9/1

Возможно, часть коллектива отгоняла скот на пригодное в определенное время года место на выпас, там же могли заниматься ловлей рыбы. О составе стада и процентном соотношении крупного рогатого скота и лошади, мы на данный момент не можем говорить. Однако в виду особенностей природно-климатических условий наиболее продуктивно было разводить именно крупный рогатый скот, тогда как коневодство наиболее продуктивно в степи и лесостепи.

Охота. Население богочановской культуры, несомненно, занималось охотой, о чем свидетельствуют находки костей диких животных.

Запас таежной биомассы в Обь-Иртышье сравнительно невелик. В отличие от соседних географических областей (Урала, степной и тундровой зон) эта территория лежит в стороне от наиболее активных путей сезонных перекочевок диких животных. Лось и олень в тайге не группируются в большие по численности стада, и здесь в древности, как и у этнографически изученных аборигенов, должна была преобладать индивидуальная охота на крупных копытных: гоном по насту (весной), скрадыванием в воде (летом), добыча на звериных тропах при помощи сторожевого лука или ловчих ям и т.д.

По этнографическим данным, в западносибирской тайге применялся лишь один способ загонной охоты на крупного зверя - при помощи так называемой «засеки». «Засека - писал о северотаежном Приобье В.Ф. Зуев, - делается как городьба из кольев, а между ними оставляется проход, в коем становятся либо луки, либо утверждает вверху кольев петлю и оную расширяет, а как зверь в оный пойдет, то либо в петлю попадет, либо, задев за спинку, натянутый лук спусчает… В таковые засеки заходят олени, лоси, медведи.» (цит. по книге: Косарев М.Ф., 1991).

Среди остатков диких животных на богочановских памятниках преобладают кости лося, кабана и косули, то есть животных, идущих, прежде всего на мясо (Данченко, 1996. Табл. XIV.). Доля пушных зверей довольно мала. Похожую ситуацию мы наблюдаем и на памятниках саргатской культуры, где доля пушных животных в общем количестве охотничьей добычи невелика. На притобольских памятниках она колеблется 10 до 47 %, на прииртышских поселениях - от 17,9 % до 33,3 % от всех диких животных (Матвеева, 2000. С. 58.). Возможно это связано с сезонностью пушного промысла, тогда как мясная охота велась круглый год, а также обычаем разделки тушек пушных животных на месте охоты, вследствие чего на поселение приносилась только шкурки.

Вероятнее всего главным объектом мясной охоты был лось. Об особенностях охоты на этого зверя мы знаем благодаря этнографическим данным.

Способы охоты - весьма консервативная сфера человеческой деятельности, возникнув в глубокой древности, как наиболее рационально приспособленные к природным условиям, они практически не претерпели изменений на протяжении многих веков и дожили у коренных народов Сибири до этнографической современности. Мы позволим себе предположить, что подобные способы охоты в основном были и у населения южнотаежного Пииртышья в эпоху раннего железа.

Выбирая способ охоты, учитывали особенности поведения животных, характер природных условий и время года. В начале сентября на лося ставили петли. Когда выпадал снег, охотились по следу. Лоси в это время держались в молодняке, где достаточно корма. Охотники прокладывали лыжню, за пределы которой животные не выходили. С каждым выпавшим снегом лыжню возобновляли. Весной, по насту, начинали гоньбу, загоняя лося так, чтобы он был с наветренной стороны. С осени на лося ставили самострелы в загородях, устраиваемых на узких лесных гривах и имеющих длину в 200 - 500 м. Существует два основных типа загороди: городьба и засека. Городьба - это специально построенная из жердей изгородь, засека - препятствие из поваленных деревьев. Последняя более примитивна, но требует больше затрат времени на устройство, поэтому делалась короче городьбы. Выбор типа загороди зависел от ландшафта: вдоль рек и по краю леса устраивали городьбу, которая иногда тянулась на десятки километров. Загороди обычно располагали по прямой линии не только по гривам, но и между болотами - в постоянных местах переходов животных. Идя вдоль изгороди, они выходили в специально оставленные проходы, где и настораживались самострелы или устраивались ямы. Засеки с самострелами использовали и в летний период (Салымский край,2000. С. 112).

В материалах богочановских памятников пока не встречено остеологических остатков птиц, однако мы считаем, что это всего лишь дело будущего. Вероятнее всего, что богочановцы практиковали охоту на дичь. Мясо птиц всегда занимало важное место в пищевом рационе коренных народов Сибири.

Возможно, некоторые известные нам способы охоты на дичь применялись и в древности. В частности ханты промышляли уток с помощью так называемого перевеса. Просеки («перевесья») прорубали между двумя небольшими лесными озерами, рекой и ее протокой, сором или озером - в местах, где собиралась птица. Как правило, просеки шли с юго-востока и на северо-запад, что соответствовало направлению перелета птицы. Просеку очищали от валежника и кустарника, птица летела вдоль нее, не поднимаясь над лесом. Ширина просеки совпадала с размерами сети-перевеса, длина зависела от особенностей местности. Перевес представлял собой сеть из крапивных ниток с размером ячеи 4 - 5 см. Средний размер перевеса - 14 х 19 м. С каждой стороны имелась веревка-тетива. С помощью специальных приспособлений перевес натягивали и закрепляли над просекой. Охотник с вечера садился в засаду. Утка налетала в перевес вечером и перед утренней зарей. Задача охотника - вовремя опустить его. Затем птицу доставали из сети и натягивали ее вновь. За весну одним перевесом можно было поймать от 100 до 200 уток, иногда попадали и гуси. В июле во время линьки, на водоплавающую птицу ставили обыкновенную рыболовную сеть. Ее натягивали на колья и устанавливали так, чтобы она охватывала водоем треугольником, или ставили поперек небольшой протоки, на мелких местах. Птицу загоняли в сеть, и охотники стреляли в нее из луков (Салымский край, 2000. С. 116).

Рыболовство. О рыболовстве у богочановского населения свидетельствуют кости рыб, найденные на поселениях. Так на поселении Затон в скоплении костей, находившемся в очаге жилища найдены и определены специалистом (определения Е.А. Цепкина) остеологические остатки щуки, стерляди, плотвы, карася, язя, окуня, налима. Кроме того, в коллекции находились мелкие позвонки (21 экземпляр) карповых рыб (очевидно, карася, язя, плотвы) и 69 экземпляров ребер и лученосцев, определяемых только как принадлежавшие рыбам вообще. На поселении Утьма в расчищенной яме найдены позвонок щуки, обломки чешуи, кости язя (Данченко, 1996. С. 210).

Ловля рыбы вероятнее всего велась с помощью запоров, сетей и удочек, как это было и у саргатского населения (Матвеева, 2000. С. 60).

Собирательство. Археологически свидетельств об этой отрасли хозяйства древнего населения не зафиксировано, но возможно, что обитатели южнотаежного Прииртышья занимались сбором ягод, трав, различных кореньев и т.д.

Металлургия и домашние ремесла. О черной металлургии нам говорят находки железных ножей. Был проведен металлографический анализ находок. Как показало микроскопическое изучение, при их изготовлении использованы различные технологические схемы и разный по качеству материал. Наивысшим качеством отличаются два ножа из жилища на поселении Затон. Они изготовлены из специально полученных путем цементации стальных заготовок и закалены в холодной воде. Высокое качество металла и ковочных операций проявилось в равномерности структуры, отсутствии следов перегрева металла, обезуглероженности. Еще четыре ножа отличаются меньшим качеством, однако в целом соответствуют кузнечной практике второй половины I тыс. до н.э. (Данченко, 1996. С. 73, 74). Подобная технология отражает начальную стадию развития железоделательного производства. Она включала изготовление изделий из низко- и высокоуглеродистой стали, образовывавшейся непосредственно в горне в ходе сыродутного процесса, способами ковки и закалки в холодной воде.

Свидетельства цветной металлообработки представлены находками бронзовых изделий, литейных форм, тиглей и т.д. Она базировалась на привозном сырье в виде руды и самородной меди возможно с зауральских месторождений, однако, выяснение вопроса о поступлении сырья еще дело будущих исследований.

Ткачество, шитье и вязание одежды, гончарство, косторезное дело, как повседневные занятия отражены в материалах раскопок. Пряслица, остатки волокон встречены на богочановских памятниках, что указывает на местное изготовление простейших тканей.

Кость и рог являлись важнейшим сырьем для изготовления мелкой бытовой утвари, украшений и предметов одежды. Известны находки костяных ложек, проколок и т.д.

Вероятнее всего было развито и деревообрабатывающее дело, хотя находок деревянных поделок на богочановских памятниках нет. Деревообрабатывающее производство видимо не было специализированным и включало как подготовку строительных материалов для жилого, хозяйственного, оборонного, мемориального строительства, так и для изготовления бытовой утвари.

Гончарство являлось одним из важнейших производств, но центров изготовления посуды или крупных скоплений утвари, брака, керамического боя не зафиксировано. Поэтому можно предположить, что это было домашнее производство, посуда делалась по мере надобности, вероятно женщинами.

Технология изготовления богочановской керамики специально не изучалась. Мы можем только сказать, что посуда была лепная, изготовлена из глины с примесью шамота и песка ленточным способом, что особенно хорошо заметно в местах излома. Толщина лент на стыках составляла 2 - 3 мм, а стенок в целом - 4 - 7 мм. Довольно часто излом на сосудах проходил по основанию шейки, которая, по-видимому, приформовывалась, будучи изготовленной отдельно. Обработка керамики проводилась путем заглаживания поверхности гребенчатым штампом, щепкой или пучком травы. Внешняя сторона сосудов обрабатывалась более тщательно, хотя в ряде случаев и на ней заметен сильный «расчес». Цвет черепков серо-желтый, коричневый или черный. В одних и тех же комплексах, наряду с хорошо обожженными встречаются сосуды плохого обжига, с рыхлой, непрочной фактурой. Значительная часть посуды покрыта нагаром (Данченко, 1996. С. 24). К сожалению исследования следов нагара не производилось.

Наши знания по хозяйству богочановского населения довольно скудны, причины этого, возможно кроются в стратегии изучения культуры. Полевые исследования проводились на отдельных памятниках, разбросанных по северу Омской области, тогда как вероятнее всего хозяйственный цикл древнего населения проходил на определенной территории, которую мог освоить один большой коллектив (племя?). Остатки хозяйственных занятий древнего населения в этом случае могли быть оставлены не на основных (центральных) поселениях, а на сезонных. Возможна тактика исследования археологических памятников отдельными микрорайонами в сочетании с палеоэкологическими исследованиями, а также обращением к этнографическим параллелям даст ощутимые результаты.

Глава 4. Проблемы хронологии и культурной принадлежности

Культурно-хронологические проблемы изучения богочановской культуры не разработаны до сих пор. Споры исследователей сопровождают любые попытки выстроить схему культурного развития. Дискуссия по вопросу культурно-хронологической схемы развития южнотаежного Прииртышья закончилось, не дав ответы на самые важные вопросы.

Существующая долгое время схема развития богочановской культуры кратко сводится к следующему: на основе местных традиций эпохи бронзы (сузгунская культура) и пришлых северных «крестово-штампованных» традиций (красноозерская культура) складывается переходный журавлевский тип керамики, выделенный в 1987 году А.Я. Труфановым на городище Ямсыса VII, который постепенно трансформируется в богочановский тип, собственно сформировавшийся тип раннего железного века (Труфанов, 1987). Окончательное оформление схема приобретает в монографии Е.М. Данченко, где исследователь разбивает богочановскую культуру на два хронологических этапа: журавлевский - VI - IV в.в. до н.э. и богочановский - IV - II в.в. до н.э. (Данченко, 1996).

Надо сказать, что по вопросу происхождения культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья мы в целом согласны с предыдущими исследователями. Наиболее вероятно, что формирование журавлевских комплексов происходило на основе позднебронзовых и переходного от бронзового к железному веку традиций. Это проявляется в формах и орнаментации журавлевской керамики, однако следует отметить достаточно большой удельный вес более древних местных традиций, прежде всего кротово-логиновских. Возможно, обращение к архаичным традициям было инструментом преодоления влияния пришлых крестовых традиций, причем не только в журавлевской керамике, но и в красноозерской (Труфанов, 1984: С. 58). Видимо соотношение сузгунских и красноозерских традиций в разных частях ареала было различным, в том числе достаточно серьезную роль могли играть и различные культурные влияния (зауральские, приобские и т.д.).

Если по вопросу формирования богочановской культуры мы придерживаемся прежней схемы, то дальнейшее развитие культуры видим по-другому. Мы не считаем, что богочановский этап является органичным продолжением журавлевского, скорее это время, когда в развитие культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья вмешались племена саргатской культуры. IV - II в.в. до н.э. именно то время, когда саргатская культура достигает пика своего могущества (Матвеева, 2000: С. 294-295).

Возможно население саргатской культуры, стремясь к расширению пастбищ, продвигалось в северную лесостепь и южную тайгу. В это же время основной тенденцией изменения климатической ситуации в данном регионе было усыхание климата, что делало его довольно привлекательным для скотоводов (Зах, Рябогина, 2005: С.95). Возможно двигалось и не само саргатское население, а сарагатская культурная традиция, поскольку движение традиции не всегда предполагает перемещение населения (Тихомиров К.Н. 2007. С. 38, 39).

В материальной культуре населения южнотаежного Прииртышья именно в IV - II в.в. до н.э. появляются элементы, которые можно связать со степным влиянием, прежде всего, предметы конской упряжи, курганные захоронения с ровиками. Показательно, что захоронения журавлевского этапа были грунтовыми, это предположение было высказано еще Е.М. Данченко в 1996 году, работы последних лет подтверждают это утверждение. На богочановских памятниках отмечено совместное залегание богочановской и саргатской керамики (Данченко, 1996: С. 102-103). Сама богочановская керамика внешне имеет больше сходства с саргатской керамикой, нежели с журавлевской. Объяснить это можно усилением влияния степных и лесостепных групп населения на обитателей южной тайги. Саргатские традиции тем более легко проникали в южнотаежную зону, поскольку имели общие глубокие местные корни с собственно богочановской традицией. Степной (сакский) компонент в саргатской культуре вероятнее всего не был определяющим, что неоднократно отмечали некоторые исследователи (Данченко, 1998: С. 24-25; Могильников, 1997: С. 135).

Саргатское влияние скорее всего было различным в разных частях ареала богочановской культуры. Так на памятниках, расположенных по р. Иртыш (таких как КрАК), журавлевская, а тем более богочановская керамика носят сильный отпечаток саргатской орнаментальной традиции, на них же найдена и сама саргатская керамика. На памятниках, находящихся в глубине тайги (Новоягодно IV), журавлевская керамика выглядит намного архаичнее, сохраняя традиции эпохи бронзы и «лесной колорит» (рис. 8: 1, 2). Это может указывать на то, что такие памятники как Красноярское городище, находясь на важных транспортных магистралях (каковой, безусловно, являлся Иртыш), были одними из тех пунктов, где местное (журавлевское) население неминуемо перенимало некоторые черты саргатской культуры, носители которой имели экономические связи с данным регионом. Население, жившее в таежных районах, по-видимому, было не так подвержено культурным влияниям лесостепных жителей.

В существующей культурно-хронологической схеме верхняя дата богочановской культуры определяется II веком до н.э., вопрос о дальнейшей судьбе богочановского населения остается открытым, поскольку памятников относящихся к рубежу эр на территории южнотаежного Прииртышья пока не найдено. Следующий исторический этап на данной территории определяется существованием потчевашской культуры, нижней датой которой считается IV - V в.в. н.э. Что происходило со II в. до н.э. по IV в. н.э. не понятно.

Видимо на рубеже тысячелетий начинается движение саргатских племен, это время связано с ухудшением климатических условий и политической ситуации в южных и восточных районах саргатской культуры. Что в свою очередь привело к кризису ее общество, нарушило внутренние связи и дестабилизировало экономику. Некоторые исследователи связывают с этим временем миграцию саргатских племен на север и северо-запад, следствием чего, по их мнению, стало опустение лесостепи, «где свободные, пригодные для рыболовства и охоты территории стали занимать группы лесного происхождения» (Корякова, Морозов, Суханова, 1988: С. 127).

Мы считаем, что в этот процесс втягивается население южнотаежного Прииртышья, которое находилось под влиянием саргатских племен. Это время, когда исчезает богочановский комплекс. Показательно, что также не прослеживается прямой связи культур раннего средневековья с саргатской традицией (Погодин Л.И. 1993. С. 175), как и с богочановской, однако в культурах развитого средневековья, таких как усть-ишимская и бакальская явственно проступают некоторые богочановские и сарагатские реминисценции.

Создается искушение связать исчезновение богочановских памятников с миграцией, однако нет никаких свидетельств миграции. Вернее говорить об исчезновении комплекса признаков богочановского типа у населения южнотаежного Прииртышья, который мы ассоциируемый с саргатским влиянием.

Какой же набор культурных признаков (маркеров) приходит на смену богочановскому? Как это не парадоксально, возможно, что журавлевский, или вернее лесная традиция, восходящая к красноозерской и журавлевской. Мы считаем, что не достаточно свидетельств того, что журавлевская традиция окончательно затухает в IV в до н.э., уступив место богочановской. Возможно, что стратиграфические наблюдения на одном или даже на нескольких памятниках не дают стопроцентной уверенности, что типичная журавлевская керамика будет обязательно датироваться временем раньше бытования богочановской керамики, тем более на памятниках южнотаежного Прииртышья, довольно бедных на датирующие находки. Вероятно, лесные традиции были усилены проникновением на данную территорию отдельных групп таежного населения, которые в связи с начавшейся миграцией населения саргатской общности, начинают проникать в южнотаежные и лесостепные районы. Эти группы населения, которые мы связываем с карымскими древностями, несли с собой традиции штампованной керамики. Вероятно, сосуществуя с местным населением, карымцы постепенно были ассимилированы.

Видимо в процессе подавления пришлых карымских элементов в культуре местного населения, а также проникновения в южнотаежное Прииртышья в первые века н.э. носителей сперановской традиции формируется потчевашская культура раннего средневековья.

Показательно в этой связи наличие на многослойных памятниках Прииртышья карымской керамики вместе с журавлевской, богочановской и потчевашской. Так на городище Новоягодное II в материалах раскопок 2005 года на наш взгляд присутствуют эти четыре комплекса керамики. Ранее исследователями были объединены два поздних комплекса керамики в один потчевашский (Райтер, 2006). Однако в материалах раскопок в общей массе «классической» потчевашской керамики четко выявляется комплекс керамики орнаментированной ромбическим глазчатым штампом, который находит аналогии в карымских материалах (рис. 17) (Чернецов, 1957: С. 162, Табл. X; Федорова, Зыков, Морозов, Терехова, 1991: С. 129 - 131). Карымские материалы встречены и несколько южнее, в бассейне р. Тара, на могильнике Усть-Тара VII (Данченко, Скандаков, 1999), а также в материалах многослойного памятника Усть-Тара 71.

Высказанные нами предположения могут послужить основой для выработки новой схемы развития культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья. Конечно, как и существующая уже много лет она не совершенна и с течением времени по мере анализа новых материалов будет корректироваться.

Заключение

В ходе проделанной работы нами сформулированы следующие выводы.

Обозревая историю изучения богочановской культуры и вообще южнотаежной зоны Прииртышья, можно заключить, что сейчас археологическое исследование этой территории стоит лишь на стадии накопления материала. Давно уже принято делить историю изучения на определенные периоды, как правило, это донаучный период, период накопления материала и первых интерпретаций, период обобщения и выстраивания концепции культурного развития. В принципе данная периодизация характерна для всей Западной Сибири и уже плотно закрепилась в археологической литературе.

Первый период обычно начинают с деятельности бугровщиков, это период стихийного накопления материала, если научные исследования ведутся, то очень широко, не ставятся конкретные археологические цели (к примеру, деятельность Г.Ф. Миллера). Собственно научный период накопления материала начинается лишь в XX веке, когда многие опальные археологи были вынуждены уехать из столиц в Сибирь. Особой вехой этого периода обычно считают 1940 - 1950-е г.г., когда начинается планомерное изучение археологии Сибири, это, прежде всего, связано с научной деятельностью В.Н. Чернецова. Это же и время первых интерпретаций и обобщений. Начало следующего периода относят к концу 1960-х - началу 1970-х г.г. - это период интерпретации накопленного материала, теоретических обобщений и выстраивания концепции этнокультурного развития Западной Сибири.

Однако такое деление с нашей точки зрения не совсем соответствует действительности. Получилось так, что работы В.Н. Чернецова (несомненно, важные) сводились к поверхностному обследованию археологических памятников, некоторые из которых исследовались более тщательно, некоторые лишь рекогносцировочно. Однако результатом этих работ стало создание схемы этнокультурного развития Западной Сибири (предварительной). По мере накопления источниковой базы, а в реальности лишь появления таковой в результате планомерных полевых работ только сформировавшихся местных научных центров. В конце 1960-х - начале 1970-х г.г. происходило не столько обобщение материала, сколько вписывание его в уже созданную схему В.Н. Чернецова. Материал в этих целях дробился типологически, что и позволяло втиснуться ему в рамки уже привычной схемы. Получалась обратная ситуация: обобщение и интерпретация практически опередили накопление источниковой базы, которое продолжается и по сей день. Археологический материал по мере поступления дробится, и встраивается в существующую схему, на основе типологического анализа все той же керамики. Однако в результате этих бесконечных дроблений и прибавлений всякого рода археологических культур, общностей и локальных вариантов, общая этнокультурная схема приобрела довольно аморфный вид, где связи между отдельными звеньями носят зачастую сумбурный и противоречивый характер, что вызывает в свою очередь непримиримые споры представителей отдельных научных центров.

В связи с этим можно сказать, что место богочановской культуры, как и многих других, в этнокультурной истории Западной Сибири еще, наверное, предстоит определить.

Нами были проанализированы коллекции с нескольких археологических памятников: Ноовоягодное II, Новоягодное IV, Зимнее III, Усть-Тара 71 и Красноярского археологического комплекса. Обозрение источниковой базы, а именно новых неопубликованных материалов, привело к определенным выводам, касающимся культурно-хронологических проблем изучения богочановской культуры. Прежде всего, стоит отметить, что материалы богочановских памятников не составляют единого массива археологических признаков. Многие признаки варьируют в пределах ареала культуры, особенно это относиться к журавлевским комплексам. Наиболее ярко это представлено в керамике, которая отличается многовариантностью форм и орнаментальных композиций. Возможно, это связано с особенностями формирования журавлевских комплексов в переходный период. Возможно не стоит рассматривать генезис богочановской культуры в тех узких рамках (на основе сузгунской и красноозерской традиций), в которых мы привыкли. Стоит, наконец, отойти от практики дифференциации отдельных культур и рассматривать их как культурные комплексы, образовавшиеся в результате распада некоей общности андроноидных культур, а также мощного давления северных «крестовых» традиций.

Так, к примеру, журавлевское погребение на Усть-Таре 71 несет много ирменских черт. Баитовская керамика внешне похожа на богочановскую и новочекинскую. Все это прямо или косвенно может указывать на определенную культурную общность этих комплексов, к сожалению изучающихся археологами обособленно.

Сравнение журавлевских комплексов с Красноярского городища и памятников по р. Шиш дает иллюзию того, что последние более архаичны, однако это, скорее всего, не хронологическое отличие, а локальное. Причем памятники по р. Шиш, возможно, стоит рассматривать как единый комплекс, и в дальнейшем их исследовании исходить из этого единства.

Перспективно исследование памятников с присутствием богочановских, карымских и потчевашских комплексов, возможно, что они прольют свет на проблему переходного периода от раннего железного века к раннему средневековью.

Рассматривая вопросы культурно-хронологического характера, мы исходили из того, что на этнокультурную ситуацию в южнотаежной зоне Прииртышья, да и вообще в Западной Сибири, действовало два определяющих фактора: экологический и политический.

Экологический фактор выражался в природно-климатических колебаниях и сопутствующих им миграциях и адаптационных изменениях в культуре местного населения.

Политический фактор определялся влиянием саргатской культурной общности. Именно с саргатским влиянием, возможно, была связана трансформация внешнего облика культуры южной тайги в IV - V в.в. до н.э. и последующее исчезновение богочановской культурной традиции. Саргатское влияние скорее всего было различным в разных частях ареала богочановской культуры. Так на памятниках, расположенных по р. Иртыш (таких как КрАК), журавлевская, а тем более богочановская керамика носят сильный отпечаток саргатской орнаментальной традиции, на них же найдена и сама саргатская керамика. На памятниках, находящихся в глубине тайги (Новоягодно IV), журавлевская керамика выглядит намного архаичнее, сохраняя традиции эпохи бронзы и «лесной колорит». Это может указывать на то, что такие памятники как Красноярское городище, находясь на важных транспортных магистралях (каковой, безусловно, являлся Иртыш), были одними из тех пунктов, где местное (журавлевское) население неминуемо перенимало некоторые черты саргатской культуры, носители которой имели экономические связи с данным регионом. Население, жившее в таежных районах, по-видимому, было не так подвержено культурным влияниям лесостепных жителей. И по нашему мнению новации в культуре журавлевского населения, которые привели к трансформации некоторых ее черт в таком случае были вызваны внешними факторами, а не внутренним развитием местной традиции. В этом и заключается главное отличие нашего видения концепции богочановской культуры, от устоявшегося мнения, что появление богочановскго комплекса было результатом эволюционного развития журавлевской традиции.

В данной работе рассмотрена проблема перехода от раннего железного века к раннему средневековью. Этот период на сегодняшний день является «белым пятном» в древней истории Среднего Прииртышья. Опираясь на археологический материал, полученный в результате полевых работ последних лет, предложено свое видение решения этой проблемы. В результате действия факторов социально-экономического порядка в пределах и на границе ареала саргатской культурно-исторической общности, произошли серьезные изменения в самой саргатской культуре, которые в свою очередь прямо или косвенно затронули культуры, находящиеся в сфере ее влияния. Итогом этих процессов явились подвижки населения, сопровождавшиеся изменениями в традиционной культуре населения Западной Сибири. В данный период произошло кардинальное изменение этнокультурной картины региона, южнотаежное Прииртышье не стало исключением. Происходит исчезновение комплекса признаков богочановского типа у населения южнотаежного Прииртышья, который мы ассоциируемый с саргатским влиянием.

Какой же набор культурных признаков (маркеров) приходит на смену богочановскому? Как это не парадоксально, возможно, что журавлевский, или вернее лесная традиция, восходящая к красноозерской и журавлевской. Вероятно, лесные традиции были усилены проникновением на данную территорию отдельных групп таежного населения, которые в связи с начавшейся миграцией населения саргатской общности, начинают проникать в южнотаежные и лесостепные районы. Эти группы населения, которые мы связываем с карымскими древностями, несли с собой традиции штампованной керамики. Вероятно, сосуществуя с местным населением, карымцы постепенно были ассимилированы.

Видимо в процессе подавления пришлых карымских элементов в культуре местного населения, а также проникновения в южнотаежное Прииртышья в первые века н.э. носителей сперановской традиции формируется потчевашская культура раннего средневековья.

Показательно в этой связи наличие на многослойных памятниках Прииртышья карымской керамики вместе с журавлевской, богочановской и потчевашской.

В результате дальнейших полевых исследований и на основе высказанных в данной работе предположений, возможно достижение ощутимых результатов в изучении сложных этногенетических процессов, протекавших на территории Западной Сибири на рубеже эр.

Дальнейшая разработка проблем раннего железного века, возможно, позволит решить многие вопросы происхождения средневековых культур Западной Сибири, что в свою очередь прольет свет на многие аспекты этногенеза коренных народов Сибири.

Список использованной литературы и источников

Источники:

Омской области в 2004 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2005.

Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского городища на севере Омской области в 2005 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2006.

Тихомиров К.Н. Полевой отчет о разведочных и раскопочных работах на границе Тевризского и Знаменского районов Омской области летом 2007 года // Архив МАЭ ОмГУ. Ф. II. Д. 182 - 1. Омск. 2004.

Литература:

Басандайка: Сборник материалов и исследований по археологии Томской области. Томск. 1947. 220 с.

Булавкин И.А. Грунтовое погребение начального этапа раннего железного века в Тарском Прииртышье // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий. Новосибирск. 2007. С. 95 - 97.

Викторова В.Д. Население эпохи железа лесной полосы Среднего Зауралья (опыт систематизации археологических памятников): Автореф. дис. канд. ист. наук. Свердловск. 1969. 20 с.

Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова Н.В. Памятники железного века в Омском Прииртышье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 127-190.

Генинг В.Ф., Ещенко Н.К. Могильник эпохи поздней бронзы Черноозерье I // Из истории Сибири. Томск. 1973. Вып. 5. С. 53 - 63.

Грязнов М.П. История древних племен Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка // Материалы и исследования по археологии СССР. М. - Л. 1956. № 48. 160 с.

Данченко Е.М. Поселение Кип III // Исторический ежегодник Омск. 2007. С. 60-75.

Данченко Е.М., Скандаков И.Е. Курганный могильник Усть-Тара VII в южнотаежном Прииртышье // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». Омск. 2009. Вып. 3. С. 160 - 186.

Данченко Е.М., Штамп И.А. О фортификации Красноярского городища в южнотаежном Прииртышье // Культура Сибири и сопредельных территорий в прошлом и настоящем. Томск. 2007. С. 219-220.

Данченко Е.М., Полеводов А.В. Сузгунское наследие в культурогенезе южнотаежного Прииртышья // Проблемы археологии: Урал и Западная Сибирь (к 70-летию Т.М. Потемкиной). Курган. 2007. С. 125 - 130.

Зах В.А., Рябогина Н.Е. Ландшафты и человек в среднем и позднем голоцене лесостепного Тоболо-Ишимья // Археология, этнография и антропология Евразии. 2005. № 4. С. 85 - 91.

Иванов С.Н., Рябогина Н.Е. Материалы палинологического исследования торфяника Станичный Рям // Проблемы взаимодействия человека и природной среды. Тюмень. 2008. Вып. 4. С. 62 - 68.

Комарова М.Н. Томский могильник - памятник истории древних племен лесной полосы Западной Сибири // Материалы и исследования по археологии СССР. М. 1952. № 48. С. 7 - 50.

Коников Б.А. Таежное Прииртышье в X - XIII в.в. н. э. Омск. 2006. 223 с.

Корякова Л.Н. Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири. Свердловск. 2008. 240 с.

Корякова Л.Н., Морозов В.М., Суханова Т.Ю. Поселение Ипкуль XV - памятник переходного периода от раннего железного века к средневековью в Нижнем Притоболье // Вопросы археологии Урала: Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. Свердловск. 2008. Вып. 19. С. 117 - 129.

Косарев М.Ф. Бронзовый век Среднего Обь-Иртышья: Автореф. дис. канд. ист. наук М. 1964

Косарев М.Ф. К вопросу о кулайской культуре // КСИА. 1969. Вып. 119. С. 43-51.

Косарев М.Ф. Географическая среда и неравномерность социально-экономического развития разных районов Западной Сибири в первобытную эпоху // Вопросы археологии Приобья. Тюмень. 1976. С. 3 - 20.

Косарев М.Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М. 1981. 278 с.

Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. М. 1984. 244 с.

Косарев М.Ф., Потемкина Т.М. Городище Чудская Гора в свете этнических интерпретаций андроноидных культур Западной Сибири // Урало-алтаистика. Новосибирск. 1985. С. 32 - 38.

Массон В.М. Метод палеоэкономического анализа в археологии // КСИА. 1971. Вып. 127. С. 3 - 8.

Матвеев А.В. Некоторые вопросы теории и методики полевого исследования поселений эпохи бронзы и железа в западносибирской лесостепи // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 4-25.

Матвеева Н.П. Начальный этап раннего железного века Тоболо-Ишимской лесостепи // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 77-103.

Матвеева Н.П. Первые погребения переходного периода от бронзового века к железному в лесостепном Приишимье // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск. 1991. С. 78 - 84.

Матвеева Н.П. Ранний железный век Приишимья. Новосибирск. 1994. 152 с.

Матвеева Н.П. Социально-экономические структуры населения Западной Сибири в раннем железном веке (лесостепная и подтаежная зоны). Новосибирск. 2000. 399 с.

Матвеева Н.П., Волков Е.Н., Рябогина Н.Е. Новые памятники бронзового и раннего железного веков. Новосибирск. 2003. С. 117 - 136.

Матвеева Н.П., Коновалов А.А., Берлина С.В. Фортификация раннего железного века: палеоэкономический аспект // Проблемы взаимодействия человека и природной среды. Тюмень. 2003. С. 33 - 39.

Матвеева Н.П., Ларин С.И. О характере расселения и хозяйства племен саргатской культуры // Российская археология. 2000. № 2. С. 15 - 25.

Матвеева Н.П., Ларина Н.С., Берлина С.В., Чикунова Комплексное изучение условий жизни древнего населения Западной Сибири (проблемы социокультурной адаптации в раннем железном веке). Новосибирск. 2005. 228 с.

Матвеева Н.П., Рябогина Н.Е. Реконструкция природных условий Зауралья в раннем железном веке (по палинологическим данным) // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. № 4. С. 30 - 35.

Матющенко В.И. Древняя история лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Часть 4. Еловско-ирменская культура // Из истории Сибири. Томск. 1974. Вып. 12. 193 с.

Могильников В.А. К вопросу об этнокультурных ареалах Среднего Прииртышья и Приобья эпохи раннего железа // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 172-190.

Могильников В.А. К вопросу о контактах населения Среднего Приобья и Прииртышья в раннем железном веке // Ранний железный век Западной Сибири. Томск. 1978. С. 84-92.

Могильников В.А. О западной границе кулайской культуры // Советская археология. 1984. № 3. С. 28 - 34.

Могильников В.А. Взаимоотношения кулайской и саргатской культуры // КСИА. 1986. Вып. 186. С. 25-29

Могильников В.А. Угры и самодийцы Урала и Западной Сибири // Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М. 1987. С. 163 - 236.

Могильников В.А. К этническому составу Омского Прииртышья в раннем железном веке // Археология Западной Сибири (история, краеведение и музееведение Западной Сибири). Омск. 1988. С. 27 - 30.

Могильников В.А. Лесостепь Зауралья и Западной Сибири // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М. 1992. С. 274 - 292.

Могильников В.А. Социально-экономическая структура этнические процессы на юге Западной Сибири в середине - второй половине I тыс. до н.э. // Социально-экономические структуры древних обществ Западной Сибири. Барнаул. 1997. С. 122 - 135.

Мошинская В.И. Городище и курганы Потчеваш // МИА. 1953а. Вып. 35. С. 189 - 220.

Мошинская В.И. Керамика усть-полуйской культуры // МИА, 1953б. Вып. 35. С. 107 - 120.

Отчет Императорской Археологической комиссии за 1913-1915 гг. СПб. 1918. 295 с.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // История, археология и этнография Сибири. Томск. 1979. С. 85 - 95.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Археология Прииртышья. Томск. 1980. С. 100 - 146.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Проблемы этнической истории тюркских народов Сибири и сопредельных территорий. Омск. 1984. С. 124 - 147.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Источники по истории Западной Сибири. История и археология. Омск. 1987. С. 116 - 126.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // История археологических исследований Сибири. Омск. 1990. С. 154 -160.

Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск. 1991. С.156 - 181.

Погодин Л.И. Проблема исторической судьбы саргатской культуры // Археологические культуры и культурно-исторические общности Большого Урала. Екатеринбург. 1993. С. 175 - 177.

Полосьмак Н.В. Бараба в эпоху раннего железа. Новосибирск. 1987. 143 с.

Райтер А.Я. Новые раскопки на городище Новоягодное II (раннесредневековые материалы) // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий. Красноярск. 2006. С. 57 - 59.

Рябогина Н.Е., Матвеева Н.П., Орлова Л.А. Новые данные о природной среде Зауралья в древности // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень. 2000. Вып. 3. С. 205 - 212.

Рябогина Н.Е., Орлова Л.А. Позднеголоценовый торфяник Гладиловский Рям как индикатор изменения палеоэкологических условий Ишимской равнины // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень. 2002. Вып. 4. С. 203 - 214.

Салымский край. Екатеринбург. 2000. 344 с.

Сальников К.В. Иткульская культура // Краеведческие записки. Челябинск. 1962. Вып. 1. С. 21 - 46.

Соколов П.Г. Экономика и система жизнеобеспечения обществ эпохи поздней бронзы Верхней Оби: Автореф. дис. канд. ист. наук. Кемерово. 2005. 21 с.

Спиридонова Е.А. Эволюция растительного покрова бассейна Дона в верхнем плейстоцене - голоцене. М. 1991. 221 с.

Стоянов В.Е. Классификация и периодизация западносибирских лесостепных памятников раннего железного века // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 238 - 253.

Тихомиров К.Н. Миграционные процессы на территории Западной Сибири (эпоха бронзы - средневековье): трансформации культуры и социокультурная адаптация населения. Омск. 2007. 148 с.

Троицкая Т.Н. Кулайская культура в Новосибирском Приобье. Новосибирск. 1979. 124 с.

Труфанов А.Я. Материалы по происхождению и развитию красноозерской культуры лесостепного Прииртышья // Проблемы этнической истории тюркских народов Сибири и сопредельных территорий. Омск. 1984. С. 57 - 77.

Труфанов А.Я. Закрытые комплексы городища Ямсыса VII // Скифо-сибирская культурно-историческая общность. Раннее и позднее средневековье. Омск. 1987. С. 127-130.

Федорова Н.В., Зыков А.П., Морозов В.М., Терехова Л.М. Сургутское Приобье в эпоху средневековья // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург. Вып. 20. 1991.С. 126 - 145.

Флуткова А.В. В.Н. Чернецов и археологическое изучение Омска и области // Археология Западной Сибири: История, краеведение и музееведение Западной Сибири. Омск. 1988. С. 9 - 12.

Фролов Я.В. Грунтовый могильник раннего железного века Клепиково 1 // Погребальный обряд древних племен Алтая. Барнаул. 1996. С. 135 - 143.

Чагаева А.С. Памятники эпохи железа в Среднем Прииртышье // Из истории города Омска и Омской области. Омск. 1966. С. 118 - 129.

Чагаева А.С. О хронологии памятников Чувашского мыса // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 229-237.

Чемякин Ю.П. Селище Барсова Гора 1/43 - памятник калинкинской культуры // Памятники древней культуры Урала и Западной Сибири. Екатиренбург. 1993. С. 158 - 182.

Чернецов В.Н. Опыт типологии западносибирских кельтов // КСИИМК. 1947. Вып. 16. С. 65 - 78.

Чернецов В.Н. Бронза усть-полуйского времени // МИА. 1953а. Вып. 35. С. 121 - 178.

Чернецов В.Н. Древняя история Нижнего Приобья // МИА. 1953б. Вып. 35. С. 7 - 71.

Чернецов В.Н. Усть -полуйское время в Приобье // МИА, 1953в. Вып. 35. С. 221 - 241.

Чернецов В.Н. Нижнее Приобье в I тыс. н.э. // МИА. 1957. Вып.35. С. 136 - 245.

Чиндина Л.А. Культурные особенности среднеобской керамики эпохи железа // Из истории Сибири. Томск. 1973. Вып. 7. С. 161 - 174.

Чиндина Л.А. Саровское городище // Вопросы археологии и этнографии Сибири. Томск. 1978. С. 51 - 80.

Чиндина Л.А. Культурные особенности Приобья в эпоху железа // Археология и этнография Приобья. Томск. 1982. С. 14 -22.

Чиндина Л.А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. Кулайская культура. Томск. 1984. 255с.

Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М. 1967. 251 с.

Шамшин А.Б. Переходное время от эпохи бронзы к эпохе железа в Барнаульском Приобье (VIII - VI в.в. до н.э.) // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 116 - 129.

Список сокращений

1. КСИА - Краткие сообщения Института археологии АН СССР

2. КСИИМК - Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР

3. МАЭ ОмГУ - Музей археологии и этнографии Омского государственного университета

4. МАЭ ОмГПУ - Музей археологии и этнографии Омского государственного педагогического университета

5. МИА - Материалы и исследования по археологии СССР

Приложение

Рис. 1: Красноярский археологический комплекс.



Рис 2: Керамика с Красноярского археологического комплекса



Рис.3: План поселения Зимнее III



Рис.4: Керамика Зимнее III



Рис.5: План городища Новоягодное IV



Рис 6: Керамика городища Новоягодное IV



Рис 7: Керамика городища Новоягодное IV



Рис.8: Керамика городища Новоягодное IV



Рис.9: Керамика городища Новоягодное IV



Рис.10: Керамика городища Новоягодное IV



Рис. 11: План городища Новоягодное II



Рис. 12: Керамика городища Новоягодное II



Рис. 13: Керамика с городища Новоягодное II



Рис. 14: керамика с городища Новоягодное II



Рисю 15: План памятника Усть-Тара 71



Рис. 16: План и разрез могилы, инвентарь могилы. Усть-Тара 71



Рис. 17: Карымский сосуд с городища Новоягодное II

Размещено на Allbest.ru