Солженицын - вермонтский затворник

С 1974 года Солженицын жил в ФРГ, потом в Швейцарии - в Цюрихе. Недолго прожив в Цюрихе, получив в Стокгольме Нобелевскую премию (декабрь 1975), он с семьёй (женой и тремя сыновьями) переезжает в США и поселяется в штате Вермонт, недалеко от города Кавендиш. Там он живёт практически отшельником и полностью посвящает себя литературному труду. В этом ему помогает вся его семья, организуя нечто вроде маленького издательства. Вот как описывает Солженицын начало вермонтской жизни в книге "Угодило зёрнышко промеж двух жерновов":

"Так уезжала наша семья из Швейцарии: оторваться от изводящих репортёров, ступающих след в след, но и - обмануть КГБ, не дать ему заметить нашего отъезда прежде времени и закидывать сеть в новое место, вдослед. А половинка нашего дома в Цюрихе была тесно обставлена пятью другими домами, всё напрогляд. И предстояло - вывезти все вещи, книги, коробки, отправляемые за океан. И ускользнуть самим с дюжиной чемоданов среди бела дня - так, чтобы это не было никем замечено как отъезд. Верная соседская пара - Гиги и Беата Штехелин, знали о нашем плане, они же взялись на долгое время и принимать почту за нас, чтоб оставалось незаметно. Да знал об отъезде штадтпрезидент Видмер, но частным образом, а не как глава города". "Мне предстояла процедура официального въезда в Штаты - не как туриста, а на жительство. Для этого полагалось вернуться в Цюрих и оттуда снова лететь.

Но любезностью американского консула в Цюрихе все необходимые документы в запечатанном пакете были высланы консулу в Монреале, и теперь я должен был совершить лишь небольшую поездку в автомобиле: получить их сам в Монреале, пересечь границу в назначенном месте - и там зарегистрировать право на "зелёную карточку" - удостоверение допущенного к жительству в Соединённых Штатах, а после пяти лет можно менять его на гражданство. (Ещё доживём ли? А доживём - так ещё будем ли брать?). А между тем в Швейцарии социалистический "Тагес Анцайгер" вышел с заголовком чуть ли не на полстраницы: "Семья Солженицыных бежала из Цюриха". И другие, рисовали карты: "Глубоко в Вермонте, за семью горами". Швейцария обиделась вся, целиком. Благополучные швейцарцы ощущали так: они приютили, защитили гибнущего изгнанника, они были добрыми хозяевами, а он гостеприимства не оценил, уехал неблагодарно, тайно. Рядовые швейцарцы были ко мне всегда хороши. А о том, что швейцарская полиция запретила мне на политику рот раскрывать, - не было известно; и что я уезжал не только от городской суеты, но и от шныряющих чекистов, тоже не объяснишь… ".

"В Пять Ручьёв я окончательно приехал в грозовой вечер, в канун 200-летия Соединённых Штатов, - страна начинала своё третье столетие, а я? - неизвестный период вермонтской жизни. А жить у себя я должен был пока скрытно, в отдельном малом домике, одаль от стройки - и подальше от стука-шума. Купленный деревянный дом - летний, и для маленькой семьи - мы вынуждены были расширять, а ещё отдельно строить кирпичный, с просторным подвалом, со многими комнатами, чтобы взяться хранить большие архивы - надёжно и протяжённо. И в том доме и для неохватной моей работы расставить несколько длинных столов (где расположатся, для лучшего разбора, сортировки, композиции, - по темам, по событиям, по лицам, потом по главам - все мои выписки, накопленные за годы, к ним сотни и тысячи мелких записей). И всё растущую библиотеку. Будущий просторный дом вознаградит меня за годы работы. Всегдашняя моя расплата за то, что занят одной только главной линией жизни - и ничем больше. Прудовый домик внизу под холмом - лёгкий, дощатый, и широким окном - на пруд. До пруда - дюжина шагов, и раннее утро начинается нырком в воду. Пруд накоплен из ручья, каменною плотинкой. Он густо обставлен - высоченными тополями, берёзами, клёнами, а весь склон в соснах и елях. Пруд - замкнутый овал, и внешнего мира вообще не видно, как нет его. Весь доступный пейзаж - только сменчивая окраска неба, облаков, да порой неохотная раскачка богатырских деревьев. А четыре скученных берёзы составляли как бы беседку, и между ними врыл я в землю стол на берёзовых ногах, там и сидел целыми днями. Дыши! Пиши! Да не был бы я самозатворником - если б задача меня не звала, не тянула. Для меня это и была самая естественная жизнь: устранить все помехи, или пренебречь ими, и работать".

А помехи были, и немалые. Александр Исаевич пишет об этом: "Два соседних дома, старый жилой и новый рабочий, мы соединили двадцатиметровым подземным переходом из подвала в подвал - для удобства сообщения в непогоду, в ночи, и в долгую снежную зиму, чтоб меньше чистить двор и чтобы пользоваться трубами от одного колодца и отоплением от одного котла. Так где там: по американским законам магистрат обязан показать все чертежи чуть ли не любому прохожему, кто поинтересуется - "открытое общество"… И сколько же об этом переходе потом писали, захлёбывались газеты - как о тоннеле, чуть ли не бункере. А какая у нас в Вермонте защита? Только безлюдная местность, где каждый посторонний всё-таки заметен. Заборчик сквозной сетчатый - только от назойливых прохожих, ну может быть от корреспондентов да от рычащих как бензопилы снегоходов, тут на них всю зиму гоняют. Купили постепенно, как чуть ли не в каждом доме здесь, карабин, охотничье ружьё, пару пистолетов. Не охранит Господь града - не сбережёт ни стража, ни ограда. Кто не состоял с КГБ в постоянной схватке, тому могут быть странны наши предосторожности на свободном Западе, даже как психопатство. Но тот, кто серьёзно имел дело с КГБ, тот знает, что шутить не приходится. Каждая русская семья на Западе помнит похищения или убийства невозвращенцев. Всякое соотношение сил и опасностей мы привыкли оценивать в привычных полюсах - КГБ и мы. КГБ на Западе - свободно действующая сила (и не зависит, как ЦРУ, от контроля и пригляда западной прессы).

И ещё же, на грех, по верху нашего лёгкого сетчатого забора - и только вдоль проезжей дороги - провели единственную нитку колючей проволоки, чтоб зацепился зевака, кто будет перелезать. И корреспонденты вздули эту единственную нитку в "забор из колючей проволоки", которою я сам себя - и, разумеется, вкруговую - огородил как в новой тюрьме, "устроил себе новый ГУЛаг". От жителей подхватили корреспонденты ещё и о пруде - и понесли сказку о "плавательном бассейне", что сразу повернуло наш воображаемый быт с тюрьмы на "буржуазный образ жизни", которому теперь хочет отдаться семья Солженицыных. Ах, шкуры, не о нас, а о самих себе свидетельствуете, чем дышите. Мы выброшены с родины, у нас сердца сжаты, у жены слёзы не уходят из глаз, одной работой спасаемся, - так "буржуазный образ жизни". Казалось бы, демократия. Прокламируют, что уважают всяческие права, своеобразие вкусов, даже причуды. Действовала на всех внезапность переезда: о людях с известностью не принято так, чтобы никаких сведений, никакой рекламы вперёд, а сразу прыжок. И нахлынули в крошечный Кавендиш больше сотни корреспондентских автомобилей - из Бостона, Нью-Йорка, расспрашивали всех жителей городка, кто что знает, стояли у ворот, шмыгали вдоль забора, и даже искали вертолёт - пролететь над участком и сфотографировать.

А ещё, выстаивая перед самозакрывными (от центральной кнопки) воротами, довольно обычным устройством в Штатах, сочинила разгорячённая корреспондентская фантазия, что у нас - электронная сигнализация и защита вкруговую по всему забору, и подано на проволоку высокое напряжение, и значит тем более "он хочет создать себе ГУЛаг"! Понесло, прилипло, не отмыть, так по всему миру и пропечатали: "круговая электронная защита". Обидно - но и выгодно: чего мы не силах бы соорудить - они соорудили за нас, единственный раз корреспондентские языки помогли не КГБ, а нам. Мы не опровергали, и так осталось на годы, что к нам не пробраться. (А у нас в глуби леса весенние потоки каждый год во многих местах валили забор, мы и не чинили, прямо перешагивай) Осложнение угрозилось со стороны местных жителей. Обведение участка забором, хоть и прозрачным, было здесь необычным и вызывающим. К тому же он перегородил один из путей для снегоходов. Губернатор штата Снеллинг, к которому я съездил познакомиться, дал мне хороший совет: выступить и объясниться на ежегодном общем собрании местных граждан. Я поехал, посидел, выступил. И в округе сразу обстановка разрядилась, создалось устойчивое дружелюбие".

Речь Александра Исаевича на городском собрании жителей Кавендиша:

"Граждане Кавендиша! Дорогие соседи! Я пришёл сюда для того, чтобы поздороваться с вами и поприветствовать вас. Мне скоро 60 лет, но за всю жизнь у меня никогда не было не только своего дома, но даже и определённого постоянного места, где бы я жил. Не зная советских условий, вы даже представить себе не можете… Я не имел возможности жить там, где было нужно для моей работы, а иногда мне не давали жить и с моей семьёй. В конце концов советские власти уже не терпели меня совсем и выслали из страны. Но определил Бог каждому человеку жить в той стране и среди того народа, где он родился. Как взрослое дерево при пересадке болеет, а иногда и умирает на новом месте, так и человек не всегда может перенести изгнание и форменно болеет от него. Я хочу надеяться, что никому из вас не придётся испытать этого горького жребия - жить в чужой стране поневоле. На чужбине всё кажется не таким, не своим: человек испытывает постоянную тоску в тех обстоятельствах, когда другие живут нормально; и тебя все рассматривают как чужака.

Но вот получилось, что первый свой дом и своё первое постоянное место жительства мне удалось избрать лишь тут у вас, в Кавендише, в Вермонте. Я очень не люблю больших городов с их суетой и их образом жизни. Мне нравится уклад жизни здесь, ваш простой уклад, похожий на жизнь наших русских крестьян, только они живут гораздо беднее, чем вы. Мне нравится ваша местность и очень нравится ваш климат с долгой снежной зимой, такой же, как в России. Мне нравится Вермонт, но я хотел бы, чтобы моё пребывание здесь не оказалось неприятным для вас. Я прочёл в газетах, что некоторые из вас недовольны или даже оскорблены, что я обвёл свой участок забором. Я хотел бы объяснить это сейчас. Жизнь моя состоит из работы, и работа эта требует, чтобы её не прерывали, иначе сильно портится результат. Я приехал к вам из Швейцарии, где жил сперва после высылки из Советского Союза. Там я жил в таком месте, которое было легко доступно для любого приезда. И вот ко мне непрерывно ехали сотни людей, совершенно мне неизвестные, разных национальностей, из разных стран. Никогда не спрашивая моего согласия или приглашения, но сами решив, что им желательно со мной повидаться и поговорить. Не говоря уж о том, что меня часто навещают корреспонденты, также неприглашённые. Они полагают, что моя жизнь есть достояние общее, а они имеют право и обязанность сообщать в печати всякую мелочь моей жизни или добиваться от меня новых фотоснимков. Но сверх того ещё меня посещают иногда посланные враждебными советскими властями люди с враждебными намерениями. Такие были уже у меня и здесь, в Кавендише, они уже присылали письма по почте или даже подкидывали записки под ворота с угрозами убить меня и мою семью. Я, конечно, понимаю, что мой забор не от советских агентов (от них таким забором не защитишься), но от корреспондентов и от людей досужих, бездельных - от них этот забор даёт мне необходимую защиту и покой для работы. Некоторые из визитёров косвенным образом уже мешали и моим соседям, и вы можете судить о том, каково встречаться со всеми желающими. Я хотел бы принести извинения тем из моих соседей, кому эти непрошенные посетители уже досаждали и мешали. Ещё более хотел бы я просить извинения у сноумобилистов и охотников, которым мой забор оказался преградой на их привычных путях. Я надеюсь, что теперь вы поймёте меня: это необходимое условие моей работы и жизни. Я не мог сделать иначе.

Пользуясь сегодняшней нашей встречей, я хотел бы сказать и ещё два слова: просить вас никогда не поддаваться неправильному истолкованию слов "русский" и "советский". Вам сообщают, что в Прагу вошли русские танки и что русские ракеты с угрозой наставлены на Соединённые Штаты. На самом деле, это советские танки вошли в Прагу и советские ракеты угрожают США. Слова "русский" и "советский" сопоставлены так, как сопоставлены человек и его болезнь Мы человека, больного раком, не называем "рак", и человека, больного чумой, не называем "чума", - мы понимаем, что болезнь - не вина, что это тяжёлое испытание для них. Коммунистическая система есть болезнь, зараза, которая уже много лет распространяется по земле… Мой народ, русский, страдает этим уже 60 лет и мечтает излечиться. И наступит когда-нибудь день - излечится он от этой болезни. И в тот день поблагодарю я вас за ваше дружеское соседство, за ваше дружелюбие - и поеду к себе на родину!" (28 февраля 1977 г).

5. Три эмиграции