Новая теория дизайна

Гелл также критикует сведение функций искусства к передаче социальных и культурных значений - если мы хотим рассматривать искусство как специфический феномен, мы должны делать акцент в исследованиях не на символической коммуникации, но на самом действии, то есть арт-объект является таковым не априори, но в условиях соответствующего контекста. Такой взгляд на искусство позволяет максимально раздвинуть рамки его понимания, что, однако, вместе с собой влечет следующую проблему - не слишком ли мы широко понимаем искусство, оставляя вне внимания что--то такое, что отделяет искусство от других сфер?

Еще ближе, чем Гелл, к материальной культуре повседневности и проблеме ее исследования приближается Даниэл Миллер, исследователь, занимающийся проблемами материальной культуры, потребления, объектификации, ценности и политической экономии. В своей работе «Stuff» (2012) Миллер ставит перед собой цель обосновать тот факт, что вопросы материальной культуры достойны академического исследования - он последовательно выстраивает свою теорию материальности и рассматривает конкретные кейсы, посвященные объектам материальной культуры и взаимоотношениям с ними в различных странах.

Задача Миллера, так же, как и Гелла, -- выйти за рамки субъектно-объектной оппозиции и сконцентрироваться на социальном опыте взаимодействия с материальными объектами. Миллер заинтересован не в том, как люди производят вещи, репрезентирующие их, но как вещи конструируют человека. Он критикует взгляд, сообразно которому антропологические и археологические исследования рассматривают материальные объекты с точки зрения их функциональности, которая и диктует вариативность формы. Данный подход скорее предлагает аргументы для того, чтобы избавить наш индустриальный мир от нефункционального, нежели выявляет причины эволюции формы. Миллер говорит о том, что общество никогда не было функционально, -- символические различия формы горшков для воды в традиционном обществе нельзя свести только лишь к их функции, точно так же как мы не можем редуцировать все материальные артефакты современности к их функциональным задачам.

С другой стороны, Миллер отвергает и базовую теорию репрезентации в рамках семиотики, которую социальная антропология часто использует для сведения символических репрезентаций к своего рода социальным различиям. Однако такая теория репрезентаций, в сущности, ничего не говорит нам об актуальных отношениях между людьми и вещами - соответственно, задачей академических исследований, занимающихся материальной культурой, становится создание такой теории вещей, которая бы не редуцировала их до общественных отношений.

Миллер видит теоретические предпосылки для созданий такой теории вещей во фрейм-анализе Э.Гоффмана, который объясняет большую часть нашего поведения через ожидания, предопределенные фреймами, рамками, конституирующими контекст действия. Схожая идея встречается и у Э.Гомбриха, историка и теоретика искусства, в работе «The Sense of Order» (1979) высказывающего идею, что рама для картины формирует наш взгляд на картину: в случае, если рама гармонирует с полотном, мы не замечаем её, она остается для нас невидимой, однако она всё равно задает картине координаты, в которых та будет воспринята нами. В широком смысле всё искусство существует в рамках, будь то «рамки» галерей или рамки самого понятия «искусство» -- если что-то называет себя «искусством», это провоцирует определенные социальные ожидания.

Используя вышеуказанные идеи Э.Гоффмана и Э.Гомбриха, Миллер переносит представление о рамках на материальные объекты. Материальные объекты - это установка, фрейм, и чем вещи «скромнее» (Миллер использует словосочетание «The humility of things»), чем более органично и незаметно они встроены в нашу повседневности, и, тем, самым, чем меньше мы концентрируемся на них, тем лучше они выполняют свою задачу, тем они «сильнее».

Таким образом, Миллер приходит к выводу, что самое важное свойство вещей не их материальности (в дальнейших главах своей работы Миллер ставит вопрос о границах категории материального - продуктивнее говорить о материальном с помощью не физических дефиниций, но таких, которые будут более значимы для социальных наук, что значит, что мы должно обратиться прежде всего к пониманию того, о чем говорят люди, когда они говорят о материальном в оппозицию нематериальному), а их невидимость. Материальная культура создает нас такими, какие мы есть, не через прямое влияние на наше тело или сознание, но через создание нашего внешнего окружения. Важно, что под материальной культурой Миллер понимает не набор материальных объектов, но всю систему вещей, соединяя антропологический подход со структуралистскими идеями К. Леви-Стросса (вещи имеет значение только в отношении к целой системе) и теорией социализации П. Бурдьё (практика вырастает из вещей, связанных в систему). Мы усваиваем культуру не через пассивное усвоение категорий, но через взаимодействие с объектами, объединяющихся в систему вокруг нас. Это значит, что наше обучение, наше социализация, наше становление как личности создается вещами, stuff-ом.

Для Миллера важно не просто констатировать значимость материальных объектов для нашего становления, но и обосновать значимость материальности и необходимости исследования ее на академическом уровне, а значит, поднять разговор о материальности на уровень рефлексии по поводу субъектно-объектных отношений. Миллер возвращается к идеям Гегеля, среди которых ему важна идея о диалектических схемах развития нашего сознания: с одной стороны, мы создаем институции, с другой стороны, институции формируют нас самих. Таким образом, Миллер ставит точкой отсчета разговора о вещах не труды К.Маркса, как это обычно делают большинство исследователей, касающихся темы материальной культуры, но Гегеля - заслуга Маркса скорее в том, что он переносит идеи Гегеля на материальный мир.

В понимании Маркса Миллером, труд становится ключевым процессом современности потому, что демонстрирует, что развитие сознания индивида происходит не само по себе, но через деятельную активность - через превращение природы в артефакты. Объективация самих себя через материальную культуру влечет за собой и «расширение» поля сознания и самих индивидов. Амальгама идей Маркса и Гегеля приводит Миллера к выводу, что объективация неизбежно влечет за собой само-отчуждение, однако важно понимать это само-отчуждение не в аспекте критики современного социального устройства, но как сам принцип развития человечества. Само-отчуждение не позиционируется, как позитивный или негативный процесс; само-отчуждение демонстрирует диалектическое взаимодействие индивидов и вещей, в процессе которого происходит взаимное преображение. Объекты создают нас так же, как и мы создаем объекты - такой вывод Миллера приводит его к вопросу о релевантности субъектно-объектной оппозиции, когда речь идет о материальной культуре.

В итоге, Миллер приходит к мысли о том, мы не должны ни редуцировать материю, ни возвеличивать ее до уровня религии, которая потеряла свою значимость в секуляризованном мире, но мы должны сделать акцент на материальности как неотъемлемой части нашего существования в мире, и

Тем самым, две вышеизложенных концепции, переосмысливающие наши методы исследования материального мира, дают новую почву для анализа феномена дизайна как процесса, отвечающего за формирование внешнего облика вещей. Однако если мы критически взглянем на антропологический подход, мы увидим, что он делает шаг ближе к самим вещами, но не позволяет нам подойти к ним вплотную. Вещи делаются значимым в плане объектов исследования, так как вещи рассматриваются как то, через что мы постигаем культуру и встраиваемся в социум. Вещи уже не просто пассивные объекты, через которые нам «предлагаются» идеи, но они становятся на одну ступень с субъектами, получая возможность участвовать в социальных отношениях в качестве агентов. Вещи «запускают» наш социальный опыт, формируя я. Но достаточно ли этого признания автономии вещей для того, чтобы понять их специфику и всю сложность наших с ним отношений? Миллер говорит о том, что вещь тем лучше функционирует, чем меньше мы ее видим: наша задача - встроить эту вещь в свой социальный мир, «проскочить сквозь» ее поверхность, чтобы снова прийти к социальным связям. Не значит ли это, что мы, пусть и признавая значимость материального в нашем становлении, снова переводим вещь как материальный объект, обладающий собственным бытием, из центра на периферию нашего исследовательского внимания?

Тем самым, нам кажется, что антропологический подход делает значительный шаг на пути к признанию необходимости анализа материальности в жизни общества, однако он не приближает нас вплотную к специфике вещей, а, значит, не может быть достаточным для того, чтобы продуктивно исследовать дизайн, однако может оказаться продуктивным в связке с другими подходами. Именно поэтому мы предлагаем рассмотреть также подход акторно-сетевой теории, в которой идея агентности реализует себя более радикальным образом, позиционируя объекты как действующих наравне с субъектами.

5. Акторно-сетевая теория

Несмотря на то, что акторно-сетевая теория (Actor-Network Theory - ANT) подразделяется на две ветви, а именно парижскую (представители Б. Латур и М. Каллон) и ланкастерскую (представители Дж. Ло, Э. Мол, В. Синглтон и прочие), мы в рамках данного исследования рассматриваем основные позиции теории, связанные с вопросами материальности, на примере методологических разработок Бруно Латура, которого принято считать основателем акторно-сетевой теории.

В отличие от социального конструктивизма Пьера Бурдье, Латур разрабатывает так называемую реляционную онтологию, развивая идеи поструктурализма и соединяя их с релятивистской лейбницианской онтологией, тем самым распространяя представление о «сети отношений» на материальный мир. Латур утверждает, что материальный мир должен быть рассмотрен как часть гетерогенной сети отношений, где объекты наравне с субъектами являются актантами, вовлеченным в действие. Понятие актанта вводится Латуром как альтернатива понятиям «субъект», «агент» и «актор», которые в больше степени антропоориентированы. Если до Латура вещи находились на периферии социального, то он выводит их на первый план, представляя их как действующих актантов. Вещи не просто функционируют как проекционный экран или как невидимые инструменты -- они действуют наравне с индивидами, выполняя определенные задачи, и для того, чтобы ввести их в поле социальной теории, нам необходимо пересмотреть концепцию действия, необходимой составляющей которой является субъект, помогающий объекту стать участником процесса.

В своей работе «Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию» (2014) Латур утверждает, что если обычно в социальных науках понятие «социального» обозначает тип связи, то для акторно-сетевой теории этот термин является названием типа преходящей ассоциации, которая характеризуется тем способом, каким она собирается в новые формы. Тем самым, ни об одной связь нельзя сказать, что она образована из «социального вещества» и является долговременной. Это «аннулирование понятия социальной силы» позволяет нам как исследователям социального проводить различие между тем, что в составном понятии общества относится к его протяженности во времени, и тем, что относится к его субстанции. Обычно, согласно Латуру, социологи, говоря о продолжительности социальных связей, ссылаясь на «общество», «социальные законы», «культура» или нечто еще, что, по их мнению, обладает достаточной прочностью, инерцией и длительностью -- однако это не объясняет, откуда, собственно, происходит то качество, которое позволяет надежно скреплять узлы социальных способностей. Пока исследователи полагают, что социальные связи поддерживают свое существование, опираясь на «социальные силы», они упускают из поле своего зрения все объекты. Такое игнорирование объектов связано не только в обозначенном выше определении социального, но и в самой трактовке действий и акторов. Действие было ограничено исследователями как поле намеренной и осмысленной деятельности субъектов как людей -- но если теперь мы стремимся вывести объекты из исследовательской тени, то мы полагаем, что любая вещь, которая изменяет сложившееся положение дел тем, что создает различие, является актантом (или, при наличии у нее фигурации, актором). Более того, вещи изменяют положение дел за счет разных типов действий: они допускают, способствуют, разрешают, влияют, препятствуют и прочее -- и здесь Бруно Латур очевидным образом ссылается на рассмотренное нами понятия аффорданса.

Тем самым, акторно-сетевая теория не утверждает, что объекты делают все вместо человеческих акторов -- она не пытается заменить одну иерархию другой -- но вместо этого заявляет, что изучение социального должно начаться только после того, как будет рассмотрен вопрос, а кто и что могут участвовать в действии, допусти, что помимо человеческих агентов, это могут быть также и вещи (или, как формулирует Латур, «не-человеки»).

Латур видит проблему установления роли объектов в том, что традиционно социологи полагали вопрос о статусе объектов закрытым (объекты не делают ничего, что может быть сопоставимым с человеческим социальным действием) и утверждали, что объекты могут максимум быть катализаторами или проводниками действий, то есть человеческими посредниками, но не могут стоять у истока социальной активности. Акторно-сетевая теория, в свою очередь, заявляет, что объекты из-за несоизмеримости своих действий с социальными отношениями не должны рассматривать отдельно друг от друга, а напротив, должны быть вынесены на первый план. Это значит, что нам необходимо признать, что любое человеческое действие может быть тут же соединено с различными объектами, и тогда прежде казавшееся оправданным разделение на материальное и социальное перестает объяснять, как возможно коллективное действие. Под коллективным Латур понимает действие, в котором соединяются воедино различные социальные типы сил, и происходит это именно в виду их различия. Если мы хотим приблизиться к пониманию коллективных действий, нам нужно признать, что процесс любого действия редко состоит из гетерогенных отношений типа «субъект--субъект» или «объект--объект», но на самом деле движется зигзагообразно от одного типа к другому. Это не значит, что акторно-сетевая теория стремится к восстановлению субъектно-объектной дихотомии -- напротив, она заявляет, что само разделение сфер материального и социального является артефактом, и, соответственно, отказ от их разделения означает не просто обратный процесс «соединения» двух сфер, но перераспределение всей сборки.

Латур заявляет, что АСТ-исследования, занимающиеся вопросами социального, всегда имеют дело с преходящей видимостью, а не с непрерывным субстанциальным существованием. Вопрос состоит в том, как долго видна эта социальная связь до смены ее объектов? Вне зависимости от ответа, очевидно, с одной стороны, что исследователь не должен прерывать свои наблюдения при каждой смене объекта, сосредотачивая внимание лишь на перечне собранных связей. С другой стороны, исследователь не может воплощать в себе фигуры инженера, дизайнера, архитектора, менеджера и прочих, с целью глубинного понимания каждой смены объекта. Это приводит нас к амбивалентному выводу, что мы должны принимать в расчет не-человеческих акторов до тех пор, пока они соизмеримы с социальными связями, и при этом в следующий момент признавать их фундаментальную несоизмеримость. Один из выходов из такой ситуации заключается в том, чтобы понимать социальное как поток, которое становится доступным наблюдению лишь в процессе создания новых ассоциаций -- и это Латур и обозначает как «истинную область внимания АСТ».

Анализируя отличия объектов и людей как актантов заключается в том, что объекты по природе своих отношений с людьми быстро переходят в категорию «проводников», выпадая, тем самым, из нашего поля внимания (это можно соотнести с тезисом Миллера о «скромности» вещей»). Тем самым, перед исследователем стоит задача по разработке специальных приемов, чтобы заставить вещи «говорить», то есть предлагать описания самих себя и сценарии того, что они провоцируют делать других акторов. Ситуация аналогичная для людей, однако разница между ними в том, что людей, которые стали посредниками, трудно остановить, в то время как объекты стремятся все быстрее отойти на задний план. Это не означает что вещи прекращают действовать, однако способ их действия уже тогда не соединен зримо с обычными социальными отношениями: если речевые акты всегда выглядят сопоставимо с другими речевыми актами, а взаимодействия -- с другими взаимодействиями, то объекту кажутся способными вступать в отношения друг с другом только мимолетно. Латур предлагает несколько число ситуаций, когда эта мимолетная зримость может быть продлена настолько, чтобы стало возможным получить хорошие описания: это изучение инноваций и новшеств в лабораториях, мастерских и жилищах; это исследование объектов и субъектов, между которыми существует дистанция (вне зависимости от ее типа); это несчастные случаи и забастовки; это архивы, музеи и прочее, что может помочь воссоздать пребывание этих объектов некогда на переднем плане; и, наконец, «если ничего другого не получается», это ресурс художественном литературы.

Критика Латура в адрес социологов социального состоит в том, что большинство социологов в своих исследованиях рассматривают социальный мир как без-объектный -- несмотря на то, что работах Зиммеля, Элиаса и Маркса объекты представлены в изобилии, их присутствие там недостаточно «утяжеляет» социальное. Латур связывает это с историческим развитием социологии, а именно с тем, что уже в XIX века социологи отделили «символическую» сферу от «природной», оставив вещи и объекты инженерам и ученым, а для себя оставив автономный участок «значение» -- «символ» -- «интенция» -- «язык». Тем самым, мы не может считать столкновение велосипеда с камнем социальным явлением, однако когда велосипедист едет на знак «стоп», это явление уже попадает в поле внимания социологов. Это приводит, согласно Латуру, к разделению каждого объекта надвое, причем если ученые и инженеры присвоили себе часть, связанную с причинностью и материальным связями, то социологам осталось только «социальное» измерение. Однако, согласно АСТ, неправдоподобно, чтобы огромное количество участников наших действий могли включаться в социальные отношения только в трех модусах существования: как «материальная инфраструктура», детерминирующая социальные отношения (согласно марксистским типам материализма), как «зеркала», отражающего социальные различия (согласоно критической социологии Бурдье), и как «задник сцены», на котором социальные акторы играют свои главные роли (согласно интеракционизму Ирвина Гоффмана). Ни одного из этих способов не достаточно, чтобы описать всю сложность переплетений человеческих и не-человеческих акторов. Однако Латур не видит решения и в методах сторонников «материальной культуры», так как с их точки зрения все объекты оказываются связанными друг с другом в один гомогенный слой, что еще в большей степени затрудняет наше понимание комплексных связей вещей и объектов друг с другом. Для исследователей в рамках АСТ очевидно, что объекты действуют гораздо разнообразнее, чем полагали социологи социального ранее, а последствия их действия гораздо неопределеннее, чем можно было бы предполагать. Подтверждение этой множественности Латур видит в том, что реально делают объекты в текстах авторов, упомянутых выше: они раскрывают множество способов, посредством которых объекты действуют, но способов, отличных от тех, которые им приписывает авторская философия материи. Проводники превращаются в посредников -- и яркий пример этому Латур видит в описание фетишизма в «Капитале» К. Маркса, где текстуальный фетиш в текста делает гораздо больше, чем то, к чему сводит действие фетиша сам Маркса. Но еще более важная причины отвергнуть роль, которую предлагает объектам социология социального, заключается в том, что эта роль делает бессмысленной ссылку на властные отношения: когда социологи отказываются от подробного рассмотрения практических средств, при помощи которых производятся асимметрия и господство, и просто объединяя все эти средства в одну общую силу социальной инерции, они, таким образом, скрывают реальные причины социального неравенства. Тем самым, акторно-сетевая теория так же артикулирует необходимость выявления арсенал средств достижения власти посредством пристального внимания к ее проводникам.

В другой статье «Когда вещи дают отпор: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки» (2006) Латур утверждает необходимость общественных наук выйти за пределы той сферы, которая до настоящего времени считалась сферой «общественного», чтобы увидеть природные и материальные объекты. Согласно официальной версии общественных наук, исследования науки и техники позволяют расширить ряд социально интерпретируемых феноменов, добавляя к ним те, что ранее оставались за пределами социологического рассмотрения. Так, это такие феномены, как материя, объективность и производительность, которые прежде не могли быть вписаны в рамки социологического исследования. Латур же утверждает, что социологи не должны принимать разделения между естественными и общественными науками, которое, опять же, основано на искусственной дихотомии материального и социального. Если общественные науки и рассматривают природные феномены, то через призму социальной интерпретации, то есть утверждая что физические и химические феномены не являются объективными сущностями внеположной природы, но скрывают в себе некие социальные функции. Тем самым, социальная интерпретация в итоге подразумевает способность заместить один объект, относящийся к природе, другим, который принадлежит обществу, продемонстировав, что именно он является истинной сущностью первого объекта. Исследования же науки и техники, в противовес такому подходу, стремятся перенаправить внимания с искусственно сконструированного объекта на истинный, избегая ложной интерпретации.

Другая же особенность социальной интерпретации, помимо игнорирования природных объектов, заключается в принципе в «разрушении» объекта, так как, согласно Латуру, социальная интерпретация любого объекта равносительна уходу от объективного в область только общественного. Когда обществоведы стремятся понять какую-то вещь, они отбрасывают то, что составляет основу ее вещности -- тем самым они или уничтожают свой предмет, или игнорируют его. В свою очередь, исследования науки и техники не предлагают социальную интерпретацию естественным наукам -- напротив, они постулируют специфичность, подразумевающую, что объект нельзя заменить чем-то другим, как общее свойство всех объектов. Эту же уникальность отстаивает и этнометодология, утверждая, что мы как исследователи не должны прибегать к другим вещам для оправдания «неуступчивости» какого-либо объекта. Таким образом, вклад исследования науки и техники в общесвенные науки состоит в предложении альтернативного определения объекта как уникально достаточного и не требующего ни социальной «замещающей» интерпретации, ни распределения всех объектов по двум категориям «фетишей» и «фактов». Это признание специфичности объектов ведет общественные науки в двум последствиям. Первое заключается в представлении об общество как о том, что ничего не объясняет, но само должно быть объяснено, и такое объяснение становится возможным через акцент на постоянном присутствии множества вещей, которые являются общественными не по природе, а потому что сообщаются друг с другом. Это еще раз подчеркивает мысль Латура, что артефакты не отражают общество, но сами и представляют то вещество, из которого и складывает «социальность» -- они дают обществу телесность, существование и зрительную воспринимаемость. Кроме того, Латур делает акцент на том, что вещи нелегко сделать «достойными» языка, то есть найти тот способ, которым мы можем высказывать суждения относительно вещей, не попадая в лингвистические ловушки: «Нет ничего более трудного, чем отыскать способ, позволяющии? объектам достои?но противостоять нашим высказываниям о них» (Латур, 2006, 352). Если представители социальных наук стремятся стать объективными, они должны найти такую редкую ситуацию, в которой предмет получил бы способность возражать тому, что о нем сказано, то есть отстаивать собственные интересы и ставить собственные вопросы, а не говорить от лица ученых. Ошибка обществоведов состояла в том, что отстаивая герменевтические методы, они, тем самым, заключили в скобки множество не-человеческих акторов, которые, однако, важны для определения человеческой природы.

В итоге, Латур утверждает, что вещи незаслуженно обвиняются в том, что они «всего лишь вещи», тогда как как практике вещи, будучи гибридами, давно объединяют «физиков» и «обществоведов», которые методологически все еще существуют по отдельности. Ошибочная стратегия представителей социальных наук заключается в том, что они стремятся копировать, подобно представителям естественных наук, дихотомию первичных и вторичных качеств. Однако такое «невинное» разделение по сути является политическим приемом, так как говорит нам, что все, что мы можем переживать и чувствовать значимо лишь субъективно, но на самом деле несущественно, так как не соответствует устройству мироздания, которое заключается в наличие единой общей природы и множества несоизмеримых культур. Латур же заключает, что вещи обладают специфическим качеством неделимости на первичные и вторичные качества: «Они слишком реальны, чтобы быть представлениями, и слишком спорны, неопределенны, собирательны, изменчивы, вызывающи, чтобы играть роль неизменных, застывших, скучных первичных качеств, которыми раз и навсегда оснащен Универсум» (Латур, 2006, 357 - 358). Выход из этих ошибочных путей Латур видит в необходимости совместной работы общественных и естественный наук по представлению самим людям вещей со всеми их предпосылками, последствиями и неясностями; вещи, которые, обладая безграничным многообразием, ожидают необходимого развития, чтобы в его результате объединиться в ансамбли.

Для нашего исследования акторно-сетевая теория имеет колоссальную значимость по следующим причинам. Во-первых, она выполняет ту же задачу, что и социальная антропология, а именно деантропоцентрирование окружающего мира, подчеркивая, что объекта всегда могут соединиться с человеческим действием, то есть все потенциально включены в наше взаимодействие с окружающей средой, что мы не можем игнорировать в наших исследованиях. Во-вторых, акторно-сетевая теория выявляет необходимость обратить внимание на природные и технические объекты, то есть расширить ту область объектного, которая привычно включает в себя исключительно предметы нашего повседневного обихода, которые обозначены представителями социальных и общественных наук как достойные рассмотрения и изучения. Однако в таком случае мы упускаем множество иных типов объектного и материального, того, с чем наше взаимодействие не так очевидно, но, тем не менее, реально. В-третьих, представители АСТ и, прежде всего, Латур поднимает вопрос об агентности вещей, однако, еще радикально, заявляя, что агентность объектов самостоятельна, а не является проекцией агентности людей. Понятие об агентности снова позволяет нам выйти за пределы субъектно-объектной оппозиции, показав, что такое разделение нерелевантно и вовсе не соответствует реальному положению дел, но представляет из себя искусственный конструкт, точно так же, так разделение материального и социального. Мы стремимся сделать акцент на этом мимолентном контакте и акте взаимодействия субъекта и объекта, вне зависимости от того, кто из них инициирует этот контакт. В-четвертых, акторно-сетевая теория подчеркивает тот факт, что артефакты не отражают общество, будто «отраженное» вещество находится где-то в другом месте и состоит из иной материи -- артефакты и есть «кровь и плоть» общества, то, из чего складывает социальность. Тем самым, акторно-сетевая теория подвергает критике как модель традиционной семиотики, так и левоориентированные подходы, предлагая альтернативные термины и методы исследования. В-пятых, АСТ подчеркивает, что объекты не есть то же самое, что наши суждения о них, напротив, объекты должны противостоять им, чтобы отстаивать свою вещность. Тем самым, мы еще раз подчеркиваем ограниченность лингвистических методов и необходимость обратить внимания на то, как и при каких обстоятельствах вещи взаимодействуют с нами, и как в рамках этого контакта и мы, и они претерпевают изменения. Однако еще дальше в вопросах самостоятельности объектов и их агентности идет объектно-ориентированная онтология, о которой речь пойдет ниже.

6. Объектно-ориентированная онтология

Объектно-ориентированная отнология (сокращенно ООО) как новая парадигма мышления предполагает представление мира как метафизической системы с позиций населяющих этот мир объектов, которые понимаются в смысле гибридов или квази-объектов Бруно Латура.

Объектно-ориентированная онтология стремится избавиться от субъектно--объектной дихотомии, и вместо того, чтобы противопоставлять объекты субъектам, предлагает рассматривать как объекты все, включая самих субъектов. Эту идею развивает в своей статье «На пути к окончательному освобождению объекта от субъекта» Леви Брайант, намечая, тем самым, проект «онтикологии» как варианта ООО. Онтикология настаивает на развитии автономии самих объектов, отказываясь от их редукции к их отношениям к другим объектам или к людям, тем самым, преодолевая реляционизм. Грэм Харман, как разработчик объектно-ориентированной философии, утверждает, что объекты уклоняются от всех отношений. Это заявление позволяет нам сделать важный шаг и перенести бесконечное обсуждение вопроса разрыва между объектами и людьми, и, как следствие, недоступность объектов для представления, на все объекты -- этот разрыв становится не уникальной ситуацией, разворачивающейся между людьми и объектами, но истиной всех отношений между всеми объектами. Брайант утверждает, что различие между людьми и объектами в степени, а не в качестве.

Онтикология и объектно-ориетированная философия тесно связаны со спекулятивным реализмом, но, как утверждает Брайант, находятся «в странном положении» по отношению к нему. Спекулятивный реализм как философское объединение, образовавшееся в результате организованной в Голдсмитском колледже конференции в 2007 году, характеризуется отказом от антиреализма (или «корреляционизма», как называют его сами сторонники) и защитой реализма. Наравне со спекулятивными реалистами онтикология и объектно-ориентированная философия отказываются от представления об объектах как конструкциях разума, субъекта или языка, тем самым защищая реалистическую онтологию. С другой стороны, онтикология и объектно-ориентированная философия утверждают, что объекты не имеют прямого доступа друг к другу, и что каждый объект переводит объекты, с которыми он вступает в нереляционные отношения, что соответствует позиции антиреалистов. Разница, однако, в том, что антиреалисты делают акцент на разрыве только между людьми и объектами, в то время как объектно-ориентированная философия и онтикология (как мы указали выше) рассматривают этот разрыв как общую характерную черту всего существующего. Тем самым, Брайант видит одно из важнейших преимуществ онтикологии в ее возможности соединить выводы антиреалистической философии и континентальной социальной и политической теории, не попадая в тупики.

Базовым принципом, используемым представителями объектно--ориентированной онтологии, среди который Грэм Харман, Тимоти Мортон, Ян Богост и Леви Брайант, является принцип децентрации человека и субъекта, которая, тем не менее, оставляет пространство для человека, и сопровождающее его внимание ко всем видам не-человеческих объектов в сочетании с отказом от представления о роли этих объектов только как о проводниках смыслов. Тем самым, объектно-ориентированная онтологии направлена на критику антропоцентризма и ставит акцент на особой значимости объектов как участников действий. Противопоставляя себя пост-кантианскому привилегированному представлению о человеке, объектноориентированные философы утверждают, что объекты существуют независимо от человеческого восприятия. Помимо этого, исследователи, действующие в рамках объектно-ориентированной онтологии, рассматривают объект как большее, нежели сумма его частей, но меньшее, чем его эффекты -- именно поэтому они отказываются от редукции объекта как его к микро-составляющим, так и к его прагматическим эффектам.

Проблема объектно-ориентированной онтологии заключается в исследовании способов, которым объекты автономно входят в отношения с другими объектами, минуя человеческих посредников -- так, онтология становится онтологией объектности.

Один из представителей объектно-ориентированной онтологии, Тимоти Мортон, выстраивает теорию гиперобъектов, которую мы рассматриваем в нашей работе для расширения границ представлений об объектности, материальности и агентности. В понимании Мортона, гиперобъекты -- это вещи, которые в большим масштабе распределены во времени и пространстве относительно людей. Примерами гиперобъектов могут быть черная дыра, биосфера, нефтяное месторождение, тектоническая плита, Солнечная система, полиэтилен и прочее. Тем самым, гиперобъекты характеризуются как «гипер» относительно других сущностей, произведены ли они людьми или нет. Мортон выделяет следующие свойства гиперобъектов: вязкость (они «привязаны» к существам, которые с ними связаны), нелокальность (любое местное проявление гиперобъекта не есть он сам), Гауссовский временной характер (у некоторых гиперобъектов другие временные характеры, нежели человеческие, например, они могут производить пронстранственно-временные вихри) и межобъектность (гиперобъекты могут быть обнаружены в космосе, которые состоит из взаимосвязей между эстетическими свойствами объектов). Мортон отмечает, что гиперобъекты не являются функцией нашего знания, так как они «гипер» относительно всех сущностей, а не только относительно людей, а также они реальны, вне зависимости от того, думает о них кто-то или нет.

Признание факта существования гиперобъектов ставит перед философией две задачи: с одной стороны, это отмена идеи возможности метаязыка, который позволял бы рассматривать вещи, оставаясь «незагрязненным» ими; с другой стороны, это установление того, что такое есть феноменологический опыт в отсутствии чего-либо значимого, такого, как феноменологический «мир». Мортон утверждает, что никакой язык не достаточно «объективен» (в смысле объектноориентирован), если это такой язык, которые внеположен тому, о чем он повествует. Мы можем мыслить и говорить об объектах только цикличными итерациями, так как видим только фрагменты гиперобъектов в каждый момент времени. Если больше не существует метаязыка, тогда циническая дистанция как доминирующий идеологический метод левых, больше не может справляться с эпохой гиперобъектов. Мортон называет эпоху гиперобъектов «концом света», подразумевая, конечно, не физическое уничтожение, но кризис самого концепта «мира» -- мы больше не можем мыслить нашу историю как эксклюзивно человеческую исключительно потому что мы находимся на антропосцене. Как только мы заявляем о конце света, которое спровоцировано вторжением на эту сцену гиперобъектов, один из которых, конечно, является сама планета Земля, и ее геологические циклы, требующие геофилософии, мы должны перестать думать исключительно в темринах человеческих событий и человеческой значимости.

Спекулятивный реализм, согласно Мортону, видит своей целью разрушить чары, висящие над философией с периода романтизма, а именно чары корреляционизма, подразумевающего, что философия может действовать только в рамках узкого диапазона, ограниченного корреляциями человеческого мира, когда значение возможно только между человеческим разумом и его «объектами». Спекулятивный реализм несет в себе такой импульс который мог бы позволить нам преодолеть замкнутый круг корреляционизма.

Мортон заявляется, что, начиная с XVII века, мысль была скована наукой, которая, однако в веке XX претерпевает резкий поворот: появляются квантовая теория, теория относительности и феноменология -- все вместе. Что же эти открытия имели общего? Кванты и космическое пространство стали увиденными -- и даже сознание перестало перестало быть просто нейтральным медиумом. Феноменология указывает на зазор между феноменом и вещью, который, например, мы можем почувствовать в случае с каплями дождя: мы можем чувствовать их на своей голове, но не можем воспринять отдельную каплю как таковую. Мы все время будем воспринимать исключительный, антропоморфный «перевод» капель дождя. Мортон спрашивает: разве не то же самое происходит с погодой и глобальными изменениями в климате? Мы можем так же думать о климате, но никогда не можем напрямую его увидеть или почувствовать. Таким образом, гиперобъекты делают явной «странность» вещей для нас: вещи есть вещи сами по себе, но мы никогда не можем подобраться к ним напрямую.

Другой «вклад» гиперобъектов в наше представление о мире и о самих себе в нем состоит что, что экологическая мысль должна вернуть буквально вернуть нас на землю в буквальном смысле этого слова, показав, что мы находится на гигантском объекте Земпля и внутри гигантской сущности, называемой биосферой. Гиперобъекты дают нам понять, что мы как человеческие индивиды находимся и не в центре вселенной, и не в эксклюзивной «коробке» за пределами всего остального мира -- мы непосредственно присутствуем в нем. В эпоху гиперобъектов, когда, согласно Мортону, происходит «разлом бытия», все индивиды вступили в фазу, когда не--человеческие сущности больше не исключены из и больше не являются только декоративными чертами социального, физического и философского пространства. Гиперобъекты присутствуют здесь и сейчас в нашем социальном и экспериментальном пространстве, и каждое решение, которое мы принимаем, так или иначе относится к гиперобъектам -- так, например, поворачивая ключи зажигания, мы оказываем влияние на глобальный климат.

В рамках контрольной работы объектно-ориентированная онтология демонстрирует радикальную попытку преодоления субъектно-объектного дуализма через устранение субъекта в акте коммуникации -- объекты могут миновать субъект в акте взаимодействия, а, значит, и его наличие и его воля могут быть вообще необязательными для осуществления коммуникативного акта. С другой стороны, пример с гиперобъектами демонстрирует нам, что в случае с гиперобъектами субъект неизбежно оказывает влияние, однако не являясь первоисточником действия. В любом случае, объектно-ориентированная онтология предлагает нам еще больше радикализировать нашу оптику и расширить наше понимание коммуникации, которая во всех рассмотренных выше случаях так или иначе включает в себя человека. ООО не просто снимает человека и с его пьедестала -- она дает нам возможности увидеть больше, чем было показано до этого, и именно с этой целью мы используем ее термины и методы в данном исследовании.

Вторая главная причина нашего обращения к ООО заключается в том, что она позволяем нам расширить наши представления о материальном и объектом. В случае с гиперобъектами мы имеем дело не с вещью в нашем привычном понимании, не с теми вещами, с которыми мы взаимодействуем ежедневно, но с тем, что растянуто в пространстве и времени, и что, тем не менее, продолжает быть объектом. Гиперобъекты так же испытывает наше влияние и так же влияют на нас, но мы уже не можем обходиться с ними так же, как с привычными и понятными нами вещами -- скорее, гиперобъекты провоцируют нас на переосмысление того, а так ли понятны нам окружающие нас вещи?

Наш концепт дизайна был бы неполным без указания на гиперобъекты, которые раздвигают границы нашего понимания материального и демонстрируют, насколько разнообразна может быть материя, о чем мы все время должны помнить, оперируя предлагаемым нами понятием дизайна. Что такое возделывание земли и ландшафтный дизайн, если не взаимодействие с гиперобъектами и не дизайн? А массовые строительства, искусственные острова, креативная переработка мусора и прочее? Гиперобъекты еще раз дают нам понять, что дизайн гораздо ближе к нам, чем нам кажется, и гораздо шире, чем мы представляем.

Литература

теория подход дизайн

1. Герасимов, Д.Б. Дизайн интерьера квартиры и загородного дома на компьютере в Arcon Home 2 / Д.Б. Герасимов. - СПб.: Наука и техника, 2008. - 256 c.

2. Лежнева, Т.Н. Биодизайн интерьера: Учебное пособие / Т.Н. Лежнева. - М.: ИЦ Академия, 2011. - 64 c.

3. Макарова, В.В. Дизайн помещений: стили интерьера на примерах. / В.В. Макарова. - СПб.: BHV, 2011. - 160 c.

4. Матюнина, Д.С. История интерьера: Учебное пособие для студентов вузов по специальности "Дизайн архитектурной среды" / Д.С. Матюнина. - М.: Парадигма, Акад. Проект, 2012. - 552 c.

5. Митина, Н. Маркетинг для дизайнеров интерьера: 57 способов привлечь клиентов / Н. Митина. - М.: Альпина Паблишер, 2015. - 168 c.

6. Митина, Н. Дизайн интерьера / Н. Митина. - М.: Альпина Пабл., 2013. - 302 c.

7. Митина, Н. Дизайн интерьера: как открыть свое дело / Н. Митина. - М.: Альпина Паблишер, 2015. - 302 c.

8. Митина, Н. Дизайн интерьера: как открыть свое дело / Н. Митина. - М.: Альпина Паблишер, 2016. - 302 c.

9. Рослова, А. Дизайн интерьера от журнала Seasons. Цвет. Стиль. Идеи / А. Рослова, И. Кузнецова, Д. Осина. - М.: Эксмо, 2010. - 244 c.

10. Рунге, В.Ф. Архитектурно-дизайнерское проектирование интерьера (проблемы и тенденции): Учебник / В.Ф. Рунге. - М.: Архитектура-С, 2011. - 256 c.

11. Софиева, Н. Дизайн интерьера: стили, тенденции, материалы / Н. Софиева. - М.: Эксмо, 2012. - 656 c.

12. Шимко, В.Т. Архитектурно-дизайнерское проектирование интерьера: Учебник. / В.Т. Шимко. - М.: Архитектура-С, 2011. - 256 c.

Размещено на Allbest.ru