Русская интеллигенция при Александре II

Иного мнения по крестьянскому вопросу придерживались уже упомянутые А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский и их революционные последователи. Взгляды А.И. Герцена основывались на идее "общинного (русского) социализма". Разочарованный Европой, он пишет, что России не обязательно проходить через стадии развития, которые прошли европейские страны и доработались до определенных социальных идеалов. Россия по своему быту находится ближе к тем идеалам. И секрет этого - в русской сельской общине. Эта община нуждается, однако, в определённом развитии и изменении, поскольку в современном виде она не представляет удовлетворительного решения проблемы личности и общества: личность в ней подавлена, поглощена обществом. Сохранив на протяжении всей своей истории земельную общину, русский народ "находится ближе к социалистической революции, чем к революции политической". Социализм в общине обосновывается им следующими доводами: во-первых, демократизм, или "коммунизм" (т.е. коллективность) в управлении жизнью сельской артели. Крестьяне на своих сходках, "на миру", решают общие дела деревни, выбирают местных судей, старосту, который не может поступить вразрез с волей "мира". Это общее управление бытом обусловлено тем, - и это второй момент характеризующий общину в качестве зародыша социализма, - что люди пользуются землёй сообща.

Коллективизм общины и право на землю и составляли, по А.И. Герцену, те реальные зародыши, из которых, при условии отмены крепостного права и ликвидации самодержавного деспотизма, может развиться социалистическое общество. Герцен полагал, однако, что сама община по себе никакого социализма не представляет. Вследствие своего патриархального характера она в настоящем виде лишена развития; общинное устройство в течение веков усыпляло народную личность, в общине она принижена, её кругозор ограничен жизнью семьи и деревни. Для того чтобы развить общину как зародыш социализма, необходимо приложить к ней западноевропейскую науку, при помощи которой только и можно ликвидировать отрицательные, патриархальные стороны общины.

"Общинный социализм" А.И. Герцена и его работа в "Колоколе" оставили богатый материал для исследователей. В советское время о нем вышло большое количество литературы. Особого внимания заслуживают труды Н.М. Пирумовой по революционному народничеству в общем и по А.И. Герцену в частности. Интересна ее оценка мыслителя. В книге "Александр Герцен: революционер, мыслитель, человек" она назвала "истинно присущими Герцену" "истинный гуманизм, внутреннюю свободу, диалектичность мышления, всеохватывающую способность понимания, высокое мужество и благородство".

Развивший теорию А.И. Герцена Н.Г. Чернышевский иначе смотрел на общину. Для него община -- патриархальный институт русской жизни, которая призвана сначала выполнить роль "товарищеской формы производства" параллельно с капиталистическим производством. Затем она вытеснит капиталистическое хозяйство и окончательно утвердит коллективное производство и потребление. После этого община исчезнет как форма производственного объединения.

Идеи А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского легли, как мы уже говорили, в основу народнических учений П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева и М.А. Бакунина. Однако, конечно же, не без изменений.

П.Л. Лавров считал крестьянскую общину и особенности, свойственные России, средством, обеспечивающим некапиталистический путь развития. Он отмечал, что русское крестьянство, начиная со "смутного времени", не переставало протестовать при каждом удобном случае и что русское крестьянство глубоко убеждено в принадлежности всей земли народу. Рассматривая историю закрепощения русского крестьянства, он разъяснял, что в крестьянстве сохранились традиции общинного землевладения с древнейших времен. Больше всего Лаврова интересовала проблема отношений собственности внутри крестьянской общины. Он полагал, что это более близкая форма к социалистической общественной собственности, чем частная капиталистическая собственность.

Относительно крестьянской реформы П.Л. Лавров писал, что обстоятельства, вынудившие самодержавие к проведению реформы, в развитии "оппозиционной мысли", а не в объективных потребностях экономического положения страны. Лавров, как и все народники, объяснял причины реформы развитием в обществе "гуманных" и "освободительных" идей. В то же время он писал о бедственном положении крестьянства: "Каждое улучшение положения имущего класса соответствует фатально новым бедствиям для народа". А за все платежи, которые берутся у крестьян из средств, необходимых для поддержания семьи, народ не имел от "заботливого правительства" ничего, кроме кабака, распространения болезней, периодических голодовок и невыносимых податей.

Вторит П.Л. Лаврову П.Н. Ткачев, указывая, что передача земли крестьянам в результате реформы не улучшила положения народа, а, наоборот, привела к усилению его эксплуатации, которая принимала все более изощренные формы. Ткачев считал, что реформа коснулась более юридических отношений, но мало изменила хозяйственную, экономическую сторону быта крестьян: юридическая зависимость исчезла, но бедность и нищета остались.

Признавая общину особенностью русской жизни, Ткачев считал, что особенность эта не результат самобытного развития, присущего одним лишь славянским народам, а следствие более медленного продвижения России по тому же пути, который уже прошла Западная Европа.

Из верной посылки о схожести форм общинного владения в разных странах Ткачев, как и все революционные народники, делал спорный вывод, что сохранившаяся в России община создает для русских крестьян сравнительно с западноевропейскими странами выгодные условия для проведения социалистической революции. Считая, что идея коллективной собственности глубоко срослась со всем миросозерцанием русского народа, Ткачев утверждал, что "наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя они и образованнее его".

Бакунин относительно общины придерживается того мнения, что в том виде, как она сложилась в России, поддерживает "патриархальный деспотизм", убивает индивидуальную инициативу и вообще поглощает лицо "миром". В ней нет свободы, а следовательно, и нет прогрессивного развития. Как анархист Бакунин приписывает все отрицательные черты общинного быта влиянию государства, которое, по его словам, "окончательно раздавило, развратило русскую общину уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом... превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой -- в подкупленных слуг богатых мужиков-кулаков". Таким образом, Бакунин далек от идеализации сельской общины, но, несмотря на это, он не отвергает общинную организацию как таковую. Впрочем, в отличие от Чернышевского, связывавшего построение социализма в России с установлением демократической республики и видевшего в республиканизме важнейшее условие для развития общинного начала, Бакунин ставил будущее общины в зависимость от полного разрушения государства и исключения из жизни народа принципа власти. Относительно положения русского крестьянства, он писал, что оно не в состоянии уплатить возложенные на него непосильные налоги и платежи. Чтобы собрать налог и покрыть недоимки, которые крестьянин не может платить, - продают орудия его труда и даже его скот. Крестьяне настолько разорены, что у них нет ни семян для посевов, ни возможности обрабатывать землю.

Таким образом, рассмотрев ряд совершенно разных точек зрения по отношению к власти и крестьянскому вопросу, мы еще раз увидели, насколько широк был разброс мировоззрений интеллигенции того времени, в одном обществе сосуществовали кардинально противоположные парадигмы. Отчего так? Да, в сущности, от природы человека, который всегда будет чем-нибудь не удовлетворен. А учитывая очень непростую обстановку незавершенности преобразований, переходного периода, эти недовольные настроения расцвели буйным цветом. Правильно говорили древние: "Не дай тебе Бог жить в эпоху перемен!"

III. Участие интеллигенции в революционном подполье

И все же, почему так разрослась и набрала популярность в интеллигентской среде идея радикальных преобразований, вылившаяся в целую череду террористических актов, закончившихся в итоге убийством человека, преобразовавшего Россию, возвысившего ее на международной арене и укрепившего изнутри? Что подвигло часть интеллигенции перейти к столь жестким методам борьбы с властью, осуществлявшей либеральные реформы? Об этом наша глава.

Ничто не возникает ниоткуда, ничто не исчезает в никуда - этот закон физики известен всем еще со школы. Нам думается, что применим он не только к физическим, но и к общественным явлениям. Вот только это "ниоткуда" в отдельно взятом государстве имеет зачастую не только внутреннюю обусловленность, а возникает под влиянием внешних факторов. В нашем случае - это влияние европейских освободительных движений второй и третей четвертей XIX века, и в наибольшей степени - революционных событий 1848-1849 гг., Парижской коммуны 1871 г. и франко-пруссской войны 1870-71 гг. (вспомним и М.А. Бакунина, и А.И. Герцена, принимавших участие в революциях 1848-49 гг. в Риме и Париже (А.И. Герцен), Праге и Дрездене (М.А. Бакунин)).

А.И. Герцен, в сущности, под воздействием неудач революционной Франции, июньской реакции 1848 года теряет веру в Европу (это отражено в его книге "С того берега", вышедшей в 1850 году в немецком переводе), а после личной драмы, вызванной гибелью матери и младшего сына в 1851 году и позднее жены - в 1852 г., он окончательно убеждается, что будущее за русской общиной. В этот промежуток времени пишутся работы "О развитии революционных идей в России" (впервые опубликована в 1851 г. на немецком языке; в том же году издан французский оригинал; в русском переводе вышла нелегально в Москве в 1861 г.), "Россия" (1849), "Письмо русского к Маццини" (1850), "Русский народ и социализм" (1851). Его журнал "Колокол" (1857 -1867 гг.) читали даже в Зимнем дворце.

В статье "Русский народ и социализм" он называет Европу "дряхлым Протеем", "разрушающимся организмом". Он с тревогой и разочарованием замечает: "Ни законности, ни правды, ни даже личины свободы; везде неограниченное господство светской инквизиции; вместо законного порядка - осадное положение. Один нравственный двигатель управляет всем - страх, и его достаточно. Все вопросы отступают на второй план перед всепоглощающим интересом реакции. Правительства, по-видимому, самые враждебные, сливаются в единую, вселенскую полицию. Русский император, не скрывая своей ненависти к французам, награждает парижского префекта полиции; король неаполитанский жалует орден президенту республики. Берлинский король, надев русский мундир, спешит в Варшаву обнимать своего врага, императора австрийского <…> в то время как он, отщепенец от единой спасающей церкви, предлагает свою помощь римскому владыке. Среди этих сатурналий, среди этого шабаша реакции, ничто не охраняет более личности от произвола. <…> Едва веришь глазам. Неужели это та самая Европа, которую мы когда-то знали и любили?" Здесь явно видно презрение к современной А.И. Герцену Европе и руководству императорской России. Он отмечает такую вещь, что у России есть несомненное преимущество - она не есть что-то застывшее но, изменяющееся, пусть даже, часто, не в лучшую сторону: "Россия государство совершенно новое - неоконченное здание, где все еще пахнет свежей известью, где все работает и вырабатывается, где ничто еще не достигло цели, где все изменяется, - часто к худшему, но все-таки изменяется". Спасение он видит в русской сельской общине, которая "спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии".

Нельзя не сказать и об иного плана факторах, повлиявших на становление Герцена как теоретика "русского социализма". Здесь, конечно, сыграло свою роль восстание декабристов, пробудившее в душе Герцена первые, хотя ещё и смутные, революционные устремления, первые мысли о борьбе против несправедливости и произвола. Н.О. Лосский пишет об этом так: "Сознание неразумности и жестокости самодержавного политического режима развило в Герцене непреодолимую ненависть ко всякому рабству и произволу". Многое вынес А.И. Герцен из философии Гегеля. В философии Гегеля он нашёл обоснование правомерности и необходимости борьбы со старым и конечной победы нового. Пунктом соединения социализма с философией является в трудах А.И. Герцена идея гармоничной цельности человека. Идея единства и бытия рассматривалась Герценом также и в плане социально-историческом, как идея объединения науки и народа, которые и будут знаменовать социализм. Герцен писал, что когда народ поймёт науку он выйдет на творческое создание социализма. Уже здесь отдаленно звучит предостережение от "казарменного коммунизма", более четко выраженное им в 1860-х годах в выступлениях против анархизма М.А. Бакунина.

Реформа 1861 года не оправдала надежды А.И. Герцена на полное освобождение крестьян, которое открыло бы прямую дорогу развитию страны к социализму. Доказательство того, что после реформы Россия не утратила возможности перейти к социализму, минуя капитализм, составляет важную сторону развития теории "русского социализма" в 60-х годах. Герцен намечает два пути движения к социализму: для запада социализм - заходящее солнце, для русского народа - восходящее.

Идеи А.И. Герцена явились во многом фундаментом для теорий революционных народников 1860-х - 70-х годов. Он задал определяющий вопрос: должна ли Россия на пути к социализму повторить все фазы европейского развития или ее жизнь пойдет по иным законам? И сам же, своей теорией, дал отрицательный ответ на него, полагая, что Россия несет в себе черты исторической самобытности в виде сельской общины, артельного труда и мирского самоуправления. Поэтому, как ему казалось, Россия придет к социализму, минуя капитализм.

Действительно, характеристика "русского социализма", данная А.И. Герценом, это подтверждает. Он писал в "Колоколе" в 1867 г.: "Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владенья и общинного управления, - и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще" .

Народники наследовали от А.И. Герцена идею некапиталистического пути России к социализму, веру в сельскую общину как зародыш будущего общества, убеждение в социалистическом характере крестьянской революции и в необходимости ее подготовки. Их также объединяет ненависть к самодержавию и несправедливости сословного строя, их связывает забота о благосостоянии всего народа, защита свободы и просвещения, революционная страстность и непримиримость ко всяким проявлениям либерализма. Они сознательно выражали интересы крестьянских масс. А.И. Герцен придавал особое значение интеллигенции в освободительном движении. У народников эта мысль приобрела форму огромнейшего влияния интеллигенции на народ.

И все же не один только А.И. Герцен повлиял на развитие и распространение революционных взглядов в среде интеллигенции. Тому были и вполне объективные причины в виде несовершенства крестьянской реформы. Вопреки ожиданиям о полном освобождении крестьян с землей получилось так, что они становились лично свободными, но должны были в течение 49 лет выплачивать выкупные платежи с процентами. При этом в большом количестве случаев размеры наделов, оставшихся по системе "отрезков", уменьшились и не обеспечивали крестьян достаточным количеством земли. Отсюда и многочисленные народные волнения и бурные обсуждения проблемы в обществе. Возьмем, к примеру, восстание весны 1861 года в селе Бездна, когда волнения распространились на 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний. Тогда восстание было жестоко подавлено. 12 апреля 1861 по приказу генерала Апраксина была расстреляна безоружная 4-тысячная толпа крестьян. По официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, были убиты и умерли от ран 91 человек, более 350 человек были ранены. 19 апреля 1861 был расстрелян "толкователь" Манифеста Антон Петров. Из 16 крестьян, преданных военному суду, 5 были приговорены к наказанию розгами и заключению в тюрьму на разные сроки. На эту трагедию бурно отозвался герценовский "Колокол". В номере от 15 мая 1861 года читаем: "Да, русская кровь льется рекой! <…> Правительство все могло предупредить, и польскую кровь и русскую, а теперь за свою шаткость, за свое непонимание, за свое неумение ни в чем идти до конца - убивает толпы наших братьев". И в следующем номере от 1 июня 1861 г. указывается на то, что такого кровопролития могло и не быть, дождись Апраксин подкреплений в виде еще четырех рот, в результате чего общая численность солдат составила бы 1200 человек и несколько пушек, т.е. крестьяне возможно отступили бы и выдали новоявленного толкователя "Манифеста". Но он выступил с одной ротой, в результате, чего после непродолжительных переговоров "рота солдат сделала по толпе народа в нескольких шагах 5 залпов, по толпе, которая была в 50 раз многочисленнее и могла разорвать в куски солдат. Бедный народ только стонал после каждого выстрела русые головы падали, облитые кровью, или крестились, вспоминая заветные слова манифеста <…> да повторяя, что он умирает за царя. Бойня была ужасна". В результате погибло 70 человек, 15 человек умерло от ран на следующий день, а "врач, посланный из Казани, поехал на место бойни через двое суток после убийства. До тех пор раненые оставались без помощи".

В знак траура 16 апреля 1861 г. студенты Казанского университета и Духовной академии организовали панихиду по убитым крестьянам с. Бездны. В кладбищенской церкви Казани собралось около 400 человек. Перед собравшимися выступил профессор университета, видный историк А.П. Щапов. Он произнес страстную речь в защиту угнетенного народа, воздал должное крестьянским мученикам и закончил ее словами: "Да здравствует демократическая конституция !" Щапов был арестован, отстранен от преподавания, а Священный Синод постановил "подвергнуть вразумлению и увещанию в монастыре". Однако под давлением протеста общественности Александр II отменил решение Синода. Щапову разрешили проживание в Петербурге под надзором полиции.

Не меньшую роль сыграли известные журналы "Современник" и "Русское слово". В них печатались классики нашей литературы, известные своими демократическими настроениями. Это и Н.Г. Чернышевский, и Н.А. Добролюбов, и М.Е. Салтыков-Щедрин и многие другие. Под влиянием их свободолюбивого голоса множество студентов вышло на улицы осенью 1861 года в знак протеста против изданных правительством в июле 1861 г. "Временных правил", которые усиливали надзор за студентами и ограничивали доступ в университеты разночинцам. Начавшиеся в сентябре 1861 г. в Петербурге, волнения в октябре перекинулись в Москву и Казань. Массовая уличная демонстрация студентов Петербургского университета была разогнана полицией, сотни студентов препровождены в Петропавловскую крепость. В защиту студентов выступили передовые профессора университета, среди них Н.И. Костомаров и П.В. Павлов, подвергшиеся за это правительственным гонениям. В Москве студенческая демонстрация закончилась избиением ее участников полицией и арестами. Ответом правительства на выступления студентов в Петербурге, Москве и Казани явилось временное закрытие университетов. И снова мы видим бурную реакцию "Колокола", в котором приводится письмо одного из очевидцев провокации и избиения студентов жандармами: "Лишь только вышли они на площадь, раздались свистки и со всех сторон из засады показались жандармы.

Тут произошла схватка. Многие защищались, но все были взяты; иные бежали, но тогда тулупы, народ кинулись на них с криками: "Бейте поляков! Они пришли резать губернатора!" С яростью брали они студентов за воротники, валили, давили, полиция спасала их и говорила прохожим: "Мы спасаем! Народ рвет на части бунтовщиков!" Это показалось странным. С чего? Как? Но скоро штука была открыта, это были переодетые будочники и солдаты, и они-то с криками бросились увлечь народ. Два купца первыми открыли это, узнав будочника своего квартала, переодетым в тулуп.<…> Разъяренные как звери, жандармы … бросались на всякого, у кого была форма студентская. <…> Вытаскивая студентов из экипажей, их волочили по земле, разбивали им лицо. Одного буквально удавили на шарфе и его замертво подняли на бульваре две дамы и сами свезли в клинику… Другого, Каревьина, жандарм ударил палкой по голове; он упал замертво - но скоро приподнял голову, другой жандарм наехал на него лошадью и раздавил его! Его унесли, и он, говорят, умер".

Такое отношение к студенчеству, которое боролось за свои права исключительно мирными, ненасильственными способами, не могло не возмутить общество. Пусть то, что мы привели, напечатано в радикальном журнале, но даже если отбросить комментарии, остаются голые факты, свидетельствующие о произволе властей. А притом, что это происходило в год начала Великих реформ, в год освобождения от крепостной зависимости 20 миллионов человек, при государе, известном своими либеральными наклонностями, уже есть противоречие. Да, мы говорим о середине XIX столетия, когда еще не стояло на повестке дня введение Конституции и свобод, с нею связанных, но подобные акции властей на фоне общего "потепления" внутриполитической обстановки вполне закономерно вызвали рост антиправительственных настроений образованной части общества.

В радикально настроенных кругах недовольство вылилось в многочисленные прокламации и создание первой "Земли и воли" братьями Александром и Николаем Серно-соловьевичами, Николаем Обручевым, Александром Слепцовым и Александром Путятой. Эта федерация кружков и групп просуществовала до 1864 г. Ее программным документом была статья Н.П. Огарева в "Колоколе" "Что нужно народу?", где он сам и отвечал: "Очень просто, народу нужна земля и воля". В программе выдвигались требования передачи крестьянам земли, которой они владели до реформы, (и даже прирезки к недостаточным наделам), замены правительственных чиновников выборными волостными, уездными и губернскими органами самоуправления, избрания центрального народного представительства, сокращения расходов на войско и на царский двор. Основным средством воздействия на крестьян считалась пропаганда. Крестьянству предлагалось "сближаться с войском,.. молча собираться с силами,.. чтоб можно было умно, твердо, спокойно, дружно и сильно отстоять против царя и вельмож землю мирскую, волю народную и правду человеческую". Всего в "Земле и воле" состояло около 400 человек. Руководители ее надеялись на крестьянское восстание в 1863 г., которого, однако, не произошло. Тогда внутри возникли серьезные противоречия, связанные также и польскими событиями, и к 1864 г. она распустилась.

Кстати, говоря о польских волнениях, нужно отметить неоднозначность отношения к ним в русском обществе. Одни поддерживали его, другие выступали за его скорейшее подавление. И здесь снова считаем важным привести два диаметрально противоположных суждения печатных изданий консервативной и революционной мысли - "Московских ведомостей" М.Н. Каткова и "Колокола" А.И. Герцена. Как известно, в споре рождается истина, вот и мы попробуем приблизиться к ней, зачитав совершенно разные мнения по такому животрепещущему вопросу. В статье от 8 марта 1863 года М.Н. Катков обвиняет во всем мелкое дворянство и католическое духовенство, не трогая ни крупных землевладельцев, ни крестьян: "Те классы, в руках которых земля, капиталы, промыслы и торговля, до сих пор держатся в стороне, и все восстание является делом шляхтичей, мелкого, безземельного дворянства, да католического духовенства, а вовсе еще не целого народа".

Этим "Московские ведомости" не ограничиваются выдают в адрес восставших множество жестких высказываний, как например в номере 93 от 30 апреля, где восставшие обвиняются в терроре: "… крестьяне в Царстве Польском решительно не сочувствуют восстанию и даже враждебо настроены ему. Но они поставлены в ужасное положение. Их душат и вешают агенты национального комитета, а русские войска не всегда могут оказывать им защиту. <…> При таком положении дел, обязанность всякого правительства, сознающую лежащую на нем ответственность, должна состоять в том, чтобы освободить мирное население из-под власти терроризма".

И уж, конечно, одна из самых гневных статей посвящена находке проекта восстания, подписанного Мерославским, в доме графа Андрея Замойского: "Ложь, в этой программе восстания, равно как и в польском катехизисе, возводится на степень священного начала; обман самый нахальный, ничем не стесняющийся, рекомендуется каждой строчкой и простирается на все. Обманывать русское правительство, обманывать русский народ, обманывать польский народ, обманывать правительства западных держав, обманывать общественное мнение Европы, обманывать наших глупых социалистов и помешанных демагогов, обманывать всех без разбора, вот политика польских патриотов, вот их "святая справа", вот задача, которую они себе поставили".

Как видно из приведенных отрывков статей, консервативно настроенная общественность крайне негативно относилась к подобным проявлениям непокорности. На иных позициях стояли радикально настроенные слои интеллигенции, рупором которых являлся герценовский "Колокол". "Слова порицания умолкают перед роскошью злодейства, двоедушия и глупости, которую вызвало петербургское правительство… и все это не оставляя своего лепета о прогрессе и либерализме" - пишет А.И. Герцен. "Шайками пьяных убийц", "одичалыми грабителями", "зверями, падшими в состояние царских опричников", жертвами "голода, побоев, нравственной слепоты и казарменной дрессировки" называет "Колокол" наши войска, которые газета "Инвалид" превозносит, говоря, что они "во всем блеске выказали те свойства, которые составляют славу и красу каждой армии". Говоря о подавлении восстания, А.И. Герцен метафоричен: "Печален наш удел, скрепя сердце, помечать главные черты неравного боя польского Лаокоона с петербургским чудовищем… С одной стороны героизм до безрассудства, поэзия, любовь, великие предания, воля, беспомощность и смерть. С другой - властолюбивый каприз, забитое повиновение, угрызение совести, сила и прусская помощь" . К слову сказать, помимо столь эмоциональных выступлений, в "Колоколе" приводились и письма русских офицеров в Польше, весьма недвусмысленно описывавших грабительские действия наших войск.

Конечно, надо отметить, что нельзя воспринимать без должной критики статьи А.И. Герцена (как и статьи М.Н. Каткова), но в сложном переплетении социальных и национальных проблем подобные высказывания имели сильное воздействие на читателя. Написанные на злободневную тему, они могли склонить человека как на крайние левые позиции, так и сделать его убежденным консерватором. Сила печатного слова, сказанного вовремя, удесятеряется.

Все мы помним каракозовский выстрел 4 апреля 1866 года. Сам Д. Каракозов был членом кружка "ишутинцев", действовавшего 1863 - 1866 гг. под знаменами идей Н.Г. Чернышевского. Их целью была подготовка крестьянской революции путем заговора интеллигентских групп. Члены кружка пытались организовать разного рода производственно-бытовые артели. В Москве ими были открыты переплетная и швейная мастерские, воскресная школа и Общество взаимного вспомоществования для бедных студентов. В феврале 1866 г. создали тайное общество под названием "Организация". Они намереваясь распространить в провинции ее филиалы. Дмитрий Каракозов без согласования с остальными, по своей инициативе совершил покушение на Александра II: 4 апреля 1866 г. он стрелял в императора у Летнего сада в Петербурге, но промахнулся и был схвачен. Суд приговорил его к повешению, остальных членов кружка - к разным срокам каторги и ссылки.

Заслуживает внимания реакция консервативных кругов на такое происшествие, явившееся, что ясно из "Московских ведомостей", неожиданностью. М.Н. Катков в статье от 3 августа 1866 года, посвященной выстрелу в Летнем саду, недоумевает по этому поводу: "Можно ли поверить, чтобы мальчишки-школьники, как бы они не были испорчены, не находясь ни в каких сочувственных отношениях в окружающей среде, могли составить сами из себя ядро какой-нибудь значительной организации? Что следственная комиссия обратила внимание на язву нигилизма, это не могло казаться удивительным, это было весьма естественно; но удивительными казались слухи, будто бы эти нигилистические кружки сомкнулись сами собою в обширную и сильную организацию, которая охватила всю страну. Еще страннее было предполагать, что организующая сила появилась в этой ржавчине и плесени, называемой нигилизмом, в то время, когда в обществе не было уже никаких сомнений и колебаний относительно свойств этого жалкого явления… Странным казалось то, что нигилизм оказался способным действовать именно тогда, когда он видимо слабел и иссякал в своих источниках, когда множество жертв его освободилась от него как от кошмара <…> когда учащаяся молодежь стала обнаруживать несравненно лучший дух…"

Вполне понятно, почему чувствуется некоторая растерянность в словах М.Н. Каткова. Ведь до этого случая цари спокойно могли гулять без охраны, поскольку в глазах народа власть императора была священной. События весны 1866 года встряхнули общество, которое не могло поверить, что подобное возможно.

Естественно, покушение на государя императора не могло не повлечь ужесточение режима. Притом же, что вовсю шли реформы, любой отход от них был чреват протестами осмелевшей общественности. Такие меры как закрытие "Современника", "Русского слова", гонения на высшую школу, ограничение прав земств и задержка реформы городского самоуправления привели к волне студенческих беспорядков осенью 1868 - весной 1869 гг. Как мы видим, атмосфера для развития революционных идей водворилась самая что ни на есть благоприятная. И в такой обстановке возникло тайное общество "Народная расправа" во главе с С.Г. Нечаевым.

О печально известном убийстве студента И.И. Иванова, не согласного с С.Г. Нечаевым нельзя говорить иначе как о бесчеловечности и разнузданном фанатизме последнего. Его "Катехизис революционера" больше похож на бред сумасшедшего, чем на этику революционера. В доказательство этого можно привести многие пункты оттуда, но, чтобы не загромождать наше исследование, приведем лишь два из них: " п.6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение - успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель - беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает ее достижению. <…> п.13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором всё и все должны быть ему ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения - он не революционер, если они могут остановить его руку". Надо сказать, что подавляющее большинство членов революционного лагеря крайне негативно восприняли подобные мысли и не пошли по такому пути. В начале 1870-х образуются новые кружки, как то "Общество большой пропаганды" С. Перовской и М. Натансона ("чайковцы"), кружок Александра Долгушина, которые к 1874 году были разгромлены.

Начиная разговор о 1870-х годах, мы считаем не лишним привести данные В.С. Антонова по социальному составу участников революционного движения в эти годы, чтобы понять, кто являлся его главной движущей силой:

Из этих данных видно, что определяющую роль играли студенты, значительная часть которых, по словам В.С. Антонова, шли в революцию с младших курсов университетов и институтов. При этом он подтверждает свои выводы данными статистики III отделения за 1873-1877 года, по которым эта цифра составляет более 50% (37, 5% у В.С. Антонова). Теперь легче будет понять, что представляло собой революционное движение в 1870-х годах.

Два животрепещущих вопроса внутренней политики России в 1870-х продолжали оставаться: вопрос крестьянский и положение самодержавной власти императора. Эти два камня преткновения побуждали к действию революционеров того времени. В 1870-е годы оформляются три основных идеологических линии: пропагандистская, заговорщическая и "бунтарская" (анархизм М.А. Бакунина). Для данного периода характерно и "хождение в народ" и практика террора, закончившаяся убийством Александра II. Кстати, говоря о "хождении в народ", нельзя пройти мимо имен П.Л. Лаврова и М.А. Бакунина, которые идейно подготовили его.

П.Л. Лавров в своих "Исторических письмах" интеллигенцию рассматривает как "критически мыслящих личностей", выступающих двигателем сознательных изменений культуры в противоположность непреднамеренным ее изменениям.

Радикальную часть интеллигенции, по его мнению, составляют личности, способные и желающие действовать в интересах народа. Их пока меньшинство, им трудно проявить себя в обществе, в котором отсутствуют демократические свободы. Но за ними будущее: "Перед общественными формами личность действительно бессильна, однако борьба ее против них безумна лишь тогда, когда она сделаться не может. Но история доказывает, что это возможно, и что даже это естественный путь, которым осуществляется прогресс в истории. Итак, нам приходится поставить и решить вопрос: как обращались слабые личности в общественную силу?" Отвечая на этот вопрос, П.Л. Лавров определяет три ступени такого превращения. На первой ступени в борьбу за социальный прогресс вступают отдельные критически мыслящие личности. Они осознают царящее вокруг них зло, и начинают борьбу с ним. На втором этапе число энергичных, фанатично преданных делу свободы личности, растет. Их подвиг самопожертвования вдохновляет толпу, "их легенда воодушевляет тысячи той энергией, которая нужна для борьбы".

Основным условием, при котором личность становится движущей силой прогресса, является ее связь с массами, через партию, способную бороться за прогресс, за осуществление идеалов справедливого общества. На третьей ступени партия сплачивает усилия отдельных критически мыслящих личностей, вырабатывает стратегию и тактику борьбы за светлое будущее. Однако партия не может стать направляющей силой исторического прогресса, если она будет оторвана от масс. П.Л. Лавров был убежден, что идеи способны двигать человечество лишь тогда, когда они сделаются обыденным явлением для значительной части общества. Отсюда его глубокое убеждение, что революция может быть совершена только "посредством народа". А поскольку основная масса русского народа - малообразованное крестьянство, основная задача интеллигенции, особенно ее молодежной части, состоит в том, чтобы понять потребности народа, и помочь ему осознать свою силу, и вместе с ним приступить к революционным преобразованиям.

Забегая вперед, скажем, что идеи П.Л. Лаврова сыграли определенную роль в "хождении в народ", но, по словам Б.С. Итенберга, лавризм не был символом движения и что многие из участников "хождения" "видели в нем абстрактное учение, далекое от практических задач борьбы".

М.А. Бакунин в главной своей работе "Государственность и анархия" так же возлагал свои надежды на интеллигенцию и призывал идти в народ: "Она должна идти в народ, несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих масс нет более ни жизни, ни дела, ни будущности". Причем из двух путей, по которым надлежало действовать - "более миролюбивого и подготовительного свойства" и "бунтовского" - он выбирал второй. При этом М.А. Бакунин отмечает, что первый вариант замечателен, но вряд ли выполним, аргументируя следующим образом: "Те, которые рисуют себе такие планы и искренно намерены осуществить их, делают это, без сомнения, закрывши глаза, для того чтобы не видеть во всем ее безобразии нашей русской действительности. Можно наперед предсказать им все страшные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при самом начале исполнения, потому что за исключением разве только немногих, весьма немногих счастливых случаев, большинство между ними дальше начала не пойдет, не будет в силах идти".

Главную цель в подготовке восстания, то есть движения по второму пути, М.А. Бакунин видит в том, чтобы для начала убедить крестьян в том, что главный враг их не чиновник или помещик, но что все идет от царя, что он - главный виновник несправедливости: "Втолковать, дать ему почувствовать это всеми возможными способами и пользуясь всеми плачевными и трагическими случаями, которыми переполнена ежедневная народная жизнь, показать ему, как все чиновничьи, помещичьи, поповские и кулацкие неистовства, разбои, грабежи, от которых ему нет житья, идут прямо от царской власти, опираются на нее и возможны только благодаря ей, доказать ему, одним словом, что столь ненавистное ему государство - это сам царь и не что иное, как царь - вот прямая и теперь главная обязанность революционной пропаганды". Мыслитель считает, что надо дать почувствовать народу свое единство, и в единстве этом он несокрушим. Однако мешает этому замкнутость общин, которую он предлагает преодолеть это, установив связи между передовыми людьми всех деревень, провести такие связи между крестьянами и рабочими. Как подспорье, он предлагает использовать газету: "Для того же чтобы создалось в нашем народе чувство и сознание действительного единства, надо устроить род народной печатной, литографированной, писаной или даже изустной, газеты, которая бы немедленно извещала повсюду, во всех концах, областях, волостях и селах России о всяком частном народном, крестьянском или фабричном бунте, вспыхивающем то в одном, то в другом месте, а также и о крупных революционных движениях, производимых пролетариатом Западной Европы, для того чтобы наш крестьянин и наш фабричный работник не чувствовал себя одиноким, а знал бы, напротив, что за ним, под тем же гнетом, но зато и с тою же страстью и волею освободиться, стоит огромный, бесчисленный мир к всеобщему взрыву готовящихся чернорабочих масс". И при всем том надо быть на передовой и показывать личный пример народным массам.

Такими идеями руководствовались участники и первого, и второго "хождения в народ", однако крестьяне не внимали их пропаганде и нередко сдавали их полиции. Из наиболее громких дел мы имеем знаменитый "Процесс 193-х", где из 4 тысяч арестованных часть была отпущена за недостатком улик, часть сослана, 97 человек во время следствия либо сошли с ума, либо умерли еще до суда и 3 человека из 193-х обвиняемых ушли в мир иной во время судебного разбирательства. Надо сказать, что публичность судебных заседаний была относительна. В томе 3-м сборника "Государственные преступления в России в XIX веке" под редакцией Б. Базилевского, где имеется отчет о судебных заседаниях по данному делу, приводятся такие слова присяжных поверенных и ответ на них первоприсутствующего: "Заседание 18 октября. Как только вошел суд, присяжный поверенный Спасович обратился к присутствию с заявлением, в котором, указывая на необходимость для суда публичности и гласности, ходатайствовал перед Особым Присутствием о переносе суда в другую более вместительную залу, а до приискания таковой отсрочить судебные заседания". Поверенный Герард отметил также, что "отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость". На эти слова первоприсутствующий сенатор Петерс заявил, что не видит нарушений гласности и что, если бы они были, он первый сказал бы о них, и аргументировал свой ответ присутствием публики "здесь и там; (при этом Петерс указал на места позади судейских кресел)" Относительно "здесь и там" подсудимый Ипполит Мышкин на следующем заседании 20 октября высказался, что места эти, "вероятно, для лиц судебного ведомства" и что они вместе с "примостившимися тремя-четырьмя субъектами" за "двойными рядами жандармов" не есть еще настоящая публичность.

Подтверждает сказанное и А.Ф. Кони, написавший в своих мемуарах: "Места за судьями вечно были полны сановных зевак; в залах суда были во множестве расставлены жандармы, и ворота здания судебных установлений, как двери храма Януса, закрыты накрепко, будто самый суд находился в осаде".

Н.А. Троицкий, попытавшийся представить цельную картину процесса "193-х", пишет следующее: "На обычные места для подсудимых (возвышение за барьером, прозванное подсудимыми "Голгофой") были усажены мнимые организаторы "сообщества": Мышкин, Войнаральский, Рогачев, Ковалин и В.Ф. Костюрин… а все остальные подсудимые заняли места для публики.

На незначительное число оставшихся мест (10-12) допускалась по особым билетам лишь проверенная "публика" и агенты III отделения".

Представляет особый интерес речь И. Мышкина, в которой он обосновал революционную программу народников. Здесь в ответ на обвинение в участии в "противозаконном обществе", ставящем целью в "более или менее отдаленном будущем" свержение существующего строя, подсудимый отвечает, что является членом некой многочисленной социальной революционной партии. Основной задачей этой партии является установление строя, который "удовлетворяя требованиям народа в том виде, как они выразились в крупных и мелких движениях народных и повсеместно присущи народному сознанию, - составляет вместе с тем справедливейшую форму общественной организации", под которой разумеется "земля, состоящая из союза независимых производительных общин". Достичь этого можно только посредством социальной революции, поскольку правительство преграждает все мирные пути для реализации задачи. Ближайшая цель - достичь слияния "двух главных революционных потоков" - интеллигенции и народа, чтобы не получилось такого, как в европейских революциях, где только буржуазия извлекла выгоду. К этому и стремились участники движения 1874-1875 гг. Начиная обосновывать "хождение в народ", И. Мышкин отмечает, что "все движения интеллигенции соответствуют параллельным движениям в народе и даже являются простыми отголосками последних". Высказываясь далее о причинах революционной деятельности, он говорит о создании социально-революционной партии в начале 1860-х и о нескольких причинах данного процесса: "Оно (создание партии - прим. наше, А.В.) совершилось как отголосок на народные страдания и народные волнения, при участии известной фракции русской интеллигенции, благодаря, главным образом, двум причинам: во-первых, влиянию на интеллигенцию передовой западноевропейской социалистической мысли и крупнейшего практического применения этой мысли - образования Международного Товарищества рабочих; во-вторых, уничтожению крепостного права, потому что в после крестьянской реформы в среде неподатных классов образовалась целая фракция, испытавшая на самой себе всю силу государственного экономического строя, готовая откликнуться на зов народа и послужившая ядром социально-революционной партии. Фракция эта - умственный пролетариат".

Колкие замечания отпускает И. Мышкин относительно реальной гласности общества. Он язвительно замечает, что гласность выражается лишь в освещении мелких событий, в то время как о значительных народных волнениях общество либо не знает вовсе, либо узнает только по слухам. А поэтому, на самом деле, устремления интеллигенции имеют свою крепкую опору в народе. Однако, на наш взгляд, если исходить из того, что пропагандистов сдавал полиции этот самый народ, такая уверенность И.Мышкина основана лишь на косвенных аргументах в виде крестьянских волнений. Крестьяне чужды были социалистическим идеям, которые им пытались внушить народники. А волнения - стремление свободно хозяйствовать на собственной земле без уплаты обременительных выкупных платежей. И все же народники были уверены в своей правоте.

Процесс обрёл большой резонанс как в России, так и заграницей. Результаты его были далеки от правительственных ожиданий. Суд оправдал 90 из 190 подсудимых (трое умерли в ходе процесса), 39 человек приговорили к ссылке на поселение, 32 - к заключению на разные сроки, 1 - к отрешению от должности и штрафу и 28 человек - каторге на срок от 3,5 до 10 лет. "Мало того, - пишет Н.А. Троицкий, - сформулировав приговор, суд перечислил обстоятельства, смягчающие вину подсудимых, и на этом основании ходатайствовал перед царем о смягчении наказания для половины осужденных, в том числе для всех, приговоренных к каторге, исключая Мышкина, которому члены суда не могли простить его речи". При этом, по данным Н.А. Троицкого, Александр II распорядился отправить на каторгу вместе с И. Мышкиным еще 11 человек и 80 из 90 оправданных были в административном порядке отправлены в ссылку III-м отделением опять же по указанию царя, т.е. приговор был ужесточен.

И тем не менее, по оценке Н.А. Троицкого, "роль процесса "193-х" как фактора, ускорившего переход народников к политической борьбе, неоспорима и общепризнанна. В этом отношении показательно, что с 1878 года вслед за процессом и начался новый, террористический этап народнического движения. Самый крупный из первых террористических актов - убийство шефа жандармов Н.В. Мезенцева 4 августа 1878 г. - был отмщением Мезенцеву за его демарш перед царем об изменении приговора по делу "193-х".

И действительно, в 1878 г. активизировалась террористическая деятельность второй "Земли и воли", созданной в 1876 году. Уже 24 января 1878 года В.И. Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова за то, что тот приказал высечь политического заключенного. Процесс по этому делу правительством был сделан публичным и привел опять же к неожиданным для него результатам - В.И. Засулич была оправдана. Приговор вынес суд под председательством А.Ф. Кони, который в итоге надолго попал в опалу.

В ходе подготовки к самому заседанию обвинение испытывало затруднения, в частности двое из вероятных кандидатов в обвинители (Андреевский и Жуковский) по разным предлогам отказались от ведения дела, а согласившийся Кессель был, по оценке А.Ф. Кони, хорошо его знавшего, значительно слабее представителя защиты, присяжного поверенного Александрова. Эту мысль он высказал и в разговоре с министром юстиции графом Паленом накануне процесса: "…могу вас уверить, что трудно сделать более неудачный выбор обвинителя... Он уже теперь волнуется и пугается этого дела. Он никогда не выступал по таким серьезным делам; хороший "статист" и знаток следственной части, он -- совершенно ничтожный противник для Александрова..." На предложение А.Ф. Кони о назначении в качестве обвинителя Масловского или Смирнова, Пален ответил тем, что они товарищи прокурора палаты, а он не хотел придавать делу большого значения: "Всякий намек на политический характер из дела устранялся … с настойчивостью, просто странной со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам. Я думаю, что Пален первоначально был искренно убежден в том, что тут нет политической окраски, и в этом смысле говорил с государем, но что потом, связанный этим разговором и, быть может, обманываемый Лопухиным, он уже затруднялся дать делу другое направление..." Вовсю Пален пытался склонить председателя суда на сторону обвинения. Видя нежелание А.Ф. Кони, Пален просил, по крайней мере, дать ему "кассационный повод на случай оправдания". Никаким уговорам председатель суда не внял.

Интересно, кстати, мнение общественности по процессу Веры Засулич. По свидетельству все того же А.Ф. Кони, отношение к обвиняемой варьировалось от "любовницы Боголюбова" и "мерзавки" до восторженности ее поступком: "Отношение к обвиняемой было двоякое. В высших сферах, где всегда несколько гнушались Треповым, находили, что она -- несомненная любовница Боголюбова и все-таки "мерзавка", но относились к ней с некоторым любопытством. Я видел у графа Палена в половине февраля фотографические карточки "мерзавки", находившиеся у графини Пален, которые ходили по рукам и производили известный эффект. Иначе относилось среднее сословие. В нем были восторженные люди, видевшие в Засулич новую русскую Шарлотту Кордэ; были многие, которые усматривали в ее выстреле протест за поруганное человеческое достоинство -- грозный призрак пробуждения общественного гнева; была группа людей, которых пугала доктрина кровавого самосуда, просвечивавшаяся в действиях Засулич. Они в тревожном раздумье качали головами и, не отказывая в симпатии характеру Засулич, осуждали ее поступок как опасный прецедент..." Ф.Ф. Трепова же многие недолюбливали и сострадания к нему после покушения не испытывали: "Большинство, не любившее Трепова и обвинявшее его в подкупности, в насилиях над городским самоуправлением посредством высочайших повелений, возлагавших на город неожиданные тяготы, радовалось постигшему его несчастью. "Поделом досталось!" -- говорили одни..., "старому вору", -- прибавляли другие. Даже между чинами полиции, якобы преданными Трепову, было затаенное злорадство против "Федьки", как они звали его между собой. Вообще, сочувствия к потерпевшему не было, и даже его седины не вызывали особого сожаления к страданиям. Главный недостаток его энергичной деятельности в качестве градоначальника -- отсутствие нравственной подкладки в действиях -- выступал перед общими взорами с яркостью, затемнявшей несомненные достоинства этой деятельности, и имя Трепова не вызывало в эти дни ничего, кроме жестокого безучастия и совершенно бессердечного любопытства". Возможно и такое отношение в обществе к потерпевшему отчасти способствовало успеху защиты Веры Засулич.