В конце 40-х гг., когда в Великобритании была учреждена Постоянная конференция по изучению локальной истории с центром в Лондоне, в Лестерском университете образовалось отделение английской локальной истории. Там впервые в стране было введено преподавание локальной истории как учебной дисциплины. При университете началось издание журнала "Local Historian". После открытия в 1964 г. в Лестере первой кафедры локальной истории эта исследовательская область стала постепенно включаться в структуру новой социальной истории. В 60-70-е гг. вокруг кафедры сформировался крупный научный центр. Ведущими исследователями в нем были либеральные историки У. Хоскинс, Г. Финберг, А. Эверитт.

В 60-80-е гг. в Лестерском университете оформилась такая область исследования как "городская" история. По мере становления новой социальной истории изменялось содержание исследовательских программ по истории города, которые осуществлялись на отделении экономической истории университета. Создание сотрудниками этого отделения в 1964 г. Общества городской истории во главе с Дж. Дайосом стимулировало выпуск периодического "Ежегодника городской истории".

Деятельность историков, занимавшихся разработкой новой социальной истории, координировали исторические общества и журналы. Наиболее авторитетное положение среди них заняли общество "Past and Present" и Общество изучения истории рабочего класса. Образованию общества "Past and Present" предшествовала многолетняя работа историков марксистского, радикально-демократического и либерального направлений, объединившихся в 1952 г. для издания одноименного исторического журнала.

В 1959 г. на основе журнала было образовано историческое общество. Его главной задачей провозглашалось обсуждение фундаментальных проблем исторической науки, а также популяризация результатов конкретно-исторических исследований по социально-экономической и культурной тематике, организация публикаций этих материалов.

Центральное место в деятельности "Past and Present" заняла социальная история. На конференциях общества в 70-80-е гг. обсуждались такие темы, как "История, социология и социальная антропология", "Труд и досуг", "Социальная мобильность", "Наследование и семья", "Народная религия" и др. Историки разрабатывали социальные сюжеты революций ХVII века, промышленной революции в Великобритании, рабочей истории и народной культуры ХVIII-XIX вв. (семья, быт, социальная структура, материальное положение, поведение, сознание, социальный протест работников по найму). На конференциях и в журнальных дискуссиях неоднократно ставились вопросы о тенденциях и перспективах современной историографии, рассматривались ее теоретико-методологические аспекты. Гуревич А.Я. Социальная история и историческая наука / Вопросы философии. 1990. - № 4. - С. 23

На новую социальную историю в Великобритании оказала заметное воздействие работа Общества изучения истории рабочего класса, созданного в Шеффилде в I960 г. С 1962 г. началось издание Бюллетеня общества и журналов по "рабочей" истории. Возникновение этой организации объяснялось неудовлетворенностью части британских историков состоянием "рабочей" историографии. До середины XX в. она ограничивалась в основном изучением истории лейбористской партии и профсоюзов, исследованием институциональных и политических сторон рабочего движения. Социальные процессы внутри рабочего класса, особенности культурной жизни отдельных его групп долгое время оставались вне сферы внимания историков.

Члены общества значительно расширили рамки "рабочей" истории. Объектом их исследований стали проблемы зарождения и формирования рабочего класса, особенности его материального положения и форм протеста, внутриклассовые и межгрупповые отношения, быт и культура рабочих. На конференциях общества обсуждались такие проблемы, как История рабочей семьи", "Влияние миграции рабочей силы", "Ранний этап британского тред-юнионизма", "Религия и народ", "Рабочая история в музеях", и др. В 80-е гг. тематика обогатилась за счет включения в сферу внимания вопросов, касавшихся положения и социальной активности других групп работников по найму. Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. - 278 с

Во второй половине 70-х гг. в новой социальной истории обозначились кризисные явления. К тому времени в ее составе оформились многие "истории" (новая "рабочая" история, "городская" история, "история снизу", народная культура, "семейная" история и пр.), на которые распространялись подходы и язык объяснения, свойственные этой субдисциплине "новой исторической науки".

Новое направление поиску придало введение в 70-е гг. в социальную историю подходов из культурной антропологии, психологии, социо- и психолингвистики. В итоге внимание историков стало смещаться от изучения социального поведения, активности человека в группе и коллективных представлений к исследованию индивидуального сознания, поведения и его мотивации. Задача конструирования культурного мира человека актуализировала исследовательские возможности микроанализа человеческого бытия, воссоздания тотальной истории средствами локальной истории и микроистории.

Социальные историки, создавшие эту субдисциплину, первыми стали сознавать пределы ее открытости. Их беспокойство выражалось в том, что процесс фрагментации субдисциплины и ее "расползание" становились все менее контролируемыми академическим сообществом. В то же время базовая категория социального в исследованиях многих социальных историков приобретала "культурное измерение": анализ социальных структур, процессов, действий смещался в область "образа жизни", "ментальности", "культурных значений". Эти тенденции в социальной истории выражали общее состояние британской "новой" историографии второй половины 70-х - 80- х гг., которое можно определить как кризис сциентистски-ориентированного социального историзма.

Разрастание новой социальной истории вширь обусловило размывание традиционно понимаемой "социальности" и переосмысление приоритетов в рамках изучения истории человеческого опыта (практики, деятельности). В процессе внутренних преобразований содержания социальной истории возникла мутация - "социокультурная история" или "новая культурная история".

Глава II. Теория социальной истории в интерпретации Дж.М. Тревельяна (1876 - 1962).

Джордж Маколей Тревельян 6.2.1876, Стратфорд-он-Эйвон, - 20.7.1962, Кембридж), английский историк. Внук (по материнской линии) Т.Б. Маколея, сын историка Дж.О. Тревельяна. Получил образование в Харроу и Кембриджском университете. В 1915-1918 был командиром первого британского медицинского подразделения на итальянском фронте. Был назначен профессором новой истории Кембриджского университета в 1927, в 1940 избран главой Тринити-колледжа и занимал этот пост до 1951. В 1930 получил орден «За заслуги», в 1949 был назначен канцлером университета Дарема. Наиболее значительные труды Тревельяна: Англия в эпоху Уиклифа (England in the Age of Wycliffe, 1899); Англия в царствование Стюартов (England under the Stuarts, 1907); Защита Гарибальди Римской республики (Garibaldi's Defense of the Roman Republic, 1907); Гарибальди и Тысяча (Garibaldi and the Thousand, 1909); Гарибальди в истории Италии (Garibaldi and the Making of Italy, 1911); Жизнь Джона Брайта (Life of John Bright, 1917); Лорд Грей и Билль о реформе (Lord Grey of the Reform Bill, 1920); Британская история в девятнадцатом столетии (British History in the Nineteenth Century - 1782-1901, 1923); История Англии (History of England, 1926); Англия при королеве Анне (England under Queen Anne, 3 vols., 1930-1934); Социальная история Англии (English Social History, 1944).

В 1927-40 Тревельян становится профессором Кембриджского университета. Наиболее ранние работы Т. освещают историю национально-освободительного движения в Италии в период Рисорджименто. Др. группа работ посвящена английской истории. В них Т. продолжал традиции вигско-либеральной школы английской историографии. Превознося так называемую славную революцию (государственный переворот 1688-89), Т. осуждал революцию середины 17 в. за её "крайность"; игнорируя классовое содержание революции, он сводил её к борьбе за абстрактные идеалы свободы и парламентской системы (последнюю он выводит из свойств английского национального характера). В его работах по истории Великобритании 19 в. не нашлось места для чартизма. Излагая свои взгляды на метод и задачи исторической науки, Т. объявлял единственной задачей истории воспитание людей с помощью рассуждений о прошлом. Сближая, а в более поздних работах полностью отождествляя историю и художественную литературу, Т. придавал первостепенное значение эмоциональному воздействию на читателя и поэтому уделял большое внимание форме повествования, портретам, ярким зарисовкам и деталям, подчёркивал значение биографического жанра (ему принадлежит ряд биографий политических деятелей и учёных).

И не смотря на то, что социальная история в историографии Нового времени по праву гордится старыми традициями, заложенными в работах Вольтера, Э. Гиббона, Т. Маколея, Я. Буркхардта и многих других авторов, имя Тревельяна стоит в особом ряду.

Социальная история, сумевшая к началу XX в. как минимум сформулировать многие проблемы, оказавшиеся впоследствии в центре ее внимания, в последующие десятилетия была оттеснена на обочину. Однако, хотя в 1920--1930-е годы очень немногие историки отдавали свои силы разработке социальных сюжетов, в историографии этого периода социальная история представлена великими именами (М. Блок, Л. Февр -- самые знакомые из них).

Тревельян определял предмет социальной истории как «историю народа без учета политики». Кроме того, он подробно охарактеризовал круг тематических интересов социальной истории того времени. С его точки зрения в социальном ракурсе рассматривались «...экономические и неэкономические отношения между классами, характер семьи и домашнего хозяйства, условия труда и досуга, отношение человека к природе, культура каждого века, вырастающая из общих условий жизни и принимающая постоянно изменяющиеся формы в религии, литературе, музыке, архитектуре, а также система образования и общественная мысль» Цит. по: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. - С. 145.

Очевидно, что в такой трактовке социальная история на самом деле в равной степени включала в себя элементы как социальной системы, так и системы культуры, изучая не только взаимодействия внутри них, но и связи между ними.

Будучи либеральным историком Дж.М. Тревельян отмечал социальность как важнейший атрибут политики, и говорил, что когда весь мир приходил на всемирную выставку восхищаться богатством, прогрессом и просвещением Англии, полезно было бы сделать "выставку" тех жилищ, в которых ютилась беднота, чтобы показать восхищенным иностранным посетителям некоторые из опасностей, которые преграждали путь столь громко восхваляемой викторианской эпохе.

Тревельян употреблял понятие “социальная история” в смысле социального процесса прошлого, применительно к тем работам, которые освещали все разнообразие повседневной жизни и деятельности людей - условия труда и быта, особенности образа жизни, элементы материальной и духовной культуры. Наиболее яркое воплощение эта концепция социальной истории нашла в труде Тревельяна «Социальная история Англии» Тревельян Д.М. Социальная история Англии. С. 154..

В представлении Тревельяна теоретическая структура исторического знания складывалась из трех главных компонентов - экономической, социальной и политической истории, изучающих три пласта исторического прошлого, которые соотносились таким образом, что экономические условия лежали в основе социальной действительности, а последняя, в свою очередь, определяла политические события. “Без социальной истории, - писал Тревельян, - экономическая история бесплодна, а политическая история непонятна”. Цит. по: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. - С. 112.

Положение социальной истории как дисциплины, находящейся между наукой и поэзией, но при этом обладающей ореолом академической респектабельности, сделало ее идеальной ареной для споров о "научных" моделях объяснения. Одновременно ряд историков, выступили со статьями о том, что история не может быть научной в строгом смысле этого слова. Вместо этого она является "образным предположением максимум (вероятных обобщений и имеет образовательную, а не научную, ценность". "Колыбелью" истории, по мнению, Дж. Тревельяна, является искусство рассказа. Присоединяясь к Тревельяну, профессор литературы Емери Неффе, издал 1947 книгу под названием "Поэзия Истории", которая была посвящена разбору результатов критического прочтения им различных историков XVIII-XIX вв. Нефф поддержал взгляд Тревельяна на историю, но подчеркнул, что "научный" компонент в ней должен сохранится. Но авторы, подобные Тревельяну и Неффу не рассматривали поэтику истории всерьез. Они считали, что история есть, так сказать, "ученость, добавленная к искусству". Цит. по: Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени. Л., 1975. - С. 56. Это положение вызывало новую волну обсуждения проблем МОЗ, но теперь некоторые философы начинали проявлять внимание к нарративу как характерной форме историописания. При этом важно, что в основе части критики МОЗ лежал анализ обыденного языка. В этой связи, например, Исайя Берлин обрисовал давнюю проблему позволительности (или нет) историкам вводить в исторический тест моральные суждения. С его точки зрения, если история написана на обыденном языке, то она переполнена моральными значениями и коннотациями, имманентно вложенными в каждодневную речь. Поэтому для историка никак невозможно воздерживаться от моральных суждений и писать так, как будто исторические агенты не имеют никакого свободного волеизъявления. В подобном роде же пробовал решить некоторые из проблем, сгруппированных вокруг МОЗ Патрик Гардинер.

В послевоенный период, в условиях господства традиционной консервативной историографии в области политической и административной истории и самоизоляции экономической истории позитивистского толка, марксистское направление английской историографии, сформировавшееся в 1940-1950-е годы, создавало так называемую новую социальную историю практически “на целине”, в то время как во Франции, например, эта историографическая ниша уже была занята школой “Анналов”.

Если во Франции между марксистами и немарксистами длительное время существовало “неписаное джентльменское соглашение”, по которому первые ограничивали себя преимущественно социально-экономической историей и историей классовой борьбы, отдавая вторым в безраздельное обладание проблемы истории ментальностей⁶³, то в Англии именно историки-марксисты, не забывая о социально-экономической истории и истории классовой борьбы, явились пионерами и в исследовании массового сознания и поведения людей прошедших эпох. Репина. Указ. Соч. - С. 71.

Огромное влияние на формирование “новой социальной истории” в Англии оказали работы Э. Томпсона, Дж. Рюде, Э. Хобсбоума, Р. Хилтона, К. Хилла, и не только их конкретные исследования, но и теоретико-методологические статьи, а также критические обзоры и огромное число рецензий на работы социальных историков. Цит. по: Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени. Л., 1975. - С. 56. Стоит вспомнить, что именно они привлекли к активному сотрудничеству в созданном в 1952 г. журнале “Past & Present”, наряду с либеральными историками, известных английских социологов и антропологов, которые внесли большой вклад в исследование коллективного опыта как центрального измерения социальной жизни. Признанным отцом “новой социальной истории” в Англии считается Э.Томпсон, и само ее рождение обычно связывается с публикацией в 1963 г. его знаменитой книги “Становление английского рабочего класса”.

Парадоксально, но в условиях острого кризиса традиционного либерального историзма именно британским марксистам пришлось в 1950-х - начале 1960-х годов в борьбе с экономическим детерминизмом и социологизмом школы Нэмира отстаивать значение идей в историческом процессе. Они, по утверждению А.Л. Мортона, успешно продвинулись “от общего утверждения, что люди являются созидательной силой истории, к точному и детальному представлению о том, кто были эти “люди” на каждом этапе и что они в действительности делали и думали...”. Цит. по: Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени. Л., 1975. - С. 56.

Лишь позднее, в середине 1960-х годов, стали появляться работы, написанные под влиянием социологии Макса Вебера и под непосредственным воздействием французской школы “Анналов”, которое вначале ограничивалось областью исторической демографии (работы Кембриджской группы по истории народонаселения и социальной структуры), а в 1970-е годы проявилось в так называемой истории народной культуры, представители которой, кстати, критиковали историков ментальностей за отсутствие внимания к социальной дифференциации последних, отдавая явное предпочтение многоуровневым концепциям “идеологий” и “идейных систем” Ж. Дюби, Р. Мандру, М. Вовеля.

Комплексный анализ локально ограниченных сообществ традиционного типа, моделирование и типологизация внутригрупповых и межгрупповых социальных взаимосвязей и другие методы социальной антропологии использовались историками применительно к собственному объекту исследования - локальным общностям прошлого. Тревельян Д.М. Социальная история Англии. С. 84.

Теоретические трудности формировавшегося междисциплинарного подхода, которые были предопределены различиями в природе предметов истории и антропологии прекрасно осознавались ведущими социальными историками. “Иногда думают, что антропология может предложить готовые выводы не только об отдельных сообществах, но и об обществе в целом, поскольку базовые функции и структуры, обнаруженные антропологами, - какими бы сложными или скрытыми они ни были в современных обществах, - все еще продолжают лежать в основе современных форм. Но история - это дисциплина контекста и процесса: всякое значение есть значение в контексте, а структуры изменяются, в то время как старые формы могут выражать новые функции или старые функции могут находить выражение в новых формах... В истории нет никаких постоянных актов с неизменными характеристиками, которые могли бы быть изолированы от специфических социальных контекстов”.

Именно благодаря плодотворному диалогу между антропологами и социальными историками, которые группировались вокруг журналов “Past & Present” и (позднее) “Social History”, сложилась Британская социально-антропологическая история, вобравшая в себя лучшие интеллектуальные традиции национальных научных школ.

Основные направления изучения “народной культуры” были заложены работами К. Томаса, А. Макфарлейна, П. Берка и др., которые ввели в научный оборот новые исторические факты, характеризующие особенности духовной жизни простых людей, уровень их грамотности, язык, знание окружающей природы, многообразные проявления социальной активности. “Народная культура” трактовалась ими очень широко, как система разделяемых абсолютным большинством общества понятий, представлений, ценностей, верований, символов, ритуалов, но имеющих и множество региональных вариантов и различий в соответствии с социальным статусом, профессиональным занятием, общим образовательным уровнем ее носителей.

Неотъемлемой частью истории “народной культуры” стали исследования по истории “народной религии” и “народной реформации”

При этом историки марксистской и радикальной ориентации связывали изучение проблем “народной культуры” с исследованием особенностей идеологии различных социальных слоев и интеллектуальной гегемонии господствующих классов⁴. Модель “культурной гегемонии” А. Грамши рассматривалась как средство преодоления методологических трудностей, заложенных в теоретических установках истории ментальностей, с одной стороны, и в концепции “классового сознания”, - с другой. Проблематика истории народной культуры обогатила исследование массовых движений, по-новому осветила ценностные системы, умонастроения, модели поведения, “политическую культуру” их участников.

История “народной культуры”, ставшая своеобразным английским эквивалентом французской “истории ментальностей” исследовала проблемы обыденного сознания на основе социально-антропологического подхода и использования фольклорных и локально-исторических источников. Она ввела в научный оборот огромный источниковый материал, характеризующий особенности духовной жизни и поведения людей, с локально-региональной и социально-групповой спецификацией. Цит. по: Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени. Л., 1975. - С. 56.

Социально-исторические сюжеты разрабатывались как на макро-, так и на микроуровнях, сверху и снизу, сквозь призму структурного анализа социальных слоев и статус-групп и через быт, поведение и сознание “простых людей” в местных городских и сельских сообществах. Так создавалась коллективная биография локальной общности или “биография социального класса” (по выражению Э. Томпсона). Этот главный общий метод “истории снизу” объединил собой различные субдисциплины социальной истории: его реализация предполагала комбинирование демографического и локального анализа, с включением в него социокультурного аспекта.

Ситуация, сложившаяся в британской “новой социальной истории”, может быть проиллюстрирована на примере локальной истории, в которой в свою очередь выделяются различные направления. Новые возможности для локально-исторического синтеза были открыты и в той или иной мере реализованы как в сфере пересечения демографической истории с экономической и с историей социальных структур, так и в сфере пересечения демографической истории с историей ментальностей, или с так называемой историей народной культуры.

Еще в 1964 г. возросший интерес британских историков к междисциплинарным исследованиям и, в частности, к возможностям использования данных демографии и количественных методов для исследования социальных связей в малых группах, привел к созданию Кембриджской группы по истории населения и социальной структуры. В 1960-1970-е годы членами группы был опубликован ряд работ, в которых рассматривалась динамика народонаселения Великобритании в новое время в связи с экономическим развитием страны и социальными сдвигами⁷⁶. Деятельность этой группы стимулировала разработку проблематики демографической истории и в мировой историографии в целом.

Надо отметить, что уже в конце 1960-х годов историки-демографы поставили вопрос о необходимости разработки теории, которая могла бы объяснить изучаемые ими процессы в более широком контексте. Тогда же была поставлена задача - включить в будущую модель социальной регуляции процесса воспроизводства и демографического поведения не только элементы хозяйственной деятельности, социальной структуры и обыденного сознания, но и изменения в политической и идеологической сферах.

В 1970-е годы вполне явственно обозначилась тенденция к переходу от исторической демографии к демографической истории, комплексной исторической дисциплине, рассматривающей демографические структуры и процессы в непрерывной связи и взаимодействии с экономическими, социальными, культурными. Ведущие демографические историки видели решение проблемы связи процессов воспроизводства человека с социальным контекстом во всестороннем анализе институтов брака и семьи, брачно-семейных отношений, демографического поведения и сознания и становления на этой основе так называемой демосоциальной истории как неотъемлемой части новой социальной истории.

Ключевое положение в интерпретации взаимодействия демографических, экономических и социальных процессов заняла модель брака, события, влекущего за собой создание новой ячейки общества. Именно различные модели брака стали теми теоретическими конструкциями, в которых абстрактные схемы, формирующие наши представления об общих тенденциях демографического развития, были наполнены многообразием конкретных вариантов демографического поведения, стереотипного или отклоняющегося, направленного на воспроизведение или изменение этой сферы общественных отношений. Цит. по: Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени. Л., 1975. - С. 137.

Комплексные исследования по истории семьи, несомненно, давшие весомые результаты, осуществлялись главным образом в рамках локального социального анализа, позволяющего наблюдать все общественные связи и процессы в их естественной субстратной среде. И это естественно, поскольку семья, в рамках которой происходит воспроизводство человека и самообеспечение его средствами существования, являясь микроединицей существующей общественной связи (социальных отношений), воспроизводит эту связь в рамках той общины (группы, устойчивой корпорации), в которую она входит совместно с другими аналогичными ей единицами. Семья подвергается контролю более широких групп и призвана решать задачи, “заданные” ей ими.

Глава III. История Англии в трудах Д.М. Тревельяна

История Англии в ее социальном и повседневном аспекте всецело представлена в творчестве Тревельяна. В данной главе будут рассмотрены некоторые страницы этой истории в трактовке Д.М. Тревельяна. Само многообразие английского общества и его реальная свобода способствовали развитию вкуса к доброму английскому консерватизму, основанному на здравом смысле и морали благоразумия в соединении с умеренным клерикализмом, скорее по традиции, чем по живой вере, но и по вере тоже. Иначе говоря, многообразие и здоровая основа английской жизни растворили в себе радикализм, ослабили его энергетику, напротив, растущую все это время по ту сторону Ла-Манша. Поэтому, по оценке Дж. М. Тревельяна, «в период жизни требовательного и консервативного Гиббона… неверие, как и пудреные волосы, могла позволить себе только аристократия». Тревельян Д.М. Социальная история Англии. С. 84.

В основе английского характера, как он сложился в XVIII столетии и существует до сих пор, лежал, по убеждению Дж.М. Тревельяна, тиллотсонианизм. «Канонник Чарльз Смит так изобразил англиканскую религию: «В англиканской церкви XVIII века доминирующим влиянием было влияние архиепископа Тиллотсона (1630-1694). Его наследие одновременно было и благом и злом… Можно считать, что Тиллотсон спас англиканское красноречие от загнивания в болоте педантизма и аффектации. С другой стороны, основное содержание его проповедей составляла благоразумная мораль, основанная скорее на разуме, чем на откровении, и сознательно обращаемая к здравому смыслу. «Евангелие моральной честности» оказало английскому характеру такую услугу, игнорировать которую могут только фанатики; поэтому мы обязаны тиллотсонианизму тем, что англичанин всюду, куда бы он ни попал, несет с собой чувство долга».

Аристократической слой английского общества с точки зрения Тревельяна, как он сложился в первой половине XVIII века, представлял собой не только верхушку общества, но и его особый вертикальный срез, «включая не только высшую знать, но и сквайров, и более богатое духовенство, и образованный средний класс, который вступал с ними в близкие отношения. Этот обширный слой, достаточно многочисленный и имевший неоспоримые социальные привилегии, мог позволить себе требовать во всем прежде всего высокое качество». Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 54.

Тревельян считает, что в середине XVIII столетия этот аристократический слой достиг некоей высшей гармонии с самим собой и с управляемым им обществом, которая была сохранена примерно до девяностых годов. В девяностые годы XVIII века гармония была разрушена. Поэтому можно сказать, что Англия, как и Древняя Греция, имеет свое «золотое пятидесятилетие», начавшееся в сороковых годах XVIII столетия и завершившееся в девяностые годы того же столетия. Многое, очень многое идет оттуда и одна из самых существенных причин этого - в лидерской роли Англии, в том числе и в «эпохальной истории» Нового времени, перехваченной ею после революции 1688 года и удерживаемой весь XVIII, XIX и даже XX век.

Причем, если философское лидерство с середины XVIII века захватила Германия, а лидерство на поле идей социального реформирования захватила Франция, то Англия удерживала лидерство стиля, то есть самого духа эпохи и ее парадигматики, неся его в духе самой английской культуры через бережное сохранение сложности и «консенсусности» английской и шире - британской культуры на том же уровне, что и сложность всей европейской культуры.

Важнейшей страницей истории Британии Тревельян называет Английскую революцию. Английскую революцию 1688-1689 гг. назвали „славной революцией”. (...) „Истинную славу британской революции, -- писал Джордж Маколей Тревельян, -- составляет то, что она была бескровной, что не вызвала гражданской войны, что не было никакой резни и проскрипций, а главное -- что было достигнуто общее согласие насчет религиозных и политических различий”.

Это согласие прошло испытание временем, принесло упрочение свободы в общественной жизни и практический компромисс в мире религиозных страстей. „Люди 1689 г. не были героями, -- писал Маколей Тревельян, -- Даже не так много среди них было по-настоящему порядочных. Но это были люди весьма сообразительные и в этот критический момент, наученные горьким опытом, они поступали так, как даже самые сообразительные не всегда поступают, то есть с разумом и умеренностью”. Опасность заставила находившихся в конфликте вигов и тори заключить компромисс, называемый Революционным договором. Договор сопровождался Актом терпимости, в котором одни видели право жить по своей совести, а другие -- „неизбежный компромисс, заключенный с ошибочными взглядами”. (...) нам, недовольным из секты вечно неудовлетворенных и перепуганных, мечтается о чем-то похожем. Мы не хотим новых нравственных революций, примерки ежовых рукавиц, проскрипционных списков врагов, подозреваемых во враждебности, кандидатов в подозреваемых. Нам, недовольным, мечтается именно о такой помеси компромисса и здравого смысла. Мы, недовольные, не хотим новых революций в стране, которая еще не пришла в себя после нескольких предыдущих».

Англия, точнее, Великобритания, стала микрокосмом общеевропейской культуры, носителем ее форм и, тем самым и вследствие того, как бы лабораторий ее парадигмальных идей, чистым экспортером мировоззренческих парадигм. Так, в конце XVII - начале XVIII она экспортировала на континент деистскую парадигму, в первой половине XVIII века - скептицистскую, а во второй половине XVIII столетия - истористскую. В XIX веке ситуация не изменилась. Из «трех составных частей» марксизма самая существенная, корневая - это английская политэкономия, но не немецкая философия и французский социализм. Не Конт сделал позитивизм парадигмой естественнонаучного наступления на общественные и гуманитарные науки, а Дарвин. Даже современный расизм был экспортирован из Англии (Чемберлен). Причем, во всех случаях, разрушительные на континенте английские идеи в самой Англии очень скоро адаптировались и становились лишь частью общей системы английского мировоззрения, постепенно, но быстро вырождаясь в что-то пародийно-ироническое или иллюстративное.

Тревельян пишет, что «Золотое пятидесятилетие» становления английского интеллектуального (парадигмального) господства и английской аристократии «вертикального среза» - это концентрированное выражение «классического века». Оно по-прежнему несет в себе очарование высокого произведения искусства - искусства жизни, взятой в ее цельности. «Может быть, с тех пор как стал существовать мир, ни одно общество мужчин и женщин не наслаждалось жизнью в такой степени и так разносторонне, как английский высший класс в этот период. Литературные, спортивные, светские и политические круги состояли из одних и тех же лиц. Когда наиболее неудачливый из всех великих политиков Чарльз Фокс сказал на смертном ложе, что он жил счастливо, он сказал правду. Высочайшее красноречие, энергичная политика, долгие дни, проведенные на охоте за куропатками, деревенский крикет, бесконечные и интереснейшие беседы, страсть к греческой, латинской, итальянской и английской поэзии и истории - всем этим и, увы, также безумным азартом игрока Фокс наслаждался в полной мере и разделял все эти удовольствия с многочисленными друзьями, которые любили его. Он был не менее счастлив и во время долгих дождливых дней в Холкхэме, которые он проводил, сидя у изгороди, невзирая на дождь, и вступая в душевные разговоры с пахарем, объясняющим ему тайну культуры турнепса». И, что важно, нет оснований идеализировать это время ни с этической, ни с интеллектуальной, ни с какой иной точки зрения. И в Англии тоже. Огромно количество широких и узких примеров, имеющих негативный характер. Но несомненно количество и качество превосходящих его позитивных примеров. И, самое главное, это время несет в себе общее ощущение чуда.

Дж.М. Тревельян, описывая это «общее», признает, что «несмотря на упадок обоих университетов, единственных тогда в Англии, несмотря на упадок государственных школ, особенно школ среднего образования, интеллектуальная жизнь страны никогда не была более блестящей и количество одаренных людей, приходящихся на душу населения в Англии времен Георга III [1760-1820], с ее плохой системой образования, было значительно больше, чем в наши дни. Может показаться, что высочайшие произведения человеческого разума были скорее результатом удачи, свободы и разнообразия, чем результатом деятельности единообразной организации; скорее результатом равновесия между городом и деревней, чем результатом активности самой городской жизни; скорее результатом влияния литературы, чем журналистики; скорее результатом развития искусства и ремесла, чем машин». Тревельян Д.М .Социальная история Англии. - С. 152.

Здесь следует пояснить, что сравнение Англии со страной-производителем и экспортером стратегического товара - парадигмальных идей, может завести в тупик, родив образ некоей сверхконцентрированности, «зацикленности» английской культуры. Нет, Англия в частности и Великобритания в общем была прежде всего производителем собственной культуры и ориентировала свою культуру, во-первых, на идеи Нового времени, что было правилом, а не исключением и для других европейских стран; во-вторых, на собственное многообразие как таковое, через тотальный компромисс и тонкое чувство равновесия, что было редким, а в своей последовательности и непрерывности - исключительным. В Европе второе исключение подобного рода, но иной формы и содержания, представляет собой Римская католическая церковь.

Поэтому «эпохальные идеи» вызревали в английской культуре быстрее, чем в континентальных культурах, и, что самое главное, их «явление миру» носило более гармоничный, а потому и более практичный характер. Англичане после «счастливой революции» 1688 года никогда полностью не отождествляли себя с какой-нибудь идеей или комплексом идей, а только - со всей целостностью своей культуры. Отсюда впечатление об их бескрылом прагматизме и даже поверхностности, столь сильное у их менее счастливых соседей. Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С 122.

Дж. Тревельян писал о том, что в XIX в. в Англии существовали две диаметрально противоположные социальные системы - аристократическая Англия сельских районов и демократическая Англия больших городов: «В небольших городках и торговых центрах графств власть - административная и судебная - по-прежнему оставалась в руках сельских джентльменов, которым подчинялись там все классы. Но большие города управлялись людьми совершенно иного типа в соответствии с совершенно иным мерилом общественной ценности, которое было по преимуществу демократическим». В городах доминировали новые социально-экономические взаимоотношения, основанные на конкуренции, и духовный «утилитаризм». В сельской системе, не знавшей реформ до конца XIX в. были законсервированы доиндустриальные социально-экономические взаимоотношения и патерналистские идеалы. Дискуссии относительно преимуществ и недостатков той или иной систем длились на протяжении всего XIX в. Каждая из сторон выдвигала свои аргументы.

До 1830-1840-х гг. в Великобритании слово «город» ассоциировалось исключительно с Лондоном. Он был воплощением всего хорошего и дурного, что было в городе. Именно Лондон имели в виду, когда говорили о городе либо как о «вертепе», «бездонной яме испорченности», «неуправляемой массе необузданных людей», либо как о «бастионе цивилизации против варварства», «колыбели просвещения, утонченности и вкуса». Во многом столь разнящиеся определения породили сами лондонские контрасты. Ближе к середине XIX в. англичане в качестве города стали воспринимать и другие большие города, которые постепенно перемещались в центр внимания общественности. Если рассматривать общественно-политические дискуссии этой поры, возникает ощущение, что под «городом» в тридцатые-сороковые годы понимались, прежде всего, промышленные центры. Так часто звучала критика в адрес их санитарного состояния и эстетического несовершенства, что, кажется, будто смог, грязь, суматоха, трубы заводов и фабрик были характерными чертами типичного викторианского города. В арсенале защитников урбанизации, прежде всего фритредеров, изобиловали такие эпитеты, как «прогресс», «бесконечные изменения к лучшему», которые использовались применительно к описанию городов, и «косность, леность и разложение» - применительно к английской деревне.

С течением времени как считает Тревельян, городская система укреплялась, городские ценности получили всеобщее признание. Во многом это было связано с миграцией из деревни в город, в ходе которой все большее количество людей перенимало городские ценности, а их собственные разрушались или видоизменялись. Для XIX в. была характерна миграция на короткие расстояния, из деревень в ближайшие торговые или промышленные центры. Обратная миграция из города в деревню была достаточно редким явлением, поэтому социокультурное пространство сельской местности трансформировалось медленно.

Несмотря на распространенное убеждение, последнее тысячелетие не характеризуется однонаправленным движением в сторону упадка взаимозависимости. Вот что говорит в этом отношении Тревельян (Trevelyan 1985: 59-61) по поводу Англии XVII века: "Мужчины и женщины были разбросаны по всему острову, предоставлены самим по себе в многочисленные часы одиночества и изоляции; у каждого, как у одинокого дуба в поле, было пространство для роста и не было необходимости беспокоиться о следовании каким-либо традиционным условностям. «У всякого была своя причуда». Типичная хозяйственная жизнь йомена или мелкого ремесленника того времени менее стесняла его условностями и делала более самостоятельным, нежели средневековая корпоративная жизнь бюргера или крестьянина или жизнь современного человека в условиях сложных капиталистических переплетений". Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 171.

Красноречивое описание трансформации общества в 19 в. дал Дж. Тревельян в Истории английского общества (1948): «Прибывавшие на работу в горнодобывающие и промышленные отрасли люди покидали старый аграрный мир, который был в сущности консервативным по своей социальной структуре и моральному укладу, и вливались в общую массу обездоленных людей, в которой вскоре естественно начиналось брожение и которая становилась весьма взрывоопасной субстанцией. Очень часто еда, одежда и заработки были не так плохи по сравнению с тем, что они имели ранее, когда занимались сельскохозяйственным трудом. У них также было больше независимости, чем у сельскохозяйственного рабочего, низкие заработки которого дополнялись не приносящим отдыха досугом. Однако миграция в мануфактуры означала и потери. Красота полей и лесов, стародавние традиции деревенской жизни, сбор урожая, праздник по случаю уплаты десятины, майские обряды наступления весны, состязания - все это было гораздо более человечным и веками позволяло сносить нищету...». С развитием промышленности росли города. К середине 19 в. половину населения Великобритании составляли городские жители. Развитие мануфактурного производства и городов поставило проблемы, которыми невозможно было пренебрегать теоретикам, исповедовавшим философию laissez faire (невмешательства в экономику). Принцип laissez faire положил конец хлебным законам. Однако тот же самый состав парламента, который отменил хлебные законы как противоречащие законам свободы, принял законы о мануфактуре, согласно которым рабочий день детей и женщин, а косвенным образом и мужчин ограничивался десятью часами в день и запрещались такие злоупотребления, как использование детей вместо щеток для чистки дымовых труб. Пренебрежение правилами санитарии, когда, например, корыстолюбивые лендлорды позволяли предприятиям загрязнять питьевую воду, в конечном итоге привело к принятию знаменитого закона о здравоохранении 1848. Конфликты между сторонниками официальной церкви и диссентерами сдерживали осуществление программы бесплатного образования, пока премьер-министр У.Ю. Гладстон не добился принятия в 1870 закона об образовании. Разумеется, государство не могло стоять в стороне и равнодушно взирать на то, как фабриканты и родители нарушали права рабочих и детей. Государство реагировало и на то, что происходило с сельскохозяйственным производством в процессе его радикальной трансформации, на появление серьезной проблемы бедности, справиться с которыми у местной власти не было сил, наконец, на нестабильность современного индустриального мира и следующую из нее безработицу, смену занятий, а также на общую тенденцию к эксплуатации сильными слабых. К концу 19 в. традиционный либерализм перестал пользоваться популярностью, и государство приняло на себя ряд ответственных обязательств. Принцип laissez faire одержал триумфальную победу только в британском сельском хозяйстве, несмотря на угрозу иностранной конкуренции после событий Гражданской войны в США. В 1848 в лондонском «Экономисте» можно было прочесть, что «страдание и зло предписаны природой; от них невозможно избавиться; и нетерпеливые потуги благой воли законодательно изгнать их из мира, не разобравшись в их направленности и конечном назначении, всегда порождали больше зла, чем добра». В 20 в. такими идеями вряд ли кого-нибудь можно было бы заинтересовать. Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 61.

О том, что период 1740-1780 гг. стал для Англии "классическим веком", и что это значило для английской культуры, мы можем прочитать в книге Тревельяна "Истории Англии от Чосера до королевы Виктории". "Первые 40 лет XVIII века, время царствования Анны и правления Уолпола, составляют переходный период, в течение которого вражда и борьба за идеалы эпохи Стюартов, бушевавшие еще недавно и опустошавшие страну, подобно потоку расплавленной лавы, теперь начали разливаться по каналам и застывать в прочно установленных ганноверских формах. Век Мальборо и Болингброка, Свифта и Дефо был точкой соприкосновения двух эпох. Только в последующие годы (1740-1780) мы встречаемся с поколением людей, типичных для XVIII века, - обществом со своей собственной системой взглядов, уравновешенным, способным судить о самом себе, освободившимся от волнующих страстей прошлого, но еще не обеспокоенным тем будущим, которое скоро должно было стать настоящим в результате промышленного переворота и французской революции... В Англии это был век аристократии и свободы; век правления закона и отсутствия реформ; век индивидуальной инициативы и упадка учреждений; век широкой веротерпимости в высших слоях и усиления влияния методистской церкви в низших; век роста гуманных и филантропических чувств и усилий; век творческой силы во всех профессиях и искусствах, которые обслуживают и украшают жизнь человека". Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 141.

Дж.М. Тревельян наблюдает подобные явления и в более благополучной Англии, приписывая это несколько наивно, но, по сути, очень верно, влиянию дарвинизма на космологические и хронологические мифы Книги Бытия. "Чарльз Дарвин был настолько непохож на Вольтера, насколько может быть непохоже одно человеческое существо на другое; он вовсе не хотел быть иконоборцем... Но его научные изыскания привели его к заключениям, несовместимым с повествованием первых глав Книги Бытия, которая была в такой же степени частью английской Библии, как и сам Новый Завет... Естественно, что религиозный мир взялся за оружие, чтобы защитить положения незапамятной древности и свой престиж. Естественно, что более молодое поколение людей науки бросилось защищать своего почитаемого вождя и отстаивать свое право приходить к таким заключениям, к каким приводят их научные исследования, не считаясь с космогонией и хронологией Книги Бытия и с древними традициями церкви. Борьба бушевала в течение 60-х, 70-х и 80-х годов. Она затронула всю веру в сверхъестественное, охватывая и все содержание Нового Завета. Интеллигенция под давлением этого конфликта становилась все более антиклерикальной, антирелигиозной и материалистической". Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 63.

А вот как описывает Дж.М. Тревельян оксфордские нравы в "золотое пятидесятилетие": "Ленивый, слабовольный, безбрачный клерикализм профессоров XVIII века роднил их с монахами XV века; кстати сказать, и те и другие были одинаково полезны. Гиббон, который, как член палаты общин, был в 1752 году допущен в общество членов Модлин-колледжа в Оксфорде, так описывает их нравы: "Они не обременяли себя размышлениями, чтением или письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами, живая невоздержанность юности оправдывала их скучные и тайные попойки"... Только в самом конце столетия началось движение за внутренние реформы, которое привело оба университета на путь самоусовершенствования. Его можно датировать в Тринити-колледже в Кембридже с кризиса 1787 года".

Характеризуя эпоху Ренессанса Тревельян пишет, что ранее начавшаяся в Италии, в разных странах приобретала различные особенности. В XV столетии земля Англии была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами, и лишь кое-где между ними встречались крупные поместья лендлордов. В городах достигло расцвета ремесло. "Взятое в целом - пятнадцатое столетие было хорошим временем для крестьян и рабочих и плохим временем для лендлордов" Тревельян Д.М. Социальная история Англии. - С. 56, - пишет Дж.М. Тревельян в «Социальной истории Англии». Мнение Тревельяна о трудностях для лендлордов в XV веке явно преувеличено, но исторические факты свидетельствуют о народном довольстве в Англии того времени.

Заключение

Подводя итог исследованию, можно сформулировать следующие выводы:

1) Среди факторов, придавших характерные черты Британской историографии социальной истории, следует назвать сильные, вековые традиции различных школ локальной истории и исторической географии, внесших немалый вклад в исследование динамики взаимодействия человека и его природно-социальной среды. В немалой степени в ней проявилась и активная позиция британской исторической социологии, и мощное влияние английской социальной антропологии, обладавшей богатейшим практическим опытом, и, наконец, соединение непреходящей популярности истории семьи, родной деревни, прихода, города у многочисленных энтузиастов-непрофессионалов с развернутым историками-социалистами широким движением за включение любительского краеведения в контекст большой “народной истории”, сделавшее “социальную историю снизу” важным элементом массового исторического сознания.

2) Специфика труда Тревельяна в области социальной истории Англии заключается в том, что Тревельян был одним из первых исследователей в этой области, и его труды как любое начинание содержали ряд недостатков и в современном смысле слова не могли считаться классическим примером анализа истории повседневности, в большей мере являясь исследованиями социальной истории. В работе применялись компаративный метод для сравнения точек зрения, имеющихся в историографии, а так же общие методы и принципы, среди которых принцип историзма, объективности, системности, использованные при анализе концепции социальной истории Англии Тревельяна.

Заимствование проблематики и методов социальной антропологии сыграло особенно важную роль в анализе повседневности Тревельяном как наиболее влиятельным авторитетом социальной истории в Великобритании.

Синтез историографии и социальной антропологии в его исследованиях произошел в значительной степени благодаря влиянию ведущих социальных антропологов, которые активно выступали в пользу взаимодействия двух дисциплин, а точнее - за оснащение “теоретически отсталой” историографии концепциями и методами, отработанными в полевых исследованиях различных этнических общностей на окраинах современного мира.

Как историк, Тревельян придавал первостепенное значение эмоциональному воздействию на читателя и поэтому в своих трудах уделял большое внимание форме повествования, портретам, ярким зарисовкам и деталям, что характеризует его творчество как пример истории бытописания.

Список использованных источников и литературы

1.Источники

1. Тревельян Дж.М. История Англии от Чосера до королевы Виктории / Дж.М. Тревельян; пер. с англ. А.А. Крушинской и К.Н. Татариновой. - Смоленск: Русич, 2002. - 624 с.

2. Moorman M.T. George Macaulay Trevelyan: a memoir, London; North Pomfret, Vt.: Hamilton, 1980.

тревельян британская социальная история

2.Литература

1. Барг М.А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. / М.А. Барг. - М.: Наука, 1991. - 217 с.

2. Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени / К.Б. Виноградов. - Л., 1975. - 329 с.

3. Гинзбург К. Микроистория: две - три вещи, которые я о ней знаю / Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. - С. 207 - 236.

4. Грудзинский В.В. На переломе судьбы: Великая Британия и имперский федерализм (последняя треть XIX - первая четверть ХХ в.) / В. В. Грудзинский. - Челябинск, 1996. - 412 с.

5. Гуревич А.Я. Историк конца XX века в поисках метода / А.Я. Гуревич. - М.: Одиссей, 1996. - 221 с.