Кавказский вектор внешней политики в период правления Павла I

Размещено на http://www.allbest.ru/

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I: РОССИЙСКО-ГРУЗИНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ С КОНЦА 1796 ПО 1799 г.г

§ 1. Основные направления кавказской политики, предписываемые Павлом I, их оценка

§ 2. Ситуация в Закавказье и российско-грузинские отношения в конце 1796 - 1798 г.г

§ 3. Общая оценка российской кавказской политики конца 1796 - 1798 г.г

ГЛАВА II. РОССИЯ И ГРУЗИЯ В 1799 - НАЧАЛЕ 1801 г.г

§ 1. Российская политика в Восточной Грузии (Картли-Кахетинском царстве)

§ 2. Мероприятия по присоединению Картли-Кахетинского царства к России и их влияние на общую обстановку в Закавказье

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Цели: Является показ особенностей российско-грузинских отношений в 1796 - 1801 гг.

Научная новизна: Научная новизна в попытке комплексного рассмотрения специфики российско-грузинских отношений (годы).

Методологическая основа: Основой дипломного исследования является принцип историзма, позволяющий рассматривать исторические события в конкретных исторических условиях, избегая классовые и любые иные стереотипы. Это предполагает строгую опору на факты, хронологическую последовательность рассматриваемых событий, применение принципа объективности, что позволяет исследовать явления прошлого без выражения личных пристрастий. Такие специальные исторические методы, как историко-системный и историко-сравнительный, позволили более глубоко понять исследуемые исторические процессы, протекавшие в Закавказье в исследуемый период.

Степень разработанности темы: Недолгое правление императора Павла I (1796-1801 гг.) по-прежнему остается недостаточно изученным на фоне других периодов отечественной истории. Во многом это проистекает из довольно прочно укоренившейся традиции критических оценок, как личности императора, так и его политики. Последние два десятилетия были отмечены в отечественной исторической науке и публицистике заметным усилением интереса к государственной деятельности Павла I в целом и, в частности, к его мероприятиям на Кавказе, долгое время находившимся либо в зоне умалчивания, либо под прицелом негативных трактовок.

Кавказская доктрина Павла I содержала в себе ряд нестандартных подходов как, но отношению к горским народам, так и в контактах с Typцией и Ираном. Однако до последнего времени она не нашла цельного отражения в исторической литературе, потому что комплексное ее исследование не проводилось, хотя отдельные ее положения и были освещены рядом дореволюционных и советских историков.

Известно, что для дореволюционных историков-кавказоведов в немалой мере был присущ большой интерес к военно-политическим событиям в регионе, чем к социально-экономической жизни местных народов. В данном смысле их сочинения имели несколько фактографический характер. Тем менее этот видимый недостаток имеет и положительную сторону: так в трудах П.Г.Буткова и Н.Ф.Дубровина собран огромный фактический материал по российско-кавказским, российско-турецким и российско-иранским контактам в правление Павла I.

Н.В.Дубровин, оценивая первые политические шаги Павла I на Кавказе, в частности, отзыв из похода против Персии российского корпуса графа В.А.Зубова, считал, что это решение привело "к довольно тяжелым последствиям для вассальной к России Грузии, к падению влияния империи на Северном Кавказе, обрекая, вместе с первыми распоряжениями нового-императора по Кавказу, местную российскую администрацию на оборонительный образ действий".

Вместе с тем, у Н.Ф.Дубровина (как и в труде П.Г.Буткова) представлены основные программные установки кавказской политики Павла I, изложенные императором в рескриптах от 5 января и 9 марта 1797 г. командующему на Кавказской линии генералу И.В.Гудовичу. Именно их довольно детальное изложение во многом и делает изыскания П.Г.Буткова и Н.Ф.Дубровина труднозаменимыми в исследовании политики Павла I на Кавказе. Кроме того, историкам удалось, используя материалы архивов, нередко недоступных сегодня, составить ту событийную канву эпохи, без которой весьма проблематично делать выводы и обобщения на современном уровне развития науки.

Следует учитывать, что Н.Ф.Дубровин имел свой специфический взгляд на цели политики России в регионе. Здесь мы можем согласиться с Е.С.Тютюниной. что он рассматривал отношения России XVI-XVIII вв. с Северным Кавказом как второстепенный фактор в достижении империей главной стратегической цели - оказать покровительство и защиту единоверной Грузии". В этой связи обращает на себя внимание следующее: основная работа по подготовке присоединения Восточной Грузии (Картли-Кахетии) к России была осуществлена при Павле I в 1799-1800 гг., тогда как основополагающие позиции принципов-взаимоотношений с северокавказскими горцами оформились уже в 1797 году. Павловская политика на Северном Кавказе имела, таким образом, самостоятельные и специфические цели и задачи, не отрицавшие при этом взаимосвязи с политикой в Закавказье. В пользу этого свидетельствуют и планы Павла I по "федерализации"' ряда феодальных владений Дагестана и Азербайджана. Показательно, что изначально замышлялось включение в состав федерации и Восточной Грузии.

В трудах Н.Ф.Дубровина и П.Г.Буткова приведены факты горских набегов, как в российские пределы, так и в границы Грузии в правление Павла I. Однако российская историческая наука второй половины XIX в. не исследовала социально-экономические, причины набеговой экспансии, поэтому фактор набегов как одной из причин обострения российско-северокавказских отношений в 1796-1801 гг. (как, впрочем, и в предшествующее и в последующее время) не находит у Н.Ф.Дубровина и П.Г.Буткова достаточного объяснения.

Работы Н.Ф.Дубровина и П.Г.Буткова, а также сочинения В.А.Потто позволяют утверждать, что присоединение Грузии к России осуществлялось на добровольной основе, и инициатива его исходила от грузинской стороны. Вместе с тем, становятся весьма рельефными факты тех династических смут в Картли-Кахетинском царстве, которые затрудняли присоединение на замышляемых Павлом I привилегированных для Грузии условиях и ставили российскую кавказскую администрацию в сложное положение.

Показательно, что В.А.Потто считал принятие Грузии в российское подданство, осуществленное именно при Павле I, трактуя (вопреки впоследствии сложившейся в историографии традиции) александровский манифест от 12 сентября 1801 г. лишь как подтверждение этого плана.

Некоторые моменты кавказской доктрины Павла I затрагивались в трудах посвященных общему рассмотрению его царствования. Так, например, в историко-биографическом очерке "Император Павел Первый» приводит текст манифеста о присоединении Грузии к России. Но, пожалуй, большую ценность имеют содержащиеся у Н.К.Шильдера и M.B. Клочком сведения о весьма нестандартных решениях Павла I в управлении западными иноэтничными окраинами империи. Решения эти можно сопоставлять с рядом элементов кавказской политики императора Павла в частности, с его вассальным видением местных народов.

Тем не менее "Очерки правительственной деятельности времени Павла I" M.B. Клочкова описания таковой деятельности на Кавказе не содержат.

Концептуальный взгляд на внешнюю политику Павла I имел С.Жигарев, утверждавший, что "Император Павел I (1796-1801) выразил желание в делах внешней политики России не следовать правилам своей родительницы, соображенных на взглядах "приобретений"... совершенно отказался от всякого желания завоевания". Подобное обобщающее суждение во многом согласуется с реалиями политики Павла I на Кавказе.

Таким образом, в дореволюционной историографии, несмотря на отсутствие специальных работ, накопился немалый фактический материал по кавказской политике Павла I, были высказаны некоторые суждения и оценки, упускать которые нельзя на современном уровне исследования. Вместе с тем, сколько-нибудь комплексного рассмотрения проблематики сделано тогда не было.

Общая малоизученность павловской кавказской политики, долгое отсутствие целенаправленного ее исследования в целом характерны и для советской исторической науки. Становление советской историографии отличалось резко критическим взглядом на мероприятия России на Кавказе и на подходы и оценки их дореволюционными историками. Возобладала формула "абсолютное зло" в освещении присоединения нерусских народов к России. Ее автор М.Н.Покровский, следовательно, он отрицал и прогрессивное значение присоединения кавказских народов к России и из-за этого краткий период правления Павла I, и мероприятия этого времени не представляли для ученого особого интереса.

Широкий спектр кавказской проблематики исследовался Т.Д.Боцвадзе. Причем кроме рассмотрения предпосылок присоединения Грузии к России и многих других проблем, автор поднимает вопрос о "лезгинской экспансии на Грузию, факты которой не могли не осложнять российско-северокавказские отношения в правление Павла I. Кроме того, разносторонность ''географии" горских набегов, явствующая из работы Т.Д.Боцвадзе, позволяет более четко представить природу и социальную сущность системы набегов, с многочисленными примерами которых приходится сталкиваться в исследовании реалий Северного Кавказа 1796-1801 годов.

Т.Д.Боцвадзе и в дальнейшем продолжает свои изыскания в области грузино-российско-северокавказских взаимоотношений, причем делает периодизацию российско-грузинских связей, последний этап которых заключает в хронологические рамки от 1783 года (заключение Георгиевского трактата) до 1801 года.

Признаком выхода исследований политики Павла I на Кавказе на качественно новый уровень явилась коллективная монография Н.С.Киняпиной, М.М.Блиева, В.В.Дегоева "Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России". К несомненным достоинствам данной работы можно отнести анализ взглядов представителей западной историографии на кавказскую доктрину Павла I; содержавшиеся здесь сведения, (с частым использованием документов) об установках и планах правительства Павла I в отношении управления Северным Кавказом и Закавказьем. Авторы монографии, отражая (одни из первых в советской исторической науке) идею Павла I о создании на Кавказе федеративного государства местных владетелей с пророссийской ориентацией трактуют этот план "федерализации" применительно к территории Закавказья. В дальнейшем ими обращается внимание на действия уже Александра I по созданию аналогичного образования из владений Дагестана и Северного Азербайджана, приведшие к достижению в Георгиевске в конце 1802 года федеративного союза между ними. Это весьма важно для понимания степени преемственности между павловской и александровской кавказскими доктринами, в плане осознания динамики подходов России к решению кавказских проблем.

Рассматриваемые в монографии мероприятия павловского правительства и кавказской администрации по присоединению Грузии к России справедливо связываются авторами с северокавказскими интересами империи. Подход Павла I к статусу народов Северного Кавказа отражен авторским коллективом на основе документального материала, и это позволяет говорить об известной последовательности в планах и деятельности по "федерализации" Кавказа.

Таким образом, книга Н.С.Киняпиной, М.М.Блиева, В.В.Дегоева явилась, как видится, первой, где внимание исследователей было обращено на политику Павла I на Кавказе в той степени, которой она заслуживает. Сегодня эта работа представляет собой ценнейший материал для сопоставления взглядов советских историков-кавказоведов в процессе развития исторической науки.

Примерно в один период времени с данным трудом вышли в свет обобщающие исследования по внешней политике России, весьма необходимые для понимания ситуации рубежа XVIII-ХIХ вв., несмотря на возможность критического осмысления отдельных их положений. Нашли отражение в этих изысканиях и некоторые аспекты политики Павла I. Так, заключенный в декабре 1798 г. "союзный и оборонительный" договор с Турцией оценивается как свидетельство нестандартных подходов правительства Павла I к "восточной" политике и определенных, нуждающихся в анализе планов России в Средиземноморье.

Проблемы федерализации Северо-Восточного Кавказа и ряда закавказских владений в логической взаимосвязи с предшествующими русско-кавказскими отношениями составляют содержание статьи Р.Г.Маршаева "Георгиевский договор 1802 г.". Однако исследователь не акцентирует роль павловского правительства и его кавказской администрации в планах создания федерации владельцев Кавказа - основной упор делается на мероприятиях России уже при Александре I. Окончательное присоединение Грузии к России Р.Г.Маршаев датирует также "александровским временем"- сентябрем 1801 года.

Тем не менее, и сегодня в историографии встречаются «традиционные» оценки кавказской политики императора Павла I. Так, например, А.В. Авксентьев и В.А. Шаповалов утверждают о непродуманности Павлом I всех плюсов и минусов присоединения Грузии к России и даже проводят мысль об объективном невхождении Грузии в зону геополитических российских интересов.

Территориальные рамки: Географически дипломная работа включает рассмотрение и анализ событий в Закавказье, (в Восточной Грузии). Безусловно, степень рассмотрения отдельных районов Закавказья находится в исследовании в прямой зависимости от степени проникновения туда российской политики или дипломатии.

Хронологические рамки охватывают период с ноября 1796 года по март 1801 года, то есть время правления Павла I. Однако контекст исследуемых событий в некоторых случаях предполагает выход из этих рамок для ясного представления предшествующей российской политики в регионе, или же для сопоставлений политики Павла I с последующими мероприятиями российской кавказской администрации.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее материалов в школьном и вузовском преподавании, а также при проведении специальных курсов по кавказоведению, в организации краеведческой, кружковой и просветительной работы.

Структура работы: Работа состоит введения, двух глав (5 параграфов), заключения, списка используемой литературы.

ГЛАВА I. РОССИЙСКО-ГРУЗИНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ С КОНЦА 1796 по 1799 г.г.

§ 1. Основные направления кавказкой политики, предписываемые Павлом I, их оценка

Признаком некоторого ослабления активности российской политики с воцарением Павла I может служить прекращение начатого по приказу Екатерины II похода корпуса В.А. Зубова, имевшего цель дать отпор агрессивной политике Персии на Кавказе и упрочить влияние России среди дагестанских владетелей, оказать помощь Грузии и армянскому населению региона (1).

Отзыв российского корпуса с Кавказа считался ослаблением политики России и в дореволюционной историографии, так Н. Дубровин считал, что этот шаг «привел к довольно тяжелым последствиям для вассальной к России Грузии, к падению влияния империи на Северном Кавказе, обрекая, вместе с первыми же распоряжениями нового императора по Кавказу, местную российскую администрацию на оборонительный образ действий (2).

Причине резкого поворота российской политики можно найти несколько объяснений, высказанных в разное время. Так, С. Жигарев утверждал, что «Император Павел I (1796-1801 г.г.) выразил желание в делах внешней политики России не следовать правилам своей родительницы, соображенных на взглядах «преображений» … соображенных на взглядах от всякого желания завоевания» (3). Нестандартные методы деятельности правительства Павла I относительно западных иноэтнических окраин России (4) так же наводят на рассуждения и сопоставления.

В то же время осложнения обстановки в Западной Европе также требовало от Павла I поступиться частью интересов империи на Кавказе (5).

Так или иначе, кавказская политика Павла I претерпела в равнении с предыдущим правлением ряд существенных изменений, частично и на время, утратив некоторые элементы нацеленности на рассмотрение в регионе российского администрирования, которое стало проявляться с начала 90-х годов XVIII века (6).

Общие принципы своего ведения кавказской политики России (которые определяли действия местной российской администрации в 1797 - 1798 г.г.) Павел I изложил в ряде рескриптов военному губернатору Астрахани и командующему Кавказской линией генералу И.В. Гудовичу (7).

В рескрипте И.В. Гудовичу от 5 января 1797 года Павел I определил 7 основных положений, регламентировавших действия российской кавказской администрации. Приведем их в некотором сокращении и переложении.

1. Обеспечение безопасности российской границы, линию, для сохранения которой император почитал «существенно выгоднейшим проводить от устья реки Кубани, восходя вверх ея и потом ближайшее и удобнейшее выводя оную на р.Терек до Кизляра (8).

2. Горские народы, «к сей линии прилеглые или подручные» предписывалось «удерживать в кротости и повинности ласкою, отвращая от них все, что служит их притеснению или отягощению». В то же время повелевалось содержать от них аманатов, «при них имея приставов».

3. Защищая Грузию, удерживать ее в согласии и единодушии с владельцами и областями к России более приверженными», для возможности их совместными силами дать отпор внешним врагам, без необходимости России «вступаться за них вооруженною рукою» (9). Отсюда возникла идея составить из пророссийски настроенных горских владетелей «федеративное государство, зависящее от российского императора яко верховного государя и покровителя, не требуя от них ничего, кроме верности» (10).

4. Содержать в зависимости Тарковского шамхала, дербентского и бакинского ханов.

5. Всячески содействовать русской торговле.

6. Дать почувствовать Ага-Муххамед-хану персидскому, что он не может быть вне опасности, пока не приобретет доброжелательства русского двора (11).

7. Во всяком случае, удаляться от подания Порте Османской подозрения, что мы ищем с нею поводов к ссорам» (12).

Анализ приведенных положений рескрипта позволяет обратить внимание на следующие моменты, принципиально важные для общего понимания обстановки на Кавказе рубежа XVIII-XIX веков. Во-первых, несомненный интерес вызывает специфика определения российских границ в регионе (13). Текст документа может допускать разночтение понятия «российская граница» (очертания которой остаются не вполне ясны) и «линия для сохранения» границ, проходящая по Кубани и Тереку. Во взаимосвязи с упоминанием «прилеглых или подручных» к данной линии народов, находящихся в зоне прямого российского влияния это допускает некоторую вариативность общего определения российских границ в регионе. К тому же некоторые горские народы, обитавшие явно южнее указанных рубежей, в ряде документов называются «подвластными России (14).

Во-вторых, проясняется география замышляемой Павлом I пророссийской федерации, в которую должны были войти как связанная с Россией Георгиевским трактатом 1783 года Восточная Грузия, так и владения Северного Азербайджана и Северного Кавказа. Упоминание народов «к России более приверженных», чем находящаяся над протектором Грузия, свидетельствует о довольно высоком уровне развития вассально-подданических обязательств ряда народов и правителей региона по отношению к России.

За рескриптом от 5 января 1797 г. последовал новый, от 9 марта 1797 года, где взгляды Павла I на Кавказскую политику конкретизировались, и И.В. Гудович, таким образом, получил дополнение к новой программе действий на Кавказе. Рескрипт от 9 марта, в частности, подразумевал: не занимать войсками и не укреплять острова Сары (против талышских берегов); терпеть на Каспийском море персидские военные суда; для покровительства российской торговли содержать на Каспийском море эскадру в непосредственной зависимости от ее морского начальника (15).

Особую ценность для исследования Кавказской политики Павла I, ее общей оценки, представляет 4-й пункт рескрипта, в котором запрещается назначать военных приставами к горским народам, зависимым от России. «Для подобных употреблений» предписывалось требовать «надобных людей от коллегии иностранных дел» (16).

Далее в рескрипте указывалось на необходимость отражения набегов «закубанских народов» без привлечения дополнительных войск (многочисленные факты набегов «закубанцев» содержатся в документах ГАКК, РГВИА и ГАСК) и на возможность сохранения у зависимых от России «азиатских народов» «Своих судов», при условии сохранения верхнего пограничного суда в Моздоке под руководством И.В. Гудовича (17). Последний факт примечателен тем, что еще в 1793 году среди кабардинцев были учреждены Россией суды для родовой верхушки «и родовые расправы» для уздений, причем убийства и разбои должны были караться по российским законам (18) (событие это примечательно в плане начала установления на Северном Кавказе российских административных порядков). В дальнейшем при Павле I российская кавказская администрация проводила курс как раз «на родовые суды и расправы», зависимые от нее (19), поэтому «свои суды» в рескрипте от 9 марта 1797 г., вероятно, атрибут ранних взглядов императора Павла на местную обстановку.

Рассматривая в целом Павловские подходы к кавказской политике начального периода правления, нельзя не обратить внимания с одной стороны на их концептуальность (желание к наименьшему применению силы во взаимосвязи с планом «федерализации» некоторых частей региона), а с другой - на достаточную утопичность стремлений мирными способами повлиять на Персию, стремившуюся к гегемонии в восточных областях Закавказья и на Северо-Восточном Кавказе. Здесь, правда, следует отметить, что некоторая недооценка персидской опасности для народов Кавказа и интересов России имела место и при Екатерине II, когда тоже делалась ставка на мирные увещевания Ага-Муххамед-хана, пытавшегося рядиться в одежды «друга» российской империи. Это свидетельствует о долговременной неосведомленности российского правительства о специфике персидских планов и устремлений (20).

§ 2. Ситуация в Закавказье и российско-грузинские отношения в конце 1796-1798 годах.

Несмотря на содержащиеся в указаниях Павла I нестандартные подходы во взаимоотношениях России и Кавказа, ситуация в регионе, особенно в Закавказье, обострилась. Прежде всего, это было связано с вновь возросшей агрессивностью персидского Ага-Муххамед-хана после прекращения похода российских войск (21). Он весьма своеобразно, как свою победу, истолковал отход российских войск и вновь стал "наводить порядок" в ханствах Азербайджана. Так нахичеванскому хану он сначала выколол глаза, а потом уморил под палками, то же самое сделал и с хойским ханом; ганджинского Джевад-хана отозвал к себе, а на его место назначил другого; эриванского хана обещал повесить, если не даст ему 500 000 рублей. Хан уплатил 200 000 рублей, а для уплаты остальных продал свое недвижимое имущество. Жители Нахичевани были все ограблены, и многие из них усланы Ага-Муххамед-ханом неизвестно куда (22).

Весной, 1797 г., Ага-Муххамед-хан вторгся в Карабах, занял крепость Шушу (23), в отместку Ибрагим-хану шушинскому за непризнание его шахом (24). Ага-Муххамед готовился и к походу на Грузию и другие районы Кавказа, рассылая всем владетелям фирманы с требованием покорности (25).

Подобный фирман получил и грузинский царь Ираклий II. Это связано с тем, что прекращение военного похода российских войск под командованием В.А.Зубова повлекло не только вывод их на Кавказскую линию, но и отзыв русских частей, находящихся по условиям Георгиевского трактата 1783 года в Грузии (26), что привело к осложнению внешне- и внутриполитического положения Картли-Кахетинского царства.

Весьма своеобразно рисует характерные черты положения Грузии И.Дубровин: "со времени заключения с Россией трактата 1783 г., царь, все чины государства и народ грузинский, полагаясь на покровительство России и на ее сильную помощь, перестали заботиться о собственной безопасности и до такой степени утратили бодрость духа, что их устрашала даже молва о том, что лезгины или персияне вторгнутся в Грузию. Пользуясь этим, аварский хан обложил Грузию ежегодной данью в 5000 рублей, собираемой под видом подарков от царя грузинского (27).

Безусловно, обращает на себя внимание категоричность суждения, и здесь Н.Дубровин несколько себе противоречит, так как ранее описывал героическое сопротивление грузинского войска персам во время вторжения 1795 года (28).

Однако отмеченный им факт содержания Ираклием от 5000 до 10 000 наемных лезгин за недостаточностью собственно грузинского войска весьма ценен для уяснения специфики положения Грузии, т.к. последние "ознакомившись со всеми проходами в страну, вводили в нее открыто своих единоземцев, которые грабили и увлекали в плен грузин и, таким образом, Грузия теряла ежегодно от 200 до 300 семейств" (29).

В условиях надвигающейся персидской агрессии и лезгинской опасности грузинский посол Г.А.Чавчавадзе, по поручению Ираклия II просил Павла I принять Грузию под покровительство России, ввести здесь российское законодательство, утвердить царевича Георгия наследником престола, держать в Грузии постоянное русское войско, установить единую денежную систему (с изображением на монетах на одной стороне императора, а на другой - царя грузинского). Таким образом, почти в полном объеме ставился вопрос о присоединении к России; положительное решение его обещало гарантировать не только внешнюю безопасность Грузии, но и в значительной мере определить ее внутренний статус (30). Однако Павел I оставил без ответа обращение грузинской стороны. Это возможно объяснить желанием видеть Восточную Грузию в составе замышляемой Павлом I "федерации".

Малореальными были расчеты Павла на прекращение иранской агрессии после смерти Ага-Муххамед-хана (31) (злобного властолюбивого кастрата, убитого своими же телохранителями в Шуше за непомерную жестокость). Вывод в этой связи из Грузии последних, оставшихся там российских частей еще более обострил и без того сложную ситуацию в Закавказье.

Присутствие в регионе российских войск стабилизировало военно-политическую обстановку. Теперь же обострились междоусобицы закавказских владетелей, активизировалась экспансия лезгинских феодалов. Не случайно посол Г.А.Чавчавадзе, встревоженный действиями российского правительства, в частности, полным выводом войск из Грузии, настаивал перед императором на большей ясности в русско-грузинских отношениях и с беспокойством интересовался, насколько сохраняет силу договорные условия, связанные с протекторатом России над Грузией (32).

Тем не менее, император Павел с июля по декабрь 1797 года не давал никакого решения на просьбы и "запросы" грузинского царя (33). Такая позиция российского правительства по "грузинскому вопросу" привела некоторых историков к выводу об отказе Павла I от протектората над Грузией (34).

В декабре 1797 г. российская сторона высказала мнение, что "просьбы грузинского посла ныне удовлетворены быть не могут" (35). В связи с этим Грузией был поставлен прямой вопрос о существовании или несуществовании Георгиевского трактата. Ответ на него не пришел, так как 11 января 1798 года умер Ираклий II (36).

Его смерть еще более усложнила положение Грузии, крайне обострив дворцовое соперничество, не затухавшее и при жизни престарелого царя (37). Борьба за грузинский трон между наследником Георгием (будущим Георгием XII) и "партией вдовы Ираклия (мачехи Георгия) царицы Дарьи, стремящейся утвердить своих сыновей-царевичей в правах на престол, отнюдь не способствовала стабилизация положения в Картли-Кахетинском царстве (38). Завещание Ираклия II о престолонаследии, сделанное им под давлением Дарьи, предполагавшее после смерти Георгия XII переход престола не к его сыну, а к сыновьям Дарьи также не располагало к спокойствию в стране (39).

Общепризнано, что по личным качествам Георгий XII существенно уступал своему отцу, Ираклию II. Н.Дубровин, например, так оценивал государственные способности Георгия: "Болезнь Георгия и самый его характер были вредны для страны и клонили царство к разрушению. Вспыльчивый до крайности, царь был весьма доброго и слабого характера" (40).

Оставался на повестке дня и "лезгинский вопрос". Происходившие и при Ираклии II набеги дагестанских феодалов продолжались, разоряя страну (41). Следует вообще отметить, что в XVI-XVIII веках дагестанские феодалы были для Турции, Крымского ханства и Ирана той силой, с помощью которой они старались замкнуть с севера и северо-востока кольцо враждебного окружения вокруг Грузин" (42). "Лезгинский вопрос" усугублялся и уже упомянутым лезгинским войском в Грузии.

В начале правления Георгия XII "грабежи и бесчинства исполнителей царской воли дошли до исполинских размеров. Телохранители и лезгины своевольничали не только в провинции, но и в самом Тифлисе дозволяли себе производить грабежи и насилия" (43).

Из всей этой обстановки вытекали первые политические шаги нового грузинского царя, которые Георгий XII начал с обращения к Павлу I; он извещал русского императора о вступлении на престол и просил о покровительстве "ныне зрю вас моим государем, моим монархом и уповаю, что простертые руки мои отвергнуты не будут" (44). Георгий XII настоятельно просил не только политического покровительства, но и военной помощи "пожаловать царю 5000 человек русского войска" (45). Интересно то, что в случае отказа русского двора Георгий XII, видя безвыходность положения своей страны перед лицом Персии, требующей покорности, и внутренних ему смут, думал обратиться к другой державе и отозвать из Петербурга посла кн. Чавчавадзе (46). В июне 1798 г. Георгий даже отправляет князя Аслана Орбелиани в Стамбул с формальным прошением о покровительстве. Однако впоследствии изменения в позиции России не дадут осуществиться этому плану, который можно назвать и жестом отчаянья, и фактом дальновидной политической игры (47).

Между тем, персидская угроза Грузии в 1798 году резко усилилась. Фетх-Али-хан (Баба-хан) прямо предупреждал, что неприятие Георгием XII власти персидского шаха вынудит его подвергнуть Грузию более жестокому разорению, чем-то, которое она испытала при его предшественнике, и требовал направления царевича Давида в Персию заложником. Давид сообщал российскому правительству, что Георгий XII намеревается пойти на определенные уступки Фетх-Али-хану (48).

От персидского шаха не хотел отставать турецкий султан, решивший не только воспользоваться драматическим положением Грузии, но и в какой-то степени отомстить покойному Ираклию за "непослушание" и прорусскую политику. Царевич Давид свидетельствует: "Турки... намерены утеснять грузин, живущих в смежности с ними... Паша Магомед вышел против меня с многочисленными ополчениями. Сражение между нами произошло кровопролитное" (49).

Подобное развитие событий могло привести к выпадению восточной Грузии из зоны российского политического влияния. Это было недопустимо хотя бы потому, что нарушался бы принцип помощи братьям по вере, игравшей заметную роль во взаимоотношениях России с Грузией, Арменией, балканскими народами в XVIII веке (как, впрочем, и в последующее время). Поэтому российское правительство прислушивается к просьбам грузинской стороны. Первым шагом в этом направлении была высочайшая грамота царю Георгию, в которой Павел I поздравлял его со вступлением на престол и добавлял, что от Георгия ожидается формальное прошение об утверждении на царство, по условиям протектората 1783 года" (50).

Об усилении активности в Грузии свидетельствует разрешение Павла I графу Мусину-Пушкину (крупному ученому) на путешествие в Грузию для сбора данных об естественных условиях страны, ископаемых богатствах и политическом положении в Картли-Кахетии для обоснования выгоды присоединения ее к России (51).

Таким образом, к концу 1798 года явный спад активности российской политики по отношению к Грузии был преодолен. О закреплении и подтверждении российского протектората над Картли-Кахетией свидетельствует и нота грузинского посла Г.Чавчавадзе от 16-го декабря 1798 г., где он, от имени Георгия XII "просил царевичу Давиду пожаловать орден Св. Александра Невского, по примеру того, как самому Георгию пожалован был этот орден, когда он был наследником; меньшему же сыну, Иоанну, пожаловать орден Св. Анны (об изменении статуса ордена св. Анны при Павле I см.: 52) супругу его, царицу Марию, наградить орденом св. Екатерины, и, наконец, возвратить в Грузию крест святой Нины" (53).

О сохранении российской ориентации среди некоторых закавказских владетелей может свидетельствовать факт, что племянник Мустафа-хана Талышского Мирза-Магомет-Бек присылает графу Маркову (который назначен весной 1798 г. инспектором кавказской инфантерии и командиром Линии) прошение своего хана о покровительстве (19 мая), (54).

В то же время, в целом, ситуация в Закавказье складывается сложная.

§ 3. Общая оценка российской кавказской политики конца 1796-1798 г.г.

Из приведенных в главе фактов российско-кавказских отношений в период с конца 1796 по 1798 г.г. включительно можно сделать некоторые выводы, выделив основные моменты павловской политики в регионе и общие внешнеполитические тенденции.

I. Политика России на Кавказе с конца 1796 по 1798 г. выглядит менее активно, чем в предшествующее время правления Екатерины П. Это проявилось в прекращении Павлом I "кавказского похода" корпуса графа В.А.Зубова, в отзыве из Восточной Грузии российских войск, находящихся там по условиям Георгиевского трактата 1783 года, в "оборонительном образе действий" российской кавказской администрации. На это был ряд объективных и субъективных причин, приведших к определенным последствиям:

1. Россия, находясь в почти беспрерывных войнах несколько десятилетий, нуждалась в мире. Финансы страны были перенапряжены, народ устал от ставших частыми в правление Екатерины II войн (55). После мирной nepeдышки, связанной с прекращением "похода Зубова", Россия вступила во вторую антифранцузскую коалицию (1798 г.) (56), однако с мыслью, что "отвлечение сил к Западной Европе придавало политике России на Кавказе вид нерешительности и приспособления к обстоятельствам" (57), можно соглашаться лишь отчасти, так как именно участие России в антифранцузских действиях во многом и способствовало заключению российско-турецкого "союзного и оборонительного договора" в декабре 1798 г. (3 января 1799 г. по "новому стилю"). Договор этот ослабил напряженность на Северном Кавказе и в Закавказье и стимулировал большую активность российских властей на Кубанской части Кавказской линии. В этом смысле можно не вполне разделить суждение, что "союз России с Османской империей побуждал русское правительство к сдержанности в действиях на Западном Кавказе" (58).

2. Павел I рассчитывал дипломатическим путем без применения силы остановить Иранскую агрессию в Закавказье. Такой, не подкрепленный объективной обстановкой, взгляд императора поставил Восточно-грузинское царство в предельно затруднительное положение. Над Грузией нависла угроза нового иранского вторжения.

3. Идея Павла I о создании пророссийской "федерации" ряда владетелей Кавказа, которые должны были без военной помощи России совместно давать отпор неприятелю (59) так же, в известной степени, сдерживали военно-политическую активность России в регионе.

II . Но, в 1798 г. происходят события, вписывающиеся в традиционные формы активности России на Кавказе:

1. Начиная с осени 1798 г. российское правительство уделяет большое внимание грузинским проблемам, отказавшись от политики невмешательства в дела Картли-Кахетинского царства. Условия трактата 1783 года подтверждались российской стороной, на повестку дня становится вопрос о присоединении Грузии к России.

Примечание:

1. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.) - М.: Наука, 1988., С. 15.

2. Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. - Т. 3 - СПб., С. 204.

3. Жигарев С. Русская политика в восточном вопросе. - М., 1896., С. 243.

4. Берулава Г.Г. У истоков русского грузиноведения (XVIII в.) - Тбилиси, 1989., С. 304.

5. История дипломатии. - Т. 1. - М.: ОГИЗ, 1941., С. 353.

6. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.) - М.: Наука, 1988., С. 14.

7. Виноградов Б.В. Некоторые аспекты кавказской политики Павла I // Кавказская война: уроки истории и современность. Материалы научной конференции в г. Краснодаре 16-18 мая 1994 г. - Краснодар, 1995. - С. 181-188.

8. Дубровин Н.Ф. История войны …… С. 199.

9. там же, С. 200.

10. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. - Ч.З. - СПб., 1869., С. 298.

11. там же, С. 298.

12. там же, С. 201.

13. Документы по взаимоотношениям Грузии с Северным Кавказом и XVIII в. // Сост. Гамрекели В.Н. - Тбилиси: Мецниереба, 1968., С. 19-21.

14. Акты Кавказской археографической комиссии (АКАК). - Тифлис, 1866. - Т. 1. - Ч. II., С. 723-724.

15. Бутков П.Г., Указ. соч., С. 298.

16. Дубровин Н.Ф. История войны……, С. 203.

17. там же, С. 203.

18. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.). - М.: Наука, 1988., С. 14.

19. АКАК, С. 719-722.

20. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России. Вторая половина XVIII - 80-е года XIX в. - М.: МГУ, 1984., С. 79, 84.

21. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.). - М.: Наука, 1988., С. 461-466.

22. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 207.

23. там же, С. 207.

24. там же, С. 207.

25. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч., С. 91-95; см. также

Брегвадзе А.И. Славная страница истории. - М., 1983., С. 82.

26. Дубровин Н.Ф. История войны……, С. 202; см. также

Бутков П.Г. Указ. соч., С. 297.

27. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 232.

28. Дубровин Н.Ф. Георгий XII, последний царь Грузии и присоединение ея к России. - СПб., 1867., С. 6-50.

29. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 232-233.

30. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., C. 94.

31. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.). - М.: Наука, 1988., С. 17.

32. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., С. 212.

33. Блиев М.М. Русско-осетинские отношения (40-е г.г. XVIII - 50-е гг. XIX в.). Орджоникидзе: Ир, 1970., С. 271-272.

34. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 213.

35. там же, С. 213.

36. там же, С. 213-214.

37. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., С. 96.

38. Дубровин Н.Ф. Георгий XII, ……, С. 52-57.

39. там же, С. 51.

40. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 234-235.

41. Боцвадзе Т.Д. Народы Северного Кавказа в грузинско-русских политических взаимоотношениях XVI-XVIII веков - Тбилиси: Мецниереба, 1974., С. 92-93.

42. Боцвадзе Т.Д. Народы Северного Кавказа в грузинско-русских политических взаимоотношениях XVI-XVIII веков - Тбилиси: Мецниереба, 1990., С. 279.

43. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 236.

44. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., С. 96.

45. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 239.

46. там же, с. 239.

47. Бутков П.Г., Указ. соч., С. 309.

48. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., С. 96-97.

49. там же, с. 97.

50. Бутков П.Г., Указ. соч., С. 309.

51. Берулава Г.Г.., Указ. соч., С. 147-148.

52. там же, С. 149.

53. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 244.

54. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В., Указ. соч., С. 307.

55. Итоги и задачи изучения внешней политики России. Советская историография. - М.: Наука, 1981., С. 152.

56. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 93.

57. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.) - М.: Наука, 1988., С. 16.

58. там же, С. 16.

59. Дубровин Н.Ф. История войны ……, С. 199.

ГЛАВА II. РОССИЯ И ГРУЗИЯ В 1799-НАЧАЛЕ 1801 г.

1799 год ознаменовался для павловской политики на Кавказе подъемом активности не только на Северном Кавказе, но и Закавказье. Это было связано с начинавшимся еще в конце 1798 года изменением взглядов российского правительства на место Картли-Кахетинского царства в деятельности России в регионе. К этому времени внешне- и внутриполитическая ситуация в Грузии, видимо, убедили императора Павла не рассматривать ее в качестве возможного объекта замышляемой "федерации" пророссийских владетелей Кавказа.

§ 1. Российская политика в Восточной Грузии (Картли-Кахетинском царстве)

В самом начале 1799 года показателем усиления активности России в Грузии может служить запланированное возобновление российского военного присутствия в стране. Так, в ответ на предшествующие просьбы грузинской стороны о присылке российских войск, Павлом I было приказано ген.-м. Уракову (недолгое время командовавшему Кавказской линией) приготовить егерский Лазарева полк к выступлению в Грузию. С полком должна была быть отправлена и артиллерия, пожалованная еще императрицей Екатериной II Ираклию (1).

Вскоре (16 апреля 1799 г.) статский советник П.И.Коваленский назначается российским министром при царе Георгии XII (2). Интересен факт, что присутствие при грузинском дворе российского полномочного министра - одно из условий трактата 1783 г., но до 1799 г. оно не выполнялось (3). П.И.Коваленский был снабжен инструкцией "на образ действий" в Грузии (4) и высочайшим указом, "уполномочивающим его по персидским делам" (5).

К этому же периоду относятся первые свидетельства, не исключавшие инициативу с грузинской стороны по полному присоединению Картли-Кахетии к России. Так, в Петербург было отправлено грузинским царем посольство (Г.Чавчавадзе, Г.Авалов, Е.Палавандов) с широкими полномочиями на случай Грузии в Российское подданство (6).

В инструкции, данной "по имянному е.и.в. указу из Государственной Коллегии иностранных дел иностранных делии Коваленскому в 16 день апреля 1799 г.", в частности, предписывалось:

- В связи с жалобами от Грузии "...на набеги и похищения, лезгинами чинимые и на участие в том Ахалцихского паши или других турецких начальников... всегда заступаться, чтобы никаких обид от турков не было чинимо, так напротив, чтобы и от Грузии не было в рассуждении владений, Порте Оттоманской принадлежащих, никаких поступков, не сообразных с нашими с сею державою трактатами и настоящим положением" (7).

Таким образом, несмотря на курс активизации в Грузии, российская сторона была заинтересована во всяческом сохранении союзных отношений с Турцией даже при наличии вполне сложившихся к тому времени турецко-грузинских противоречий.

- В случае присылки "посланцев к царю от Порты Оттоманской или от соседственных ханов Персидских и других владельцев Лезгинских, с какими-либо от них или от правителей их предложениями или внушениями... не упускать, чтобы царь... советовался о сем" с Н.И.Коваленским, "уведомляя о присылке; тех посланцев сию Коллегию (т.е. Коллегию иностранных дел) и пограничного начальника" (8).

Из данного предписания следует, что полномочный министр Коваленский должен иметь фактический контроль за внешней за внешней артли-Кахетинского царства и в случае притязаний к Грузии с чьей-либо стороны мог обеспечивать реальную дипломатическую поддержку царству через соответствующие каналы. В этой связи, можно утверждать, что позиции России в Грузии планировалось усилить в сравнении с до этого действующими положениями статей Георгиевского трактата 1783 г. На наш взгляд, назначение ко двору грузинского царя российского полномочного министра стало возможным не только по причине осознания российским правительством кризисного состояния страны и новым взглядом императора Павла на будущее Грузии, но благодаря нюансам внешнеполитической обстановки: ранее присылка российского полномочного министра вызывала бы энергичное противодействие Персии и Турции, теперь же- последняя, связанная с Россией "союзным и оборонительным" договором, не могла противиться осуществлению российских планов. В этом смысле отсутствие на протяжении 15 лет с момента заключения трактата 1783 г. российского министра в Грузии можно объяснить и хронической напряженностью российско-турецких отношений в правлении Екатерины П.

П.И.Коваленскому надлежало разбираться в возможных жалобах, которые могут поступать на вводимые в Грузию российские войска и "уведомлять о том по принадлежности главнокомандующего Кавказской дивизией". В то же время полномочный министр должен был заботиться "о всем том, что для выгоды войск наших относится может..." и об интересах "торгующих и других подданных России, находящихся в Грузии" (9).

- Российскому министру "во всех делах, высочайшей е.и.в. службы" положено было "относиться" в "Коллегию иностранных дел и к главнокомандующему Кавказской дивизией и линиями", "принимать и исполнять во всей точности даваемые ...наставления и предписания" (10).

Из этого положения инструкции можно сделать вывод, что полномочный министр не рассматривался властительным Петербургом в качестве лица, подотчетного самому императору и был подчинен Коллегии иностранных дел и российской военной администрации Кавказа.

П.И.Коваленский также был уполномочен подписать документы, подтверждающие российский протекторат над Грузией, стимулировать подписание их грузинской стороной и "препроводить" подписанные документы рапортом в Коллегию иностранных дел (11).

Данные статскому советнику П.И.Коваленскому инструкции от Коллегии иностранных дел были дополнены "высочайшим рескриптом" от 16 апреля 1799 года, в котором император Павел 1 повелевал, в частности, следующее:

- Всегда иметь "достоверные сведения о том, что происходит в Персии, содержа сношения с теми из ханов, кои посредством связи их с Грузией или прямо привержены к империи нашей, подкрепляя каковых уверениями о нашей к ним милости и покровительстве и умножая число владельцев, к престолу российскому склонность оказующих". В то же время в данном направлении Коваленскому предписывалось "поступать осторожно, чтобы не вовлечь иногда нас и дальние хлопоты, а, напротиву, стараться, чтобы таковое влияние паки существовало без всяких или, по крайней мере, с малейшими издержками, и наипаче, чтоб дело не доходило до каковых посылок войск" (12).

Отсюда следует, что П.И.Коваленский должен был по мере возможности расширять российское влияние в Закавказье в целом. Однако в данном положении павловского рескрипта прослеживается и общая тенденция региональной политики - курс на создание "федерации" кавказских владетелей. Именно в этом смысле возможно трактовать стойкое нежелание Павла I "посылок войск", что вполне согласуется с основными позициями по "федерализации" Кавказа, выраженными в рескриптах января-марта 1797 года.

- Коваленскому повелевалось в контактах с пророссийско настроенными ханами "поступать осторожно, чтобы не дать поводу каким-либо подозрениям Порты Оттоманской, которая легко в прислугу себе и невинное иногда поведение совсем противно толковать может" (13).

Такое предписание может свидетельствовать об известном политическом прагматизме Павла I, который, видимо, не переоценивал степень реальной дружбы между Турцией и Россией и использовал "союзный и оборонительный" договор лишь как способ достижения империей своих целей в Средиземноморье и на Кавказе.

- "Главенствующее внимание" Коваленского должно было быть обращено к "властвующему ныне в Персии Баба-хану (Фетх Али-шаху). Павел I напоминал вновь назначенному полномочному министру о присылке к российскому двору посланника с изъявлением "желания сохранить с нами дружественные сношения", о своем желании "соблюсти оное" и поручал Коваленскому "учредить с ним (посланником) сообщения". Однако при этом российский министр должен был дать понять Фетх Али-шаху, "...чтобы не вздумал он посягнуть по примеру Ага-Магомет-хана, как слухи на то разнеслися, на пределы Грузии" (14).

Таким образом, продолжается курс на мирное разрешение противоречий с Персией. Тем не менее, в свете готовящейся присылки в Грузию российских войск и общей активизации России в регионе "тональность" мирных увещеваний Персии несколько изменяется до вполне определенного предостережения, невыполнение которого, ударив по интересам России, навлекло бы на персов адекватные действия военного характера.

- Коваленскому предписывалось "удостоверить" Персию о желании, "...чтоб Персидская торговля всякое приращение к России получила" и покровительствовать "подданным нашим в Персии промышляющим". В контексте этого Коваленский должен был иметь связь с российской Коммерц-коллегией.

Император Павел допускал возможность дополнений со стороны П.И.Коваленского к указаниям, по мере приобретения "местных знаний и руководствуясь усердием к службе нашей" (15).

Из рассмотренных документов, регламентирующих полномочия П.И.Коваленского в Грузии, можно сделать вывод, что, несмотря на подотчетность министра Коллегии иностранных дел и командующему Кавказской линией, он обладал достаточно широкими внешнеполитическими полномочиями.

Вскоре после дачи инструкций и составления рескрипта П.И.Коваленскому, 18 апреля 1799 г. Павел I, "приемля с благодарностью просьбу" Георгия XII "на основании третьей статьи трактата" утвердить его на грузинском престоле, а сына Давида признал наследником (16). В связи с этим с П.И.Коваленским в Грузию отправлялись ордена для царской фамилии и знаки инвеституры на царское достоинство (17). Так как корона, которой венчали себя все приемники грузинского престола, была похищена во время нашествия Ага-Муххамед-хана на Тифлис, то император Павел отправлял с Коваленским новую корону и прочие знаки инвеституры: знамя, саблю, повелительный жезл, трон и "мантию горностаевую".

Павел I просил Георгия XII, по получении всех знаков, присягнуть на "верность и усердие" к России и к признанию верховной власти и покровительства российских императоров (18).

После этих шагов российского правительства посол Грузии князь Г.Чавчавадзе просил позволения отправиться самому в Грузию, чтобы присутствовать при присяге на верность России, мотивируя это тем, чтобы "нужного в сохранении обрядов упущено не было" (19).

Еще до непосредственного отправления в Грузию российских войск встал вопрос о том, в какой зависимости и отношении к грузинскому царю они должны находиться, может ли Георгий XII использовать их по своему усмотрению или должен договариваться с П.И.Коваленским; и, наконец, что делать российским войскам в случае вторжения персов. Комплекс данных вопросов интересовал российского полномочного министра, и Коллегия иностранных дел составляет необходимое разъяснение, где говорится: "...войско российское посылается в Грузию единственно для показания, что царь состоит под высоким покровительством Российской империи; что числом оного само по себе, конечно, недостаточно противостоять персиянам, в случае нападения их на Грузию, но когда грузины со своей стороны сделают усилие, то и достаточно быть может. В рассуждении же ожидаемого вторичного нашествия на Грузию, министр, смотря по обстоятельствам, обязан доносить о том Его величеству Государю Императору, без соизволения коего войско отнюдь не долженствует выступать из пределов Грузии" (20).

Из цитированного документа следует, что российское военное присутствие не предполагало обеспечения российским полком обороноспособности Картли-Кахетии "в полном объеме". Напротив, присутствует мысль (в дальнейшем получившая развитие) о необходимости укрепления грузинского войска.