Культура "готового слова": pro et contra

С таким же успехом исследователи открывают, следуя традиции, заложенной Я. Буркхардтом, в источниках данного периода «иррациональную» природу барокко. Такой точки зрения придерживаются Б.Р. Виппер, Д.С. Лихачев, Р.И. Хлодовский, А.А. Морозов. Причиной становится произвольное наполнение понятия «барокко», его семантическая неопределенность. Апелляция к научному знанию эпохи барокко, при помощи которой Ю.Б. Виппер обосновывал представление о рационалистической тенденции в барочной культуре, используется Д.С. Лихачевым для доказательства обратного тезиса - предельно сужая свое понимание термина «барокко», Лихачев попросту относит творчество Ф. Бэкона, Т. Гоббса, П. Гассенди, Р. Декарта, И. Ньютона и др. к «классицизму», понимая его как расцвет «культуры», отмеченной стремлением крационализации и упорядоченности, обозначая в качестве «барочного» все упадочное и вторичное - схема, которая стара как мир - именно к ней уводит этимология слова «барокко», и именно в таком смысле барочное понимали еще просветители, в частности - Ж.-Ж. Руссо. Более сложная и противоречивая, а значит, в данном случае - менее оторванная от исторического материала картина складывается у Р.И. Хлодовского. Анализируя творчество Дж. Базиле, исследователь показывает, как пессимистическое отношение к разумному началу приводит к рождению особого барочного рационализма, тождественного категории здравого смысла - единственно возможной рациональной позиции в условиях господства «казуистического хаоса случайностей и неумолимости божественного Провидения», единственно возможной позиции барочного homo casus, пришедшего на смену гуманистическому homo universalis.

Подобная ситуация наблюдается и по ряду других ключевых вопросов. Та же проблема реализма в барокко, разделяет исследователей на два фронта: 1) тех, кто находит в барочных произведениях реалистические и натуралистические черты («барочный реализм» Л.Е. Пинского, «трагический гуманизм» А.А. Смирнова, отказ от «абстрактного понимания человеческой природы» у Д.С. Лихачева, «наивный реализм» у Л.А. Софроновой и А.В. Липатова, «обытовление драмы» у М.Ю. Давыдовой и 2) тех, кто утверждает о пренебрежении к действительности и ее описанию как характерной черте барочного искусства (М.С. Каган, Р.С. Самарин, Л.С. Штейн, Т. Кланицаи).

Таким образом, эпоху, главной характеристикой которой признается внутренняя противоречивость (и это еще одно общее место), становится очень легко наполнить самым разнообразным содержанием, на ее материале действительно оказывается возможным сделать полярные выводы. Нам кажутся весьма показательными выводы лингвиста Ю.В. Палиевской, исследовавшей литературоведческую терминологию англоязычных энциклопедических статей, которая заметила тенденцию подмены дефиниций таких понятий, как «барокко» и «классицизм» (а также «комедия», «трагедия» и «драматическая поэзия») описанием истории развития значений слова. Симптоматичен скептицизм французского историка Луи Менаша относительно операциональности концепта «барокко» в истории искусства и в социальной истории, переходящий едва ли не в саркастическую усмешку: «Одни авторы связывают барокко с абсолютизмом, другие - с конституционализмом; одни говорят о барочном секуляризме, другие - о барочной религиозности; одни прославляют протестантское барокко, другие - католическое. Здесь - тевтонское барокко, там - латинское барокко; северное барокко и южное барокко; рациональное барокко и эмоциональное барокко; кантианское барокко и гегельянское барокко». Очевидно, что те наблюдения, которые были сделаны нами на материале отечественной историографии барокко, не являются специфически советским феноменом. Л. Менаш в своем радикализме доходит до отрицания термина «барокко», предлагая заменить его нейтрально-описательным понятием «стили искусства XVII века». Менаш подвергает справедливой критике избитые клише относительно барочного искусства, указывая, например, на то, что мы не можем называть барокко «иезуитским стилем» хотя бы потому, что, скажем, архитектурные предпочтенияиезуитов всегда варьировались в зависимости от времени и места их деятельности: в Бельгии они строили готические церкви, в Китае по полной программе использовали особенности местной архитектуры, и ни то, ни другое никак не походило на римскую церковь Иль-Джезу. Однако его критика концепции барокко, построенная на основании скрупулезной дотошности (в несомненно положительном смысле), свойственной историческому исследованию, была оспорена другим историком, Хосе Антонио Маравалем. Испанскому исследователю удалось отстоять для «барокко» право на существование за пределами искусствоведческих штудий, рассматривая его как исторический концепт, который применим не только к искусству, но охватывает всю социальную историю XVII в. В своем стремлении отделить зерна от плевел, поверить сложившиеся в литературоведении и искусствоведении общие места о барокко мерой социальной истории, Мараваль понимает барокко как часть «невидимой структуры», которая прорастает из социальной и политической реальности. Особая барочная ментальность, которая описывается прошедшими проверку на прочность топосами дисгармонии, пессимизма, театральности и иллюзорности, согласно Маравалю, имеет два источника происхождения: во-первых, это механизм, использовавшийся абсолютизмом для укрепления общественной иерархии, а во-вторых, - обратная реакция объекта приложения королей и сеньоров, безмолвной массы. Кажущееся противоречие, которое усматривает в концепции Мараваля его критик Ричард Герр, очень легко нивелировать, как и в иных случаях, ссылкой на противоречивость как лейтмотив барочной культуры - аргумент, в своем пределе выходящий за границы легитимности.

В ситуации терминологической неопределенности на первый план выходит презумпция - значение исследовательской оптики повышается по причине иллюзорной податливости материала. Вероятно, именно по этой причине именно эпоха барокко стала тем пространством, тем эпизодом в истории европейской культуры, на основании которого А.В. Михайлов стремился поставить под сомнение «предпосылочный» подход: принципиальное отсутствие консенсуса по базовым вопросам дисциплины как нельзя кстати стимулирует методологическую саморефлексию. Мы увидели, что проблематизация понятий, осуществленная Михайловым, была хоть и весьма оригинальна, но все же - в духе своего времени.

Языковая нужда постоянно дает о себе знать в разговоре о феномене барокко. Неслучайным совпадением нам кажется интерес Михайлова, размышлявшего над проблемой языка гуманитарной науки, к эпохе барокко, про которую если и можно что-то достоверно утверждать, так это невозможность для барочных авторов применять старый язык описания и осмысления окружающего мира, человека и событий, которые разворачиваются вокруг него. Беспомощность языка советской гуманитаристики дает о себе знать в непрестанно повторяющихся практически при любой попытке перейти на уровень теоретического обобщения эмпирического материала утверждениях, которые в лучшем случае способны вызвать лишь улыбку: «В литературе барокко обозначаются различные течения. Их связывают общие черты; между ними существует определенное единство, но и серьезные принципиального порядка различия». Исследование смотрится убедительным ровно до тех пор, пока оно не отрывается от описания и анализа исторического источника. Распространенный способ работы - предваряя или завершая свой текст, автор нерефлексивно воспроизводит набор общих мест, которые затем могут найти отражение в его работе, а могут и не найти. «Процесс десакрализации [топос номер один;курсив мой - А.А.] драмы находит отражение не только в ее обытовлении [топос номер два - барочный реализм], утрате онтологической всеохватности [топос номер три], усилении иллюзорных качеств [топос номер четыре: что понимается под этими иллюзорными качествами, так и остается загадкой для читателя], но и в разрушении сложившегося образного языка [топос номер пять]». Последнее утверждение звучит особенно убедительно - Михайлов назвал бы это частным случаем кризиса риторической культуры. Но, читая вышеприведенный отрывок (состоящий из тезисов, которые далее не раскрываются), нам постоянно приходится додумывать, о чем идет речь, если мы настроены критически по отношению к указанным тезисам. Особенность риторической формулы в том и состоит, что она создает иллюзию ясности - то, о чем говорится здесь, само собой разумеется, это ясно для каждого. Именно за счет этой апелляции к common sence становится возможным произвольное жонглирование общими местами, не позволяющее дать дефиниции самым основным и насущным понятиям, таким как «барокко».

Существуют и такие общие места в литературе о барокко, по которым среди исследователей существует определенный консенсус. Это означает, что они трактуются более-менее однозначно и не порождают острой полемики. Впрочем, отсюда вовсе не следует, что такие loci communes можно использовать для дефиниции барокко: они зачастую носят достаточно описательный характер, также представляя собой формулы, в которые можно подставлять самые разнообразные переменные. Таковы топосы «дисгармонии», «динамизма» и «риторичности», которые мы выделили в качестве основных у Л.Е. Пинского. Эти пункты, все или только некоторые из них, являются основными моментами практически любой концепции барокко, и у всех вышеназванных авторов (в том числе у А.В. Михайлова) мы можем, в той или иной мере, увидеть эти основания.

Особый интерес для нас представляет понимание барокко как «риторической культуры» в связи с тем принципиальным значением, которое оно имеет для творчества А.В. Михайлова. Впервые применительно к барокко это представление было артикулировано Жаном Руссе, который в качестве критерия принадлежности к данному стилю выделял соответствие определенному набору тем и заранее заданных сюжетов, которые, однако, обладали определенной исторической спецификой (что отличало «риторичность» барокко от «риторичности» иных эпох), в числе которых были также «динамизм», «непостоянство», «дисгармония». «Риторичность» стала вбирать в себя все остальные характеристики барокко и контрастировать с последующим периодом в истории культуры сущностно (поскольку он характеризуется отказом от риторики), а с предыдущими, также риторичными по своей сути - опционально лишь набором переменных. Эта идея получила свое развитие и обоснование в воспоследовавших исследованиях барочной эмблематики и аллегорической образности у Р. Барнера, К.П. Варнке, Б.Ф. Шольца и П. Хезельманна в Германии, А.А. Морозова и Л.А. Софроновой в СССР. В основе этого переосмысления лежит обозначенное Р. Барнером в его монографии 1970 г. стремление показать, что риторическим правилам подчиняются в эпоху барокко и литература, и музыка, и изобразительное искусство, и даже наука. Под влиянием этих взглядов в советской историографии барокко к концу 70-х гг. осуществляется отход от упрощающей интерпретации риторики как простого набора ораторских приемов для украшения речи (Т. Кланицаи) . Барокко рассматривается отныне в контексте использования авторами этой эпох «арсенала риторичесеских средств, готовых формул и форм, мифологических мотивов и представлений, заимствованных из античного наследия или библейской легенды», целью которого является совмещение несовместимого как как попытка соразмерить мирское и трансцендентное, человеческое и божественное; результатом является целое, заключающее в себя всю противоречивую действительность, разнородные явления которой держатся вместе и составляют единое целое за счет того, что «отражают друг друга», т.е. представляют собой аллегории. Ключом к пониманию барокко становится эмблема как «зримая метафора, открытая для новых осмыслений». Утверждение о принципиальной открытости барокко - закономерное следствие усталости от ригидных «общих мест» советской историографии, истории литературы и искусства раннего Нового времени, тождественное отказу от оптимистической веры в сколько-ниубдь полную познаваемость и концептуализацию феномена, ускользающего от всякого познающего и всякой концептуализации.

Анализ аргументативной структуры дискурса о барокко в советской гуманитаристике выявил две ее ключевые особенности:

1) Преобладание топической аргументации с легитимацией посредством апелляции к авторитету (марксисткий догматизм) и к здравому («общему», «common») смыслу. Система общих мест сложилась вокруг проблемы барокко и барочного человека по причине фундаментальной семантической неопределенности центрального для этого дискурса понятия.

2) Первая особенность не является уникальным советским явлением, но следует за общенаучными тенденциями в исследованиях барочной культуры, причем со значительным опозданием. Отличительная черта советской гуманитаристики заключается лишь в том, что отсылка к авторитету является здесь доминирующим способом легитимации утверждения; в условиях отсутствия идеологического прессинга уровень терминологической строгости снижается, система общих мест становится более подвижной. Этим объясняется снижение риторического компонента зарубежной историографии барокко и, напротив, характеристика советской историографии как риторической parexcellence.

На этом фоне становится очевидной уникальность А.В. Михайлова как исследователя, проблематизирующего теоретико-методологические основания гуманитарных наук, которая заключается в стремлении найти выход из сложившегося положения посредством поиска компромисса между крайностями релятивизма (семантическая неустойчивость понятия «барокко») и догматизма (ригоризм системы общих мест). Историзм подхода А.В. Михайлова состоит в обращении для разрешения этой проблемы к историческому опыту XVII века, для осмысления которого он разрабатывает собственную герменевтику - метод «обратного перевода».

наука барокко ренессансный пинский

Список литературы

1. Аверинцев С.С. Историческая подвижность категории жанра: опыт периодизации // Историческая поэтика : Итоги и перспективы изучения. М.:Наука, 1986.

2. Аверинцев С.С. Путь к существенному // Михайлов А.В. Языки культуры / Вступ. статья С.С. Аверинцева. - М.: Языки русской культуры, 1997.

3. Автономова Н.С. Познание и перевод. Опыты философии языка / Н.С. Автономова. -М.: РОССПЭН, 2008.

4. Ауэрбах Э. Филология мировой литературы / Пер. А.В. Лызлова, Ю.В. Ивановой, П.В. Лещенко // Вопросы литературы, 2004, №5.

5. Беньямин В. Историко-философские тезисы / Пер. В. Биленкина. URL: http://www.left.ru/2001/7/benjamin.html

6. Бочаров С.Г. Огненный меч на границах культур // Михайлов А.В. Обратный перевод. Русская и западноевропейская культуры: проблема взаимосвязей. М.: Языки русской культуры, 2000.

7. Визгин В.П. А.В. Михайлов: штрихи к философской характеристике // Философский журнал. 2010. №2(5).

8. Гадамер Г.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.:Прогресс, 1988.

9. Гаспаров М. Л. Историческая поэтика и сравнительное стиховедение (проблема сравнительной метрики) // Историческая поэтика. Итоги и перспективыизучения. М.:Наука, 1986.

10. Гугнин А.А. Памяти А.В. Михайлова // Славяно-германские исследования. Отв. ред. А.А. Гугнин, А.В. Циммерлинг. - М.: Индрик, 2000. Т. 1.

11. Данилина Г.И. Как расслышать «мышление истории»? О понятии А.В. Михайлова «обратный перевод» // Новый филологический вестник. 2010, №1 (12).

12. Данилина Г.И. Принцип историчности: концепция исторической поэтики А.В. Михайлова. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ.д. филол. наук. - М., 2008.

13. Дильтей В. Литературные архивы и их значение для изучения истории философии / Пер. снем. Н.С. Плотникова // Вопросыфилософии, 1995. №5.

14. Иванова Ю.В. Прежде Руссо: socialitas -- закон природы или функция суверенитета // Гефтер.ру, URL: http://gefter.ru/archive/6936.

15. Лебедев Е.Н. Рыцарь “легкокрылой науки” // Контекст. Литературно-теоретические исследования. 1994, 1995. М.: Наследие, 1996.

16. Лебедев Е.Н., Сазонова Л.И., Касаткина Т.А. Памяти Александра Викторовича Михайлова // Контекст. Литературно-теоретическиеисследования. 1994, 1995 - М.:Наследие, 1996.

17. Махлин В.Л. «Замедление»: задача обратного перевода // Литературоведение как литература. Сборник в честь С.Г. Бочарова. М.: Языки славянской культуры; Прогресс-Традиция, 2004.

18. Махлин В.Л. Уроки обратного перевода (с немецкого) // Михайлов А.В. Историческая поэтика и герменевтика.СПб.:ИздательствоСанкт-Петербургскогоуниверситета, 2006.

19. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М.: ООО «Издательство АСТ», 2002.

20. Сазонова Л.И. Космос смысла. Александр Михайлов: жизнь в слове // Славяно-германские исследования. Отв. ред. А.А. Гугнин, А.В. Циммерлинг. М.: Индрик, 2000. Т. 1.

21. Сазонова Л.И. Послесловие // Михайлов А.В. Методы и стили литературы. - М.: ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, 2008.

22. Сазонова Л.И. Служение науке: памяти А.В. Михайлова // Контекст - 1994/1995. М., 1996.

23. Софронова Л.А. Культура сквозь призму поэтики. М.:Языкиславянскойкультуры, 2006.

24. Павлова Н.С. О теоретическом смысле работ А.В. Михайлова // Русская германистика: Ежегодник российского союза германистов. - М.: Языки славянской культуры, 2004.

25. Палиевская Ю.В. Терминология английского литературоведения как система. Дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. М (МГУ им. М.В. Ломоносова), 1983.

26. Попова И.С. Историческая поэтика в теоретическом освещении. М.: ИМЛИ РАН, 2015.

27. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб: A-cad, 1994.

28. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Академический проект, 2015.

29. Царева Е.М. Слово Александра Викторовича Михайлова // Михайлов А.В. Музыка в истории культуры. Избранныестатьи. М.:Московскаягос. Консерватория, 1998.

30. Чигарева Е.И. Музыка в научной мысли А.В. Михайлова // Михайлов А.В. Музыка в истории культуры...

31. Чубаров И.БеньяминШмитту не товарищ, или ошибка Агамбена // Логос. 2012, №5 (89).

32. Шпинарская Е.Н. Класицизм и барокко: историографический анализ. - СПб, ТОО ТК "Петрополис", 1998.

33. Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. XXII.М., 1962.

34. Barner R. Barock-Rhetorik. Untersuchungen zu ihren geschichtlichen Grundlagen. Tubingen: Niemeyer, 1970.

35. Benigno F. Favoriti e ribelli. Stili della politica barocca. Roma, Bulzoni editore, 2011.

36. Benjamin W. Uber den Begriff der Geschichte// GesammelteWerke.Bd. 1. Frankfurt a.M.: Zweitausendeins, 1991.

37. Burra P. Baroque and Gothic Sentimentalism // Farrago. No. 3. 1930.

38. Chalmin R.Y. Arcana Imperii: Coup et secret d'Etat dans "Le Tartuffe" de Moliere // Litterature. №155. 2009.

39. D'Ors E. Du baroque. P.: Gallimard, 1935.

40. Dillon M. Sovereign Anxiety and Baroque Politics // Politics of Anxiety / Ed. by E. Eklundh, A. Zevnik and E.-P. Guittet. - London: Rowan and Littlefield, 2017.

41. Flemming W. Die Auffassung des Menschen im 17. Jahrhundert // Deutsche VierteljahrsschriftfurLiteraturwissenschaft und Geistesgeschichte. 1928. Vol. VI. S. 403-46. 1928.

42. Friedrich C.J. The Age of the Baroque, 1610-1660. The Rise of Modern Europe. A Survey of European History in its Political, Economic, and Cultural Aspects From the End of the Middle Ages to the Present. New York: Harper & Brothers, 1952.

43. Gal O., Chen-Morris R. Baroque Science. Chicago, London: The University of Chicago Press, 2013.

44. Harms W., Reinitzer H. Einleitung // Natura loquax: Naturkunde und allegorische Naturdeutung vom Mittelalter bis zur fruhen Neuzeit. Frankfurta. M., 1981.

45. Hazard P. La Crise de la conscience europeenne (1680-1715). Paris: Boivin, Librairiegeneralefrancaise, 1935.

Размещено на Allbest.ur