Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

"КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ"

(ФГБОУ ВПО КубГУ)

Кафедра английской филологии

Выпускная квалификационная работа бакалавра

Лексические средства создания подтекста в малой прозе Э. Хемингуэя

Работу выполнила Е.Ю. Литвинова

Научный руководитель

канд. филол. наук, доц. О.В. Спачиль

Краснодар 2015

Содержание

• Введение
• 1. Эрнест Хемингуэй: краткий обзор жизни и творчества
• 2. Основные принципы поэтики произведений Хемингуэя
• 2.1 Принцип "айсберга"
• 2.2 Подтекст
• 2.3 Артикль как средство создания подтекста
• 2.4 Интертекстуальность
• 3. Средства создания подтекста
• 3.1 Художественная деталь и подробность
• 3.2 Художественная деталь-символ
• 4. Художественный метод Хемингуэя
• 4.1 Наглядность повествования и отказ от авторских комментариев
• 4.2 "Телеграфная" речь Хемингуэя
• 4.3 Объективное повествование от третьего лица и несобственно-прямая речь
• Заключение
• Библиографический список

Введение

Эрнест Миллер Хемингуэй (англ. Ernest Miller Hemingway; 21 июля 1899 - 2 июля 1961) - один из самых значительных и влиятельных американских писателей 20 века, лауреат Нобелевской премии, произведения которого неизменно вызывают интерес читателей во всем мире. Своеобразие поэтики Эрнеста Хемингуэя обеспечивает актуальность предлагаемого исследования.

Объектом исследования является принципы поэтики произведений Хемингуэя и особенности художественного метода писателя. Предметом исследования явились средства реализации принципа "айсберга" и создания подтекста, а именно художественная деталь, интертекстуальность, "телеграфный" стиль.

Так сформулированный предмет исследования позволил поставить и решить следующие задачи:

· изучить творческую биографию Э. Хемингуэя;

· выделить, описать и проиллюстрировать на основе малой прозы основные принципы поэтики произведений Э. Хемингуэя;

· выделить, проанализировать и проиллюстрировать основные средства создания подтекста в рассказах этого автора;

· подробно рассмотреть художественный метод Э. Хемингуэя и его применение в рассказах этого автора.

Материалом исследования послужили произведения Эрнеста Хемингуэя общим объемом 3851 страниц неадаптированного текста.

В работе были использованы следующие методы - метод сплошной выборки, сравнительно-сопоставительный метод. Теоретико-методологическая основа работы представлена трудами отечественных и зарубежных ученых-филологов, таких как Б.А. Гиленсон, А.П. Горкин, Б. Грибанова, Г.В. Денисова, И. Кашкин, В.А. Кухаренко, И.М. Левидова, И.П. Финкельштейн и других.

Исследование имеет непосредственную практическую ценность и могут быть использованы в курсах преподавания анализа и интерпретации художественного текста, стилистики, литературоведения.

Результаты исследования докладывались на студенческой научной конференции РГФ в апреле 2015 года.

Структура данной работы логически предопределена поставленной в ней целью и состоит из содержания, введения, трех глав, заключения и библиографического списка.

1. Эрнест Хемингуэй: краткий обзор жизни и творчества

Эрнест Миллер Хемингуэй (англ. Ernest Miller Hemingway; 21 июля 1899 - 2 июля 1961) - американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской и Пулитцеровской премий, получивший широкое признание благодаря своим романам и многочисленным рассказам, с одной стороны, и своей жизни, полной приключений и неожиданностей, с другой.

Жизненный опыт этого писателя был разнообразным, Хемингуэй долго работал журналистом, был свидетелем большого экономического кризиса и греко-турецкой войны, а также посетил множество стран, он принимал участие в Первой мировой войне, которая стала первым университетом в его жизни, а позднее отразилась на всем его творчестве - почти все произведения этого писателя автобиографичны. Он относительно мало жил в США, однако давно развенчан и ушел в прошлое миф о Хемингуэе как о человеке, упорно избегавшем американской будничной жизни и повседневной борьбы. Писатель не был отшельником, как не был и прожигателем жизни. Реальную силу Хемингуэя составляло его активное деятельное начало, неукротимое стремление все познать "на ощупь", путем поступка, действия, непосредственного наблюдения или еще лучше - участия. Нет необходимости перечислять неоспоримые доказательства активной человеческой позиции Хемингуэя - участника мировых событий, причем в своей деятельности он всегда присоединялся к прогрессивным движениям эпохи, будучи бескомпромиссным антифашистом до последних дней жизни. Все это описано в воспоминаниях родных, друзей, современников, в монографиях исследователей творчества и биографов. Прожитая, прочувствованная действительность и составляет реальную основу творчества писателя. Как сделать ее ощутимой для читателя - было основным предметом забот этого писателя.

Главной темой его раннего творчества было изображение героев, которые потеряли веру в общество, в идеалы, в собственные силы или возможность найти свое счастье. Художественной особенностью произведений Э. Хемингуэя этого периода было использование модернистских приемов, прежде всего таких как "поток сознания", но постепенно писатель создавал собственный, самобытный творческий метод и стиль. От модернизма Хемингуэя отдаляло невосприятие иррационального; используя найденные представителями этого течения отдельные средства, он искал ответ на поставленные жизнью проблемы в действительности. Постепенно тематика расширялась, раскрытие становилось глубже, но менее откровенным - идеи из открытого текста переходили в подтекст, прямую фактографичность заслонял особый, философский символизм (Лидский 1973: 87).

В итоге он разработал собственный принцип насыщенного психологического письма, который получил название "принцип айсберга". Этот стиль особенно ярко прослеживается в рассказах, вошедших в авторские сборники "In Our Time" (1925), "Men without Women" (1927), "Winner Take Nothing" (1932), "The Fifth Column and the First Forty-Nine Stories" (1938).

"Если вы что-то описываете, получается плоско, как фотография, - утверждает Хемингуэй в интервью с Дж. Плимптоном - И с моей точки зрения это ошибочно. Если вы создаете это что-то из того, что вам известно, у него должны быть все измерения". И объяснял он свой принцип на примере повести "Старик и море". Хемингуэй писал о том, что очень хорошо знал - море, рыбная ловля, рыбаки. И если бы пришлось описывать все, ему известное, произведение растянулось бы на тысячи страниц. "И тогда я все это опустил. Все истории, которые я знал о рыбацкой деревушке, я опустил. Но то, что я знал, составило подводную часть айсберга".

В нашей работе мы подробно рассмотрим понятие "принцип айсберга", выделим основные лексические средства, использованные Э. Хемингуэем для его реализации в малой прозе, а также проследим это на примерах из его рассказов, написанных в разные периоды его творчества и вошедших в различные сборники.

хемингуэй подтекст художественный поэтика

2. Основные принципы поэтики произведений Хемингуэя

2.1 Принцип "айсберга"

"Айсберг" - любимая метафора Хемингуэя для определения собственной эстетической методы. К этому образу писатель обращается неоднократно. "Если писатель хорошо знает то, о чем он пишет, он может опустить многое из того, что знает, и если он пишет правдиво, читатель почувствует все опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом. Величавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды" - это написано в 1932 г. "Я всегда старался писать по принципу айсберга. На каждую видимую часть семь восьмых его находится под водой. Все, что вы знаете, вы можете опустить, и это только укрепит ваш айсберг. Это его невидимая часть. Если писатель опускает что-то, потому что он не знает, в истории появляется дыра" - это 50-е годы. И наконец, в последнем, подготовленном писателем к изданию произведении "A Moveable Feast" читаем: "Я опустил его (конец рассказа) согласно своей новой теории: можно опускать что угодно при условии, если ты знаешь, что опускаешь, - тогда это лишь укрепляет сюжет и читатель чувствует, что за написанным есть что-то, еще не раскрытое" (Денисова 1985: 45).

Все это, "еще не раскрытое", изображенное опосредованно, и составляет второй, недоступный поверхностному взору план хемингуэевского рассказа, придающий ему еще большую емкость, "насыщенность и значительность". Часто именно этот второй план или, как его обычно называют, подтекст рассказа, и таит его главное внутреннее содержание, тогда как текст, прочтенный без понимания его скрытой глубины, кажется совершенно незначительным и даже вообще нестоящим внимания.

2.2 Подтекст

Исследуя феномен подтекста и его роли в литературном наследии Хемингуэя, необходимо дать четкое определение этому понятию. Ожегов определяет подтекст как "внутренний, скрытый смысл текста, высказывания" (Ожегов, Шведова 1992: 265).

Горкин приводит следующее определение: "Подтекст - смысл, содержащийся в тексте неявно, не совпадающий с его прямым смыслом" (Горкин 2006: 59).

Русова пишет: "Подтекст - смысл, содержащийся в тексте неявно, не совпадающий с его прямым смыслом. Подтекст зависит от контекста высказывания, от ситуации, в которой эти слова произносятся. Подтекст подготавливает читателя к дальнейшему развитию действия, к острым, поворотным моментам сюжета. Именно благодаря подтексту развязка, какой бы неожиданной она ни казалась, всегда художественно обусловлена, правдива" (Русова 2004: 207). То есть, подтекст - это те смыслы, идеи и события, которые содержатся в тексте имплицитно, и понимание которых необходимо для наиболее полной и верной интерпретации авторского замысла. Таким образом, в произведении четко выделяются два постоянных компонента: текст - видимая, написанная одна восьмая, и подтекст - реально не существующая на бумаге, не написанная большая часть повести, его семь восьмых. Подтекст включает в себя огромный жизненный опыт, познания, размышления писателя. Требуется особая организация прозы, чтобы создать единую систему "писатель - герой - читатель" и тем самым "реализовать" подтекст. Особенно характерен подтекст для психологической новеллы, психологического романа, психологической драмы Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, Г. Ибсена, Т. Манна, Э. Хемингуэя.

Очевидно, что Хемингуэй не является открывателем подтекста - прием этот широко использовался в литературе и до него, в особенности русским классиком А.П. Чеховым. В советском литературоведении имя Чехова в связи с прозой Хемингуэя упоминалось не раз - в частности, в книге И. Кашкина "Эрнест Хемингуэй". Речь идет не о влиянии, а о некоем родстве между писателями, в повествовании которых "…так много зависит от авторской интонации, подтекста, непосредственности эмоционального контакта с читателем, что пересказывая их, трудно сохранить цвет, вкус, аромат - словом, все, что конкретно выражает их сущность". Давно уже вошел в литературоведческий обиход термин "айсберг" - изобретение Хемингуэя, ныне неотторжимое от любой характеристики его прозы. Кашкин убедительно показывает, что в сути своей "айсберг" - вовсе не открытие Хемингуэя, что, как всякая истинная новизна, это - новизна, коренящаяся в традиции. "Ново не то, что Хемингуэй показывает лишь одну восьмую возможного. Ново то, как он выжимает все "восемь восьмых" из этой одной восьмой. И далее, определяя главные свойства прозы Хемингуэя - они то и образуют массив "айсберга", придают весомость всему тому, что на поверхности, - рядом с "аналитической глубиной" Толстого Кашкин называет "четкость детали чеховской прозы" и "недосказанность чеховской драмы". Признавал ли сам Хемингуэй свои связи со "школой Чехова"? Таких признаний мы у него не находим. Однако имя это он произносит с высоким уважением (говорит как профессионал о профессионале и как читатель о писателе) (Засурский 1984: 349).

Сравнивая литературное наследие А.П. Чехова и К. Мэнсфилд, Хемингуэй с грубой прямотой замечает: "Читать ее после Чехова - все равно, что слушать старательно придуманные истории молодой старой девы после рассказа умного, знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя. Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие рассказы его отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны".

"Хороший" и "простой" - это для Хемингуэя очень высокие эпитеты. Ведь всю жизнь он стремился как к высшему достижению, к хорошей и простой прозе, прозрачной, как вода. Таким образом, самые примечательные, на его взгляд, черты чеховского повествования совпадают с главными целями, которые всегда ставил перед собой Хемингуэй. "Умный, знающий врач" - это уже дополняющая частность, но тоже значительная: врач знает о человеке больше, чем кто бы то ни было. В этом беглом высказывании - если соотнести его с внимательным чтением некоторых вещей Хемингуэя - обнажены точки пересечения творчества столь разительно несхожих (прежде всего - чертами личности, а отсюда и всей интонацией повествования) художников. Максимальная честность, максимальная объективность и "холодность" (холодность манеры, а не отношения к рассказываемому), стремление убрать из текста все "лишнее" - вот некоторые общие принципы писательского метода у Чехова и Хемингуэя (Затонский 1989: 49).

Таким образом, получается, что открытием американского писателя является не подтекст как таковой, а особое его соотношение с текстом, комбинация, отбор, сцепление компонентов, в результате которого содержание не просто расширяется за счет читаемого подтекста, но расширяется очень значительно - во много раз. У Хемингуэя подтекст настолько весом, что образовывает второй, чрезвычайно важный план рассказа, не только не совпадающий с первым, но часто как бы противоречащий ему. И в то же время подтекст очень тесно связан с текстом: его можно прочесть только "сквозь текст", с этой целью специально и очень точно организованный. Это и было новаторством Хемингуэя: особая двуплановая структура прозы и экономная, но хорошо разработанная система изобразительных средств, которая помогала создавать и текст, и подтекст и устанавливать сложную, часто основанную на разного рода ассоциациях связь между ними. При такой структуре требуется не только огромный талант и воображение художника, но многогранное ощущение реальности.

Сам Хемингуэй описывал идею создания "принципа айсберга" следующим образом: "Надо выкидывать всё, что можно выкинуть… Если писатель хорошо знает то, о чём он пишет, он может опустить многое из того, что знает, и, если он пишет правдиво, читатель почувствует всё опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом" (Лидский 1973: 72).

Как видимая часть айсберга, возвышающаяся над водой, которая намного меньше основной его массы, скрытой в глубине океана, краткое, лаконичное повествование Хемингуэя фиксирует лишь те "внешние" данные, отталкиваясь от которых читатель проникает в саму суть авторской мысли, открывает для себя художественную вселенную, такую отличную по своим масштабам с тем немногим, о чем прямо написано в произведении (Лидский 1973: 86)

В своих произведениях Э. Хемингуэй использовал ряд различных приемов для реализации "принципа айсберга", таких как художественные детали, символы, аллюзии и реминисценции, наглядность, отказ от авторских комментариев и некоторые другие.

Далее мы подробнее остановимся на каждом из них и рассмотрим их применение в рассказах разных периодов творчества этого писателя.

2.3 Артикль как средство создания подтекста

Использование артиклей в рассказах Хемингуэя играет очень важную роль, что можно проследить уже сквозь названия его произведений: "The Old Man and the Sea", "The Sun Also Rises", "For Whom the Bell Tolls", "A Moveable Feast", "The Fifth column", "The Torrents of Spring", "The Undefeated", "The Killers", "The Short Happy Life of Frances Macomber", "The Doctor and the Doctor's Wife", "The End of Something", "The Battler", "The Revolutionist", "The Snows of Kilimanjaro", "The Chauffeurs of Madrid", "The Butterfly and the Tank". Объединяющим звеном для названия всех этих произведений служит определенный артикль the. Некоторые данные статистического анализа частотности слов Мурза А.Б. показали следующие результаты: в рассказе "The Кillers" определенный артикль используется автором 202 (в рассказе всего 2955 слов), подобную тенденцию к высокой частотности использования определенного артикля также можно наблюдать в романе "For Whom the Bell Tolls" (5788 артиклей из 64832 слов). Артикль является важным языковым средством, обеспечивающим точное выражение и правильное понимание мыслей на английском языке. Как отмечает В.А. Кухаренко в своем труде "Интерпретация текста", определенный артикль вносит очень весомый вклад в смысловое содержание текста благодаря особенностям своего размещения. Речь идет о его потенциальной позиции в тексте. Будучи показателем определенной соотнесенности референта с ситуацией определенный артикль нормативно появляется в предложении для номинации уже известного, ранее упоминавшегося объекта (Кухаренко 1988: 71). Естественно поэтому, что, начиная главу или целое произведение он создает эффект продолжения или возобновления ранее начатого повествования: "The house was built on the highest part of the narrow tongue of land between the harbour and the open sea" - так начинает Э. Хемингуэй свой последний роман "Islands in the Stream" Экспозиция при таком "начале с середины" либо отсутствует вовсе либо перемещена в развитие действия так, что читатель сталкивается непосредственно с завязкой. Хемингуэй был признанным мастером такого начала. При общей высокой частотности определенного артикля в его произведениях все же особенно выделяются начальные абзацы. Например, "At the lake shore there was another rowboat drawn up" ("Indian Camp") или "The door of Henry's lunch-room opened and two men came in" ("The Killers"), "In the fall the war was always there, but we did not go to it anymore" ("In Another Country"), "That night we lay on the floor in the room and I listened to the silk-worms eating" ("Now I Lay Me"), "The road of the pass was hard and smooth and not yet dusty in the early morning" ("Che Ti Dice La Patria?"), "There were only two Americans stopping at the hotel" ("Cat in the Rain"), "The hills across the valley of the Ebro were long and white" ("Hills Like White Elephants"), "Manuel Garcia climbed the stairs to Don Miguel Retana's office" ("The Undefeated"), "He came into the room to shut the windows while we were still in bed and I saw he looked ill" ("A Day's Wait") - это лишь крохотная часть из огромного количества рассказов этого писателя, первые предложения которых начинаются с определенного артикля. Подобное введение лиц, фактов, событий в повествование создает у читателя впечатление, что он стал свидетелем продолжающейся истории, начало которой осталось за кадром, но оно указывается как нечто уже знакомое из предыдущего изложения. Таким способом автор помещает читателя непосредственно в эпицентр происходящего, то есть создает "импликацию предшествования" - один из видов подтекста, в который убрана часть событий и фактов (Кухаренко 1988: 74).

Определенный артикль, а точнее его обилие очень ярко бросается в глаза не только в начале произведений Хемингуэя. Зачастую его избыток невозможно не заметить, что в свою очередь заставляет задуматься о его дополнительной смысловой нагрузке, которую он несет, встречаясь так часто на страницах произведений. Подобную картину мы наблюдаем в уже не раз упоминавшемся в нашей работе рассказе "Cat in the Rain", где использование артикля "the" выполняет, помимо привычной нам грамматической функции, еще и функцию одного из средств реализации "принципа айсберга" - "the rain", "the American wife", "the hotel", "the sea", "the bed" и т.д. - он может предполагать наличие предыдущего контекста общеизвестного, типичного в культуре. Аналогичную картину можно наблюдать в рассказе "A Canary For One", где широкое использование определенного артикля "the" ("the train", "the American lady", "the window") в купе с полным отсутствием имен героев в тексте, создает некую безликость и в то же время обобщенность, свидетельство того, что персонажи и их истории не уникальны, и даже типичны. Подобное явление также можно наблюдать в новелле "A Clean Well-Lighted Place", в которой автор использует определенный артикль "the" ("the cafй", "the old man", "the two waiters"), подразумевая предшествующий данной ситуации контекст, и создавая таким образом у читателя ощущение, что мы уже знакомы с этими людьми, у которых снова нет имен. Здесь можно сделать вывод, что автор стремится к типизации героев, то есть к воплощению средствами искусства общего, типичного в конкретных художественных образах, формах.

В.А. Кухаренко в своей работе "Интерпретация текста" пишет: "Каждое четырнадцатое слово любого текста - определенный артикль, средняя частота которого повсеместно превышает цифру семь. Помимо своей основной функции - указания на определенную соотнесенность означаемого объекта, определенный артикль может передавать дополнительную эмфазу, принимая на себя ударение, а в определенных дистрибутивных условиях (например, перед количественными числительными, именами собственными, местоимениями) определенный артикль становится эквивалентом выделяющих "именно", "тот самый". Выделительную функцию артикля в этом и подобных случаях можно считать нормативно закрепленной (Кухаренко 1988: 74).

Участие артикля в субстантивации прилагательного тоже хорошо известно и широко используется. Например, цветообозначения приобретают материальную, физическую ощутимость, из зависимого слова они становятся ведущим членом словосочетания, и более того, определенный артикль превращает цвет из характеристики объекта в его репрезентанта (Кухаренко 1988: 74): "Не could see only the white of the beach and the curve of the shore" ("In Another Country").

Неопределенный артикль тоже принимает активное участие в овеществлении цвета. В соответствии со своим основным значением неопределенной соотнесенности, он привносит в обозначение цвета некоторую неуверенность говорящего в точности указания на оттенок. Неуверенность в цветовом оттенке, которая вносится в его обозначение неопределенным артиклем, проявляется и в том, что название овеществляемого артиклем цвета всегда уточнено собственным модификатором: "Our coffee was a pale grey" ("Big Two-Hearted River").

Таким образом, можно заключить, что артикль в малой прозе Хемингуэя, всюду выполняя свою основную, нормативно присущую ему грамматическую функцию, актуализируясь в художественном тексте, приобретает также и новую функцию: становится носителем дополнительной информации.

2.4 Интертекстуальность

Говоря о малой прозе Хемингуэя нельзя упустить из внимания понятие интертекстуальности, так как она присуща многим его произведениям. Термин интертекстуальность был введён теоретиком постструктурализма Юлией Кристевой в 1967 для того, чтобы обозначить общие свойства текстов, которые выражаются в связях между ними, при помощи которых тексты (или их части) имеют возможность множеством разнообразных способов явно или неявно ссылаться друг на друга (Кристева 2004: 327).

Выделяют такие составляющие значения термина интертекстуальность как взаимодействие текстов, включенность одного текста в другой, диалогичность; всеобщность, универсальность; многоуровневость; (бес) сознательность; структурообразование; приращение смысла, переосмысление. При изучении конкретного текста с точки зрения интертекстуальности существуют два способа анализа произведений: каждое произведение считается, вроде как, ареной для интертекстуальных взаимодействий, а, если взглянуть под другим углом, само порождает интертекстуальность в последующих произведениях.

Под интертекстуальностью обычно понимают своеобразный диалог между текстами, при котором элементы претекста (прототекста) имеют сходство с элементами воспроизводящего текста, и они могут быть видны на разных его уровнях (лексическом, стилистическом, структурном, содержательном и т.д.) и, кроме того, способствовать более полному пониманию текста. Интертекст - соотношение одного текста с другим, диалогическое взаимодействие текстов, обеспечивающее превращение смысла. По Ю. Кристевой, "любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст - впитывание и трансформация какого-либо другого текста" (Кристева 2004: 167).

И.В. Арнольд определяет интертекстуальность как "включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде цитат, реминисценций и аллюзий" (Арнольд 1999: 351). Но в процессе исследования интертекстуальности Арнольд начала склоняться к более широкому пониманию этого термина, и начала рассматривать в составе этого понятия связи между произведениями, которые не только выражены текстовыми вербальными включениями, но, кроме того, отражают диалогичность между культурами. Такими связями Арнольд считает, прежде всего, влияния одних писателей или целых национальных литературных направлений на другие, а также бродячие сюжеты сказок и эпоса и все это изучается литературоведами.

К основным видам проявления интертекстуальности в тексте можно отнести цитаты, аллюзии, афоризмы, реминисценции и пародии. В нашем исследовании мы уделим особое внимание только аллюзиям и реминисценциям, так как одни являются наиболее часто встречающимися проявлениями интертекстуальности в малой прозе Э. Хемингуэя.

Реминисценция - это отсылка к предшествующим литературным фактам, напоминание об отдельных произведениях или их группах. Иначе, реминисценция - это образы литературы в литературе, неявные или подтекстовые цитаты. По своей природе реминисценция всегда вторична. Однако сам по себе способ реминисцирования всегда носит интеллектуальный и творческий характер, чем отличается от обыкновенного копирования, компиляции или, тем более, плагиата (Русова 1969: 92).

Эффект реминисценции достигается, если читатель замечает сходство и проводит задуманную автором аналогию. То есть интеллектуальный багаж читателя и автора должны быть примерно одинаковыми - в противном случае текст превращается в головоломку, которую без подсказки не разгадать.

Эффект реминисценции достигается разными способами. Чаще всего упоминания касаются какого-то конкретного персонажа, сцены из другого произведения или личности самого автора. Реминисцентную природу имеют художественные образы, фамилии некоторых литературных персонажей, отдельные мотивы и т.д.

Реминисценции в виде цитат составляют существенную разновидность неавторского слова. Они знаменуют либо приятие и одобрение писателем его предшественника, следование ему, либо, напротив, спор с ним и пародирование ранее созданного текста: "при всем многообразии цитации разные и часто несхожие "голоса" всегда помещаются в такой контекст, который позволяет за чужим словом услышать авторское (согласие или несогласие с этим чужим словом)".

Кроме реминисценции, существует прием аллюзии. Точной границы между аллюзией и реминисценцией нет. Основное отличие, по мнению большинства литературоведов, в том, что аллюзия всегда осознана, а реминисценция чаще всего бессознательна. В аллюзии - четкое, явное указание на другое произведение, а реминисценция - воспоминание, отголосок, отзвук, "образ литературы в литературе".

Итак, аллюзия - это стилистическая фигура, содержащая явное указание или отчетливый намек на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт, закрепленный в текстовой культуре или в разговорной речи.

От цитаты аллюзия отличается тем, что элементы, к которым содержится отсылка, рассредоточены по всему тексту и не являются целостным высказыванием. Расшифровка аллюзий предполагает наличие у автора и читателя общих знаний, порою весьма специфических. Вообще, аллюзия как стилистический прием очень информативна, но чтобы ее уловить, следует существовать (или, как минимум, хорошо ориентироваться) в определенной культурной среде. Ведь аллюзия, по сути, это намек на известные обстоятельства. И представителям другой культуры текст может быть совершенно непонятен.

Одним из сильнейших по смысловой нагруженности рассказов Э. Хемингуэя, в котором он использовал прием аллюзии для реализации принципа айсберга, является "A Clean Well-lighted Place".

На первый взгляд, рассказ предельно прост: двое официантов говорят о старике, который приходит каждый вечер в их кафе, пьет коньяк и не хочет уходить. Из их разговора выясняется, что старик на прошлой неделе пытался покончить жизнь самоубийством, но племянница вынула его из петли. Молодой официант торопится домой к жене и старается выпроводить старика из кафе. Но старший официант объясняет молодому то, что ему каждый вечер не хочется закрывать заведение, так как оно кому-нибудь очень нужно. И в отличие от других ночных кабачков, здесь чисто, опрятно и яркий свет. После этого пожилой официант отправляется домой и размышляет о том, что страха нет и кроме света человеку ничего не надо, только чистоты и порядка. Но если вчитаться, то невозможно не заметить, что в этом рассказе показана окончательная утрата и дружбы, и любви, и веры.

Уходя с работы, пожилой официант продолжает разговаривать сам с собой и произносит довольно странные, на первый взгляд, слова:

"Our nada

Who art in nada,

Nada be thy name thy kingdom nada

Thy will be nada in nada as it is in nada.

Give us this nada our daily nada

And nada us our nada as we nada our nadas

And nada us not into nada but deliver us from nada;

Pues nada.

Hail nothing full of nothing, nothing is with thee".

Однако, вчитавшись, невозможно не заметить, что это молитва "Our Father" ("Отче Наш"):

Our Father, Who art in heaven hallowed be Thy name;

Thy kingdom come;

Thy will be done on earth as it is in heaven.

Give us this day our daily bread;

And forgive us our trespasses as we forgive those who trespass against us;

And lead us not into temptation, but deliver us from evil;

Amen.

Взглянув на текст оригинала, сомнений не остается, что это аллюзия. Однако ключевые слова здесь (Father, Heaven, Kingdom, Trespasses) заменены словом "nada" - "ничто". Этот прием таит в себе глубочайший подтекст, показывая нам безнадежную богооставленность героя. Человек настолько одинок, что даже Бог его оставил, все христианские понятия превратились для него в "ничто", он уже не живет, а просто существует в этом самом "ничто". В этом рассказе молитва - символ веры, единства человека с Богом превращен в символ одиночества, заброшенности и опустошенности.

Старый клиент уже поглощен пучиной "ничто", в которую он заглянул однажды, попытавшись покончить с собой. Теперь он часами сидит лицом к лицу с пустотой за растущей стопкой блюдец. Он конченый человек, живой мертвец, и растворяется в "ничто", как только выходит за порог чистого, светлого кафе в пустоту ночи.

Еще одной аллюзией на библейскую тематику у Э. Хемингуэя мы обнаруживаем в названии "In Our Time" Хемингуэя - отрывок известной молитвы о мире "Give peace in our time, oh Lord" из "Книги Общественного Богослужения" полный горькой иронии, так как рассказы сборника описывают тяжести войны.

Другим примером использования библейских аллюзий и реминисценций в работах этого автора может послужить уже не раз упоминавшаяся в нашей работе повесть "The Old Man and the Sea", которая на уровне художественной идеи тесно связана со 103 псалмом Давида, воспевающим Бога как Творца неба и земли, и всех тварей, населяющих нашу планету.

Библейские реминисценции прослеживаются в повести в образах главных героев (мальчик носит имя Манолин - уменьшительно-ласкательное сокращение от Эммануила, одного из имён Иисуса Христа; старика зовут Сантьяго - точно так же, как и святого Иакова, и ветхозаветного Иакова, бросившего вызов самому Богу) и в рассуждениях старика о жизни, человеке, грехах. Но в его душе нет опоры на Бога, вера в которого заменяется верой в самого себя: "Глупо терять надежду, - думал он. - К тому же, кажется, это грех. Не стоит думать о том, что грех, а что не грех. <…>пусть грехами занимаются те, кому за это платят. Пусть они раздумывают о том, что такое грех <…> ты убил рыбу не только для того, чтобы продать ее другим и поддержать свою жизнь, - думал он. - Ты убил ее из гордости и потому, что ты - рыбак. Ты любил эту рыбу, пока она жила, и сейчас любишь. Если кого-нибудь любишь, его не грешно убить. А может быть, наоборот, еще более грешно".

Помимо отсылок к библейским сюжетам в малой прозе Э. Хемингуэя обнаруживаются аллюзии и на греческую мифологию, и на шедевры мировой классической литературы. Примером использования аллюзий и реминисценций, которые как бы предвосхищают развитие сюжета в новелле и подсказывают читателю возможные пути развития действия, может послужить рассказ "Indian Camp".

Предвестником смерти в начале рассказа становится один из наиболее значительных символов рассказа - озеро, которое переплывают на лодке герои рассказа. Оно обретает здесь символическое значение перехода из одного мира в другой, что отсылает нас к мотивам характерным для древнегреческой мифологии. За Ником, его отцом и дядей Джорджем приехали люди из-за озера, из индейского поселка. Индейцы здесь напоминают перевозчиков в потусторонний мир, сродни Харону. Эффект перехода в загробный мир усиливается словами-маркерами, такими как туман и темнота, спустившиеся на озеро во время переправы: "Nick heard the oarlocks of the other boat quite a way ahead of them in the mist…", "…the other boat moved further ahead in the mist all the time" и "The two boats started off in the dark". Несколько раз подчеркивается, что вокруг было темно и холодно. Итак, можно сказать, что герои входят в пространство, имеющее атрибуты потустороннего мира, т.е. холод, темноту и туман. Более того, образ дымки, тумана также раскрывается через многократное упоминание курения и дыма от сигар и трубки: "Uncle George was smoking a cigar in the dark", "The men had moved off up the road to sit in the dark and smoke out of range of the noise she made", "He was smoking a pipe". Далее аналогии с мифами Древней Греции только усиливаются - выйдя на берег, дядя Джордж дает обоим индейцам по сигаре: "Uncle George gave both the Indians cigars", что в свою очередь напоминает собой плату паромщику серебром за перевоз через Стикс в греческой мифологии. Затем герои входят в лес, т.е. в пространство, которое также традиционно выступает границей миров. Все это время их ведет молодой индеец, провожатый в чужом мире, который освещает им путь фонарём и показывает верную дорогу. Напрашивается параллель между индейцем и дантовским Вергилием в "Божественной комедии". Интересно, что, подобно Вергилию, который прогнал Цербера, индейцы, в том числе и молодой, прогоняют собак, с лаем выбежавших навстречу путникам. Таким образом, лес так же становится одним из символичных предвестников смерти индейца.

На наш взгляд, подобного рода отсылки на другие источники в работах Хемингуэя не только расширяют культурные пласты, охваченные в произведении, и показывают нам, насколько актуальными были и остаются проблемы, затронутые в работах Хемингуэя, но еще и при внимательном их рассмотрении позволяют читателю правильно интерпретировать идеи автора, усмотреть те глубинные смыслы, которые сокрыты от поверхностного взгляда, но так необходимы для максимально точного понимания главной идеи текста.

Таким образом, из всего вышесказанного, можно вывести следующее:

· основным принципом поэтики Эрнеста Хемингуэя является принцип "айсберга", реализуемый через подтекст, интертекстуальность и артикли;

· рассказ Хемингуэя имеет двуплановую структуру - первый план, это непосредственно сам текст, подтекст рассказа составляет второй план рассказа и таит его главное внутреннее содержание;

· артикль является важным языковым средством, обеспечивающим точное выражение и правильное понимание мыслей на английском языке, а в малой прозе Хемингуэя, всюду выполняя свою основную, нормативно присущую ему грамматическую функцию, артикль, актуализируясь в художественном тексте, становится носителем дополнительной информации.

· малая проза Хемингуэя интертекстуальна - в своих рассказах писатель широко применяет реминисценции и аллюзии, таким образом расширяя культурные пласты, охваченные в произведении, показывая, насколько актуальными были и остаются проблемы, затронутые в работах, а также позволяя читателю правильно интерпретировать идеи автора.

3. Средства создания подтекста

3.1 Художественная деталь и подробность

Одним из основополагающих приемов, применяемых Хемингуэем в создании подтекста, является использование художественных деталей.

Художественная деталь - компонент предметной выразительности, выразительная подробность в литературном произведении, имеющая значительную смысловую эмоциональную нагрузку (Ожегов, Шведова 1992: 93).

Единственная деталь способна заменить целый ряд подробностей. Как отмечает Е. Добин в своем труде "Искусство детали", и детали и подробности не всегда "периферийны", зачастую они бывают и "сердцевинны", относясь не только к окружению, но и к ядру повествования, к образному целому (Добин 1981: 301). В знаменитой статье Л.Н. Толстого "Что такое искусство" написано, что заражение читателя мыслями и чувствами художника является главной задачей художника, но она "только тогда достигается и в той мере, в какой художник находит те бесконечно малые моменты, из которых складывается произведение искусства". "Бесконечно малые моменты" - это и есть детали и подробности (Добин 1981: 301-302).

Более того, деталь, считает Е. Добин, будучи своего рода точкой, имеет тенденцию расшириться в круг. Имеет иногда мало заметное, подчас совсем незаметное, а по временам очень сильное стремление сомкнуться с основным замыслом вещи: характерами, конфликтами, судьбами, - и этим придать произведению желанную рельефность, законченность, предельную выразительность (Добин 1981: 303).

Деталь и подробность обычно употребляются как синонимы, обе они являются разновидностями толстовских "бесконечно малых моментов", это сходство берется за основу и выдвигается на первых план, однако налицо и различие, важное для поэтики прозы в целом и особенно значимое, если мы говорим о хемингуэевской прозе. И различие это кроется в том, что художественная деталь единична, нередко уникальна в своей изобразительно-выразительной функции. Деталь фокусирует внимание читателя на том, что писателю кажется наиболее важным или характерным в природе, в человеке или в окружающем его предметном мире.Е. Добин пишет: "Подробность воздействует во множестве. Деталь тяготеет к единичности. Она заменяет ряд подробностей. <…> Деталь интенсивна. Подробности экстенсивны. <…> Деталь стремится быть выделенной на первый план. Остановить читателя, приковать на миг всецело его внимание. Даже поразить его" (Добин 1981: 304-307). Именно художественные детали широко используются Хемингуэем в его рассказах, так как автор стремится к лаконичности, хочет передать самую суть описываемых им явлений, при этом не перегружая текст подробностями и пространными описаниями.

Деталь на страницах работ Э. Хемингуэя экономит изобразительные средства, создает образ целого за счет незначительной его черты. Более того, она заставляет читателя включиться в сотворчество с автором, дополняя картину, не прорисованную им до конца. Короткая описательная фраза действительно экономит слова, но все они автоматизированы, и зримая, чувственная наглядность не рождается. Деталь же - мощный сигнал образности, пробуждающий в читателе не только сопереживание с автором, но и собственные творческие устремления. Не случайно картины, воссоздаваемые разными читателями по одной и той же детали, не различаясь в основном направлении и тоне, заметно различаются по обстоятельности и глубине прорисовки.

Помимо творческого импульса деталь несет читателю и ощущение самостоятельности созданного представления. Не учитывая того, что целое создано на основании детали, сознательно отобранной для него художником, читатель уверен в своей независимости от авторского мнения. Эта кажущаяся самостоятельность развития читательской мысли и воображения придает повествованию тон незаинтересованной объективности. Деталь по всем этим причинам - чрезвычайно существенный компонент художественной системы текста, актуализирующий целый ряд текстовых категорий, и к ее отбору вдумчиво и тщательно относятся все художники.

Функциональная нагрузка детали весьма разнообразна. Кухаренко основываясь на функциях, выполняемых деталями в тексте, выделяет следующую классификацию типов художественной детали:

· изобразительная,

· уточняющая,

· характерологическая (Кухаренко, 1988: 34).

Изобразительная деталь призвана создать зрительный образ описываемого. Наиболее часто она входит в качестве составного элемента в образ природы и образ внешности. Пейзаж и портрет очень выигрывают от использования детали: именно она придает индивидуальность и конкретность данной картине природы или внешнего облика персонажа. В выборе изобразительной детали четко проявляется точка зрения автора, актуализируются категория модальности, прагматической направленности, системности. Основная функция уточняющей детали - путем фиксации незначительных подробностей факта или явления создать впечатление его достоверности.

Уточняющая деталь, как правило, используется в диалогической речи или сказовом, перепорученном повествовании, о котором речь пойдет ниже. Для Э. Хемингуэя, например, характерно описание передвижения героя с указанием мельчайших подробностей маршрута - названий улиц, мостов, переулков и т.п. Читатель при этом не получает представления об улице. Если он никогда не бывал в Париже или Милане, у него не возникает ярких ассоциаций, связанных с местом действия. Но у него возникает картина движения - быстрого или неторопливого, взволнованного или спокойного, направленного или бесцельного. И эта картина будет отражать душевное состояние героя. Поскольку же весь процесс движения крепко привязан к местам реально существующим, известным понаслышке или даже из личного опыта, то есть вполне достоверным, фигура вписанного в эти рамки героя тоже приобретает убедительную правдивость.

Xарактерологическая деталь - основной актуализатор антропоцентричности. Но выполняет она свою функцию не косвенно, как изобразительная и уточняющая, а непосредственно, фиксируя отдельные черты изображаемого характера. Данный тип художественной детали рассредоточен по всему тексту. Автор не дает подробной, локально-концентрированной характеристики персонажа, но расставляет в тексте вехи - детали. Они обычно подаются мимоходом, как нечто известное. Весь состав характерологических деталей, рассыпанных по тексту, может быть направлен либо на всестороннюю характеристику объекта, либо на повторное выделение его ведущей черты. В первом случае каждая отдельная деталь отмечает иную сторону характера, во втором - все они подчинены показу главной страсти персонажа и ее постепенному раскрытию. Например, понимание сложной закулисной махинации в рассказе Э. Хемингуэя "Fifty Grand", завершающейся словами героя - боксера Джека "It's funny how fast you can think when it means that much money" подготавливается исподволь, настойчивым возвращением к одному и тому же качеству героя. Вот боксер вызвал по междугородному телефону жену. Обслуживающий его штат отмечает, что это его первый телефонный разговор, раньше он отправлял письма: "a letter only costs two cents". Вот он уезжает из тренировочного лагеря и дает негру-массажисту два доллара. На недоуменный взгляд своего спутника отвечает, что за массаж уже уплатил антрепренеру по счету. Вот уже в городе, услышав, что номер в отеле стоит 10 долларов, возмущается: "That s too steen". Вот поднявшись в номер, он не торопится отблагодарить парня притащившего чемоданы: "Jack didn't make any move, so I gave the boy a quarter". Играя в карты, он счастлив при грошовом выигрыше: "Jack won two dollars and a hat. was feeling prettv good" и т.п. Так, многократно повторяемыми замечаниями о мелочной скупости героя, на счету которого в банке лежит не одна тысяча, Хемингуэй делает его ведущей характеристикой страсть к накоплению. Читатель оказывается внутренне подготовленным к развязке: для человека, цель которого - деньги, сама жизнь дешевле капитала. Автор тщательно и осторожно подготавливает вывод читателя, направляя его по вехам-деталям, расставленным в тексте. Прагматическая и концептуальная направленность обобщающего вывода оказывается таким образом скрытой под мнимой самостоятельностью читателя в определении собственного мнения.

Характерологическая деталь создает впечатление устранения авторской точки зрения и поэтому особенно часто используется в подчеркнуто объективированной прозе XX в. именно в этой своей функции.

Имплицирующая деталь отмечает внешнюю характеристику явления, по которой угадывается его глубинный смысл. Основное назначение этой детали, как видно из ее обозначения, - создание импликации, подтекста. Основной объект изображения - внутреннее состояние персонажа.

В определенном смысле все названные типы детали участвуют в создании подтекста, ибо каждая предполагает более широкий и глубокий охват факта или события, чем показано в тексте через деталь. Однако каждый тип имеет свою функциональную и смысловую специфику что, собственно, и позволяет рассматривать их раздельно. Изобразительная деталь создает образ природы, образ внешности, употребляется в основном единично.

Уточняющая - создает вещественный образ, образ обстановки и распределяется не единично, а группами по 3-10 единиц в описательном отрывке.

Характерологическая - участвует в формировании образа персонажа и рассредоточивается по всему тексту.

Имплицирующая - создает образ отношений между персонажами или между героем и реальностью. На основании сказанного можно предложить следующую классификацию, в которой разнообразие деталей не исчерпывается, но намечаются основные ее проявления в художественной речи.

3.2 Художественная деталь-символ

В определенных условиях художественная деталь может стать художественным символом. Символ - многозначный предметный образ, объединяющий (связующий) собой разные планы воспроизводимой художником действительности на основе их существенной общности, родственности. Символ строится на параллелизме явлений, на системе соответствий; ему присуще метафорическое начало, содержащееся и в поэтических тропах, но в символе оно обогащено глубоким замыслом. Многозначность символического образа обусловлена тем, что он с равным основанием может быть приложен к различным аспектам бытия (Русова, 2004: 82).

О символике современной литературы пишут много. Причем нередко разные критики усматривают разные символы в одном и том же произведении. В какой-то мере это объясняется полисемией самого термина. Символ выступает в качестве выразителя метонимических отношений между понятием и одним из его конкретных репрезентантов. Раз обнаруженные, они часто повторяются в разнообразных контекстах и ситуациях; однозначность расшифровки ведет к устойчивой взаимозаменяемости понятия и символа. Это в свою очередь, обусловливает закрепление за символом функции устойчивой номинации объекта, которая вводится в семантическую структуру слова, регистрируется в словаре и устраняет необходимость параллельного упоминания символа и символизируемого в одном тексте. Языковая закрепленность метонимического символа лишает его новизны и оригинальности, снижает его образность (Кухаренко, 1988: 103).

Еще одно значение термина "символ" связано с уподоблением двух или более разнородных явлений для разъяснения сущности одного из них. Никаких реальных связей между уподобляемыми категориями нет. Они лишь напоминают друг друга внешностью, размерами функцией и т.п. Ассоциативный характер связи между символом и понятием создает значительные художественные возможности применения символа-уподобления для придания конкретности описываемому понятию. Символ-уподобление при расшифровке может быть сведен к финальному трансформу "символ как основное понятие" (Кухаренко, 1988: 103). Такой символ часто выступает в качестве заголовка произведения. Например, ослепительная и недостижимая вершина Килиманджаро - как несостоявшаяся творческая судьба героя рассказа Э. Хемингуэя "The Snows of Kilimanjaro".

Символ-уподобление характеризуется двумя формальными показателями: он используется в тексте параллельно с символизируемым понятием и удален от него на значительное расстояние. Последнее обстоятельство обусловливает только ретроспективное осознание символа в его функции уподобления. Символ-уподобление часто представлен в заглавии. Он всегда выступает актуализатором концепта произведения, прагматически направлен, опирается на ретроспекцию. Благодаря актуализации последней и связанной с ней необходимостью возвращения к началу текста, он усиливает текстовую связность и системность, т.е. символ-уподобление, в отличие от метонимии, - это явление текстового уровня (Кухаренко, 1988: 96).

Наконец, символом, как уже было сказано, в определенных условиях становится деталь. Этими условиями являются окказиональность связи между деталью и представляемым ею понятием и неоднократная повторяемость выражающего ее слова в пределах данного текста. Переменный, случайный характер связи между понятием и отдельным его проявлением требует пояснения их отношений. Символизирующая деталь поэтому всегда сначала употребляется в непосредственной близости от понятия, символом которого она будет выступать в дальнейшем. Повторяемость же узаконивает, упрочивает случайную связь, аналогичность ряда ситуаций закрепляет за деталью роль постоянного репрезентанта явления, обеспечивает ей возможность независимого функционирования (Кухаренко, 1988: 103).

В творчестве Э. Хемингуэя, например, символом несчастья в романе "A Farewell to Arms" становится дождь, в "The Snows of Kilimanjaro" - гиена; символом мужества и бесстрашия - лев в рассказе "The Short Happy Life of Francis Macomber". Остановимся подробнее на последнем рассказе. Лев является важным звеном в развитии сюжета. От тостов белого охотника Вильсона за победу над этим львом до счастливого осознания героем своей победы - вот, по сути дела, весь рассказ. Первый повтор слова "lion" находится в непосредственной близости от квалификации мужества героя. Дальнейший сорокакратный, рассредоточенный по всему рассказу повтор слова постепенно ослабляет значение соотнесенности с конкретным животным, выдвигая на первый план формирующееся значение "храбрость". И в последнем, сороковом употреблении слово "lion" выступает в качестве однозначного символа понятия: "Macomber felt unreasonable happiness that he had never known before. 'You know, I'd like to try another lion,' Macomber said". Последнее употребление слова "lion" никак не связано с внешним развитием сюжета, ибо герои произносит его во время охоты па буйвола. Оно появляется как символ, выражая всю глубину перемены, происшедшей в Макомбере. Потерпев поражение в первом испытании на храбрость, он хочет победить в аналогичной ситуации, и это проявление мужества будет завершающим этапом утверждения ею только что обретенной свободы и независимости.