Жизнь высшего общества в средневикторианское время в Англии третьей четверти XIX в

Размещено на http://www.allbest.ru/

Тема

Жизнь высшего общества в средневикторианское время в Англии третьей четверти XIX в

Содержание

Раздел 1. Семейно-брачные отношения

Раздел 2. Досуговая культура средневикторианского высшего общества

Список литературы

Раздел 1. Семейно-брачные отношения

Основными проблемами данной главы являются следующие: какое место занимала категория «частного» в жизненном пространстве средневикторианскои элиты, чем наполнялась частная жизнь и каковы были ее связи с внешним миром, какое влияние оказывали идеологические и культурные факторы на частную жизнь.

Из всех аспектов человеческой жизнедеятельности с понятием частного наиболее тесно связана семья. Но ее развитие как основного института существования человека и общества неотделимо от развития других общественных структур. По словам М.Г.Муравьевой, семья выступает «как своеобразный перекресток социальных, экономических, политических и собственно демографических процессов» (1), и анализировать ее можно с разных позиций. В данном параграфе мы попытаемся рассмотреть указанные проблемы, главным образом, сквозь призму тендерного анализа.

Словосочетание «викторианская семья» обычно вызывает в памяти типичную семью среднего класса. Это вполне объяснимо, так как именно с его появлением связано возникновение нового типа семьи и новой концепции семейной жизни. Их истоки уходят в ранее новое время, но окончательно они оформляются в конце XVIII - нач. XIX вв. Излишне говорить, что главную роль в этом играли социально-экономические изменения, вызванные индустриализацией.

Домохозяйство из места работы превращалось в место потребления, семья вытеснялась из мира работы, а само понятие работы и рабочего места сильно бюрократизировалось, родилось понятие офиса. Семья отделялась не только от производства, но и от внешнего мира вообще. Семья и дом сливались в единое понятие «home», которое стало воплощением частного в жизни среднего класса. Характеризующая его уединенность являлась откликом на новые психологические проблемы. Дом становился своеобразной психологической нишей, убежищем от окружающей действительности, «оазисом мира и покоя», местом, где стрессы, вызванные динамикой жизни и борьбой за существование, должны сниматься. Он должен был создавать иллюзию защиты и стабильности, и чем резче был его контраст с окружающим миром, тем лучше. Как отмечает Р.Зидер: «В то время как в хозяйственной и деловой жизни, в науке и в политике торжествовал холодный расчет и целесообразная рациональность, требования к эмоциональной жизни в браке и семье повышались» (2).

Тем самым на первый план выходила эмоциональная функция семьи Эта функция реализовывалась в семейном общении: общении супругов друг с другом, общении родителей и детей. Связующим звеном между супругами выступала любовь. В идеологии среднего класса она включала в себя прежде всего уважение и духовную близость партнеров. Человек должен любить в другом его душу, его ум. Красивую внешность отныне любили только ради ее более прекрасного внутреннего содержания. Любовь освящалась как самое чистое и благородное чувство, которое должно найти свое высшее завершение в браке.

Брак стал почетным званием, ставившим женатых и замужних над холостыми. Вместе с тем он стал нравственным учреждением, единственной законной формой половых отношений. Прелюбодеяние рассматривалось как преступление против морали (3). В теории «сексуальное пуританство» распространялось на оба пола. Воздержание в вопросах секса (как и в других сторонах жизни) стало одним из главных достоинств мужчин. А идеальный образ женщины был покрыт аурой добродетели и невинности. Для замужней женщины наиболее высоко ценимым качеством была верность, а для незамужней - непорочность.

Моральное оправдание половой акт получал только в желании воспроизвести потомство. Дети становятся высшей целью брака. Они уже не рассматриваются как дополнительная рабочая сила, а как божественная милость. Повышается интерес к индивидуальности детей. Убеждение в возможности формирования личности (вспомним просветительскую концепцию «чистого листа бумаги») приводила к увеличению ответственности родителей за будущее своих детей, привитие им нравственных и религиозных ценностей. Вместо физических наказаний члены среднего класса в отношении с детьми практиковали убеждение и попытки понять внутренний мир ребенка, мотивы его поступков.

Отношения между детьми и родителями, так же как и между супругами, приобретали все более интимный характер. Однако в семьях среднего класса существовали строго определенные отношения власти-зависимости. Безусловным главой, которому подчинялись домочадцы, был отец. В доме он должен был ощущать незыблемость своего авторитета и положения. Фактически «домашний очаг» становился местом, где, по замечанию Р. Олтик, «отец семейства, когда он возвращался домой из офиса после трудного дня конкуренции в джунглях бизнеса, правил как лорд и хозяин за столом и у камина. Его жена, хотя и высший судья домашних дел, была угодливой с ним, покорной женой и матерью часто слишком многих детей» (4).

Личностное доминирование мужчины в семье было закреплено и юридически. Закон, по которому все состояние жены и доходы, получаемые ею в браке, становились неотчуждаемой собственностью ее мужа, был изменен только серией реформ 1870 -82 гг.

До 1857 г. развод был возможен лишь через парламентский акт, предоставляемый на каждый индивидуальный случай. Несмотря на то что в 1857 г. был принят новый закон о разводе, существенно упростивший процедуру расторжения брака, разница в отношении к мужчинам и к женщинам сохранялась. Муж мог развестись со своей женой просто на основании супружеской измены, но жене приходилось доказывать не только неверность мужа, но и дополнительные преступления, такие как жестокость, изнасилование или кровосмешение.

Другой момент, в котором неравное положение мужа и жены проявлялось особенно зримо и от которого женщины страдали, пожалуй, больше всего, -- это решение вопроса об опеке над детьми. До 1839 г. женщины, которые жили отдельно от мужей, неважно по какой причине, теряли своих детей; в этом году закон был изменен, и им разрешалось сохранять опеку над детьми до 7 лет, а в 1873 г. этот возраст был увеличен до 16 лет (5). Опека над несовершеннолетними детьми являлась мощным оружием, посредством которого муж мог оказывать давление на жену и удерживать ее в лоне семьи.

«Муж и жена принимаются за одну личность, и эта личность - муж» -фраза, высказанная Ф.Коббом в эссе «Преступники, идиоты, женщины и меньшинства», в самом названии которого перечисляются основные категории лиц, лишенных многих гражданских и всех политических прав, как нельзя лучше отражала юридический статус викторианских женщин (6).

Патернальный тип взаимоотношений в семье был тесно связан с разделением частной и публичной сфер. Работа на производстве, да и любая другая публичная деятельность, считалась зоной мужской активности. Муж обеспечивал дом, и только от него зависел достаток семьи. Можно сказать, он защищал и представлял дом в окружающем мире. Но мужчина обладал свободой по желанию переходить от публичного к частному (7). Женщина такой свободой по большей части не обладала. На ее долю оставалось домашнее пространство. Она воспринималась как жрица домашнего очага. Все дела, связанные с воспитанием детей, ведением домашнего хозяйства и его управлением, рассматривались как женская прерогатива. Причем эта однообразная домашняя рутина описывалась как «царство женщины, ее владения -- ее мир», в котором она правит «любовью, добротой и кротостью» (8).

Хотя исследования, проведенные учеными-феминистками после 1970 г., и показывают, что женское участие в публичной жизни было более широким, чем предполагают такие стандарты (они активно интересовались общественными вопросами, работали в качестве гувернанток, медсестер, учителей, некоторые зарабатывали на жизнь творчеством (9), однако по большому счету и политическая деятельность, и государственная служба, и старые профессии в средневикторианский период оставались для них недоступны (10). К тому же предубеждения против женщин, вовлеченных в иные сферы активности, были достаточно сильны. Исключение составляла только филантропия. Работа вне дома указывала на неспособность мужа или отца прокормить семью. Естественной «карьерой» и предназначением женщины, безоговорочно признаваемой обществом, было замужество.

Этот новый взгляд на присущие полам роли в идеологии среднего класса получал научное обоснование. Считалось, что природа мужчины и женщины абсолютно различна. Как высказался по этому поводу Ч.Дарвин, мужчина отличается от женщины так же, как бык от коровы, кабан от свиньи, жеребец от кобылы и т.д. (11).

Психологические различия мужчин и женщин регистрировались в таких бинарных структурах, как активность - пассивность, смелость -- робость, самостоятельность -- зависимость, честолюбие -- скромность, настойчивость - непостоянство, оригинальность -- подражательность, лидерство -- подчиненность, сдержанность -- эмоциональность, рациональность -- эффективность и т.д. Маскулинная природа социального успеха объяснялась типичными свойствами мужского стереотипа -- ориентацией на достижения, соревновательностью, умением владеть собой (12). Это отличие можно увидеть в характеристике мужского и женского начал, данной Дж.Рескиным: «Сила мужчины активная, прогрессивная, охранительная. Он по преимуществу деятель, изобретатель, защитник. Его ум спекулятивный; его энергия сказывается в предприятиях, в войнах и завоеваниях, поскольку война справедлива и завоевания необходимы. Но сила женщины в управлении, а не в борьбе, а ее ум создан не для изобретений и не для творчества, а для водворения порядка, правильного устроения и для справедливого суда» (13).

Своеобразной компенсацией за отсутствие достижений становился моральный авторитет, которым наделялись женщины. В сфере нравственности первенство неоспоримо признавалось за ними. Женщина как создание чистое и возвышенное, тонко чувствующее, преданное и любящее, способное к состраданию и самопожертвованию, считалась источником морального влияния, очищающим ожесточенных в борьбе за выживание и преуспевание мужчин. И только она могла создать в семье необходимую нравственную атмосферу.

А если к этому добавить распространенный миф об интеллектуальной неполноценности женщин и вспомнить, что в физическом отношении они слабее мужчин, то вывод оставался только один - самой природой определено место мужчины в обществе, а место женщины - в доме.

Такое понимание взаимоотношений полов, тендерные стереотипы и культ семьи, который в средневикторианский период воспевался сильнее, чем когда-либо ранее, стали неотъемлемой частью культуры среднего класса и вместе с другими моральными ценностями наложили серьезный отпечаток на дворянские круги в конце XVIII - начале XIX. И к средневикторианскому периоду облик дворянских семей был достаточно близок к облику семей среднего класса, хотя различия оставались.

Первостепенное значение для дворянства в рассматриваемый период сохраняла семья в широком понимании, охватывающая несколько поколений и степеней родства. Главой такой семьи обычно являлся наследник, получивший фамильное поместье и титул. Его голос был решающим во всех вопросах, связанных с делами семьи. Его покровительства ожидали братья кузены и даже самые дальние родственники, и покровительство им давалось обычно в виде мест на государственной службе, в церкви или армии. Интересы такой семьи были важнее потребностей как отдельных ее членов, так и малых семей, находящихся в ее составе.

Широкая земельная семья на протяжении многих веков была основным институтом династической власти аристократии. Времена, когда политику определяла горстка «великих домов», уходили, но отдельные элементы семейной политики дореформенной эры, как это отмечалось в первой главе, затянулись до последней четверти XIX в., и в средневикторианский период такие дома, как Олник, Кливеден, Хетфилд, Рэби, Четсворт, оставались символами власти земельной аристократии и на местном, и на национальном уровне (14).

Семья обеспечивала основную составляющую социальной власти аристократии - связь поколений. Отчетливее, чем представители любого другого класса, британские дворяне сознавали себя и свою группу во времени. Они вели семейные хроники, знали, кем были их предки, гордились их славой в боях и уважали заслуги в мирное время, изучали историю своих родов; бережно хранили предметы, напоминающие жизнь предков, стены их домов были украшены портретами прадедов, да и сами дома были построены сотни лет назад. Как пишет Д.Ливен, «индивидуальная история дворянской семьи всегда определяла многие из исповедуемых ею ценностей», и члену рода Расселов, среди личных достижений которых числились конституционные ограничения королевской власти, легче было играть конструктивную роль в Европе времен королевы Виктории, чем человеку, не имевшему таких славных предков (15).

Эти земельные семьи были так тесно связаны браками между собой, что, по словам Дороти Невилл, высшее общество «было больше похоже на большую семью, чем что-либо еще» (16). Внутренняя солидарность становилась еще более актуальной в викторианский период, когда аристократическое общество все чаще подвергалось атакам извне.

В то же время образец дворянской семьи середины XIX в. заметно отличался от семей старого типа. Вместе с исчезновением практики использования в качестве домашних слуг высшего разряда мальчиков дворянского происхождения - сыновей родственников или знакомых, и с более частой сменой прислуги исчезла традиция включать в домашнее пространство абсолютно всех, кто проживал под одной крышей с хозяевами (слуг, друзей, протеже) (17). Но отголоски этой традиции находили свое выражение, например, в обычае собирать семью, домашних слуг и работников на воскресные чтения проповедей и молитву. У.Прескотт, посетив Англию в 1850 г., был восхищен утренними службами в землевладельческих домах, которые вел либо капеллан, либо хозяин дома. «Это отличный обычай, - писал У.Прескотт, - и он многое делает для семейной морали Англии» (18).

После строительной мании конца XVIII - начала XIX вв. многие аристократические замки и резиденции были переоборудованы, сократились площадь и количество мест для общего использования и увеличилось число жилых помещений с особым функциональным назначением. Появились столовые, гостиные, детские, особые комнаты для прислуги, для гостей, библиотеки, бильярдные, кабинеты, приемные, курительные, танцевальные залы (19).

Вместе с тем с ростом индивидуализма в XIX в. повысилось значение нуклеарной, или супружеской, семьи. От дома аристократы теперь ждали большего уединения и возможности отдохнуть от социальных контактов. Усилилось значение приватного в жизненном пространстве аристократии, хотя, конечно же, четкого разделения на дом и общество здесь не существовало. Дом вполне мог быть социальной ареной, где вращалась знать, а социальная сфера - местом активности семьи. Расплывчатость границ между частным и публичным зримо предстает при рассмотрении сферы женской активности, которая в идеологии среднего класса точно совпадала с домашней сферой.

В определенной степени доктрина «раздельных сфер» коснулась и аристократов. Карьерных возможностей для женщин из аристократической среды в рассматриваемый период существовало так же мало, как и для всех остальных женщин. Те, кто хотел сделать профессиональную карьеру, сталкивались с барьерами недостаточности получаемого образования. К тому же к женской работе в этих кругах относились более негативно, чем в нижестоящих классах. Исключение, пожалуй, составляла только служба в качестве фрейлины при королевском дворе. Поддержать достойный их статуса стиль жизни женщины из аристократических семей могли либо в браке, либо во вдовстве - обеспечение, которое они получали от родителей, было явно недостаточным для этого. Брак, как говорила королева Виктория, «очень торжественный акт, самый важный и торжественный в жизни любого человека, но намного более важный в жизни женщины, чем мужчины» (20).

Тем не менее активность аристократок распространялась далеко за пределы дома. Самые широкие возможности для нее предоставляло светское общение, здесь женское влияние даже превосходило мужское. От женщин во многом зависел состав элитного общества. Это относится не только к королевским фрейлинам, которые могли содействовать представлению того или иного лица королеве и те самым «выдать ему пропуск» в высшее общество. Другие замужние леди, и прежде всего авторитетные пожилые вдовы, обладали властью решать вопросы о признании новых членов. Фактически именно они вырабатывали социальные законы своего круга, определяли стандарты приемлемого поведения. Хозяйки модных салонов и престижных гостиных являлись законодательницами моды, вкуса и манер. И важно то, что их суждения чаще всего не вызывали сомнений или возражений у мужской половины.

О степени, в которой женщины решали, кто был социально приемлемым, можно судить из рассказа графини Фингэлл о посещении ею приема в Стаффорд Хауз , данного герцогом и герцогиней Сатерлендскими. Когда она спросила герцога, кем была заинтересовавшая ее дама, то услышала в ответ: «Моя дорогая леди! Не спрашивайте меня. Вы должны спросить Милли (его жену). Я не знаю кто есть кто. Да, я едва ли знаю, кто вы!» (21).

Некоторые, наиболее честолюбивые, аристократки испытывали внутреннее удовлетворение от сознания своего политического влияния. Супруги государственных деятелей могли содействовать карьере своих мужей и детей, могли оказывать влияние на партийную и политическую борьбу. Традиция решать политические вопросы на приемах сохранялась. «Политика, обеденный стол и «салон», - писал СЛоу, - никогда не разрывали своего союза» (22). Частные приемы использовались для содействия сплоченности парламентских фракций и увеличения числа сторонников кабинета в палате общин, в том числе и за счет недавно избранных членов.

Из-за неустойчивости партийно-политической системы 50-60-е годы XIX в. были особенно благоприятными для целей леди, которые желали своим очарованием и гостеприимством завоевать новых приверженцев партии. Абсолютное большинство политических хозяек третьей четверти были вигами (23).

Пожалуй, самой известной хозяйкой тех лет являлась леди Пальмерстон, дом которой - Кембрижд Хауз - в течение ряда лет пребывания лорда Пальмерстона на посту премьер-министра служил своего рода центром национальной политики. Она была прекрасно осведомлена о ситуации во внутренней и внешней политике, о внутрипарламентской борьбе. И она очень хорошо понимала, каким образом можно воздействовать на тех членов парламента, которые причиняли беспокойство ее мужу. Леди Пальмерстон просто приглашала на свои субботние приемы их жен, применяя все свое обаяние и учтивость, чтобы сблизиться с ними, как, например, с Каролиной Нортон. По воспоминаниям современников, эта женщина не ограничивала свое радушие только выдающимися и влиятельными людьми, она быстро замечала многообещающих в политическом отношении, но еще не признанных молодых людей. Она вводила их в высшие сферы общества и взамен приобретала их благодарность и верность (24). Излишне говорить, насколько ее приемы помогали продвижению политических целей «старого Пама».

Во второй половине 60-х гг. корона леди Пальмерстон перешла к леди Уолдегрейв, супруге Чичестера Фортескью, министра по делам Ирландии, правда, в обществе больше известного как муж леди Уолдегрейв. А еще были леди Маргарет Бомонт, леди Купер, леди Оссингтон ... (25).

Через своих мужей и друзей женщины могли продвигать, в том числе и по политической линии, своих протеже. Во многом благодаря успеху у могущественных женщин своего времени сделал политическую карьеру и приобрел положение в обществе Б.Дизраэли (26) . Дружбу со многими из них он поддерживал в течение долгих лет.

Имеющаяся в нашем распоряжении переписка Дизраэли с леди Честерфилд и леди Брэдфорд лишний раз доказывает, насколько влиятельными могли быть дамы в высших сферах и какой широкий круг политических и общественных вопросов интересовал их.

Перспективы для удовлетворения личных амбиций и большая свобода в целом делали аристократок более довольными существующим положением вещей, чем женщин из среднего класса. Не случайно, что в списке лиц, агитирующих за пересмотр юридических норм и социальных стереотипов, касающихся вторичности женских ролей, мы находим сравнительно мало дам из светского общества.

Несмотря на неполноценное по сравнению с мужчинами образование, которое получали английские аристократки, их никак нельзя было назвать невежественными, забитыми существами. Они считались одними из самых развитых и политически мыслящих женщин в мире. Их отличала общая уверенность в своих способностях и идеалах. Они имели свои собственные взгляды и не боялись их высказывать, активно интересовались миром вне дома. Большинство аристократок не считали себя ниже своих мужей. Великие леди, которых современник называл «королевами общества, которые правили и держали свои дворы» в рассматриваемый период (28), конечно же, абсолютно не согласовывались со стереотипом пассивного и чувствительного «ангела в доме».

На более приватном и локализованном уровне джентри возможности для проявления женского влияния были куда более ограниченными (как, впрочем, и мужского). Но здесь женщины правили местным обществом, как и аристократки в Лондоне. Они управляли поместьями, нанимали и выгоняли работников, могли влиять на ход местных выборов, оказывать покровительство церквам, школам, местным жителям. Фактически все описанные в предыдущей главе действия, направленные на укрепление позиций дворянства, в той же, и даже, может быть, в большей степени, осуществлялись женщинами. Как отмечает К.Д.Рейнольдс, о женщинах из высшего общества можно говорить как о «действующих не в изолированной, гендерно-специфической сфере, но в ассоциации и сотрудничестве с мужчинами из своего класса» (29).

Они выступали как партнеры, в равной мере заботящиеся о перспективах и престиже семьи. К тому же следует помнить об определенной финансовой независимости женщин в этих кругах. Еще до принятия актов об имуществе замужних женщин приданое аристократок сохранялось за ними. Управляли их собственностью атторнеи (30), а доходы оставались им. Это состояние становилось своеобразным заповедным капиталом женщины (31). В то же время от остальных форм юридической неправоспособности аристократки страдали в той же степени, что и их сестры из среднего класса.

Они точно так же испытывали на себе давление тендерных стереотипов среднего класса и норм сексуальной морали, которые налагали серьезные ограничения на социальную свободу женщин, в первую очередь незамужних. Молодой женщине не следовало находиться в компании мужчины без компаньонки, особенно если он молод и холост, не говоря уже о том, чтобы самой наносить визиты мужчине. Подобная привилегия полагалась только зрелым дамам, да и в таких случаях визиты предполагали необходимость консультации по тому или иному вопросу и уведомление о них мужа (32).

Леди из высшего общества не могли путешествовать в наемном экипаже или в поезде без сопровождения, не могли посещать без спутников публичные развлечения. Совершенно неприличным было прогуливаться мимо клубов с их витринными стеклами, откуда джентльмены могли рассматривать проходящих дам.

За исключением посещения церкви или прогулки в парк ранним утром, незамужняя леди не могла ходить пешком одна, ее всегда должны были сопровождать другая леди или слуга.' В некоторых, более пуританских, семьях даже этого было недостаточно. Например, Люси Литтлтон считала, что она проявила дерзость, когда пошла гулять в сопровождении только лакея и маленького мальчика (33). В их семье для незамужних дочерей абсолютно исключался просмотр балета, считавшегося развлечением, возбуждающем эротическую фантазию. Мой дедушка, - вспоминал О. Литтлтон, - не брал их в оперу, если она включала балетные сцены» (34). По той же причине девушкам не позволялся вальс, хотя другие танцы были допустимы.

Однако и здесь неписаный закон этикета предполагал, что никому из юных леди не следует проводить слишком много времени с одним молодым человеком и танцевать больше одного раза с одним и тем же партнером. Если же девушка танцевала два раза и более, ее считали легкомысленной, и она становилась отрицательным примером для других благовоспитанных леди.

Леди должна была проявлять сдержанность даже в отношениях с родственниками. Так, например, «Петерсонс Мэгэзин» за 1860 г. публикует ответ на письмо читательницы, возмущенной «безнравственной» привычкой целовать при встрече родственников противоположного пола. Автор статьи, полностью разделяя это негодование, высказывает сомнения в «так называемой невинности» этого обычая и утверждает, что «такие фамильярные отношения являются признаком дурного тона» (36).

В браке снимались некоторые из этих ограничений, как, например, требование компаньонки или возможность общаться с мужчинами. Вместе с большими социальными свободами аристократки во многих случаях приобретали и большую сексуальную свободу. Невысказанное понимание

было следующим: от жены ожидалось, чтобы она была девственницей, когда выходит замуж, и она принимала как часть брачной сделки то, что должна родить наследника своему мужу для продолжения рода и унаследования поместья. Это было вполне логично, так как глава семьи должен был быть уверен, что передает свою собственность и титул своему ребенку, а не ребенку другого мужчины. Однако, когда детская была заполнена, муж часто закрывал глаза на адюльтеры своей жены, и сам смотрел на жен других мужчин (37).

В свободе мужчины-аристократа брак мало что менял. Сексуальные запреты в целом воздействовали на его поведение на формальном уровне. Кодекс джентльмена не допускал откровенный флирт, разговоры на сексуальные темы, предполагал проявление почтения по отношению к женщине. Но на добрачные, впрочем, так же, как и на внебрачные, связи мужчин в высших сферах смотрели сквозь пальцы. Королева без колебаний принимала при дворе мужчин, изменявших своим женам, но не женщин, допустивших подобный промах и неосмотрительность. Хотя и мужчине приходилось с особой осторожностью относиться к таким связям. Чтобы не запутать вопросы наследования и не подорвать шансы женщины на брак, контакты с незамужними леди своего круга абсолютно исключались. Также недопустимо было иметь смешанную семью, в которой часть детей были законными, а часть - внебрачными.

В средневикторианский период существовал ряд общепризнанных связей, например, между герцогиней Манчестерской и лордом Гартингтоном, леди Эйлсбери и лордом Уилтоном, леди Линкольн и лордом Уолполом. Но это исключительные примеры (38). Несмотря на то что многие аристократы считали, что по своему общественному положению и по природе своей они выше ограничений буржуазного брака, любовные связи все же старались не афишировать. Хорошее воспитание требовало, чтобы внешние атрибуты брака не были нарушены, но мало кто интересовался тем, что происходило на самом деле, и скандалы, если это было возможно, замалчивались. Главной целью было поддержать достоинство семейной жизни и не впутывать чьих-либо супругов в громкие истории. Разумеется, имели место и ревность, и безнадежная страсть, но случаи разводов оставались редкими. Они были сопряжены с массой неудобств, в том числе и финансовых, и могли негативно отразиться на социальном престиже. Развод означал скандал, а скандал подрывал репутацию. Как только появлялась вероятность того, что дело о разводе пойдет в суд, вмешивалось светское общество, стремясь удержать от окончательного шага (39).

Так что, несмотря на то что в высшем обществе измены были нередкими, а браки далеко не всегда были романтически счастливыми, разрушенных браков было относительно мало. Чаще всего мужья и жены, которые больше не могли уживаться вместе, вели каждый свою жизнь, проживая в разных местах, но на публичных приемах, которые они организовывали или посещали, держались как муж и жена, проявляя вежливую почтительность по отношению друг к другу.

Сказанное, конечно, не означает, что такой образ действий являлся стандартом: «... как бы по этой части не придираться к английскому обществу, - писал П.Боборыкин, - все-таки же и светские браки в нем серьезнее, не имеют такого фатального типа, как во Франции» (40). Во многих семьях высшей аристократии и в подавляющем большинстве семей джентри моральные обязательства супругов по отношению друг к другу не были пустым звуком. Эти семьи отличали уважение, глубокая привязанность и дружеские чувства между мужем и женой. Хрестоматийным примером стала главная семья английского общества XIX в. - королевская семья. Для большинства подданных «семейная жизнь нашей дорогой королевы» была предметом искренней гордости. Просматривая переписку королевы Виктории с дочерью, почти в каждом письме можно увидеть упоминание о «дражайшем Папа», который, как говорила Виктория, стал «моим отцом, моим защитником, моим руководителем и советником во всем, моей матерью (можно сказать и так) так же, как и моим мужем» (41). Она приводила свой

«благословенный брак» в пример дочери Вики, когда та вышла замуж, и наставляла ее: «Пусть твоим главным занятием и целью жизни будет то, чтобы сделать его жизнь и его дом мирным и счастливым, быть полезной ему и утешать его всеми возможными способами. Святой и сокровенный этот союз мужа и жены, каким не может быть никакой другой, и ты никогда не дашь твоим родителям больше счастья и отрады, чем когда они будут знать и видеть, что ты по-настоящему преданная, любящая и полезная жена твоему дорогому мужу» (42).

И пусть далеко не все аристократки принимали подобные советы как руководство к действию, они действительно помогали своим мужьям, правда, не столько утешением, сколько реальными делами. Партнерство в дворянских семьях было в какой-то мере аналогом идеалов товарищества в супружестве. Жены и мужья были объединены общими интересами, общими задачами. Декан Вестминстерского аббатства в ежедневной переписке со своей супругой леди Августой Стэнли, придворные обязанности которой часто вынуждали ее уезжать из дома, регулярно советовался с ней относительно своих проповедей. Он столь глубоко уважал и ценил ее мнение, что, по его словам, мог читать пастве проповеди, только при условии «что они заранее получили ваше одобрение» (43).

Самым важным объединяющим фактором были дети -- «эмоциональный центр» многих дворянских семей. Ребенок стал олицетворением семьи как чего-то личного, сокрытого от посторонних глаз. Социальные контакты в присутствии ребенка включали лишь общение с родственниками или близкими друзьями. Окруженные игрушками и детскими книгами, которые начали появляться в богатых домах еще со второй половины XVIII в., дети рассматривались как невинные, восхитительные существа, нуждающиеся в участии и направлении. Большинство родителей с огромной нежностью и трепетом относились к ним, уделяли больше времени и внимания их развитию, дети были для них не просто вкладом в будущее, их воспитание являлось главным источником радостей и тревог.

Необыкновенно высок был престиж материнства. Многие матери в этот период сами кормили детей (мода на кормление грудью и отказ от кормилиц пришла еще в конце XVIII в.), консультировались с докторами не только в случае болезни ребенка, но и в самых обычных житейских ситуациях, и в будущем между ними, а в особенности между дочерьми и матерями, устанавливались подчас по-настоящему близкие и доверительные отношения.

При этом определенная дистанция между родителями и детьми все же сохранялась, дистанция, проявлявшаяся не только в знаменитой английской сдержанности в проявлении чувств. Особенно заметна она была в отношениях между отцами и детьми. Здесь ощущалось, скорее, уважение, почтение по отношению к нему как к главе семьи. «Больной сын, находившийся долгое время в отсутствии, - писал Г.Тэн, - не смеет приехать к отцу в деревню, не испросив предварительно позволения» (44). Хотя отцы искренне старались вырастить из своих сыновей достойных продолжателей рода, для реального воспитания у них было не так много возможностей. В младенчестве и раннем детстве мальчики требовали женской заботы, и воспитание было общим для обоих полов. Когда же наступал возраст, требующий более активного участия отцов в воспитании сыновей, мальчики отправлялись в паблик скулз.

Но от матерей тоже не ожидали проведения всего времени с детьми - в жизни аристократок существовали еще и светские обязанности. Мать, отказавшаяся от них и полностью поглощенная заботами о детях, мягко говоря, не вызывала восторга. Кажущийся, на первый взгляд, парадоксальным феномен сокращения рождаемости в аристократических семьях, начавшийся со средневикторианского периода, на наш взгляд, во многом объясняется стремлением сочетать высокие стандарты материнства с участием в светской жизни. Другими причинами были улучшение шансов на выживание новорожденных детей и причины экономического характера -- стремление дать как можно больше благ меньшему количеству детей.

Многие из материнских функций продолжали исполнять няни, которые оставались своеобразным «барьером» между родителями и детьми. Няни появлялись в аристократических семьях, когда ребенку не было и месяца. Они меняли ему пеленки, купали, давали лекарство и утешали во время болезни, неусыпно оберегали его и преданно следили за ним на протяжении детства и ранней юности (45). Тогда как родители проводили со своими детьми только часть времени (в некоторых семьях за ленчем и вечером, когда умытых и переодетых детей приводили из детской, чтобы почитать или поиграть с ними), няни были рядом все время. Многие дети были искренне привязаны к родителями, но любовались они ими издалека.

Однако, когда дети достигали брачного возраста, родительское внимание многократно увеличивалось. Как бы ни была скована молодежь нормами и правилами, у юношей и девушек было достаточно возможностей общаться, лучше узнавать друг друга, влюбляться и вступать в брак по сердечной склонности, а не по сговору родителей. Свидания, тайная переписка, романтические ухаживания для многих были обязательной стадией, предшествующей браку. Леди Фредерик Кавендиш вспоминала, как ее будущий муж часами читал ей стихи, как они обменивались медальонами с прядями волос (46). Брак по любви перестает быть уникальным и шокирующим явлением. Дети вполне могли сопротивляться желаниям родителей и опекунов. Много шума в свое время наделал побег леди Флоренс Педжет. Леди Сент-Хельер пишет по этому поводу: «Я никогда не забуду возбуждение, вызванное фактом, что накануне своего брака с кем-то еще она сбежала с лордом Гастингсом. Она воспользовалась притворным походом в магазин «Маршалл и Снелгроув», чтобы оставить свой экипаж у входа и выйти из магазина через другую дверь, где ждал ее лорд Гастинсгс» (47).

Родителям в таких случаях приходилось соблюдать большую осторожность. Для того чтобы исключить саму возможность мезальянса, разумнее всего представлялось ограничить круг общения детей равными по положению. За этим строго следили матери. Именно в их руках находилась организация огромных приемов. Они выбирали лондонский или загородный дом, перевозили лошадей, покупали гардероб, договаривались об обедах, танцах, пикниках и приемах на уик-энд, то есть создавали условия, где могла вращаться и знакомиться молодежь.

Здравый смысл мог покинуть ослепленных чувствами детей, но отцы и матери всегда должны были помнить, что «эмоции приходят и уходят, земля остается». Принцип семейных соглашений исчез из брачной практики, но брак по-прежнему оставался серьезным делом, со ставкой, намного большей, чем удовлетворение преходящего увлечения. Социальная совместимость, достаточное финансовое обеспечение, формирование желательных связей были важными целями составления браков.

Смену статуса в браке фиксировало представление новобрачных ко двору. Молодого человека обычно представлял самый важный родственник его жены, для того чтобы он мог наилучшим образом продемонстрировать свои новые связи. К середине века представления королеве означали не столько визит семейного типа, сколько «паспорт в общество». Естественно, что при этом самым предпочтительным вариантом была партия из аристократического круга.

Но когда на карту были поставлены вопросы спасения поместий, необходимость принуждала обедневших аристократов искать невест с состоянием. С 1870-х гг. английские аристократы в поисках богатых наследниц все чаще устремляли свои взоры на США. Практиковаться такие браки стали еще с начала века. Нашумевшим был пример трех сестер Кэтон из Америки: все они в 1830-х гг. вышли замуж за английских аристократов -маркизов Кармартена и Уэлсли и лорда Стаффорда (48). Но в средневикторианский период и королева, и светские круги все еще скептически относились к подобным бракам. Аристократические дома Англии закрывали двери перед «американской наглостью и американскими долларами», а на американок смотрели, по словам Дженни Черчилль, «как на дикарок, привычки и манеры которых представляли нечто среднее между поведением краснокожих индейцев и девиц легкого поведения» (49).

В большинстве своем выбор ограничивался английскими леди, семьи которых имели достаточные суммы для инвестирования в социальное продвижение. Наиболее популярной группой из них были дочери банкиров, чьи отцы имели дополнительное преимущество тесных и конфиденциальных контактов с земельной аристократией, чьими денежными делами они управляли, и в которых часто только они и разбирались. Самыми знаменитыми стали женитьба лорда Розбери на Ганне Ротшильд, лорда Абердина на младшей дочери банкира Дадли Коттса, получившего титул лорда Твидсмот (50). Популярны были и браки с дочерьми юристов и членов других профессиональных групп, государственных служащих. Джентри широко практиковали браки, связывающие их с другими графскими семьями, но не менее часто можно было встретить браки, которые роднили джентри и крупных землевладельцев или джентри и крупных бизнесменов.

В браках между равными в аристократических кругах приданое, колеблющееся в размере от 10 до 30 000 ф.ст., обычно было нормой. Имущество, завещанное жене, в таких случаях чаще всего составляло около 10 % от ее состояния (51). В браках же между представителями разных социальных слоев размер приданого, требуемого от невесты, возрастал в несколько раз. Еще в первой половине XIX вв. девушка, выходящая замуж за молодого человека выше ее по положению, должна была быть обеспечена приданым порядка 50 или 60 000 ф.ст. Размер вдовьей части, которая причиталась невесте, соответственно уменьшался, доходя во многих случаях до 1 % от ее состояния. Конечно же, указанные цифры весьма приблизительны. Четко определенных тарифов, как в отношении имущества жены, так и в отношении ее приданого не существовало. Вопрос о том, что одна семья заплатит другой в брачном союзе, был предметом торгов и переговоров между семейными солиситорами в каждом конкретном случае и мог во многом зависеть от семейных обстоятельств и склонностей детей.

Семьи высшего среднего класса в использовании такого механизма объединения, как браки, в первую очередь делали ставку на дочерей (кстати, в этот период снижается число многократных брачных связей между предпринимательскими династиями). Амбициозные родители в таких случаях в приданое дочерей вкладывали значительную часть своего состояния, в то время как сыновьям, которые были наделены менее щедро, приходилось самостоятельно пробивать себе дорогу

Но и девушки из семей джентри или среднего класса со скромным достатком могли преуспеть в том случае, если они были наделены привлекательной внешностью. Эти девушки становились украшением высшего общества, правда, время на поиск подходящей партии в этом случае было ограничено одним сезоном. «Быть professional beauty, - писал современник, имея в виду молодых особ, введенных в высшее общество только благодаря физическим преимуществам, - в продолжение двух сезонов подряд так же невозможно, как нельзя открыть два раза северный полюс или источники Нила» (52). Впоследствии эффект новизны терялся, а вместе с этим таяли шансы на удачный брак.

Красота была более значимым капиталом, чем денежный, в глазах тех аристократов, которые могли себе позволить брак по любви. Но она оставалась существенным качеством и в браках, консолидирующих финансы и положение, ибо из-за наплыва «нового богатства» на брачном рынке предложение явно превосходило спрос. «Женщина.. .урод, - рассказывал о жизни в Англии И.А.Гончаров, - не имеет никакой цены, если только за ней нет какого-нибудь особенного таланта» (53). Красота, конечно же, была даром природы, но даром, который можно было усовершенствовать с помощью парикмахеров, горничных и портних. В самых элегантных магазинах Вест-Энда барышни со своими матерями или компаньонками покупали самые роскошные ткани, самые дорогие платья, шляпки, украшения и т.д., и начало сезона девушки встречали во всеоружии.

Кроме красоты, существенными требованиями успеха в обществе были манеры и грация, умение вести беседу. Желательно было также знание языков, умение петь, танцевать и играть на фортепиано. Естественно, что и обучение девушек было направлено на выработку качеств, которые особенно высоко ценились в обществе и помогли бы ей привлечь будущего мужа. Замужество с человеком более высокого социального положения рассматривалось как эквивалент тому образованию, которое получали мальчики в паблик скулз. У.Теккерей в повести «Вороново крыло» дает следующее описание образования такого рода: «Как живет молодая дама? Она завтракает в 8 часов утра, затем, до десяти, занимается по разговорнику Мэнгнала со своей компаньонкой, потом до часу упражняется на фортепиано, затем гуляет за решеткой по саду, потом снова музицирует, потом шьет или что-нибудь вышивает, или читает французскую книгу или историю Юма, потом спускается вниз, чтобы поиграть папеньке, который любит под музыку подремать после обеда, и вот, наконец, пора и спать, а завтра снова настанет день со всеми, как их называют «обязанностями» (54).

При этом какого-то глубокого интеллектуального багажа девушки не приобретали, и их образование трудно было назвать содержательным. Подчас оно вызывало острую критику, причем не только среди сторонников женской эмансипации. Г.Спенсер, например, считал глубоко порочной систему, при которой «девушкой немало лет тратится на приобретение тех декоративных усовершенствований, которые дают ей возможность блистать на вечерах» (55).

Но эта система давала необходимую эрудицию и стиль, и вполне соответствовала цели завоевания мужа. Так что, несмотря на критику и несмотря на открытие новых женских школ и колледжей (56), девочек чаще всего продолжали воспитывать и обучать дома матери, гувернантки и приходящие учителя. Даже те родители, которые отличались передовыми взглядами по многим общественным вопросам, считали необходимым давать своим дочерям именно такого рода образование. Мэри Гладстон, например, с ужасом вспоминала о своей гувернантке, которая со строгостью, доходящей до жестокости, занималась с ней музыкой и языками (57).

И цели, и методы образования женщин благородного происхождения и новичков становились общими. Тенденция разделения материнской заботы с нянями и гувернантками в высшем среднем классе также заметно усиливалась, как и сокращение рождаемости, по мере того как трансформировалась функция женщины в семье. Жизнь женщины, которая могла позволить себе как минимум трех горничных и дворецкого, уже не напоминала существование жены, обремененной заботами по ведению домашнего хозяйства, покупками и работой по дому. Она лишь управляла штатом прислуги, следила за исполнением работ, контролировала снабжение дома продуктами питания и одеждой, нанимала и рассчитывала слуг. Она уже не была полностью растворена в муже и детях, не была «очень тихой, очень занятой, очень домашней» (58). Традиционная роль жены как домохозяйки, матери, верного товарища и помощника своего мужа отступает на второй план в сравнении с новой функцией - безупречной леди, своими манерами, красотой, поведением, одеждой демонстрирующей профессиональные и деловые успехи супруга.

Возникает новый женский образ - сочетание «ангела домашнего очага» и светской дамы, причем доля последней с течением времени лишь увеличивалась (59). Изысканность приобретала все большее значение, а пресловутая хрупкость и «бесполезность» женщины возрождались. Вместе с этим женщина приобретала большую свободу действий, участвуя во многих видах социальной активности, которые раньше были закрыты для представительниц среднего класса, и ее статус, в известной мере, повышался.

Содержание рассмотренных в предыдущей главе пособий по этикету явно свидетельствует о расширении сферы социальной активности женщин из высших средних классов. В них мы встречаем советы для женщин о том, как вести себя на утренних и вечерних приемах, балах, на публичных выставках и концертах, во время верховой езды. Практически все публичные формы досуга для них теперь становятся доступны, за исключением, может быть, традиционно мужских видов спорта и клубов (хотя последние могли компенсироваться разнообразными женскими ассоциациями).

Взаимодействие супругов в рамках семьи все больше напоминало описанный выше модифицированный аристократический образец. Их отношения приобретают характер партнерства, особенно в тех семьях, где мужчины отходили от личного участия в бизнесе. В то время как усилия мужчины были направлены на создание большой земельной семьи (покупка земли, строительство больших особняков -- будущих «родовых гнезд», приобретение титулов - словом, все действия, которые были описаны в первой главе, явно свидетельствуют о династических целях), женщина, участвуя в светской жизни, подтверждала и укрепляла статус семьи. В диккенсовской «Крошке Доррит» супруга финансиста миссис Мердл -- «украшение Общества» - в споре с мужем, человеком баснословно богатым, прямо заявляет ему: «Я знаю..., что на ваших приемах собираются сливки английского Общества. Я знаю, что вы приняты в лучших домах Англии. И мне кажется, что я знаю ... кто тут играет далеко не последнюю роль» (60).

Ориентация на социум имела естественным результатом большую отстраненность в семейных отношениях. Вряд ли дом нового среднего класса напоминал теперь идеальный дом, описанный в проповедях преп. Ч.Спургена «с кипящим чайником над камином, поющим ... пока кошка спит у огня и жена штопает в кресле чулки, а дети бегают по комнате, полные радости, как молодые барашки» (61). Ценой социального подъема для них становилась потеря интимности и уединенности.

Все сказанное позволяет утверждать, что в третьей четверти XIX в. семейная жизнь тех подгрупп, которые мы рассматриваем как элитные, приобретала определенное единообразие. Представление средних классов о семейной жизни в известной мере трансформировали облик аристократической семьи к середине века, тогда как в семейной жизни верхних слоев среднего класса проявлялись прямо противоположные тенденции. Словом, изменения, происходившие в семейных взаимоотношениях, полностью отражали описанные ранее особенности социокультурного развития этих групп, что лишний раз подтверждает тезис о семье как о «маленьком зеркале большого общества».

средневикторианский элита частный семья

Раздел 2. Досуговая культура средневикторианского высшего общества

К середине XIX в. меняется место досуга в повседневной практике англичан, что было связано с заметным увеличением свободного времени. Сокращение часов работы среди городских рабочих во многом было обязано успехам профсоюзов в переговорах с предпринимателями и определенному вмешательству государства. Фабричный закон 1847 г. о 10-часовом рабочем дне, вернувший рабочих к норме XVIII в., нарушенной в годы первичной индустриализации; акт 1850 г., ограничивший работу по субботам двумя часами пополудни, законы 1870 и 1875 гг. об официальных выходных днях не только сокращали, но и унифицировали рабочее время в ряде отраслей промышленного производства.

В средних классах подобного регулирования не существовало, и часы работы варьировались очень сильно. Однако тенденция их сокращения очевидна фактически во всех его прослойках, за исключением разве что лиц, занятых в розничной торговле. Рабочий день сотрудников юридических и страховых контор, банков, железнодорожных компаний постепенно приближался к норме работы с 9 утра до 5 вечера. На государственной службе и в свободных профессиях рабочее время к 1875 г. было еще короче: с 10 до 4 или с 11 до 5. В отличие от рабочих, все они имели дополнительное преимущество в виде по меньшей мере двухнедельного оплачиваемого отпуска (62).

Возрастанию интереса к досугу также способствовало уменьшение политической напряженности. То время, которое в первой половине века тратилось на участие в политических дискуссиях, в деятельности различных общественно-политических организаций, теперь с успехом могло использоваться для отдыха и развлечений.

Не следует забывать и о важном факторе роста доходов и уровня потребления практически во всех социальных группах, что обусловливало способность жителей поддерживать и оплачивать такую сферу социальной активности, как досуг. А развитие техники и технологии удешевляло и делало более доступным широким слоям новый спектр развлечений.

Ускорение темпов жизни, более напряженный труд на промышленных предприятиях и в деловых конторах требовали увеличения возможностей для релаксации. В социальном пространстве крупных городов, где старые образцы соседской близости были разрушены, возникает острая психологическая потребность в неформальном общении, которая лучше всего могла реализовываться в досуге.

Таким образом, в середине XIX в. досуг становится более важной, чем ранее, составляющей жизни людей. Усиление значения досуга повлекло за собой переоценку средним и высшим классом его потенциала как средства укрепления социального влияния.

В этом отношении дворянство имело существенные преимущества. Аристократия и джентри были традиционно «праздным классом», в избытке обладающим свободным временем, досуговая традиция которого формировалась в течение столетий. Именно аристократическая праздность и любовь к развлечениям в первой половине XIX в. вызывали наибольшее возмущение ораторов из среднего класса. Но то, что ранее рассматривалось как слабость аристократии, с середины XIX в. становилось ее сильной стороной. Как бы ни изменилось в сторону большей серьезности и респектабельности поведение аристократов, роскошь и удовольствия занимали далеко не последнее, а в некоторых случаях и главное, место в их жизни. Но теперь это придавало им дополнительную привлекательность и популярность. Развитая досуговая культура аристократии была одним из факторов, способствующих укреплению ее позиций как правящей элиты.