Викторианство как социокультурный феномен

Эта особенность, пожалуй, стала главной мишенью для насмешек и обвинений самих же викторианцев. Пример тому - слова из эпиграммы Джорджа Роберта Симса:

Труд, отдых, снова труд, а в воскресенье С семейством в храм - вот наша жизнь -- садок. В нем крепко держит некоторых бог, Всех остальных - общественное мненье (69).

Дж.Ст. Милль критиковал столь сильно развитое в англичанах «порабощение общественному мнению» с большей прямолинейностью: «Общество в Англии в наше время незаконно возводит свои личные, излюбленные наклонности в нравственные законы». Итогом этого, по мнению Милля, становилось уравнивание «человеческих характеров под один общий тип» и создание «массовой посредственности» (70).

Столь сильное давление на личность общественного мнения, требований социального соответствия противоречили принципам свободы, индивидуализма, плюрализма и терпимости, то есть идеалам прежде всего среднего класса. И в то же время именно в средних классах давление ощущалось особенно сильно. К тому же морально-этический кодекс здесь был особенно суров и подчас противоречил самой человеческой природе. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что в этих группах подавление или сокрытие личных убеждений и желаний носило практически всеобщий характер и вело к тому лицемерному конформизму, который для многих потомков стал коннотацией слова «викторианство».

Это лицемерие могло иметь различные формы и причины. В одних случаях оно было неосознанным: люди не желали углубляться в самоанализ и вели себя определенным образом просто в силу укоренившихся обычаев или правил, привитых им еще в детстве. В других случаях двуличие осознавалось лишь частично и принимало форму самообмана. Стремление к моральному совершенству, неустанно пропагандируемое в средних классах, зачастую выливалось в претензии на моральное превосходство над ближними и, как следствие, в ханжество (71). Очень часто лицемерие могло быть вполне сознательным и рассчитанным на социальные дивиденды.

Впрочем, далеко не все викторианцы, осознанно практиковавшие конформизм, руководствовались, в первую очередь, корыстными мотивами. Во многих случаях конформизм был оправдан, так как жизнь человека, не соблюдающего установленные правила, существенно осложнялась. Ему труднее было сделать карьеру, мало того, он вообще мог лишиться работы. Законодательство, бюрократия, социальная иерархия, профессиональная жизнь были изрешечены правилами, обычаями, традициями, практикой, которые поддерживали моральное и религиозное соответствие (72). Несмотря на то что к рассматриваемому периоду многие законы, дискриминировавшие католиков и сектантов, были отменены, полной свободы совести достигнуто не было. Атеизм вел к снижению кредита доверия во всех сферах жизнедеятельности.

Человек, игнорирующий установленные нормы, становился объектом подозрения и подвергался социальному остракизму. С.Смайлс отмечал: «Большая часть людей... находится в нравственном рабстве у того сословия или той касты, к которой принадлежат. Между ними существует что-то вроде нравственного заговора против отдельных личностей. Каждый отдельный кружок, разряд и класс имеют свои особые нравы и обычаи, считаться с которыми необходимо; от несоблюдающего... все сторонятся, как от зачумленного» (73). И даже если человек сам был готов к таким жертвам, он не имел морального права подвергать им свою семью. Для таких людей конформизм становился формой самозащиты.

В особо трудном положении оказывалась интеллектуальная элита, в которой было много по-настоящему свободомыслящих и совестливых людей. Даже тогда, когда забота о личном благополучии не была для них фактором первостепенной важности, таким фактором вполне могла стать забота о всеобщем благе. Самым острым в этом плане был религиозный вопрос. Очень многие отказывались от откровенного высказывания своего мнения из опасения, что они могут подорвать нравственные устои общества, разрушить надежду, посеять сомнение и неверие и тем самым лишить людей смысла жизни. Дилемма была мучительной: они не могли ни говорить, ни молчать с чистой совестью. Честность несла чувство вины за нанесение вреда обществу, молчание же означало лицемерие и обман (74).

Хотя некоторые представители интеллигенции, как, например, Дж.Элиот, находили выход в том, что рассматривали религию не как догму (ее они считали неверной), а как символ, олицетворявший высшие нравственные законы, спасающие мир от рабства неконтролируемых страстей. Такое восприятие религии облегчало компромисс между благом и истиной (75)

Те же проявления конформизма мы можем найти и в дворянских кругах. Моральные принципы в средневикторианский период являлись частью той системы правил и условностей, которыми руководствовалось высшее общество. Это прежде всего относится к графскому обществу, где более отчетливо, чем в столице, проявлялось следование этическим принципам викторианства, что объясняется характером жизни деревенского общества, отсутствием анонимности и неизбежным рассмотрением на публике многих поступков землевладельцев.

Поведенческие ориентиры сельской местности непосредственно вытекали из свода патриархальных ценностей, которые описывались выше. Землевладелец, претендовавший на общественное уважение, обязан был играть роль заботливого благодетеля по отношению к местному населению и при всяком удобном случае демонстрировать собственную высокую нравственность.

Публичные посещения церкви, пристойное проведение воскресных дней они, так же как и средние классы, считали само собой разумеющимся. Землевладельцы были покровителями деревенских церквей и школ, а также благотворительных организаций. Г. Тэн подсчитал, что, помимо налога на бедных, стандарт расходов на благотворительные подписки для землевладельцев составлял около 1/10 части дохода (76). Жены и дети аристократов посещали больных, помогая им лекарствами и едой, раздавали уголь, одежду и другие предметы первой необходимости нуждающимся семьям, часами читали книги старикам в бедных домах. «Мне случалось, -писал Г. Тэн, - видеть одного богача, обладателя 30 миллионов, который обучал в школе по воскресеньям маленьких девочек пению» (77).

Местные сквайры строили дома для работников, часто обеспечивали население сельским клубом, читальнями, площадками для игр. Лорд Вэнтидж, например, снабдил жителей своих деревень Ардингтон и Локинг школами, прекрасными коттеджами, кооперативным магазином, сберкассой и дружеским обществом (78). Любовь и восхищение, которые проявляло местное население к герцогу Нортумберлендскому, во многом объяснялось его усилиями содействовать образованию и материальному благополучию жителей своего графства. «Он хочет, чтобы все мы жили в достатке», -отзывался о своем благодетеле один из нортумберлендских крестьян (79).

Землевладелец, постоянно проживающий в одной и той же местности, обыкновенно вникал во все деревенские новости и проблемы. Дж.Мингей приводит картину жизни типичного сквайра, вместе с управляющим руководящего делами из своего кабинета: «В одно утро он [Прим.Н.К. -управляющий], возможно, пришел бы поговорить со сквайром о ясене, который они собирались спилить следующей зимой, или о дубовой коре, которая не была оплачена... Телега нуждалась в новой паре колес или оглобле. Одному из арендаторов нужно было построить новый сарай, но это не казалось необходимым: старый был бы еще очень хорош, если бы люди не были так неугомонны. Жена или дочь одного из жителей коттеджа выпивала или пошла по плохой дорожке. У того или иного фермера умерла овца... и так далее, по всем деревенским сплетням» (80).

Как мировые судьи, землевладельцы не только «подавали добрые примеры своей добродетелью и благочестием», они также обязаны были внимательно следить за поведением населения на управляемых территориях. Прокламация королевы Виктории от 9 июня 1860 г. прямо вменяла в обязанность акцизным и мировым судьям «весьма бдительно и строго разыскивать и преследовать и наказывать всех лиц, виновных в распущенных, безнравственных и беспорядочных поступках» (81).

Сквайр предписывал, как должен вести себя работник, как он должен развлекаться, отдыхать и как спасать свою душу, словом, считал себя вправе распоряжаться свободным временем работника и контролировать его частную жизнь. Многих угнетало такое давление, и оно стало (наряду с низкой заработной платой и гнетущим однообразием деревенской жизни) одной из причин того, что многие рабочие в надежде обрести независимость покидали деревню и отправлялись в близлежащие промышленные центры (82).

Собственники с «новым богатством», пытаясь приобрести положение в деревне, обычно старались исполнять традиционные роли не менее усердно, чем сельские сквайры. Но для них был характерен отказ от несистематической, случайной благотворительности. Больше внимания они уделяли улучшению стандартов ведения сельского хозяйства на своей земле, поощряли образование, видя в этом более реальную помощь бедным. Например, лорд Оверстоун, уже упоминавшийся банкир, ставший землевладельцем, в ответ на просьбу преп. Дж.Джойса о пожертвовании в пользу бедных писал: «Убеждены ли вы, что пожертвования для облегчения симптомов беды, которые не основаны на каком-либо принципе, направленном на исправление причин беды, будут работать эффективно и хорошо? Случайная благотворительность, осуществляемая только под влиянием добрых чувств и не направляемая принципом эффективного исправления причин зла, обычно делает мало даже кажущегося, не говоря уже о реальном, блага» (83).

Нобилитет во время пребывания в деревне полностью перенимал вышеозвученные нормы. Но в Лондоне их поведение отличалось большим разнообразием. Аристократы и здесь делали щедрые пожертвования, являлись организаторами многочисленных благотворительных балов и базаров. Лорд Вестминстерский, к примеру, тратил колоссальные суммы на благотворительность и щедро помогал нуждающимся. Леди Сент Хельер рассказывала, что, когда он услышал об одном замечательно умном молодом человеке, который был слишком беден и собирался поступить на должность банковского клерка, лорд, поставив условием, что имя его будет сохранено в тайне, оплатил молодому человеку все расходы на университет. А такие расходы, например на Оксфорд, составляли от 720 до 1 000 ф.ст. в год (84). И в то же время сам герцог жил чрезвычайно скромно для своего положения, что доходило до смешного: он выставлял на буфете роскошные корзины с восковыми фруктами, потому что считал расточительностью покупать настоящие (85).

Многие аристократы, например, лорд и леди Эгертон, придерживались строгих моральных правил сами и внимательно следили за соблюдением приличий со стороны окружающих (86). В семье Литтлтонов, рассказывал О. Литтлтон, его матери был сделан выговор за то, что она пригласила леди, вовлеченную в серьезный скандал (87).

Лондонская аристократия старалась по возможности удерживаться от публичных скандалов и стала более лицемерной, чем раньше, видя в этом дань уважения общественному мнению. Требования серьезности и добродетельного поведения, предъявляемые королевским двором, конечно, играли определенную роль в изменении нравов придворных, в формировании светских обычаев, однако не такую большую, как можно предположить. Богатые и обладающие влиянием аристократы не столь уж сильно зависели от двора. Сама Виктория неоднократно жаловалась на то, что в сущности многие аристократы оставались пустыми, бессердечными и легкомысленными (88). К тому же в средневикторианский период многие аристократы имели минимальные контакты с королевской четой. Пока Альберт был жив, он предпочитал компанию бизнесменов и ученых, после его смерти «виндзорская вдова» на два десятилетия отдалилась от жизни светского общества.

В то же время в Лондоне среди высшей аристократии могли встречаться случаи открытого пренебрежения викторианскими предписаниями. Поведение некоторых ее представителей очень напоминало стиль жизни георгианских времен. К великому огорчению королевы, к данной категории принадлежал еще молодой тогда принц Уэльский, чьи взгляды были полной противоположностью идеалам его родителей. Он был законодателем моды и лидером скандально известной группы Мальборо-сет (89). Бесчисленные связи с замужними женщинами, продолжавшиеся до рассвета буйные пирушки, во время которых гости развлекались, съезжая по лестнице на подносах, или устраивали дуэли на сифонах с газированной водой - это лишь немногие из муссировавшихся бульварной прессой «подвигов» принца и его друзей (90).

Викторианцев, ведущих серьезный образ жизни, его круг считал невероятно скучными людьми и высмеивал их поведение и образ жизни. Его члены не считали нужным платить лавочникам и вообще беспокоиться насчет денег, за исключением способов избавления от них. Они собирались в свои клубы, обедали, пили и проводили вечера за картами. Наиболее ценимым качеством здесь был шик. Человек, претендующий на признание этого круга, должен быть изысканно одет, обладать безупречными манерами, блистать везде, где только можно, сиять и сверкать должны были и его экипажи, кучера и лошади.

Известно, что 5-й граф Хардвик приобрел широкую популярность тем, что изобрел препарат, придающий дополнительный блеск его цилиндру, лорд Лондесбороу - тем, что экипаж его был столь безупречен, что допускался за ограду Букенгемского дворца по торжественным случаям (91). Но шик был дорогим удовольствием. Скаковые лошади, актрисы, расточительные развлечения стоили дорого, и поэтому в этой среде часто возникали серьезные финансовые затруднения. Так, лорд Лондесбороу был вынужден продать существенную часть своих имений, лорд Хардвик стал банкротом, маркиз Гастингс - один из крупнейших пэров Англии -- из-за увеселений и азартных игр умер разоренным человеком в 26 лет, а 2-й герцог Букингемский по той же причине до самой смерти в 1861г. находился на содержании своего старшего сына. Сквайр Осболдстоун, известный спортсмен, любитель охоты и пари, погряз в долгах и в конце концов продал свое обширное поместье за 190 000 ф.ст., которые ушли на погашение требований кредиторов. В 1870-х гг. с банкротством столкнулись герцог Ньюкастлский, граф Винчелси и лорд Де Молей (92).

«Аристократизация» средних классов могла повлечь за собой сходные результаты, но чаще плоды пожинали их потомки в последней четверти XIX в. Так, например, развлечения третьего поколения семьи Барингов привели к банкротству один из самых престижных банков Сити. Фирма "Джардин Мэтесон" в 1890 г. оказалась в состоянии, близком к банкротству, из-за того, что ее владельцы больше предпочитали аристократическую праздность и удовольствия (93). При этом откровенно шокирующее поведение в кругах нового среднего класса в средневикторианский период все же оставалось редкостью. Оно закрывало перспективы социального продвижения, и подобный образ жизни мог встречаться разве что в той прослойке, занятия которой были связаны с миром развлечений - театрами, спортом, ресторанами и т.п.

В элитных кругах так же, как и в обществе в целом, банкротство, юридические правонарушения или несоблюдение моральных норм являлись источниками социального позора и разрушали репутацию. Но в то время как менее высокопоставленные дворяне, пренебрегающие моральными нормами, могли быть немедленно удалены из «порядочного общества», обладатель титула высшего ранга, если он не стремился к общественной или политической карьере, страдал от этого не так уж сильно. Он мог не опускаться ко двору, но статус его от этого не менялся, и в обществе чаще всего его продолжали принимать.

Но считался ли он при этом джентльменом - спорный вопрос. М. Джироуард, например, полагает, что нет. В статье «Викторианские ценности и высшие классы» он условно делит светское общество на три группы: «серьезных викторианцев», которые перенимали ответственное и моральное отношение к жизни, «викторианских щеголей», интересующихся лишь модой и развлечениями, и «джентльменов», в которых соединилось внутреннее благородство первой группы и внешний блеск второй (94). На наш взгляд, это разделение выглядит не очень убедительно. Выделять джентльменов как особую группу не стоит.

Высшие классы лучше разделить на тех, кто соблюдал стандарты пристойного поведения, и тех, кто не соблюдал их. Вряд ли кто-нибудь в обществе мог оспаривать право «серьезных» аристократов называться джентльменами, тем более что среди них было очень мало, если они вообще были, людей, не заботящихся о своем внешнем виде и манерах. Что же касается «щеголей», то в глазах огромной массы людей, в особенности из нижестоящих социальных групп, они являлись джентльменами. На это им давали право их титул, стиль, богатство, хотя в том смысле, который приобрело слово «джентльмен» к средневикторианскому периоду, считаться таковыми «щеголи» не могли.

Идеал джентльмена в этот период являлся, по сути, видоизмененным, применительно к высшим кругам, идеалом респектабельности (правда, частое использование термина «респектабельность» в переписке и дневниках аристократов свидетельствует о том, что это понятие не было чуждо и представителям знати). Требование финансовой независимости на этом иерархическом уровне превращалось в требование состоятельности, которая позволяла вести образ жизни джентльмена. Так же, как принадлежность к респектабельным, принадлежность к джентльменам в средневикторианский период определялась в большей степени поведенческими, чем наследственными показателями, и так же оценку давало общество, членом которого человек являлся или желал являться.

Основа поведенческих идеалов джентльмена, то есть моральные аспекты, соответствовала основам респектабельности, а отличия между ними были теми самыми статусными вариациями, о которых мы упомянули в самом начале. «Корнхилл Мэгэзин» в 1862 г. отмечал: «В настоящее время это слово [Прим. Н.К. - джентльмен] подразумевает сочетание определенной степени социального положения с определенной суммой качеств, которые должно подразумевать обладание таким положением; но существует постоянно увеличивающаяся склонность настаивать больше на моральном и меньше на социальном элементе этого слова» (95).

Кстати, во многих случаях отождествление этих понятий наблюдалось и на других уровнях иерархической лестницы. И в рабочей среде, и в низах среднего класса, если поблизости не было «настоящих» джентльменов, любой человек, который выделялся большим достатком и проявлял в своем поведении больше приличий, чем окружающие, мог считаться джентльменом. Г.К. Честертон как-то сказал: «Джентльмен - очень редкий зверь среди человеческих особей» (96). Но как идеал это понятие получило распространение в широких кругах населения. Он проповедовался многими известными личностями, такими как Э. Троллоп, С. Смайлс, У. Моррис, Э. Берн-Джонс. И даже рабочие, которые не могли внешне соответствовать образу джентльмена, вдохновлялись установками джентльменства.

Правила джентльменского поведения были кодифицированы в этикете. Этикет базировался на тех ценностных приоритетах идеала, которые мы описывали в предыдущем параграфе. Такт и уважение к чувствам других являлись его моральной основой. Узость тем разговора, внимание к формальностям и т.п. объяснялись опасением задеть чувства людей, о которых было мало или ничего не известно. Принцип здесь был следующий: «понятия долга глубже впечатляются при умножении внешних форм» (97).

Но в этикете форма довлела над содержанием. Каким бы высоконравственным не было поведение человека, если в нем отсутствовала определенная спонтанность, легкость, свобода, он вряд ли мог стать привлекательным для общества (98). Манеры оставались главным средством создания репутации. Пренебрежение ими рассматривалось не столько как оскорбление морали, сколько как прямое оскорбление общества. Приведем еще одну выдержку из «Корнхилл Мэгэзин». Она, может быть, пространна, но в высшей степени показательна. Знакомя своих читателей с правилами поведения джентльмена, автор статьи утверждает: «Так, равным образом несовместимо с характером джентльмена сморкаться без помощи носового платка, явно лгать или не уметь читать; но из этих трех проступков первый наиболее очевидно и существенно несовместим с характером, о котором идет речь.... Из этого следует, что, когда мы говорим о джентльмене, мы не имеем в виду хорошего человека или мудрого человека, но человека приятного обществу, и мы считаем его доброту и мудрость, его моральные и интеллектуальные качества уместными по отношению к его требованиям считаться джентльменом только пока они увеличивают его социальную привлекательность» (99).

Крестины, свадьбы, приемы в саду, утренние визиты, балы, путешествия, пикники и похороны - все это регулировалось целым сводом предписаний надлежащей одежды, разговора и поведения, которые отличались в зависимости от события, места и времени суток. Не оставалось ни одной сферы социального взаимодействия, которая бы не попадала под юрисдикцию этикета. Частная жизнь оставляла больший простор для спонтанного выражения чувств и регламентировалась лишь частично. Но и здесь существовали свои многочисленные правила. Дженни Черчилль вспоминала жизнь в Мальборо - родовом имении своего мужа, Рэндольфа Черчилля: «Когда семья оставалась в Бленхейме одна, все происходило по часам. Были определены часы, когда я должна была практиковаться на фортепиано, читать, рисовать, так что я вновь почувствовала себя школьницей» (100).

В аристократических домах прием пищи, отход ко сну, да и многие другие, казалось бы, рутинные действия, превращались в своего рода церемониал. И делалось это не только из самоуважения, но и из необходимости проявлять определенный уровень формальности и показа перед свитой прислуги, ибо, как замечал в 1859 г. М.Л.Михайлов, «малейшее отступление их [Прим. Н.К. - господ] от правил и законов, предписываемых неподвижным обычаем, обсуждается строжайшим образом в кухонном контроле...» (101). Да и сам штат прислуги - «маленькая, хорошо дисциплинированная армия со строгим разделением на ранги», -находясь в доме, также должен был соблюдать установленные правила в общении друг с другом и еще строже - в отношениях с хозяевами (102).

Степень формальности в доме также зависела от присутствия людей, не проживающих в нем. Так, завтрак, на который обычно не приглашали гостей, или 5-часовой чай, на который собиралась только женская половина, были процедурами менее формальными, чем ленч, на который приглашались гости обоих полов.

Обед регламентировался еще более строго: «Час обеда для профессионального и высшего классов варьируется с 6 до 8 пополудни. Гостям следует приезжать не позже, чем через четверть часа после назначенного времени, но ни минутой раньше» (103). Порядок рассаживания гостей представлял собой целое искусство, не менее важное, чем выбор меню с несколькими переменами блюд. Неизменно соблюдались правила проведения обеда. Сразу после него гости разделялись на мужскую и женскую половины. Женщины собирались в гостиной, а мужчины задерживались за столом за мужскими разговорами, сигарами и вином. Вечер завершался каким-либо развлечением: выступлением певцов или танцоров, или играми гостей.

Публичные же формы общения превращались в парады особо строгого протокола, где главной целью было подчеркнуть статус. Действительно, этикет во многом способствовал консервации статусных отличий. Местничество, при котором степень почета на публичных церемониях варьировалась в зависимости от титула, сохранялось на протяжении всей викторианской эпохи. Иностранцев эти правила поражали особенно. Л.Фоше, например, никак не мог понять, почему в стране демократии при придворных представлениях премьер-министр -- «представитель парламентского всемогущества, идет после последнего из фатов или олухов, украшенных графским или герцогским титулом» (104). И.С.Тургенев, присутствовавший на обеде в Обществе литературного фонда, был немало удивлен тем, что на самом почетном месте рядом с председателем сидел не человек, связанный с литературным миром, а «какой-то маркиз с идиотическим выражением лица, наследник громадного имения герцогов Бриджватерских» (105). А Дионео писал: «Если на evening party попадут Дж.Мередит и какой-нибудь седьмой шестнадцатилетний золотушный сын пэра, то поведет к столу хозяйку именно этот юноша, а не Мередит. Ему будут представлены все остальные гости» (106). Любопытно, насколько схожие выражения авторы используют в своих оценках.

Статусные отличия проявлялись и в том, что этикет предписывал обязательное использование титула: «леди», «лорд», «сэр», «достопочтенный», «преподобный» и т.д. Тогда как между равными по возрасту и положению часто использовалось обращение «мистер», «миссис».

Дифференциация общественных положений фиксировалась даже в мельчайших деталях этикета. Известный венгерский путешественник А.Вамбери вспоминал: «Один раз знакомая дама, увидевшая меня наверху омнибуса, куда я забрался, чтобы лучше видеть, что делается на улице, заметила волне серьезно: «Милостивый государь, постарайтесь, чтобы вас больше там не видели, если хотите, чтобы вас продолжали принимать в аристократическом обществе» (107). Многие леди, которые по каким-либо причинам не могли воспользоваться семейным экипажем, предпочитали ходить пешком, чтобы не прибегать к услугам омнибуса или кэба (108).

Жесткие правила этикета были направлены на защиту социальных границ от наплыва «снизу». Джентри, учитывая, что стиль их жизни был достаточно прост и скромен и что по финансовым ресурсам и потреблению они часто уступали новичкам, поддерживали свой статус особенно внимательным соблюдением формальностей.

В строгом соответствии с этикетом протекала процедура установления новых социальных контактов. Знакомства могли завязываться на частных приемах. Гостей в этом случае представлял хозяин дома, он нес ответственность за репутацию присутствующих, и уже это служило гарантией того, что новичок достоин оказанной чести.

В тех случаях, когда человек, по имущественным критериям претендующий на право считаться джентльменом, приезжал в новую.местность, он должен был подождать, пока члены местного общества не нанесут ему первый визит или оставят у него свои визитки. Тогда, когда у него имелись рекомендательные письма (в них автор просил выказать «дружеское расположение» к нему и, следовательно, брал ответственность на себя), он не относил их сам. Письма принято было посылать вместе с собственной визитной карточкой, само оформление которой уже сообщало «неуловимую и безошибочную информацию», ставящую «незнакомца, чье имя она носит, в выгодное или невыгодное положение» (109). А затем ожидался визит лица, на имя которого было адресовано письмо или приглашение от него (ПО). В крупных городах «комплимент посещения» должны были делать ближайшие соседи.

Словом, право сделать первый шаг принадлежало местному истэблишменту, причем этот шаг не накладывал никаких дальнейших обязательств: «если партия не желательна в качестве знакомых, очень легко прекратить отношения» (111). Право решать уже самим этикетом предоставлялось высшему кругу, так как, по английским правилам, инициатива поклона как знака, который подразумевал, что с человеком желают продолжить знакомство, принадлежала тем, кто занимал более высокое общественное положение.

С этикетом во многом сливалась мода. Она также обладала отчетливо выраженной дистикнтивной функцией и влияла на социальную дифференциацию. И она также сказывалась в самых разных явлениях жизни, охватывая и нематериальные субстанции, как, например, мода на развлечения, на увлечения, о которых будет сказано позже, и вполне осязаемые предметы, такие как жилье, меблировка, предметы домашнего обихода (112).

Наиболее динамично изменения моды отражались в костюме. Здесь особенно силен был эффект «просачивания» модных образцов вниз, к другим социальным слоям, и быстрее возникала новая мода (113). В средневикторианский период законодателем мужской моды был принц Альберт, затем его сменил принц Уэльский. Женская мода была по большей части подвержена французским влияниям. Почти в течение всего средневикторианского периода господствовал кринолин, главная мишень насмешек «Панча» (114). Но отделка, фактура, расцветка менялись постоянно (115).

Мода являлась статусно-символическим благом, но все-таки она прежде всего воплощала уровень материального благосостояния. Для обозначения и сохранения групповой идентичности более важным был стиль. Он мог выражаться в интонации и речи: в аристократических кругах существовал свой особый выговор, который не был литературно правильным, но подчеркивал близость к избранному кругу (116). Об этом же свидетельствовали походка, манера держаться, знание принятых норм и правил, по которым судили, следует или нет признавать очередного новичка в высшем обществе: «хорошие манеры -- лучшее рекомендательное письмо» (117).

Простейшим способом обучения, естественно, являлось подражание образцам «хорошего тона». Как писал кардинал Ньюмен, «изысканные манеры и благовоспитанное поведение, которых так трудно достичь и... которыми так восхищаются в обществе, в обществе же и приобретаются». Только высшие круги - столица, двор, великие земельные дома являются, по его мнению, «часовнями утонченности и хорошего вкуса» и истинной «школой манер» (118). Но для этого необходимо было уже вращаться в обществе, что могло превратиться в замкнутый круг.

Выходом для многих людей, которым не доставало ни воспитания, ни знания света, главным источником информации, необходимой для смешения с фешенебельным обществом, стали пособия по этикету. «Это написано не для тех, кто знает, но для тех, кто не знает, что является правильным, для большей части в высшей степени респектабельных и уважаемых людей, которые не имеют возможности познакомиться с обычаями, скажем так, «лучшего общества», - гласило одно из таких пособий (119). Подобные руководства могли предназначаться как мужчинам и женщинам, так и детям. Даже сами названия пособий иногда указывали на адресата, например «Книга этикета и руководство по вежливости для джентльменов», «Руководство для леди по совершенной благовоспитанности в манерах, одежде и разговоре», «Как быть леди: книга для девушек», «Руководство для молодого человека», «Воспитатель молодежи дома и за границей» (120).

Имена аристократов на титульном листе придавали особую привлекательность руководствам такого рода и гарантировали продажу и аутентичность, хотя они встречались крайне редко. Чаще всего авторы-аристократы прятались за общими псевдонимами типа «Английская леди по положению», «Человек мира», «Человек моды» и др., поскольку дворянство старалось не афишировать свое участие в занятиях, столь явно предназначенных для зарабатывания денег. Часто авторами таких руководств были учителя танцев, артисты, да и просто «выскочки» из среднего класса, знакомые с правилами поведения в обществе (121).

Руководства были схожими по объему и цене, так же как и по стилю и содержащейся информации. У некоторых современников возникало ощущение, что авторы просто-напросто списывали друг у друга. Но это сходство проистекало скорее из стандартности норм и правил.

Композиционное построение таких пособий было следующим. В начале книги давалось определение термину «джентльмен» и его женскому эквиваленту -- «леди». Подчеркивая те преимущества, которые давало соблюдение изложенных в пособии правил, авторы убеждали публику в том, что при желании человек с их достатком и положением может стать настоящим джентльменом. То есть, превращая в капитал стремление средних классов продвинуться наверх, авторы пособий по этикету не только предполагали, но и стимулировали их честолюбивое поведение.

Далее следовал набор точных предписаний, касающихся того, что следует и чего не следует делать во избежание вульгарности, неловких ситуаций и, как следствие, провала в обществе. Большинство таких пособий были комплексными и проводили своих читателей через все возможные жизненные обстоятельства («Законы этикета, или краткие правила и замечания по поведению в обществе», «Манеры и социальное обращение»), некоторые концентрировались на отдельных темах («Этикет для бальных зал», «Этикет разговора») (122).

Пособия по этикету, нацеленные на средний класс, впервые появились в тридцатых годах XIX в., и сам факт их появления был связан с усилением социальной мобильности. Но на протяжении первой половины XIX в. намного большей популярностью у читательской аудитории пользовались так называемые руководства по поведению -- издания, акцентировавшие внимание на ценностях и внутреннем мире, в большинстве своем написанные в форме лекций, суровым тоном, подчас внушающим страх читателям перед перспективой моральной деградации. Манеры в литературе такого рода рассматривались лишь как видимое выражение высоких моральных принципов (123). Со второй половины XIX в. руководства по поведению в высших средних классах полностью вытесняются пособиями по этикету, что явно свидетельствовало о смещении акцентов с моральных правил поведения на стиль поведения.

В общем, этикет выполнял двойственную функцию. С одной стороны, он был механизмом защиты высшего общества от «недостойных претендентов», а с другой стороны, он предполагал, что социальное положение и статус не только даются от рождения, но и приобретаются. Словом, он одновременно и ограничивал, и содействовал социальному продвижению. Но в любом случае он вынуждал «новых людей» сообразовываться с аристократическим кодексом поведения.

Характерно, что именно представители среднего класса становились самыми непримиримыми сторонниками буквального следования этикету. Вчерашние новички, с трудом пробившись в респектабельное общество сами, особенно бдительно отслеживали любое нарушение культивируемых условностей со стороны своих собратьев. В этом сказывается и непрочность их положения, и сохранившееся в них обывательское ханжество. В своем стремлении приспособиться к правилам высшего общества они могли быть даже более «аристократичны», чем сами аристократы.

Но имитация, пусть даже и вполне убедительная, легко распознавалась. Новички были либо слишком чопорны и слишком боялись сделать что-то не так, либо слишком показными в своих хороших манерах. Эта разница видна в приведенном И.С. Тургеневым кратком описании двух государственных деятелей, один из которых был рожден в высшем свете, а другой нет: «Фигура у него [Прим. Н.К. -- автор говорит о лорде Пальмерстоне] аристократически изящная, манеры человека, привыкшего властвовать и породистого, чего нет, например, у Дизраэли, который смотрит фатом и артистом» (124).

Бесспорно, и среди аристократов могли встречаться образчики «благовоспитанной деланности», такие как мисс Бланш Ингрэм - персонаж романа Ш.Бронте «Джен Эйр», - речи и выражение лица которой «были предназначены, казалось, для того, чтобы не только вызывать восхищение, но прямо-таки ослеплять своих слушателей», и в то же время «в ней не чувствовалось ничего своего, она повторяла книжные фразы, но никогда не отстаивала собственных убеждений, да и не имела их» (125).

Этикет и аристократам оставлял достаточно скудные возможности для самовыражения, им также приходилось играть разные роли на публике. Однако они в большинстве своем могли исполнять эти роли с легкостью и непринужденностью, могли позволить себе быть нешаблонными и допускать легкую эксцентричность в своем поведении и в своем внешнем виде, не опасаясь, что им может изменить вкус или чувство меры. Их стиль был врожденным. «Грация -- физиологическое достояние расы», - говорил об аристократии У.Беджгот. Он признавал, что хорошие манеры и грация могут встречаться и в среднем классе, но «в аристократии она должна быть, и если аристократ хоть отчасти лишен ее, то, по всей вероятности, он от рождения страдает пороками нервной организации» (126).

Но каковы бы ни были отличия между аристократами и неаристократами, важно то, что стандарты их поведения стали едиными. Один их пласт, касающийся норм пристойного поведения, распространялся на общество в целом. Другой, касающийся внешних форм, - прежде всего на светские круги, но не только на них. Любой, кто желал добиться уважения со стороны окружающих, неважно на какой ступени общественной лестницы он находился, старался придерживаться хотя бы элементарных правил этикета. И если на формирование первой группы социальных законов в большей степени оказало влияние мировоззрение среднего класса, то вторая своим могуществом обязана исключительно аристократии.

Подводя итог сказанному, еще раз отметим, что характерной чертой викторианской эпохи как переходного времени являлось одновременное сосуществование в ней двух совершенно разных культурных систем -- аристократической, уходящей корнями в средневековье и базирующейся на идеалах сельского сообщества, и новой городской, предпринимательской. Эти системы соприкасались и взаимодействовали, в конечном счете формируя общее культурное поле, получившее название викторианства.

В викторианский период менялся облик носителей этих культур. Происходила постепенная «аристократизация» или «джентрификация» высшего среднего класса и «обуржуазивание» аристократии.

Перемены в образе аристократии сказывались в первую очередь в том, что она усвоила моральные ценности среднего класса. Наиболее заметным их влияние на жизнь дворянства было в ранневикторианский период, когда от изменения нравов аристократии зависели ее позиции в обществе. Но это влияние не разрушало аристократическую систему ценностей, оно лишь облагораживало ее и придавало новую силу.

В третьей четверти XIX в. давление моральных норм было особенно мощным, но зримых изменений в жизни дворянства происходило меньше. Более явными перемены стали уже в последней четверти века, когда под давлением экономической необходимости аристократы включались в предпринимательскую активность и в большей степени воспринимали социально-экономические ценности индустриального мира.

В средневикторианский период сближение культур происходило в основном за счет изменения среднего класса и было самым непосредственным образом связано с интеграцией социальных групп. Войти в высшее общество представители среднего класса могли только при условии, что они будут признаны джентльменами членами этого общества. А образ джентльмена, на который они ориентировались, составляли по преимуществу аристократические идеалы. Соответствие кодексу поведения и стилю джентльмена, которые были зафиксированы в целом своде правил этикета, приобретало исключительно важное значение и меняло внешний облик выходцев из среднего класса.

В то же время не мог не меняться и их внутренний мир. То, что они сами стремились к аристократическому стилю жизни, говорило о смене жизненных приоритетов и о серьезных сдвигах в мировоззрении этих групп. А обучение в паблик скулз закладывало новые идеи и представления в сознание подрастающего поколения новых членов британской элиты. То есть, средние классы менялись отчасти осознанно, отчасти нет, отчасти по своему желанию, отчасти по вынужденной необходимости.

Характерно, что, заставляя выходцев из среднего класса меняться по своему образу и подобию, аристократы далеко не всегда следовали ими же проповедуемым идеалам и правилам. Их положение в высшем обществе было достаточно прочно, и они могли позволить себе отклонения от стандартов. Впрочем, на публике это проявлялось реже, так как им приходилось заботиться о своем авторитете в обществе.

Тем не менее существование единого свода правил поведения, единой системы ценностей обеспечивало определенную культурную гомогенность нового класса, представители которого изначально принадлежали к различным культурам.

викторианство британское общество

Список литературы

1.Айзенштат М.П., Гелла Т.Н. Английские партии и колониальная империя в Великобритании в XIX в. -- М., 1999.

2.Бронте Ш. Джен Эйр. - М., 1989.

3.Виноградов К.Б. Королева / Викторианцы: столпы британской политики XIX в. / под ред. И.М.Узнародова. - Ростов н/Д, 1996.

4.Диккенс Ч. Островизмы. / Собр. соч. Т.28. - М., 1963.

5.Кертман Л.Е. География, история и культура Англии. -- М., 1979.

6.Козьякова М.И. История. Культура. Повседневность. Западная Европа: от античности до XX века. - М., 2002.

7.Конан Дойл А. Жизнь, полная приключений. - М., 2001.

8.Михайлов М.Л. Лондонские заметки. Общественная и домашняя жизнь. / «Я берег покидал туманный Альбиона...». Русские писатели об Англии. 1646-1945 / сост. О.А.Казнина, А.Н.Николюкин - М., 2001.

9.Остапенко Г.С. Королева Виктория: личность и характер правления. / Россия и Британия. Вып.З: В мире английской истории: Памяти академика 10.В.Г.Трухановского / отв. ред. А.Б.Давидсон. - М., 2003.

11.Пантюхина Т.В. «Американская мечта» в интерпретации Эндрю Карнеги. / Актуальные проблемы социогуманитарного знания. / под ред. А.П. Горбунова. - Пятигорск, 2001.

12.Попов В.И. Жизнь в Букингемском дворце. Елизавета II и королевская семья. - М., 1993.

13.Прокопенко A.E. Костюм как отражение социокультурного пространства европейца рубежа XDC-XX вв. / Imagines mundi: Альманах исследований всеобщей истории XVI-XX вв. Альбионика. Вып.2. - Екатеринбург, 2003. 14.Раков M.B. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI-XVIII вв.). - Пермь, 1999.

15.С.Смайлс: Жизнь и труд, или характеристики великих людей. - М, 1997.

16.Тихонова М.А. Британская фритредерская доктрина середины XIX века. / Национализм, консерватизм и либерализм. -Калиниград, 1996.

17.Стрэчи Л. Королева Виктория - Ростов н/Д, 1999.

18.Тревельян Дж.М. История Англии от Чосера до королевы Виктории. - Смоленск, 2001.

19.Трухановский В.Г. Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры. - М., 1993.

20.Узнародов И.М. Политические партии Великобритании и рабочие избиратели (50-е -- начало 80-х гг. XIX в.). - Ростов н/Д, 1992.

21.Фадеева Л.А. Образ викторианской эпохи в коллективной памяти

англичан. // Диалог со временем. 1999.

22.Хобсбаум Э. Век капитала, 1848-1875. Ростов н/Д, 1999.

23.Хобсбаум Э. Век революции, 1789-1848 - Ростов н/Д, 1999.

24.Честертон Г.К. Чарлз Диккенс. - M., 2002.

25.Шоу Д.Б. Большие надежды. I Тайна Чарльза Диккенса. I под ред. Е.Ю. Гениева. - М., 1990.

26.Briggs A. Victorian Things. - Chicago, 1989

27.Cunnington C.W., Cunnington P. Handbook of English Costume in the XIX-th century. - Boston, 1970

28.Hughes T. Tom Brown's Schooldays. - L., 1994.

29.Murray's Handbook to London As It Is, 1879 r. II http://www.victorianlondon.org.

30.http://onlinebooks.librarv.upenn.edu/webbin/book/subiectstart7BH-BJ

Размещено на Allbest.ru