Теория сверхчеловека в романе Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание"

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

БАШКИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

УЧАЛИНСКОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО

Курсовая работа

Тема: Теория сверхчеловека в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»

Выполнил Загидуллин А.А.

Научный руководитель:

ассистент Хайруллина А.Ж.

Учалы - 2012

Введение

Актуальность: теория сверхчеловека Ф. Ницше тесно связана с нравственностью, с религией, с идеей добра и зла

Цель: найти отражение теории сверхчеловека в романе

Задачи: 1) изучить теорию сверхчеловека Ф. Ницше; 2) выявить отношение Ф.М. Достоевского к данной теории через роман.

Объект: роман «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского

Предмет: отношение Ф.М. Достоевского к данной теории

Метод: сравнительный

Методологическая основа: книги М.М. Бахтина, Г. Белль, С.Н. Булгакова, Н.А. Васильева, А.А. Гагаева, П.А. Гагаева и др.

Структура работы: курсовая работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы

Апробация: роман изучается в старших классах школ, гимназий, лицеев.

Глава I. Характер произведений Ницше

Прежде чем излагать теорию сверхчеловека Ницше, считаем нужным рассмотреть характер его произведений. Все сочинения философа носят сильную субъективную окраску, а некоторые из них, например «Так говорил Заратустра», являются настоящей автобиографией, историей его души. В них ярко выступает пылкий темперамент Ницше. В самом языке его произведений, в его стиле, ритме речи как бы слышится нервный пульс автора. Он пишет отрывочно, афористически, излагает обычно свои мысли во всей непосредственности их психологической ассоциации. Он решительно неспособен к последовательному, логическому мышлению, к тщательному анализу своих идей, успевши еще до конца развить свою мысль, он уже бросает ее и переходит к другой, вследствие чего его сочинения представляют какой-то хаос суждений, взглядов, воззрений. Желающие хоть сколько-нибудь систематизировать его взгляды и воззрения, уложить их в определенные схемы, становятся в тупик, затрудняясь найти объединяющую идею, из которой все остальные вытекали как выводы из логической посылки. Оценивающие его взгляды с философской точки зрения находят у него массу противоречий, конгломерат разных теорий и доктрин. Критики его этических воззрений склонны видеть у него полную моральную беспринципность, и даже моральный нигилизм. Одним словом, со всех сторон комментируют у него полую анархию мысли и вместе с тем обычно выносят всей его философии отрицательный приговор. Правда, некоторые усматривают у него присутствие здоровых суждений и ценных отдельных соображений, но эти элементы мысли остаются в тени и редко выдвигаются на первый план. «Нам думается, однако, что критики в учении Ницше нашли бы немало и положительных элементов, если бы только подходили к его сочинениям не с внешне формальной точкой зрения, а с внутренне-психологической, которая одна только дает возможность слышать и понимать душу автора, и вместе с тем и душу его учения. Часто говорят о том, что для лучшего понимания того или другого учения необходимо рассмотреть его в генетической связи с биопсихологией автора, проследить его происхождение изнутри пуши самого творца» [7, 1]. Тем не менее на деле редко придерживаются этого принципа.

Не умея или не желая стать на точку зрения автора, критик спешит рассмотреть его идеи под углом собственного мировоззрения. В результате получается в большинстве случаев ложное представление о действительных свойствах разбираемого учения, и много существенных сторон его теряется из виду. Особенно непростительно несоблюдение вышеуказанного правила (исследование возникновения генезиса учения из души автора) по отношению к такому писателю, как Ницше, учение которого тесно связано с психологией его жизни. При внешне-формальной точке зрения читателю бросаются в глаза, прежде всего хвалебные речи злу, жестокости, грубые насмешки Ницше над добродетельными, кощунственные выходки его по отношению к христианской религии. Он не стесняется выставлять себя безбожником, даже как будто рисуется этим и открыто именует себя антихристом. Все это производит, конечно, неприятное впечатление, действует на читателя отталкивающим образом и заставляет предполагать в авторе натуру крайне извращенную, совершенно лишенную возвышенных чувств и нравственных стремлений. Между тем, внутренне-психологическая критика не станет полагать весь центр тяжести его учения в этих аморальных суждениях, кощунственных выходках и других эксцессах раздраженного чувства.

Она, прежде всего, сосредоточится на выяснении тех психологических причин, которые вызвали подобные суждения, и вместе с тем ближе подойдет к уразумению подлинного характера чувств, пульсирующих под оболочкой парадоксальных фраз Ницше, приблизится к пониманию общего мотива этих чувств, их центрального устремления. Тогда окажется, что учение Ницше о сверхчеловеке есть продукт страстной борьбы с господствовавшими вокруг него в обществе пошлыми взглядами и тенденциями, и раскрывалось это учение всецело под влиянием чувства антагонизма к окружающей среде. Вот этот - то полемический момент всегда нужно иметь в виду и постоянно учитывать при критике его воззрений. А еще следует заметить, что его теория сверхчеловека основывается на практической этике.

1.1 Теория сверхчеловека Ницше

Свое учение о сверхчеловеке Ницше излагает, главным образом, в сочинении: «Also sprach Zarathustra» (Так говорил Заратустра). Здесь в речах, влагаемых в уста Заратустры, проповедника и учителя, Ницше раскрывает сущность этого учения, а в лице самого Заратустры пытается дать конкретный образец личности сверхчеловеческого типа. Поэтому в дальнейшем изложении мы будем опираться преимущественно на «Also sprach Zarathustra», ссылаясь попутно и на другие сочинения Ницше, где можно находить наброски идеи сверхчеловека. Самое слово «Uebermensch» Ницше не сам образовал, а, как он выражается, «подобрал на дороге».Если разбирать слово Uebermensch филологически, то оно обозначает существо, возвышающееся над (ueber) человеком. В сочинениях Ницше встречается две концепции сверхчеловека. Одна из них носит характер биологической теории. Теория Дарвина учит, что все в мире постепенно развивается и существующие теперь виды организмов выработались долгим путем эволюции. В настоящее время высшей ступенью эволюционного процесса является будто бы человек. В будущем должен появиться еще более совершенный вид, который уже не будет принадлежать к роду homo sapiens, но образует особый биологический вид homo supersapiens. Этой эволюционной теорией Ницше и воспользовался для обоснования своего учения о сверхчеловеке. Наброски дарвинистической концепции сверхчеловека мы находим еще в сочинении «Шопенгауэр, как воспитатель». Здесь Ницше, между прочим, говорит: «Цель развития данного вида находится там, где этот вид дошел до крайних пределов своего развития и переходит в высший». Свое полное раскрытие дарвинистическая концепция сверхчеловека получает в «Also sprach Zarathustra». Здесь Ницше прямо говорит: «Вверх идет наш путь, от рода к сверхроду».Заратустра, покидая уединение, обращается к народу с такой речью: «До сих пор все существа создавали нечто, что превосходило их, а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее снова возвратиться к зверям, чем преодолеть человека? Что такое обезьяна для человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека, -- посмешищем или мучительным позором». В этих словах мы слышим отчетливые отголоски биологических теорий. Эволюция еще не достигла своего предельного пункта, она должна пойти дальше, -- от человека к другому биологическому виду, стоящему ступенью выше на биологической лестнице. Это существо, которому Ницше дает название «сверхчеловек», будет находиться в таком же отношении к человеку, в каком теперь стоит сам человек к обезьяне, следовательно, будет превосходить его по своей психофизической организации.

Но по теории Дарвина развитие видов идет чрезвычайно медленным темпом. Громадный период времени потребовался для того, чтобы из обезьяны путем эволюции выработался более высший вид -- человек. Поэтому не менее продолжительное время потребовалось бы и для того, чтобы на земле появился сверхчеловек. По-видимому, именно это соображение побудило Ницше впоследствии несколько видоизменить свою теорию.

Известно, что он отличался крайней стремительностью в своих порывах и не мог долго и терпеливо дожидаться чего бы то ни было. Отсюда ему естественно было желать скорейшего осуществления своей заветной мечты, а между тем для появления нового биологического вида нужны, по-видимому, миллионы лет. И вот в позднейших сочинениях Ницше дает уже другую концепцию сверхчеловека. Она опирается на мысль, что человек есть биологический конец развития. Эту мысль Ницше высказывал и ранее. Так, в «Утренней заре» (Morgenrothe) он говорит: «Прежде старались создать чувство величия человека тем, что указывали на его божественное происхождение; теперь этот путь запрещен: у входа на него поставили обезьяну с другим страшным чудовищем, и она внушительно скрежещет зубами, как бы желая сказать: не сметь идти по этой дороге! Теперь обратились к другому направлению, к цели, куда идет человечество, и указывают на этот путь, как на доказательство его величия и родства с Богом. Увы!... нет для человечества перехода в высший порядок». Таким образом, совершенствование возможно только в пределах существующего вида. В сочинении под заглавием «Антихрист» Ницше говорит: «Не в том, что должно сменить человека в цепи существ, заключается вопрос: человек есть нечто окончательное». При таком воззрении самое понятие о сверхчеловеке получает уже относительное значение, именно оно означает «нечто, представляющее в отношении ко всему человечеству своего рода сверхчеловека».

И если в «Also sprach Zarathustra» говорится, что «никогда еще не было сверхчеловека», то в «Антихристе», наоборот, утверждается, что люди сверхчеловеческого типа уже были. «Счастливые, особенно удачные экземпляры человеческого рода были всегда возможны. И может быть, всегда будут возможны». Ницше выражает только сожаление, что такой тип был доселе счастливой случайностью и никогда не являлся продуктом намеренного созидания. Итак, по другой концепции, которую можно назвать культурно-исторической, сверхчеловек есть только homo sapiens perfectus, -- совершеннейший человеческий тип. Описанная двойственность во взглядах на сверхчеловека у Ницше не вносит, однако, различия в самое содержание этого идеала. Будем ли мы рассматривать сверхчеловека, как особый биологический вид или же просто как наиболее совершенный тип человека, -- это по существу дела безразлично. В том и другом случае сверхчеловек есть продолжение человека в психологическом отношении и мыслится, как самый зрелый плод прогрессивного развития. Нам теперь важно выяснить то внутреннее содержание, которое вкладывает Ницше в своей идеал сверхчеловека.

Всякий идеал легче охарактеризовать не в его статическом Моменте, т. е. в момент его полного осуществления, но в динамическом, -- в процессе его постепенной реализации. Имея это в виду, мы попытаемся раскрыть идеал человека, держась метода психологического, именно, мы будем отмечать ступени психологической эволюции, «лестницы» (die Тгерреn), по которым человек поднимается к сверхчеловеку. В самом описании процесса развития человека в сверхчеловеческий тип пред нами развернется во всей полноте внутреннее содержание идеала Ницше. В одной из речей своих, носящих заглавие: «О трех превращениях» (Von den drie Verwandlungen), Заратустра указывает три стадии или метаморфозы (Verwandlungen) человеческого духа.

Первая стадия это -- состояние верблюда, навьюченного всяческими «ты должен», состояние рабства под игом «добрых нравов» современного общества, которые, как тяжелая ноша, давят человека. Вторая стадия льва характеризуется тем, что на ней человеческий дух сбрасывает с себя все эти тяжести и создает свободу для создания «новых ценностей». С момента превращения верблюда в льва и начинается эволюция человека в сверхчеловека. Эта стадия является в процессе эволюции предварительной ступенью и исчерпывается одним отрицанием. Следующая за ней стадия начинается с моментом превращения льва в ребенка. В процессе реализации сверхчеловека -- это момент положительный, период творчества. Им и заканчивается весь процесс.

Мы рассмотрим последние две стадии (стадии льва и ребенка) поподробнее, чтобы полнее очертить последовательные ступени восходящего формирования человека в идеальный тип сверхчеловека.

Подготовительная ступень, -- стадия льва, -- исчерпывается, как мы сказали, одним отрицанием. Человек на этой стадии только расчищает себе путь к идеалу, старается порвать те путы, которые связывают его и не дают возможности свободно стремиться к сверхчеловеку. Эта стадия «великого освобождения» (die grosse Befreiung) подробно описывается, с ее внутренней, психологической стороны,в начальных главах сочинения: «Человеческое, слишком человеческое» (Menschliches, Allzumenschliches). В человеке пробуждается недовольство своим связанным состоянием. Ему хочется высвободиться из той «золотой колыбели», в которой он доселе лежал, как спеленатый ребенок, не отдавая себе отчета в том, что происходит вокруг него. Ему становятся ненавистными маленькие добродетели общественной морали, мещанское счастье и мелкая мудрость окружающих людей. Он хочет стать господином над своими добродетелями. Прежде они властвовали над ним, но теперь должны стать в подчиненное положение. Заратустра называет это состояние «часом великого презрения» (die Stunde der grossen Verachtung). «Что есть самое высокое, что вы можете пережить? Это -- час великого презрения. Час, когда ваше счастье превращается для вас в омерзение, так же, как и ваш разум и ваша добродетель». «Я люблю всех презирающих, -говорит далее Заратустра, -- потому что они суть стрелы влечения к противоположному берегу» (Pfeile der Sehnsucht nach dem andern Ufer). Великое презрение является, таким образом, стимулом, побуждающим человека стремиться к противоположному идеалу, -- идеалу сверхчеловека. В четвертой части своего сочинения «Also sprach Zarathustra"Ницше вывел на сцену целый ряд типов людей великого презрения, «высших людей» die hohere Menschen), как он их называет. В пещеру Заратустры приходят два короля, бежавшие от «добрых нравов» и «хорошего общества», пессимист -- прорицатель и возвеститель великого утомления (der Wahrsager), «честный мыслитель» (der Gewissenschafte der Geistes), посвятивший всю свою жизнь изучению одного только мозга пиявки, старый «чародей» (Zauberer) -- вечный актер, правдивый только в своей тоске по идеалу; затем -- «добровольный нищий» (der freiwillige Bettler), который чувствует великое отвращение к избытку цивилизации, «последний папа» (der letzte Papst), «самый отвратительный человек» (der hassliche Mensch). Все эти люди, при всем их отличии друг от друга, сходятся в одном: их не удовлетворяют те идеалы, которые царят в современном им обществе, они жаждут какого-то, нового, лучшего идеала. Для Заратустры они являются «знамением» (Vorzeichen) приближения сверхчеловека. Заратустра обращается к этим высшим людям с такой речью: «Вы только мосты; пусть высшие переходят через вас! Вы означаете ступени... Из вашего семени, может быть, некогда и для меня произрастет настоящий сын и наследник; но это еще далеко... Вы пришли ко мне только предзнаменованием, что высшие уже находятся на пути ко мне». Великое презрение, отвращение ко всему мелкому, ничтожному и пошлому в современной жизни, предваряет собой переход к другой, высшей ступени, к преодолению пессимизма. Высшие люди, -- люди великой пресыщенности, которые порвали связь с испорченным обществом, еще не совсем свободны: они еще не освободились от «духа тяжести» (der Geist der Schwere), т. е. пессимистического настроения, которое гнетет человека и убивает в нем жажду жизни. Заратустра с ненавистью говорит о «проповедниках смерти» (die Prediger des Todes), которые находятся во власти этого духа тяжести и страдают чахоткой души. Пессимистические настроение это, как выражается Заратустра, -- наш наследственный грех. «С тех пор, как существуют люди, человек слишком мало радовался: одно это, братья мои, есть наш наследственный грех. И научаясь лучше радоваться, мы разучились бы лучше всего причинять другим горе и выдумывать его». Но как и чем убить пессимизм? «Убивают не гневом, а смехом» -- говорит он. -- Восстаньте, убьем духа тяжести!» Преодоление духа тяжести связывается с моментом возникновения в душе бодрого настроения, которое изображается у Ницше под разными символами. Так, олицетворяя пессимистическое настроение или мировую скорбь (Weltschmerz) в образе «огненной собаки» (Feuerhund), которая постоянно разражается на все злобным лаем, Заратустра противопоставляет ей другую собаку, «которая поистине говорит из сердца земли. Дыхание ее есть золото и золотистый дождь... Смех выпархивает из нее пестрыми облачками. Золото же и смех берет она из сердца земли, потому что сердце земли из золота». Здесь, как мы видим, золото, этот благородный, неокисляющийся металл, и смех берутся, как символы бодрого, неугнетенного настроения человека, который преодолел в себе духа тяжести. Заратустра освящает смех, излетающий из человеческой души, которая испытывает радостное чувство свободы от духа тяжести. «Этот венец смеющегося, этот венец из роз я сам надел на себя, я само освятил свой смех…» Наконец, третьим символом радостного состояния духа служат у Заратустры танцы. Вот почему он говорит «высшим людям», которые еще одержимы демоном тяжести: «Ваше худшее есть то, что вы не научились танцевать, как должно». Подготовительная стадия восхождения человека к сверхчеловеку состоит в отрешении от пессимизма как метафизического, утверждающего, что небытие лучше бытия, так и этического, который считает тело началом злым по самой своей природе. Вооружаясь против «проповедников смерти», представителей метафизического пессимизма, Заратустра ополчается и против «презирающих тело (die Verachter des Leibes), под которыми разумеются пессимисты, проповедующие этический дуализм тела и духа. Освободившись от духа тяжести в обоих его видах, человек, стремящийся к сверхчеловеку, должен сбросить с себя иго тех учений, которые стремятся к урезыванию прав индивидуума на свободное развитие и называют это «равенством» людей. В «Also sprach Zarathustra» есть целая глава, где говорится о «проповедниках равенства». Под ними разумеются приверженцы крайних доктрин социализма и коммунизма, которые смотрят на каждую отдельную личность, как на простое орудие в руках общества... «Люди не равны», -- говорит Ницше, имея в виду при этом, что у каждого есть своя индивидуальность, которая, как таковая, не может быть равна всякой другой индивидуальности. Такова подготовительная стадия развития человека в сверхчеловеческий тип.

На ней человек создает себе только свободу для создания «новых ценностей», отрешаясь от всего того, что препятствует его свободному движению к сверхчеловеку. За этим отрицательным моментом следует момент положительный. Он начинается тем, что лев, по образному выражению Ницше, превращается в ребенка. Что означает эта метаморфоза (Verwandlung) духа? Состояние младенчества берется у Ницше как символ начала новой жизни. «Дитя есть новое начало, первое движение, святое «да» утверждения» (ein Neubeginnen, eine erste Bewegung, ein heiliges Ja-sagen). Подобным образом и человек, вступающий на путь сверхчеловека, всему говорит «да», все благословляет и в этом смысле является искупителем (Erloser) земной действительности от проклятия, наложенного на нее «проповедниками смерти» и «презирающими тело». «Вот каково мое благословение, -- говорит Заратустра, -- над каждою вещью стоять его собственным небом, его круглым куполом, его лазурным колоколом, вечной безопасностью (ewige Sicherheit); и блажен тот, кто так благословляет. Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону добра и зла».

Глава II. Живое, целостное созерцание мира, себя и Бога в России

Русский человек с тех времен, когда осознал себя христианином (и даже ранее), сначала ощупью, инстинктивно, а затем, по мере взросления, становления в качестве народа русского все более осмысленно начал являть миру (Западу) отличный от имеющихся тип духовного созерцания действительности и идеальных сущностей. Запад к периоду Нового времени (XVII-XVIII века) в отчетливом виде оформил органично присущий его культуре тип мышления, представленный в трудах его гениальных сынов - Ньютона, Лейбница, Бэкона, Спинозы, Декарта и др., позднее - Канта, Гегеля и др. Понятие как выражение сущностных, являемых человеческому разуму форм бытия мира - свойств явления и как способ познания мира и опыт - эксперимент как инструмент выведения понятий - преимущественно на этих началах покоилось мышление Нового времени.

Познание в Европе выражало собой лишь одну сторону бытия человека, а именно - рассудочную. Не человек постигал Бога, мир и самого человека, но его разум, рассудок.

Британец, француз и др., XVII-XVIII веках решив вопрос о Боге и мире, им созданном (Бог создал мир; мир существует по заданным ему, могущим быть формально выраженным законам; человек в состоянии исчерпывающе постичь замысел Бога в отношении мира), рассудочно пытались (и успешно) начертать картину ставшего мира. Уже сам этот образ - « картина мира» - подчеркивает некую отстраненность познающего от познаваемого, что именно и возникает при одностороннем, рассудочном взгляде на явление; этот образ заимствован из трудов Хайдеггера; более того, и к Богу приступил западный человек с той же рассудочной мерой, то есть воспринял его как нечто безусловно отстраненное от себя и потому доступное рассудочно-опытному знанию. Нами не упомянуты германцы: они, как и народы России, столь неоднозначно указанную проблему не решали, но и они в лице Канта, Гегеля, Файербаха и других философов мир и Бога постигали (пусть и крайне осторожно как Кант; его идея об априорном знании) посредством всеобщего, непомерно объемного понятия, позволяющего «схватить» многие стороны бытия, но не способно помочь человеку действительно постичь этот мир во всей его полноте и единичности, отдельности и уникальности, поскольку взгляд на мир как нечто единое и одноосновное (гегелевское понятие) есть опять-таки взгляд на него со стороны, есть его логическая редукция, сведение его к воспринимаемой разумом стройной, логично, а не к жизненно противоречивой одномерной реальности.

Глубокий кризис западноевропейской, рационалистической в своей основе, культуры в XX веке вызовет к жизни ищущую полноты бытия философию «духа земли» Т. Шардена, экзистенциалистические интуиции М. Хайдеггера и пр. Но все это произойдет только двадцатом и не будет последовательно востребовано в религиозной, политической, культурной и общественно-экономической сферах жизни.

Отечественная культура выработала, вернее, приступила к формированию иного типа духовного созерцания Бога и вселенной.

И.В. Киреевским в середине XIX века были высказаны мысли « о необходимости и возможности новых начал для философии», новых начал для философского мышления.

« … Кроме различия понятий на Востоке и Западе, - пишет ученый, - происходит еще различие и в самом способе мышления богословско-философском. Ибо, стремясь к истине умозрения, восточные мыслители заботятся прежде о правильности внутреннего духа; западные - более о внешней связи понятий. Восточные для достижения полноты истины ищут внутренней ценности разума: того, так сказать, средоточия умственных сил, где все отдельные деятельности духа сливаются в одно живое и высшее единство. Западные, напротив, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил ума, самодвижно действующих в своей одинокой отдельности». Итак, познание есть не «безразличное» препарирование «отстраненного от себя предмета, а единение с ним посредством обретения себя как явленного в своей внутренней цельности.

В другой своей работе ученый, полагая эту свою мысль краеугольной в формулируемых воззрениях на истинно человеческий и потому действенный тип мышления, развертывает ее следующим образом. Задача ученого, по его мнению, - органично соединить мышление, деятельность ума человека с его верою, соединить так, чтобы ни мышление, ни вера при этом не пострадали бы (как это, по И.В. Киреевскому, имело место в германо-романском мире): та осталась бы проявлением божественного начала в человеке, а другое возвысилось бы проявлением божественного начала в человеке, а другое возвысилось бы «до сочувственного согласия с верою».

Как сделать это? «Первое условие для такого возвышения разума заключается в том, - пишет философ, - чтобы он стремился собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической способности за единственной орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы выражения отдельного эстетического смысла независимо от развития других понятий он не считал верным путеводителем для разумения высшего мироустройства; даже чтобы господствующую любовь своего сердца отдельно от других требований духа он не почитал за непогрешительную руководительницу к постижению высшего блага; но чтобы постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрения ума».

Вера как этическое поведение разума и мышление, или - вернее - постижение мира и человека, и Бога, человеком цельным, воссоединившим себя с себе самом (земная историческая жизнь разделила человека, сделала его изначально, от рождения ущербным) - вот центральная идея И.В. Киреевского о православном мышлении человека ему современного.

Обретенному в себе такому разумению, мышлению доступна истинная свобода в познании. Разум, ведомый или согласный с верою, легко обнаруживает односторонность рассудочного постижения мира (очерчивание границ познания уже есть свидетельство неполноты его, аспектности, заблуждения его); легко находит смысл и в чисто логическом развитии себя самого (и оно в определенных условиях полезно, необходимо; вся наша современная цивилизация, к примеру, основывается на открытиях этого типа мышления. Наконец, - и это главное - разум, в себе ощущая и принимая, возвышаясь до Божественного начала, не принимает веру как понятие, «которое потому только в состоянии веры, что не развито естественным разумом, и которое разум должен возвысить на степень знания, разложив его на составляющие части и показав таким образом, что в нем нет ничего особенного, чего бы и без божественного откровения нельзя было найти в сознании естественного разума»; он принимает ее не только как внешний авторитет, пред которым он «должен слепнуть», но и как «авторитет вместе внешний и внутренний, высшую разумность, живительную для ума».

Искание этого разумения, по И.В. Киреевскому, «составляет постоянную задачу» для «его мышления». Это разумение, - приведем еще одну выдержку из сочинений философа позволит ему «понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность и вместе относительную истинность». Вне его, утверждает ученый, человеку не дано постичь высшие формы осмысления, переживания вселенной и Бога; более того, мышлению, «находящемуся на низшей степени (рассудочной, к примеру), высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще».

Вера как этическое основание всякого разумения и познание как выражение деяния цельной, единой духовности - таковы, по И.В. Киреевскому, новые начала постижения человеком Бога, мира и себя самого.

2.1 История создания романа «Преступление и наказание»

Истоки романа восходят ко времени каторги Ф.М. Достоевского. 9 октября 1859 года он писал брату из Твери: «В декабре я начну роман... Не помнишь ли, я говорил тебе про одну исповедь-роман, который я хотел писать после всех, говоря, что еще самому надо пережить. На днях я совершенно решил писать его немедля. Все сердце мое с кровью положится в этот роман. Я задумал его в каторге, лежа на нарах, в тяжелую минуту грусти и саморазложения...» Первоначально Достоевский задумал написать "Преступление и наказание" в форме исповеди Раскольникова. Писатель намеревался перенести на страницы романа весь духовный опыт каторги. Именно здесь Достоевский впервые столкнулся с сильными личностями, под влиянием которых началось изменение его прежних убеждений.

Замысел своего нового романа Достоевский вынашивал шесть лет. За это время были написаны «Униженные и оскорбленные», «Записки из Мертвого дома» и «Записки из подполья», главной темой которых являлись истории бедных людей и их бунта против существующей действительности. 8 июня 1865 года Достоевский предложил А.А. Краевскому для «Отечественных записок» свой новый роман под названием «Пьяненькие». Но Краевский ответил писателю отказом, который объяснил тем, что у редакции нет денег. 2 июля 1865 года испытывавший тяжелую нужду Достоевский был вынужден заключить договор с издателем Ф.Т. Стелловским. За те же деньги, которые Краевский отказался выплатить за роман, Достоевский продал Стелловскому право на издание полного собрания сочинений в трех томах и обязался написать для него новый роман объемом не менее десяти листов к 1 ноября 1866 года.

Получив деньги, Достоевский раздал долги и в конце июля 1865 года выехал за границу. Но денежная драма на этом не завершилась. За пять дней в Висбадене Достоевский проиграл в рулетку все, что у него было, включая карманные часы. Последствия не заставили себя долго ждать. В скором времени хозяева отеля, в котором он остановился, приказали не подавать ему обеды, а еще через пару дней лишили и света. В крошечной комнате, без еды и без света, «в самом тягостном положении», «сжигаемый какой-то внутренней лихорадкой», писатель приступил к работе над романом "Преступление и наказание", которому суждено было стать одним из самых значительных произведений мировой литературы.

В сентябре 1865 года Достоевский решил предложить свою новую повесть журналу «Русский вестник». В письме к издателю этого журнала писатель сообщил, что идеей его нового произведения станет «психологический отчет одного преступления»: «Действие современное, в нынешнем году, молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным, «недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решил разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. «Она никуда негодна», «для чего она живет?», «полезна ли она хоть кому-нибудь?» и т. д. - эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем, чтобы сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства - притязаний, грозящих ей гибелью, - докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым и неуклонным в исполнении «гуманного долга к человечеству» - чем уже, конечно, «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может быть, сама собой померла бы...»

По словам Достоевского, в его произведении есть намек на мысль, что налагаемое юридическое наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают блюстители закона, главным образом потому, что он и сам это наказание нравственно требует. Достоевский поставил цель наглядно выразить эту мысль на примере молодого человека - представителя нового поколения. Материалы для истории, положенной в основу романа "Преступление и наказание", по свидетельству автора, можно было найти в любой газете, издаваемой в то время. Достоевский был уверен, что сюжет его произведения отчасти оправдывал современность.

Сюжет романа "Преступление и наказание" первоначально был задуман писателем как небольшая повесть объемом пять-шесть печатных листов. Последний сюжет (история семейства Мармеладовых) вошел, в конце концов, в рассказ о преступлении и наказании Раскольникова. С самого начала своего возникновения замысел об «идейном убийце» распадался на две неравные части: первая - преступление и его причины и вторая, главная, - действие преступления на душу преступника. Идея двучастного замысла отразилась и на названии произведения - "Преступление и наказание", и на особенностях его структуры: из шести частей романа одна посвящена преступлению и пять - влиянию совершенного преступления на душу Раскольникова.

Достоевский усиленно работал над планом своего нового произведения в Висбадене, позднее - на пароходе, когда возвращался из Копенгагена, где гостил у одного из своих семипалатинских друзей, в Петербург, а затем и в самом Петербурге. В городе на Неве повесть незаметно переросла в большой роман, и Достоевский, когда произведение было уже почти готово, сжег его и решил начать заново. В середине декабря 1865 года он отправил главы нового романа в «Русский вестник». Первая часть "Преступления и наказания" появилась в январском номере журнала за 1866 год, но работа над романом была в самом разгаре. Писатель напряженно и самозабвенно трудился над своим произведением на протяжении всего 1866 года. Успех первых двух частей романа окрылил и вдохновил Достоевского, и он принялся за работу с еще большим усердием. Весной 1866 года Достоевский планировал уехать в Дрезден, пробыть там три месяца и закончить роман. Но многочисленные кредиторы не позволили писателю выехать за границу, и летом 1866 года он работал в подмосковном селе Люблине, у своей сестры Веры Ивановны Ивановой. В это время Достоевский был вынужден думать и над другим романом, который был обещан Стелловскому при заключении с ним в 1865 году договора. В Люблине Достоевский составил план своего нового романа под названием «Игрок» и продолжал трудиться над «Преступлением и наказанием». В ноябре и декабре были дописаны последняя, шестая, часть романа и эпилог, и «Русский вестник» в конце 1866 года закончил публикацию "Преступления и наказания". Сохранились три записные тетради с черновиками и заметками к роману, по сути три рукописные редакции романа, которые характеризуют три этапа работы автора. Впоследствии все они были опубликованы и позволили представить творческую лабораторию писателя, его упорную работу над каждым словом.

Висбаденская «повесть», как и вторая редакция, была задумана писателем в форме исповеди преступника, но в процессе работы, когда в исповедь влился материал романа «Пьяненькие» и замысел усложнился, прежняя форма исповеди от имени убийцы, который фактически отрезал себя от мира и углубился в свою «неподвижную» идею, стала слишком тесной для нового психологического содержания. Достоевский предпочел новую форму - рассказ от имени автора - и сжег в 1865 году первоначальный вариант произведения.

В третьей, окончательной, редакции появилась важная пометка: «Рассказ от себя, а не от него. Если же исповедь, то уж слишком до последней крайности, надо все уяснять. Чтобы каждое мгновение рассказа все было ясно...» Черновые тетради "Преступления и наказания" позволяют проследить, как долго Достоевский пытался найти ответ на главный вопрос романа: почему Раскольников решился на убийство? Ответ на этот вопрос не был однозначным и для самого автора. В первоначальном замысле повести это несложная мысль: убить одно ничтожное вредное и богатое существо, чтобы осчастливить на его деньги много прекрасных, но бедных людей. Во второй редакции романа Раскольников изображен как гуманист, горящий желанием вступиться за «униженных и оскорбленных»: «Я не такой человек, чтобы дозволить мерзавцу беззащитную слабость. Я вступлюсь. Я хочу вступиться». Но идея убийства из-за любви к другим людям, убийства человека из-за любви к человечеству, постепенно «обрастает» стремлением Раскольникова к власти, но движет им еще не тщеславие. Он стремится получить власть, чтобы полностью посвятить себя служению людям, жаждет использовать власть только для совершения добрых поступков: «Я власть беру, я силу добываю - деньги ли, могущество ль - не для худого. Я счастье несу». Но в ходе работы Достоевский все глубже проникал в душу своего героя, открывая за идеей убийства ради любви к людям, власти ради добрых дел странную и непостижимую «идею Наполеона» - идею власти ради власти, разделяющую человечество на две неравные части: большинство - «тварь дрожащая» и меньшинство - «властелины», призванные управлять меньшинством, стоящие вне закона и имеющие право, подобно Наполеону, во имя нужных целей переступать через закон. В третьей, окончательной, редакции Достоевский выразил «созревшую», законченную «идею Наполеона»: «Можно ли их любить? Можно ли за них страдать? Ненависть к человечеству...».

Таким образом, в творческом процессе, в постижении замысла "Преступления и наказания" столкнулись две противоположные идеи: идея любви к людям и идея презрения к ним. Судя по черновым тетрадям, Достоевский стоял перед выбором: или оставить одну из идей, или сохранить обе. Но понимая, что исчезновение одной из этих идей обеднит замысел романа, Достоевский решил совместить обе идеи, изобразить человека, в котором, как говорит Разумихин о Раскольникове в окончательном тексте романа, «два противоположных характера поочередно сменяются». Финал романа также был создан в результате напряженных творческих усилий. В одной из черновых тетрадей содержится следующая запись: «Финал романа. Раскольников застрелиться идет». Но это был финал только для идеи Наполеона. Достоевский же стремился создать финал и для «идеи любви», когда Христос спасает раскаявшегося грешника: «Видение Христа. Прощения просит у народа».

При этом Достоевский прекрасно понимал, что такой человек, как Раскольников, соединивший в себе два противоположных начала, не примет ни суда собственной совести, ни суда автора, ни суда юридического. Лишь один суд будет авторитетным для Раскольникова - «высший суд», суд Сонечки Мармеладовой, той самой «униженной и оскорбленной» Сонечки, во имя которой он совершил убийство. Вот почему в третьей, окончательной, редакции романа, появилась следующая запись: «Идея романа. I.

Православное воззрение, в чем есть православие. Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, - есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает счастья, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание приобретается опытом «за» и «против», которое нужно перетащить на себе». В черновиках последняя строчка романа имела вид: «Неисповедимы пути, которыми находит бог человека». Но Достоевский завершил роман другими строчками, которые могут служить выражением сомнений, терзавших писателя.

ницше достоевский раскольников сверхчеловек

2.2 Теория « сверхчеловека» Раскольникова в романе

Раскольников, чуть ли не нищий, задавленный жизнью, обиженный на Бога, начинает искать жизненную правду. Сначала в виде увлечения, он задумывается о социальном положении людей, о сословиях. Затем его терзает вопрос о человеческой натуре. Роман начинается непосредственно с подготовки к преступлению. Студент словно одержим злым демоном. Он не верит в успех дела. Ведь для него это несерьезно, а так, забава. Может ли он, переполненный добра, совершить, вернее, попробовать… убить процентщицу? Нет, конечно же нет! Это же просто вздор! Но Раскольников, видимо подсознательно, хочет проверить свою теорию, где говорится о людях, которые имеют право переступать через закон во имя прогресса. Проверить на деле. Хочет действовать. Жаждет конкретного. Но всерьез не решается. Но это пока... Вот тут возникает вопрос: что за эта теория, по которой, отдельные люди могут даже и убить ради других? Считаем уместным привести отрывок из романа, объясняющая суть этого утверждения студентом: «… Раскольников усмехнулся опять. Он разом понял, в чем дело и на что его хотят натолкнуть; он помнил свою статью. Он решился принять вызов.

-- Это не совсем так у меня, -- начал он просто и скромно. -- Впрочем, признаюсь, вы почти верно ее изложили, даже, если хотите, и совершенно верно… (Ему точно приятно было согласиться, что совершенно верно.) Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите. Мне кажется даже, что такую статью и в печать бы не пропустили. Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с.

По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами, и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, -- более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться.

Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и необыкновенный, то я согласен, что оно несколько произвольно, но ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, -- смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, -- это заметьте. В этом только смысле я и говорю с моей статье об их праве на преступление.

(Вы припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось.) Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда -- господин настоящего, второй разряд -- господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и -- vive la guerre eternelle, -- до Нового Иерусалима, разумеется...».

Какой вывод можно сделать из этой теории? Научна ли она? Логична ли? Если говорить конкретно, Раскольников еще ни разу не произнес здесь слово «сверхчеловек». Но он это подразумевает. На первый взгляд, утверждения последовательны, логичны, обоснованы историей и, следовательно, теория в научном отношении имеет право быть состоятельной и серьезной. Но это только на первый, поверхностный и легкомысленный взгляд. Теория логична для абстрагирования. Она выглядит рациональной… Но теория есть теория, а не практика!!! В ней есть только и только рационализм. Но применима ли она на практике? Вернее для жизни, где кроме рационального, есть еще место и для иррационального? Родион Романович в душе понимает жестокость своих мыслей. А хотя именно своих ли? Как же так получилось, что он решился убить топором Алену Ивановну, старуху-процентщицу? Какие конкретные причины побуди его, что стало последней каплей? Постараемся конкретно разобраться. По нашему мнению, дело начинает принимать серьезные обороты когда студента отчисляют из юридического университета после третьего курса. Ему нечем было платить за квартиру своей хозяйке и Родион Романович задолжал ей. Комната была мрачной, тесноватой. Раскольникову почти нечего было есть. Конечно, за редким исключением, когда Настасья, уборщица в доме, жалея юношу, приносила суп и чай. Воздух был «спертый», т.е. было душно. А вдобавок, Раскольников был «мономан», т.е. человеком замкнутым. Когда он видел своих знакомых на улице или где-нибудь еще, старался не замечать их, делать вид, будто не узнает их. Переходил на другую сторону улицы. Проще говоря, был весьма застенчивым и обладал комплексами. Также считал себя «умнее всех». Но это, если можно так сказать, только предпосылки, это только слова, а они еще «не дело», по Раскольникову. И вот, терзаемый своей теорией, измученный «средой» и своей натурой, он тянется к людям, жаждет общения, бессознательно хочет понять их и идет в бар. Родион Романович заказывает себе кружку пива. На те деньги, что получил от старухи-процентщицы. Ему не нравится пьяные, которые кричат, поют свои песни. Но поход в бар - одно из важных моментов в романе. Там студент встречается с бывшим чиновником, титулярным советником Мармеладовым. Он (отставной чиновник) изрядно выпил. На выпивку дала его дочь Соня. В Раскольникове он видит «человека образованного, прошедшего ученую часть». Мармеладов точно угадывает (по своему жизненному опыту) в юноше отставного студента. Рассказывает ему о своей жизни, о жене, о дочери. Как супруга согласилась выйти за него от безысходности. Несмотря на свое « благородное происхождение». У нее есть трое детей от первого брака. Но первый муж умер. Мармеладов пожалел ее и предложил выйти за него замуж. А ей « некуда больше было идти». Для Раскольникова эта встреча затем покажется чуть ли не пророческой (видно, после убийства или на каторге). Далее не можем не упомянуть о письме матери Родиона Романовича - Пульхерии Александровны. Она рассказывает о том, что Дуня, сестра Родиона, целый месяц была вынуждена не выходить из дома.

Причиной этому был слух, распущенный Марфой Петровной Свидригайловой. Она обвиняла Дунечку в том, что она, будто бы пыталась соблазнить ее мужа, Свидригайлова. Но помещик признается жене, что это он пытался соблазнить гувернантку Дуню. В доказательство предъявил письмо Авдотьи, где она укоряла помещика. Честь сестры Раскольникова была спасена. Но далее Марфа Петровна сватает свою бывшую гувернантку за своего брата, Петр Петровича Лужина. Лужин - адвокат, деловой человек. По его мнению, лучше взять бедную жену, спасая от нищеты.

И это хорошо, что Авдотья без приданого, потому что она будет всю жизнь служить мужу, чтить его. Далее Пульхерия Александровна извещает сына о том, что она сможет отправить тридцать рублей... Раскольников в бешенстве. Хотя ее сестра и согласилась выйти за Лужина, Родион подозревает что-то неладное. Он решает, что сестра жертвует собой ради него, своего брата. Бывший студент решился было отговорить сестру и маму от этого неравного брака: ведь Лужину же пятьдесят лет! Раскольников мысленно упрекает маму: за первенца готова пожертвовать дочерью. Также сравнивает Дуню с дочерью Мармеладова, которая пошла по «желтому билету» и ради близких торгует собой. Одним словом, письмо матери стало последней каплей для чаши терпения Родиона Романовича. Ему надо было что-то предпринять. Стало необходимым «действовать». Нужно было покончить с «болтовней», спасти честь сестры, избавить маму от нищеты и ,в конце концов, поправить свое материальное положение и просто проверить теорию на практике! Может и свою, а может и другого человека, вернее студента…Перед совершением убийства, Раскольников видит бредовый сон о лошади, которую забили кнутами, палками и ломом прямо у них на глазах с отцом. Он до последнего не верит в возможность совершения своей «пробы».