Корнелий Тацит и его политические взгляды

Вероятнее всего, Тацит неспроста отказался от идеи написать о временах Траяна. При его правлении сотрудничество сената и императора укрепилось, однако, фактически, значение сената пошло на убыль, что не могло не вызвать неудовольствия историка.

Оба труда Тацита сохранились лишь частично. От "Анналов" сохранились 2 массива. Первые 6 книг (конец жизни Августа и начало правления Тиберия (14-37 гг)), но есть большой пробел, охватывающий середину и конец 5 книги и начало 6, то есть события конца 29 года, весь 30 и часть 31 года. Не сохранилось повествование о Калигуле и первых годах правления Клавдия. Второй массив начинается с середины 11 книги (47 год) и обрывается в середине 16 книги, где рассказывается о гибели лидера оппозиции Тразеи Пета. От "Истории" дошли первые 4 книги и часть 5 (69 год и начало правления Веспасиана)

Иероним, христианский писатель 4 века, сообщает, что два труда Тацита содержали 30 книг 2, таким образом, мы можем сделать вывод, что до нас дошло около половины.

Из письма Плиния Младшего видно, что в 108 году часть "Истории" уже была опубликована, но в это же время Тацит собирал информацию для описания извержения Везувия (79 год), то есть до описания правления Домициана он еще не дошел 3. Можно предположить, что "История" не была закончена раньше, чем в 110 году. Трудно представить, что "Анналы" были завершены еще при Траяне, то есть до 117 года, поскольку в это время Тацит был прокунсулом в Азии, поэтому, скорее всего, Тацит продолжал работу над своим произведении и при Адриане, приемнике Траяна.

Научное понимание исторического течения зарождалось в античном обществе исключительно случайно, и занимались этим чаще философы, нежели историки. Историография формировалась не как учение, а как искусство, как один из жанров художественной литературы. В классический этап своего формирования эллинистическая поэзия представляла либо мифологических героев, поднимавшихся над повседневной реальностью (эпос, трагедия), либо нелепые комедийные маски 1. Средний человек мог подаваться только как настоящее лицо, никак не преображенное в образную фикцию. Решением на этот эстетический запрос, требовавший героев среднего уровня, было формирование новых прозаических жанров.

Историография, изображавшая жизнь настоящих людей, их эмоции и устремления, становилась в один ряд с поэзией, восполняя сохраненный ею упущение.

Эллинистическая историография обладала высокохудожественный характер с самого своего возникновения в VI-V вв., особенно у Геродота. Фукидид прибавил к образной стороне ряд наукообразных компонентов: историческую критику, поиски причинности в процессе событий, общественно-политический анализ. Однако дальнейшие историки в основной массе никак не удержались в научном уровне изложения Фукидида 2. С приходом кризиса полисной системы в IV в. литературные проблемы историографии начали доминировать над научными. В литературном сознании позднейшей античности историографический стиль занимал промежуточное место меж ораторством и поэзией. История - учитель жизни, кладезь примеров, иллюстрирующих добродетели и пороки. Она работает с целью наставления - в области нравственности, политики, военного дела - и в то же время с целью услаждения. Повествование историка стремилось или к риторическим прославлениям и порицаниям, и сверкало в другом случае речами, письмами, описаниями, или к трагической напряженностью, пробуждало яркие эффекты - страх, сочувствие, удивление. Желание "потрясти" читателя роднило историографический стиль с трагедией. Ожидалось, безусловно, что же историк обязательно будет правдивым, однако данное правило зачастую нарушалось. Проблемы вторжения в причинный процесс исторического развития у эллинистических теоретиков историографии никак не ставятся. Греческое рабовладельческое общество эпохи эллинистических монархий еще не ощущало себя в силах осознанно управлять собственной судьбой 1.

Только один историк эллинистического времени является исключением. Это Полибий (примерно 201-120 до н.э.), очевидец возвышения Рима как мировой державы и превращения Греции в римскую периферию, первый в строю эллинистических мыслителей, обслуживающий идеологию римской знати. Римское общество пребывало еще в ходе восходящего развития, и Полибий возвращается к проблематике исторической причинности. Он истолковывает достижения Рима стабильностью его государственного порядку, в коем смешаны компоненты, характерные и самодержавия, и аристократии, и демократии. Преемником Полибия представлялся мыслитель и историк Посидоний, о котором мы ранее упоминали в взаимосвязи с "Германией" и "Диалогом" Тацита; его метод, по-видимому, оказал огромное влияние в римских историков, начиная с Саллюстия 2.

В Риме годовые записи - "анналы" (annus - год) - существовали с давних пор. С конца III в. вплоть до н.э. начали появляться писатели - "анналисты", которые в форме погодной хроники повествовали о событиях римской истории. Труды эти преследовали общественно-политические цели; они были направлены к эллинистическому свету и писались по-гречески. Авторы их зачастую считались заметными политическими деятелями. Художественных проблем данные работы себя никак не определяли. Описывать историю для римских читателей, и причем в художественной форме, предоставлялось поэтам, которыми в это период могли быть только лишь люди низкого социального положения. С середины II в. до н.э. римские историки начали использовать латинский язык, однако по собственному художественному уровню римская историография нагнала с эллинистическую только лишь в 2- ой середине I в. до н.э. (Саллюстий, Ливий и др.). Отличительным для Рима осталось, тем не менее, то, что историографическая деятельность продолжала привлекать к себе людей с государственными и военными навыками 1. Наравне с кабинетными писателями в виде Тита Ливия в качестве историков продолжали выступать сенаторы, писавшие нередко о тех событиях, в которых они непосредственно принимали участие. Один историк продолжал рассказ второго: Саллюстий продолжил изложение более раннего историка Сизенны. Видная личность времен Цезаря и его преемников Азиний Поллион близко примкнул к Саллюстию в своем повествовании о гражданской войне, приведшей к установлению империи. К правлению Августа был приурочен важный труд Кремуция Корда. Судьба данного труда говорит уже о новых условиях историографической деятельности, наступивших в период империи. Писатель был обвинен в том, что хвалил убийцу Цезаря 2. Сенат постановил предать огню его книги, и Кремуций Корд совершил самоубиство. Некоторые экземпляры, тем не менее, остались, и труд в дальнейшем переиздавался. Тем не менее, традиция сенатской историографии никак не оборвалась. Ее продолжали консуляры Сервилий Нониан и Клувий Руф 1. Историки-сенаторы не уходили в глубокую античность и находили своей главной задачей повествование об общественно-политических событиях относительно недавнего прошлого. Антикварные и культурно-исторические интересы находились далекими им, в отличии с историков "кабинетного типа" (scholastici). К последней группы после Тита Ливия относились, очевидно, 2 именитых историка - Авфидий Басс в 1-ый половине I в. и Фабий Рустик - в 2-ой. Тацит, безусловно, обновляет традицию сенатской историографии 2.

В предисловиях к "Истории" и "Анналам" "Программные" декларации Тацита не выходят за границы воцарившейся ранее эллинистическо-римской летописной концепции. От историка необходимы 2 свойства -яркое описание и честность. В Риме, во времена республики, были яркие, выдающиеся историки, что которые подходили по обоим требованиям. С установлением империи "эти великие таланты перевелись"3. Мы видим мотивы "Диалога": Общественно-политическая ситуация империи пагубно влияет на судьбы красноречия. Достоверность изложения также сходила на убыль, - вначале "по неведению государственных дел..., потом - из стремления польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним"4. Империя положила конец общественному рассмотрению государственных проблем на всенародном собрании и перенесла решение множества значительнейших дел даже за границы сената, в небольшой круг советников принцепса. Тайный характер управления и недостаток доступной документации сдерживали информированность историков, дефицит государственного опыта приводил к неглубокому пониманию событий. С другой стороны, честный рассказ был неосуществим в атмосфере обмана, построенной императорским порядком 5. Противопоставляя себя предшествующим историкам империи, Тацит говорит о собственной непоколебимой любви к правде, обещает повествовать "без гнева и пристрастия"1, продолжая тем самым традиции республиканской историографии. Для "Истории" возможность честного изложения обеспечивалась общественно-политической ситуацией, воцарившейся при Траяне, - "когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает"2; "Анналы" были посвящены еще более далеким временам.

Выбирая предметом "Истории" гражданскую войну после смерти Нерона и властвование Флавиев, Тацит считает необходимым предостеречь о мрачном колорите событий, что будут развернуты пред читателем 3. Несколько другой, однако, в такой степени же тяжелый характер имеют и "Анналы", в которых существенное место занимают картины террористического властвования Тиберия и Нерона. Обстановка развертывающейся трагедии разлита по двум историческим трудам Тацита и обусловливает их художественную задачу. Они относятся к тому историографическому жанру, что, в соответствии с определениями древних теоретиков, показывают "страшное", "поразительное", потрясающее. Вместе с тем Тацит, равно как практически все древние историки, - нравоучитель. "Я считаю главнейшей обязанностью анналов, - сообщает он, - сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве"4. С другой стороны, создатель "Агриколы", "Германии" и "Диалога" не прекращает быть публицистом также и тогда, когда устремляется к описанию минувшего. В истории его интересуют только "наиболее значительные деяния"5, т.е. события общественно-политической и военной истории, то, что затрагивает императора, сената, армии.

При таком роде ориентированности собственных интересов писатель "Истории" и "Анналов" имеет право считать себя преемником республиканских историков, рассказывавших о "деяниях римского народа". Однако собственно в этом состоит недостаточность, древность ключевых подходов Тацита. В периоды республики, когда главные государственные дела решались на общенародном собрании города Рима, Рим был основным общественно-политическим центром. Уже при Августе он лишился данной роли, уступив его Италии в целом. Общественно-политический рост I в. н.э. вел к тому, что же страна начала терять данную значимость, и со времени Адриана центр тяжести империи перемещается на восток. Этого движения

Тацит никак не отмечает и не прекращает рассматривать историю империи с полностью "римской" точки зрения 1.

Однако одновременно с этой уже устаревшей перспективой Тацит усвоил от своих республиканских предшественников весьма существенное позитивное качество - стремление к независимому осмыслению событий. Линия античной историографии, исходящая от Фукидида через Полибия и Посидония к Саллюстию, обнаружила в лице Тацита своего последнего адепта 2. Историк хочет быть не только лишь рассказчиком, рассказывающим о процессе мероприятий, который "по большей части зависит от случая", а старается вникнуть в "их смысл" (ratio) и "причины" (causae)3. Поиск "причин" и "начал" (initia) составляет постоянную заботу Тацита. Всегда это диктовалось единой проблемой - постичь Римскую империю в ее происхождении и формировании и сделать отсюда общественно-политические заключения для настоящего.

Каковы же взгляды Тацита о движущих силах исторического течения?

На данный вопрос эксперты давали самые разнообразные заключения, Тронский отмечает, что Пельман, написавший в начале прошлого столетия особую монографию о мировоззрении Тацита, отыскал в его идеях "хаос непроясненных и непродуманных мнений, мешанину из противоречий"1. Основой, на которой зародилось данное мнение, является риторический характер рассказа, в каком месте участие "богов", "рока" либо "фортуны" в одинаковой мере возможно как украшение возвышенного стиля.

В гражданской религии древней страны веры никак не требовалось, а необходимо было только правильное совершение обрядов. Те, кто именно в теории отвергали существование богов либо по крайней мере колебался в нем, принимали государственную религию на практике, как гражданскую и патриотическую ценность, как средство спайки рабовладельческой группы. Тацит был согласно собственным общественно-политическим установкам традиционалистом и к тому же членом той жреческой коллегии пятнадцати мужей, что в случае серьезных "знамений" обращалась к оракулу "Сивиллиных книг" для умилостивления "гнева богов". В свое время римская анналистика стартовала с записей о аналогичных знамениях ("продигиях"), и последующие римские историки полагали своей обязанностью продлевать данную обычай. Не уходит от нее, безусловно, и Тацит: "Повторять россказни и тешить читателей вымыслами несовместимо, я думаю, с достоинством труда, мной начатого, однако я не решаюсь не верить вещам, всем популярным и сохранившимся в преданиях"2. Придерживаясь за своими источниками, он Нередко рассказывает о "чудесах" и "знамениях", однако примерно половины подобных повествований сопутствуется скептическими замечаниями историка. В иных случаях Тацит или совершенно никак не высказывает собственного отношения к правдивости сообщения, или высказывается весьма аккуратно и не определительно. Только по отношению к императорам Веспасиану и Титу, которым Тацит был должен началом собственной сенатской карьеры, делается исключение, - берется версия официальной флавианской историографии о "благоволении неба и приязни богов" к Веспасиану 1.

Кроме традиционных знамений или же оракулов, Корнелий Тацит весьма нечасто апеллирует к божественному влиянию, и то по большей части в поэтически окрашенных участках. В этих малочисленных упоминаниях речь идет никак не об отдельных богах римской религии (Марсе, Юпитере и т.д.); "боги" фигурируют тут совместно и в основном, как "гневающиеся". О "благосклонности" богов рассказывается только лишь при повествовании об абсолютно ничтожных событиях. Только в официальной общественно- политической фразеологии, в речах императоров и членов сената, в международных переговорах обращение к всевышним и отсылки на них занимают свое внушительное положение. В верхушечных кругах римского общества все более распространялись в этот период взгляды вульгарной позднеантичной философии, о едином божестве, провидении, бессмертии души и т.п. Тацит никак не следовал за новыми церковными пристрастиями. Метафизическое божество не играет у него никакой важности. Стоики учили о роке, предопределении. У Тацита "рок" (fatum) попадается только лишь в режиме поэтического выражения, и практически всегда ссылка на рок сопутствуется другим указанием на естественную первопричину события. Настолько же нечасто и также в высоком стиле либо в цитатах и застывших выражениях мы находим ссылки в фортуну. Термин этот, как правило, употребляется у Тацита в нарицательном значении - "случай", "удача"2.

В 6ой книге "Анналов", относящейся, возможно, уже к заключительным годам бытия историка, подводится некий вывод его размышлениям и сомнениям в области вопроса о силах, управляющих всем миром, - "определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью, или случайностью"3. Тацит приводит три наиболее известных мнения: взгляды эпикурейцев, стоиков и астрологов, - однако не решается примкнуть ни к одному с них.

Как историк, в каждом случае он ищет естественных оснований событий. В начале "Истории", после введения 1, мы находим весьма увлекательную картину состояния империи пред гражданской войной 69 г. "Нужно, я полагаю, оглянуться назад и представить себе положение в Риме, настроение войск, состояние провинций, представить себе, что было в мире здорово и что гнило. Это необходимо, если мы хотим познать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины"2. Возможность гражданской войны он видит в самом существе империи, опирающейся в военные силы. Тацит описывает состояние умов в Риме: настроение сенаторов, всадников, народа в его "лучшей" и наиболее "низменной" части, в том числе и рабов и, что наиболее важно, войска. Далее описывается обстановка провинций и находящихся в них армий, как в западной, так и в восточной части империи. Писатель не формулирует теоретических обобщений, однако, беспрерывно обращается к состоянию умов (mens) и нравов (mores) как к обстоятельствам, лежащим в основе существенных исторических действий. Общественно-политический опыт сенатора и магистрата дает возможность Тациту рассмотреть за императорскими капризами, за внешним ходом военных и сенатских дел также и внутренние пружины управления. В 4 книге "Анналов" дается анализ состояния империи к 23 г. Описываются вооруженные силы, характер верховного управления, порядок заведования финансами и личным хозяйством императора, правомерность в судах.3

Тем не менее "причины" предстают в произведениях Тацита только фоном, в коем развертывается военно-политическое описание и та картина отношение правителя и сената, которая притягивает основное внимание историка как государственного деятеля, моралиста и художника 1.

Историко-политический круг интересов Тацита сконцентрирован вокруг проблематики империи. Он относительно редко обращается в далекое прошлое Рима, ограничиваясь в данных случаях короткими итоговыми обзорами.

Согласно концепции Тацита, императорское единовластие появилось в интересах мира для остановки междоусобных войн. Он не обманывается видимостью республиканских форм, сохранявшихся при принципате: римское государство такое, как если б оно управлялось одним лицом 2. Он свыкся с самодержавным аппаратом Рима, однако ищет для этого режима смягченных форм.

Античная государствоведческая концепция распознавала в каждом варианте государственного устройства "правильную" и "искаженную" форму. Для единовластия искривленной конфигурацией была тирания. Нелюбовь к тирании пронзает все работы Тацита, начиная с "Агриколы". При всей своей нелюбви к философам он даже приводит цитату платоновского Сократа (не называя его, однако, по имени) с целью, заклеймить тиранов.3 Тиберий, Нерон - наиболее мрачные образы, созданные Тацитом. В подобных же красках, разумеется, был представлен Домициан в несохранившихся частях "Истории". Вблизи с тиранами - их приспешники, к примеру, Сеян рядом Тиберием и множественные, большей частью неизвестные, "обвинители", "доносчики" (delatores), этот "разряд людей, придуманный на общественную погибель"4.

Средств предостеречь формирование тирании императорский строй никак не давал. В особенности небезопасным представлялся, с этой точки зрения, династийный принцип наследования, при котором власть легко и просто могла оказаться в плохих руках. По-видимому, одно время Тацит надеялся на адоптацию, усыновление достойного личности, как в желательный для Рима метод перехода императорской власти. Незадолго до того, как Тацит стал трудиться над "Историей", усыновление было использовано Нервой, усыновившим Траяна (см. выше, стр. 210). В первой книге "Истории" император Гальба говорит большую речь о плюсах усыновления как методе избрания преемника, многие идеи которой близко соприкасаются с убеждениями Тацита. Допускается полагать, что же писатель выбрал здесь Гальбу в качестве рупора своих собственных мыслей. Тем не менее, в будущем Тацит ни разу не вернулся к данной теме. Ожидания, возлагавшиеся на адаптацию, возможно, никак не оправдались. Вдобавок в "Истории" Тацит отмечал, что Веспасиан был одним-единственным царем, который, в контраст собственным предшественникам, с приходом к власти переменился к лучшему 1; при Траяне он имел возможность еще раз удостовериться в правильности собственного обобщения. Отношение Тацита к единовластному правлению (dominatio) становится в "Анналах" значительно более жестоким, нежели в "Истории".

Теоретик господствующей верхушки никак не считает население такого рода силой. Под "народом" Тацит разумеет по-старинке жителей г. Рима, т.е. ту в существенной мере деклассированную люмпен-пролетарскую массу, какую цари полагали собственным обязанностью подкармливать хлебными раздачами и забавлять развлечениями. Этот "народ" никак не занимается делами страны, никак не чувствует за нее ответственности 2. Социальной силы "народ" никак не представляет, тем наиболее что "свободнорожденных плебеев с каждым днем становилось все меньше", а количество рабов "неимоверно росла"3.

На отношение Тацита к рабам проливает свет отрывок с книги XIV "Анналов" (42-45). В 61 г. префект Рима Педаний Секунд был убит собственным рабом. Конфликт случился на личной почве, однако, древний обычай призывал казни абсолютно всех рабов, пребывавших в этот момент в доме. Население Рима возражало против массовой казни безвинных людей, в том числе и в сенате раздавались голоса в пользу отмены прежнего порядка. Тацит никак не высказывает своего мнения, однако, повествуя о прениях, он не предоставляет слова заступникам рабов, а только лишь приводит широкую речь приверженца казни. Заключение говоруна: подобный сброд людишек невозможно укротить по-другому, только боязнью.

Плебеи, вольноотпущенники - данные слои, как правило, поддерживающие императора, а не сенат, и именно этим обусловлено агрессивное отношение к ним историографа-сенатора. Вдобавок с огромным сомнением и боязнью смотрит Тацит на армию, ту силу, что считалась прямой опорой императорского режима. Значимость армии в гражданской войне 69 г. дает возможность развернуть серию картин солдатского произвола. Тацит очень хорошо понимает тяготы воинской жизни, однако с особой симпатией описывает полководцев, к примеру, Корбулона, которые могут - и своим примером, и требовательностью - поддерживать воинскую дисциплину в сложных условиях.

Только верхушечные слои - сенаторы и всадники - способны, согласно взгляду историка, заботиться о делах страны 1. С особым интересом он останавливается, безусловно, на действиях сенаторов. При этом он предъявляет к представителям древних семейств высокие требования, нежели к иным членам сенат. Он приветствует их похвальные действия, как достойные предков и старинного имени 2. Значительно чаще, тем не менее, писателю приходится порицать их поведение 3. Главный укор Тацита в адрес сенаторов - это их "отвратительное" лицемерие, бесконечное раболепство пред императорами. Только некоторые деятели составляют исключение, равно как, к примеру, знаменитый лидер сенатской оппозиции Тразея Пэт, - Тацит определяет его как "саму добродетель 1, - либо зять его Гельвидий Приск 2.

Любопытно, что Тацит одобряет поправки в составе сената, пополнению его бережными и работящими иммигрантами италийских муниципиев и в том числе и с периферии 3. Данное внезапное положение Тацита представляется, возможно, непрямым доказательством гипотезы о простом происхождении его семейства 4. Касательно данного дела показателен разговор правителя Клавдия о выгоде приобретения родовитыми галлами с кастеэдуев полномочий являться сенаторами в Риме 5. Подлинник выступления отчасти остался на большой надписи, обнаруженной в 1528 г. в городе Лионе. Это особенный инцидент, демонстрирующий умение Тацита обрабатывать оригинальные бумаги. Оставив единый смысл никак не складывающегося выступления императора, он уменьшил ее, отрегулировал и увеличил аргументацию. "Основатель нашего государства Ромул, - сообщает у Тацита Клавдий, отличался столь выдающейся мудростью, что видел во многих народностях на протяжении одного и того же дня сначала врагов, потом - граждан"6. Писатель, подобным способом, полностью одобряет политического деятеля, романизацию завоеванных людей, предоставление их родовитым членам установленных прав и преимуществ. Тацит очень хорошо понимает, что римский захват обладает покорением поверженных, как следствие. Автор лицезрел данное вдобавок в "Агриколе"7. Местные жители представляются жертвой алчных римлян, их надменности, волюнтаристского действия и распущенности. Вестник императорского деспотизма, готовый в одну минуту выразить сочувствие рвению "варваров" к независимости, и Арминий равно как "освободитель" Германии приобретает у историка крайне позитивную характеристику 1. Тем не менее, Тацит остается приверженцем римской экспансии. Он принадлежит негативно Клавдию, "никак не подумывавшему о расширении границ империи" (речь о Тиберии)2. Оправдание агрессии римских политических деятелей обладало собственной традицией с основания II в. вплоть до н.э. Римские историки и ораторы постоянно обосновывали, что Рим никак не проводит агрессивных завоеваний и продвигается в посторонние местности только лишь "согласно просьбе" местных жителей, либо обороняя собственных товарищей. "Наш народ, заявлял Цицерон в трактате "О государстве" - овладел всеми землями, защищая своих союзников"3. Правомерность превосходства над провинциями базируется на том, что "для таких людей рабство полезно"4

Данную концепцию аргументов Тацит объясняет от имени римского предводителя Цериала, дающего речь галлам.5 " Римский мир " (pax Romana), успокоение, что Рим с собою преподносит, представляется лейтмотивом данного назидания. Можно расценивать тут Цериала, как источник совокупности взглядов Тацита, равно как источником Тацита был Гальба в проблеме о преемственности господства императора 6

Писатель принадлежит наиболее либо менее дружественно только к завоеванным народам, господа каковых с удовольствием романизируется. Жители восточной части империи, в каком месте главенствовала эллинистическая либо другие культуры, никак не получают симпатии Тацита. В том числе и о греках, цивилизаторское роль каковых он никак не имеет возможность не признавать, о них изливается с неохотой и в основном в негативном проекте. "Греков восхищает только свое"7; они "ленивы, распущенны"8. Арабы неблаговоспитанные 1, египтяне суеверны 2. Наиболее противный Тациту народ - иудеи. Их общины являлись разбросанными по целому греко-римскому свету, однако вера иудеев принуждала их удерживаться отдельно и никак не сливаться с находящейся вокруг сферой, - и данное оценивалось равно как вражда к абсолютно всем иным народам 3. Пункт об иудеях в 5 томе "Истории" - уникальный инцидент, где этнологическое отступление Тацита затрагивает людей, известных согласно иным источникам. Сравнение с ними приводит к итогам, негативным для римского историка. Тацит положился на ложные оповещения незнакомого источника и повторяет следом из-за ним любые неточности 4.

Римского сенатора в особенности раздражает то обстоятельство, что же необычная религия этого отдельного народа обретала приверженцев в греко- римском обществе. Вдобавок наибольшее раздражение возбуждает у Тацита новое религиозное течение - христианство, не так давно образовавшееся как ответвление от иудейства, однако весьма вскоре отказавшееся от любой национальной исключительности 5. С христианством, что ждало будущего "суда божьего" над язычниками, Тацит, возможно, обладал возможность поближе познакомиться, когда был проконсулом Азии. Упомянуть о христианах ему довелось в связи с пожаром Рима в 64 г. н.э. Нерон обвинял в данном пожаре христиан и подвергал их - в забаву "черни" ужасным пыткам и казням. В пожаре христиане не были виноваты, однако, в соответствии с

Тацитом, - это те люди, что "своими мерзостями навлекли на себя общую ненависть", носители "зловредного суеверия", уличенные "в ненависти к роду людскому"6 и заслуживавшие сурового наказания независимо от пожара.

Вопрос об источниках Тацита весьма труден. Он нечасто указывает имена писателей, которыми он пользуется. Его ссылки, как правило, безымянны: "некоторые авторы", "многие", "очень многие", "историки этих времен", "некоторые люди утверждают", "отдельные личности отрицают". У античных историков нередко случается, что они полностью создают собственное изложение, основываясь на отдельном источнике, Однако называют его поименно только лишь в этих исключительных случаях, если от него отклоняются. Тацит на 1 месте обязывается обозначать имена собственных предшественников в тех случаях, если они между собою расходятся 1, однако не сдерживает данного обещания. В определенных случаях, он ссылается на устные сообщения, снова-таки неизвестные 2, на протоколы сената 3, даже на ежедневную газету 4, однако это лишь единичные ссылки, они никак не дают возможность решить проблему о характере тех источников, которыми Тацит воспользовался.

В "Истории", при изображении домициановских времен, Тацит обязан был пользоваться протоколами сената. У него не существовало иного источника для того, чтобы наблюдать за событиями из года в год. Никак не мог он не ознакомляться также с широкой литературой о жертвах домициановского террора. Собирал он и устные сведения. Мы располагаем 2 послания Плиния Младшего к Тациту с детальным повествованием об известном извержении Везувия в 79 г., когда были засыпаны Геркуланей и Помпеи и умер дядя Плиния Младшего Плиний Старший 5.

По-другому Тацит относился к более отдаленным временам. События, о которых он повествует в "Анналах" либо в первых книгах "Истории", многократно описывались до него. Однако исторические работы, которые он мог использовать, утрачены. Ученые пробовали определить отношение Тацита к источникам непрямым путем, сопоставляя его рассказ с изложением других писателей, которые должны были отталкиваться приблизительно из тех же самых материалов. Младший современник Тацита Светоний Транквилл собрал жизнеописания царей от Юлия Цезаря вплоть до Домициана 1. Сочинениями самого Тацита Светоний, по-видимому, никак не пользовался, но работал по тем же источникам. То же допускается отметить о подробной летописи Рима, написанной на греческом языке сенатором Дионом Кассием. В особенности любопытно сравнение первых двух книг "Истории" с биографиями императоров Гальбы и Отона, относящимися другому современнику Тацита Плутарху 2. Повествование Плутарха в многом сходится с Тацитом, вплоть до словесной формы, однако анализ демонстрирует, что оба автора друг от друга автономны и что же схожесть появилась вследствие использования некого единого источника (неизвестно какого). Древние историки почитали традицию и никак не стыдились иногда близко примыкать к своим предшественникам, в том числе и повторяя их фразы 3.

Эта свойство древней историографии легла в основу своеобразной концепции, которую разделяли многие филологи второй половины XIX в. В соответствии с данным мнением, античный историк, как правило, пользовался в определенных разделах собственного труда только один источником и только в редких случаях прибегал к иному. Французский ученый Фабиа использовал концепцию "единого источника" к историческим трудам Тацита 4. Ссылки римского историка на "некоторых" или "многих" авторов являются, согласно взгляду Фабиа, только лишь литературным приемом. Когда мы находим у Тацита материалы, безусловно восходящие к первоисточникам, например к протоколам сената, французский ученый размышляет, что к данным материалам обращался не непосредственно Тацит, а его предшественники и Тацит обрел материал уже в готовом варианте.

Последующие исследования никак не подтвердили концепции "единого источника" ни в целом, ни согласно отношению к Тациту. Детальный анализ "Анналов" и сравнение их с Дионом Кассием и Светонием приводит современных ученых к заключению о множественности источников Тацита 1. Отсутствует причин не верить ему, когда он сообщает об "авторах", точки зрения которых ему известны. И было б весьма удивительно, если б материалы протоколов сената, целиком гармонирующие с его повествованием, он не отобрал себе самостоятельно, а отыскал в готовом варианте у более ранних историков.

Таким образом, современные ученые считают работу Тацита над первоисточниками значительно более существенной и основательной, Нежели это казалось в свое время Фабиа. Начав с "Истории", где обращение к документальному материалу было необходимо, Тацит никак не изменил данному методу в "Анналах". Свое обещание пересмотреть пристрастное изложение истории Тиберия, Гая, Клавдия и Нерона он осуществил полностью самостоятельно, и это наряду с отчетливостью его общественно-политической мысли вынуждает признать Тацита не только блестящим писателем, но и реальным историком 2.

Писатель, историк и исследователь, Тацит представляется бесподобным специалистом рассказа, интенсивного, драматического. Как настоящий традиционалист, он хранит давнишнюю фигуру изложения по годам, восходящую к записям римских жрецов. Подобная модель имела возможность расстроить складность рассказа, однако писатель может таким образом объединять действия одного года, и читатель практически никогда в жизни не ощущает ее искусственного происхождения. Тацит не использует ее весьма нечасто, основным способом в последних книжках "Анналов", и практически только с целью повествования о политических процессах и боевых сражениях. Аналитический принцип принуждал делить описание на небольшие моменты: Тацит демонстрирует в этом собственное мастерство риторической разновидности, показывая читателю цикл мероприятий разного психологического колорита, однако постоянно снабженными высокими факторами. Книги нередко украшены узорной концовкой - броской сценой либо попросту важным одним словом 1. Одним с более увлекательных свойств житийного художества Тацита - драматичность повествования, проявляющаяся и в совокупном системе его многознаменательных работ, и в исследовании единичных моментов. Начальные 3 книги "Истории" формируют широкое трагическое основание штатской битвы 69 г. В "Анналах" хроника Рима во время Тиберии и сохранившиеся повествования о правлении Клавдия и Нерона развертываются как трагедия в ряде действий которой, выдвинуты на передний план ключевые носители действия. В данные обширные "драмы", обхватывающие нескольку томов, вплетен цикл небольших "драм" с остро развертывающимися моментами. С целью образца укажем из "Анналов" на конец Мессалины 2, матереубийство, совершенное Нероном 3, заговор Пизона 4. Мощь Тацита никак не столь в пластичности отображения внешнего мира, а в количестве людских зрелищ. Рассказа о боевых поступках менее получаются у Тацита и нередко получают вид монотонной схемы. Профессионализм отображения ("экфрасы") весьма ценилось в риторической школе. Тацит превосходен в описаниях страшного. Например, описание бури, захватившей флотилию Германика 5. С удовольствием описываются пожары: пламя и разворовывание Кремоны 6, захват и пожар Капитолия 7, пламя Рима при Нероне 8. Общественно-политические движения, которые происходили в сенате о нареканиях и оскорблении его величества, преобразуются у Тацита в полные комплексы с коллективом сената равно как фоном и противопоставлениями линии функционирующих персон. В зрелищах Тацита, равно как показывает российская изыщица М.Н. Дювернуа, "много ансамбля и мало деталей, счастливая группировка частей и смелые краски, сопоставление рядом самых резких противоположностей в мгновенно застывшем движении, - словом, вся картина Тацита - сплошное торжество сценического искусства 1. Его цель всегда - сильный эффект". Устои риторической историографии сформировали утончённое мастерство отступлений, экскурсов с целью предоставить покой читателю, поразвлечь его многообразным и необычным материалом. Тацит размещает отступления практически в любой книге, однако нечасто погружается далеко в сторону с главной канвы собственного рассказа. В дошедших вплоть до нас главах многознаменательных работ Тацита принимается лишь единственное большое отступление - историко-субэтнического нрава - об иудеях, в 5 томе "Истории". В других вариантах создатель ограничивается незначительными отступлениями. Он увлекается необычайными действами природы 2 диковинными культами 3; тем не менее значительно охотнее Тацит направляется в собственных экскурсах к римской старине, объясняет собственную теорию римской летописи, собственные убеждения в проблемы историка.

Речи персонажей исторического повествования относились со времени Фукидида к арсеналу античной историографии 4. Замечательный оратор, Тацит, безусловно, свободно использует данным приемом. Речи входят в стилистическую ткань древнего историографического творения как целостный составной компонент. Они обязаны составляться, поэтому лично автором работы. Античный писатель менее всего пытается цитировать подлинные выступления других лиц со свойственной авторам этих речей стилистической установкой. Следовательно, Тацит не включает в собственные работы опубликованные речи иных авторов, например Сенеки 1. Только лишь по отношению к неизданным речам, знакомым только по пересказам и архивным бумагам, Тацит считает возможным до известной степени пользоваться их текст в собственной переработке 2. Примером этого может быть ранее упоминавшаяся речь правителя Клавдия 3. Речи порой вводятся с целью дать характеристику говорящего, однако, зачастую обладают другую функцию: они предназначаются для формулирования авторских мыслей. В качестве образца подобных речей мы ранее приводили разговор Гальбы при усыновлении преемника 4 и речь Цериала пред галлами о выгоде римского господства 5.

Художественная мощь повествования Тацита в весьма существенной мере базируется на том нравственно-психологическом примечание, каковым всегда время сопровождается повествование о действиях лиц либо обществ. Тацит старается понять в сокровенные мотивы людских деяний 6. Ему всегда время требуется прибегать к догадкам о том, в чем люди сами никак не признаются, безнадежно делать намеки в вероятные причины их действий, выражать о них гипотезы. Погружая изображаемую личность в область подобных гипотез, Тацит формирует сложные разносторонние образы Характер повествования порождает серия типичный ситуаций: проявления деспотизма, доносы, общественно-политические движения, козни, заговоры, военные возмущения. Общество обитают в непрерывной обстановке опасения. Другие душевные процесса, о которых рассказывается у Тацита, чаще всего бывают продиктованы верой, злобой, завистью, бешенством, позором. Положительные фигуры историка куда схематичнее отрицательных, и их плюсы обнаруживаются часто только в период готовности героически принять гибель (к примеру, Сенека)1.

Персонаж характеризуется своим нравственно-психологическим обликом, в главную очередь добродетелями и пороками Данный отвлеченный анализ человеческих свойств был один с достижений декламационного стиля римской литературы I в. н.э. и Тацит представляется одним из искуснейших умельцев этой декламационной характеристики. Историк никак не избегает, в том числе и прямых характеристик, особенно по отношению к второстепенным персонажам 2. Таков, к примеру, образ Антония Прима, одного из агентов Веспасиана 3. Для ключевых действующих лиц он любит прием косвенной характеристики, раскрытие нравственно-психологического облика людей в показе их поступков. Одним из любимых приемов служит тут сопоставление характеров. Такие пары - Отон и Вителлий, Веспасиан и Муциан, Тиберий и Германик.

Особенную трудность представляло для античного историка представление тех деятелей, нравственное лицо коих с ходом времени менялось, и причем, как правило, в не лучшую сторону. Данная проблема поднимался с особой силой в области отношению к 2-м императорам - Тиберию и Нерону. Трудность изображения была связана с тем, что античность понимала человеческий характер статично. По выходе с младенческих лет человек, как правило, рассматривался равно как обладатель некоторых неизменных свойств в их постоянном балансе. Так строятся древние жизнеописания, так подаются герои в художественной литературе. Тем не менее, статичность древнего образа порой вступала в противоречие с реальностью 4.

Рассмотрим, как решает Тацит стоявшую пред ним задачу изменения характера Тиберия. Тут использованы 2 приема. Один способ был в том, чтобы допустить вероятность становления личности, хотя б под воздействием находящейся вокруг среды. Раболепство пред властителем порождает у него процветание властных Качеств характера. Данную мысль Тацит вкладывает в уста старому сенатору Аррунцию, обвиненному в "нечестии" по отношению к императору 1. Для себя Тацит предпочел другое решение проблемы, весьма характерное для древней историографии. "Природа" Тиберия оставалась всю его существование постоянной. Эти черты подлости, безжалостности, развращенности, что характеризовали последние годы бытия этого правителя, и составляют его подлинную натуру. Если они поначалу никак не выражались, то это было только лишь притворство, вызванное страхом. Изменения в поведении Тиберия представляют собою этапы выявления настоящих черт личности 2.

Ни одна часть исторического произведения Тацита никак не возбуждала в новое время стольких недоумений и укоров по адресу автора, как книги, посвященные Тиберию. Тацита винили в этом, что он, посулив читателю объективное изложение, бесцеремонно не соблюдал собственное заверение. Самые факты, о которых Тацит сообщает, могли б сформировать значительно более позитивное представление о Тиберии как правителе, в случае если б писатель никак не сопровождал их собственным комментарием, разъясняя это как притворство и обман 3.

Тем не менее, изображение Тиберия у Тацита отнюдь не продиктовано одной только свирепой ненавистью. Историк терпеть не может деспотичность. Это так. "Сенатская" позиция Тацита принуждала его акцентировать удивительную картину террористической политики Тиберия по отношению к сенату. Искривленная оценка позитивных моментов властвования Тиберия появилась следствием неспособности древнего историка преодолеть статическое понимание характера. Однажды встав на ту точку зрения, что же подлинная "природа" Тиберия свободно обнаружилась только в заключительные года его существования, Тацит не мог никак не отнести все эти "положительные" мгновения за счет искусного притворства и стал вскрывать его с безжалостной последовательностью. Все повествование о Тиберии, первые 6 книг "Анналов" с первой строки вплоть до заключительной, пронизаны данной концепцией 1. В ней образная мощь Тацита. Объективно это было искажением действительности. Однако "пристрастия" в этом не существовало. К тому же есть все причины полагать, что образ Тиберия в сенатской историографии, с концепцией "притворства", был определен ранее предшественниками Тацита. Восприятие характера Тиберия у Диона Кассия и Светония мало чем отличается от тацитовского. Некоторые черты этого портрета создатель "Анналов" даже ослабляет 2.

Искажение реальности у Тацита Нередко случается базируется в попытках психологического проникновения в аргументы человеческих деяний. Добросовестность историка никак не подлежит сомнению. Сравнение его повествования с рассказом иных творцов зачастую вынуждает современного исследователя отдать выбор изложению Тацита как более правдивому. Тем не менее, именно эти свойства, которые составляют силу Тацита - моралиста, специалиста по психологии и художника, - порой становятся сопряженными с ущербом для его точности как историка 3.

В полном соответствии с трагически возвышенным колоритом историографических работ Тацита находится их крайне специфичный стиль. Начатки его мы находили ранее в "Агриколе", подмечая там "тяготение к необыкновенному, асимметрическому, к семантической полновесности и сжатой выразительности". В крупных творениях все данные моменты существенно умножились и формируют в своем сочетании абсолютно новое качество. Историческое истолкование этих стилевых особенностей Тацита представляет значительные трудности, главным образом благодаря тому что, что мы не знаем его непосредственных предшественников. К традициям Саллюстия примкнули определенные тенденции декламационно- риторического стиля. Как мы знаем, Плиний находил у Тацита "почтенность", торжественное достоинство. Очевидно, Тацит был связан с тем течением в литературе I в. н.э., которое устремлялось к стилистический "возвышенности"1.

"Германия" и "Диалог" стилизованы, равно как мы ранее видели, несколько по-другому.

Однако стиль Тацита в разных творениях находится в зависимости не только лишь от жанровой принадлежности. Даже внутри исторических трудов мы замечаем беспрерывную стилевую эволюцию. От "Агриколы" к "Истории", с "Истории" к "Анналам" всегда возрастает число необычных текстов, архаических форм, необычных оборотов. От творения к творению увеличивается смысловая нагрузка лексики. Тацит рассчитывает на серьёзного читателя; многое остается недосказанным, проявленным только с помощью намека 2.

Данное желание к индивидуальному стилю, резко отличающемуся от манеры иных писателей, доходит собственного кульминационного пункта в 1-ый части "Анналов", в книгах о правлении Тиберия (I-VI). В 2-ой сохранившейся от "Анналов" группе книг (XI-XVI), в особенности в книгах XIII-XVI (период Нерона), направленность к необычному несколько идет на понижение.

Чем объясняется свежий стилистический уклон в заключительные года бытия Тацита, неизвестно. Отыскал ли писатель свои прежние тенденции излишними и пожелал приблизиться к обыкновенному стилю? Не было ли это, наоборот, сопряжено с начавшим распространяться во время Адриана архаистическим течением, и не желал ли Тацит отдифференцировать себя от казавшихся ему уже тривиальными архаизмов?

Этот курс в сторону смягчения необычного не следует, тем не менее, преувеличивать 1. В последних книгах "Анналов" Тацит остается тем же виртуозом глубоко индивидуального высокого стиля, оттеняющего безысходно тяжелый тон его исторического рассказа.

Заключение

Список использованных источников и литературы

Источники

1. Гай Плиний Старший. Естественная История / пер. и прим. В.М. Севергина. - СПб.: Императорская академия наук, 1819. - 364 с.

2. Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М.: Изд-во

"Наука", 1993 - 375 с.

3. Цезарь Гай Юлий. Записки о Галльской войне. М.: Азбука-классика, 1999. 230 с.