Викторианство как социокультурный феномен

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Викторианство как социокультурный феномен

Содержание

1. Трансформация ценностных ориентиров элитных групп

2. Унификация стандартов публичного поведения

Список литературы

1. Трансформация ценностных ориентиров элитных групп

Викторианство - явление слишком сложное и многоплановое, чтобы можно было дать ему краткую характеристику. Обычно под этим термином понимается комплекс ценностных установок, идеалов, стереотипов, норм и правил, характеризующих британское общество в период правления королевы Виктории. Но ввиду переходного характера эпохи в этот период наблюдалось одновременное существование двух совершенно разных

* культурных систем -- аристократической и предпринимательской, взаимодействие которых и влияние на различные социальные группы было неодинаковым в разные годы XIX в.

Однако в третьей четверти XIX в. в стране сформировалась определенная массовая мифология, создавались культурные образцы, на которые ориентировалось подавляющее большинство населения, что

* позволяет говорить о викторианстве как о едином социокультурном феномене. Не случайно, что само понятие викторианства приобрело символическое значение именно в средневикторианский период, и все без исключения историки, какие бы споры не разгорались среди них относительно хронологических рамок викторианства, признают его существование в это время. Для Дж.МЯнга период триумфа викторианской системы ценностей - 1845-1860-е гг., для У.Е. Хогтона - 1830-1870-е гг., для Китсона Кларка - 1850-1875гг., для А. Бриггса - 1851-1867 гг., для Т. Тингстена - начало 1820-х гг. - первые десятилетия XX в. Л.Е. Кертман «викторианским веком» считает 1850 -1870 гг., хотя он больше связывает его с социально-экономическими процессами -- «период абсолютной монополии Англии на мировом рынке» (1).

Но насколько это явление было уникальным -- вопрос по-прежнему дискуссионный. Мнения историков в этом случае определяются их взглядами на сущность викторианства, которые освещались в историографическом обзоре. Те историки, которые видели в нем апогей развития буржуазного духа, обычно отмечали, что сходные явления имели место во многих европейских странах, в России и особенно в Соединенных Штатах, где позиции среднего класса были очень сильны. Те же, кто склонен видеть в викторианстве синтез аристократической культуры и культуры среднего класса, обращали внимание на сохранение в обществе многих идеалов, традиций и привычек, придающих ему неповторимый и свойственный только Британии облик.

Из всего сказанного в предыдущей главе очевидно, что эта точка зрения представляется нам более убедительной. Особенно заметным сближение культур было на высших уровнях социальной иерархии, что отчасти было связано с процессом объединения элит. Изменение идеологических установок аристократии и части среднего класса, оформление единой ценностной системы координат высшего общества - это те проблемы, которым будет уделено особое внимание в данном параграфе. Но до рассмотрения изменений в комплексах ценностей того и другого класса, необходимо показать те установки, которые изначально характеризовали их.

В основе предпринимательской идеологии лежали ценности либерализма, которые включали свободу, терпимость, гуманизм, веру в свободный рынок, частную собственность и конкуренцию, веру в науку, прогресс и в равенство возможностей, самоценность и достоинство человеческой личности и ответственность человека за свои действия перед собой и перед обществом, в котором он живет.

Основной тезис либерализма - это свобода как естественное условие жизни человека и приоритет личности над государством. Государство должно было обеспечивать права и свободы индивида, защищать его от сограждан и угрозы извне, создавать условия для его развития и финансового благополучия, но ни в коем случае не вмешиваться в его жизнь. Человек имеет право самостоятельно выбирать свой образ жизни, местожительство, сферу деятельности и определять свою судьбу. Он вправе совершать любые действия, не вредящие интересам других (2). Поскольку свобода воли и действий предоставлена каждой личности, то все зависит от того, во благо или во зло она употребит дарованную свободу. Жизнь человека будет тем, чем он сам сделает ее. Предполагалось, что поскольку либеральное общество, хотя и не являющееся по своей природе эгалитарным, представляет широкие возможности для самореализации человека, то любой член этого общества может добиться успеха, если он сам этого захочет.

С доктриной свободного выбора была тесно связана вера в необходимость конкурентной борьбы, которая позже нашла отражение в популярности различных биологизаторских социологических теорий, прежде всего социал-дарвинизма. Представители этого направления пытались применить теорию Дарвина о борьбе за существование и выживании сильнейших в растительном и животном мире к отношениям между человеческими личностями и обществами, видя в ней универсальную модель эволюционного прогресса. Естественный отбор благоприятствует наиболее конкурентноспособным личностям, они получают шанс добиться успеха, тогда как несовершенные остаются там, где они и должны быть. Именно конкуренция является стимулом для саморазвития личности. «Положите конец конкуренции, и вы уничтожите прогресс индивидов и классов, вы сохраните повсюду мертвый уровень, вы сделаете общество стереотипным, отнимете повод к соревнованию, и каста со всеми ее ужасами вступит в свои права. Прекратите конкуренцию, и прекратится движение вперед индивидуализма, а следовательно, всего общества», - убеждал свою аудиторию известный проповедник доктрины индивидуализма С. Смайлс (3).

Идеалом развития личности являлся "self-made man" - «человек, создавший себя сам», путем постоянных усилий развивший в себе необходимые качества и достигший успеха. Мерилом успеха становилось накопление собственности. Это было характерно для предпринимательской ментальносте, отражающей мир в денежных категориях, когда не только вещи, но и нематериальные субстанции переводились в денежное измерение. Примером могут служить такие буржуазные девизы, как «все имеет свою цену», «время - деньги» (4). Деньги, имущество являлись важнейшим критерием личностной состоятельности. Луи Блан отмечал: «Достойный уважения и богатый - это у них почти синонимы.... Они обвиняют бедность в разврате, как в вероятном результате лени и безнравственности» (5).

Наиболее ценными достоинствами человеческой личности в предпринимательской идеологии выступают организаторские способности и деловые качества, такие как инициативность, предприимчивость, рассудочность, умение «держать удар» и ценить время, вера в собственные силы.

Моральный кодекс среднего класса составляли соответствующие протестантские этические добродетели. Здесь на передний план выступает трудолюбие. Знаменитая фраза Т. Карлейля «всякий истинный Труд есть Религия» (6) вполне могла служить их лозунгом. Не случайно, многие британские исследователи весь комплекс предпринимательских ценностей характеризуют как «Евангелие труда». При этом проводилось различие между творческой работой, приносящей удовлетворение и являющейся источником «очищения, обучения, дисциплины и отдыха», работой, которая «просвещает разум и облагораживает чувства» человека, и механической работой «по приказу», более низкой и грубой, являющейся исключительно способом добывания средств к существованию, которая может лишь «обременять и подавлять человеческий дух» (7).

Бережливость становилась основой финансовой, а значит, и личной независимости. Забота о фунтах и пенни имела и нравственную значимость: «тот, кто делает долги для того, чтобы жить выше своих доходов, в сущности так же бесчестен, как и тот, кто открыто залезает в чужой карман» (8). Самоконтроль, умеренность и воздержание, скромность, трезвость, аккуратность и методичность образа жизни были тесно связаны с бережливостью, поскольку позволяли экономить не только деньги, но также силы и время.

В идеологии среднего класса постоянно подчеркивались самоценность и высокая нравственная значимость проповедуемых добродетелей, однако в XIX в. на первый план выходила прежде всего их прагматическая ориентация. Это можно ясно увидеть в наводнившей с 1840-х гг. книжный рынок «литературе успеха», где акцент делался прежде всего на значимости проповедуемых добродетелей в улучшении финансового и социального положения человека (9). Развивая идеалы индивидуализма и самоусвершенствования, авторы приводили многочисленные примеры ученых, писателей, общественных и политических деятелей, военачальников, добившихся всего самостоятельно, применяя на практике превозносимые моральные истины.

Изложенные выше идеалы и ценности в основе своей являлись едиными для всех социальных прослоек, причисляющих себя к среднему классу. Они были главными характерными чертами предпринимательского взгляда на мир. До середины XIX в. именно они структурировали идентичность среднего класса, придавали ему внутреннее ощущение единства и самобытности.

Ценности аристократии являли собой прямую противоположность предпринимательским. Они были связаны с социальной системой сельской местности. В их основе лежал миф об идеальном доиндустриальном сообществе, в котором царит гармония, а бедняки, фермеры и землевладельцы находятся в наилучших взаимоотношениях. В аристократической идеологии возвеличивались ценности взаимопомощи и покровительства, при которых землевладелец несет ответственность за духовное и материальное благополучие прямо или косвенно зависимого от него населения. Э.П. Худ в «Эпохе и ее творцах» создал образ такого идеального сообщества. Здесь «все протекает очень счастливо, люди не желают ничего другого, торговцы считают полезнее попридержать языки, так как своими шестимесячными и ежегодными счетами они вынуждены хранить мир (10), не придерживаться странных учений, не говорить неприятных вещей, вовсе не читать книг, или только нестоящие книги, не читать газет, если это не «Консерватил Грэбэлл» или «Индепендент Фьюдж» (11).

Патернализм, который представители среднего класса часто критиковали как проявление автократии, самими аристократами рассматривался как естественное сопровождение земельного богатства, как одно из главных его оправданий. При этом обычай почтительного отношения, которое должно было проявлять облагодетельствованное население, становился частью системы ценностей аристократии. Идеалы служения обществу, упор на бескорыстие, честь и благородство, консерватизм и приверженность устоям были характерными чертами этой культуры.

Однако в XVIII в. эти идеалы затмевались галантной культурой придворного общества, которая находила свое выражение в культе наслаждения, апологии праздности, чувственности, откровенной свободе нравов. Превыше всего в это время ценились умение «быть любезным», то есть быть всегда в хорошем настроении, умение нравиться всем, стремление к постоянным социальным контактам, воспитанность, образованность, беззаботность, искусственность и изнеженность. Социально-психологическими особенностями дворянства были честолюбие, социальный снобизм, «презрение к черни», демонстративное пренебрежение к деловой активности, да и к общественно-полезной деятельности тоже (12). Вызов новой идеологии средних классов заставил аристократию вновь обратить внимание на ценности, уходящие корнями в средневековье.

На возрождение патерналистского идеала «благожелательного феодализма» и распространение его в кругах высшего дворянства была направлена деятельность возникшей в 40-е гг. XIX в. группы «Молодая Англия». Ее членами были молодые политики-тори, возглавляемые Б. Дизраэли, выдвинувшим тезис «положение обязывает» и агитирующим за усиление чувства долга и социальной ответственности дворянства. И хотя основной своей цели -- объединения трудового народа и его благородных покровителей против общего врага, коммерческого среднего класса, эта организация не достигла, влиятельной партией не стала и никаких практических результатов не дала, мысль о том, что богатство и общественное положение не являются сами по себе целями, а скорее, средствами для оказания помощи ближнему, наложила отпечаток на сознание многих представителей аристократических фамилий и помогла распространению патерналистского аристократического идеала, хотя и в несколько видоизмененной форме (13).

В первой половине XIX в. аристократическая и предпринимательская ценностные системы были достаточно четко выражены и противопоставлены друг другу. Идеологическая борьба была частью социальных и политических конфликтов этого периода. И в борьбе за власть и влияние как старый правящий класс, так и его окрепший соперник в лице < среднего класса, отстаивали совершенство и превосходство своих идеалов. Ораторы из среднего класса - бентамиты и рикардианцы - выдвигали претензии на моральное превосходство над аристократией на том основании, что порок и зло сосредоточены на противоположных полюсах общества. Высшие классы предаются им от роскоши и развращающей вседозволенности, а низшие -- от нищеты и невежества. Только средние слои населения, занимающиеся полезной деятельностью, обладающие более глубокой верой и более высокими моральными устоями, избавлены от этого (14). Они выражали недовольство тем, что высшие классы слагают с себя социальную ответственность, а многие несчастья общества приписывались расточительным привычкам аристократии, которую Т. Карлейль называл «праздным, охраняющим охоту Дилеттантизмом», «много-потребляющей Аристократией», «признанные функции которой есть великолепно потреблять Английские доходы, стрелять Английских куропаток и, в виде приятного развлечения... дилеттантизировать в Парламенте и в Трехмесячных сессиях на пользу Англии» (15).

Аристократы, в свою очередь, критиковали промышленный и торговый классы как алчущих прибыли, приземленных и эгоистичных, неспособных на реальную заботу о благе нации. В попытке доказать состоятельность своего морально-этического кодекса они прибегали к сравнению нравственности населения деревенских приходов, где преобладали доиндустриальные социокультурные ценности, с нравственностью жителей промышленных городов, которые впитали в себя новые идейно-психологические ориентиры. Вывод делался не в пользу последних (16).

Со спадом социальных бурь и катаклизмов 30-40-х гг. XIX в. уменьшается и идеологическое противостояние, а процессы взаимного влияния и интеграции аристократических и предпринимательских социокультурных ценностей ускоряются.

Конечно, мы отдаем себе отчет в том, что в вопросах социокультурного развития какая-либо точная периодизация невозможна и любые обобщения пестрят многочисленными условностями и оговорками, в особенности если исследование проводится не на локальном, а на национальном уровне. Процессы сближения двух культурных систем начались задолго до средневикторианского периода и даже до викторианской эпохи. Это прежде всего относится к усилению религиозности высших классов, ранние проявления которой относятся ко временам, последовавшим за Французской революцией, которые стали еще более очевидными в период радикальных штурмов первой половины XIX в.

В условиях, когда одной из главных причин недовольства аристократией было несоответствие между проповедуемой и навязываемой остальным членам общества моралью и моралью самой аристократии, ее изменение стало для аристократии одной из стратегий выживания. Исчезали культ наслаждения, праздность, грубость, ощущение вседозволенности. К середине века отношение аристократов к жизни и своим обязанностям стало заметно более серьезным. Изменилось отношение к труду. «Человек удовольствия, - с удовлетворением замечал Т.Эскотт,- перестал быть типом, которому, как считалось само собой разумеющимся, должны соответствовать все те, кто родился в пурпуре», теперь «героями и львами общества являются не красивые молодые люди, которые не могут ничего, кроме как хорошо одеваться или хорошо танцевать», а энергичные люди, работающие на благо общества, которые «выполняют свои рутинные обязанности так, как если бы это было необходимо, чтобы поддержать существование» (17).

Обычай трезвости, введенный евангелическим моральным кодексом в жизнь средних классов, достиг элиты. В отличие от прошлого, по словам «Экономист»: «Теперь пьянство осуждается, как всякая распущенность и, за исключением Ирландии и университетов, пьяный джентльмен -- очень редкое явление в обществе» (18). Действительно, распущенность аристократии постепенно уходила в прошлое. Американец Н.Хоторн в 1855 году замечал, что «... дворяне определенно никогда не были более благородными, чем теперь, никогда, возможно, не были такими рыцарскими, такими высокоразвитыми» (19).

Вводя в свою жизнь религиозные ценности, аристократы, по сути, воспринимали морально-этические нормы среднего класса. Однако это восприятие происходило без характерного для среднего класса практического обоснования. Так, например, работа в понимании аристократов по-прежнему не предполагала труд ради заработка. Это было все то же служение, исполнение общественных обязанностей на безвозмездной основе. Да и бережливость воспринималась в «разумных» пределах. Безусловно, аристократия становилась более скромной, она знала цену деньгам и старалась воздерживаться от чрезмерных трат. Однако там, где случай требовал особых усилий - наступление совершеннолетия, королевский визит или выборы, -- аристократ не подсчитывал стоимость. Положение, титул обязывали их к крупным расходам, Денежные дела неизбежно подчинялись более важным социальным соображениям.

Моральные добродетели христианства могли прекрасно гармонировать с идеалами служения, и в первой половине XIX в. они были включены аристократами в их систему ценностей, что придавало ей второе дыхание.

Олицетворением сочетания традиционных аристократических идеалов и идеалов среднего класса стала королева Виктория. Она могла быть «буржуазной» в своих повседневных привычках: разумной и бережливой хозяйкой, идеальной женой и матерью многочисленного семейства, поборницей добропорядочности и пристойного поведения. Скромный и простой образ жизни королевской семьи резко контрастировал с гедонизмом коронованных предшественников Виктории, двор перестали пятнать скандалы и бесчестные поступки. Но в то же время Виктория самым тщательным образом следила за соблюдением придворной субординации, различий в званиях, поощряла привилегии высших рядов общества. На приемах для дебютанток королева целовала в лоб дочерей герцогов, маркизов и графов, просто протягивала руку дочерям менее благородных людей, дочери торговцев не приглашались вовсе. Когда на одном из приемов королева по невнимательности собралась было поцеловать дочь простого рыцаря, камергер в шоке воскликнул: «Не целуйте ее, Ваше Величество, она не настоящая леди!» (20).

Изменения нравов аристократов, произошедшие с начала века, существенно укрепили доверие и уважение к аристократии как к классу. К Трейвс, анализирующий жизнь викторианцев, используя материалы журнала «Панч», отмечает изменение в тоне и характере сатиры, относящейся к аристократии. До середины XIX в. основной темой карикатур было эгоистичное равнодушие и снобизм титулованных классов по отношению к «обычной публике», и комментарии этого периода отличались особым негодованием и язвительностью. В средневикторианский период сатира смягчается. Излюбленной темой стало «титулованное вторжение в Сити», предпринимательская активность аристократов, паразитирующих на своем имени и титуле в попытке «сделать деньги». На одной из карикатур журнала за 1863 г. была показана сцена в кофейне какой-то гостиницы, в которой посетителей самого разного общественного положения обслуживают родовитые седовласые пэры -- «благородные хозяева гостиниц» (21).

Но журнал явно преувеличивал. Действительно, высшая аристократия была связана с предпринимательством, но до широкомасштабного вторжения было еще далеко. В высших кругах любая связь с бизнесом оставалась пятном, которое предпочитали скрывать, а не рекламировать. Она оставалась слишком меркантильной, недостойной и подозрительной в глазах общества. (22). Что касается джентри, то здесь связь с предпринимательством вообще отсутствовала. Джентри быстрее усвоили моральные ценности среднего класса, чем политические или социально-экономические. Тогда как высшая аристократия была не чужда либеральным идеям в политике, была более подготовлена к восприятию новых реалий и была способна на политическую инициативу, джентри лишь принимали из ее рук те изменения, которым до смерти сопротивлялись бы, если бы их предложили радикалы из среднего класса (23). Они были заключены в узких пределах своей местности. И на них меньше влияли демократические ценности большого города.

Но сельская жизнь тоже менялась. Бурное развитие транспортных средств, сокращавшее расстояние между различными регионами, оживляло контакты между Лондоном и провинцией. Массовое распространение провинциальных периодических изданий, ориентированных на различные слои населения и чаще всего либеральных по духу, приносило новые ценности в деревню. К тому же существовала, впрочем в незначительных масштабах, миграция рабочих из города, где традиционные устои были почти полностью разрушены, в деревню, что стимулировало ломку доиндустриальных взаимоотношений лендлорда и экономически зависимого от него населения. Новые идеи вторгались в провинциальное общество и постепенно сглаживали местные различия.

С конца 1860-х гг. и далее чувство почтения, доминировавшее в сельской местности, начало ослабевать. Фермеры проявляли большую независимость по отношению к лендлордам, сельскохозяйственные работники начали проявлять интерес к профсоюзам (24). Однако аристократия менялась намного медленнее, чем можно было ожидать в модернизирующемся обществе. Примером тому может служить средневикторианская концепция джентльменства.

Очень многое в образе викторианского джентльмена было взято из рыцарского наследия. Это касается культа силы, мужества и отваги, презрения к опасностям, твердости и несгибаемости, соблюдения правил «честной игры», при которых нельзя было пользоваться слабостью противника, но нужно было противостоять сильнейшему, бороться до конца. Щедрость, отсутствие меркантильных интересов, присущие идеальному типу джентльмена, также уходили корнями во времена демонстративной траты богатств, когда дарение символизировало удачу, доблесть, великодушие. Отголоском поклонения Прекрасной даме являлось предупредительное и покровительственное отношение к женщине (25).

Однако рыцарские представления в XIX в. были откорректированы. Так, идеалы служения по-прежнему были центральными в новом образе, но это было служение не своему сеньору, а всему обществу, что подразумевало подлинное благородство и способность пожертвовать собой ради его блага (26). Идея долга становится приоритетной в сравнении с идеей чести. Рыцарская гордость сохранялась, но она означала не столько самолюбование, сколько чувство собственного достоинства вкупе с уважением к другим. Характеристиками джентльмена стали сдержанность и спокойствие, умение владеть собой, гуманность, учтивость и предупредительность. Викторианский джентльмен - это человек, достойный повелевать, терпимый и деликатный, далекий от хвастовства и снобизма, равным образом вежливый и с вышестоящими и с подчиненными, и в обществе, и в семье, держащийся непринужденно при любых обстоятельствах, к тому же человек глубоко религиозный (27). По определению кардинала Ньюмена, джентльмен -- это человек, «который никогда не причинит страдание», «он чуток к

робкому, мягок со сдержанным и милосерден к абсурдному, он может вспомнить того, с кем говорит, избегает неуместных намеков или тем, которые могут раздражать, он... никогда не надоедлив» (28).

Под влиянием пуританских идеалов новый образ стал более «чопорным» и «благопристойным». Из него исчезла показная роскошь, мотовство, безделье, сексуальная невоздержанность, пристрастие к алкоголю и азартным играм, а также обращение к оружию для защиты своей чести. Дуэль стала рассматриваться как умышленное убийство, и участвующие в ней подвергались общественному осуждению. Предполагалось, что любое оскорбление чести должно разрешаться через суд, если не было принесено извинения. Барон Гейкинг замечал, что извинение в Англии не сопряжено с самоунижением, как на него смотрят на континенте, а только имеет значение должной дани восстановлению нормальных общественных отношений (29). АФ. Энгельс пояснял принцип, лежащий в основе отношения к извинению: «тот, кто без повода оскорбляет кого-либо другого, лишает чести самого себя, а не оскорбленного... он может восстановить свою честь лишь исправлением, насколько это в его силах, своего несправедливого поступка» (30). Окончательно дуэль выходит из употребления в 50-х гг. XIX в.

Викторианского джентльмена часто называют «английским гибридом феодального господина и буржуа» (31), но «господина» в нем было больше, и формообразующими были именно аристократические идеалы.

Эти же идеалы культивировались в паблик скулз -- «фабриках джентльменов» (32). В историографии, касающейся проблем развития паблик скулз, мы наблюдаем все те же споры о доминировании идеалов, что и в общих исследованиях викторианства. Для У.Арнстейна викторианская паблик скул была «цитаделью против материализма и эгоизма, порожденных новым капитализмом Промышленной революции», которая «делала упор на ценностях непрерывности и традиции намного больше, чем на выгодах утилитарного рационализма», «усиливала аристократический культ любительства и аристократическую традицию общественной службы», «воспитывала чувство самоуверенности, аналогичное уверенности, порожденной аристократической семьей» (33).

Г. Перкин, напротив, отмечает, что стиль воспитания и преподавания в школах подвергся сильнейшему идеологическому влиянию среднего класса. Это выразилось в том, что большее значение стало придаваться конкуренции между учениками, когда «основным образовательным принципом стало состязание: академическое соревнование, стимулируемое экзаменами, призами и стипендиями; социальное соревнование, стимулируемое системой старших учеников, дискуссионными и другими обществами; и спортивное соревнование в форме организованных игр вместо несостязательных видов спорта на открытом воздухе» (34). Г. Перкин говорит о том, что реформаторы по капле вливали новый предпринимательский идеал в сыновей джентри и аристократии.

Но если реформаторы и «вливали по капле новый предпринимательский идеал» в аристократию, то аристократический идеал поглощал детей предпринимателей намного полнее. Конечно, изменения происходили, и это были, в принципе, те изменения, которые происходили в аристократической системе ценностей в целом и обусловливались необходимостью приспособления к новым временам. Однако преувеличивать их значение, как это делает Г. Перкин, не стоит. В третьей четверти XIX в. паблик скулз оставались элитными учебными заведениями, в которых преобладал аристократический дух. Само их окружение - а эти школы в основном располагались вдали от городских индустриальных центров -- прекрасные деревенские пейзажи, спокойная атмосфера, казалось, должно было подчеркивать ценность старых доиндустриальных порядков и прелесть образа жизни деревенских сквайров, приверженность устоям и традициям (35). Новые школы также по возможности основывались в сельской местности и так же, как и более старые, они изобретали и культивировали собственные традиции.

Основной целью воспитания и образования в паблик скулз являлось формирование характера джентльмена нового типа - «христианского джентльмена», сочетавшего силу и отвагу с богобоязненностью и высокими моральными принципами. Ключевое значение при этом приобретало понятие мужественности. Исторически мужественность была аристократическим идеалом, но изнеженность и рафинированность, с одной стороны, и буйства английской аристократии XVIII - нач. XIX вв. - с другой, серьезно подрывали его. Со времен Т.Арнольда ее культ в паблик скулз возрождается. Именно мужественность рассматривалась как основа всех остальных добродетелей. Пьянство и разгулы, характерные для паблик скулз георгианских времен, были изжиты во многом благодаря тому, что стали рассматриваться как немужественные (36). Для того чтобы воспитать в учениках мужественный характер, упорство и железную силу воли, в паблик скулз вводилась система физических наказаний, при которых мальчик должен был стоически выносить удары розги, сознавая их справедливость. В обществе время от времени даже раздавались жалобы на то, что обитатели работных домов лучше накормлены и снабжены лучшим жильем, чем ученики Итона. Суровость и подчас жестокость жизни в паблик скулз объяснялась убеждением, что тепличная атмосфера не подходит для выработки характера будущих правителей.

Согласно постулатам «мускулистого христианства», пропагандируемым Ч. Кингсли, Т. Хьюзом и другими христианскими социалистами и получившим широкое распространение в паблик скулз, христианин должен был бороться со злом и несправедливостью, причем бороться не только проповедями, но и кулаками, если это необходимо. В школах борьба приобретает исключительное значение. «В конце концов, чем была бы жизнь без борьбы, желал бы я знать? - восклицает главный герой средневикторианского бестселлера «Школьные годы Тома Брауна». - С колыбели и до могилы борьба, если ее понимать правильно, есть дело, настоящее, высшее и почетнейшее дело каждого сына человеческого» (37).

Вместе с этим повышается значение атлетики и спортивных игр, которые рассматриваются не просто как упражнения или развлечения, но как главный инструмент формирования характера. В играх юные джентльмены должны были учиться выносливости, честности, самообладанию и храбрости, а также умению работать в команде, ставить интересы общего дела выше личных, быстро принимать решения и учиться правилам «честной игры» не только на спортивной площадке, но и в мире за стенами школы. Также организованные игры поощрялись с целью развить дисциплину в школьниках, которые в нереформированных паблик скулз часто искали развлечения в организованных беспорядках (38).

Понятия «спортсмен», «спортивное поведение» в известной степени заменили понятия «рыцарь», «рыцарское» (39). Но упор на физическое воспитание, тренировку тела и формирование духа команды определялся все тем же образом храброго и мужественного рыцаря, который тренировал свое тело для того, чтобы защищать других, и был верен братству, к которому принадлежал. Почти мистическая любовь к сообществу, культивируемая в школах, впоследствии должна была переноситься в парламент, колонии и т.п. и олицетворять собой идеал служения обществу. Верность школе и школьным традициям рассматривалась как гарантия верности стране. В «Школьных годах Тома Брауна» Том, только пройдя через школьные ворота, уже начал гордиться тем, что был учеником Рагби, а впервые услышав еженедельную проповедь доктора Арнольда в ставшей впоследствии знаменитой рагбийской часовне, начал гордиться также тем, что был одним из учеников Арнольда (40).

Одной из важнейших целей системы было формирование личности, которая могла, с одной стороны, не теряя достоинства, подчиняться вышестоящим, а с другой - быть способной к управлению (например, командовать полком или возглавлять правительство), она должна была уметь сочетать свободу и порядок, глубоко, но не рабски уважать чужое мнение. По традиции воспитанники паблик скулз пользовались значительной свободой в частной жизни, что должно было развивать индивидуальность, самостоятельность и независимость. Самоуправление, подчинение младших учеников старшим поощряло самодисциплину, чувство ответственности друг за друга и соблюдение субординации (41).

Формирование характера было приоритетным направлением деятельности паблик скулз, в сравнении с которым интеллектуальное развитие учеников отходило на второй план. Для Арнольда, например, сила интеллекта, не подкрепленная высокой моралью, была более отвратительна, чем самое беспомощное слабоумие; академический успех или провал были менее важны, чем моральные или религиозные принципы. Отец Тома Брауна размышлял о причине, по которой он отправлял сына в Рагби. Она была не в том, чтобы создать хорошего ученого: «Меня не заботит его знание греческих суффиксов, не больше заботит это и его мать», но в том, чтобы его сын стал «храбрым, надежным, правдивым англичанином, джентльменом и христианином» (42).

Учебный курс также был направлен в большей степени на формирование характера, а не на получение знаний. Да и сами знания оставались односторонними. Как писала «Тайме», ученики редко могли отлично успевать по различным дисциплинам, и тот, кто отличался, например, в математике, имел более скромные успехи в классических дисциплинах (43). Уже отсюда выводилась необходимость определения приоритетов. Такими приоритетными направлениями, помимо религии, оставались история, словесность, древние языки - латинский и греческий. Господство классических дисциплин в учебных программах опиралось на широко распространенные представления о том, что «Греция и Рим вкупе с Христианством - те столпы, которыми держится европейская цивилизация» (44). Предполагалось, что изучение классических языков и классической литературы поможет культивировать в учениках -- будущих правителях Британской империи - любовь к государственным учреждениям и порядкам, уважение к закону, которыми отличались правители Афин и древнего Рима.

Несмотря на то что подавляющее большинство учеников, налегая на грамматику и тренируясь в написании сочинений, выносили из паблик-скулз мало реальных знаний даже об античном мире, методы преподавания классических дисциплин не менялись. Считалось, что они воспитывают привычку к запоминанию и систематическому мышлению и тем самым уже дают достаточно для будущей карьеры выпускников. Дж.Уолтер, выступая в парламенте, говорил, что самая главная цель любого образования - это научить юношей общаться со своими согражданами, а это зависит от риторики. И только классическое образование может привить им красноречие (45).

Классическое образование в средневикторианский период оставалось символом элитарности. Отсутствие утилитарного значения подчеркивало аристократизм и увековечивало культ любительства. Оно помогало выработать определенные мировоззренческие ориентиры и придать светский лоск. Позже Б.Шоу называл их работу рутиной, «отягощающей культурное филистерство умонастроениями воинственных краснокожих» (46).

Критики культа мужественности неоднократно заявляли, что в школах воспитывают первоклассных боксеров и игроков в крикет, спортсменов и солдат, людей чувственных, беззаботных и ненавидящих книги. Данную позицию разделяли и многие представители интеллектуальной элиты, в частности Дж. Рескин, М. Арнольд, У. Коллинз и другие. Проблема была настолько острой, что в 1864 г. стала частью исследований комиссии Кларендона, рассматривающей деятельность 9 старейших паблик скулз -- Итона, Харроу, Уинчестера, Шрусбери, Вестминстера, Сент-Полз-Скул, Мерчант-Тейлорз Скул, Чартерхауса и Рагби. Комиссия предложила корректировку учебного плана (47) и некоторые реформы в управлении, но в целом осталась вполне довольной работой школ. Более серьезные реформы были проведены лишь в поздневикторианский период, когда уже не характер, а способности и компетентность становились более редким и поэтому востребованным даром.

Мы не случайно уделили так много внимания паблик скулз. В третьей четверти века они внесли больший, чем любой другой институт, вклад в психологическую унификацию представителей старого дворянства и «нового богатства». Несмотря на определенные отличия между паблик скулз, существовал единый стандарт их деятельности, однородность в отношении критериев и организации учебно-воспитательного процесса, что гарантировало общий кодекс поведения и ценностных установок новой управляющей элите. Формировался некий единый тип «выпускника паблик скул». Оксфордский и Кембриджский университеты использовали те же формы и методы в своей деятельности, так что, на наш взгляд, нет смысла останавливаться на них отдельно.

Несмотря на то что комплекс школьных ценностей был мало созвучен индустриальным взглядам на мир, многие из его идеалов находили отклик в душах представителей средних классов. Так, например, хотя обращение к национальным чувствам не были изначально свойственно британскому либерализму, в отличие от многих европейских стран, те же либеральные средние классы в середине века искренне верили в то, что «викторианское государство -- самая удивительная картина на поверхности земли» (48). Исполненные самоуверенности и оптимизма, они были убеждены, что привилегированное положение, в которое «Бог» или «История» поместили Британскую империю, было оправдано характером и достоинствами английской нации. Их патриотизм в третьей четверти XIX в. был выражен не менее отчетливо, чем аристократический идеал патриотизма, и подчас мог граничить с ксенофобией. Не случайно, что империалистические доктрины последней четверти XIX в. выросли из социал-дарвинизма, распространенного в средних классах.

Многих иностранцев уязвляло высокомерное и пренебрежительное отношение со стороны англичан. На иностранцев смотрели часто со снисхождением, «как на детей, которых надо беспрестанно учить и которым надо много прощать». По мнению В.Боткина, исключение составляют только люди высокообразованные и аристократы, много путешествующие и обладающие более широким кругозором, знающие иностранные языки и относящиеся более терпимо к людям, «не удостоившимся чести» быть гражданами Великобритании (49). Идеалы служения стране, долга перед ней прекрасно сочетались с предпринимательскими лозунгами личного участия во всех улучшениях, проводимых во благо государства.

Такая ценность традиционного общества, как вера в справедливость иерархической структуры и преклонение перед авторитетом, достаточно прочно укоренилась в сознании средних классов и проявлялась, может быть, и не в таких формах, как в сельских сообществах, но вполне определенно. В любом доме можно было найти «Книгу пэров», которую А.Конан Дойл с иронией называл «замечательным памятником трудолюбия и учености», а У. Теккерей - «второй Библией англичанина» (50). Достаточно пролистать его работы или произведения Ч. Диккенса, чтобы почувствовать силу снобизма среднего класса и «раболепства и угодничества перед знатью» (51).

На первый взгляд странное сочетание столь сильно развитого «сословного чувства», как характеризовали эту черту англичан иностранные наблюдатели (52), с либеральной идеологией, для самих средневикторианских средних классов было вполне логичным. Можно даже говорить о том, что либеральные идеи в определенной степени подпитывали их «иерархическое сознание». Если человек сам, своими силами, трудом и своими личными качествами способен подняться до самых высоких ступеней общественной лестницы, то он вряд ли будет чувствовать недовольство в отношении того, что эта лестница существует. Вот почему все те почести, которые оказывались аристократам, никоим образом не считались оскорблением для других слоев населения. Возрастание социальной мобильности, широкие перспективы для продвижения наверх, открывавшиеся перед индивидами в новом обществе, только укрепляли иерархические ценности.

Эта позиция была озвучена профессором клинической медицины Дж. Оглом в стенах парламента в ходе дебатов по вопросу о классовых отличиях в Оксфорде (53). «То, что всем студентам следует быть на равной основе в отношении академических привилегий и прав, - доказывал профессор, - вполне согласуется со случайным неравенством, которому дают повод титул и богатство, и отличия, основанные на таком неравенстве, далеки от того, чтобы быть каким-либо оскорблением; очень желательно... чтобы умы молодых людей были дисциплинированными так, чтобы признать их, не чувствуя какого-либо унижения от этого; довольными от сознания того, что при свободных институтах своей страны, достижение таких отличий, волей Провидения, открыто как для них самих, так и для тех, кто уже достиг успеха...» (54).

Но то, что стремление к таким отличиям в средних классах превращалось в поиск связей с аристократией, уже означало отход от предпринимательской идеологии. То же желание утвердиться в качестве земельных собственников, заниматься государственной, общественной или профессиональной деятельностью предполагало отказ от активной конкурентной борьбы, от непосредственного управления собственным предприятием и существенно ослабляло предпринимательскую инициативу и значимость делового потенциала личности.

Менялись и социальные, и этические приоритеты этих групп. В конце XIX в. Т. Веблен в «Теории праздного класса» доказывал, что только показным досугом и показным потреблением богатые могли достичь статуса, к которому стремились (55), причем афиширование богатства становилось наиболее важным. Слово «парвеню» стало синонимом «человека, щедро тратившего деньги» (56). Во что это выливалось, чуть позже показывал Т. Эскотт на примере разбогатевшего биржевого маклера: «Он легко делает свои деньги и легко тратит их в обеспечении всей роскоши существования. Он женится на красивой жене... запасается выбором вин, нанимает французского повара, у него есть экипажи и лошади, ложа в опере, кресла в партере в театре и бесчисленных концертах. Он принадлежит к одному или двум хорошим, хотя и не всегда перворазрядным клубам. Он заводит знакомства в высочайших кругах и поздравляет себя с тем, что находится в обществе» (57). Естественно, что такой образ жизни был уже абсолютно несовместим с добродетелями усердия в работе, воздержания, скромности, умеренности, умения жить по средствам.

Особенно наглядно отдаление средневикторианских средних классов от духовного наследия своих предшественников проявилось в строительном буме. В то время как в аристократической среде к середине века он явно шел на убыль, нувориши тратили колоссальные средства на сельские или загородные дома. Их строительство, реконструкция, отделка и меблировка становились полем для конкуренции между новыми владельцами. Здесь особое значение приобретала даже не имитация аристократических резиденций, а желание произвести впечатление грандиозностью архитектурных замыслов, показ богатства и нового статуса, что вело, по словам архитектора Дж. Эммета, к «самым отвратительным излишествам, которые когда-либо видел мир в строительной сфере» (58). А «Форнайтли ревью» замечал, что «архитектор, который в наши дни строит для богача простой каменный дом, красота которого заключается в его пропорциях и хорошем исполнении... отважный человек», ибо у него вряд ли будет много клиентов (59).

Крупные бизнесмены с течением времени все меньше походили на своих пуританских предшественников первой половины XIX в. Часто менялась даже их конфессиональная принадлежность. К сожалению, точных данных на этот счет мы не имеем. В это время была проведена только одна религиозная перепись 1851-1853 г., ставшая «триумфом неангликанцев» (60). Но многочисленные случаи перехода предпринимателей-нонконформистов в лоно англиканской церкви дают основания предполагать, что с течением времени этот «триумф» серьезно ослаб (61).

И это в высшей степени показательно, ибо нонконформисты воплощали ту идеологию и ценности, которые характеризовали средний класс на раннем этапе его существования. Различные диссидентские деноминации, среди представителей которых было много по-настоящему богатых и влиятельных людей, и в средневикторианский период продолжали руководствоваться железной дисциплиной, преданностью работе и интересам предприятия, их частная жизнь сохраняла простоту и непритязательность.

Даже в тех случаях, когда некоторые из них, как, например, Самуэль Морли или Джон Райлендс, покупали сельские поместья, они делали это скорее, для того чтобы получить более широкие возможности участия в общественных и политических делах, чем для того, чтобы стать членами высшего общества. Стиль их жизни мало напоминал аристократический, и они не только не делали попыток его перенять, но и намеренно подчеркивали свое отличие (62).

Предпринимательская идеология в том виде, в каком она существовала среди нонконформистов, поддерживалась владельцами крупных иностранных компаний, размещенных в Лондоне. Например, греческие компании в Англии находились под очень сильным влиянием Стефана Ралли, который на своем предприятии ввел правило, не позволяющее ни партнерам, ни служащим «вести жизнь чрезмерно роскошную или расточительную» (63).

Влияние таких людей в промышленности, торговле и финансах было необыкновенно сильным, и еще больше усилилось в третьей четверти века. И хотя они не определяли облик высшей части средних классов и в численном отношении составляли меньшинство, их примеры говорят, что те тенденции изменения ценностных приоритетов, о которых мы писали, не являлись единым направлением развития предпринимательской элиты. Она оставалась мультикультурной средой. То есть выдвинутый в начале главы тезис о формировании единого культурного поля вовсе не означает существования в обществе универсального набора ценностей, определяющих образ мыслей и образ жизни викторианцев. Более характерными были разнообразные сочетания отдельных элементов этой системы. Можно полностью согласиться с замечанием Д.Ливена, что «не так просто вынести обобщенные заключения относительно поведения целых классов и даже отдельных семей в этой сфере» (64). Мы можем лишь констатировать общие изменения аристократии в сторону постепенного «обуржуазивания», а среднего класса -- в сторону «аристократизации», или «джентрификации». В то же время в тех группах, которые входили или хотели войти в высшее общество, единообразие ценностных установок было выражено достаточно отчетливо.Высшее общество формировало социокультурные символы и стандарты, которые, в преломленном и трансформированном виде, заимствовались другими общественными слоями.

2. Унификация стандартов публичного поведения

Если в предыдущем параграфе затрагивалась в основном область идеологии и ценностей, то целью данного параграфа является рассмотрение реализации этих ценностей на практике, то есть объектом изучения становятся социальные нормы и их воздействие на поведение людей.

Нужно заметить, что в средневикторианский период власть разнообразных норм и установлений в обществе была беспрецедентно велика. Чрезвычайно жесткие требования их соблюдения -- одна из главных характерных черт викторианства. Другим важным моментом является их унификация. Тогда как в традиционных сообществах социальные нормы существенно варьировались в различных прослойках, в викторианском обществе наблюдается если не полное единообразие, то, по крайней мере, существенное сближение стандартов поведения. Это было вполне объяснимо и обоснованно. Росло население, росли города, увеличивалось число безличных социальных контактов, которые были немыслимы в малых сообществах доиндустриального периода. В таких условиях бесконфликтные социальные отношения напрямую зависели от дисциплинированности, предсказуемости поведения людей и общего понимания поведения. И выработка, и соблюдение точных правил, стандартизирующих поведение и регулирующих взаимоотношения, становились превентивной мерой против анархии, преступности и беззакония, источником социальной стабильности и порядка.

Невозможно осознать значение социальных норм в повседневной практике, если, хотя бы вкратце, не остановиться на таком понятии, как «репутация», и связанным с ней понятием «респектабельность». Термин «репутация» можно охарактеризовать как оценку личности обществом. Эта оценка могла быть как позитивной - «хорошая репутация», так и негативной -- «плохая репутация». В отличие от репутации, респектабельность, которая также являлась критерием оценки личностных качеств, могла существовать только со знаком «плюс». Она означала признание обществом достоинств индивида и давала ему внутреннее сознание своей значимости.

Критерий респектабельности распространялся на все общество, и в любой социальной группе могло устанавливаться свое деление на «грубых» и «респектабельных». Причем эта градация интересовала викторианцев даже в большей степени, чем социальная, прежде всего потому, что не зависела от случайностей происхождения и находилась, по крайней мере в теории, в пределах досягаемости всех желающих.

Непременным условием принадлежности к респектабельным была экономическая независимость. Декларировалось, что даже беднейшие слои, не имеющие достаточно средств к существованию, могут считаться респектабельными при условии, что они терпеливо сносят лишения и довольствуются малым. Конечно же, в каждой общественной группе респектабельность определялась соответствующим уровнем достатка, и, безусловно, важными были материальные атрибуты респектабельности (местожительство, дом, одежда и т.д.). Логика, лежащая в ассоциации стоимости осязаемых атрибутов респектабельности с ценностью человека как личности, может быть проиллюстрирована советами для врачей:

«Экипаж подразумевает богатство, богатство - следствие обширной практики, а обширная практика должна означать серьезные медицинские познания; следовательно, экипаж означает большие медицинские познания, и это, конечно, существенное дополнение к репутации врача» (65)

Однако последний пункт подчеркивался реже. Больший акцент делался на соблюдении правил поведения. Эти правила могли отличаться в зависимости от конфессиональной принадлежности группы, ее статуса или географии проживания. Но несмотря на отличия, главные признаки респектабельного поведения были едины, поскольку были основаны на едином своде этических ценностей. К.Маркс писал, что если рассматривать не социальную или профессиональную принадлежность, а обратиться к повседневной жизни, «то один «респектабельный» англичанин настолько похож на другого, что даже Лейбниц вряд ли смог бы обнаружить между ними разницу» (66). Респектабельность предполагала законопослушность граждан и надлежащее уважение к господствующей морали. Поскольку в викторианском обществе было трудно отделить этические аспекты от теологических (атеизм неизменно связывался с аморальностью), на практике это означало обязательное проявление религиозности - посещение церковных служб, отказ от развлечений в воскресные дни, благотворительную деятельность. Респектабельность также выражалась в строгой семейной жизни, соблюдении норм сексуальной морали, в приличии в речах и поведении, опрятности, трезвости и соблюдении статусной субординации (67).

Ввиду того что оценку респектабельности давало общество, ориентация на общественное мнение являлась первостепенным фактором, определяющим публичное поведение. Общественное мнение (власть «миссис Грунди») становилось поистине всемогущим: для большинства викторианцев более важным было то, что скажут о них в обществе, чем то, как они сами оценивают свои поступки. Они говорили «правильные» вещи, делали «правильные» вещи, и, по выражению У. Хогтона, «искренность они приносили в жертву пристойности» (68).