Колокольные мотивы в произведениях Н.С. Лескова

Размещено на http://www.allbest.ru

Содержание

Введение

Глава I. Колокола в русской истории, культуре, литературе

1.1 История. Колокола России

1.2 Колокола в творчестве писателей XIX века

Глава II. Колокольные мотивы в произведениях Н.С. Лескова

Заключение

Библиография

Введение

Тема нашего исследования затрагивает три сферы науки: кампанологию, изучение творчества Н.С. Лескова (так называемое лесковедение, затрагивающее все сферы литературоведения и лингвистики), теорию мотива.

На протяжении всего периода существования в России колоколов, начиная с конца X (988 год) и ограничиваясь началом XX века, говорить о наличии или о начале формирования науки о колоколах в нашей стране мы не можем: все, кто так или иначе был связан с колоколами (литейщики, звонари, другие люди), хранили секреты своего мастерства в глубокой тайне и, если и передавали их, то лишь в единичных случаях. Дело и в том, что необходимости в такой науке не было - колокольная традиция была «жива», способ ее передачи «из уст в уста» работал на протяжении почти десяти веков. Семидесятилетний период большевистской власти, особенно первый сорокалетний период (правление Ленина и Сталина), не только в истории колоколов, но и Православия, сыграл знаковую роль. Накопленные тысячелетием культурные и духовные ценности, так или иначе, связанные с религией, были утрачены, уничтожены, практически исчезла русская колокольная традиция - унесли в могилу многолетний и многовековой опыт известные и «безымянные» звонари, литейщики, были переплавлены многие колокола, остальные - проданы, разбиты, розданы по музеям, была уничтожена немногая литература, связанная с колоколами, закрылись последние литейные отделы и заводы. Лишь немногие люди продолжали заниматься или только начинали по-настоящему интересоваться колокольным делом.

В 1982 году в Московском доме ученых была проведена первая научная конференция «Колокола. История и современность». «Спектр отраслей знания, затронутых в докладах, был поразительно широк: история, этнография, краеведение, металлофизика, математика, акустика, музейное дело, музыковедение, архитектура…». После прошло еще несколько подобных конференций, был выпущен сборник научных статей «Колокола. История и современность»[38, с.32]. Необходимо отметить, не смотря на то, что колоколами заинтересовались, что звон и литье их успешно возрождается, и довольно успешно, все же исследовательская база кампанологии небогата, в определенных отраслях колокольного искусства до сих пор существуют целые лакуны, которые необходимо восстановить.

Новым, перспективным, интересным для научных изысканий и малоисследованным остается аспект «Колокола в культуре», если брать уже - «Колокола в литературе». Как колокола отражались в сознании людей того времени и преломлялись в сознании писателя-художника, как писатель «вплетал» этот образ в произведение, как атрибут времени, или что-то влияющее на ход событий, что затрагивали в душе они, с какими поверьями были связаны. На данный момент уже имеются несколько работ ученых - кампанологов в этой области (Л.Д. Благовещенская, Н.И. Оловянишников и др.), но необходимо отметить, что все эти работы отличаются фактологичностью, стремлением зафиксировать, что «это есть». Наше исследование на фоне предыдущих отличается принципиальной новизной и актуальностью, в первую очередь из-за того, что нас будет интересовать не только наличие в произведениях колоколов, но и более глубокие моменты, связанные с личностью автора, архитектоникой и сюжетом произведения.

В нашей работе мы будем опираться на наиболее авторитетные и доказательные работы по кампанологии следующих ученых: Благовещенской Л.Д., Тосина С.Г, Пухначева Ю.Н, Оловянишникова Н.И .

В работах по творчеству Н.С. Лескова, в большинстве случаев, авторы исследуют лингвистическую и речевую сторону его произведений. В основном Лесков для них - тонкий лингвист, знаток народного быта, автор «антинигилистических романов», обладающий «буйным памфлетным дарованием» [О.Е. Майорова, 33], мастер, виртуозно и очень точно имитирующий манеру сказа [А.Б. Грибанов, 10], создатель «вычурного слова, пестрой фразы» и «яркой, выпуклой, причудливой фабулы» [М. Меньшиков, 34] и обладатель «изощренного художественного языка» [О.Е. Майорова, 33], писатель, начавший использовать индивидуально-авторские образования, как выразительное художественное средство [Головачева О.С. 8]. Его творчество - «истинно народное и глубоко реалистичное» [Ю.В. Барковская., 3].

Не стремясь преуменьшить научную ценность вышеперечисленных работ мы не можем не отметить, что данные исследования, из-за упущения контекста некоторых фактов, обстоятельств биографии писателя, «творческого контекста» и некоторых других моментов, несколько однобоко, фрагментарно и не совсем объективно характеризуют творчество Лескова, «снижая» художественную и духовно-эстетическую ценность его произведений, таким образом, незаслуженно умаляя личность писателя в ряду классиков XIX века

Большей полнотой и глубиной (таких работ еще меньше), а, следовательно, и более высокой степенью объективности, на наш взгляд, отличаются следующие работы.

Д.С. Лихачев, «Особенности поэтики произведений Н.С. Лескова» (1982). Автор, на основе выделения идиостилевых и новаторских черт творчества писателя, учета исторических и жизненных обстоятельств, дает крепко аргументированное обоснование, а потому и объективную оценку трудам писателя:

Первое, на что я хочу обратить внимание,-- это на поиски Лесковым в области литературных жанров. Он все время ищет, пробует свои силы в новых и новых жанрах, часть которых берет из «деловой» письменности, из литературы журнальной, газетной или научной прозы<…>.Лесков как бы избегает обычных для литературы жанров<…>.

Есть у Лескова такая придуманная им литературная форма -- «пейзаж и жанр» (под «жанром» Лесков разумеет жанровые картины). <…>.

Обратим внимание еще на один чрезвычайно характерный прием художественной прозы Лескова -- его пристрастие к особым словечкам-искажениям в духе народной этимологии и к созданию загадочных терминов для разных явлений…<…>.Это и прием литературной интриги, существенный элемент сюжетного построения его произведений. <…>;

Вся деятельность Лескова как писателя, его поиски подчинены задаче «скрываться», уходить из ненавистной ему среды, прятаться, говорить как бы с чужого голоса. И чудаков он мог любить -- потому, что он в известной мере отождествлял их с собой. … «Отвержение от литературы» сказалось во всем характере творчества Лескова. Но можно ли признать, что оно сформировало все его особенности? Нет! Тут было все вместе: «отвержение» создавало характер творчества, а характер творчества и стиль в широком смысле этого слова вели к «отвержению от литературы» -- от литературы переднего ряда, разумеется, только. Но именно это-то и позволило Лескову стать в литературе новатором, ибо зарождение нового в литературе часто идет именно снизу -- от второстепенных и полуделовых жанров, от прозы писем, от рассказов и разговоров, от приближения к обыденности и повседневности; [31]

отмечая современном литературоведении процесс переосмысления работ Лескова, определяет место писателя в русском и, отчасти, мировом литературном процессе (о близости Лескова и Диккенса):

Лесков, безусловно, писатель первого ряда. Значение его постепенно растет в нашей литературе: возрастает его влияние на литературу, возрастает интерес к нему читателей. Однако назвать его классиком русской литературы трудно. Он изумительный экспериментатор, породивший целую волну таких же экспериментаторов в русской литературе<…>.

Без Лескова русская литература утратила бы значительную долю своего национального колорита и национальной проблемности. <…>. [31]

Б.Я. Бухштаб «Сказы о народных праведниках». Автор этой статьи подробно анализирует языковые особенности произведений Лескова, обращаясь к сказам писателя и углубляя, на основе этого исследования, понимание характеров героев (используя классификации праведников). Обращаясь к словам Горького, творчеству Чехова, Б.Я. Бухштаб дает исторически-документальную картину положения писателя в литературных кругах, описывает и приводит доводы, мотивирующие поступки Лескова, высказывает свою точку зрения на сложившееся предвзятое отношение к писателю.

По словам Горького, "А. П. Чехов говорил, что очень многим обязан" Лескову. Чехов учился у Лескова плотной концентрации жизненных явлений, "тихой" иронии, умению подсказать читателю оценки и выводы, не навязывая их. Для Чехова характерен тот же широкий охват жизни во всех ее проявлениях сверху донизу. Горький не раз говорил о значении Лескова для его творчества. Отчасти под влиянием Лескова, сообщает он, "решено было мною самому пойти посмотреть, как живет "народ""; "Лесков несомненно влиял на меня поразительным знанием и богатством языка".[5, с.145]

Н.А. Каргополов, Н. Е. Меднис «Оппозиция «жизнь - житие» в романе Лескова «Соборяне»». Авторы данной работы обращаются к жанровому вневременному и современному контексту («житие Протопопа Аввакума» и жития последней трети XIX века «Моя жизнь», «Житие великого грешника» и др.), анализу выразительных возможностей жанра, к личностно-биографическому аспекту (анализ значимости жанра для писателя, мотивации жанрового выбора, прямые цитации Н.С. Лескова и т.д.),

Лесков : «Характеры лиц, о коих сложены житийные повести, являют духовную красоту нашего народа». [15, с.140]

Жанр жития выделяет и предельно концентрирует исключительные признаки и поступки идеального героя, позволяет четко обрисовать образ человека, выламывающегося из среды и вступающего в борьбу с ней. [15, с.141]

к анализу места и роли анализируемого концепта в организации структуры произведения, его архитектонике.

..Оппозиция жизнь-житие - композиционный стержень романа-хроники…[15, с.147]

Вс. Троицкий «С думой о России» (в предисловии к первому тому «Собрания сочинений в двенадцати томах», 1989г). Данная работа в первую очередь отличается широтой охвата анализируемого материала (критического (XIX и XX веков), исследуемого (охватывает практически весь творческий материал, наработанный Н.С. Лесковым), биографического (исторические, документальные данные современников, очевидцев, критиков, записки, письма, дневники)). Рост Лескова-писателя, Лескова-художника, тесно переплетается с «ростом» его личности, с событиями его жизни, с тем, как он их переживает, что не может не отражаться на творчестве. При анализе «задействованы» все возможные точки зрения - современников, критиков, коллег, друзей, читателей и др.).

Учитывая также то, что в русской культуре именно колокол является в первую очередь одной из эмблем Православия (Пухначев Ю.Н., 62), то, что религиозный фактор, как символ стремления к правде, истине, остается для Лескова-человека и Лескова-писателя определяющим на протяжении всей жизни и то, что именно колокол, даже молчащий, несет в себе идею звона (самого процесса) мы можем говорить о новизне и актуальности нашего исследования, как для ученых - кампанологов, так и для ученых, изучающих творчество Лескова.

Для исследования мы отобрали следующие фрагменты:

в которых встречаются слова семантического поля «звон»: звон, колокол, колокольчик, било, бубенчик, колокольня, звонарь и т.д.;

встречаются слова однокоренные вышеописанным, производные от них: звонит, зазвенело, разблаговестили, оттрезвонил и т.д.;

неявно, косвенно реализуется исследуемый концепт: звенящие ведра (по сути, форма колокола), рукомойник со штырьком (то же), медная проволока, ручки дверей и т.д. (колокольная бронза на 80 % состоит из меди).

Учитывая специфику нашего исследования, следует оговорить, почему из всего семантического поля «звон» для обозначения мотива мы выбрали именно колокол.

В семантическое поле «звон» входят следующие интересующие нас слова:

Било- 1) сигнально- функциональный предшественник колоколов при христианских церквях и монастырях; представляет собой деревянную (клен, бук) или металлическую (чугун, железо и т.д.) доску любой формы - прямоугольной, круглой, дуго-, секиро-, и пропеллерообразной, по которой ударяют колотушкой или молотком. <…>[48, с.168]

Бубенец - особый тип металлического колокольчика замкнутой шарообразной формы с одной или двумя дробинами внутри. Известен с древнейших времен как сигнальный и культурный атрибут <…>[48, с.179]

Звон - 1) действие звонящего; 2) звук колокола, колокольчика, бубенцов, и т. П., гул колокола, колоколов; 3) зсущественная принадлежность христианского храмового богослужения [48, с.196]

Звонарь - лицо, производящее звон на колоколах. <…> различается два типа З. : церковные и светские. <…>[47, с.202]

Колокол - 1) ударный сигнальный инструмент колпакообразной формы, обычно изготовляемый из металла. Состоит из корпуса-резонатора, который одновременно является вибратором, и ударника - либо укрепленного в полости корпуса К. (язык), либо автономного (молоток, колотушка и пр.). <…> [48, с.230]

Колокольчик - колпакообразный ударно-сигнальный инструмент относительно небольшой величины с подвешенным внутри язычком либо с отдельным ударником в виде палочки, молоточка или второго (парного) К. <…>[47, с.196]

Колокольня - 1)одно- или многоярусное архитектурно-подколоколенное сооружение (преимущественно - мя помета)башенного типа. <…>[48, с.259]

В этом поле такие предметы и реалии, как бубенчики, била, колокола и колокольчики объединены , в первую очередь, идеями звона и родства:

«Сходство форм представляется вполне закономерным. Как только люди научились добывать металлы и сплавы (а бронза была одним из ранних тому примеров), нетрудно было заметить, как сильно и продолжительно звучат металлические пластины от удара (а голос бронзы был особенно красив). Если груз, ударяющий о пластину, привязать к ней и если саму пластину изогнуть, чтобы она своими краями окружала груз, то они будут соударяться при малейшем сотрясении. В этих соображениях уже заключена идея колокольчика. Если же придать изогнутой пластине замкнутую форму, то груз можно и не присоединять к ней. Это заключение приводит к идее бубенца. А наилучшим материалом в том и в другом случае была признана бронза с ее звучным и приятным голосом» [38, с.56]

На наш взгляд, из всех членов семантического поля именно колокол, является центральным понятием и концентрирует вокруг себя остальных членов этой группы слов (колокол несет в себе идею звона, звонаря, места, откуда производится звон, идею своего «предка» и т.д.).

Определим, что мы будем понимать под мотивом «колокольного звона» в нашей работе.

Фундаментальные основы теоретического изучения мотива, как известно, были заложены А.Н. Веселовским в «Исторической поэтике». В нашем исследовании мы преимущественно будем обращаться к его последователям, опираясь в основном на работы И.В. Силантьева и Б.М Гаспарова.

В теории мотива, литературоведении в целом, фольклористике существует множество его определений. Такое разнообразие обусловлено тем, что исследователи смотрят на мотив с разных точек зрения: темы, события, сюжета и т.д. и в результате приходят к разному пониманию мотива. Причем каждая трактовка мотива оказывается по-своему верной. Таким образом, представляется наиболее оправданным использовать комплекс признаков, что и было заложено А.Н. Веселовским [6].

Для Б.В. Томашевского важна близость мотива с темой повествования («мотив - элементарная повествовательная тема») [45, с.187], для Б.М. Гаспарова важна повторяемость мотива (« … любое смысловое «пятно» - событие, черта характера, элемент ландшафта, … единственное, что определяет мотив - это его репродукция в тексте») [7, с.30], для И.В. Силантьева - предикативность («… мотив, как аккумулятор действия…»)[43, с.11]. Отбор материала для нашего исследования мы производим, основываясь на определении Гаспарова, отдавая первостепенное значение, при выделении мотива, признаку повторяемости.

Цель нашей работы - проанализировать разновидности функций мотива колокольного звона в творчестве Лескова, включая звон колоколов, колокольчиков, бубенчиков.

Задачи исследования:

показать культурологическую и духовно-нравственную ценность концепта «колокол» в русской истории, культуре, литературе,

выявить в произведениях Н.С. Лескова эпизоды, связанные со звонами колоколов, колокольчиков, бубенчиков,

обнаружить закономерности функционирования колоколов, колокольчиков, бубенчиков в структуре произведений Лескова.

Объект исследования - тринадцать наиболее известных читателю и наиболее значимых для писателя, а также намеренно «случайно» отобранных произведений, из которых была осуществлена выборка фрагментов со словами, входящими в концепт «колокол» (128 фрагментов, приложение 1). Это такие произведения как: роман «Некуда»(1864), роман «Обойденные» (1865), повесть «Островитяне»(1866), очерк «Воительница» (1866), роман «На ножах» (1870), роман - хроника « Соборяне» (1872), «Очарованный странник», «Запечатленный ангел»(1873), семейная хроника «Захудалый род»(1874) «На краю света»(1875), «Однодум»(1879), «Скоморох Памфалон» (1887), «Фигура»(1889),.

Дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии (52 единицы) и приложения, отображающего собранный фактический материал.

лесков колокол литература

Глава I. Колокола в русской истории, культуре, литературе

1.1 История. Колокола России

Долгое время считалось, что родиной колоколов является город Нола, в провинции Кампана, в Италии, где будто бы они и были изобретены. Легенда повествует о полевых цветах - колокольчиках, мелодичного шелеста которых заслушался епископ Ноланский Павлин (353-431 г.г.), а потом воплотил форму и звук в металле.

Тем не менее, археологи во второй половине XIX века пришли к выводу о том, что заслуга епископа Павлина отнюдь не в изобретении колоколов, но в значительном увеличении их размеров. Не смотря на это, колоколам из Нолы до сих пор принадлежит первенство в увеличении веса.

Точного ответа на вопросы «где и когда впервые был использован колокол», «кто и когда отлил первый колокол» современная наука о колоколах, кампанология, дать не может. Поэтому, вполне естественно что, если не существует доказательств и точных данных, то в науке имеется ряд разногласий между учеными.

Н. И. Оловянишников, в своей книге «История колоколов и колокололитейное искусство», совершенно четко говорит: « Неизвестно, как и при каких условиях появилась впервые идея звонка, неизвестно также и то, из какого материала изготовлялись тогда колокольчики». На сегодняшний день ситуация в кампанологии не изменилась, исторические данные не позволяют перейти науке о колоколах на язык конкретики, а «доказательства», добытые археологами, все также имеют единичный характер и не уступают друг - другу по древности происхождения.

По наиболее точным данным из имеющихся в науке, чуть большее «право на жизнь» получили две гипотезы: колокольчики и бубенцы появились одновременно в разных культурных центрах и родиной колокольчиков является Китай [38, с.57].

Как бы не были различны предположения ученых и обоснованны их аргументы, тем не менее, на сегодняшний день наиболее достоверны следующие факты: изготовление колоколов относится к глубокой древности; они были известны народам Древнего Ирана и Месопотамии, евреям, египтянам, римлянам, грекам, скифам, этрускам, а так же китайцам и японцам; колокола этих культур не уступают друг другу по древности происхождения.

Использовались колокола в разных целях:

в обществе и быту:

как сигнал-призыв: маленькие звонки (tintinabulum) для призыва прислуги (римляне), для военных сигналов о сборе, для созыва людей на собрания;

как сигнал-предупреждение: для военных сигналов о нападении врага, у возниц, для предупреждения столкновения колесниц на перекрестках (римляне);

как светско-торжественная реалия: на колесницах победителей (римляне);

как бытово-предупредительная реалия: для оповещения о проливе (о поливе, об орошении) улиц водой, с целью уменьшить количество пыли (римляне), о поливе улиц до казней, о сигнале об открытии рынков и бань, разбудить рабов, сигнал об обеде (римляне), у домашнего скота, чтобы не потерялся на выпасе (все);

как эстетическая: на церемониях, увеселениях, как выражение мировоззренческих идей, философских концепций (Китай), танцовщицы, для увеселения гостей;

в религии и культах:

в процессе принесения жертвы, на священнодействиях на празднике Озириса (египтяне), для призыва в храмы к началу служб (Китай, Рим, евреи);

как охранительный предмет: при похоронах для изгнания злых духов (греки), при захоронении знатных граждан (евреи), на амулетах людям и животным для изгнания злых духов (Китай), для священнодействий на одежде первосвященников (евреи), воины отделывали щиты, древнеегипетские жрецы привязывали на щиколотки.

Таким образом, мы видим, что на начальных этапах бытования колокольчиков они использовались преимущественно в религиозно-культовой сфере, сакральной, и, что вполне естественно, по большей части у так называемых язычников (шумеров, ассирийцев, римлян, греков, китайцев, японцев).

Первое упоминание о применении колоколов на Западе относится к VI веку [37, с.34], в те времена колоколов еще было мало, встречались они редко и были небольшого размера. В VII веке наблюдается увеличение числа используемых колоколов, а ко второй половине IX века мы уже можем говорить о том, что колокола в Европе входят во всеобщее употребление.

Официальное введение колокольного звона в религиозную сферу приписывают папе Сабиниану (604-606 г.г.).

В столицу Византии колокола пришли с Запада, о чем свидетельствует летопись:

«По просьбе Императора Василия Македонянина (в 867-886) венецианский дож Орсо I (864 - 881) прислал в Константинополь для вновь сооруженной церкви св. Софии двенадцать колоколов». Бароний об этом говорит следующим образом: «Сего лета (865) колоколы у греков начаша употреблятися, егда Урус - Дож Венецианский колокол к Кесарю Михаилу, прошенный от него, прислал» [37, с.34] [38, с.34-35].

Россия же колокола переняла не из Византийской традиции, а, по данным большей части исследователей, а из Западной, конкретнее - из Германии. В пользу этой версии свидетельствует в частности русское название колокола, произошедшее от немецкого Glocke.

Предполагается, что Германию познакомили с колоколами британские и ирландские миссионеры, где в монастырях и церквях они встречались в VIII, но только с IX века входят во всеобщее употребление. Примерно начиная с этого временного отрезка, IX- X века, а особенно с периода правления Карла Великого, можно говорить о становлении литейного искусства в данной стране. Император придает колоколам статус государственного достояния, он время от времени повелевает отлить их для той или иной церкви, поощряет искусных мастеров, устанавливает порядок вывоза колоколов за пределы державы наряду с прочими ценностями [38, с.60].

В странах христианской Европы колокола уже в раннем средневековье получают окончательное признание и повсеместное распространение. С VII века они становятся неотъемлемой деталью повседневной жизни европейского города, с IX века - европейского села.

Впервые о колоколах в России упоминается в летописях 988 года [37, с.46].

В начале XI века колокола были подвешены при храме Святой Софии в Новгороде, при Десятинной и Ирининской церквях в Киеве, во Владимире-на-Клязьме (около 1170г), Полоцке, Новгород-Северском и некоторых других городах. [37, с.46].

Хотя о колоколах на Руси упоминается с X века, все же они были достаточно редки и малы и долго не могли вытеснить из употребления била, на что также есть летописные указания. Билами называют доски или железные полосы, по которым, для извлечения звука, ударяют палками. Они, условно говоря, являются предшественниками колоколов.

В выписках из переписных книг Новгородской области находим указание, что даже в первой половине XVI столетия колокола почти не были в употреблении на территории России. В приходских церквях и монастырях - всюду были била и клепала.

Дело в том, что народ относился и относится к любым новшествам с недоверием, особенно, если таковые касаются церкви и религии. Так относились и к колоколам. Нужно было, чтобы прошло время, чтобы народ примирился с мыслью о «новом» звоне. В настоящее время сохранились места, в которых пользуются только билами: в монастырях на Афоне, в Болгарии, отчасти в Сербии, в старообрядческих скитах на Алтае. Но постепенно колокола получают признание церкви и, как бы подчеркивая их устоявшийся статус, архиепископ Нижегородский и Арзамасский Вениамин (Краснопевков) в одном из своих трудов пишет: « Слабые звуки дерева и железа (била - мой прим.) напоминают нам неясные, таинственные речи пророков, а шум и стройная игра колоколов - благовестие Евангелия, торжество его во всех концах вселенной и наводит на Ангельскую трубу последнего дня » [37, с.61].. По очень точному определению Ю.Н. Пухначева: «они стали первостепенным атрибутом христианской религии, как и крест - недаром на Большом колоколе Александро-Невской лавры патриарх Никон был изображен с церковкой в одной руке и с колоколом в другой».

Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович уделяли много внимания развитию русского рудокопства, приглашали для этого иностранцев, поощряли всяческие экспедиции. В 1636 году Надей Свешников отыскал на Каме медную руду. Ряд подобных открытий дал России свои материалы для производства.

На царствование Ивана Грозного сына его Федора приходится первый расцвет литейного производства в России. С этого момента иностранные мастера приглашаются в нашу страну уже не для организации производства, а для обмена опытом.

Русские литейщики упоминаются в летописях уже с 1194 года. Достоверно известно, что в XIII веке русские уже сами льют колокола. Первое летописное свидетельство об отливке колоколов на русской земле относится к 1259 году, когда князь Даниил Галицкий перевез из Киева в Холм колокола и иконы: «Колоколы принесе ис Киева, другие ту солье».

XVII и последующие века уже изобилуют фамилиями известных русских мастеров-литейщиков, продукция которых уже вытесняет с рынка зарубежные литейные изыски: Богдан Васильев, Александр Григорьев, Емельян Данилов, Семенка Дубинин, Кондратий Михайлов, Федор Моторин, Харитон Попов, Филипп Терентьев, Флор Терентьев, Проня Федоров, Андрей Чохов, Алексей Якимов, династия Моториных.

Первоначально колокола льют рядом с тем местом, куда их требуется повесить и поэтому мастера-литейщики в тот период переходят от одного места работы к другому. В XIII веке встречается первое упоминание о передвижении больших колоколов.

Что касается декора колоколов, то в XIII веке появляются колокола с надписями слева - направо. К середине XIV надписи становятся выпуклыми и принимают вид очень близкий современным колоколам.

Все более совершенная технология колокольного литья позволяет создавать колокола не только более крупные, но и издающие тон желаемой высоты. Это дает возможность изготавливать целые наборы колоколов (до 7-8 штук), образующих определенный звукоряд. Такие наборы известны с IX века.

Появляется необходимость в специальном месте, в котором могли бы быть размещены колокола. Первые колокольни в истории появляются в Риме и представляют собой круглые башни, стоящие отдельно от церквей. С начала XI века в Западной Европе число колоколен быстро возрастает.

В России первые колокольни появляются в XI веке, в Новгороде и Пскове (по образцу колоколен Византийских и Западных, в виде стенки с несколькими пролетами для колоколов). Это так называемый вид звонницы - звонница-стена, а, следовательно, и специфический способ звона - очепный (когда нет прямого доступа к колоколам, ими возможно управлять только с земли, посредством веревки; при звоне язык остается практически неподвижен, а звонарь приводит в движение тело колокола). Постепенно подколоколенные сооружения на Руси, благодаря русским мастерам, начинают «эволюционировать». С типом звонниц тесно связан способ звона - изменяется и он.

В первой половине XVII в на Руси создается оригинальное, не имеющее аналогов на Западе сооружение соединяющее и храм и звонницу - храм «под колоколы», с очепным способом звона.

С XVII века в России начинают строить звонницы с прямым доступом к колоколам - столпообразные и шатровые. Первоначально воспринятый и широко распространенный (и в сегодняшнее время) на Западе, очепный способ звона, характерный для вышеописанных подколоколенных сооружений, медленно и верно вытесняется, язычным (колокол в этом случае закрепляется неподвижно, в движение приводится язык). Это происходит из-за ряда весомых преимуществ последнего:

благодаря типу звонницы при таком способе звона, обеспечен прямой доступ к колоколам;

один звонарь может задействовать большее количество колоколов в звоне, а, следовательно,

увеличиваются возможности для создания более торжественного, богатого разнообразными фигурами звона

и послушание может исполнять один человек, что экономит «рабочую силу».

Основываясь на вышеописанном мы можем резюмировать:

колокола получили у нас широкое распространение позднее, чем на Западе: лишь в 16 веке, в то время как в Европе они входят во всеобщее употребление уже с IX века;

в русские колокола звонят язычным способом, в Западные - преимущественно очепным, о язычной манере звона говорят как об исконно русской;

В России колокола на звоннице настроены не гармонически, на западе наоборот: для этих стран более характерны более куранты и карильоны:

Куранты - 1) часы башенные, с комплектом настроенных колоколов, или большие комнатные часы с набором металлических стержней либо язычков, имитирующих колокольное звучание. Система извлечения звука в обоих случаях механическая. В башенных К. главная деталь механизма - вращающийся барабан со штифтами (возвышающимися над его поверхностью штырями), которые располагаются в определенном порядке. По мере вращения барабана они цепляются за рычажки, которые с помощью тяг приводят в движение молотки (или языки), ударяющие по колоколам. Механизм включается, отмечая звоном каждый час, его половину и четверть. При этом обычно исполняется несложная последовательность звуков или краткая мелодия - в зависимости от устройства часового механизма. Иногда К. кроме механического привода снабжают клавиатурой на которой может играть музыкант; тогда исполняются более сложные музыкальные композиции<… >[48, с.179];

Карильон, карийон (фр. carillion ) - 1) колокольный многоголосый музыкальный инструмент западноевропейского происхождения <…>. Ранее К. устанавливался на зданиях городских ратуш и церковных колокольнях, ныне в основном используется в качестве самостоятельного концертного инструмента. Главные элементы конструкции К. : исполнительский пульт (с ручной и педальной клавиатурами, как у органа) и набор неподвижно подмешанных колоколов. Клавиши рычаги и педали через систему блоков соединены тросами с языками колоколов, тросы при игре приводят языки в движение, ударяя о край колокола. Звукоряд К. имеет хроматический настрой и приспособлен для воспроизведения музыки, отвечающей принципам музыкального мышления европейца. <…> [48, с.179];

(для русской колокольни велика роль диссонанса, так как у каждого колокола есть не одна нота, а один основной и несколько дополнительных обертонов, наслаивающихся на ключевой тон);

также для русских колоколен важны не мелодические, а ритмические особенности;

в России появилась своя форма колокола.

Таким образом, мы можем говорить о том, что традиция колокольного звона не была пассивно воспринята, но была переосмыслена и перерождена в самодостаточную традицию на Руси.

Об этом свидетельствует также и общеизвестный факт церковного раскола (1054 г), говоря о том, что Русь, восприняв традицию, шла исключительно своим путем, перерабатывая и развивая ее в своем духе, в своей культуре.

Подтверждение нашему положению мы находим и в словах ученых-кампанологов и людей связанных с колокольным делом.

Ю.Н. Пухначев: «Колокольное дело начало развиваться в России позже, чем на Западе, и достигло своих вершин также позднее, в XVII веке, но вершины эти в определенных отношениях были самыми высокими в Европе: крупнейшие из русских колоколов здесь не имеют себе равных по весу, а самые благозвучные достойно представляют нашу Родину».

Н.И. Оловянишников: «Изготовление колоколов, заимствованное нами из Германии, развилось и окрепло на русской почве, достигнув размеров, которых не наблюдалось в западной Европе».

1.2 Колокола в творчестве писателей XIX века

Колокол, у М.Ю. Лермонтова, часть чего-то вечного, неземного, одушевленное существо, не привязанное к суете бренного, мелочного мира людей «Сам чужд всему, земле и небесам», которое и возвещает им о важнейшем: о «кончине» или «бессмертьи» («Кто в утро зимнее…», 1831). В четверостишии о знаменитой кремлевской колокольне, Иван Великий предстает, в московской полудреме, полусне - «в час утра золотой,/ Когда лежит над городом туман…», вневременным, величавым героем-царем, олицетворяющим эпическую Русь («Кто видел Кремль…», 1831). Нечто подобное развивает И.А. Бунин в стихотворении «О Московском Кремле» (нач. 20 в). В поэме «Мцыри» (1839), колокол принадлежит чуждому герою пространству - монастырю. Колокол становится с одной стороны ненавистным Мцыри - «Он с детских лет уже не раз/ Сгонял виденья снов живых /Про милых, близких и родных…», с другой стороны герой настолько измучен, опустошен тоской по родной стихии и своим несмирением с судьбой, что будто сам превращается в колокол «Казалось, звон тот выходил/ Из сердца - будто кто-нибудь/ Железом ударял мне в грудь…».

В «Ночи» В.М. Гаршина звон буквально спасает человека от непоправимого шага - самоубийства. В самый напряженный момент душевного накала, пика уныния, звон врывается в маленький мирок совсем запутавшегося человека, вскрывает «скорлупу осуждения» других, наталкивает на мысль, что вокруг есть иной, настоящий, очень разный мир, и, что есть что-то выше его горя и разочарований.

- Прощайте, люди! Прощайте, кровожадные кривляющиеся обезьяны!

Нужно было только подписать письмо. <…>он почувствовал, что ему жарко<…>подошел к окну и отпер форточку.

- Нужно же,- сказал он себе наконец.

Он подошел к столу. <…>Когда, подойдя, он уже взял револьвер, в открытое окно раздался далекий, но ясный, дрожащий звук колокола. <…>

- Колокол! - повторил он. - Зачем колокол?<…>

Колокол сделал свое дело: он напомнил запутавшемуся человеку, что есть еще что-то, кроме своего собственного узкого мирка, который его измучил и довел до самоубийства.<…> [48, с.269]

Над суетой, над обыденной человеческой жизнью, над страданиями, над историей народа поднимает старика Михеича колокольня и звон в «Старом звонаре» В.Г. Короленко (1885). Уже не слушаются старика ноги, но он все равно поднимается к колоколам, чтобы в срок выполнить свое послушание, которому посвятил свой век. Через свое звонарное дело смотрит он на прожитую жизнь, описание видов с колокольни и эпизоды воспоминаний тесно переплетаются между собой и «прорываются» в очень психологичной картине Пасхального звона. В этом эпизоде совпадает пик переживаний Михеича и пик Праздника (первые возгласы «Христос Воскресе!»), колокола здесь СОчувствуют, СОживут с героем, помогая преодолеть ему тяжесть забот, обид и, главное, со спокойным, чистым сердцем, выполнив исправно послушание, умереть.

Тяжело старику взбираться по крутой лестнице. Не служат уже старые ноги, поизносился сам,, не видят глаза… .<…>Хоронил сыновей, хоронил внуков, провожал в домовину молодых, провожал старых, а сам еще жив. Тяжело….<…>А вот и он, богатый ворог, бьет земные поклоны, замаливая кровавые сиротские слез; торопливо взмахивает на себя крестное знамение и падает на колени и, стукает лбом…И кипит - разгорается сердце у Михеича, а темные лики икон суровоглядят со стены на людское горе и на людскую неправду…

Все это прошло, все это там, позади… А весь мир для него - это темная вышка <…>. «Бог вас суди! Бог суди!»- шепчет старик и поникает седою головой, и слезы тихольются по старым щекам звонаря… .

<…>до Михеича доносится радостный клич - Христос воскресе из мертвых!

И отдается этот клич волною в старческом сердце….<…>Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели и трепетали, смеялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх<…>. Большой бас вскрикивал и кидал<…>два тенора подпевали ему радостно и звонко<…>два самые маленькие дисканта, точно малые ребята, пели вперегонку<…>казалось ветер вторит. И старое сердце забыло про жизнь полную забот и обиды…<…>Он слушает эти звуки<…>и кажется ему, что он окружен сыновьями и внуками<…>. [38, с.179]

Не столь заметны, но знаковы и определяющи «колокола» Достоевс- кого в «Братьях Карамазовых», «Бесах». В романах этого писателя роль колокола и колокольчики преимущественно завуалирована - в фокусе автора - повествователя время от времени появляются те или иные медные предметы, чтобы предвозвестить важное событие(«онтологическое ожидание меди» - термин Л.В. Карасева), «поддержать» героя в момент «пороговой минуты» (термин Л.В. Карасева). Этот вопрос достаточно полно освещен в статье «О символах Достоевского», по прочтении которой можно в который раз удостовериться в исключительной насыщенности текста писателя информацией, о мощной символической нагрузке на художественный предмет «колокол», и вполне опредленно - о новаторстве Ф.М. Достоевского в плане работы с предметами, символами и эмблемами, а также в построении на их основе многослойного и очень плотного текста, так называемого «текста евангельской плотности».

Колокола С.Т. Аксакова предстают олицетворением Родины на чужбине («Пусть часто там, на стороне чужой…», 1840-е), сопереживая лирическому герою, также у К.Р. («Несется благовест так грустно и уныло…», 1880-е). В то же время, в стихотворении «Всенощная в деревне…» (1830-е) (также С.Т. Аксакова), через изображение самого простого звона, благовеста, печать простоты и отсутствия ложится на все стихотворение - описание храма, хора, песнопений, батюшки, молитвы, прихожан. И от этой простоты, смирения, оттого, что это деревня, кажется, что молитва в этом храме самая настоящая, самая искренняя. И «тон этому задает» звон колокола - звон начинает и завершает стихотворение.

«Кладет душу за други своя» колокол А.К. Толстого. В четверостишии

«В колокол мирно дремавший…» (1855) он из последних сил посылает людям предупредительные «могучие медные звуки» набата. Простой и прозрачный благовест, в стихотворении «Набат»1840 года, простым и «прозрачным» трехстопным хореем, с усеченной третьей стопой, «зовет» на Родину, будит в лирическом герое тоску по ней, по Небесной Родине. В поэме «Царь Федор Иоаннович» (1868), автор уподобляет душу главного героя легендарной Церкви, «ушедшей под землю», из глубины которой по временам «слышны колокола». Здесь колокола становятся и эмблемой легенды, а по сути архитипа Кижей, и уподобляются части аллегорического храма, храму - человеку («В душе,/ Всегда открытой недругу и другу,/ Живет любовь, и благость, и молитва, /И словно тихий слышится в ней звон…»). Параллель же «человек - храм» задается Евангелием:

Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога <...> Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии.(1 Кор. 6, 19-20)[14].

У А.И. Куприна колокольный звон в «Пасхальном стихотворении в прозе» представлен, в первую очередь как самая заветная и сбывшаяся мальчишеская мечта, описан процесс звона и «опьянение» героя высотой, видами с колокольни и, главное, осуществлением мечты.

Колокольня. Какая веселая, пьянящая, головокружительная пестрота внизу, под моими ногами. Небо страшно близко <…>. О, верх мальчишеского счастья - наконец-то в моих руках веревка от самого главного, самого большого колокола. [48, с.365]

Можем с уверенностью утверждать, что колокол на протяжении всего XIX века был вполне обычной реалией любого русского города, села, деревни, полноправной и привычной частью «звуковой атмосферы» этого времени. Он не только сопровождал человека в течении его жизни, в религиозном отношении, отмечая наиболее важные моменты (праздничные, встречные, проводные, венчальные, похоронные и т.д. звоны), в бытовом плане (набатный, метельный, вечевой звоны), но не будет преувеличением сказать, что колокольный звон организовывал каждый день, год и в целом жизнь человека. Это может подтвердить одна из существующих пословиц: «Первый звон - пропадай мой сон, второй звон - земной поклон, третий звон - из дому вон».

Учитывая сказанное выше, вполне резонно будет отметить, что колокол, колокольный звон, в произведениях поэтов и писателей XIX века, скорее обыкновенная деталь эпохи, «фон», на котором разворачивается интрига, сюжет. Но нельзя исключать возможности активной роли этой «привычной реалии» в произведении, будь то в качестве значимой художественной детали, сквозного мотива или персонажа. В наши задачи не входит углубленный обзор русской классики XIX века, мы ограничимся лишь перечислением основных тенденций в доступном нам материале, связанных с концептом «колокол» в литературе данного периода, в творчестве преимущественно классиков, включенных в школьную программу, а также менее известных поэтов и писателей.

Рассмотрев фрагменты вышеозначенных текстов, мы можем подвести микроитоги:

наиболее часто в произведениях русской литературы XIX века колокола встречаются в пассивной функции (иллюстрация эпохи, сравнение, уподобление, аллегория и т.д.),

реже в произведениях этого периода колокола задействованы в организации сюжета (романы Ф.М. Достоевского), в психологических эпизодах (лирика, «Старый звонарь» Н.Г.Короленко).

Таким образом, можем заключить, с одной стороны, о высокой частотности использования этого предмета в русской литературе, но, с другой стороны, об использовании его преимущественно в пассивной функции.

Глава II. Колокольные мотивы в творчестве Н.С. Лескова

Все фрагменты, в которых встречаются колокольные мотивы, можно классифицировать по разным основаниям, в соответствии с задачами исследования:

«активная/пассивная роль колокола».

«явное/завуалированное проявление колокола».

«словообразовательная /лексическая (образная - метафорическая, метонимическая и др.) производность концепта «колокола»».

«истинность/ложность колокола (колокол / квазиколокол)»,

«привязанность / «непривязанность» к определенному герою»,

«сопряженность с каким-либо хронотопом / свобода от него»,

«особые замечания».

Исследуемые произведения можно классифицировать по разным основаниям, что также так или иначе может прояснить какой-либо момент в нашем исследовании:

- масштаб жанра (условно) «малые/ большие формы»,

- жанр «очерк /новелла /повесть/ хроника /роман/ пограничный жанр»,

Повести и рассказы в каком-то смысле ограничивают пространство, на котором можно было бы выстроить развернутую систему аллюзий, приемов, функций художественного предмета, большие формы - наоборот, создают больше возможностей. Правда, это происходит в большинстве случаев, но не всегда. Один из ярких тому примеров - «Старый звонарь» Н.Г. Короленко.

К произведениям небольшого масштаба относятся восемь из исследуемых мною текстов, представляющих три жанра (очерк, повесть, рассказ), из которых отобран 21 фрагмент.

В «Запечатленном ангеле» и «Островитянах» не встречается ни одного фрагмента так или иначе, связанного с колоколами. Это может свидетельствовать о том, что колокольный мотив не жестко связан у Н.С. Лескова с христианской тематикой.

В остальных произведениях фрагменты распределены неравномерно: в одном тексте они более частотны, в другом - менее, и это, в случае малых форм не играет большой роли в прояснении сути того или иного произведения.

В повестях и рассказах колокол преимущественно выполняет пассивную функцию, являясь:

частью интерьера, обстановки при ироническом описании ситуации «унижения»:

Ах, -говорит вдруг Леканидка, - не хотите ли вы, Домна Платоновна, кофию?

Отчего ж, - говорю, - позвольте чашечку.

Она это сейчас звонит в серебряный колокольчик и приказывает своей девке:

- Даша, - говорит, - напойте Домну Платоновну кофием.[18, с. 67 - 68];

или утрированного, гротеского изображения службы дозорного:

Поэтому истома ожидания была продолжительна и полна особенной торжественной тревожности, на самом зените которой находился очередной будочник, обязанный наблюдать тракт с самой высшей в городе колокольни. Он должен был не задремать, охраняя город от внезапного наезда; но, конечно, случалось, что он дремал и даже спал, и тогда в таких несчастных случаях бывали разные неприятности. Иногда нерадивый страж ударял в малый колокол, подпустив губернатора уже на слишком близкую дистанцию, так что не все чиновники успевали примундириться и выскочить, протопоп облачиться и стать со крестом на сходах, а иногда даже городничий не успевал выехать, стоя в телеге, к заставе. Во избежание этого сторожа заставляли ходить вокруг колокольни и у каждого пролета делать поклон в соответствующую сторону.[8,с. с.220];

атрибутом героя, в ряду прочих вещей:

Вдоль стены висели разные странные вещи, которые, впрочем, точнее можно было бы назвать хламом. Тут были уборы и сарацинские и греческие, и египетские, а также были и разнопестрые перья, и звонцы и трещотки, и накры, и красные шесты, и золоченые обручи. [28, с.45]);

он организует время (суток):

Как услышу, что отпустной звон прозвонят и люди из церкви пойдут, я поздороваюсь - скажу: «Ребята! Христос воскресе!» и предложу им это свое угощение. [30, с.502];

отпустной звон - последний момент службы, зная, сколько длится служба в том или ином храме и во сколько она начинается, можно более точно говорить о времени;

отражает существующие ранее обычаи, традиции:

- Что, - говорит, - вы мне с христианством! - ведь я не богатый купец и не барыня. Я ни на колокола не могу жертвовать, ни ковров вышивать не умею, а я с вас службу требую.

[30, с.506];

заостряет внимание на несоответствии ожидаемого со свершающимся (в нашем случае, ожидаемое соблюдение традиции, «религиозного этикета», не реализуется и претворяется в совершающееся кощунство):

-Товарищи, ваше благородие, - заставили за живых и за мертвых в перезвон пить…Я не питущий !

И рассказал, что заехали они в шинок, и стали его товарищи неволить - выпить для светлого Христова воскресения, в самый первый звон, - чтобы всем живым и умершим «легонько раздалося»… .[30, с.504];

Поминовение, в русской православной церкви, усопших, посредством распития спиртных напитков, строго осуждается, и поминовением по сути не является. Это языческая традиция. И вот почему. В рассказе «распитие» происходит во время звона, во время совершения общей церковной молитвы, в преддверии Пасхальной службы, а, если точнее - накануне выноса плащаницы из храма (тогда совершается первый звон). Момент перед выносом плащаницы - момент скорби, осознавания непоправимости случившегося, огромной утраты. Спиртное же - «символ радости» (Евангелие от ……: «Вино веселит сердце человека»). Звон заостряет внимание понимающего читателя на вопиющем несоответствии!

отражает особенности сознания, мировоззрения людей того времени:

Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?

Ну, нет-с: как же можно сравнить? Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали.[27, с.206];

По ответу Ивана Северьяныча мы можем сделать заключение о том, что для него важнее в жизни. Причем звон, а значит молитва и существование православным христианином, для него на первом месте.

Единичны и очень индивидуальны в повестях и рассказах случаи упоминания колокола в активной функции.

В «Скоморохе» бубенчики и медь являются предвестником встречи, появления какого-либо героя (появление Памфалона, встреча Памфалона и Ермия, встреча Магны и Магистрана):

- А потому, что он приятный человек и всюду с собою веселье ведет. Без него нет здесь ни пира, ни потехи, и всем он любезен. Чуть где пса его серого с длинной мордой заслышат, когда он бежит, гремя позвонцами, все радостно говорят: вот Памфалонова Акра бежит! сейчас, значит, сам Памфалон придет, и веселый смех будет.[с.453]

Но вот лежавшая у тени ног Памфалона длинномордая серая собака чутьем почуяла близость стороннего человека, подняла свою голову и, заворчав, встала на ноги, а с этим ее движением на ее медном ошейнике зазвенели звонцы, и от них сейчас же проснулась и вынула из-под крыла голову разноперая птица[ с.455]

Шар покатился по холщовому желобу и, докатившись, звонко упал в медный таз, стоявший у изголовья ее постели.[с.486]

Колокол в рассказе «На краю света» помогает сделать виднее противопоставление качеств «cмирение/гордыня» и персонажей «Кириак / отвлеченный образ Владыки ( которым чуть не стал главный герой в погоне за результативностью)».

«Душу за моего Христа положить рад, а крестить там (то есть в пустынях) не стану». Даже, говорит, сам просил лучше сана его лишить, но туда не посылать. И от священнодействия много лет был за это ослушание запрещен, но нимало тем не тяготился, а, напротив, с радостью нес самую простую службу: то сторожем, то в звонарне. И всеми любим: и братией, и мирянами, и даже язычниками. [ гл.1]

Он (мой прим. - Кириак) жил под колокольнею в такой маленькой келье, что как я вошел туда, так двоим и повернуться негде, а своды прямо на темя давят; но все тут опрятно, и даже на полутемном окне с решеткою в разбитом варистом горшке астра цветет. [ гл. 4]

Я Кириака счел за грубияна, но слова-то его мне все-таки в душу запали. Что в самом деле? он ведь старик основательный, - на ветер болтать не станет: в чем же тут секрет? - как, в самом деле, взятый мной «о прока» досужий зырянин крестит? <…>

«А все оттого. Владыко,- пришло мне на мысль, что ты и тебе подобные себялюбивы и важны: «деньги многи» собираете да только под колокольным звоном разъезжаете, а про дальние места своей паствы мало думаете и о них по слухам судите. На бессилие свое на родной земле нарекаете, а сами все звезды хватать норовите, да вопрошаете: «Что ми хощете дати, да аз вас предам?» Берегись-ка, брат, как бы и ты не таков же стал?» [гл. 5]

«Незаметное», вроде бы и не столь важное, послушание звонаря, келейка «под колокольней» выдвигают на первый план ИСКРЕННИЙ аскетизм, нестяжательство Кириака Выражение «под колокольным звоном разъезжаете» в какой-то мере приоткрывает перед читателем ту череду почестей и знаков внимания, которые должны быть оказаны и оказываются иерарху церкви, но большей частью акцентирует внимание читателя на «ошибочном» состоянии, которое называют тщеславием (когда человек начинает упиваться вниманием к себе, гордиться тем, в чем вовсе и нет его заслуги) и которым, на взгляд Кириака, «заражено» большинство людей и священнослужителей. Таким образом колокол, находясь в своей активной функции, представляет две стороны одной медали, два полюса, между которыми и находится герой, причем герой одновременно находится «на пороге», в ситуации выбора, между тем, как прислушаться к Кириаку и обратным. Здесь на первый план выступает именно описанное выше дуальное противопоставление (это подтверждается тем, что из четырех фрагментов имеющихся в рассказе, три описывают эту «полюсную» оппозицию).