Концепция читателя в критике В.Г. Белинского

Важнейшими жанрообразующими признаками являются предмет изображения, способ изображения и его цель. Предмет изображения в литературно-критических статьях В.Г. Белинского - русская литература, свои взгляды на этот предмет критик излагает с помощью методов аналитического доказательства, а также экспрессивного выражения. Как мы видим из предыдущей главы, целью своей критической деятельности В.Г. Белинский считает поиски истины, а также воспитание эстетического чувства прекрасного у читателей и установление в обществе правильных понятий об изящном.

Итак, наше исследование охватывает такие статьи В.Г. Белинского, как: «Литературные мечтания» (1834 г.), «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835 г.), «О стихотворениях г. Баратынского» (1835 г.), «Стихотворения Владимира Бенедиктова» (1835 г.), «Стихотворения Кольцова» (1835 г.), «Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последние полугодие (1835) русской литературы» (1836 г.), «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (1836 г.). Из них шесть были напечатаны в «Телескопе», и только самая первая («Литературные мечтания») вышла на страницах газеты «Молва». Для правильной характеристики композиции этих статей важно отметить, что статьи «О стихотворениях г. Баратынского», «Стихотворения Владимира Бенедиктова», «Стихотворения Кольцова» умещались каждая в одном номере, а остальные четыре, более объемные, выходили на страницах нескольких номеров: статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя» и «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» растянулись на два номера, «Ничто о ничем» - на четыре, а «Литературные мечтания» - на десять. Теперь коротко рассмотрим каждую из исследуемых статей.

«Литературные мечтания (Элегия в прозе)» является первой серьезной статьей Белинского, с которой и началась его слава литературного критика. В ней получили выражение взгляды начинающего критика на литературу, философию, эстетику, и в ней уже хорошо просматривается его яркий публицистический стиль. Тот факт, что эта статья создавалась и публиковалась по частям, оказал большое влияние на ее стиль и композицию. «Литературные мечтания» представляют собой литературно-критический обзор русской литературы со времен Петра I до современных Белинскому 30-х гг. XIX в. - «от Ломоносова до Кукольника». Он подчинен одной идее - доказать, что в России «сейчас нет литературы». Однако непосредственно сам обзор начинается только с пятой главы. В первых четырех Белинский излагает свои философские и эстетические позиции, озвучивает основную мысль статьи, полемизирует по ее поводу с «воображаемым читателем» и комментирует будущий обзор. По сути, именно в этих первых четырех главах ярче всего проявляется направленность статьи на воздействие на читателя. Помимо глав, в статье с пятой главы можно выделить периоды, на которые Белинский делит русскую литературу: Ломоносовский, Карамзинский, Пушкинский, Народный и Смирдинский (иронически охарактеризованная Белинским по имени издателя «Библиотеки для чтения» современная ему литература). Описание каждого периода снабжено вступлением и заключением, с традиционными для них эксплицитными обращениями к читателю.

Границы глав и периодов обычно не совпадают. Там, где новая глава описывает период, не закончившийся в прошлой главе, Белинский, зачастую, не адресует читателю никакого вступления, а просто продолжает обзор, начиная его, например, словом «итак». Там, где границы совпадают, обращение к читателю обусловливается сразу двумя факторами - окончанием главы с одной стороны и окончанием периода - с другой. В седьмой главе, после того, как Ломоносовский период со всеми необходимыми выводами был закончен в шестой, Белинский опять к нему возвращается и этот возвращение наполнено экспрессивными обращениями к читателю. Возможно, это связано с тем, что после выхода номера, в котором была напечатана шестая глава, некоторые ее читатели возмущались, почему в ней разобраны не все знаменитые деятели того времени. Этот принцип зависимости эксплицитных обращений к читателю от глав характерен и для остальных трех статей, для которых потребовалось больше одного номера. Такие обращения обозначают собой коммуникативные границы произведения, так называемую рамку текста. С их помощью автор подготавливает читателя к началу разговора и к его завершению.

В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» в первой главе после короткого вступления критик пишет о связи эпох и литературных направлений, а также о родах литературы и подводит читателя к тому, что герой его времени - повесть, затем коротко обозревает русских писателей, работающих с этим жанром, и в заключение делает обобщение. Эта часть текста тяготеет к философскому размышлению, здесь апелляции к читателю не часты. Вторая глава начинается с краткого введения к читателю, она характеризуется обилием обращений и большей степенью публицистичности. В ней Белинский настаивает на том, что истинное творчество - бессознательное, и утверждает свободу творчества от лица творящего при зависимости от него, а также размышляет о народности. Как иллюстрацию ко всем этим мыслям он разбирает повести Гоголя, и в этом разборе активно апеллирует к чувствам и эмоциям читателя, что будет показано ниже. Завершает статью критик обращением к читателю.

Статья «Ничто о ничем» начинается с диалога с издателем «Телескопа» Н.И. Надеждиным, образ которого в большинстве случаев является фиктивным читателем этой статьи. В первой главе критик доказывает Надеждину, что в русской литературе обозревать сейчас нечего, но говорит о том, что, как человек зависимый, он принужден писать обозрение. Во второй главе начинается обозрение русских журналов, которое с некоторыми отступлениями продолжается в следующих трех главах. Каждая из этих глав обладает своеобразным вступлением и заключением, обращенными к читателю.

Статья «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» построена как полемика с С.П. Шевыревым, ведущим критиком этого журнала. Она начинается с размышления о том, что такое критика. Белинский различает критику немецкую и критику французскую, говорит о назначении критики в России. Вторая глава здесь никаким отдельным вступлением не выделена, а просто продолжает рассуждение, не законченное в первой. Завершается статья размышлением о странном и опасном положении критика.

Три статьи о стихах («О стихотворениях г. Баратынского», «Стихотворения Владимира Бенедиктова», «Стихотворения Кольцова») похожи по композиции, поэтому можно сказать о них обобщенно. В начале каждой из них идет пространное рассуждение, отражающее взгляды критика на тот или иной вопрос: в статье «О стихотворениях г. Баратынского» Белинский размышляет об отличие поэзии первобытных и поэзии новых народов, в «Стихотворениях Владимира Бенедиктова» - о критике и необходимости истинного чувства в поэзии, в «Стихотворениях Кольцова» - о природе гениальности. Затем идет разбор стихов поэта с выборкой и обыгрыванием примеров, причем все три поэта сравниваются с А.С. Пушкиным. Три статьи о стихах характеризуются обилием риторических вопросов и восклицаний.

Как отмечала В. Березина, композиция статей Белинского достаточно свободная - он не сковывает повествование строгими рамками, а свободно переключается из одного плана в другой (например, из исторического - в современный), возвращается к забытому ранее, что позволяет имитировать живой разговор, беседу и делает повествование более динамичным и легким для восприятия [Березина, 1991. С. 41].

Заглавия и эпиграфы

Ориентированность статьи на читателя может просматриваться уже в заглавии. Из заглавий интересующих нас статей Белинского интересными с точки зрения информации, передаваемой читателю, оказываются только названия статей «Литературные мечтания» (с подзаголовком - «Элегия в прозе», который намекает читателю на то, что содержание статьи будет носить печальный характер) и «Ничто о ни чем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы» (где одновременно отражены жанровое своеобразие публикации, ее первейший адресат и отношение Белинского к разбираемым произведениям и передаваемой информации). В остальных заглавиях озвучивается только название автора или издания, о котором пойдет речь.

Имплицитное изображение читателя осуществляется также с помощью эпиграфов. Из семи статей исследуемого периода эпиграфами обладают две - «Литературные мечтания» и «Стихотворения Владимира Бенедиктова». В «Литературных мечтаниях» каждая из десяти глав снабжена одним или двумя эпиграфами. Вспомним композицию этой статьи (деление ее с одной стороны - на главы, а с другой - на периоды) и, в частности, то, что из-за такого двойного деления не каждая глава обладает необходимым для публицистического текста вступлением. А эпиграфы идут к каждой главе и часто берут на себя функцию этого отсутствующего во главе вступления. Одни из них сообщают читателю о том, какую эмоциональную реакцию вызовет у него содержание главы. К этому типу относится строчки из «Горя от ума» Грибоедова, идущие в качестве первого из двух эпиграфов к первой главе: «Я правду о тебе порасскажу такую, Что хуже всякой лжи. Вот, брат, рекомендую: Как этаких людей учтивее зовут?» [C. 47]. В первой главе «Литературных мечтаний» выдвигается тезис «У нас нет литературы». А в эпиграфе автор предупреждает читателя, что информация, которую он почерпнет из этой главы, будет для него не самой приятной. Одновременно такой эпиграф призван заинтриговать адресата, чтобы тот, заинтересовавшись, начал читать статью. Примерно об этом же говорит эпиграф ко второй главе: «Pas de grвce! (Пощады нет!) Гюго. Марион де Лорм» [C. 49]. Здесь, у читателя, уже расстроенного содержанием первой главы, отнимается надежда, что в дальнейшем автор как-то оправдает русскую литературу. Похожее значение и у эпиграфа к седьмой главе, в качестве которого выступает известное выражение Сократа: «Amicus Plato, sed magis amica veritas» (Платон мне друг, но еще больший мне друг - истина (лат) [C. 78].

Другие эпиграфы намекают на содержание главы. Во втором эпиграфе к первой главе дан диалог из книги О. Сенковского «Фантастические путешествия барона Брамбеуса»: «Есть ли у Вас хорошие книги? - Нет, но у нас есть великие писатели. - Так, по крайней мере, у вас есть словесность? - Напротив, у нас есть только книжная торговля» [C. 47]. Вместе с эмоциональной характеристикой, данной в первом эпиграфе, читателю, таким образом, дается примерное понятие того, о чем буде идти речь. А в эпиграфе к шестой главе, где без вступления начинается обозрение литературы эпохи Екатерины Второй, стоят строки из стихотворения Жуковского «Русская слава»: «Была пора: Екатеринин век, в нем ожила всей древней Руси слава» …» [C. 71].

Эпиграфы третьего типа комментируют для читателя ход повествования. В литературных мечтаниях» такой эпиграф стоит в пятой главе (с которой, собственно, и начинается обзор): «Вперед, вперед, моя исторья!» (Из «Евгения Онегина») [C. 66], а также в последних двух главах: «Берег! Берег!.» Истертое выражение» (к девятой); «Еще одно последнее сказанье - И летопись окончена моя!» Пушкин (к последней десятой главе из «Бориса Годунова» А.С. Пушкина). К статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова» Белинский дает в качестве эпиграфа цитату из стихотворения Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом»: «Обманчивей и снов надежды./ Что слава? Шепот ли чтеца?/ Гоненье ль низкого невежды? Иль восхищение глупца?». Этот эпиграф намекает на содержание статьи, в которой Белинский в пух и прах разносит творчество модного и прославленного поэта, которым тогда все восхищались и которого записывали уже в живые классики [C. 659].

Таким образом, посредством эпиграфов осуществляется имплицитное обращение автора к воображаемому читателю, с их помощью он передает эмоции, намекает на содержание главы, а также комментирует ход повествования. Б.Ф. Егоров в книге «Литературно-критическая деятельность Белинского» отмечает, что эпиграфы как бы сопричастны общей тенденции молодого Белинского к романтической «беллетризации» критической статьи, «Недаром подавляющее большинство эпиграфов - литературные и даже стихотворные тексты», - пишет он [Егоров, 1982. С. 46].

Примечания и комментарии о ходе повествования

Все статьи за исключением «О стихотворениях г. Баратынского» и «Стихотворений Кольцова» Белинский снабдил примечаниями, которые тоже представляют собой имплицитное обращение к читателю. К статьям «Литературные мечтания», «О русской повести и повестях г. Гоголя», «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» стоит по восемь примечаний, к «Стихотворениям Владимира Бенедиктова - три, к «Ничто о ничем…» - четыре. Если рассмотреть эти примечания, то можно заключить, что в статьях Белинского они выполняют следующие функции:

Функцию указания произведения, из которого дана цитата или о котором идет речь: «Пиитические правила» Аполлоса» [C. 96]; «Пиюша», повесть г. Ушакова, в «Библиотеке для чтения» [С. 168]; «Из «Борского», поэмы г. Подолинского» [C. 206].

Иногда название источника бывает умышленно изменено. Например, в «Литературных мечтаниях», упоминая мнения общества о Кукольнике, высказанные в журнале «Библиотека для чтения» и в газете «Литературные прибавления к русскому инвалиду», в примечании Белинский парадирует название последней, называя ее «Инвалидными прибавлениями к литературе» [C. 48], тем самым показывая читателю свое скептическое отношение к этой газете.

К этому же типу примечаний примыкает краткая справка об авторе, который может быть читателю неизвестен. Например, в «Литературных мечтаниях» Белинский упоминает имя лубочного писателя XVIII века Матвея Комарова, а в примечании напоминает читателю, автором каких произведений тот является: «Автора «Полициона», «Английского милорда» и других подобных знаменитых произведений» [С. 106]. Здесь снова просматривается авторская ирония: в предложении, к которому идет примечание, написано, что «имя г. Булгарина так же бессмертно в области русского романа, как имя Московского жителя Матвея Комарова», а необходимость примечания, поясняющего, кто такой Матвей Комаров, как раз показывает читателю, что ни о каком бессмертии обоих этих писателей, с точки зрения Белинского, не может быть и речи. Иногда примечания этого типа призваны разрешить некоторые недоразумения: в статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова», назвав Шекспира пьяным дикарем, Белинский поясняет, что это выражение принадлежит Вольтеру, чтобы избежать нападок на себя за непочтительное отношение к классику, которые уже случались: «В «Северной пчеле» обвиняют меня, между многими литературными преступлениями, в том, что я называю Шекспира пьяным дикарем. Стыжусь оправдываться в этом перед публикою, и только движимый состраданием к жалкому неведению «С. пчелы», объявляю ей за новость (для нее), что это выражение принадлежит Вольтеру, обкрадывавшему Шекспира, а мною оно употребляется в шутку…» [С. 194].

Другие примечания выполняют функцию пояснения. В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» критик объясняет, почему он приводит неточные цитаты и делает пропуски: «Так как подробные выписки были бы длиннее самой статьи, которая и без того длинна, то я позволил себе делать пропуски и, для связи, некоторые перемены в словах» [C. 171]. Говоря в этой же статье о Жуковском и его влиянии на ход русской литературы, он в примечании поясняет, что речь идет только об оригинальных произведениях поэта, а не о многочисленных переводах. Примечания-пояснения тоже бывают пронизаны иронией. Например, в «Литературных мечтаниях», Белинский, доказывая, что у нас сейчас нет литературы, с иронией пишет, что Херасков «по добру по здорову пробрался во храм бессмертия». В примечании оказывается, что под «храмом бессмертия» он имеет ввиду «Всеобщую историю» г-на Кайданова [С. 49], где Херасков, наряду с Ломоносовым и Державиным, упоминается в числе лучших русских писателей XVIII в.

Примечания третьего типа выступают своеобразными дополнениями к тексту статьи. Примечания этого типа - одни из самых распространенных у Белинского. В них помещается информация, которую автор считает нужным осветить, но которая по тем или иным причинам не вошла в основной текст. В начале восьмой главы «Литературных мечтаний», подводя итог Карамазинскому периоду русской словесности, обозрение которого он закончил в предыдущей главе, Белинский пишет, что литература наша «не дожила еще пяти лет до своего второго столетия», а в примечании раскрывает это высказывание более подробно, относя начало русской литературы к 1739 году, когда в России стала известна первая ода Ломоносова «На взятие Хотина», и оспаривая мнения с Н. Греча и В. Плаксина, которые признавали существование древнего периода русской литературы [С. 90]. А в примечании, прикрепленном к заключению статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя» Белинский, в целом очень высоко оценивающий творчество Н.В. Гоголя, отрицательно отзывается о его «ученых» статьях, помещенных в Арабесках: «Я очень рад, что заглавие и содержание моей статьи избавляет меня от неприятной обязанности разбирать ученые статьи г. Гоголя, помещенные в «Арабесках». Я не понимаю, как можно так необдуманно компрометировать свое литературное имя. Неужели перевести, или, лучше сказать, перефразировать и перепародировать некоторые места из истории Миллера, перемешать их с своими фразами, значит написать ученую статью?. Неужели детские мечтания об архитектуре ученость?.» [С. 184].

Примечания-дополнения бывают у Белинского достаточно объемными и иногда представляют собой своеобразные «тексты в тексте». Например, в десятой главе «Литературных мечтаний» он дает краткую характеристику журналу «Вестник Европы», а в примечании подробно пишет о его издателе М.Т. Кочановском и о вкладе этого человека в историческую науку, а также о влиянии его идей на своих современников [С. 113]. В конце примечания, правда, критик замечает: «ученая литература не мое дело: я сказал это так, мимоходом, a propos (кстати - франц.)», - и это частично объясняет то, почему отрывок про Канченовского не вошел в основной текст. Интересный пример развернутого примечания-дополнения можно увидеть в статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя». Это примечание прикреплено к разбору статьи некого критика об опере «Аскольдова могила». Особенность его в том, что в нем Белинский обращается прямо к Надеждину: «Здесь я обращаюсь к вам, почтенный издатель «Телескопа», и вам подаю апелляцию на вас самих…» [C. 297]. Критик пишет, что Надеждин несправедливо обвиняет «Московский наблюдатель» в ожесточении против Загоскина, и спорит с ним о кулаке (Надеждин видит в кулаке орудие силы, тождественное со шпагою, штыком и пулею, а Белинский - орудие дикого невежды, руководствующегося одним животным остервенением). Надеждин, в свою очередь, решил оставить последнее слово за собой и сопроводил апелляцию Белинского своим примечанием, в котором ответил на претензии Белинского [C. 673-674]. Таким образом, на страницах литературно-критической статьи можно увидеть спор автора и издателя, который разрывает рамки жанра и переводит публицистическое произведение в план личных споров.

Помимо описанных выше, в статьях Белинского встречаются примечания, в которых он выносит пример разбираемого текста (например, текст из «Разбойников» Шиллера в переводе Кечера [С. 148], извиняется перед авторам и читателями за допущенную в предыдущих публикациях ошибку [C. 189], вносит необходимые оговорки: например, в статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова» он хвалит стихи Пушкина, а в примечании уточняет, что речь идет только о первых трех частях: «Боюсь только четвертой части, которой еще не видал и за которую поэтому не отвечаю» [C. 199, 660].

Помимо заглавия, эпиграфов и примечаний, имплицитно на читателя также направлены комментарии о ходе повествования (как чисто формальные для журнальной статьи, данные в скобках на границах глав и к тексту непосредственно не относящиеся, как то: «продолжение следует», «продолжение обещано», «следующий листок покажет», так и растворенные в самом повествовании: «Теперь я буду следить за «Библиотекою» шаг за шагом; я обнаружу всю ее политику, изъясню подробнее причины ее могущества. Я не буду пускаться о «Библиотеке», в излишние рассуждения, буду представлять одни факты, а там пусть понимают их, как угодно. До сих пор я сделал только предисловие, определил точку зрения, с которой гляжу на «Библиотеку», теперь покажу, что я вижу в ней» [C. 230], «Следуя хронологическому порядку, я должен теперь говорить о повестях г. Погодина» [C. 154], «Начинаю мое обозрение с журналов, потому что как ни мало теперь у нас журналов, но все больше, чем книг» [C. 224]. Лингвист Анна Вежбицкая назвала такое явление метатекстом в тексте. Метатекстовые элементы являются средством связности текста, они служат для переключения внимания адресата на наиболее важные с точки зрения автора фрагменты текста, а также помогают ему ориентироваться в пространстве текста. Ни один текст без них обойтись не может, но по отношению к нему они «являются инородным телом» [Вежбицкая, 1978. C. 404].

3.2 Эксплицитные средства изображения читателя

Местоимения и глаголы в форме второго лица и первого лица множественного числа, контактоустанавливающие слова и обращения

К эксплицитным изображениям читателя относятся, прежде всего, глаголы и местоимения в форме второго лица единственного и множественного, первого лица множественного числа, контактоустанавливающие слова и обращения. Про глаголы и местоимения второго лица речь пойдет ниже, там, где будет разбираться диалогичность. Функции местоимения «мы» и глаголов первого лица множественного числа различны: в одних случаях Белинский употребляет их в значении «мы, редакция журнала «Телескоп», как, например, в конце статей «Стихотворения Владимира Бенедиктова» и «Стихотворения Кольцова»: «Мы думаем, что это стихотворение может служить лучшим доказательством нашего мнения вообще о стихотворениях г. Бенедиктова» [C. 208]; «Мы от души убеждены, что до тех пор, пока г. Кольцов будет сохранять подобные чувства и будет основывать на них неизменное правило жизни, его талант не угаснет!» [C. 215]. В других имеет ввиду себя и читателей, общий культурный опыт, как в размышлении о соответствии формы художественного произведения эпохе в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя»: Мы люди деловые, мы беспрестанно суетимся, хлопочем, мы дорожим временем, нам некогда читать больших и длинных книг - словом, нам нужна повесть. Жизнь наша, современная, слишком разнообразна, многосложна, дробна: мы хотим, чтобы она отражалась в поэзии, как в граненом, угловатом хрустале, миллионы раз повторенная во всех возможных образах, и требуем повести» [C. 150].

Обращения используются, в основном, для того, чтобы назвать адресата речи, привлечь тем самым его внимание к сообщаемому. На страницах своих статей критик постоянно обращается к читателям: «любезный читатель», «государи», «милостивые государи», в третьей главе «Литературных мечтаний», излагая свой взгляд на предназначение человека вообще и поэта в частности и проблему выбора им того или иного пути, он употребляет обращение «человек»: «Гордись, гордись, человек, своим высоким назначением; но не забывай, что божественная идея, тебя родившая…» [C. 57] - это обращение подчеркивает, что от шутливых споров с читателем автор перешел к действительно серьезным вещам, Белинский здесь уже не полемист, а проповедник, читатель - не просто современник, но Человек с большой буквы. В этом отрывке хорошо просматривается ориентировка на читателя - творца, поэта, писателя. Эта ориентировка, однако, не отменяет ориентировку на читателя-публику. Здесь Белинский показывает истинное и ложное поведение поэта, как самому поэту (с упором на то, что поэт должен выбрать правильный путь), так и критикам и публике, чтобы они умели отличать зерна от плевел.

Здесь важно отметить, что специфика литературно-критической статьи в том, что она обращена сразу к нескольким группам читателей - к просто современникам, никак не связанным с литературой, к писателям, о которых в ней идет речь, к остальным писателям. Бывают и совсем оригинальные обращения, например, статья «Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы» написана в форме обращение к издателю «Телескопа» Н.И. Надеждину, что отражено уже в названии. На протяжении всей статьи критик обращается к Надеждину: «Вам, почтеннейший Николай Иванович, известен гибкий и универсальный талант г. Ушакова; вы, верно, еще не забыли, что он писал некогда предлинные, преисполненные славянского остроумия и прескучные статьи о театре…» [C. 221]; «Ну, поверите ли, почтенный издатель «Телескопа», куда я ни бросался, как ни ломал свою бедную голову, а кончил тем, что пришел в отчаяние и решился не писать ничего по части поэзии» [Там же]. Такая нарочитая обращенность публицистического по своему предназначению произведения к издателю вызвана тем, что Надеждин, с июня по декабрь 1835 года находящийся за границей, попросил Белинского, оставленного на это время за главного редактора, сделать полугодовой обзор русской литературы, что у молодого критика, считающего, что на данный момент в русской литературе нечего обозревать, не вызвало никакого восторга: «Вы обязали меня сделать легкий и короткий обзор хода нашей литературы, во время вашего пребывания за границей, и привели меня тем в крайнее затруднение» [С. 217]. Однако, статья, хоть и облаченная в форму отчета, все-таки осталась публицистической, то есть обращенной к обширной и незнакомой публике. Это находит свое подтверждение также в том, что, несмотря на то, что фиктивным читателем «Ничто ни о чем» в большинстве случаев я является Н.И. Надеждин, в тексте статьи иногда проскальзывают обращения к остальным читателям и «диалоги» с ними: «Но - скажут, может быть, иные, - это доказывает только, что поэт, зная хорошо свое общество, верно описал его, а не то, чтобы он был народен, потому что он так же бы верно мог описать и немецкое общество, следовательно, народность состоит во взгляде на вещи и формах проявления чувств и мыслей! - Так, милостивые государи, вы почти правы, но вот в чем дело: мог ли бы поэт верно описать свое общество, если б он не симпатизировал ему, если б не был участником его жизни, поверенным его тайн?» [С. 233].

Нередко в статьях Белинского встречаются обращения к автору разбираемого произведения. Например, в статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» он ведет полемику с ведущим критиком этого журнала С.П. Шевыревым и часто адресует свои высказывания ему: «Вы очень верно изобразили состояние современной литературы, но вы неверно объяснили причины этого состояния: у нас нет литераторов, а деньгами нельзя наделать литераторов; вот что вы доказали, хотя и думали доказать совсем другое. Вы сами были вкладчиком «Библиотеки», вы сами украсили ее статьею, так неужели ваша статья должна быть хуже оттого, что вы получили за нее деньги?» [С. 263]. Однако, поскольку текст все же является публицистическим, адресатами такого рода высказываний являются не только те, к кому они обращены, но и остальные читатели, которые наблюдают эту полемику «со стороны». Среди обращений в статьях Белинского встречаются и такие, в которых тот, к кому обращаются - не человек, а неодушевленный предмет: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!.» [С. 183]. Обращения такого рода являются риторической фигурой и выполняют чисто поэтическую функцию.

Помимо обращений, контактоустанавливающую функцию выполняют также такие выражения, как «представьте себе», «не правда ли», «помните ли вы» и т.п., которые стоят обычно в начале предложения. С их помощью автор как будто бы пытается найти в читателе единомышленника. Некоторые из этих выражений актуализируют общий с читателем культурный опыт: «Помните ли вы остроумный аполог, рассказанный в одном нашем журнале, как человек с умом на три страницы хотел от скуки бросить лавровый венок поэта первому прошедшему мимо его окна, и как он бросил его чрез форточку бездарному стихотворцу, который на этот раз проходил мимо окошка человека с умом на три страницы?.» [С. 196]. Другие призваны побудить читателя к активному соучастию в повествовании, привлечь свою мысль и воображение: «Представьте себе народ, у которого еще нет ни идеи творчества, ни слова для выражения этой идеи, а есть уже само творчество» [С. 185]. Такие контактоустанавливающие слова нередко употребляются в риторическом вопросе или восклицании: «Не правда ли, что это прекрасный предмет для драмы, не правда ли, что такая драма, плод гения, в тысячу бы раз лучше и яснее всех курсов и теорий эстетики объяснила дивную и великую тайну, которая здесь, на земле, называется поэтом, художником?» [C. 187].

Риторические вопросы и восклицания. Вопросно-ответная форма изложения

Риторические вопросы и восклицания также являются традиционными средствами эксплицитного выражения инстанции читателя. Основная коммуникативная функция риторического высказывания - передача информации в экспрессивной, образной форме. Оно всегда предполагает адресата. Обилие средств риторического синтаксиса в статьях Белинского обуславливается, с одной стороны, тем, что они традиционны для публицистического стиля вообще, а с другой стороны, особенностями индивидуального стиля молодого критика, для которого в «телескопский» период характерны романтическая приподнятость и повышенная эмоциональность.

В статьях Белинского 1834-1836 гг. можно выделить целые периоды, почти целиком состоящие из вопросительных и восклицательных предложений, например, в заключение статьи «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» он обращается к читателям-критикам: «Но какая нужда до этого? Разве должно прибегать к божбе для уверения в чистоте и бескорыстии своих действий? Разве за благородный порыв должно требовать награды от общественного мнения? Разве мысль не есть высокая и прекрасная награда тому, кто служит ей?. О нет! пусть толкуют ваши действия, кому как угодно; пусть не хотят понять их источника и цели: но если мысль и убеждение доступны вам - идите вперед, и да не совратят вас с пути ни расчеты эгоизма, ни отношения личные и житейские, ни боязнь неприязни людской, ни обольщения их коварной дружбы, стремящейся взамен своих ничтожных даров лишить вас лучшего вашего сокровища - независимости мнения и чистой любви к истине!.» [C. 309 - 310].

Также риторические вопросы и восклицания обычно группируются вокруг цитат. Рассмотрим этот прием на примере разбора одного стихотворения Баратынского в статье «О стихотворениях г. Баратынского». Сначала Белинский привлекает внимание читателя риторическим высказыванием: «Может ли поэт нашего времени написать, а если уже имел несчастие написать, то поместить в полном собрании своих сочинений, например, вот такое стихотвореньице» [С. 191]. Дальше следует цитата из этого стиха, предлагающая читателю самому убедиться в верности сомнения, приведенного выше: «Не знаю, милая, не знаю!/ Краса пленительна твоя: / Не знаю, я предпочитаю / Всем тем, которых знаю я?». После этого критик спрашивает: «Чем это сентиментальное стихотворение лучше «Триолета Лилете», написанного Карамзиным?.», приводит для примера строчки следующего стихотворения Баратынского и затем восклицает: «И это поэзия?. И это хотят нас заставить читать, нас, которые знают наизусть стихи Пушкина?. И говорят еще иные, что XVIII век кончился!» [Там же]. Обыгрывая таким образом цитаты, Белинский апеллирует к эстетическому чувству читателя, предоставляя ему возможность выносить самостоятельное суждение, которое, правда, должно, по задумке, совпасть с мнением самого критика. В любом случае, этот прием мобилизует сознание читателя, заставляя его думать самостоятельно, соглашаться или не соглашаться с автором.

Вопросительные предложения в статьях Белинского не всегда являются риторическими, иногда это - полноценные вопросы, на которые, правда, критик потом сам дает ответ. Такой прием широко применяется в журналистике и называется вопросно-ответной формой изложения. Он тоже направлен на удержание внимания читателя. Вопросно-ответную форму изложения можно увидеть, например, в начале статьи «О стихотворениях г. Баратынского», где В.Г. Белинский, размышляя о истинных поэтах и истинной поэзии, пишет: «Кто слагал наши народные песни? - Люди, которые даже и не подозревали, что есть поэзия, есть вдохновение, есть поэты, есть литература. Как слагали они свои песни? - Экспромтом, за пиршественною чашею, среди ликующего круга или, всего чаще, в минуты тоски и уныния, когда душа просилась вон и хотела излиться или в слезах, или в звуках. Как смотрели эти гениальные люди на свои произведения? - Как на дело пустое, и, может быть, когда проходили обстоятельства, породившие их песню, когда стихали чувства и уступали полное владычество рассудку, они удивлялись, как пришла им в голову странная мысль заниматься таким вздором, и стыдились своей песни, как стыдится протрезвившийся человек дурного или смешного поступка, сделанного им в пьяном виде» [С. 185]. В этом отрывке читателю сначала предлагается самому ответить на поставленные вопросы, и только потом познакомиться с точкой зрения автора. Таким образом, здесь уже наблюдаются зачатки диалогичности.

Разыгрывание «диалогов»

В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» Белинский заметил: «Критик и публика - это два лица беседующие: надобно, чтобы они заранее условились, согласились в значении предмета, избранного для их беседы. Иначе им трудно будет понять друг друга» [С. 162]. Такую черту статей Белинского, как «беседность», разговорность, отмечают многие исследователи. В.Г. Березина в монографии «Этюды о Белинском, журналисте и критике» пишет: «Неповторимую живость статьям критика придает их ярко выраженная «разговорность». Создается впечатление застенографированной живой устной речи, т.е., что текст не написан, а свободно произнесен критиком. Многие статьи Белинского - это или монолог, обращенный к читателям-слушателям, или (что чаще) непринужденная откровенная беседа критика с ними» [Березина, 1991. С. 33]. Л.П. Гроссман в статье «Поэтика Белинского» замечает: «Основная и любимая форма статей Белинского - это критика-речь, критика-доклад, критика-беседа» [Егоров, 1982. С. 42]. Однако Б.Ф. Егоров в книге «Литературно-критическая деятельность Белинского» вносит в точку зрения Гроссмана свои поправки, замечая, что не следует смешивать признаки доклада, речи и разговора. Беседа, по его мнению, это не обширная аудитория, а дружеский круг, интимный, задушевный разговор [Там же]. Он видит в статьях раннего Белинского как признаки публицистического выступления, так и теплой дружеской беседы. И ораторская речь, и беседа, по мнению Егорова, предполагают, во-первых, фигуру автора, во-вторых, тех, к кому обращается автор и с кем говорит: слушателей, собеседников: «Очень трудно в этих условиях действовать по принципу «народ безмолвствует», - замечает он. Б.Ф. Егоров указывает на то, что уже с самого начала «Литературных мечтаний» у Белинского «зарождается прообраз диалога и подобные очаги будут возникать в первые годы деятельности критика непрерывно» [там же].

Диалоги в литературно-критических статьях Белинского разыгрываются часто, в них воображаемый читатель задает вопросы, спорит, высказывает свою эмоциональную реакцию. Нередко его высказывания оформлены как прямая речь. Для примера можно разобрать «диалог», который начинается во второй главе «Литературных мечтаний». В первой главе Белинский подводит читателей к тезису «у нас нет литературы», заканчивая ее вопросом, который явно должен был прийти им в голову: «Что все это означает? Или в самом деле - у нас нет литературы?» [C. 49]. Вторую главу он начинает с утвердительного ответа на этот вопрос и тут же приводит возражение читателей: - «Вот прекрасно! вот новость! - слышу я тысячу голосов в ответ на мою дерзкую выходку. - А наши журналы, неусыпно подвизающиеся за нас на ловитве европейского просвещения, а наши альманахи, наполненные гениальными отрывками из недоконченных поэм, драм, фантазий, а наши библиотеки, битком набитые многими тысячами книг российского сочинения, а наши Гомеры, Шекспиры, Гете…» [Там же]. Отрывок закачивается обращением «читателей» к автору статьи: «А! что вы на это скажете?». В этой «прямой» речи благодаря псевдовозвышенному стилю, которым она написана и преувеличениям, которыми она переполнена, хорошо просматривается ироническое отношение Белинского к тому, что читатели якобы говорят. В ответ читателям Белинский разражается длинным периодом, оформленным, как одно предложение. В этом периоде, в девяти придаточных предложениях, начинающихся с «несмотря» («несмотря на то, что наш Сумароков далеко оставил за собою в трагедиях господина Корнеля и господина Расина, а в притчах господина Лафонтена; что наш Херасков, в прославлении на лире громкой славы россов, сравнялся с Гомером и Виргилием и под щитом Владимира и Иоанна по добру и здорову пробрался во храм бессмертия (То есть во «Всеобщую историю» г-на Кайданова)…» [Там же]) можно разглядеть «голос» читателя, хоть они и поданы от лица автора. Это доказывается тем, что эти предложения написаны с теми же ироническими преувеличениями, что и предыдущая «речь» читателя. Только в конце периода Белинский высказывает свое истинное мнение («у нас нет литературы»), сопровождая его описанием своей физической реакции, как будто он и вправду не писал это все, а проговаривал на одном дыхании: «Уф! устал! Дайте перевести дух - совсем задохнулся!» [C. 50]. Эта описанная физическая реакция помогает создать иллюзию живой беседы и придает динамичность повествованию. Она характерна не только для фиктивного автора но и для фиктивного читателя. Следующий «диалог» в «Литературных мечтаниях» состоялся по поводу начинающегося обозрения. В нем читатели, пресытившиеся длинными обозрениями, рассматривающими литературу со времен античности, активно протестуют против еще одного такого же. Их возражения оформлены как прямая речь, длинные реплики читателей сопровождаются описанием их физических реакций: «Как, что такое? Неужели обозрение?» - спрашивают меня испуганные читатели. - Да, милостивые государи, оно хоть и не совсем обозрение, а похоже на то. Но что я вижу? Вы морщитесь, пожимаете плечами, вы хором кричите мне: «Нет, брат, стара шутка - не надуешь… Мы еще не забыли и прежних обозрений, от которых нам жутко приходилось! Мы, пожалуй, наперед прочтем тебе наизусть все то, о чем ты нам будешь проповедовать…» [C. 52-53]. Этот «диалог» написан уже не в возвышенно-ироническом стиле, как предыдущий, а в снижено-грубоватом. Здесь опять просматривается преломление «речи» читателей сквозь сознание автора: трудно предположить, что так могут разговаривать друг с другом реальный автор и реальные читатели, здесь он «озвучивает» их возможные мысли, наделяя читателей физической реакцией, которая этим мыслям соответствует: «Что, не верите? - Отворачиваетесь от меня, качаете головой, машете руками, затыкаете уши?» [C. 53]. «Разговорность» отрывка подчеркивается и ответами автора, которые эмоциональностью, отрывочностью и обилием вставок иногда напоминают письменно зафиксированную устную речь: «Что мне отвечать вам на это неизбежимое приветствие?. Право, ума не приложу… Однако ж… прочтите, хоть так, от скуки - ведь ныне, знаете, нечего читать, так оно и кстати… Может быть - (ведь чем черт не шутит!) - может быть, вы найдете в моем кратком (слышите ли - кратком!) обзоре если не слишком хитрые вещи, то и не слишком нелепые, если не слишком новые, то и не слишком истертые…» [Там же].

В «Стихотворениях Владимира Бенедиктова» Белинский спорит с читателями о необходимости честной и беспристрастной критики, которая призвана указывать на положение в литературе того или иного писателя. Критик сам задает себе вопросы от лица читателей и сам же на них отвечает: « «Но что ж в этом худого?» может быть, спросят иные. О, очень много худого, милостивые государи!…)»; «Но какая же изо всего этого польза?» А общественный вкус к изящному, а здравые понятия об искусстве?»; «Но уверены ли вы, что ваше дело направлять общественный вкус к изящному и распространять здравые понятия об искусстве; уверены ли вы, что ваши понятия здравы, вкус верен?» Так, я знаю, что тот был бы смешон и жалок, кто бы стал уверять в своем превосходстве других; но, во-первых, вещи познаются по сравнению и дела других заставляют иногда человека приниматься самому за эти дела; во-вторых, если каждый из нас будет говорить: «да мое ли это дело, да где мне, да куда мне, да что я за выскочка!» то никто ничего не будет делать» [C. 196].

Здесь читатель оказывается способным не только выражать свои мнения и эмоции по поводу хода повествования, того или иного автора или произведения, но и задавать весьма каверзные вопросы, на которые автору не так-то легко ответить, вроде того, какое право имеет критик судить. Такого рода «диалоги» автора с читателем характерны для творчества Белинского «телескопского» периода. Самое большое число их в «Литературных» мечтаниях, в остальных статьях они не такие объемные и развернутые, однако несколько мини-диалогов можно встретить практически в каждой из статей 1834-1836 гг.

Еще один способ изображения читателя у Белинского - это подробное описывание его эмоциональных и психических реакций на разбираемое произведение. На самом деле критик описывает свои впечатления от того или иного стиха или романа, но за счет употребления глаголов и местоимений в форме второго лица проектирует их на читателей, тем самым «навязывая» им свое восприятие. Этот прием хорошо замете уже в «Литературных мечтаниях» в большом лирическом отступлении, посвященном театру. Отступление начинается чередой риторических восклицаний и вопросов: «Театр!. Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всеми исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?» [С. 103]. И дальше Белинский переходит к подробному и последовательному описанию того, что происходит с человеком, когда он оказывается в театре. Он как будто совершает с читателем экскурс туда - сначала они сидят в зале и ждут начало спектакля: «Эти звуки настроиваемых в оркестре инструментов томят вашу душу ожиданием чего-то чудесного, сжимают ваше сердце предчувствием какого-то неизъяснимо сладостного блаженства; этот народ, наполняющий огромный амфитеатр, разделяет ваше нетерпеливое ожидание, вы сливаетесь с ним в одном чувстве; этот роскошный и великолепный занавес, это море огней намекают вам о чудесах и дивах, рассеянных по прекрасному божию творению и сосредоточенных на тесном пространстве сцены!» [С. 104], потом также описывается восприятие самого представления и констатируется общее воздействие, которое театр оказывает на зрителя: «Вы здесь живете не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви…» [Там же].

Другой яркий пример подобного плана можно увидеть в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», которая вся построена на такого рода описаниях. Доказывая свободу истинного творчества от сознательных замыслов творящего, Белинский показывает, что Гоголь потому талантлив, что может увлечь читателя самыми обыкновенными героями, историями и происшествиями, которые читатель видит рядом с собой каждый день и в которых, на первый взгляд, нет ничего особенного: «Скажите, какое впечатление прежде всего производит на вас каждая повесть г. Гоголя? Не заставляет ли она вас говорить: «Как все это просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново! Не удивляетесь ли, так наскучившими вам в жизни действительной и так занимательными, очаровательными в поэтическом представлении?» [C. 166].

Читатели Гоголя, по мнению Белинского, готовы верить ему на слово и побожиться, что все рассказанное автором есть самая настоящая правда, без всякой примеси вымысла. Чем обыкновеннее, чем пошлее содержание талантливо написанной повести, считает критик, тем больший талант со стороны автора обнаруживает она. Белинский иллюстрирует свою мысль, показывая, какие чувства и впечатления вызывает в читателе та или иная повесть Гоголя. В качестве примера можем рассмотреть, как он описывает воздействие на читателя героев повести «Старосветские помещики»: «Что в них? Две пародии на человечество в продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, а между тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, но без злости, и потом рыдаете с Филемоном о его Бавкиде, сострадаете его глубокой, неземной горести и сердитесь на негодяя-наследника, промотавшего состояние двух простаков!» [С. 169]. Белинский будто бы видит все чувства и движения души читателей и, как в задушевной беседе, делится с ними своими переживаниями: «И однако ж вам все-таки жаль Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны! вы плачете о них, о них, которые только пили и ели и потом умерли! О, г. Гоголь истинный чародей, и вы не можете представить, как я сердит на него за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них, которые только пили и ели и потом умерли!» [С. 170].

Таким образом, описанные выше имплицитные и эксплицитные средства изображения образа читателя действуют в совокупности и диктуют прочтение статьи читателю реальному, «навязывая» ему определенные интеллектуальные и эмоциональные реакции. Конечно, прочтение не полностью диктуется текстом, но определенные стратегии прочтения в тексте все-таки даны, и читатель фиктивный оказывает влияние на читателя реального, несмотря на то, что по своим языковым, эмоциональным и интеллектуальным характеристикам вовсе не тождественен ему.

Заключение

В данной дипломной работе мы исследовали концепцию читателя в литературно-критических статьях В.Г. Белинского 1834-1836 гг. Мы попытались объединить разрозненные высказывания В.Г. Белинского о читателе в целостную концепцию и, применив методы нарратологии, рассмотрели поэтические средства, с помощью которых инстанция читателя изображается в его литературно-критических статьях.

В первой главе мы, опираясь на статью Усмановой [Усманова, 2001], проследили историю изучения читателя в научной традиции, а также обозначили основные положения нарратологии и рассмотрели модель коммуникативных уровней В. Шмида, которую мы активно использовали в дальнейшем.

Классик нарратологии В. Шмид представляет систему взаимодействия повествовательных инстанций на трех иерархически организованных уровнях повествования, каждому из которых соответствует свой отправитель и свой получатель: конкретный автор - конкретный читатель (реальные исторические лица, автор и читатели текста), абстрактный автор - абстрактный читатель (субстанция автора, создаваемая читателем на основе имплицитных знаков текста, и представление автора о своем читателе, выраженное в тех же знаках), фиктивный автор - фиктивный читатель (нарратор и адресат нарратора, та инстанция, к которой нарратор обращает свой рассказ) [Шмид, 2003].

Во второй главе мы рассмотрели концепцию читателя в литературно-критических статьях В.Г. Белинского 1834-1836 гг. Для этого мы, изучив дискурс журнала «Телескоп», исследовали взгляды Белинского на предмет отношений поэта и читателя, журналиста и читателя и представления Белинского о понятиях вкуса и чувства, важных для правильного понимания искусства.

Как показало исследование, концепция читателя в критике В.Г. Белинского 1834-1836 гг. напрямую проистекает из его философско-эстетических представлений «телескопского» периода. Вслед за Ф. Шеллингом воспринимая мир как выражение высшей Божественной идеи, он в своих статьях рассматривает, как эта идея может выражаться в литературном творчестве, задача которого гармонизировать мир и примирять прекрасное с действительностью. Романтические представления о природе вдохновения воплощаются в восприятии поэта как существа высшего порядка, которому доступно то, что не доступно простым смертным - способность постигать эту божественную идею и воплощать ее в своих произведениях, что, однако, происходит без всяких усилий воли со стороны поэта, являющегося своеобразным посредником между небесным и земным началом. Как только поэт пытается осмыслять и сознательно контролировать процесс своего творчества, его связь с небесным нарушается - из области чистого искусства он переходит в область низкой дидактики и надуманных образов и событий. Таким образом, любая сознательная направленность деятельности поэта на читателя осуждается критиком; главная заслуга поэта перед читателем, считает Белинский, - открыть ему доступ к прекрасному, лишенному искажений со стороны сознания пишущего. Общество, в свою очередь, не всегда способно оценить заслуги истинного поэта при его жизни, поскольку не обладает достаточно развитым эстетическим чутьем.

Читатель признается Белинским способным постигать идею прекрасного, заложенную в произведении, но в нем эта способность развита меньше, чем в поэте и критике. Основная проблема читателя, считает Белинский, в том, что он часто не склонен доверять своему художественному чутью, а зависим от общественного мнения. В связи с этим критик нападает на понятие «вкус», считая его рассадником светскости, «этикетности» и «паркетности» в литературе. Читатели, желая прослыть «людьми со вкусом», судят о произведениях искусства и литературы с чужих слов и поэтому часто в них ошибаются, проходя мимо подлинных талантов и принимая за золото позолоту, а лжехудожника, старающегося им польстить, за истинного гения. Чувство изящного необходимо не только для правильной оценки произведений искусства, но является, к тому же, основой добра и нравственности. Белинский не верит в общество, равнодушное к искусству. Поэтому чувство изящного необходимо в обществе развивать, и эта задача ложится на плечи журналиста и критика.