественной цели - передать вселенскую радость нового революционного миротворения, символизирующего обращение России в новую веру:

Радуйтесь!

Земля предстала

Новой купели!

При этом важно отметить, что Есенин рассматривает крещение как путь не только к личному спасению, но и к победе над мировым злом, нередко воплощавшимся, согласно мировой мифологии, в образах Дракона или Змия. Этот мотив также присутствует в его поэме:

Догорели

Синие метели

И змея потеряла

Жало.(11, 36)

«Синие метели» здесь символизируют революционный февраль, вырвавший «жало» у «змеи», то есть сокрушивший монарха и монархию. Политический смысл этого фрагмента основывается на традициях христианского мифа: «Подобно Ною, который смело вошел в Море Смерти, поглотившее греховное человечество, и вышел из него, вновь окрещенный опускается в купель, чтобы сразиться с Морским Драконом в высшем бою и выйти из него победителем». Элиаде М. Священное и мирское. - М., 1994, с. 85. Православный обряд крещения, воспроизводя символику Ветхого завета, дает иную трактовку: по Священному преданию, согласно Кириллу Иерусалимскому, в реке Иордан сидел дракон, поглощавший реку, и Иисус, войдя в воды, победил чудовище. Мотив змееборчества глубоко укоренен и в национальной иконографической традиции: он находит отражение на иконах, изображающих Георгия Победоносца в образе всадника, поражающего Змия.

В поэме «Певущий зов» С. Есенин еще далек от богоборческих устремлений. Наоборот, он счастлив принести миру новую благую весть:

В мужичьих яслях

Родилось пламя

К миру всего мира!

Образ «мужичьих яслей» - первой колыбели младенца Христа, - вырастает здесь до высокого символа. То же самое можно сказать и о мотиве «пламени», источником которого является, по нашему мнению, апокрифическое «Евангелие от Иакова», где момент рождения Мессии воссоздается так: «И встали они у пещеры, и облако сияющее появилось в пещере... и в пещере засиял такой свет, что они не могли вынести его, а немного спустя свет исчез и явился младенец». Свеницкая И. С. Апокрифические Евангелия: Исследования, тексты, комментарии. - М., 1996, с. 156-157. Образ новорожденного «пламени» в поэме Есенина, имеющий, на первый взгляд, вполне революционный смысл, несет в себе символику «Вифлеемского» и «Фаворского» света, мирообъемлющего и миротворческого. С темой мира и миротворчества в поэму вводится тема Христа, «нового Назарета» - начала нового этапа человеческой истории:

Уже славят пастыри

Его утро.

Свет не за горами…

Вторая часть поэмы носит политизированный характер:

Сгинь ты английское юдо,

Расплещися по морям!

Наше северное чудо

Не постичь твоим сынам!

«Английское юдо» - здесь символ неправославного Запада, исповедующего другого, «чуждого» Христа. В известном смысле это один из вариантов мифологического Морского Дракона, воплощающего стихию мирового зла. Слово «юдо», как считают многие ученые, восходит к древнеиндийскому слову «йадас», что означает водяное животное. В славянской же мифологии чудо-юдо употребляется в значении «диво морское» и является персонажем русских народных былин и сказок.

Образ западной цивилизации приобретает в поэме Есенина демонические черты не только в силу близости поэта к антизападнической славянофильской позиции, но и в соответствии с древними представлениями, согласно которым запад ассоциировался с местопребыванием Дьявола. Шмеман А. Водою и Духом: о таинстве крещения. - М., 1993, с. 30: согласно христианской символике, «запад - это символ тьмы, местопребывания сатаны». «Наше северное чудо» выступает здесь символом исполнения особой, избраннической миссии России. Используя мотивы и образы Св. Писания, Есенин творит собственный миф, по-своему интерпретируя тему Страшного Суда. «Библейское время» поэмы будто бы течет вспять - от Нового завета к Ветхому - и вновь возвращается в революционную современность. Именно Иоанн Предтеча, в мученическом облике которого не случайно угадываются черты казненных «усекновением головы» русских бунтарей от Разина до Пугачева, «предтеч» русской революции, напоминает ветхозаветному Содому о неизбежном воздаянии за зло:

Уже встал Иоанн,

Изможденный от ран,

Поднял с земли

Отрубленную голову,

И снова гремя его уста,

Снова грозят Содому:

«Опомнитесь!»

Образы ветхозаветного Содома и новозаветного «царства Ирода» сливаются здесь в единый символ неправедного человеческого сообщества, которому, по Есенину, уготован не только суд Божий, но и суд Истории. Согласно выводам современной исследовательницы русского средневековья М. Б. Плюхановой, «мотив хождения с отсеченной головой в руках является там, где возникает потребность в выражении идеи предшествования христианскому царству и жертвы во имя будущего». Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. - СПб, 1995, с. 104. Именно в этом значении используется древний сюжет в есенинской поэме, где он также несет в себе идею пророческого предупреждения о близящейся гибели «нового Содома».

В четвертой, заключительной части поэмы Есенин обращается к людям, втянутым в пожары войн и революций, с проповедью христианского гуманизма:

Люди, братья мои люди, Где вы? Отзовитесь!

Ты не нужен мне, бесстрашный,

Кровожадный витязь.

В книге А.Н.Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» Есенин мог найти славяно-языческий источник для своего образа витязя войны: «Смерть ... рисовалась воображению наших предков неистовым, кровожадным и вооруженным в ратные доспехи воином». (13, 363)

Военной разрухе и смерти Есенин противопоставляет «эдемский» образ мира-сада:

Не хочу твоей победы,

Дани мне не надо!

Все мы - яблоки и вишни

Голубого сада.

Все мы - гроздья винограда

Золотого лета,

До кончины всем нам хватит

И тепла и света!

На поэтику этой части произведения мог повлиять литургический источник - богослужение Праздника Преображения Господня. В «Законе Божьем» читаем: «Богослужение в этот Праздник имеет ту особенность, что по окончании Литургии благословляются и освящаются принесенные верующими в храм виноград и древесные плоды - яблоки, груши, сливы и пр. Праздник Преображения избран для благословения плодов, потому что в Иерусалиме к этому времени созревает виноград, который собственно и положено освящать в этот день. Церковь, благословляя приносимые плоды, внушает тем, что в ней, как в обществе священном, все - от человека до растения - должно быть посвящено Богу, как его творение». Закон Божий.-Джондарвиль, 1957,-С.557

Наконец, виноградная гроздь и другие плоды служат здесь символами счастливой жизни, полноты и благодати бытия. Как отмечает известный православный богослов Л.А.Успенский, «в Ветхом завете виноградная лоза... была символом Земли Обетованной. В Новом завете она поэтому также служит символом рая» Успенский Л.А. Богословие иконы православной церкви. М., 1989 - С. 40.

Как видим, образный мир поэмы «Певущий зов» убедительно свидетельствует о многообразии мифологических связей есенинского творчества с тестом Библии и литургических источников. Таким образом, Есенин творит новую поэтическую и духовную реальность, главной темой которого являет мотив Преображения мира и человека.

Поэма «Отчарь»

Поэма «Отчарь» была написана в июне 1917 г. в родном селе поэта Константинове. После петроградского периода (1915 - весна 1917 г.), отмеченного событиями первой мировой войны, Февральской революции, крушения российской монархии, Есенин вновь обращается к своим деревенским истокам, с интересом наблюдает первые признаки общественного обновления, затронувшие и крестьянскую Россию. Поэт радостно приветствует процесс духовного оживления и пробуждения, наметившийся даже в самых косных и застывших слоях деревни, предстающей перед ним в образе «пляшущей», «буйственной» Руси:

Здравствуй, обновленный

Отчарь мой, мужик!(11, 43)

Есенин начинает свой революционный эпос с лирических раздумий о том, как отразились события революционного февраля в глубинной толще народного бытия, в самосознании русского мужика, о том, как ощущает себя в революционной стихии кормилец Руси, «вечный пахарь и вой». Тем самым он стремится подчеркнуть свое духовное сыновство, неразрывную связь с народом.

Что касается смысла самого названия поэмы, то по версии современных исследователей слово «отчарь» можно сблизить со словом «отчий» и трактовать его как синоним слова «земляк». М. Скороходов приходит к выводу о том, что название поэмы «можно возвести к слову «отец», что во многом конкретизируется контекстом». Скороходов М. В. Раннее творчество С. Есенина в историко-культурном контектсе.-М., 1995.-С.118Действительно, лирический герой поэмы называет себя сыном «широкоскулого и красноротого чудотворца»:

Я сын твой

Выросший, как ветла

При дороге,

Научился смотреть в тебя

Как в озеро

В образе главного героя поэмы Отчаря явственно различаются черты мифического Первопредка, призываемого лирическим героем к участию в пересотворении мира. Своим поистине богатырским обликом он напоминает титана-первочеловека, из тела которого, согласно древнейшим представлениям, была когда-то сотворена вся Вселенная. На плечах у него «горит... необъемлемый шар» солнца, его «могутные плечи - что гранит-гора». Черты былинного богатыря переплетаются в нем с духовной силой христианского подвижника. Он хранитель не только завещанной ему воинской славы - «силы Аники», но и исконного «древнего» благочестия и духовной неколебимости «седого огневика» протопопа Аввакума. Библейский корень этого образа отчетливо выявляется на основе мотивов «водного символизма», обильно представленных в поэме. Многократное использование «водной» лексики (озера, родник, воды, поемы, поток, волны) и ряда гидронимов (Волга, Каспий, Дон, Урал) дает основание соотносить разгул водной стихии в произведении с событиями всемирного Потопа. Ведь, согласно Библии, во время Потопа гибнет старый мир, погрязший во зле и пороке, «за исключением одного единственного человека (Ноя), который становится мифическим Предком для нового человечества»(16, 86). Из этого вполне можно заключить, что Ной также является одним из прообразов есенинского «обновленного Отчаря». Вместе с тем это образ-обобщение, это предельно типизированный герой - «богоизбранный народ», «народ-мужик». Семенова С. Г. Стихии русской души в поэзии Есенина. Столетие Сергея Есенина. М.,1997.-С.63

Важное значение имела для Есенина и иконографическая традиция, о чем свидетельствует следующая строфа поэмы, в которой поэт по-сыновьи обращается к своему герою:

О чудотворец!

Широкоскулый и красноротый,

Приявший в корузлые руки

Младенца нежного,

Укачай мою душу

На пальцах ног своих.

В этом фрагменте можно усмотреть влияние иконы «Отечество», на которой Иисус изображался младенцем или отроком, сидящим на коленях Бога-Отца - ветхого седобородого Старца.

Архетип Богомладенца проявится чуть позже в образе новорожденного мира, которого держит на руках могучий исполин Отчарь:

Всех зовешь ты на пир,

Тепля клич как свечу.

Прижимаешь к плечу

Нецелованный мир.

Образ нецелованного мира - удивительная поэтическая находка Есенина, связанная с христианским обрядом «целования мира», в котором участвовала вся Церковь, вся община верующих. «Целование мира составляло важную и неотъемлемую часть всего христианского богослужения. Так, оно совершалось после крещения: священник целовал миропомазанного со словами «Господь с тобой».Шмеман А. Введение в литургическое богословие. Париж.1961.-С.159 «Целование мира» в христианской традиций стало символом братской христианской любви и преодоления отчуждения между людьми. «Нецелованный мир» у Есенина - это мир новорожденный, пребывающий накануне нового крещения. В данном случае «отчарь» выступает в роли доброго пастыря, у «плеча» которого мир-младенец ожидает своего обращения в новую веру. Важно учесть и другое: в весенний праздник Пасхи обряд целования мира имел всесословный характер и утверждал равенство людей перед лицом всечеловеческой радости - воскресения Христа. Если учесть, что природным фоном в поэме является весенний пейзаж, то тема пасхальной радости и единения народов («Всех зовешь ты на пир...») приобретает в поэме дополнительную смысловую мотивацию.

Апофеоз поэмы - картина вселенского пира, идиллия вселенского братства в обновленном мире, где торжествует новая религия любви и согласия, где «голод и жажда в корнях не поют» и где даже священная история переписана заново. Здесь чудесным образом сходятся начала и концы времен, соприкасаются «дряхлое» и «новое» летосчисление. При этом следует отметить, что мифический образ «дряхлого времени» - это своеобразный поэтический эвфемизм Есенина, в котором зашифровано одно из имен Отчаря - Хроноса-Ветхого Деньми. Стоявший когда-то у первоначал мирового бытия, он в величии и славе празднует его апофеоз.

Переживаемые вновь события Священной истории лишены трагедийной «голгофской» окраски (даже поцелуй Иуды становится знаком любви, а не предательства). В этой новой жизни в новом времени нет места Страшному Суду. История завершается соборным актом вселенского братского пира, духовной трапезы, всеобщего причащения крестьянской «сыченой брагой» - символом достигнутой жизненной полноты и земного блаженства.

Поэма «Октоих»

Поэма «Октоих», созданная в августе 1917 года, входит в состав первой «февральской» части цикла поэм С. Есенина, навеянной событиями Февральской революции, которая запечатлела попытку поэта следовать канонам жанра церковно-богослужебной книги. Как известно, в литургической практике православной церкви молитвословиям дневного круга богослужения соответствует «Часослов», седмичного (недельного) - «Октоих», годового - «Минея» (или «Месячник»). «Октоих», таким образом, представляет собой богослужебную книгу седмичного круга. Весь «Октоих» разделен на 8 частей - по 8 основным мелодиям, или «гласам», а каждый глас - на семь дней. Структура есенинской поэмы, состоящая из четырех частей, близка воскресному «Октоиху», где каждому «гласу» соответствуют четыре песнопения: догматик, тропарь, богородичен и кондак. Все четыре части поэмы написаны в стилистике молитвы: часть первую («О, Родина!») можно назвать молитвой о России, часть вторую («О Дева Мария!..») - молитвой Богородице (ей в церковном «Октоихе» соответствует богородичен), часть третью - («О Боже, Боже....») - молитвой Господу (тропарь), часть четвертую («Осанна в вышних!») - славословием воскресшему Христу (кондак). Начиная с первой главы поэмы ее лирический герой предстает в образе космического титана-солнценосца:



Тебе, твоим туманам

И овцам на полях

Несу, как сноп овсяный,

Я солнце на руках.(11, 47)

Мотив дароприношения Солнца, ключевой в поэме, глубоко аллегоричен. Солнце, которое герой несет на руках в дар Родине - источник не только света, тепла и благоденствия, но и новой Истины. Ведь в православной гимнографии Христос устойчиво именуется «Солнцем правды», а в «Ключах Марии» у Есенина в качестве символов подлинной веры выступают понятия «солнце истины», «солнце нашего братства». Новое сотворение мира в поэме «Октоих» еще не носит богоборческого характера, как и вообще в поэмах «февральского» цикла. Взаимосвязь между Божеским и человеческим, земным и небесным мирами осуществляется в поэме посредством «древа». Его аналогом выступает в произведении Есенина образ «небесного кедра». Этот выбор отнюдь не случаен: образ кедра как «древа Господа» часто встречается в Псалтыри: «Насыщаются древа господа, кедры ливанские, которое он насадил» (Пс. 103, 16). Шум кедра в Псалтыри означает гнев Божий: «Глас Господень сокрушает кедры; и низвергнет Господь кедры ливанские, и сотрет их в прах» (Пс. 28). У Есенина «небесный кедр» являет собой и «мировое», и «словесное» древо:

Шумит небесный кедр

Через туман и ров,

И на долины бед

Спадают шишки слов.

«Небесный кедр» выступает у Есенина в роли посредника между небом и землей, донося до землян глас Творца и его волю. С небесного кедра спадают на землю «шишки слов» - знаки божественной благодати, напоминающие «долинам бед» об «иных землях и водах», о небесной отчизне:

И шепчут про кусты

Непроходимых рощ,

Где пляшет, сняв порты,

Златоколенный дождь.

Есенинский яркий образ вечно юного, нетленного мира - образ «златоколенного дождя» - один из аналогов оплодотворяющего «золотого дождя», известного по античному мифу.

В образ небесной Руси Есенин органично вписывает свой родословный миф, центральное место в котором отведено его крестьянскому деду, предстающему в роли праотца, патриарха человеческого рода:

Под Маврикийским дубом

Сидит мой рыжий дед,

И светит его шуба

Горохом частых звезд.

Перед нами вновь характерное для Есенина слияние языческих и христианских мотивов. С одной стороны, в образе деда-патриарха угадываются черты библейского патриарха Авраама. Маврикийский (точнее Мамврийский) дуб, как поясняет Есенин в «Ключах Марии», - это «то символическое древо, которое означает «семью»; «в Иудее это древо носило имя Маврикийского дуба» и «вместе с христианством перешло, как название, бесплатным приложением к нам.

С другой стороны, в образе деда-пращура прослеживается связь с языческим богом славян Сварогом, отцом богов и прадедом славяно-русов, которого считали «пращуром Вселенной».(14, 22)