Василий Блаженный

1. Учение о богопознании

1.1 Каппадокийский синтез

Во второй половине IV века происходила постепенная и на первых порах очень поверхностная христианизация империи и всего греко-римского общества. Император Константин был крещен на смертном одре в 337 году. Его сыновья также откладывали свое крещение, видимо, опасаясь нарушить принимаемые со всей серьезностью заповеди христианства. Трудность совмещения императорской власти, основанной на насилии и военной мощи, с христианской верой осознавалась очень глубоко, но, даже откладывая личное крещение, императоры продолжали покровительствовать новой религии.

Повсюду строились церкви и соборы, и их наполняли толпы народа. Искусство процветало. В христианство переходили люди из всех слоев населения, включая интеллигенцию и аристократию. Несмотря на этническое разнообразие, все они принадлежали к эллинистической культуре, и ключом к пониманию их ментальности была греческая философия.

Для того чтобы обратить мир в христианство, необходимо было истолковать христианство в греческих понятиях и категориях. Это истолкование предполагало творческое усилие ума, духа и сердца. Оно представляло собой подвиг, который и составляет содержание христианского свидетельства в изменяющейся исторической ситуации. В IV веке этот подвиг взяли на себя отцы-каппадокийцы Василий Великий, Григорий Нисский и Григорий Назианзин.

Иллюстрацией к вышеупомянутой проблеме может служить и самое Священное Писание, включавшее не только Новый Завет, написанный по-гречески, но и Ветхий - в переводе Семидесяти (так называемая Септуагинта). Образованный грек не мог понять, почему мелким, незначительным эпизодам библейской истории придавалось религиозное значение. И все это венчалось, по греческим понятиям, смехотворным, абсурдным воскресением из мертвых, в которое ни один уважающий себя философ верить просто не мог.

С другой стороны, в эллинистическом понимании сама история как таковая не имела значения. Над мелочами этого мира всегда царила вечная трансцендентная истина. В категориях господствующего платонизма Бог был непостижимым, неизменным, вечным Существом. Он не мог «стать» ничем, а тем более простым смертным человеком, да еще иудеем. Против христианского учения восставал весь снобистический склад ума утонченных греческих интеллектуалов.

Первую попытку объяснить Писание в греческих понятиях сделал Ориген, пользовавшийся своей системой аллегорического толкования, в которой все исторические факты объяснялись как иносказания, повествующие о вечной истине. Аллегорический метод имел почтенную историю и в некоторой степени применялся самим Апостолом Павлом. Труды Оригена, несомненно представляющие огромный интерес и ценность, не решили, однако, всех проблем до конца, и сам Ориген на протяжении всей своей жизни был олицетворением конфликта между греческим разумом и христианской верой, так никогда вполне никем и не разрешенного.

Отцам-каппадокийцам, стремившимся разрешить этот конфликт и достичь синтеза, помимо этого предстояла еще и борьба с арианской ересью, владевшей тогда церковными умами. Согласно учению Ария, Сын Божий был не истинным Богом, а существом промежуточным между Богом и людьми. Арианство было осуждено в 325 году на Никейском соборе, но уже в 335 году на торжественном открытии храма Гроба Господня в Иерусалиме Арий был принят обратно в лоно Церкви, а его главный оппонент Афанасий Великий поехал на Запад в ссылку. В 337 году покровительствовавший арианам император Константин скончался.

На смертном ложе его крестил арианский епископ Евсевий Никомидийский. Империю поделили между собой сыновья Константина. Констант, сочувствующий православным, стал править Западом, а покровителю арианства Констанцию достался Восток. В 350 году Констанций стал единовластным правителем всей империи и немедленно учинил повсеместную «чистку» в Церкви, в результате чего почти все православные епископы были отправлены в изгнание. Спас Православие приход к власти императора Юлиана Отступника (361 г.), который восстановил язычество, а всем разновидностям христианства - по философской широте своих взглядов - предоставил полную свободу, надеясь также, что междоусобная вражда постепенно уничтожит само христианство изнутри. При нем православные епископы вернулись из ссылки и стали восстанавливать Православие.

Здесь интересно отметить для лучшего понимания атмосферы того времени, что средиземноморский мир был очень мал, и в образованных кругах все были знакомы друг с другом. Так, в Афинском университете в 50-х годах будущие святые отцы-каппадокийцы были коллегами будущего императора Юлиана. Таким образом, отцы Церкви жили среди людей и сами были теми людьми, руками которых творилась история того времени и определялись судьбы будущего.

В период правлений Констанция и Юлиана святитель Афанасий Великий защищал понятие «единосущия», омоусия. Этот термин был единственным небиблейским в Никейском Символе веры. Кроме того, у этого слова была запятнанная репутация - в 265 году на соборе в Антиохии оно было осуждено как выражающее идею модализма, то есть такого понимания Троицы, при котором Лица рассматриваются всего лишь как «модусы» или «аспекты» единого Бога, а не как реальные личности.

Особенную оппозицию понятие единосущия встречало в Антиохии, где богословы были более склонны интересоваться конкретной исторической личностью Христа, отличной от Отца. Однако Афанасий в пылу сражения с одной ересью проглядел уязвимость своей терминологии к обвинениям в другой ереси, модализме. Идея единосущия сделалась пробным камнем разногласий между антиохийскими и александрийскими богословами, и примирить их было первостепенной задачей каппадокийских отцов.

К 370 году за исключением изгнанного Афанасия все восточные епископы были арианами или полуарианами, несмотря на то что в 325 году никейская вера была принята фактически без возражений. Молва говорила, что, когда на соборе в Никее епископы подписывали Символ веры, некоторые из них вместо ?????????, единосущный, написали ??????????, сходносущий (или по-добосущный), добавлением маленькой йоты существенно изменив смысл термина. Но сказано же в Писании: Ни одна йота… не прейдет из закона (Мф. 5, 18)! В действительности среди всех этих бесчисленных восточных ариан были и те умеренные, которые подписали «подобосущие».

Они отвергали единосущие не потому, что были настоящими арианами, а потому, что никейская вера казалась им несовместимой с подлинной троичностью лиц: они полагали, что Единосущный Бог не мог быть действительно Троичным. Именно каппадокийским отцам удалось объяснить и точно выразить православное исповедание веры в Единосущного и триипостасного Бога и таким образом привлечь этих умеренных на свою сторону. Это объяснение и истинно творческое развитие богословия каппадокийцами позволило примирить абстрактность греческой мысли с иудейской идеей личного божества и тем самым спасло Церковь. Удача каппадокийцев, или, как их называли, «новоникейцев», свидетельствует о том, что истина не всегда торжествует в результате догматической непримиримости (как в случае святого Афанасия) и что очень часто для смягчения различий и достижения взаимного понимания необходим разумный диалог.

Введенная каппадокийцами терминология создала возможность церковного мира. Церковь признала, что и в период повсеместного арианства таинства продолжали совершаться: ариан, возвращавшихся в лоно Православия, не перекрещивали. Сам Василий Великий защищал именно такую умеренную позицию, ссылаясь на учение о домостроительстве спасения (икономию) и на заботу о «спасении многих».

В 381 году при императоре Феодосии Великом на Втором Вселенском соборе в Константинополе спор о Святой Троице был разрешен окончательно, и православный Никео-Царьградский Символ был признан единственно истинным и законным исповеданием веры в том истолковании, которое ему дали каппадокийцы, то есть совместно с учением о трех ипостасях. Однако страсти на этом сразу не улеглись. Александрия признавала богословие только святого Афанасия и при поддержке Римской церкви отказывалась принять «новоникейство». В Антиохии также царил разлад. Там шла борьба трех церквей: арианской, ново-никейской (представлявшей большинство, возглавляемое другом каппадокийцев епископом Мелетием, в окружении которого мы находим тогда еще молодого Иоанна Златоуста) и староникейской (во главе с епископом Павлином). Эта последняя церковь находилась в общении с Александрией и Римом, а Рим в свою очередь отказывался признавать Второй собор и учение о трех ипостасях.

Еще одной областью, в которой каппадокийским отцам предстояло сыграть ведущую роль, было монашеское движение, в IV веке достигшее особенного подъема. По мере того как официальная Церковь все более сливалась с империей и с судьбами «этого» мира, тысячи мужчин и женщин покидали общество и удалялись в пустыню, противопоставляя обмирщению Церкви идеал точного соблюдения всех евангельских требований. Предаваясь аскетизму и постоянной молитве, монахи иногда были склонны даже богословие считать ненужной суетой. Живя в пустыне, они часто подолгу оставались без таинств и в своем максимализме стремились к существованию, полностью независимому от Церкви.

Одной из заслуг каппадокийских отцов было оцерковление монашества. Святителю Василию Великому путем установления правил и устава жизни удалось включить монашеский идеал в основное русло церковной жизни, в то же время признавая и закрепляя особое аскетическое призвание некоторых членов Церкви. А брат его, святой Григорий Нисский, дал мистическое объяснение монашества, в свете которого монахи нашли свое место в лоне Церкви и признали, что без Церкви и таинств невозможен и сам мистический идеал монашества.

Итак, каппадокийские отцы - святитель Василий Великий, святитель Григорий Назианзин (Богослов) и святитель Григорий Нисский - положили основание новому периоду в истории христианской Церкви. В союзе (иногда двусмысленном) с римским государством, но всегда, в лице монашества, стремясь к горнему Царству, Церковь ради спасения мира во Христе восприняла на себя задачу христианизации греческой культуры. Этот процесс был длительным, предполагал бдительность и постоянное богословское творчество, борьбу с ересями, равно как и решение актуальных философских вопросов. Результатом этих усилий явилась тысячелетняя православная культура, определившая судьбы многих народов вплоть до ее разложения под ударами западных секулярных идеалов в новое время.

1.2 Философское познание

Учение Василия Великого об устройстве мира (космология) излагается в его комментариях к первой главе книги «Бытия» («Шестоднев»). Эти комментарии представляют собой блестящий пример того, как умный и образованный богослов использовал современные ему достижения человеческого познания для защиты и проповеди христианства. Целью Василия было объяснить христианство в категориях эллинизма, с тем чтобы можно было проповедовать Евангелие образованной части греческого общества. Он прекрасно понимал, что нет никакого конфликта между научной информацией и библейским Откровением (конфликт, искусственно возрожденный в наше время), ибо Библия не является (и не претендует являться) источником научной информации.

Объясняя историю сотворения мира в категориях греческой философии того времени, Василий ссылается на Платона (особенно на диалог «Тимей»), а также на комментарии неоплатоников (Посидония), указывая на коренное философское (а не научно-информационное) расхождение библейского мировоззрения с языческим греческим. Его «Беседа вторая» (Быт. 1, 1) начинается с прямого опровержения античного представления о сотворении мира. В начале сотворил Бог… (Быт. 1, 1). Значит, было начало, значит, и самое время было сотворено. Эта мысль совершенно чужда греческому миропонима-нию, которое всегда определяло истину в категориях вечности. Далее Василий обсуждает различные значения слова «начало», ???? (архи), имеющего два основных значения в греческом языке: «начало во времени» и «начало как основополагающий принцип». Вообще греки предпочитали употреблять это слово в философском смысле (как «основополагающий принцип»), но святой Василий старался соединить оба значения и намеренно сохранял некоторую двусмысленность с целью передать одним словом мысль о том, что «принцип» был основан во времени. (Та же идея - в названии основного труда Оригена «О началах».)

Обсуждая значение первого дня творения, Василий пользуется привычным для греков числовым символизмом. Число семь в Библии символизирует «этот мир», наш реальный тварный мир, сотворенный Богом в семь дней. Число восемь символизирует будущий мир, вечность. Восемь - это семь плюс один, поэтому первый и восьмой день как бы совпадают по своему значению: так, воскресенье - это последний, восьмой день, день конца ветхого мира и в то же время первый день нового творения. Такой же числовой символизм мы находим и в книге «Откровения святого Иоанна Богослова»: семь Церквей (Откр. 1, 20), семь ангелов (Откр. 2, 1), семь печатей (Откр. 5, 1) и т.д.; с другой стороны, восьмой день, воскресенье, - день Господень, день суда (Откр. 1, 9). Этот день - не что иное, как конец старого и начало нового мира, знаменуемый катастрофой и судом. Христос воскрес из мертвых в воскресенье - в день, следующий за субботой, и потому и в первый день недели, первый день обновленного, спасенного бытия. Старославянское слово «неделя», обозначавшее воскресный день, утратило связь с эсхатологическим смыслом воскресной Литургии и отражает мирское понимание воскресенья как дня отдыха (от «не делать»). Другой пример числовой символики в «Откровении» - число три с половиной, обозначающее Антихриста, то есть зверя, убившего свидетелей Христа (Откр. 11, 9, 11). Три с половиной - это половина от семи, а семь - число «этого мира». Сатана разрушает «этот мир», вносит в него разделение и смерть, поэтому его число - три с половиной.

Использование числового символизма позволяет святому Василию истолковать понятие вечности языком, близким греческим философам. Греческой мысли была совершенно чужда идея «начала времени». В то время как евреи довольствовались простым утверждением факта: «В начале сотворил Бог…», греки любили задавать вопросы вроде: «А что делал Бог до того, как Он начал творить?» Василий в ответ на это объяснял, что начало во времени было также и началом в философском смысле слова, что в первый день Бог сотворил весь мир «в принципе». Он как бы дал творению первоначальный толчок. Все последующее развитие, «эволюция», разворачивание событий происходит само по себе, и первые главы книги «Бытия» символически повествуют о том, как это происходило.

В библейском рассказе о сотворении мира Василий видит много символов и недосказанности: так, в его понимании «шесть дней» не надо понимать буквально. В области физики и естествознания Василий пользуется Аристотелевой физикой и комментариями на нее неоплатоников.

Его «Шестоднев» - серьезная попытка продемонстрировать, что научная мысль вполне совместима с библейским откровением, что между ними нет никакого противоречия. Такая попытка была бы как нельзя более своевременна в наше время, когда многие искусственно возрождают конфликт между Библией и наукой. Библейское откровение и христианская мысль объявляются мракобесием на том основании, что изложенное в них учение «ненаучно». Те, кто так рассуждает, забывают о том, что Библия не есть источник научной информации: она рассказывает о том, Кто сотворил мир (наука на этот вопрос ответить не может), и о том, что мир действительно был сотворен.

А как это сотворение фактически произошло, Библия не сообщает. Василий отвечает на этот вопрос по «Физике» Аристотеля, а мы в наше время неизбежно прибегаем к теории относительности Эйнштейна, к достижениям ядерной физики, генетики и другим новейшим открытиям. Библия же не говорит на языке науки, а символически сообщает о Том, Кто «в начале» Своей премудрой волей сказал «да будет».

В «Шестодневе» святой Василий также обсуждает вопрос о сотворении человека. Он подробно развивает свое учение об образе Божием в человеке. В этом учении человек предстает как теоцентрическое существо, все бытие которого призвано отражать божественную жизнь и который сотворен по образу и подобию Божию. В то же время человек есть «микрокосм», он как бы собирает, обобщает (в святоотеческой терминологии - рекапитулирует) в себе весь тварный мир, центром и венцом которого он призван быть. Подробно антропологическое учение отцов-каппалокийцев будет обсуждаться в главе о святом Григории Нисском.

2. Триадология Василия Великого

2.1 Отношение Василия Великого к староникейскому учению

В борьбе за догмат Святой Троицы Каппадокийцы и, в частности, св. Василий Великий продолжили дело, завещанное им св. Афанасием. Они исходили из Никейского символа веры и непреложно почивали на понятии «единосущия.» Их деятельность была преимущественно работою терминологическою. Надо было установить точное содержание «сущности» и «Ипостасей.»

Для св. Афанасия терминология была во многом не ясна. В его время можно было себе позволить смешивать эти понятия. «Ипостаси» понимались в смысле латинской «субстанции,» что было буквально верным переводом слова. Каппадокийцы поставили себе задачей уточнение этих понятий и выполнили свое задание прекрасно. Отметить в данном случае, однако, следует, что можно заметить известную методологическую разницу между св. Василием и св. Афанасием. Св. Василий позволял себе иногда, если не отступления от понятия «единосущия,» то, во всяком случае, готов был допускать и терминам, близким к «единосущию,» известные права на существование. Он допускал даже выражение «подобие по сущности,» при условии непременного добавления «без какого бы то ни было различия» (Письмо 9). Тут конечно, не было никакого компромисса в смысле догмата, но лишь известный тактический прием [25].

В догматическом языке св. Василия заметно, таким образом, решительное движение вперед по сравнению с св. Афанасием. При большей образованности своей и начитанности, он привлекает философскую мысль внехристианскую и дает большую гибкость и ясность учению о Святой Троице. Болотов правильно отметил, что св. Василий из понятия Логоса не делает тех заключений, какие встречаем у Афанасия, что без Слова Бог был бы «бессловесен.» Василий предпочитает название Сын, в котором усматривает прямое указание на отношение Его к Отцу. Троица, по учению св. Василия, конечно, есть конкретное единство, «монас,» но нельзя не признать и того, что Отец, Сын и Святой Дух ставятся у него конкретнее, чем у Афанасия [31].

Какое же выражение св. Василий предпочитает для определения того, кто же это: Отец, Сын и Дух?

В то время приходилось выбирать, как более удачное, или «Ипостась,» или «лицо» (persona, ????????). Первое выражение было больше по смыслу греческого языка, чем второе. Правда, св. Ипполит пользовался выражением «лицо» в применении к Святой Троице («Contra Noetum»). Со времени св. Григория Нисского оно займет свое законное место в богословском языке Востока. Но св. Василий его явно избегает. ???????? для него означает «форма» [32] или, чаще, «лицо» в смысле «лик,» «физиономия» [33]. Оно употребимо в этом случае, как «пасть на лицо,» «говорить лицом к лицу» и под. «Лицо» же в смысле «Ипостаси» вообще, или «Ипостаси Святой Троицы,» мы находим сравнительно редко [34].

Для богословского слуха св. Василия оно имело какой-то савеллианский привкус, смысл чего-то случайного. Посему он предпочитает «Ипостась» [35].

Иногда он говорит вместо «лицо» или «Ипостась» для обозначения, например, Петра, Павла или Иоанна: ? ??? ???????, т.е. местоимение «всякий» с членом определителем [36].

В частности, в отношении к пневматологическому учению св. Василий сделал большой шаг вперед. Он указал и подчеркнул особое свойство Духа, Его «Святыню.» Благодаря Ему - сердец восхождение, немощных - руководство, труждающихся - совершенство. Он просвещает очищающихся от всякой скверны и делает их духовными через приобщение Ему [37].

«Благодаря Ему совершается наше уподобление Богу и через Него мы становимся Богом» [38].

Жизнь Духа - в освящении, в таинствах. Отсюда ясно, что Духа мы познаем не логически, не дискурсивно, а лишь сакраментально. Древняя Церковь не столько писала трактаты о свойствах Святого Духа, сколько жила в Нем. Стяжание Духа, создание нас Его храмом, обителью Святой Троицы, - вот заветы, которые можно почерпнуть из книги св. Василия о Святом Духе. Опытное, мы бы сказали, «экзистенциальное» познавание Духа определяло атмосферу тогдашних споров о Святом Духе и о Святой Троице. Не мудрствование о Духе, а духовная жизнь. В частности, трактат о Святом Духе важен и потому, что устанавливает древность призывания Святого Духа при всяком тайнодействии [39].

Любопытно, что в «Беседах на Шестоднев» св. Василий обращается к сравнительному языкознанию [40]. Объясняя, что значит, что Дух носился над бездною, он упоминает «некоего Сирийца» (возможно, что это св. Ефрем), который ему объяснил, что на сирийском (скажем вообще, на семитических языках) «дух,» («ruah») - женского рода, и что Дух, следовательно, носившийся над бездной, «согревал» и «оживотворял» природу вод, подобно птице, сидящей на яйцах.

В начале этого параграфа было сказано, что каппадокийская терминологическая работа исходила из никейского понятия «единосущия.» Следует, однако, отметить, что понимание «единосущия» в середине и второй половине IV в. было все же несколько иное, чем понимание св. Афанасия. Это правильно отметил проф. А. Спасский [41]. У св. Афанасия вся сущность Божия отожествлялась с одним Отцом, что и дало понятию «единосущия» односторонее толкование, более соответствующим выражением для которого было бы ????????? или ??????????. В годы непосредственно после Никейского собора, сподвижники св. Афанасия могли из «единосущия Сына с Отцом» делать вывод и о рождении Сына «из сущности Отца.» При уточнении у Каппадокийцев понятия «сущности,» как «общего всему Божеству,» так говорить о рождении Сына было уже невозможно. В этом - известный шаг вперед на пути к уточнению тринитарных терминов.

Наряду с этим надо отметить и большую смелость отцов Каппадокийцев. Для уяснения своих терминов и для их обоснования, они с великим дерзновением обратились к мысли внехристианской. Не только понятие «сущности», как «общего», а «Ипостаси», как индивидуального, но и все вообще учение об Ипостаси, в частности об Ипостаси Святого Духа, почивает на философии Плотина. «Эннеады» настолько широко использованы св. Василием в его книге «О Святом Духе», что параллелизм оборотов и определений, в частности в IX главе, бросается в глаза [42].

Если, поэтому, св. Афанасий мог прямо говорить: «Ипостась есть сущность и не иное что обозначает, как самое существо» [43], то, благодаря большей точности, св. Василий такого утверждения сделать уже не должен. Признавая указанное усовершенствование в терминологии св. Василия по сравнению с самим св. Афанасием и его эпохой, надо не побояться отметить и слабые стороны его словаря.

1) Прежде всего, как это и было указано раньше, св. Василий был очень осторожен в своих высказываниях и предпочитал не заострять некоторых слишком болезненных подробностей. Он был большим тактиком и умел быть очень политичным там, где ему это казалось более пастырски-педагогячным. Он готов был стоять на линии александрийского собора 362 г., допускал, наряду с выражением «единосущный», также и «подобный во всем», при условии добавления «безо всякого различия». Это историки хотят объяснить соображениями так называемой «икономии», т.е. большой широты в приятии известных выражений, лишь бы можно было этим не отпугнуть некоторых.

2) Эта же осторожная «икономия» особенно заметно выявилась в его книге «О Святом Духе». Историки обратили внимание на бросающийся в глаза факт: в книге, написанной с целью защиты божественности Святого Духа и в опровержение мнения о Его якобы тварности, Дух Святый ни разу не назван Богом. Он, конечно, ставится автором неизмеримо выше ангелов, других тварных духов, но Богом Он не называется. Вне всякого сомнения, что св. Василий верил в божественность Святого Духа, раз он крестил «во имя Отца и Сына и Святого Духа,» воздавал славословие Святому Духу наравне с Отцом и Сыном, приписывал Святому Духу освятительную и совершительную силу. Он говорит, что Святой Дух «восполняет многохвальную блаженную Троицу» [44], он называет Его «божественным Духом» [45], но тем не менее ни разу не сказал в этом пневматологическом трактате: «Дух Святый есть Бог». Это не небрежность и не случайность, а просто все та же икономия, та же боязнь отпугнуть некоторых, колеблющихся или не утвержденных еще в вере, слишком решительным исповеданием. Введение доминиканца Benoit Pruche к упомянутому французскому переводу [46] это прекрасно показывает и дает необходимое объяснение этой осторожности и возможных ее границ.

3) Еще одна терминологическая неточность св. Василия: он не отличает «сущности» от «природы» и употребляет эти термины с безразличием, поражающим наше богословское сознание. «Сущность» ведь есть постоянный и неизменяемый субстрат бытия, а «природа» есть совокупность его существенных свойств, выражающихся во внешнем проявлении [47].

4) В желании противопоставить безразличию св. Афанасия к употреблению терминов «сущность» и «Ипостась», св. Василий, а за ним и другие каппадокийцы, определили «сущность», как общее, а «Ипостась», как индивидуальное или, что то же, как «родовое» и «конкретное». В этом - шаг вперед, но, как с основанием отметила научная критика, и свое слабое место. Если таково различие между этими двумя основными тринитарными терминами, то надо признать необходимое метафизическое предположение, что «общее» (т.е. природа или сущность) не имеет своего отдельного бытия и осуществляется только в частном. Природа, как совокупность известных признаков, может быть только умопостигаема, но свое реальное выражение находит она только в отдельном. Иными словами, там, где нет частных видов, не может быть и речи об общей природе [48].

В этом, по всей вероятности, лежит какая-то неизбежная слабость человеческой мысли, в частности мысли, покоящейся на философии Аристотеля. Это еще раз выявится в истории догматической мысли в V в., когда несторианская доктрина, исходя из Аристотеля, т.е. из его учения о конкретной реальности, не могла принять «человечества,» «человеческой природы» вне конкретного ее носителя. Из этого именно и произошла несторианская неизбежность разделения Богочеловека на двух субъектов, Сына Божия и Сына Давидова (или человеческого). Человеческая природа ими была мыслима лишь в конкретном ее носителе, а в данном случае, в человеке Иисусе.

2.2 Отношение Василия Великого к арианству и полуарианству

Проблема богопознания, то есть возможности знания Бога и общения с Ним, обсуждается в полемической книге «Против Евномия». Евномий был арианином, и в богословии его чувствуется сильное влияние греческой философии, которое он не сумел должным образом превозмочь и примирить с христианским откровением. Основные моменты его учения сводятся к следующему: во-первых, богопознание возможно на уровне тварного бытия путем познания Бога через Его проявления в этом мире. Полученное таким образом знание имеет косвенный, символический характер, так как мы познаем не самого Бога, а узнаем о Боге, как если бы мы читали написанную о Нем книгу. Во-вторых, согласно Евномию, нам доступно также и непосредственное знание Бога.

Поскольку человеческий разум имеет божественное происхождение, он может, очистившись и возвысившись, достигнуть созерцания божественной сущности. Именно из этого убеждения вытекали арианские заблуждения Евномия, ибо он утверждал, что через созерцание Бога нам открывается возможность определения Бога с помощью одного лишь слова «нерожденный», ????????? (агеннитос). Бог - и при этом Евномий имел в виду Бога Отца - отличается от созданного Им мира лишь тем, что у Него нет источника: Он не рожден, в отличие от всего остального творения, включая Его Сына, Который, согласно Евномию, есть тварь.

Святой Василий расходился с Евномием по всем пунктам. Во-первых, при сотворении мира Бог пользовался Своей реальной властью, Своим Словом. В творении присутствует реальная божественная жизнь. Поэтому в созерцании тварного мира нам доступно истинное знание Бога, а не только символы, или, как называл их Евномий, «нереальные образы» (????????, фантаста).

Во-вторых, святой Василий был убежден, что, несмотря на свою сотворенность Богом, человеческий разум не может постичь божественной сущности, разум «пресыщается», его ограниченность не позволяет ему постичь трансцендентное. Для Евномия Бог представлялся как «простая сущность». Человеческий разум познает либо лишь образы и символы, либо проникает в сущность и овладевает ею. Согласно святому Василию, одни лишь божественные проявления (или «энергии») в тварном мире доступны человеку, но сущность Бога трансцендентна и превосходит всяческий человеческий помысел.

В-третьих, святой Василий протестовал против употребления Евномием термина «нерожденный», которое предполагало, что Сын Божий - тварь. «Рожденность» или сыновство именно не есть тварность. Василий обращал внимание на различие двух похожих причастий: ????????? (агеннитос)™ и ???????? (агёнитос). Первое означает «нерожденный», а второе - «неставший». Сын рожден от Отца, но о Нем нельзя сказать, что Он стал, то есть пришел в бытие из небытия, как весь остальной тварный мир. Он вечно рожден Отцом.

Вопрос о божественной сущности непосредственно влечет за собой обсуждение троичной природы Бога как единства трех Лиц. В системе Евномия Бог равняется Своей сущности, из чего вытекает Его простота, неделимость. Для Василия опыт божественного начинался с личной встречи со Христом. Христианское откровение утверждало божественную природу Христа, провозглашало Его божественной личностью, Лицом, но Лицом, отличным от божественного Лица Отца и от божественного Лица Духа. Таким образом, в полемике с Евномием возникла и стала ясна необходимость объяснить троичную природу Бога. Каким образом возможно утверждение, что Бог одновременно одна Сущность и три Лица?

На Первом Вселенском Соборе в Никее (325 г.) было принято вероопределение, в котором отношение между Сыном и Отцом определялось как единосущие. («Верую… во единого Господа Иисуса Христа… единосущного Отцу…»). Нужно заметить, что на Никейском соборе эта формулировка была принята без особых раздумий и обсуждений, почти что между делом. Позднее некоторые епископы спохватились, что, пожалуй, совершили ошибку. Слово единосущие вызывало сомнение по двум основным причинам. Оно вводило в соблазн простых верующих, так как было единственным небиблейским словом в Символе веры. Более образованным христианам единосущие не нравилось потому, что этот термин был осужден на Антиохийском соборе (268 год) как модалистский. Тогда, в III веке, следуя Оригену, говорили, что Бог существует в трех ипостасях.

Но греческое слово «ипостась» в Аристотелевой терминологии означает примерно то же самое, что и «сущность», поэтому единосущие для многих предполагало, что три божественные ипостаси имеют относительное значение и представляют собой всего лишь различные способы выражения (модусы) одной и той же сущности. Такое понимание, при котором не существует реального различия между Лицами или ипостасями Святой Троицы, было осуждено как модалшм. С другой же стороны, на латынь слово «ипостась» переводилось как «субстанция» - слово, которое по-латы-ни мало отличается от слова «эссенция», которым переводилась греческая у сия, «сущность».

Поэтому для западных богословов учение о трех ипостасях было равносильно учению о трех сущностях, что звучало как недвусмысленное троебожие, и этим объясняется, почему западное духовенство всегда стояло за единосу-щие. Вопрос о трех ипостасях и одной сущности явно был вопросом терминологии: необходимо было внести ясность в определение «ипостаси» и «сущности» таким образом, чтобы стало возможным проповедовать богословие и по-гречески, и по-латыни и в то же время избежать как модализма, так и «троебожия».

После Никейского собора восточные епископы почти единодушно решили отвергнуть единосущие. Западное же духовенство, плохо разбиравшееся в богословских тонкостях, не вникало в эти проблемы и продолжало придерживаться православной никейской веры. Восточные епископы убедили Константина I в неправильности единосущия, и на Востоке началось преследование его сторонников. Через 10 лет после Никейского собора (335 год) изгнание святого Афанасия Великого ознаменовало победу арианства в восточной Церкви, которая продолжалась вплоть до смерти императора Валента (378 год).

Богословские споры вокруг единосущия не затихали. Крайнее арианство представляли аномеи вроде Евно-мия, утверждавшие, что Сын «не подобен» Отцу. Более благочестивые ариане предпочитали говорить, что Сын «подобосущен» Отцу, добавляя лишь одну маленькую йоту к слову «единосущный». Таких умеренных ариан было очень много, и в 70-е годы IV века они были вполне готовы принять православную формулировку, предложенную отцами-каппадокийцами - святыми Василием Великим и Григорием Назианзином.

Среди сторонников Православия в то время также существовали разногласия. Приверженцы так называемой староникейской веры вслед за святым Афанасием хотели принятия единосущия без каких бы то ни было добавлений или разъяснений. Отцы-каппадокий-цы или «новоникейцы» настаивали на необходимости принятия как единосущия, так и учения о трех ипостасях. Для того чтобы правильно объяснить смысл этой идеи, чтобы истолковать в терминах греческой философии, каким образом «один равняется трем», они предложили новое понимание Аристотелевых категорий сущности и ипостаси.

Согласно Аристотелю, имеется два рода сущностей - первая сущность, называемая также ипостасью, и вторая сущность. Аристотель верил в существование только конкретных, реальных объектов, поэтому в его понимании реальное существование имеют только ипостаси, или первосущности. Вторая сущность - не более чем абстракция; мы можем представить ее себе, но реального конкретного бытия она не имеет. В новоникейском учении святых Василия и Григория вторая сущность также имеет реальное, хотя и трансцендентное существование. Нововведение состояло в том, что понятие ипостаси, то есть Аристотелева конкретного бытия, было связано с понятием личности - категории чуждой и даже просто незнакомой греческой философии, но основной для христианской библейской веры.

Согласно каппадокийскому богословию, в Святой Троице Отец, Сын и Дух Святой - три божественные ипостаси, три первосущности, каждая из которых имеет отдельное, личное бытие. Их вторая сущность, единая для всех трех, также носит реальный характер, и в этом смысле к ней применимо понятие единого Бога. Источник различия между Лицами Святой Троицы не в сущности - сущность у них одна, а в их ипостасном взаимоотношении. Таким образом, каппадокийская мысль избавляла учение о Троице как от арианского субординационизма по сущности (то есть неравенства, соподчинения Лиц), так и от релятивистского модализма (при котором Лица Троицы рассматриваются как различные выражения одной и той же сущности).

Введя личностный подход к пониманию Святой Троицы, каппадокийцы значительно углубили понимание проблемы по сравнению со староникейской формулировкой. Они старались объяснить христианскую веру своим современникам и утихомирить раздоры внутри Церкви. Однако святого Василия немедленно обвинили в проповеди троебожия. Не понимая всей глубины учения о трех ипостасях и одной сущности, некоторые считали, что новоникеиская вера проповедует существование трех богов и одной абстракции. В западном богословии учение каппадокийских отцов не было воспринято с полным пониманием, и западные представления о Троице до сих пор страдают некоторым мода-лизмом (с этим связано западное учение о Fllioque).

Но на Востоке дело каппадокийских отцов увенчалось успехом. Их богословие было утверждено Вторым Вселенским Собором (381 год), до которого святому Василию не удалось дожить, и стало основополагающим в православном учении о Святой Троице. Именно поэтому каппадокийцы стали почитаться истинно «вселенскими учителями и святителями».

Чтобы составить себе ясное представление о тринитарном учении св. Василия, надо обратиться к его двум большим трудам «Против Евномия» и «О Святом Духе», дополняя их, там, где это нужно, и соответствующими местами из его переписки.

В основе всего его богословия лежит принцип апофатический. Это легло в основание его полемики с Евномием. «Сущность Божию знают только Единородный Сын и Святой Дух, мы же возводимы делами Божиими, и из творений уразумеваем Творца и познаем Его премудрость и благость» («Против Евномия,» I). «Ко спасению приводит нас не исследование: что такое Бог, но исповедание, что Бог есть» (там же). Если Евномий учил, что сущность Божия есть Его «нерожденность,» то св. Василий учит о том, что «сущность не есть что-либо из непринадлежащего Богу, но самое бытие Божие.» «Сущность Божия нерожденна, - согласен признать св. Василий, - но не сказал бы, что нерожденность есть сущность» (там же). Ни одно имя не может выразить сущности Божией. «Какая гордость думать, что найдена самая сущность Бога всяческих.» Аврааму, Исааку и Иакову Бог не открыл Своего имени, а Евномию, по-видимому, не только имя, но и сущность Свою открыл Бог. Точно так же невозможно считать, что «порождение» есть характер сущности, а показывает лишь отношение Рожденного к Родившему, т.е. соотношение свойств, а вовсе не самую самостоятельность» («Против Евномия,» II). Вечность не то же, что и безначальность: нерожденный это тот, кто не имеет никакого начала себя и причины; а вечный тот, кто по бытию - прежде времени. Поэтому Сын, хотя не есть нерожденный, но однако, вечен.

Надо было постараться точно определить взаимоотношение понятий «сущности» и «Ипостасей». «Сущность» есть общее понятие всякого бытия; «Ипостась» - понятие индивидуального бытия, конкретной реальности. Взаимное отношение их можно определить, как отношение «родового» к «личному», специфическому. Человек есть «усия,» «сущность», Павел есть «Ипостась» [26].

Отличительным свойством Ипостаси, ее свойством является то, что обеспечивает ей самостоятельное бытие. «Сущность», «усия» есть бытие вообще; «Ипостась» есть определенное бытие, «бытие чем-то», окачествованное существование. Это все философски восходит к Порфирию, и, таким образом, каппадокийская терминология является в каком-то смысле христианским оправданием неоплатонизма. Недостатки такого определения будут указаны ниже. Важно в данном случае то, что мысль св. Василия не может примириться с употреблением в тринитарной терминологии выражения «одна Ипостась».

«Таким образом, ты приходишь к понятию «Трех», - пишет св. Василий. - «Господь, Который установляет, Слово создает и Дух утверждает» [27]. «Один только Бог Отец, от Которого все, и Один Господь Иисус Христос, через Которого все» [28]. «Отец - основная причина, Сын - зиждительная, Дух - совершительная» [29].

Такими ясными выражениями св. Василий решительно отметает какое бы то ни было савеллианство. Три Ипостаси не суть какие-то «силы» или «модусы» Отца. С другой стороны, его мысль далеко опередила какой бы то ни было субординационизм III в. «Вы скажете, может быть, что Сын подчинен по числу Отцу, а Дух - Сыну; или вы, быть может, за одним только Духом признаете эту подчиненность в числе? Если вы в самом деле подчиняете численно Сына, то вы возобновляете старое нечестие, а именно: неподобие сущности, умаленность порядка, последствие в рождении [30].

2.3 Троический догмат в интерпретации Василия Великого

Очень важное значение имеет небольшая книга святого Василия «О Святом Духе», адресованная Амфилохию, епископу иконийскому. В этой книге Василий полемизирует с еретиками, отрицавшими личную природу Святого Духа, которых он почему-то называет «топиками». Топики определяли Духа как богоприсутствие, как дар благодати Божией, но не как субъекта, не как личность, Лицо Святой Троицы, Которому Церковь молится и воссылает славу. Помимо очевидного расхождения с литургической традицией эта ересь была еще одной формой субординационизма, ибо утверждала неравенство Лиц Троицы. В книге «О Святом Духе» замечательна та форма, в которую святой Василий облекает свое опровержение; хотя из всего им сказанного ясно следует, что Дух Святой есть Бог, что по своей сущности Он не ниже Отца и Сына, Дух не назван прямо «Богом». Это яркий пример икономии, церковного домостроительства, согласно принципам которого Василий прежде всего заботился о мире в Церкви. Будучи тонким дипломатом и благоразумным пастырем, Василий был тверд в существенных вопросах, но соблюдал большую осторожность в формулировках, не желая никого шокировать или вводить в соблазн. За это его критиковал святой Григорий Богослов. Тут нужно заметить, что святой Василий сыграл большую роль в разработке Никео-Царьградского Символа веры и, возможно, что именно благодаря ему в этом Символе веры Дух Святой тоже прямо не назван «Богом»»:… и в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца исходящего, почитаемого и славимого вместе с Отцом и Сыном; Который говорил через пророков».

В целом подход святого Василия к проблеме личного бытия Духа очень свеж, реалистичен и проникнут библейской духовностью. Все, что мы говорим о Духе, прямо касается нашей веры, а вера неразрывно связана со спасением, которое мы получаем через крещение. Все три - вера, крещение и божественные Имена - не магические формулы и обряды, но живая реальность, приносящая нам спасение:

…Если отлучение Духа от Отца и Сына в крещении опасно крещающему и неполезно приемлющему крещение, то как же мы безнаказанно можем отторгать Духа от Отца и Сына? Вера и Крещение суть два способа спасения, между собою сродные и нераздельные. Ибо вера совершается крещением, а крещение основополагается верою, а та и другое исполняются одними и теми же Именами. Как веруем в Отца и Сына и Святого Духа, так и крестимся во имя Отца и Сына и Святого Духа. И как предшествует исповедание, вводящее во спасение, так последует крещение, запечатлевающее собою наше согласие на исповедание. («О Святом Духе». Гл. 12)

Связь между водою и Духом в крещении объясняется следующим образом: в воде топится и умирает ветхий человек, вода крещальной купели - орудие смерти для всего греховного. Но мы поднимаемся из воды, воскресая к новой жизни, и это воскресение осуществляется действенным присутствием Духа. Утверждая власть Духа воскрешать нас к новой жизни, Василий косвенным образом доказывает Его божественную природу:

А таким образом делается ясным… почему вместе с Духом и вода. Поскольку в крещении предположены две цели, истребить тело греховное, чтобы оно не приносило уже плодов смерти, ожить же Духом и иметь плод в святыне, то вода изображает собою смерть, принимая тело как бы во гроб, а Дух сообщает животворящую силу, обновляя души наши из греховной мертвенности в первоначальную жизнь. Сие-то значит «родиться свыше водою и Духом» (Ин. 3, 3, 5), потому что умерщвление наше производится водою, а жизнь творится в нас Духом… Поэтому, ежели есть какая благодать в воде, то она не из естества воды, но от присутствия Духа… Духом Святым - восстановление наше в рай, вступление в Небесное Царство, возвращение в сыноположение, дерзновение именовать Отцом своим Бога, соделываться общниками благодати Христовой, именоваться чадами света, приобщиться вечной славы, одним словом, приобрести всю полноту благословения и в сем и в будущем веке, когда в себе, как в зеркале, отражаем благодать тех благ, какие предназначены нам по обетованиям и которыми через веру наслаждаемся как уже настоящими. Ибо, если таков залог, то каково совершенное? если таков начаток, то какова полнота целого? (Там же. Гл. 15)

Святитель Афанасий Великий говорил, что если Христос не Бог, то мы не спасены (то есть не обоже-ны). Святой Василий рассуждает таким же образом в отношении Духа Святого. Будучи «жизни Подателем», Дух не может не быть Богом, и более того - именно через Него мы и получаем обожение:

Через Духа - восхождение сердец, руковождение немощных, усовершение преуспевающих. Дух, воссияв очищенным от всякой скверны, через общение с Собою делает их духовными. И как блестящие и прозрачные тела, когда упадет на них луч света, сами делаются светящимися и отбрасывают от себя новый луч, так духоносные души, будучи озарены Духом, сами делаются духовными и на других изливают благодать. Отсюда предведение будущего, разумение таинств, постижение сокровенного, раз-даяние дарований, небесное жительство, ликостояние с ангелами, нескончаемое веселие, пребывание в Боге, уподобление Богу и крайний предел желаемого - обожение. (Там же. Гл. 9)

Далее Василий показывает на примерах, что при внимательном чтении Священного Писания мы обнаруживаем, что все, что ни делает Христос, Он делает в Духе или через Духа:

Дух Святой во всем совершенно неотлучен и неотделим от Отца и Сына… Во-первых, Дух соприсущ самой плоти Господней, став ее помазанием и неразлучно со-пребывая с нею no_написанному: На кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, тот есть… Сын… Мой возлюбленный (Ин. 1, 33; Мф. 3, 17) и Как Бог Духом Святым и стою помазал Иисуса из Назарета (Деян. 10, 38). Потом всякое действие совершалось в присутствии Духа. Дух был соприсущ и искушаемому от диавола. Ибо сказано: Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола (Мф. 4, 1). Дух не оставил и воскресшего из мертвых. Ибо, обновляя человека и опять возвращая ему ту благодать, которую вдохнул в него Бог и которую человек погубил, Господь дунул в лицо ученикам и что говорит при сем: Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся (Ин. 20, 22-23). А управление Церкви не явно ли и не непререкаемо ли производится Духом? Ибо сказано:…Бог поставил в Церкви во-первых Апостолами, во-вторых пророками, в-третьих учителями; далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцеления, вспоможения, управления, разные языки (1 Кор. 12, 28). Ибо сей чин установлен с разделением даров Духа. (Там же. Гл. 16)

Итак, Дух совершенно неотделим от личности Христа, Его жизни, Его поступков. Дух явственно сопутствует Христу в основных событиях Его жизни: крещении, искушении, смерти на Кресте, в совершении чудес, в учреждении Церкви и управлении ею. Из этого следует, что основное «дело» Духа - знаменовать присутствие Христа, являть Христа в людях, в природе, в Церкви. Третье Лицо Святой Троицы само не воплощается, не делается человеком, как второе. Поэтому Дух остается как бы в тени, но всюду и везде являет воплощенного Сына.

В книге «О Святом Духе» мы находим знаменитый текст о Предании. В нем говорится о важности таких обычаев и верований, как осенение себя крестным знамением, обряды совершения Евхаристии или Крещения, которые не даны в Священном Писании, но дошли до нас через церковное Предание, передаваясь из поколения в поколение. Описание святого Василия является интереснейшим источником сведений о литургической жизни Церкви в IV веке:

Из догматов и проповедей, соблюденных в Церкви, иные имеем в учении, изложенном в Писании, а другие, дошедшие до нас от апостольского предания, прияли мы в тайне. Но те и другие имеют одинаковую силу для благочестия. И никто не оспаривает последних, если хотя немного сведущ он в церковных постановлениях. Ибо если бы вздумали мы отвергать неизложенные в Писании обычаи, как не имеющие большой силы, то неприметным для себя образом исказили бы самое главное в Евангелии, лучше же сказать, обратили бы проповедь в пустое имя. Например (напомню сначала о первом и самом общем); кто из возложивших упование на имя Господа нашего Иисуса Христа письменно научил знаменовать себя крестным знамением? Какое Писание научило нас в молитве обращаться к Востоку? Кто из святых оставил нам на письме слова призывания при показании Хлеба благодарения и Чаши благословения? Ибо мы не довольствуемся теми словами, о которых упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие, как имеющие великую силу в совершении таинств, приняв их из не изложенного в Писании учения. Благословляем же и воду крещения и елей помазания, и даже самого крещаемого, по каким изложенным в Писании правилам? Не по соблюдаемому ли в молчании и таинственному преданию? Что еще? Самому пома-зыванию елеем научило ли какое писаное слово? Откуда и троекратное погружение крещаемого человека? Из какого писания взято и прочее, относящееся к крещению, - отрицаться сатаны и ангелов его? Не из этого ли необнародованного сокровенного учения, которое отцы наши соблюдали в непытливом и скромном молчании, очень хорошо понимая, что достоуважаемость таинств охраняется молчанием?

На что непосвященным непозволительно даже и смотреть, прилично ли было бы учение о том выставлять напоказ письменно… Законополагавшие вначале о Церкви апостолы и отцы достоуважаемость таинств охранили сокровенностью и соблюдением в молчании. Ибо вообще то уже не таинство, что разглашается вслух народу и всякому встречному.

Такова причина, по которой предано иное и неизложенное в Писании, чтобы не требующее усилий знание догматов, по привычке к оным, не сделалось для многих удобопрезираемым. Ибо иное - догмат, а иное - проповедь. Догмат умалчивается, а проповедь обнародывает-ся. Но вид молчания - и та неясность, какую употребляет Писание, делая смысл догматов, к пользе читающих, трудным для уразумения. (Там же. Гл. 27)

Из этого текста мы получаем представление о христианском отношении к литургической жизни того времени, столь сильно отличавшемся от нашего. Все, что было связано с таинствами, с литургической жизнью Церкви, было окружено тайной, принадлежало «необнародованному сокровенному учению», о котором надлежало хранить молчание, соблюдая так называемую дисциплину секретности. Святой Василий указывает на различие между догмой и киригмой (проповедью). Под догмой он понимает литургическое предание о таинствах, под керигмой - все, что в нашем понимании связано с богословием: учение о Святой Троице, Христе, Писании, нравственности и прочее. Обсуждение литургической жизни Церкви также служит Василию контекстом для объяснения значения Святого Духа в христианской жизни. Это значение не явствует из Священного Писания, но не справедливо ли то же самое и в отношении других важных аспектов нашей веры и связанных с нею обычаев, о которых Писание умалчивает и которые передаются «в тайне благочестия»?