Реализации образа дороги в современной прозе

На первый взгляд, «жестокий» реализм обнаруживает сходные черты с неонатурализмом, но момент реального сходства только в одном - обращение к материалу, фактически не освоенному ни официальной культурой, ни высокой литературой.

Для жестокого реализма в первую очередь характерно проблемы жизни тела, как правило, находящей выражение в его сексуальности. По мнению ряда исследователей, причинами возникновения повышенного интереса к подобной сфере проблем - это целая зона состояний индивидуума оказалась проигнорирована русской классической литературой, а в период расцвета социалистической культуры и идеологии человеческая сексуальность и вовсе была репрессирована; современная русская литература не имеет даже языка описания подобных состояний, несомненное влияние мироощущения эпохи постсовременности (скорее не в эстетическом, а в мировоззренческом плане): «Эдип» Делеза и Гваттари проявляет себя и в литературе, с его влиянием необходимо покончить - преодолеть «комплекс кастрации».

Внешние черты произведения жестокого реализма проявляются в тенденции к фиксированию физиологических и неотделимых от них эмоциональных ощущений, которые испытывает человек в момент совершения действия сексуально-эротического характера, намеренно детализированном описании подобных действий и состояний, а также в широком использовании табуированной (ненормативной) лексики. Литературоведы считают, что причинами демонстративного проявления подобных черт, в первую очередь, является тот факт, что действия, состояния и переживания сексуально-эротического характера столь очевидно «замалчивались» русской литературой (даже самые раскрепощенные авторы в подобных случаях прибегали к несколько тяжеловесным эвфемизмам), что для заполнения пустоты оказался необходимым концентрированный текст, который для многих читателей, возможно, должен сыграть еще и роль своеобразной шоковой терапии. Ненормативная лексика используется столь активно по причине того, что целый лексический пласт, который не отторгается языком в силу его активного использования, фактически не задействован в литературе. К тому же подобная лексика, обладающая повышенной степенью экспрессивности, служит для маркирования ситуации, когда человек теряет контроль над своим поведением. Еще одной причиной обращения к табуированной лексике можно счесть отсутствие в русской традиции культурного языка для адекватного описания жизни тела (биолого-медицинская терминология воспринимается как стерильная, безликая и «безвкусная»).

В центре произведения «жестокого» реализма всегда помещен персонаж, который без всяких натяжек может быть квалифицирован с помощью термина «герой» произведения. В контексте мини-дискуссий о правомерности использования этого термина можно отметить, что свой «героический» статус он постоянно подтверждает. Большинство произведений «жестокого» реализма организовано в соответствии с романтической моделью: мир расколот надвое, персонажу необходимо предпринять нечеловеческие усилия, чтобы преодолеть ад реальности и переместиться в идеальный для него мир. Подобно типичному романтическому герою он страдает и мучается, пребывает в непримиримом конфликте с обществом, а мир мечты так и остается для него недосягаемым. В духе романтической традиции в текстах «жестокого» реализма создается иллюзия предельной близости автора и персонажа. Эта традиция всемерно укрепляется благодаря маркированию героя-персонажа именем автора произведения и известному соответствию отдельных сюжетных узлов событиям реальной биографии автора.

Эта условно романтическая тенденция формирует у читателя установку на восприятие текста, текстовых событий как реальной действительности: происходит отождествление автора и персонажа, произведение начинает восприниматься как подлинная автобиография, реальный дневник. Иллюзия реальности усиливается множественной фигурой прототипизации (как правило, достаточно условной: заимствование имени и некоторых черт реальной жизненной коллизии) - в такой ситуации и абсолютно вымышленные персонажи обретают статус «живых». Усиление иллюзии реалистичности достигается и за счет специфического состава детального пласта произведения: детали в тексте «жестокого» реализма, как правило - образы вещей, имеющих самую прямую и непосредственную связь с жизнью тела: одежда и еда.

«Жестокий» реализм, воспринимающийся многими читателями и критиками (чего стоит только такой распространенный вариант обозначения данного понятия, как «грязный» реализм), как уродливая проекция уродливых явлений реальности, представляет собой, помимо прочего, и отчаянную попытку не вопреки телесности, а благодаря ее наличию ощутить в человеке присутствие души.

По нашему мнению, особенности представления образа дороги в «жестоком» реализме связаны с тем, что в этом литературном явлении телесность «мир вещей» ставится выше «мира идей», а для достижения идеального мира героям приходится преодолевать препятствия, бороться с примитивными желаниями, которые возникают на жизненном пути персонажа. Дорога увозит героя на самое дно жизни, она же возвращает его обратно.

3.2 Дорога, ведущая через войну: сборник рассказов Э. Лимонова «Смрт»

Эдуард Лимонов - один из самых талантливых современных русских писателей. В конце двухтысячных Эдуард Лимонов выпустил книгу, названной сербским словом «Смрт», то есть «смерть».

«Смрт» - это сборник рассказов -- югославская бойня 90-х годов прошлого века глазами очевидца и участника. Автор встречается с огромным количеством лиц: сербами, хорватами, черногорцами, вступает в ряды сербской армии, собирает материал для газет, знакомится со знаковыми фигурами того времени -- с лидером сербских националистов В. Шешелем и президентом тогдашней Боснии Караджичем.

Эдуард Лимонов вспоминает и о собственном участии в событиях в Приднестровье, московскую драму 1993 года (расстрел парламента), живописует своё незабываемое возвращение с балканской войны через все враждующие территории в компании с сербским таксистом и японцем.

К книгам Лимонова нет смысла добавлять эпитет «автобиографические». Других у него не бывает - таков уж творческий метод писателя. Это его царская дорога и его крестный путь. Лимонов объясняет свое участие в этой войне следующим образом: «Мне тогда казалось (и через годы я подтверждаю это видение), что Балканы - это мой Кавказ. Что как для Лермонтова и нескольких поколений российских дворян и интеллигенции Кавказ служил ареной погружения в экзотику в 19 веке, так для меня балканские войны стали местом испытаний в конце двадцатого» [см.: 32].

Об их борьбе, о югославских войнах, о судьбе Балкан пишет в своей новой книге Эдуард Лимонов, отдавая дань уважения своим сербским друзьям: живым и павшим.

Книга рассказов «Смрт» - дорожные записки, посвященные балканским событиям 1991-1993 гг. Не мягкое русское «смерть», а пронзительное сербское «смрт». «Сербская смерть быстрее русской, она как свист турецкого ятагана», - пишет в предисловии автор [33, с. 5].

Будучи свидетелем и даже непосредственным участником тех горячих событий, Лимонов ограничивался лишь написанием военно-полевых очерков, часть которых вошла в его книги «Убийство часового» и «Анатомия героя». Тема Сербии присутствует и в других книгах автора, таких как «Книга воды», «Священные монстры», «Книга мертвых» и др.

Спокойно, рассудительно, без лишних эмоций и красивых метафор, повествует автор о своем участии в тех, далеких уже, событиях. Нет здесь былых «изысков», нет и сознательного наполнения текстов ужасами войны. Лимонов пишет о боях под Вуковаром, об осаде Сараево, о сражениях в Книнской Краине, об армейском быте и бедствиях беженцев, о трагедии смешанных браков в условиях гражданской межнациональной войны, о взаимной ненависти и ожесточении, и, конечно, о смерти.

Не ограничиваясь описанием балканских войн, автор мысленно переносится в Москву 1993 года, в Приднестровье, в Абхазию. Сопровождает читателя на передовую «крестьянских войн» конца 20 века. Как будто в свете фотовспышки видим мы отряд Шамиля Басаева, воевавшего в 92-м на стороне Абхазии, народного комбата, «батю», Костенко, защищавшего Бендеры от вторжения снегуровских «румын», армейский «ЗИЛ», таранящий стеклянные двери технического корпуса Останкино.

Лимонов рассказывает о своих встречах с сербскими политиками и военными: Радованном Караджичем, Биланой Плавшич, Воиславом Шешелем (рассказы «Голуби» и «Ястребы», «Воевода»), о своем путешествии по горной дороге из Сараево («Stranger in the night»), во время которого на теле убитого серба был обнаружен католический крест. А серб-католик - это уже хорват. Живописуя свое участие в атаке на врага, автор дает читателю представление о тактике уличного боя, о том, например, что гранату следует бросать в открытые двери или окна, но, ни в коем случае, не в стекло.

3 октября 1993 года, будучи под обстрелом в Останкино, автор видел, как брошенные «героическими ребятами» бутылки с «коктейлем Молотова» рикошетили от стекла в кусты, которые тут же и загорались. И лишь один из спутников автора, майор, «посоветовал желторотым вначале разбить окно камнями, целя не в центр, а с краю, а уже потом швырять бутылку со смесью. Угол здания сразу запылал» [33, с. 35]. Со знанием дела Лимонов описывает тактику мусульман во время обстрела колонны бронетехники. «Подбивали обычно в узкой улице первую и последнюю машину. По бензобакам работали гранатометчики с первых этажей. И, наконец, когда из загоревшихся машин выскакивали танкисты, а из загоревшихся БМП (боевая машина пехоты) выскакивали бойцы, по ним работали пулеметчик и автоматчики» [33, с. 36]. Позднее так будут действовать чеченцы во время печально известного новогоднего штурма Грозного 1995 года.

В рассказе «Черногорцы» Лимонов пишет о своих встречах с местными писателями, «писцами». За их внешний вид, образ жизни и манеру поведения называет их «разбойниками». «В свое время в моей жизни был небольшой эпизод, связанный с югославами. Теплым июльским вечером в компании двоих друзей мы проходили мимо летнего кафе, в котором один из моих спутников, Егор, работал охранником. В кафе раздавались крики, ругань, началась драка. «Чурки!» - подумал Егор и побежал на помощь своему «коллеге». Через несколько секунд, однако, все утихомирилось. Выяснилось, что в кафе сидели вовсе не «чурки», а югославы, и немного разбушевались» [33, с. 68].

В своем сборнике рассказов автор изображает образ дороги через войну, дорога войны - это дорога чести, место испытаний для писателя.

Долгие столетия жизни бок о бок с турками дали о себе знать. Находясь в окружении враждебных империй - Османской и Священной Римской - сербы не могли сохранить этническую чистоту. В результате появились сербы-католики и сербы-мусульмане. В Югославии конца 20 века религиозная принадлежность стала определять принадлежность национальную. Во времена Тито национальные противоречия отошли на второй план, уступив место противоречиям социальным.

Оттолкнувшись от текста простой сербской частушки, Лимонов совершает экскурс в историю в рассказе «Пленный». «Четники», то есть, сербские националисты, поясняет автор, «порой воевали во Второй мировой войне против партизан Тито». «Сербы вообще никогда особо не жаловали Иосифа Броз Тито, хорвата по национальности», - совершенно справедливо утверждает Лимонов. Частушка: «Йосиф Тито…Усташей воспита! Усташи - хорватские ультранационалисты, воевавшие на стороне Гитлера и лютовавшие во время войны хуже фашистов» [33, с. 78].

В рассказе «Война в саду» Лимонов продолжает развивать тему, начатую им еще в «Книге мертвых». Он сравнивает войны в Приднестровье, Абхазии, на Балканах и даже в Чечне и приходит к выводу, что все они объединены стремлением защитить свои дома, свою землю виноградников и апельсиновых рощ, фруктовые сады, обширные пастбища. «Я никогда не встретил ни одного добровольца, готового воевать за квартиру в морозных центральных регионах России», - пишет автор [33, с. 102].

Защищая свою землю, на которой взрастают виноград и абрикосы, приднестровцы дали отпор «румынам», ворвавшимся к ним 1992-ом. Оберегая свои апельсиновые рощи, абхазы встретили пулеметным огнем грузинские войска седого шакала Шеварднадзе. Да и чеченцы, отчаянно сопротивлялись российскому вторжению именно по этой же причине: своя земля, свои дома, свои пастбища, свои стада.

В рассказах о Книнской Краине, Лимонов дает целую галерею портретов: кадровых командиров и самозваных генералов, оторви-сорвиголов аркановских «тигров», и страстных сербских «солдаток». Вместе с автором мы отправляемся в самоволку и совершаем путешествие в Венецию («Самовольная отлучка»), ищем факс в осажденном сербами городе для отправки репортажа в редакцию «Советской России» («Факс»), сочувствуем сербской семье, потерявшей в результате обстрела свою кормилицу - белую лошадь («Белая лошадь»), знакомимся с особым секретным подразделением, состоявшим из юнцов и специализировавшимся на проведении диверсионных актов («La dolce vita»). А еще - садимся в такси и едем в компании японца и его переводчика через Балканы в Белград, попадая по глупости таксиста прямо на передовую, на хорватские позиции («Через Балканы»).

Лимонов не скрывает своего презрения к обывателю. «Тем из читателей, кто занят гнусной и скучной деятельностью в одном и том же офисе или трудом на одной и той же фабрике, либо на одном поле, или согнувшись перед облезлым компьютером, стоит страшно загрустить и возненавидеть себя» [см.: 34].

Лимонов как всегда категоричен, но как всегда прав. В жизни каждого мужчины должна быть война, какие бы формы она не принимала. И если ее нет, то значит нужно искать. А иначе в жизни ты был ни при чем [см.: 34]. Как бы он громко ни хлопал дверью, покидая мир литературы и уходя в политику, неизменно возвращался и совершал новые открытия. И если политика, война и любовь врывались в книги Лимонова и прочно там оседали, то общественно-политическая деятельность остается насквозь пронизана литературой.

Э. Лимонов всей своей жизнью, всем своим творчеством, являющемся по сути отражением жизни, показал и доказал свою причастность к Великому и Вечному, он, как настоящий мужчина отправился на войну, чтобы испытать себя, чтобы доказать себе, что жизнь не проходит мимо, а он принимает в ней участие.

В начале девяностых в бывших советских и югославских республиках на еще теплых останках коммунистических режимов начались межнациональные войны, которые до сих пор стыдливо называют конфликтами. Как вели себя люди во время этих войн? Все живое страшится смерти и бежит от нее. Кто мог - бежал. Из Боснии и Книнской Краины бежали в Сербию, в Австрию, в Италию, в Германию, даже в Швецию. Из Абхазии - в Россию. Из Таджикистана - опять-таки в Россию. На месте оставались те, кому некуда было податься.

Но повсюду находились люди, не бежавшие от войны. Напротив, они стремились на войну. Понурив голову, идет на призывной пункт военнообязанный. Долг есть долг, а страх наказания иногда сильнее страха смерти, тем более смерть-то еще далеко, а тюрьма за уклонение - вот она, рядом. Еще проще проводит мобилизацию полевой командир: или бери автомат, или поставим к стенке. Но в каждой из этих войн основу, костяк вооруженных сил составляли как раз добровольцы. У добровольцев обычно есть веские причины взять в руки оружие. Краинские сербы, с детства слышавшие от дедушек и бабушек рассказы об усташском терроре, наблюдали повсюду возрождение усташского духа и усташской символики, сталкивались с произволом, слышали угрозы, становились жертвами хорватских националистов. Не меньше оснований сражаться было и у хорватов. Они помнили рассказы дедушек и бабушек о чётническом терроре, кляли ненавистный Белград и опасались, что многочисленная сербская община станет в независимой Хорватии «пятой колонной».

Но тогда же все горячие точки привлекали множество наемников, солдат удачи - современных ландскнехтов. Их интересовали не только деньги. В России начала девяностых простой челночник мог заработать куда больше наемного автоматчика в Боснии или в Приднестровье. Стоило ли рисковать жизнью ради весьма скромных денег? Но наш герой менее всего походит на обывателя. Во все времена рождались люди, которым скучно было жить в мире, скучно сидеть на одном месте, ходить каждый день на работу, заниматься домашними делами. Найти себе применение в мирной, сравнительно спокойной стране им было трудно. Кровавая смена эпох, проклятое время для нормальных обывателей, для таких «пассионариев» - подарок [см.: 35].

Эдуард Лимонов уже в 70-е годы бредил войной. В «Дневнике неудачника», лучшей, по его собственному признанию, книге, Лимонов не скрывает своего влечения к насилию, даже любуется им: «Хорошо убить сильного загорелого человека - твоего врага. И хорошо убить его в жаркий летний день, у соленой воды, на горячих камнях. Чтоб кровь окрасила прибрежную мелкую воду» [см.: 35].

Лимонова война не разочаровала. Напротив, обогатила его творчество: «Мои унылые коллеги по литературному цеху, даже лучшие из них, туповато не поняли и не понимают, насколько мое вторжение в войну, а затем в политику расширило мои возможности» [см.: 35].

Лимонов не сочинитель. Он сам главный герой своих книг. И описывает он себя - свои эмоциональные состояния, вкусы, интересы, привычки, свою политическую, духовную и сексуальную жизнь. Все его книги - это бесконечная «Моя борьба». Особенности дарования диктуют и специфическую модель поведения. Уже многими отмечено, что Лимонов живет так, чтобы было о чем писать.

Впервые он оказался на войне в 1992 году, в Книнской Краине. Затем последовали Приднестровье, возвращение в Краину, снова Босния, потом Абхазия. Побывал он и в Таджикистане, правда уже не как воин, а как наблюдатель.

Если не считать конфликта в Приднестровье, все это были страшные, кровавые межэтнические войны. Любой нормальный человек бежал бы куда глаза глядят из горящего Вуковара, из разгромленного Борова Села, из сожженной Гагры, из опустошенного войной Таджикистана. Но Лимонов смотрит на жизнь иначе: «Страна, по которой, как вена рабочего, толчками струит свои воды Пяндж, -- горячая и богатая страна. Воинственная и экзотическая сверх всякой меры. <…> Кровав и героичен ее народ. <…> Воинственные дети и взрослые кидают камни в проходящие поезда, потому окна их затянуты решетками. <…> Шоссейные дороги перекрывают бандиты с живописными именами вроде Рахмон Гитлер и взимают дань. О, мой Таджикистан! По ночам пулеметные и автоматные очереди никого не срывают с кровати, лишь самые нервные переворачиваются с боку на бок».

Точно так ему нравилась разоренная войной Абхазия ? разрушенные города, сгоревшие дома, опустевшие пляжи, сожженные санатории, шоссе, по которому уже давно передвигались, очевидно, только танки и бэтээры: «По правде говоря, такой страна мне лично казалась более интересной, как иллюстрация к учебнику истории, скажем, ко Второй мировой войне или к Войне Алой и Белой розы».

Лимонов - романтик, ему нравится война, разрушение, гибель, но он не утруждает себя детальными, художественными до вычурности описаниями развалин, трупов, сожженной техники, он воспевает разрушение, но не описывает его детально.

Просто Лимонов «выносит за скобки» все, что не вмещается в романтическую картину войны. Натурализма он не боится, но как мальчишка, пересказывая военный фильм, непременно пропускает пока неинтересную для него любовную историю, так Лимонов пропускает «неинтересное» и «несущественное».

Даже короткое пребывание на войне дает писателю страшный материал, который может шокировать самого толстокожего читателя. Но романтической эстетике Эдуарда Лимонова «окопная правда» чужда.

Лимонов как-то заметил, что любит военных и что, если б не плохое зрение, он мог бы сделать военную карьеру. С карьерой военного не получилось, но любовь к милитаристской эстетике и военной форме он сохранил, парадоксально сочетая ее со стихийным анархизмом. Двубортный пиджак хоть и заменяет Лимонову мундир, но и этот мирный наряд напоминает ему китель военного, бойню Вердена и «мужественную эпоху» мировых войн.

Эдуард Лимонов в 1992-м или 1993-м с восхищением осматривал бойцов абхазского ополчения. Кем они были прежде, рассуждал он: «Наверняка находились сзади, на задней части сцены, безымянные шоферы-таксисты, или владельцы комнат для туристов, или продавцы вина на базаре. Его Величество Автомат Калашникова выдвинул их в первый ряд».

Лимонов -- воин, ему необходимо не только видеть «красоту разрушения», но самому творить ее. Риск как способ жизни. Это вам не идиотская «русская рулетка», занятие позеров и вооруженных алкоголиков. Лимонов находит возможность бесконечно разнообразить наслаждение жизнью. «А я до головокружения был счастлив лежать под обстрелом на горе Верещагина и чувствовать вкус дольки мандарина во рту, только что сорванного мандарина, который может оказаться последним в жизни».

За что же воевал Эдуард Лимонов? Абхазов и сербов он вряд ли сколько-нибудь знал до войны. За Россию? Но Россию и русских Лимонов презирает. «Русским националистом» он считается по недоразумению. Ему отвратительны «толстожопая Русь», «неисправимая Русь», «гнусная российская действительность». Лимонов повторяет почти все европейские стереотипы о русских, добавляя и свои «наблюдения». Русские в большинстве своем - «деревенские ребята», «недоразвитые по фазе», «нация пошляков». Страна «с посредственным багажом культуры», с «третьеразрядной» живописью и «бедненькой» литературой. Любимые литературные и киношные герои русских - «пошляки, доминошники, управдомы» [см.: 35].

Лимонов считает, что эту цивилизацию нужно разрушить везде, ничего не строить на пусто месте, его цель - разрушение. Лимонов будет развивать идеи о том, что: «Самые интересные книги, конечно, подрывные. Взрывающие общество… Вот какие книги нужно писать. Чтоб взрывался этот большой горшок над нами, защищающий человека, а за ним никакой лучезарной синевы -- черное небо и планета Сатурн летит огненной дисковой пилой, и вид ее ужасен» [см.: 32]. Сражение ради сражения, не ради победы, не во имя строительства нового мира, нового общества. Нет иных целей, кроме разрушения.

Если бы природа не наградила Лимонова литературным даром, он имел бы хорошие шансы стать «солдатом удачи», наемником. У этого писателя душа человека войны, душа кшатрия.

Конечно, идеал кшатрия шире, нежели образ человека войны, да и складывался он в другой стране, в другом обществе, в другую эпоху. Но психологические и этические, а до известной степени и эстетические установки человека войны сходны на протяжении столетий и даже тысячелетий. Мало родиться человеком войны, надо дождаться своего часа, дожить до него, не упустить свой шанс.

3.3 Road-романы И. Стогоff'а

Одним из крупнейших представителей «жестокого» реализма на современном этапе его развития является Илья Стогоff.

Стогоff пришел в литературу после «поминок по советской литературе». Именно так назвал свою статью Виктор Ерофеев, опубликованную им в 1990 году. Ерофеев писал, что «…советская литература есть порождение соцреалистической концепции, помноженной на слабость человеческой личности писателя, мечтающего о куске хлеба, славе и статус-кво с властями, помазанниками если не божества, то вселенской идеи». По сути, статья Ерофеева, как и многие другие публицистические выступления тогдашнего времени, была ничем иным как игрой на понижение, вольно или невольно обесценивавшую советское наследие [36, с. 41].

Илья Стогоff - культовый писатель, золотое перо российской журналистики. Лауреат многочисленных премий («Писатель года», «Человек года», «Человек книги»), его книги переведены на многие языки. Телеведущий и уборщик в берлинском кинотеатре, уличный обменщик валюты и главный редактор эротического журнала, охранник, переводчик, музыкальный обозреватель, богослов и циник - это все Стогоff. Его интеллектуальные бестселлеры изменили лицо русской литературы.

Романы Ильи Стогоff'а переведены на 15 языков мира. «Я пишу потому, что лишь это мне и интересно», - говорит Стогоff. «Живём мы в дико интересную эпоху. И пропустить хоть что-то, вовремя не зафиксировать, значит обеднить культурную копилочку нации» [см.: 37].

По своему мироощущению Стогоff - гражданин мира, для которого нет ничего важнее личной свободы. Тысячи условностей, ограничивающих жизнь многих других людей, для него не существуют. «В современной России я не чувствует тоталитарного пресса», - утверждает писатель. «Я всегда писал и говорил все, что хотел. Свобода слова вытекает из внутреннего чувства свободы» [см.: 37].

Основной темой творчества И. Стогоff'a стала не война, а мир. Революция не для революционеров, а для обычных граждан -- это, прежде всего, распад связи времен. Но человек не может мгновенно переформатировать себя в соответствии с требованиями новой эпохи. Он лишь в состоянии постепенно к ним приспособиться. Принять новые правила жизненной игры или отвергнуть их. Впрочем, никто, собственно, и не ставит перед человеком вопрос: а хочешь ли ты принять новые правила? Просто в какой-то момент жизнь радикальным образом меняется, и чтобы элементарно выжить приходится делать совсем не то, что делал еще вчера. Именно выживание является основной темой произведений Стогоff'a. Выживание не только в сугубо физическом смысле, хотя и это имеет место, но и в более широком.

Первые романы писателя вышли в конце 90-х: «Череп императора» и «Камикадзе». После дефолта 1998 года Стогоff поменял последние буквы фамилии на -OFF и выпустил свою первую книгу «Мачо не плачут». Через год он был назван «Писателем года», а в 2001-м номинирован газетой «КоммерсантЪ» на премию «Человек года» за создание жанра мужской литературы.

Следующие книги «13 месяцев» и «mASIAfucker» исчезли с полок магазинов так же быстро, как и три предыдущие. Потом был «Стогoff Project», когда в течение полутора лет издательство «Амфора» ежемесячно издавало по одному роману этого автора.

Экзистенциалисты утверждают, что человек может понять себя и обрести подлинную свободу исключительно в пограничных ситуациях, на грани жизни и смерти, когда бежать уже некуда. Ситуации, в которые попадают герои Стогоff'а как раз и являются таким опытом.

Роман «13 месяцев», первоначально изданный как сборник рассказов «10 пальцев», повествует о воцерковлении героя, происходящем на протяжении тринадцати месяцев, именами которых названы главы романа. Это современный вариант паломничества, поиска духовности среди грязи и мерзости окружающего мира. Этот роман имеет оттенок исповедальности и мнимой автобиографичности. Герой держит путь через всю Россию, используя разнообразные средства передвижения, одним из которых и становится железная дорога. Железная дорога в романах Ильи Стогоff'a - это всегда путь к себе, а конечная остановка поезда - это обретение собственного «я».

Роман «13 месяцев» - это познание смысла бытия посредством движения вперед: «Чтобы жить правильно, нужно просто жить. И смотреть, как у тебя получается. И если получается неправильно, если ты видишь, что упал, то нужно вставать и еще раз начинать все заново» [38, c. 5].

Главный герой ищет правильный путь для себя в этом мире, он хочет вступить в доминиканский орден, но для того, чтобы его приняли в орден ему нужно пройти три ступени, первая ступень называется «постулат» и длиться год, потом еще два года и он - доминиканец. Первый год самый трудный, главный герой должен научиться, а главное понять, как нужно правильно жить. Для этого он решает уехать в Петропавловск-Камчатский, оставив дома жену и двоих детей.

Когда человек остается наедине с собой, то начинает задумываться о красоте природы, о счастье, о добре и зле, о том правильную ли дорогу ты выбрал в жизни. Так и герой романа, оставшись один на один с природой, увидел, какая она красивая «прекрасная молчаливая природа. Много ли человеку надо для счастья?» [38, с. 18]. В современном мире человек не может себе позволить остановиться и ничего не делать, т. к. мы боимся отстать от жизни, упустить что-то важное. «Мне никак не смириться с тем, что в мире срочных дел не бывает. Я специально придумываю себе занятие - лишь бы не останавливаться. Лишь бы продолжать бег» [38, с. 10].

«Первое, что приходит человеку, решившему изменить жизнь, ? это то, что надо жить естественнее. Без наворотов. Чем проще живешь, тем лучше становишься» [38, с. 25].

Герою романа приходится избавиться от всех семи смертных грехов, покаяться в них и никогда впредь стараться не совершать, жить по законам церкви и верить, что Бог тебя не оставит.

Умирает друг, а герой на похороны не пошел, т.к. был пьян. Главный герой вспоминает, как они договорились с Мыльником о том, что если кто-то из них умрет, то другой будет молиться о нем на земле: «Разницы между мной и Мыльником существенной нет. Но все же отличие есть: мне Господь позволил остановиться» [38, с. 45].

Он совершает паломничество в белорусский Могилев. Паломничество - такое путешествие, которое связано с опасностями, моральными и физическими испытаниями героя, переходом «от тьмы к свету, от смерти к бессмертию», поиск потерянного рая. Но за полгода до паломничества главный герой крестился, месса стала его домом, он приходил туда каждый день и был счастлив.

Гордыня и зависть, жажда наживы также являются грехами, от которых главному герою предстоит избавиться. Герой романа добровольно отказывается от гонорара в $5000, т. к. не хочет писать книгу о Р. Трахтенберге, потому что Роман ведет очень непристойный образ жизни. Пороки надо обличать и делать это надо бескорыстно, а не за плату.

Преодолев все трудности и препятствия на своем пути к церкви, к вступлению в орден доминиканцев, герой понимает, что значит «жить правильно». Чтобы жить в гармонии с собой, надо соблюдать все божии заповеди и быть смиренным христианина.

«Эта история началась 22 декабря 2002 года, а закончилась спустя ровно год. Иначе говоря, это не очень длинная история. Но для меня она была очень важна. В эти месяцы уложилось многое. Гнев и похоть. Жадность и гордость. Много денег, много перемещений в пространстве и совсем чуть-чуть человеческих отношений. А главное, жизнь и смерть. Жизнь могла бы быть вечной. Да и смерть могла наступить насовсем. Такое уж это было время. Целый год моей жизни. Или, если быть совсем точным - тринадцать месяцев» [38, с. 1].

Почему тринадцать, а не двенадцать месяцев? Основное значение числа тринадцать - начало нового цикла. В древности, задолго до возникновения христианства, число двенадцать считалось полным и совершенным, а тринадцать означало начало нового цикла, новой жизни и стало поэтому символом смерти, в то же время несущей в себе идею обновления (конец одного цикла - начало другого).

Герой романа проходит все испытания, заканчивает свою грешную жизнь, можно сказать, что «он прежний» умер: начинает новую жизнь, его принимают в орден доминиканцев. Роман заканчивается главой, которая называется «13 месяц», первый месяц его нового этапа в жизни.

Произведение заставляет о многом задуматься. Это тот редкий случай, когда за алкоголем, матом и грубостью скрывается глубокий смысл. После прочтения книги захочется - жить. Жить по-другому! Образ дороги ? это «жизненный путь», своего рода паломничество, но не по святым местам, а по дальним уголкам своей души, со своими трудностями и несчастьями, который проходит герой романа, обретая в конце этого пути свой маленький рай.

Илья Стогоff неутомим в поисках жанра, о чем свидетельствует книга «mASIAfucker», написанная в форме романа-дороги. Здесь герой отправляется в путешествие и возвращается из него совсем другим человеком.

Роман «mASIAfucker» начинается словами: «Дорога имеет смысл, если это дорога домой. Все на свете имеет смысл, только если это помогает тебе оказаться там, где ты должен оказаться. Дорога домой сложна. Двигаться по прямой -- всегда проще. Но как быть, если прямая дорога увозит тебя туда, куда ты вовсе не намерен попасть? В этом случае очень важно остановиться, развернуться и поехать в другую сторону… туда, где ждут. Можно и не разворачиваться. Не удивляйтесь, если в этом случае вы окажетесь в …, из которой не выберетесь уже никогда» [39, с. 4].

Образы дома и дороги являются базовыми, фундаментальными для многих человеческих культур.

На первый взгляд, дом, казалось бы, гораздо более «весомый» образ-архетип; это, видимо, так и есть, однако, дорога (или путь) - это та несущая образная конструкция, без которой и сам образ дома становится неполноценным, ущербным, «убыточным».

Обретение дома предполагает собирание внешнего пространства в образные узлы, благодаря которым пространство преобразуется, трансформируется во внутреннее, более приватное и «тёплое». Пространство дома - плотное, насыщенное множеством прямых и скрытых, явных и полузабытых, бессознательных смыслов, знаков и символов.

Дом становится окончательно своим, когда, наконец, создается прочный образ дома, связывающий воедино внутренние и внешние пространства человека, семьи или сообщества. Образ дома постоянно оборачивается образом пути-дороги.

Фактически образы дома и дороги представляют собой нерасторжимую системную образную целостность, где воспроизводящиеся в культуре переходы от одного пространства к другому и наоборот как бы гарантируют культурную ценность самого пространства, ставшего образным.

Дом - это символ космического ритма и равновесия, Вселенной: крыша -- небеса, стены -- Земля, окна -- божества, образ макро и микрокосмоса безопасность, постоянство, чувство защищенности и покоя. Всего этого так не хватает герою романа, когда он отправляется в свое путешествие.

Роман Стогоff'а во многом «замешан» на образах дома и дороги. Герой его произведения остается без дома, ищет свой утерянный дом-рай, осознает смысл свой жизни в дороге, пытается восстановить память о родном доме вдали от него.

Главный герой - успешный молодой мужчина, который не может понять, в чем смысл его жизни. Герой покупает билет до Ташкента и уезжает, чтобы осознанно вернуться, для того, чтобы понять, что жить надо со своей семьёй, только она твоя опора и поддержка в жизни. Для того чтоб это понять, герой проделал длинный и опасный путь.

Узбекистан у Стогоff'а ассоциируется, как минимум, с адом на земле, а быть может и с его девятым кругом, а поезд - это лодка Харона, которая увозит главного героя в ад. Герой романа преодолевает множество препятствий, неудач, для того, чтобы вернуться к истокам. Возвращение домой -- символ смерти, но не в смысле общего разрушения, а как воссоединение души с Духом: «…когда душа покидает форму, они (душа и форма) возвращаются к своей подлинной сути, вот почему говорится, что они вернулись домой» [Лао-цзы, 58].

Молодой священник в Новосибирске помогает герою и морально (говорит, что надо идти, даже если тяжело и нет сил, надо идти) и материально (отдает своё обручальное кольцо). Священник рассказывает о своей семье, о том, что они с женой любят и поддерживают друг друга и всегда находятся рядом, решая все жизненные невзгоды. Эти житейские проблемы и есть сама жизнь. Этот рассказ помог герою иначе взглянуть на свою жену, детей, он понял, что теперь дома его будут всегда ждать, и что он не один в этом мире.

Каждому человеку выпадает свой путь, свой крест, который он должны нести до конца. Преодолевая все препятствия, мы становимся сильные духом, обретаем веру в себя, постигаем смысл бытия.

Этот роман также несет в себе идею пути и поиска. Но здесь доминирующим мотивом является не воцерковление героя, как в романе «13 месяцев», а мотив возвращения: обращение к истокам (центру).

Железная дорога в романе Ильи Стогоff'a - символ вечного странствия, а в романе «mASIAfucker» - это крестный путь героя, результатом преодоления которого становится осознанное возвращение. Роман имеет кольцевую структуру: его действие начинается и заканчивается на площади Трех вокзалов, символизирующей начало и конец пути. «Время в пути - бесконечность» - так назвал автор последнюю главу романа.

Заключение

Таким образом, в данной дипломной работе мы рассмотрели реализацию образа дороги в современной прозе путем исследования и сопоставления вариантов образа дороги в произведениях Вик. Ерофеева, В. Пелевина, В. Сорокина, Э. Лимонова, И. Стогоff'a, выявляя общие и различные черты, наблюдающиеся в этих произведениях.

Роман «Пять рек жизни» - самый загадочный роман Вик. Ерофеева. В нем исследуются и уточняются актуальные характеристики русского национального архетипа, показаны различные категории культур разных стран.

Повесть «Желтая стрела» В. Пелевина написана на конечном этапе эпохи постмодернизма в России - 80-90-е годы 20 века. По своему подходу Пелевин ближе к представителям соц-арта, которые следовали традиции русского авангардизма и затевали со зрителями игру, построенную на легко узнаваемых аллюзиях. Для В. Пелевина дорога - сама жизнь, точнее, «пространство всеобщей жизни и смерти».

В повести «Метель» В. Сорокина образ дороги - это путь, по которому развивается современная Россия. В этой повести Сорокин показал типичный характер русского человека. Доктор свой долг не исполнит, т. к. ему все время будет что-то мешать: то снежные заносы, то желание переночевать в теплой постели красавицы-мельничихи, то желание попробовать новый «продукт» степняков-наркодилеров. Внутренние слабости и страстишки, и внешние досадные обстоятельства, и природные катаклизмы доведут путников не до победы, а до беды. А когда русский человек сталкивается с непреодолимым, он начинает ждать помощи извне. И такая ситуация характерна для 19 века, для 20 века и, к сожалению, не изменится и в 21 веке.

В сборнике рассказов о войне «Смрт» Э. Лимонова образ дороги изображен через войну. Дорога войны для мужчины, по мнению автора, -? это дорога испытаний, чести, по которой идет и герой Лимонова, его alter-ego, поскольку принимал участие в этой войне

Железная дорога в романах Ильи Стогоff'a - это всегда путь к себе, а конечная остановка поезда - это обретение собственного «я». Образ железной дороги в романе И. Стогоff'a «mASIAfucker» - это крестный путь героя, результатом преодоления которого становится осознанное возвращение.

В романе «13 месяцев» образ дороги несет в себе идею пути и поиска, но здесь доминирующим мотивом является воцерковление героя.

И в пространстве этих очень разных книг разных писателей реализуются грани смысла, составляющего образ дороги в современной русской литературе.

Общей чертой во всех произведениях является схема изображения дороги - это кольцо, по которому движется «телега жизни». Однако у каждого из рассмотренных нами авторов данная схема имеет свои нюансы.

Так, пелевинский Андрей из повести «Желтая стрела» нашел в себе силы сойти с поезда, хотя, вероятно, это окажется переходом из одного «кольца» в другое: неумолкающий стрекот цикад, который сменяет бесконечный стук колес, мало чем отличаются друг от друга по своей сути.

Роман «Пять рек жизни» Вик. Ерофеева раскрывает образ дороги как круг нескончаемого путешествия по всему миру и одновременно вглубь себя. Путешествие его героя представляет собой движение внутри замкнутого круга, путешествие, длящееся бесконечно.

Дорога в повести В. Сорокина «Метель» также наделена символикой замкнутого круга: сколько веков «птица-тройка» Русь уже несется вперед, но, по сути, не сдвигается с места.

И у Э. Лимонова в «Смрт» при всей динамичности повествования мы сталкиваемся с трактовкой дороги как кольца, что становится очевидным в свете трактовки образа героя-рассказчика через образ кшатрия, обреченного дороге войны.

Роман И. Стогоff'a «mASIAfaker» имеет кольцевую структуру: его действие начинается и заканчивается на площади Трех вокзалов, символизирующей сливающиеся друг с другом начало и конец пути. Железная дорога в этом романе - символ вечного странствия.

Размещено на Allbest.ru