Магжан Жумабаев и онтология женской субъективности

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

жумабаев шолпан женская субъективность

Магжан Жумабаев и онтология женской субъективности

Ауэзхан Кодар

Прозаическое наследие Магжана не так велико, это статьи, переводы русских классиков и один рассказ. В нашем переводе он называется «Прегрешение Шолпан». Своеобразие подхода Магжана к избранной теме в том, что его героиня сама решает свои вопросы, ни с кем не советуясь и ни на кого не оглядываясь. Это было нехарактерно для аульной женщины того периода. В детстве все решали за нее родители, а после замужества муж и его родня. Не зря, наверное, автор назвал свою героиню Шолпан, или предутренняя звезда. Это напоминает термин Ницше «несвоевременные», где по его концепции, это те, кто предпочитает «действовать несвоевременно, т.е. вразрез с нашим временем, и благодаря этому влиять на него, - нужно надеяться, в интересах грядущей эпохи». Вот и Шолпан - такая женщина, которая ни на йоту не хочет поступиться собственным убеждениями, а напротив, раз во что-то поверив, пытается идти до конца. В этом она опять напоминает ницшевское понимание истины, как женщины. Это понимание истины как завесы, паруса, покрова, т.е. как некоторой отдаленной видимости, неуловимой в конкретных чертах. По мнению Дерриды, «Все атрибуты, все черты, вся привлекательность, которую Ницше видел в женщинах - обольщающая дистанция, завлекающая недоступность, бесконечно завуалированное обещание, запредельность, вызывающая желание; дистанцированность - все это также подходит к истории истины как истории ошибки». Но это, согласитесь, мужской взгляд на женщину и соотносимую именно с ней истину. А Магжан написал историю Шолпан с женской точки зрения, причем это очень честный рассказ без всяких скидок на неразвитость аульной казашки, или отсутствие у нее мировоззренческого кругозора. Напротив, здесь этнографические подробности только подчеркивают убогость общественных отношений в ауле. Автор уверен, что какова бы ни была женщина, в статусе графини или посудомойки, европейки или степнячки, природа у нее одна и об этом лучше всех сказал Ницше устами своего Заратустры: «мужчина создан для войны, а женщина - для отдохновения воина, т.е. для секса». Также показателен другой его афоризм, где он говорит, что женщина вся есть сплошная загадка и единственное решение этой загадки - беременность. Метания Шолпан и проходят между этими онтологическими границами женской субъективности. Но в рассказе речь идет не только о женской субъективности, но и о ее трансформации под воздействием различных причин. Естественно, традиция тот фактор, который подавляет субъективность и женщине из традиционного общества, каковой была шолпан полагалось не выходить из трафарета, который ей был уготован с рождения до самой смерти. По Ницше, женщина осуждаема, уничижаема и третируема как воплощение силы Лжи. То есть заранее уже греховна, поскольку является сосудом соблазна. И такое неприятие женщины именно в ее женской сути одинаково характерно и для христианства, и для ислама. Не потому ли рассказ называется «Шолпанны? к?н?сі», или «Грех Шолпан», но в русской версии на мой взгляд, в соответствии с авторским замыслом надо переакцентировать это название: не грех шолпан, а прегрешение или проступок. В изложении Дерриды, "В сумерках богов" - "мораль как противоестественность". Христианство интерпретируется здесь как "кастратизм" (Castratismus). Вырывание зубов и глаз - таково, говорит Ницше, христианское воздействие. В этом - неистовство христианской идеи, - идеи, которая стала женщиной: "Все старые чудовища морали сходятся в том, что "необходимо убивать страсти". Самая знаменитая формула на сей счет находится в Новом Завете, в той Нагорной проповеди, где, кстати сказать, вещи рассматриваются отнюдь не с высоты. Там, например, говорится применительно к сексуальности: "Если око твое соблазняет тебя, вырви его", - к счастью, ни один христианин не поступает согласно этому предписанию. Уничтожать страсти и вожделения только для того, чтобы предотвратить их глупость и неприятные последствия этой глупости, кажется нам нынче в свою очередь только острой формой глупости. Мы уже не удивляемся зубным врачам, которые вырывают зубы, чтобы они больше не болели". В противоположность христианскому искоренению, или кастрации, Ницше предлагает одухотворение страсти. Вот это одухотворение страсти и становится вдохновением для Шолпан, когда вначале своего супружеского пути она хочет в семейной жизни только секса и больше ничего. А больше всего, ей не хотелось ребенка, ей казалось он будет помехой на пути к сексуальным утехам. Здесь отметим, что она не искала секса на стороне, а только с законным мужем, которого она во цвете своей девичьей зрелости полюбила и телом, и душой. Что касается этого парня из семьи выше среднего достатка, он во всем потакал прелестной Шолпан, чью красоту могла превзойти лишь ее энергия. Кстати в экранизации рассказа Булатом Мансуровым вот это превосходство Шолпан в их семейной жизни пропадает: она там вполне безликая, как это и положено было для казахской женщины, а муж - эдакий мачо. Магжан как раз переворачивает это соотношение, вскрывая, что истинным движителем казахской семьи является женщина. Не зря у нас есть пословица, что мужчина - голова, а женщина - шея, но суть в том, что именно шея крутит головой.

Итак, проходят восемь лет, полных секса, не омрачаемого плачем ребенка и вдруг в один загадочный момент Шолпан понимает, что сама страшно обделила себя, когда не захотела иметь ребенка и даже умоляла Аллаха об этом. Теперь она и перед богом чувствует вину за свое кощунственное поведение. Отсюда начинается ее покаянный путь перед аллахом, ибо она думает, что не ублажив эту высшую силу, не будет ей земного счастья. Она становится ревностной мусульманкой, соблюдает все посты, все обычаи, приносит в жертву несчетное количество баранов, окружает заботой больных и несчастных. Теперь о ней идет слава как о самой добродетельной в ауле, но с неким ироническим подтекстом как о «двинутой». Ее стали обзывать не иначе как Святоша. И тогда она познала всю силу разочарования в боге и в его прислужниках и вообще, в метафизике как таковой. Она стала думать, что нет никакого запредельного мира, а дело заключается в них самих, в муже и жене, которые всего лишь должны любить друг друга. Она поняла, что казашку настолько задавили исламскими запретами, что она и в постели лежит как бревно, вместо того, чтобы так зажечь своего мужа, чтобы и он доставил ей оргазм. Она и стала так вести себя со своим мужем, но он и тут только посмеивался над ней, хоть и не мог устоять перед ее огненным натиском. Здесь речь идет о гендерной неразвитости казахского мужчины, особенно в семейной жизни, где он не должен был дать понять жене, что находится под ее сексуальным обаянием. Наших джигитов привлекал только блуд на стороне, где никто и не скрывал своей животной страсти. Постепенно Шолпан остывает к своему мужу и, в конце концов, понимает, что тот - импотент. Еще через какое-то время она начинает подыскивать себе сексуального партнера, причем достойного человека, от которого можно было бы родить достойного сына. Здесь уже мы видим национальную особенность казашки - культивирование мужского потомства, причем не от кого попало, а именно, от мужчины-аристократа.

Смотрите как текли думы Шолпан: «Да, пожалуй, тянуть не стоит, но на ком остановить свой выбор? Кто достоин стать отцом ее будущего ребенка? Может, табунщик Адамкул? Конечно, если бы она сошлась с прислугой, их тайну никто не узнал бы, она так и осталась бы тайной… Но… какой ребенок может родиться от Адамкула? От служанки родится служанка, от слуги - слуга, разве не так? Нет, ей не слуга нужен, а сын. Если у нее родится сын, то пусть будет лучшим, а если не будет лучшим, пусть не родится. Чем иметь бесхарактерного, загнанного ребенка, лучше вовсе не иметь его…». Далее ее выбор останавливается на красавце Азимбая, который был из одного рода с ее мужем Азимбаем, но младше его. «Он благородного происхождения, молод, здоров, красив. Не старше, наверное, восемнадцати - девятнадцати. Высокий… широкоплечий, как говорится на каждое плечо можно по два человека посадить.. С красивыми бараньими глазами… всегда стоит посмеивается… Едва пробивающиеся черные усы подобны нежному черному шелку. Господи, да ведь этот Азимбай сам уже три года не знает, как к ней подкатить». И тут, наверное, ей еще вспомнилась известная казахская пословица, по которой один бочок женге сопринадлежит младшему брату ее мужа. Видимо когда-то это была своеобразная школа сексуального воспитания, очень приемлемая в условиях кочевого быта. Но на деле все оказывается далеко не так. Когда Сарсенбай застает свою уже свершившую прегрешение жену, он начинает жестоко ее избивать и на его крики сбегается весь аул. Зато Шолпан не издает ни звука и только ее окрававленное тело качается от пинков из стороны в сторону. Это ее молчание еще больше бесит ее недотепистого мужа и только с большими трудностями аульчанам удается оттащить его от нее. Соседи обсуждают ситуацию и один из них советует Сарсенбаю не избивать свою жену, а развестись с ней, раз не хочет больше с ней жить. Но в это время подает свой голос местный ишан. Он полагает, что перед разводом надо выяснить виновна женщина или нет. А для этого, на его взгляд, надо облить ее сорока ведрами холодной воды и если она выдержит испытание и останется жива, значит, она ни в чем не виновна. Казалось бы, какой гуманизм со стороны местного духовенства! Но здесь надо учитывать тот факт, что Шолпан беременна и только что жестоко избита. И станет понятно, что ишаном двигал отнюдь не гуманизм, а желание устрашить аульных женщин на примере страшной участи бедной Шолпан! Естественно, что после таких средневековых ордалий женщина умирает, так и не дождавшись своего любовника, сбежавшего еще до прихода ее мужа к юрте, ставшей прибежищем греха. Здесь мы видим, что мир вполне благополучной женщины рухнул в один момент и все оттого, что она попыталась реализовать себя как женщину, чье бытие составляет секс, беременность и материнство. Эти стадии самопроявления, столь естественные для всех женщин в случае с Шолпан, в условиях аульного быта стали чем-то бесконечно греховным, хотя женщинам из того же аула ничуть не были чужды ни одна из составляющих этого триединства. Так в чем же грехопадение Шолпан? А в том, что эти три элемента она посчитала определяющим в своей субъективности и билась за них одна, противопоставив себя всему остальному миру! Никто не простил ей того, что в свое время она прослыла святошей, что она так высоко смогла поднять знамя семейной гармонии и блеск женской добродетели, живя с мужем-импотентом, который был таковым не только в физическом, но и духовном плане. Но ведь последнее не было никому известно, как и то насколько Шолпан изверилась в боге, после того как сделала все, чтобы добиться его прощения и милости. Естественно, что бог перестал для нее существовать, а тут, извините, и понятие греха отменяется.

Таким образом, одинокая Шолпан, как предутренняя звезда оказалась несвоевременным носителем женской субъективности, где женская природа отличается от мужской и, потому, может культивировать иные ценности, не традиционные, а личностные, не мужские, а сугубо женские. Между прочим, западная гендерология только за последние десятилетия доросла до этой философии различия. Ведь феминизм в своем истоке хотел только уравнять женщин с мужчинами в социальном статусе. Но в ХХ веке появилось столько различий - национальных, этнических, статусных, что они все дружно потребовали выхода. Новый подход к определению женской сущности мы находим у Камильи Палья, одной из представительниц постфеминизма, которая нетрадиционно понимает женскую сущность. К. Палья, современная американская исследовательница, профессор гуманитарных наук Универитета искусств Филадельфии написавшая скандальную книгу «Личины сексуальности» и утверждающая, что все женщины жили бы до сих пор в хижинах, если бы не было мужчин, не раз подвергалась нападкам своих коллег - феминисток. Секс и сексуальность - главные темы в ее теории. Она открыто выступает против феминизма, с его, как она считает, социальной выдумкой, что есть зависимое положение женщины. Его не существует. Секс и власть - вот в чем сила женщины. С. Кузнецов пишет: «Если феминистское движение столько труда потратило, чтобы уравнять женщин с мужчинами, то, к примеру, современный феминолог К. Палья считает, что женщины должны понять свою доминирующую роль в сексуальной войне. В отличие от современных американских феминисток, она восстаёт не только против утвердившегося образа женщины - домашней хозяйки, но также против образа слабой женщины - жертвы (жертвы конкретных мужчин и фаллократи-ческого общества в целом), а также идеала деловой женщины, успешно конкурирующей с мужчинами «на их поле». Равные гражданские и экономические права - хорошая вещь, но, увлекшись борьбой за них, женщины словно бы отказались от своего дионисийского начала. Ведь сама цивилизация, в рамках которой осуществляются эти «равные права», была «придумана» специально для того, чтобы предохранить человечество от жестокого опьянения дионисизма, и придумана, разумеется, существами аполлоническими, мужчинами. Поэтому в аполлонических играх любая женская победа будет означать поражение женского: ибо в результате побеждает сам аполлонический, мужской принцип. Где же спасение? Оно для К. Пальи только в одном: в утверждении дионисийской женщины, женщины-вамп, la femme fatale женщины, не скрывающей своей сексуальности, а, напротив, всячески подчеркивающей её. Секс - это основа власти женщины, которая, согласно К. Палье, предстаёт не жертвой, а хозяйкой и повелительницей почти в любых сексуальных треволнениях».

Разумеется, Магжан Жумабаев не мог знать творчества Камиллы Пальи. Но иногда прозрения поэта опережают время. Кроме того, он наверняка был знаком с творчеством Ницше и Фрейда, которые каждый в своем ключе разрабатывали проблему женской сексуальности. Наблюдения Фрейда о природе женской сексуальности были опубликованы между 1923 и 1933гг, в конце его карьеры. В этих работах Фрейд сформулировал многие термины, например, «Эдипов комплекс», «комплекс кастрации», «зависть к пенису», «женские сексуальные фантазии» и многое другое. Работы Ницше были переведены на русский язык еще до революции. А если вспомнить, что рассказ впервые опубликован в журнале «Шолпан», №№4-6 за 1923 год можно только удивляться насколько Магжан, творивший тогда в Ташкенте, легко шел в ногу со временем и даже намного опережал его.

Размещено на Allbest.ru