Ключевыми моментами в определении революции являются:

1. Свержение сакрализованной власти и следующая за ней секуляризация. «Секуляризация», в собственном смысле, означает экспроприацию церковных земель.

Ключевым направлением первых революций была война с привилегиями, характерными для феодального права. Ж. Батай, в полемике с вульгарно-марксистской традицией, замечает, что все революции Нового времени произошли против феодальных пережитков и ни одно восстание не было направлено собственно против буржуазии. Bataille G. La souverainetО // Oeuvre completes de G. Bataille. P.: Gallimard, 1976. Vol. 8. - P. 321. Это верное замечание иллюстрирует понятие перманентной революции, в соответствии с которым борьба с феодализмом и с замаскированным экономическим господством буржуазии составляет одну и ту же непрерывную борьбу.

2. Точка зрения политического и исторического субъекта, стремящегося овладеть движением истории. Основание и легитимация нового, имманентного обществу режима.

Революция - не волшебное основание нового социально-политического строя, а попытка овладеть этим строем, который уже начал формироваться. Французская революция не предшествовала модернизации Франции, а последовала за ней, как попытка задним числом овладеть постепенным процессом и взорвать тлеющий в нем запал общественного противостояния. Это наблюдение было сделано уже А. де Токвилем в книге «Старый порядок и революция» (Tocqueville A. de L'Ancien RОgime et la RОvolution. - P.: Gallimard, 1967).

Революционные режимы неизбежно тяготеют к демократии как автономии, поскольку по самой логике революции отказываются от любых внешних принципов легитимации: остается только сообщество как таковое, наконец предоставленное себе самому.

Юридическое основание нового государства, кажущееся чистой формальностью, на самом деле играет большую роль в революционном кризисе, так как вводит фикцию абсолютного разрыва общества со своим прошлым и побуждает социум к борьбе с самим собой как с «пережитком» «Старого порядка». Ср., например: Furet F. «Ancien RОgime»// Dictionnaire critique de la rОvolution franНaise. IdОes. - Р., 1988. - Р. 25 - 42.

3. Переход кризиса внутрь общества, взрыв, растворение и разложение социальных связей.

Прогнивший режим обычно падает легко, и общество на короткое время консолидируется в борьбе против суверена. Так было и во Франции в 1789-м, и в России в 1991-м. Ключевая фаза революции начинается после, когда конфликт и кризис осознается как внутренний и его нельзя больше приписать отчужденной и внешней обществу власти. Ср., например: KojПve A. Introduction И la lecture de Hegel. - P.: Gallimard, 1947. - P. 141.

Для революционных обществ характерны те или иные антропологические формы самоотрицания: меланхолия, застой, дискурс страдания и лишения. Речи якобинцев 1792-1794 годов пронизаны страхом застоя и торможения, фигурами борьбы народа и революционеров с самими собой. Мишле пишет о «болоте общественного равнодушия», которое уже в 1792 году, то есть до прихода якобинцев к власти, господствовало в Париже. Michelet J. Histoire de la RОvolution franНaise. - P.: Rober Laffont, 1979. - IX. 1. Vol. 2. - P. 127. Якобинский террор был уже ответом на эту деполитизацию, попыткой растормошить общество видом отрубленных голов (которые тоже, как замечал позднее Гегель, стали банальными и могли только навевать тоску).

4. «Переворачивание» символических структур с ног на голову, изменение «плюса на минус» и «минуса на плюс». Эта инверсия, как правило, скоротечна и сменяется чувством взаимной обратимости ценностей, релятивизмом, цинизмом и формированием идеологий (то есть чисто формальных символических структур, безразличных к собственному содержанию: так, одни «выбирают» себе либеральные ценности, другие социал-демократические и т.д.).

Революция носит и практико-политический, и эпистемологический характер. Она переворачивает наши представления о прошлом и будущем и определяет завершившуюся эпоху («Старый порядок»), оставляя в ней большую часть человеческих чаяний. В то же время революция сама по себе редко выдвигает действительно новые идеи и программы. Напротив, она как бы блокирует субъекту доступ к собственному будущему, и он больше не знает, чего от себя ждать. Но, парадоксальным образом, именно в качестве блока и даже тупика, в качестве обвала, закрывающего обзор, революция опосредованно делает возможным творение абсолютно нового, неизвестного - а точнее, позволяет определять вновь появляющиеся вещи как абсолютно новые.

Важным двигателем и результатом любой революции являются, во-первых, милленаристские идеи о конце истории и новом тысячелетнем царстве и, во-вторых, идеи реставрации отдаленного прошлого (Римской империи, царской России). Отношение к открывшемуся будущему при этом остается максимально неопределенным (самой «программной» была, наверное, Октябрьская революция, но и она, как выяснилось, не несла с собой никаких конкретных представлений о том, как строить будущее, и их приходилось зачастую вырабатывать по ходу дела).

5. Революция - это политическое событие, которое ставит вопрос об истине. Отрицание трансцендентно-сакральных устоев общества и попытка обосновать автономию, самовластие общества над собой, ведет к поиску последнего, самоочевидного фундамента власти и неразрушимых, неделимых элементов, атомов общественной структуры. Порыв бесконечного разрушения и растворения ищет, в пространстве и во времени, последних пределов. В то же время революция лишает интеллектуалов автономного социального статуса «при власти», автоматического права на авторитетное высказывание и заставляет их связывать вопрос об истине с вопросом о власти. Поэтому начиная с XIX века понятие революции стало для современности точкой стыка политического и философского дискурсов. Философский дискурс далее позволит нам свести воедино исторические определения революции и выстроить ее простое понятие. История политических и правовых учений: Учебник / Под общ. ред. акад. РАН B.C. Нерсесянца. - М.: НОРМА-ИНФРА, 2001. - С. 186.

«Революция» - это теолого-метафизическое понятие, вырванное у метафизики и противопоставленное ей. Все крупнейшие философы революции (а такими являлись Кант, Гёльдерлин, Гегель, Маркс, Беньямин, Батай) проводят работу по десублимации понятия революции. Революция - не фиксированный момент волшебного основания, а незавершенное, повторяющееся событие отрицания: оно преследует настоящее, как навязчивая мелодия. Политический субъект стремится положить себе основание, но вместо того оказывается в ситуации внутреннего разрыва, в вечном несоответствии и внутреннем соревновании с самим собой.

Тут, конечно, требуется разъяснение. Как философии Нового времени удается построить понятие революции и при этом разрушить и сместить его теолого-политическую подоснову? Ответ: при помощи критики, то есть строгого и недоверчивого анализа, поверяемого только логикой и собственным опытом.

Латинское слово «revolutio» впервые появляется в христианской литературе поздней античности и применяется к таким явлениям, как отваленный камень у захоронения Христа или к странствиям души. В Средние века оно начинает обозначать астрономический феномен кругового движения светил вокруг Земли. В XII веке это слово в его астрономическом значении возникает и в разговорных европейских языках; однако уже довольно скоро, в XIV столетии, начинает применяться в политическом смысле для указания на гражданский беспорядок и смену власти (это произошло в Италии, где такие перемены были обычными событиями в жизни городов-государств). Так, первое из известных употреблений слова «революция» (итальянское «rivoluzioni») в политическом смысле принадлежит итальянскому писателю или хронисту Джованни Виллани: «...che in cosi piccolo tempo la citta nostra ebbe tante novita e varie rivoluzioni (за столь короткий срок в нашем городе случилось много новых событий и разных потрясений)». Антология мировой политической мысли. В 5-ти томах. - Т. 1. Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция. - М., «Мысль». 1997. - С. 372. Примерно в то же время и именно в связи с итальянской политикой это слово появляется во французском как «revolucion» или «revolution». Трудно сказать, был ли такой политический термин своего рода метафорическим переносом астрономического понятия (как утверждали, к примеру, Ханна Арендт, Рейнхарт Козеллек и его соавторы) или развивался независимо (как доказывает Илан Рахум). Последнее предположение также выглядит вполне правдоподобно, ибо политическая трактовка хорошо соответствовала средневековому видению мирской истории в виде циклической, разрушительной и переменчивой судьбы (fortuna). Политическое употребление слова «революция» совпадает, как указывает Дж. Покок, с понятием «анакиклосиса», циклического политического изменения, согласно греческому автору Полибию. Однако, говорит Покок, «не обязательно читать у Полибия про анакиклосис, чтобы использовать образы колеса и вращения [применительно к политике]» (Pocock J. The Machiavellian Moment. Florentine Political Thought and the Atlantic Republican Tradition. - Princeton: Princeton University Press, 1975. - P. 116). В любом случае очевидно, что, используя это слово в политике, имели в виду и его астрономическое значение. Был ли сам термин «революция» производным от представления о круговращении планет или смешивался с ним в последующем употреблении, он в любом случае применялся просто для обозначения изменения во времени и отсылал скорее к некоему хронологическому промежутку, чем к внезапному происшествию.

На протяжении XV - XVI веков слово «революция» использовали порой для обозначения перемены, обычно с коннотациями катастрофы и беспорядка. Такова взятая в качестве эпиграфа меланхолическая фраза Гамлета, где «революция» отсылает не к чему иному, как к смерти - смерти, являющейся составной и важной частью в непредсказуемой игре фортуны. Как утверждает Ж.-М. Гулемо, Goulemot J.-M. Le rПgne de l'histoire. - P.: Albin Michel, 1996. - P. 39. в XVI - XVII веках значение слова стало постепенно меняться, и наряду со смыслом возврата к истокам оно стало часто пониматься как безличная, иррациональная разрушительная сила (ведь именно таким предстает колесо фортуны с точки зрения человеческой конечности). Но в этот период преобладает все же астрономическое значение слова, которое достигает в XVI и XVII веках особенной популярности с публикацией и распространением трактата Коперника «De revolutionibus orbium caelestium» («О вращении небесных сфер») (1543).

В контексте английской гражданской войны 1640 - 1650-х годов слово «революция» снова начинает использоваться в политическом смысле, однако это употребление остается относительно редким и не показательным. За пределами Англии политическое использование этого слова (как указывают Р. Козеллек и И. Рахум) было табуировано, поскольку подразумевало естественный и неизбежный характер перемены и преподносило ее как уже свершившийся факт. В официальном дискурсе преобладали понятия с отчетливо негативными коннотациями: «бунт», «мятеж» и др.

Слово «революция» занимает важнейшее место в политическом словаре после Славной революции в Англии (1688 год). Оно активно использовалось сторонниками революции, например Дж. Локком, который подчеркивал в нем аспект восстановления, реставрации узурпированных прав и свобод. Некоторые круги во Франции (главным образом протестанты), симпатизировавшие новому английскому режиму, также употребляли слово «революция», чтобы подчеркнуть «восстановительный» характер свершившейся перемены. Постепенно и официальные противники английского правительства должны были принять такое употребление и нападать на «революцию». Ozouf M. RОvolution // Dictionnaire critique de la RОvolution franНaise. - P.: Flammarion, 1992. - P. 416 - 417.

С принятием слова «революция» для происшествий 1688 года его значение начало радикально трансформироваться: оно все более указывало на единичное, уникальное событие данной революции, а не на меланхолическую картину разрушительной перемены вообще. Эта революция была свершившимся, устоявшимся фактом, и тем самым запрет на символическое признание удавшегося мятежа был успешно ликвидирован. В течение XVIII века «революция» становится «модным» словом - и уже американская революция отчетливо осознавала себя в качестве таковой. Французская революция была предвидена и предсказана «философами»: Вольтер, Мабли, Руссо, Дидро - все они говорили о своей надежде и/или страхе относительно будущей революции. Более того, в их дискурсе само слово претерпело новую трансформацию, которую окончательно закрепили события 1790-х годов: «революция» определенно стала означать скорее открытость неизвестному будущему, чем повторение или возвращение прошлого. «Какими будут следствия этой революции? Мы не знаем», - писал Дидро в 1774 году. Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. - М., 1994. - С. 284. Изменение значения слова от возвращения прошлого к открытости будущему и было, согласно Козеллеку и его сотрудникам по немецкому «Словарю основных исторических понятий», главным и решающим сдвигом - но мне представляется, что ими преувеличивается степень новизны этого обращения к новому. Уже понятие циклического круговорота судьбы, fortuna, всегда подразумевало элемент непредсказуемости и неясности. Сам же поворот XVIII века заключался, во-первых, в проецировании темпоральной непредсказуемости на линейное видение истории и, во-вторых, в обозначении секулярной, профанной перемены таким понятием о единичном и необратимом событии, которое ранее выстраивалось по модели священной истории. Ключевое и определяющее утверждение понятия «революции» имело место после 1789 года, в ходе и по результатам Французской революции - и с этих пор его политическое значение окончательно одержало верх над астрономическим. Революция вновь стала этой Революцией, и даже в еще большей степени, чем после 1688 года. Она все больше превращалась в идеологическую ценность, обсуждаемую в революционных кругах и развенчиваемую контрреволюцией. Французские революционеры быстро осознали, что не намерены следовать примеру Англии или Америки, но сами утверждают новый мир без каких-либо образцов. Все еще мечтая о восстановлении далекого Древнего Рима, они в то же время надеялись на то, что их действия должны стать необратимым начинанием. С одной стороны, революция, в соответствии с прежним ее пониманием, толковалась как непреодолимая сила времени (а теперь - «истории») или «революционный поток» (Робеспьер), но с другой - она теперь превозносилась и в качестве морального императива (каждый гражданин обязан совершать «свою собственную революцию» Кузнецов К.А. История философии права / К.А. Кузнецов. - Одесса, 1917. - С. 117.), и как результат свободного человеческого действия. Основы философии, в 2-х томах. / Под ред. В. И. Фролова. - М: Наука, 1993. - Т. 1. - С. 281. Все это показывает, что слово «революция» начинает означать единичное историческое событие, со значительными онтологическимии и эпистемологическими следствиями. Это был, как верно заметил Жюль Мишле, секулярный аналог Воскресения Христова, воспроизведение священного События, - но революция при этом направлялась против христианства, против церкви, и новое Событие было названо именем мирского профанного происшествия par excellence. В работе «On Revolution» Ханна Арендт представила историю нашего понятия как падение «революции» с (астрономического) неба на (политическую) землю. Arendt H. On Revolution. - New York: Viking Press, 1965; Penguin books, 1990. - P. 42; Арендт Х. О революции (фрагмент из книги) // НЛО. - 1997. - № 26. - С. 22. Однако параллельно с этим развитием существовало и другое, дополнительное движение, в котором слово, именующее политический беспорядок, стало обозначать уникальное, открывающее историю событие. Таким образом, если анализ Арендт подчеркивает «возвышенные» истоки понятия, то моя реконструкция стремится это понятие десублимировать, вернуть его на землю с небес священной истории.

2) Отвлечемся теперь от истории понятия «революции» и его современной формы и рассмотрим с феноменологической точки зрения, как различные аспекты понятия отражаются в самом слове «революция». Понятие неотделимо от слова - и мое прочтение стремится скоординировать аналитический разбор термина с исследованием состава самого слова в его унаследованной фактичности. Значение не может быть выведено из этимологии, однако в повседневном языковом употреблении оно неизбежно сплетено с внутренней формой слова. В слове «революция» присутствуют два основных значимых элемента: приставка «ре-» и корень «вол» (связанный с латинским глаголом «volvo» - «кручу», «поворачиваю»).

Латинская приставка «ре-» прежде всего указывает на противодвижение (в смысле оппозиции). Соответственно, она также подразумевает возврат (return) - и только вследствие этого принимает значение повторения (repetition). Тем самым слово «революция», которое может означать круговое и повторяющееся движение, позволяет услышать в нем и значение насильственного сопротивления (resistance). В моей логической реконструкции понятия я буду опираться на эту совокупность значений, внутренне присутствующих в самой структуре слова.

Сопротивление действующей и наступательной силе, естественно, может мыслить себя как возвращение назад. Так на самом деле и было во всех исторических революциях: только, в то время как все первоначальные революции Нового времени просто провозглашали возврат к прежним средневековым свободам, Французская революция обращалась к неопределенному и далекому прошлому иного народа. В любом случае символическое возвращение было средством ретроспективного присвоения собственного прошлого, или же отрицания его ради другого начинания, способом «пере-делать» и «пере-создать» историю. Ограничения свободы, таким образом, понимались как связанные со временем, как зависимость от прошлого (которым человек вообще не может полностью овладеть). Соответственно и ниспровергаемые институциональные структуры объявлялись принадлежащими прошлому.

Сутью революции становится не просто возвращение к минувшему, но оборачивание, инверсия прошлого и будущего. Начинания, ранее воспринимавшиеся как жизнеспособные и прогрессивные, устремленные в будущее, теперь относятся к завершенной прошлой эпохе, а то, что казалось далеким древним прошлым, становится перспективой для будущего. Позднее, в философском восприятии понятия революции, это переворачивание времени часто связывалось с коперниканской «революцией» картины миропорядка.

В той же степени, в какой приставка «ре-» указывает на возвращение к прошлому, на акт воспоминания, она также подразумевает и рефлексию: обращение субъекта к себе самому, открытие и использование внутреннего мира (в противовес «прогрессивному» движению, ориентированному наружу, к внешнему). В самом деле, воскрешение в революции далекого исторического прошлого должно было оставаться фантазией, тогда как рефлексия внутренней жизни субъекта есть, напротив, реальный, действительный симптом этого воображаемого «воскрешения» или «восстановления». Эта связь между революцией и внутренним (субъективностью) была развита в философии немецкого идеализма. Кант, провозглашавший в эпистемологии повторение коперниканского переворота, показал внутреннюю, субъективную природу форм человеческого познания. В своих работах, посвященных Французской революции, Кант утверждает, что ее главный результат состоит в рефлексивном осознании историческим субъектом своего стремления к благу. Философия: Учебное пособие. / Под ред. проф. В. И. Кириллова. -- М.: Юристъ, 1999. - С. 318. Гегель прямо указывает на связь воспоминания и интериоризации в двойственном значении немецкого слова Er-innerung, которое стало одним из центральных его понятий. Философия. / Под ред. проф. В. Н. Лавриненко, и проф. В. П. Ратнокова. - М.: Юнити, 1998. - С. 427.

По своим ре-активным и ре-ставративным аспектам понятие революции параллельно таким историческим событиям и концептам, как «Реформация» и «Ренессанс». Хотя исторически эти термины и не имели ничего общего со словом «революция», интерпретаторы Французской революции очень скоро стали отмечать ее близость Реформации (Гегель, Гейне, Маркс) и Возрождению (Мишле). На протяжении всей истории христианства любое важное историческое движение начиналось как «возрождение» античности или как возвращение к раннему христианству - и Французская революция не была здесь исключением. Это было во многом связано с самим христианским учением: согласно ему, мессия уже явился, событие произошло, а значит, и связь с исторической истиной предстает главным образом как ретроспективная. Это не препятствовало новым событиям, священным или мирским, отражать и воспроизводить главное Событие - пришествие Христа. Однако воспроизведение часто происходило вопреки уже существующему наследию христианства, как возвращение к его забытым корням. Обращение к античности также зависело от христианской модели времени, которая устанавливала линейный разрыв между (языческой) древностью и новым (то есть христианским) временем. Идея оборачивания истории в обоих случаях основывалась на предположении ее необратимой линейности, предшествовавшей любым возможным оборачиваниям.

В ранний период истории этого понятия «революция», еще далекая от обозначения человеческого действия или возвращения к началу, отсылала скорее к силе судьбы (fortuna), угрожавшей перемениться и разрушить начатые людьми замыслы. Пока образ времени остается циклическим и лишенным целесообразности, в отношении к людским делам и судьбам такое возвращение к началу означает разрушение и смерть - нечто, с человеческой точки зрения, необратимое. Значит, ошибочно просто противопоставлять циклическую «революцию» Средневековья и линейную «революцию» Нового времени. В каждом случае само слово несет ощутимый оттенок необратимой катастрофы, разрушительной и негативной силы. Понятие революции, сформированное в XVIII-XIX веках, сохраняет оба значения неодолимой катастрофы и в то же время - человеческого усилия, побеждающего злую фортуну и вновь учреждающего стабильность.

По сути, корень «volvo» повторяет и воспроизводит то, что уже выражено приставкой: циклическое движение есть движение, постоянно возвращающееся назад. Этой избыточностью само слово «революция» иллюстрирует свой смысл: повторение имени повторения (re-petitio) указывает на бесконечный излишек: революция вновь и вновь воспроизводит свое разворачивание к началу. Избыточность также отсылает к возможному противоречию между двумя возвратными движениями: (циклическое) повторение революции происходит вопреки революции, переворачивая само переворачивание. Тут очевидно, что сама структура слова выражает внутренний парадокс исторических революций и их понятия. История политической мысли / Под ред. СИ. Мавроди. - М., 1991. - С. 294.

Семантика циклического движения типична для индоевропейских слов, относящихся к времени или к событиям, происходящим во времени, - и «революция» тут совершенно не является исключением. Например, в русском языке само слово «время» происходит от корня «верт-», «вертеться». Другое выражение - «попасть в оборот» - означает нечто очень близкое к революционному событию. Можно также упомянуть и французское «bouleversement» - потрясение, то есть глубокий, задевающий и преобразующий опыт. С одной стороны, выбор круга как метафоры времени обязан тому факту, что люди всегда избирают для представления и измерения времени именно циклические процессы (вроде смен дня и ночи или времен года). С другой - цикличность подразумевает не только включенность того или иного события в великий круговорот природы, но также быстро сменяющиеся взлеты и падения, присущие внутренней динамике самого события.

И здесь цикличность отсылает не к обычному циклу, но, напротив - к непредсказуемой природе движения, постоянно меняющего направление. Движение по кругу, в отличие от линейного, означает и постоянное приложение силы - оно не может быть инерционным. Так, например, Ньютон понимал движение по окружности (в отличие от линейного, зависимого от позиции наблюдателя) как знак подлинного, абсолютного движения в абсолютном времени и пространстве. Движение по кругу есть знак того, что нечто «действительно» с вами происходит, независимо от вашей воли или перспективы. И не случайно, как уже упоминалось, внешне невинное слово «революция» запрещалось как признание политической перемены в качестве свершившегося факта, а впоследствии стало означать аутентичное историческое событие или (по Канту) знак такого события.

Таким образом, мы видим, что исторические изменения в семантике слова «революция» соответствуют двойственности и неопределенности, присущей его внутренней структуре. Такие исторические перемены сами не являются ни одномоментными, ни однозначными, а представляют собой скорее сдвиги в преобладающем значении слова, чем возникновение отсутствующих доселе смыслов. Неясность слова отражает трудность осмысления самого понятия: понятие революции парадоксально. Оно указывает на пределы человеческого разума и тем самым располагает к серьезному философскому размышлению. «Революция» одновременно обратима и необратима, является действием исторической силы и человеческим свершением, возвращением к прошлому и открытием будущего. В ее циклическом движении раскрывается сокрытая доселе истина субъекта; через ориентацию революции на неизвестное будущее предстает его внутренняя темнота. Но вместе с тем революция предъявляет субъекту требование понимания - что же здесь на самом деле происходит? В дальнейшем изложении я попытаюсь прояснить эту сложную и противоречивую структуру понятия революции.

§ 2. Понятие революции в философии