2

Обнинский государственный технический

Университет атомной энергетики

Кафедра гуманитарных наук

Реферат по философии:

М. Вебер “Наука как призвание и профессия”

г. Обнинск, 2005

Биография Макса Вебера

Немецкий мыслитель Макс Вебер сыграл выдающуюся роль в развитии социологии в конце прошлого и начале нынешнего века. В настоящее время социология Макса Вебера переживает настоящее возрождение.

Макс Вебер родился 21 апреля 1864 года в семье чиновника, который занимал весьма высокое положение в бюрократической иерархии и политическом истеблишменте Германии того времени, используя которое наслаждался почти всеми земными благами. Его мать, напротив, была женщиной строгих аскетических правил, всецело поглощенной религиозными догмами Кальвинизма, постоянно озабоченной возможностью божественного избрания и спасения души после смерти. Эти глубокие различия родителей, постоянно вызывавшие напряжения в семье, вместе с тем оказали существенное влияние на мировосприятие, образ жизни Вебера, характер его творчества, в котором парадоксально сочетались интересы к бюрократизму и религиозному аскетизму.

В начале жизни Вебер отдавал предпочтение ценностным ориентациям своего отца. Он получил образование в лучших университетах Германии, став в итоге обладателем докторской степени по праву. В течении года Вебер находился на военной службе сначала в качестве простого солдата, а затем офицера имперской армии. Но интересы к экономике, истории и социологии взяли вверх над карьерой чиновника-бюрократа. Вебер окончательно выбирает для себя аскетический образ жизни, подобно тому, какой вела его мать, хотя так и не став верующим, и погружается в науку. Вебер преподавал социологию в Германии и США, принимал участие в работе ряда международных конгрессов социальных наук, издавал журнал "Архив социальной науки и социальной политики". В 1910 г. он основал Немецкое социологическое общество. Преподавательскую и научную деятельность он совмещал с практической политикой - выполнял различные официальные миссии в годы первой мировой войны, был экспертом германской делегации в Версале, участвовал в разработке проекта Веймарской конституции. Однако политика была для него не самоцелью, а вопросом фактического знания проблемы. На первом месте для него было познание человеческого бытия. Любопытно, что социолог специально изучил русский язык, чтобы по газетам и литературе следить за развитием событий.

Среди основных работ Вебера отмечают: "Протестантская этика и дух капитализма", "О некоторых категориях понимающей социологии", "Политика как призвание и профессия", "Наука как призвание и профессия", "Хозяйственная этика мировых религий", "Аграрная история древнего мира", "Хозяйство и общество", "О буржуазной демократии в России", "К истории торговых обществ в средние века".

Умер Макс Вебер 14 июня 1920 года в Германии.

Конспект статьи:

В настоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено прежде всего тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде. Отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное только при условии строжайшей специализации. Только благодаря строгой специализации человеку, работающему в науке, может быть, один-единственный раз дано ощутить во всей полноте, что вот ему удалось нечто такое, что останется надолго. Действительно, завершенная и дельная работа - в наши дни всегда специальная работа. Без страсти и убежденности в том, что “должны были пройти тысячелетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия молчаливо ждут”, удастся ли тебе твоя догадка, - без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью.

Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и подлинной она не была, еще долго можно не получать результатов. Правда, страсть является предварительным условием самого главного - “вдохновения”. Сегодня среди молодежи очень широко распространено представление, что наука стала чем-то вроде арифметической задачи, что она создается в лаборатории или при помощи статистических карточек одним только холодным рассудком, а не всей “душой”, так же как на “фабрике”. Человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условию он сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Одним холодным расчетом ничего не достигнешь. Идея подготавливается только на основе упорного труда. Разумеется, не всегда. Идея дилетанта с научной точки зрения может иметь точно такое же или даже большее значение, чем идея специалиста. Как раз дилетантам мы обязаны многими нашими лучшими постановками проблем и многими познаниями. Внезапная догадка не заменяет труда. И с другой стороны, труд не может заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку. Только оба указанных момента - и именно оба вместе - ведут за собой догадку. Но догадка появляется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. Но конечно же, догадки не пришли бы в голову, если бы этому не предшествовали именно размышления за письменным столом и страстное вопрошание.

Научный работник также должен примириться с тем риском, которым сопровождается всякая научная работа: придет “вдохновение” или не придет? Можно быть превосходным работником и ни разу не сделать собственного важного открытия.

Есть ли у кого-то научное вдохновение, - зависит от скрытых от нас судеб, а кроме того от “дара”. Эта несомненная истина сыграла не последнюю роль в возникновении именно у молодежи - что вполне понятно - очень популярной установки служить некоторым идолам; их культ, как мы видим, широко практикуется сегодня на всех перекрестках и во всех журналах. Эти идолы - “личность” и “переживание”.

“Личностью” в научной сфере является лишь тот, кто служит лишь одному делу. И это касается не только области науки. Но в науке совершенно точно не является “личностью” тот, кто сам выходит на сцену как импресарио того дела, которому он должен был бы посвятить себя.

Научная работа вплетена в движение прогресса. Каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20, 40 лет. Такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как раз составляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культуры; всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые “вопросы”, оно по своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке. Но быть превзойденным в научном отношении - не только наша общая судьба, но и наша общая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдут дальше нас. В принципе этот прогресс уходит в бесконечность.

И тем самым мы приходим к проблеме смысла науки. Зачем наука занимается тем, что в действительности никогда не кончается, и не может закончиться? Прежде всего, возникает ответ: ради чисто практических, в более широком смысле слова - технических целей, чтобы ориентировать наше практическое действие в соответствии с теми ожиданиями, которые подсказывает нам научный опыт. Но это имеет какой-то смысл только для практика. А какова внутренняя позиция самого человека науки к своей профессии, если он вообще стремиться стать ученым? Он утверждает, что заниматься наукой “ради нее самой”, а не только ради тех практических и технических достижений, которые могут улучшить питание, одежду, освещение, управление. Но что же осмысленное надеется осуществить ученый своими творениями, которым заранее предопределено устареть, какой, следовательно, смысл усматривает он в том, чтобы включиться в это специализированное и уходящее в бесконечность производство? Для ответа на этот вопрос надо принять во внимание несколько общих соображений.

Научный прогресс является частью, и притом важнейшей частью, процесса интеллектуализации. Есть ли у “прогресса” как такового постижимый смысл, выходящий за пределы технической сферы, так чтобы служение прогрессу могло стать призванием, действительно имеющим некоторый смысл? Такой вопрос следует поставить. Это и другой вопрос: каково призвание науки в жизни всего человечества? Какова ее ценность?

Здесь противоположность между прежним и современным пониманием науки разительная. Образ, приведенный Платоном в начале седьмой книги “Государства”, - образ людей, прикованных к пещере, чьи лица обращены к ее стене, а источник света находится позади них, так что они не могут его видеть; поэтому они заняты только тенями, отбрасываемыми на стену, и пытаются объяснить их смысл. Но вот одному из них удается освободиться от цепей, он оборачивается и видит солнце. Ослепленный, этот человек ощупью находит себе путь и, заикаясь, рассказывает о том, что видел. Но другие считают его безумным. Однако постепенно он учится созерцать свет, и теперь его задача состоит в том, чтобы спуститься к людям в пещере и вывести их к свету. Этот человек - философ, а солнце - истина науки.

Кто сегодня так относится к науке? Сегодня как раз у молодежи появилось скорее противоположное чувство, а именно что мыслительные построения науки представляют собой лишенное реальности царство надуманных абстракций, пытающихся своими иссохшими пальцами ухватить плоть и кровь действительной жизни.

В “Государстве” объясняется в конечном счете, что в его время впервые был открыт для сознания смысл одного из величайших средств всякого научного познания - понятия. В Индии обнаруживаются начатки логики, похожие на ту логику, какая была у Аристотеля. В Греции впервые в руках людей появилось средство, с помощью которого можно заключить человека в логические тиски, откуда для него нет выхода, пока он не признает: или он ничего не знает, или это - именно вот это, и ничто иное, - есть истина, вечная, непреходящая в отличии от действий и поступков слепых людей. Для греков, мыслящих исключительно политически, от данного вопроса зависело все. Здесь и кроется их причина занятия наукой.

Рядом с этим открытием эллинского духа появился второй великий инструмент научной работы, детище эпохи возрождения - рациональный эксперимент, как средство надежно контролируемого познания. Возведение эксперимента в принцип исследования как такового - заслуга Возрождения. Великими новаторами были пионеры в области искусства: Леонардо да Винчи и другие, прежде всего экспериментаторы в музыке 16 в. с их разработкой темпераций клавиров. От них эксперимент перекочевал в науку, прежде всего благодаря Галилею, а в теорию - благодаря Бэкону; затем его переняли отдельные точные науки в университетах Европы, прежде всего в Италии и Нидерландах.

В чем же состоит смысл науки как профессии теперь, когда рассеялись все прежние иллюзии, благодаря которым наука выступала как “путь к истинной природе”, “путь к истинному Богу”, “путь к истинному счастью”? Самый простой ответ на этот вопрос дал Толстой: она лишена смысла, потому что не дает никакого ответа на единственно важные для нас вопросы: “Что нам делать?”, “Как нам жить?”. А тот факт, что она не дает ответа на данные вопросы, совершенно неоспорим. Может быть, вместо этого она в состоянии дать кое-что тому, кто правильно ставит вопрос?

Различной является, далее, связь научной работы с ее предпосылками: она зависит от структуры науки. Естественные науки, например физика, химия, астрономия, считают само собой разумеющимся, что высшие законы космических явлений, конструируемые наукой, стоят того, чтобы их знать. Не только потому, что с помощью такого знания можно достигнуть технических успехов, но и “ради него самого” - если наука есть “призвание”.

Все естественные науки дают нам ответ на вопрос, что мы должны делать, если мы хотим технически овладеть жизнью. Но хотим ли мы этого и должны ли мы это делать и имеет ли это в конечном счете какой-нибудь смысл - подобные вопросы они оставляют совершенно нерешенными или принимают их в качестве предпосылки для своих целей.

Или возьмите такую дисциплину, как искусствоведение. Эстетике дан факт, что существуют произведения искусства. Она пытается обосновать, при каких условиях этот факт имеет место. Эстетика, стало быть, не ставит вопроса о том, должны ли существовать произведения искусства.

Или возьмите юриспруденцию. Она устанавливает, что является значимым в соответствии с правилами юридического мышления. Должно ли существовать право и должны ли быть установленными именно эти правила - на такие вопросы юриспруденция не отвечает.

Или возьмите исторические науки о культуре. Они учат понимать политические, художественные, литературные и социальные явления культуры, исходя из условий их происхождения. Но сами они не дают ответа ни на вопрос о том, были ли ценными эти явления культуры и должны ли они дальше существовать.

Есть такое мнение - и я его поддерживаю, - что политике не место в аудитории. Студенты в аудитории не должны заниматься политикой. Впрочем, политикой не должен заниматься в аудитории и преподаватель. И прежде всего в том случае, если он исследует сферу политики как ученый. Напротив, на лекции или в аудитории было бы преступлением пользоваться словами, как средством завербовать политических сторонников. Здесь следует, если, например, речь идет о "демократии", представить ее различные формы, проанализировать, как они функционируют, установить, какие последствия для жизненных отношений имеет та или иная из них, затем противопоставить им другие, недемократические формы политического порядка и по возможности стремиться к тому, чтобы слушатель нашел такой пункт, исходя из которого он мог бы занять позицию в соответствии со своими высшими идеалами. Но подлинный наставник будет очень остерегаться навязывать с кафедры ту или иную позицию слушателю. Пророку и демагогу не место на кафедре в учебной аудитории. Пророку и демагогу сказано: "Иди на улицу и говори открыто". Это значит: иди туда, где возможна критика. В аудитории преподаватель сидит напротив своих слушателей: они должны молчать, а он - говорить. И я считаю безответственным пользоваться тем, что студенты ради своего будущего должны посещать лекции преподавателей и что там нет никого, кто мог бы выступить против него с критикой, пользоваться своими знаниями и научным опытом не для того, чтобы принести пользу слушателям - в чем состоит задача преподавателя, - а для того, чтобы привить им свои личные политические взгляды.

Отличие науки от веры заключается в следующем: "беспредпосылочная" в смысле свободы от всяких религиозных стеснений наука в действительности не признает "чуда" и "откровения", в противном случае она не была бы верна своим собственным "предпосылкам". Верующий признает и чудо и откровение.

Сегодня мы хорошо знаем, что священное может не быть прекрасным, более того, оно священно именно потому и постольку, поскольку не прекрасно. Мы знаем также, что это прекрасное может не быть добрым и даже, что оно прекрасно именно потому, что не добро; это нам известно со времен Ницше, а еще ранее вы найдете подобное в "Цветах зла" - так Бодлер назвал томик своих стихов. И уже ходячей мудростью является то, что истинное может не быть прекрасным и что нечто истинно лишь постольку, поскольку оно не прекрасно, не священно и не добро.

Какой человек отважится "научно опровергнуть" этику Нагорной проповеди, например заповедь "непротивления злу" или притчу о человеке, подставляющем и левую и правую щеку для удара? И тем не менее ясно, что здесь, если взглянуть на это с мирской точки зрения, проповедуется этика, требующая отказа от чувства собственного достоинства. Нужно выбирать между религиозным достоинством, которое дает эта этика, и мужским достоинством, этика которого проповедует нечто совсем иное: "Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответственности, если оно победит". В зависимости от конечной установки индивида одна из этих этических позиций исходит от дьявола, другая - от Бога, и индивид должен решить, кто для него Бог и кто дьявол. И так обстоит дело со всеми сферами жизни.

Среди части нашей молодежи, которая на все это ответила бы: "Да, но мы же идем на лекцию, чтобы пережить нечто большее, чем только анализ и констатацию фактов", ходячим является заблуждение, заставляющее искать в профессоре не то, что она видит перед собой: вождя, а не учителя. Однако мы поставлены на кафедру только как учителя.

Студенты приходят к нам на лекции, требуя от нас качества вождя, и не отдают себе отчета в том, что из сотни профессоров по меньшей мере девяносто девять не только не являются мастерами по футболу жизни, но вообще не претендуют и не могут претендовать на роль "вождей", указывающих, как надо жить. Ведь ценность человека не зависит от того, обладает ли он качествами вождя или нет. И уж во всяком случае, не те качества делают человека отличным ученым и академическим преподавателем, которые превращают его в вождя в сфере практической жизни или, специальнее, в политике.

Если все это так, то что же собственно позитивного дает наука для практической и личной "жизни"? И тем самым мы снова стоим перед проблемой "призвания" в науке. Во-первых, наука, прежде всего, разрабатывает, конечно, технику овладения жизнью - как внешними вещами, так и поступками людей - путем расчета. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними. Но на этом дело науки, к счастью, еще не кончается; мы в состоянии содействовать вам в чем-то третьем, а именно в обретении ясности. Разумеется, при условии, что она есть у нас самих.

Сегодня наука есть профессия, осуществляемая как специальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и пророков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира.

В стенах аудитории не имеет значения никакая добродетель, кроме одной: простой интеллектуальной честности. Но такая честность требует от нас констатировать, что сегодня положение тех, кто ждет новых пророков и спасителей, подобно тому положению, о котором повествуется в одном из пророчеств Исайи; речь идет здесь о прекрасной песне эдемского сторожа времен изгнания евреев: “Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи? Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь. Если вы настоятельно спрашиваете, то обратитесь, и приходите”

Народ, которому это было сказано, спрашивал и ждал в течение двух тысячелетий, и мы знаем его потрясающую судьбу. Отсюда надо извлечь урок: одной только тоской и ожиданием ничего не сделаешь, и нужно действовать по-иному - нужно обратиться к своей работе и соответствовать "требованию дня" - как человечески, так и профессионально. А данное требование будет простым и ясным, если каждый найдет своего демона и будет послушен этому демону, ткущему нить его жизни.

Анализ статьи

Научная тематика и точки зрения рассмотрения науки как призвания и профессии были актуальны не только во времена Вебера, и не только в Германии, они обсуждаются и сейчас. Эта тема привлекла меня своим названием, так как я сам, да и все мы, в каком-то смысле являемся учеными. Мы экспериментируем, ставим опыты, создаем теории. Современное общество тесно переплелось с наукой. Вот я и решил выделить эту статью из прочих на собственное рассмотрение. А также больше узнать о знаменитом немецком социологе и философе Максе Вебере.

Данная работа, “Наука как призвание и профессия”, представляет собой доклад, прочитанный Вебером зимой 1918 г. в Мюнхенском университете с непосредственной целью - показать студентам, в чем состоит их призвание как будущих ученых и преподавателей.

Но выступление Вебера вышло далеко за пределы намеченной задачи и преобразовалось в программную речь, подводящую итог его более чем тридцатилетней деятельности в области политической экономии, социологии, философии истории. В центре доклада оказались проблема превращения духовной жизни в духовное производство и связанные с этим вопросы разделения труда в сфере духовной деятельности, изменения роли интеллигенции в обществе, наконец, судьбы европейского общества и европейской цивилизации вообще.

М. Вебер критиковал техницистское мировоззрение, так как принцип научной рационализации, приводит современный мир к утере духовности, революционизировал современное мышление, а так же дал толчок целому ряду новых постановок вопроса относительно перспектив европейской цивилизации.

Такое “разрастание” темы доклада не случайно. Она в известном смысле традиционна для Германии: проблема университета всегда выступала здесь как проблема воспитания в широком смысле слова и тесно взаимосвязывалась не только с судьбой немецкой нации и ее историей, но и с судьбами человеческой культуры вообще. Вебер развивает мысль о великой воспитательной роли университета, который должен служить противовесом ограниченно-профессионального понимания образования, характерного для современности. Речь о призвании ученого и о социальной роли науки, отождествлявшейся обычно с философией, звучит не только как теоретика, но главным образом как мировоззренческое кредо.

Макс Вебер писал, что "для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью". В науке, как в бизнесе и искусстве важны призвание, вдохновение, преданность делу. Однако, что является источником, питающим научное вдохновение, и не иссякает ли в современной науке то, что может сделать профессию ученого привлекательной для молодого поколения, что составляет суть призвания в науке. Макс Вебер считал, что ответы на эти вопросы можно найти, обратившись к особенностям научной культуры, к проблеме смысла науки.

Наука, являясь составляющей культуры той или иной эпохи, неизбежно была призвана решать и те задачи, которые провозглашались той или иной культурой. При этом очень часто именно на науку возлагались главные надежды. И чем сильнее были надежды (которые неизбежно были преувеличенными), тем горше оказывалось разочарование. Превращенная в идола эпохи, наука неизбежно теряет свой истинный образ. Поэтому сегодня особенно важно понять, что, выполняя ту или иную культурную миссию, наука, с одной стороны, всегда находится перед опасностью принять "огонь на себя", особенно, если она воспринимается как смысловой центр культуры. Но, с другой стороны, всегда нужно помнить, что каким бы ни был убийственным этот огонь, наука, как и любое другое явление культуры (искусство, религия, мораль и др.) с каждым новым шагом культурного развития не столько теряет, сколько обретает - обретает новые формы, новые смыслы и ценности, выходит в новые пространства бытия.

Вебер полемизирует с представителями метафизического направления, он не согласен с противопоставлением наук о природе наукам о духе. Вебер полагает, что если гуманитарная наука претендует на звание науки, то она должна удовлетворять требованию общезначимости, которое всегда выполняется естественными науками, и выполняется именно потому, что в них познающий субъект находится всегда на дистанции по отношению к познаваемому предмету. Вебер рассматривает социологию как позитивную науку, пользующуюся теми же методами мышления, что и естествознание. Тем самым он категорически протестует против понимания личности как некоего “иррационального” существа, в основе которого лежит “переживание”, и противопоставляет этому свою теорию “человеческого действия”.

Высокая оценка роли университета в Германии тесно связана с протестантским характером религиозности в этой стране: протестантизм настолько рационализировал здесь духовную жизнь, настолько лишил религиозные отправления культово-обрядового характера, что речь проповедника в протестантской церкви мало чем отличалась от речи профессора немецкого университета. Более того, именно протестантизм сделал возможным тот факт, что немецкая философия во многих отношениях смогла взять на себя роль, которую в католических странах играла церковь; отсюда и громадное значение воспитательной роли философии и науки вообще, то есть университета. На основании анализа протестантизма Вебер пришел к выводу, что профессия и призвание в одном термине не случайно: он вырастает из понимания профессиональной деятельности как божественного призвания и приводит к весьма существенным для европейского общества и европейской культуры последствиям.

Другое обстоятельство, обусловившее программный характер выступления Вебера, связано с тем, что он затронул здесь больную тему XX в. - об изменении роли науки и связанном с ним изменении общественного статуса ученого. Логика самого вопроса привела Вебера к необходимости показать перемены в европейской духовной культуре вообще, которые наметились уже давно, но только в XX в. стали очевидными для всех тех, кто вышел за рамки установившихся традиционных представлений.

Макс Вебер писал свою работу в период нарастающего кризиса научной культуры, когда смысл и ценность науки для развития культуры многими стали ставиться под сомнение. Сегодня, в начале XXI века кризис ценности науки далеко не преодолен, но все-таки можно сказать, что пройден пик этого кризиса и все более очевидными становятся контуры новой научной рациональности, проясняется ценность науки для человека и человечества в новом тысячелетии.

Каждая эпоха открывала свои культурные смыслы науки. Для Античности наука и научное знание - это квинтэссенция мудрости, которая в свою очередь, является условием добродетельной жизни человека, воспринимается как путь к истинной социальности гражданина полиса. Для людей, живших на пороге Нового времени, наука - это путь к истинной природе. Но в эпоху возникновения точного естествознания от науки ожидали еще большего. Макс Вебер показывает, как исторически одни смыслы науки приходили на смену другим, вслед за разочарованием и ниспровержением одних ценностей и смыслов приходило открытие новых. Обозревая сменяющийся калейдоскоп культурных смыслов науки, Вебер по существу приходит к выводу, что приверженность науке - это личное дело каждого. Избрав науку как профессию, не стоит с тоской ожидать пока эпоха или пророки подскажут ее новые смыслы и предназначения, будет лучше, если "каждый найдет своего демона и будет послушен этому демону, ткущего нить его жизни".

Список используемой литературы и источников данных