Региональные связи рязанской книжной культуры во второй половине XVI столетия

В отличие от Н.Ф. Дробленковой, Н.А. Казакова придерживается более поздней датировки памятника - вторая четверть XVI века. Выделены несколько почерков полууставного письма. Исследование водяных знаков рукописи, однако, не позволило соотнести все виды встречаемых в рукописи филигранен с известными образцами, что оставляет открытым вопрос о датировке рукописи по бумаге. Н.А. Казаковой были отмечены знаки: «похожий на герб: верхняя половина в виде прямоугольника с изображением короны, нижняя - округлая с неясными знаками; на других листах встречаются знаки: 1) рука в рукавчике; у Брике № 1403 - 1501 год; 2) кувшин без ручек с цветком; 3) рука в перчатке, над пальцами полумесяц и над ним трилистник, на перчатке сердце (два последних в справочниках не обнаружены)».

На первом белом листе рукописи помещена владельческая запись Леонида Протасьева. В определении возможного происхождения отдельных статей сборника может иметь значение факт наличия второй записи на последнем белом листе - о "переделке" рукописи: «Сий соборникъ владыки Леонида Резанскаго и Муромскаго, переделанъ лета 7084 (1576) месяца июля 2 день». Несомненно, памятник представляет собой наиболее ценный источник для выяснения взглядов, по меньшей мере, книжных интересов владельца(ев) рукописи. Любопытно указание на болгарские книги в названии одной из статей: «Притча о богатыхъ от Болгарскых книг» (л. 41 об. - 44). В этой связи особого внимания заслуживает тот факт, что в литературных по характеру переделках в тексте Никоновской летописи достаточно часто встречается болгарский союз «убо» прежде всего в прорязанских текстах93. В выборе многих текстов сборника заметен акцентированный интерес книжника и наставника. У исследователя, возможно, неоднозначную оценку могут вызвать помещенные в рукописи на листах 272 - 273 об. так называемые вопросо-ответы о "правоверных", "полуверных" и "неверных" языках и книгах по аналогии между царствами, начиная с "правоверных" Греческого, Иверского и Болгарского95. В «Сборник» Леонида Протасьева был переписан апокриф под названием «Вопросы Иоанна Богослова Аврааму» (л. 273 об. - 275 об.), текст которого издан по этой рукописи. В тексте статья названа «въспро(с) Фелога Аврама», начинается словами: «Достоить ли черньцю опроче монастыря быти...». Нужно заметить, именно в Рязанской земле издавна существовал Иоанно-Богословский монастырь, рукописные книги которого, к сожалению, на настоящий момент неизвестны или не выявлены". Тем не менее, упоминавшееся свидетельство о лицевом Евангелии с изображением евангелиста Иоанна Богослова связано со вкладом Леонида, епископа Рязанского и Муромского.

В рассмотренной рукописи, как и в более широком контексте показанных книжных связей, не вызывает сомнений интерес к книгам у последнего владельца «Сборника», но эти особенности содержания могут иметь отношение и к первоначальному владельцу книги. Они могли вносить дополнения и осуществлять редактирование в статьях о книгах и книжной мудрости. Таким образом, «Сборник» Леонида может дать некоторое представление о возможной содержательной ценности владычной библиотеки в Рязани третьей четверти XVI века.

В связи с вопросом о рязанско-волоколамско-новгородских книжных связях имеет смысл рассмотреть одну из статей «Сборника» РГБ, Вол. № 566. Важно обратить внимание на следующие особенности в тексте. В нем имеется свидетельство того, что владелец рукописи, возможно, бывал в Новгороде и работал в книгохранительной Новгородского Софийского собора. В списке русского сочинения «От словес новаго закона господа нашего Исуса Христа» (л. 517 об. - 521) содержатся выписки из «святой Софии Синодика». По наблюдению археографа Л. В. Титановой, обратившей внимание на рассматриваемые текстовые особенности, они близки «Слову св. Пахомия о среде и о пятку»100. На наш взгляд, это верно только отчасти, поскольку нравоучения о необходимости поститься в среду и пятницу в рукописи идут отдельно от текста с выписками из синодика св. Софии. Последние выделены специально, начинаются со слов «Тако глаголеть въ святой Софии синодице» (выделено мной - Д.Г.), заканчиваются словами «...кре(с)тити ч(е)л(о)в(е)ка с(вя)тым кр(е)щениемъ». Только в этом месте рассматриваемого сочинения речь идет о Петровом и Филипповом «говений», а нравоучения о постных среде и пятнице именно здесь, где трижды отмечен синодик св. Софии (больше нигде в рассматриваемом тексте не упоминаемый), не читаются101. В Новгородской второй летописи по Архивскому списку содержатся упоминания, к примеру, о двух пожарах в 1560-е гг. - в «Филипово говеино». Рассматриваемые нравоучения могли быть выписаны из синодика новгородского кафедрального собора св. Софии, который, скорее всего, содержал нравоучительные статьи для чтения. Зафиксированные наблюдения могут рассматриваться в качестве подтверждения существования оригинальных текстов Леонида Протасьева, во всяком случае, подтверждения возможности их существования в составе, например, подобных компиляций. Другая статья может дать представление о возможном наличии обусловленности активной деятельности бывшего игумена Иосифо-Волоколамского монастыря вне стен обители. Появление выписок с одинаковой вероятностью может быть отнесено к предполагаемому первому владельцу сборника: их мог сделать Кассиан, который, вероятно, был архимандритом новгородского Юрьева монастыря. Однако, исключать участия Леонида Протасьева в дополнении и редактировании рукописи нельзя, поскольку в записи сказано, что кодекс был «переделан». В Новгородской второй летописи по Архивскому списку упоминается архимандрит новгородского Юрьева монастыря Леонид под 1568 (7076) годом. В именном указателе использованного нами издания «Полного собрания русских летописей» под редакцией М.Н. Тихомирова один и тот же церковный деятель - под именем Леонид - назван архимандритом Юрьева монастыря, затем архимандритом Чудова монастыря, затем архиепископом Новгородским104. Такого же мнения придерживался и П.М. Строев.

В пользу нашей гипотезы о том, что Леонид Протасьев - волоколамский игумен, новгородский (юрьевский) архимандрит, затем архиепископ, и рязанский епископ - одно и то же лицо, бурная деятельность которого была зафиксирована совершенно разными по характеру и происхождению источниками, можно привести следующие аргументы. В этом смысле интерес представляют биографические по содержанию свидетельства записей в монастырских книжных описях. Леонид Протасьев пользовался услугами писца, который был, несомненно, новгородцем по происхождению: «Стихираль [в полдесть - Д.Г.] Леонидова даиья, владыки резанскаго, а в немъ пять заставицъ на золоте, писмо Корнилия Наугородца, поволоченъ камочка цветная плоха» [л. 208]106. (Выделено мной - Д.Г.) Как и упомянутый ранее писец Вениамин Новгородец, Корнилий Наугородец (Новгородец), будучи весьма продуктивным книгописцем, был и вкладчиком рукописей. Переписыванием книг он занимался, несомненно, в Иосифо-Волоколомском монастыре. Его услугами пользовался книгохранитель Пафнутий Рыков, а также «Афанасей священник загарадна Наугородец». Есть упоминание о другом новгородском писце Савве Наугородце. Таким образом, совершенно очевидна новгородская «струя» в деятельности крупнейшего книжного центра Руси. К Иосифо-Волоколамскому монастырю, как было показано, имели непосредственное отношение рязанские церковные деятели, а следовательно и книжники.

Называется более высокий, по сравнению с должностью игумена монастыря, сан архимандрита как владельца рукописи под именем Леонид: «Апостол архимандрита игумена бывшаго Леонида данье; заставица первая и строки и слова золотом писаны фряские, застешки и жуки медяны, поволочен кожею» [л. 135 об.]108. (Выделено мной - Д.Г.) Следовательно, настоящая запись свидетельствует о том, что Леонид (Протасьев) какое-то время был архимандритом, но не Иосифо-Волоколамского монастыря. При упоминании другой рукописной книги Леонид четко назван архимандритом (вероятность того, что в этой книге был упомянут не Леонид Протасьев, на наш взгляд, совершенно минимальна), а кодекс был опять украшен неовизантийским ("фряжским") орнаментом: «Еуангелие Леонида же архимандрита; заставицы фряские же с травами на золоте, а строки и слова золотомъ писаны съ икосы и с кондаками; писмо Кулпино» [л. 116 об.]109. (Выделено мной - Д.Г.) Весьма показательным нам представляется тот факт, что человек по имени Кулпа, как и в книге архимандрита Леонида, отмечен как писец в дошедшем до настоящего времени памятнике, имеющем отношение к Леониду Протасьеву - в Торжественнике РГБ, Вол. 487, написанном по повелению именно игумена Леонида в 1567 году: «Соборникъ новый Кулпина писма, половина старого соборника Семионова писма пустынника...старец Яким писец...а написан лета 7075 (1567)» [л. 1]; «В лето 7075 написана бысть книга сиа...благословениемъ и повелениемъ господина отца нашего игумена Леонида...» [л. 5]П0. (Выделено мной - Д.Г.) То есть, и это необходимо подчеркнуть особо, - услугами одного и того же писца пользовались как игумен Иосифо-Волоколамского монастыря Леонид (Протасьев), так и архимандрит Леонид. Эти данные рассматриваются нами в качестве наиболее существенного аргумента в пользу выдвинутой гипотезы о еще одной крупной исторической фигуре времен опричнины, которая скрывается под именами двух разных церковных деятелей - Леонид, архиепископ Новгородский и Леонид (Протасьев), епископ Рязанский и Муромский. Уверенности в том, что это одно и то же лицо больше, нежели в том, в каком монастыре(ях) Леонид занимал должность архимандрита в момент возникновения рассмотренных записей.

Чтобы попытаться объяснить подмеченные детали, необходимо обратить внимание на упоминания о Новгородском Юрьеве монастыре, настоятели которого издавна носили титул «архимандрит новгородский» (глава новгородской организации черного духовенства) т. в течение долгого времени существовали исторически сложившиеся связи Волока Ламского с Новгородской землей: «...во второй половине XIII, XIV в. и какой-то части первой половины XV в. на Волоке наряду с великокняжеской [московской - Д.Г.] существовала администрация новгородский посадников...». Земельные владения в Ламском стане принадлежали в том числе владычному Софийскому дому и Юрьеву монастырю112. Этим в какой-то степени можно объяснить то, что при указании неместной должности владельца книги (архимандрит Леонид), поступившей в библиотеку Иосифо-Волоколамского монастыря, локализация местоположения не требовалась и в XVI веке.

В Рязани могли быть налажены крепкие связи с этим, одним из наиболее влиятельных новгородских монастырей, начиная еще с первой половины XVI века. Напомним, в 1523 году митрополит Даниил (бывший волоколамский игумен и, по данным некоторых источников, рязанец по происхождению) перевел на рязанскую епископскую кафедру с должности архимандрита Юрьева монастыря Иону (1523 - 1547)113. Вспомним книжные вклады епископа Ионы Рязанского в волосовский храм св. Николая Чудотворца во Владимире (глава И, § 1). Как уже было сказано, последующий известный церковный деятель, рязанский епископ Кассиан (1551 - 1554), возможно, также был из архимандритов Юрьева монастыря.

Итак, имеются достаточные основания предполагать существование рязанско-волоколамско-новгородского взаимовлияния, взаимообогащения книжных традиций, где связующим, а точнее синтезирующим элементом могла выступить более молодая, но яркая и продуктивная волоколамская книжность XVI в. При сравнительно незначительном количестве сохранившихся до настоящего времени рязанских рукописей возникла возможность объяснить интереснейшие детали биографии видного книжного вкладчика крупнейшего Иосифо-Волоколамского монастыря, бывшего игумена Леонида (Протасьева), епископа Рязанского и Муромского. Это свидетельства о большом количестве принадлежавших ему книг, в их составе в обитель попали и отдельные рукописи казначея рязанского епископа старца Митрофана (бывшего волоколамского книгохранителя при игумене Леониде). Многие из упоминаемых в описях книг, несомненно, испытали в оформлении западноевропейское, итальянско-немецкое влияние («фряские заставки» и «переплетки по-немецки»). Такой подход предполагает рассмотрение рязанской книжности в контексте региональных связей. Документальные свидетельства развития рязанской книжной культуры в XVI столетии позволяют достаточно определенно, как представляется, говорить о существовании рязанско-волоколамско-новгородских культурных связей в XVI веке.

Раздел 3. Роль рязанских церковных иерархов в развитии книжной культуры края в XVII в.

О роли рязанских архиепископов и митрополитов в развитии рязанской книжности XVII в. приходится судить по отрывочным данным, поскольку более или менее целостного книжного комплекса владычной библиотеки не сохранилось. Не сохранилось, или, по крайней мере, неизвестно в современных описаниях хранилищ ни одной описи XVII в. этой, вероятно, одной из самых значительных рязанских библиотек. И все же, по многим признакам и источникам, в том числе, по историческим фактам литературного и общественно-политического развития можно судить о видной роли рязанских иерархов и попытаться реконструировать, по крайней мере, обрисовать рамки явления под названием библиотека Рязанского архиерейского дома.

Объективно эпоха XVII столетия в русской книжности и литературе была полна противоречий, характерных для действительно «переходного» периода. Резко увеличилось общее количество литературной продукции. Русская книжная культура этого времени представляла собой сложное явление, поскольку отчетливо проявились тенденции старой и новой книжности. Исследователи замечают, что «зарождение новой литературы из недр средневековья можно проследить на всех уровнях - от системы жанров до стиля». Процесс секуляризации книжного и литературного творчества проявился, в том числе, в увеличении числа авторских произведений.

В XVII веке Рязанский архиерейский дом продолжал играть видную роль в управлении Рязанскими территориями. Еще в конце XVI века его глава получил сан архиепископа. В то время у рязанских архиереев впервые появились земельные владения за пределами территории бывшего Рязанского княжества. С.И. Сметанина предполагает, что и в XVII веке «резиденция архиепископов располагалась в Переяславле Рязанском возле кафедральной церкви Бориса и Глеба»". Рязанский архиепископ был крупнейшим духовным феодалом Рязанского края во второй половине XVI века. Имея многочисленный штат служилых дворян и детей боярских (кроме рязанского владыки только новгородский архиепископ, вологодский и тверской епископы имели дворян),

«он обладал значительной военной и политической силой». Очевидно, рязанский владыка в известной мере сохранял свое влияние и в какой-то период XVII века. Несомненно, рязанские духовные власти уделяли внимание и развитию книжной культуры и письменности в крае.

XVII столетие - век развития книгопечатания. В настоящем диссертационном исследовании не ставится специальной задачи выяснения истории бытования старопечатной книги на территории Рязанского края в XVII веке. Данные о старопечатных книгах, имевших отношение к рязанским библиотекам, привлекаются лишь в некоторых случаях, в основном, с целью показать вероятные связи и интересы рязанских книжников. Современный исследователь располагает только отрывочными сведениями о местном книгописании на протяжении всей эпохи средневековья. О малоизученной культуре Рязани, в частности о местной церковно-славянской книжности XVII века мы может судить по отдельным сохранившимся и дошедшим до нас в современных хранилищах памятникам кириллической традиции, а также на основании данных некоторых источников церковного и монастырского хозяйственного делопроизводства (описи имущества, приходо-расходные, переписные и вкладные книги). В отдельных случаях, в рамках настоящего диссертационного исследования, привлекаются данные церковно-монастырских описей XVIII-XIX вв., в которых встречаются упоминания о книгах. Это оправдано тем, что среди сохранившихся источников нет отдельных книжных описей XVII столетия.

Для выяснения интересующего нас вопроса о библиотеке рязанских архиереев XVII в. значительный интерес представляет документ делопроизводственного характера, вышедший из канцелярии архиепископа Рязанского и Муромского Антония (1621-1637). Владыка был хиротонисан из игуменов Псково-Печерского монастыря. Вслед за А.О. Амелькиным мы считаем «Записную книгу рязанского архиепископа Антония» 1634 года ценным источником по истории культуры Рязанского края. Рукопись (4 °, 115 + II лл.) хранится в фондах Воронежского областного краеведческого музея121. На листе 1 читается запись скорописью близкой полууставу четким и разборчивым, привычным письму почерком: «Книги росходныя нынешняго [1634] году при казначеи и старце Ефреме, да приказном человеке Матвеи Маркове». По полю листов во всей книге содержится запись: «К сей росходнои и счотнои книге приписал подъячеи Клементеи Ремезов». В этом документе делопроизводственного характера содержится несколько упоминаний о местном книжнике "архангелском попе" Никифоре. Несомненно, его услугами пользовался архиепископ Рязанский и Муромский Антоний, из канцелярии которого священнослужителю Архангельского собора122 (на территории современного кремля г. Рязани) выплачивалось денежное жалованье. Никифор переписывал главным образом богослужебные книги. Так в августе-сентябре 1634 г. он закончил работу над восемью кодексами: «Сентября в 24 день дано архангелскому попу Никифору 10 алтын. Купил он яловичю кожю вишневую на поволоки на чатыре Охтая» [Л. 4об.- 5]. Четыре Октоиха и Треодь были написаны им же месяцем ранее: «Августа в 26 день дано архангелскому священнику Никифору на приклад за 4 Охтаи, да за Триодь постную по 4 алтына за книгу, и всего дано 20 алтын» [Л. 69]. После этого Никифор продолжил работу еще над тремя книгами: «Сентября в 26 день дано архангелскому попу Никифору за три книги: за Устав, за Псалтырь с следованием, за месяц август [Минея служебная (?) - Д.Г.] за приклад и за труды 20 алтын» [Л. 5]. Судя по первому свидетельству, помимо собственно книгописного навыка Никофор владел и переплетным делом, что заставляет видеть в нем крупного и плодовитого книжного мастера.

В контексте иконописных работ А.О. Амелькин упоминает о том, что в октябре у Никифора были приобретены 6 сосновых досок к «церковному делу Бориса и Глеба». Принимая во внимание его основное занятие по переписыванию и переплетению книг (в переплетах как рукописных, так и старопечатных книг, как правило, использовались доски, обтянутые кожей), мы не стали бы рассматривать настоящее свидетельство однозначно в пользу иконописного дела, тем более, что в настоящей записи говорится о "церковном деле". Однако, можно предположить, что Никифор имел отношение и к иконописи, или, во всяком случае, кто-то из священников Архангельского собора специально занимался подготовкой древесины к художественным и книжным работам. Можно предполагать, что кроме Архангельского собора Борисоглебский храм был еще одним центром рязанской церковной культуры, где переписывались книги, писались иконы.

Кроме того, не вызывает сомнений то, что Никифор писал и "четьи" книги. В расходной книге «казеннова приказа нынешняго 142 [1634] году збору архиепископья казначея старца Феодосья» [Л. 29] указано, что еще в августе Никифор писал несколько "келейных" книг для архиепископа Антония: «[августа в 11 день] дано архангелскому попу Никифору 3 алтын 2 денги на две дести бумаги писчие. Писа/л/ ему государевы архиепископьи келейные книги» [Л. ббоб.]. Книжный мастер должен был иметь достаточно большую библиотеку, чтобы выполнять заказы на переписку книг для более содержательного «келейного» чтения, или же иметь доступ к таковому древлехранилищу, для чего были необходимы тесные связи с другими книжниками. Можно предположить, что в Архангельском соборе у Никифора была и библиотека, и помощники, то есть, существовала книгописная мастерская. Свои книги Никифору мог передавать рязанский владыка с указанием, например, составить отдельные сборники наиболее интересных для него произведений.

Судя по всему, кроме собственно библиотеки в это время уже существовало и хранилище всевозможной делопроизводственной документации рязанского архиепископа, составившее позднее большой архив Рязанского архиерейского дома, судьба которого в настоящее время неясна. В «Записной книге» 1634 г. содержатся два указания на приобретение в августе "поясков" к "свиткам": «...дано келейнику Конону 3 алтына 2 денги за поески к государевым архиепископьим свиткам....дано пустынскому крестьянину Кости 4 алтына, куплены у него к архиепископьим свиткам пояски» [Л. 69-69об.]. Об объеме делопроизводства рязанского архиепископа в 1634 году в какой-то мере можно судить, вероятно, по текущей покупке бумаги «в казенной приказ... на домовыя всякия дела» - 13 дестей [Л. 1, 13об., 21,22, 83, 85, 86об., 91об., 92, 93, 96, 99]. В марте приказному человеку Матвею Маркову из Москвы была куплена "стопа бумаги писщие", вероятно, высокого качества, за что было отдано 25 алтын; столько же бумаги по такой же цене было приобретено и в июле [Л. 94, 106об.-107].

В «Записной книге» упоминается еще один переписчик книжных кодексов дьякон Спасского монастыря в Переяславле Рязанском Григорий: «[июля в 3 день] дано по архиепископью приказу Спасскова монастыря дьякону Григорю 16 алтын 4 денги за писмо. Писал он государю архиепископу причастной канон и молитвы» [Л. 51]. В 1637 году в книгохранительной Спасо-Преображенского монастыря были отмечены ценнейшие списки четьей литературы (подробнее об этом сказано в главе II, § 3). Если почти в это же время в XVII веке в Спасском монастыре переписывались тексты литургического содержания, можно предпололсить, что и с книг для душеполезного чтения делались списки, к примеру, также на заказ.

В приходо-расходной книге архиепископа Антония интерес представляют и упоминания о мастере Иване Смоленском ("и/в/льшик" и "неделшик", правильщик и неделыцик - ?). В течение сентября - октября 1634 года он купил на 4 алтына 8 денег четыре дести бумаги «в казенной приказ...на домовыя всякия дела» [Л. Зоб., 6]. Но еще в июле Ивану Смоленскому (здесь назван "неделшиком") дано было 8 денег за то, что он купил «уголя кузов к серебреному делу» [Л. 62]. Несколько позднее он купил партию угля на 2 алтына также к «серебреному делу» [Л. 62об.]. Несомненно, мы вправе предположить, что Иван Смоленский был серебряных дел мастером и выполнял, в частности, оклады на книги из драгоценных металлов, а может быть даже руководил всем процессом создания роскошных фолиантов, в том числе украшением старопечатных книг. Известен гравированный (лубочный) листок, восходящий, возможно, к XVII - XVIII вв., с названием: «Макары съ Рязани, тянуть лямки»124. В отрывке приходо-расходной книги, вышедшей, видимо, из канцелярии рязанского Солотчинского монастыря, упоминается о покупке в Переяславле Рязанском 115 лубков.

Не вызывает сомнений то, что это был мастер, выполнявший значительный объем работ: «Дано неделшику Ивану Смоленскому 5 алтын. Купил он в дом на келю пят/ь/ крошен мьху» [Л. 62об.]. Столько же «мху» и еще целых 6 «возак уголя» им было приобретено в августе [Л. 67]. Вполне вероятно, что Иван Смоленский работал вместе с другим «серебреным мастером», Кунегой [Л. 63]. Необходимо обратить внимание на именование мастера, возможно, по происхождению - из Смоленска. Интересно, что в «Записной книге» содержатся упоминания о Смоленске, о посылке туда служилых людей126. Очедино, что речь идет об отправке служилых людей из Рязани под Смоленск во время Смоленской войны 1632-1634 гг. В. Н. Козляков считает, что многие из тех, кто обязаны были выходить на службу под Смоленск и под Новгород в царствование Михаила Федоровича, были участниками боев подмосковных ополчений 1611-1612 гг.

В середине XVII в. в рязанском храме Рождества Богородицы, вероятно, существовала церковная библиотека, из ее состава сохранилась книга - напечатанный в Москве Трефологион 1638 г., июнь-август (МГУ, Научная библиотека, № 50 q 'а 556) - с записью о книжном вкладе инока схимонаха Сергия «к церкви и ко престолу Рожеству Бцы Смоленской что в Переславли Резанскомъ внутре горе...»129. (Выделено мной - Д. Г.) Скорее всего, в этом храме находился образ Богоматери Смоленской. О. М. Сахаровой в коллекции Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника отмечена икона «Богоматерь Одигитрия (Смоленская)» кон. (?) XVI - нач. XVII вв. с признаками храмовой принадлежности, значимости памятника.

Представляют интерес сведения о покупке печатных книг в Москве, которая осуществлялась, очевидно, через столичное подворье рязанского архиепископа131. Рязанский архиепископ Антоний был не чужд книжной мудрости и постоянно заботился о полнении келейных книг. Антоний пользовался услугами переплетчика Ивана Дурсина: «Того ж дни [3 февраля - Д.Г.] дано переплетчику книжному Ивану Дурсину от пяти книг Потребников, от двух Апостолов, от Евангилия напрестолного за приклад рубль двадцат алтын; и те книги отданы государю архиепископу в келью» [Л. 92об.]. Из другой записи выясняется, что Иван Дурсин вместе с Иваном Власевым были переплетчиками Печатного двора в Москве: «Октября 5 день. Дано печатнова двора переплетчикам Ивану Власеву да Ивану Дурсину за приклад к Треоди старые печати шесть алтын четыре денги. Тово ж дни куплены четверы застешки медные к Охтаем, да половина узла гвоздей, двестипятдесят, х книжным застешкам на пробивку, дано шесть алтын; и те застешки и гвоздья посланы на Резань к государю архиепископу з Дмитреям Носовым» [Л. 83об.]. Упоминается две келейные книги архиепископа - Псалтырь и Евангелие.

Представители разных слоев населения Рязанского края (более 60 человек), преимущественно жители Переяславля Рязанского и также Шацка, Михайлова, Ряжска, как свидетельствуют имеющиеся данные, были достаточно активными покупателями изданий Московской типографии в 1636/37 г. (22 человека)133 и в середине XVII века (60 человек).

Будучи активным покупателем продукции Московского печатного двора, Антоний заботился о приобретении книг, несомненно, и для своей епархии: «Генваря в 13 день взято по архиепископью приказу с печатнова с книжнова двора десять Апостолов печатных. Дано десять рублев, за Апостол по тритцать алтын» [Л. 90об.]. Сразу несколько книг было приобретено в Успенский собор (?) Переяславля Рязанского135. Вероятно, еще в середине XVIII века как минимум одна из этих книг, июньская Минея, присутствовала в книгохранительной кафедрального Успенского собора (упоминается вслед за двумя полными комплектами служебных Миней): «[Минея] июнь месяц, печатной особой старой»136. В 1634 г. покупались книги, переплетенные Иваном Дурсиным, в Троицкую церковь на Рязанском архиерейском подворье в Москве137. Пополнение книгами церкви на московском подворье архиепископа Рязанского и Муромского могло быть связано с пожаром. Именно в 1634 г. здесь случился пожар. Архиепископ Антоний, по всей видимости, всемерно содействовал восстановлению разрушенного и перечислил в Москву уже в этот год из казенных денег значительную по тем временам сумму - 200 рублей [Л. Юоб., 44, 110]. Надо заметить, при нем велось широкое и разнообразное строительство не только в Москве, но и в Рязани, что видно из его расходной «Записной книги».

«Записная книга рязанского архиепископа Антония» 1634 г. является ценным источником по рязанской истории и культуре. В ней содержится много сведений не только о книжной культуре, но и о художественной и строительной деятельности. Архиепископ Рязанский и Муромский Антоний содействовал широкой творческой активности. К выполнению своих и других заказов он привлекал высококвалифицированных мастеров книжного дела. Можно говорить об активном пополнении книгами отдельных книгохранилищ и, вероятно, о существовании книгописной (Архангельский собор) и более узкоспециализированных мастерских. Интересны приведенные данные приходо-расходной книги 1634 г. о стоимости книжных кодексов и оплате труда книжников. Ставшие нам известными имена рязанских книгописцев XVII в. - священников Никифора и Григория - имеют значение для выяснения вопроса о существовании церковно-монастырских книжных центров, что необходимо при реконструкции книжной культуры региона.

Вероятно, рязанские владыки имели отношение к литературному творчеству книжников. В научной литературе известна так называемая «Моисеева» (по имени архиепископа Рязанского и Муромского Моисея) ранняя редакция одного из произведений известного Муромского цикла повестей - «Сказание об Унженском кресте» («Повесть о Марфе и Марии»). По мнению Т.А. Брун, эта редакция имеет 2 варианта. В ее заглавии дано указание о создании ее «по благословению Моисея, архиепископа рязанского и муромского». Т.А. Брун упоминает рукопись ГИМ, Синод. № 850 (л. 739)139. В списке XVIII века в Муромском сборнике (Сибирское отделение РАН, собр. М.Н. Тихомирова, № 473) дано указание на "списание" по благословению рязанского и муромского владыки: «Сказание о явлении чудотворнаго и животворящаго креста господня, еже есть в Муромских пределах, 25 поприщ при реце глаголемой Унже. Списано бо есть по благословению преосвященнаго Моисея архиепископа рязанского и муромского» (лл. 85-93)140. В любопытной пергаменной рукописи XIX (?) века в 4 °,на 24 + IV л. (РГАДА, Рукописное собрание, № 683) упоминается даже дата "списания" (с ошибкой писца?): «Списася по благословению преосвященного Моисея... в лето 7109 [1601] (!) месяца майя». Сказания о крестах наиболее подвижны в составе Муромского цикла.

Представляют интерес наблюдения Т.А. Брун над особенностями содержания «Сказания об Унженском кресте». Одной из главных отличительных черт Сказания является комбинация эпизодов «по принципу зеркального отражения или прямой симметрии». Очевидно, весьма важна в структуре литературного памятника «характеристика и как бы расстановка действующих лиц, определяющая конфликт Сказания: Марфа - Мария, большая - меньшая, Иоанн - Логгин, Рязань - Муром, родовит - незнатен, беден - богат». По замечанию исследовательницы, можно говорить о том, что автор опирается на хорошо известную муромской литературе по «Повести о Петре и Февронии» и по «Повести о Василии Рязанском» географическую оппозицию Муром - Рязань. Т.А. Брун с уверенностью говорит о том, что «автором Сказания был не светский человек»143. Вероятно, он или один из ранних редакторов мог быть приближенным рязанского архиепископа.

Две старшие повести Р.П. Дмитриева приписывает известному русскому писателю XVI в. Ермолаю-Еразму, что, правда, оспаривается некоторыми исследователями. Представляет определенный интерес исследованный В. К. Зиборовым новый список 1830-х гг., 8°, 58 л. (собр. авт.). Сборника Муромских повестей устойчивого состава, включающий наряду с повестями Житие князя Константина. Именно в отношении Повести о рязанском епископе Василии в рукописи имеются особенности: «Повесть о епископе Василии не является заключительной частью Жития князя Константина, как в большинстве других списков, а завершает произведения, являющиеся ядром муромского цикла. Судя по первому предложению Повести о епископе Василии рассматриваемого сборника, эта Повесть не просто механически завершала ядро муромского цикла, а была написана после двух других произведений...». В.К. Зиборов склонен думать, что единство произведений, составивших ядро Муромского цикла, явилось результатом работы одного из поздних редакторов: «В пользу последнего предположения говорит заголовок "Повести о святом епископе Василии". Епископ Василий в более ранних списках, а самый ранний относится к XVI в., святым не назывался, святым его, скорее всего, можно было назвать после канонизации... (в 1609 году - Д.Г.). К позднему наслоению можно отнести и то, что рязанского владыку в Житии князя Константина называют архиепископом, а этот титул можно употреблять после 1589 г. (л. 21)». Интерес может представлять и тот факт, что Ермолай-Еразм, которому приписывается авторство «Повести о Петре и Февронии» и «Повести о рязанском епископе Василии», был уроженцем Пскова. По наблюдению В. К. Зиборова, «псковская тема присутствует и в Житии князя Константина». 10 июня 1609 года мощи свт. Василия были открыты рязанским архиепископом Феодоритом в рязанском соборе свв. Бориса и Глеба, где были положены «под спудом, на левом клиросе». В 1636 году при владыке Антонии над мощами святителя была устроена каменная гробница. Об отношении к книгам архиепископа Антония уже было сказано. Из книг владыки Феодорита известна в настоящее время одна - печатная Минея служебная на сентябрь (М., 1607) с записью 1613 г. о вкладе книги в соборную Успенскую церковь Переяславля Рязанского146. В XIX веке в библиотеке Борисоглебского собора г. Рязани хранилась «Служба св. Василию Рязанскому, в четверть, в кожаном переплете, писанная полууставно»147. (Выделено мной - Д.Г.) Возможно, в контексте вопроса о рязанской традиции почитания свт. Василия в XVII веке есть смысл рассматривать приведенное в начале настоящего параграфа мнение С. И. Сметаниной о том, что резиденция рязанских владык до XVII столетия могла находиться при соборе свв. Бориса и Глеба в Переяславле Рязанском. Заслуживает внимания и соображение, основанное на уже известном нам факте: рязанский архиепископ Антоний до занятия владычной кафедры (1621) был игуменом Псково-Печерского монастыря. Весь комплекс данных говорит в пользу того, что именно в Переяславле Рязанском (совр. Рязань) появились и, возможно, получили литературное осмысление свидетельства об обретении мощей свт. Василия в начале - первой половине XVII века, а возможно было предпринято и редактирование Повести о Василии Рязанском в период архиепископства Феодорита и Антония.

В биографии следующего рязанского архиепископа Моисея (1638-1651, до принятия иноческого чина имел имя Максим) известны факты, показывающие его непосредственное отношение к книжности и литературной деятельности. До занятия владычной кафедры он был протопопом Благовещенского Кремлевского собора в Москве. Являясь духовником царя Михаила Федоровича, он венчал царя первым и вторым браком, крестил царевну Ирину Михаиловну и царевича Алексея Михайловича, принимал участие в обряде венчания на царство Алексея Михайловича. В 1635 году постригся в монахи в Троице-Сергиевом монастыре, стал иеромонахом. Два его сына находились на царской службе. В 1634 году Максим удалился в Новгород, вероятно, из-за каких-то разногласий с царем. По запросу царицы Евдокии Лукьяновны в этом же году он составил «роспись» новгородских святынь, которая в Москву была доставлена с его сыном Ананием. В «росписи» ("Писано столбцем на 8 листах"), которая известна в научной литературе, Максим говорит об обращении к житиям святых: «и... те чудеса их подлинно объявлены в писании жития их. И будет, государыня, повелишь списати тех чудотворцев жития с чудесами их подлинно, и яз, государыня, тотчас велю списати с житиями и чудеса тех новгородских чудотворцов, которым житья и чудес у вас, государей, не сыщутца»148. Таким образом, рязанская книжность в период пребывания на архиепископской кафедре владыки Моисея могла испытать непосредственное влияние передовых традиций книжности, связанных с Москвой, Новгородом и Троице-Сергиевым монастырем. Его знание житийной литературы, в том числе знакомство с прошлой и современной практикой фиксации совершавшихся чудес, еще раз убеждают в причастности Моисея к редактированию «Сказания об Унженском кресте».

К литературной и переводческой деятельности имел отношение Иосиф, митрополит Рязанский и Муромский (1674-1681). В Российской национальной библиотеке сохранилась рукопись конца XVII - начала XVIII в. (РНБ, F. I. 273), которая свидетельствует о том, рязанский церковный деятель был заказчиком перевода «Годовых деяний, церковных... Цесаря Барония», выполненного с краковского издания XVII в. Переводчик Игнатий скрыл свое имя в цифровой тайнописи в тексте "Годовых деяний": «Переведена сия книга с польского языка на словенский со друкованныя книги в Кракове, по благословению преосвященнейшаго Иосифа митрополита рязанского и муромского в лето... 7187-го... 1678-го года» (л. 754-764об.). Этот перевод не издан. Обращая внимание на роль рязанского митрополита в его осуществлении, О. А. Белоброва добавляет, что в 1677 году митрополит Иосиф принимал участие в «досмотре» мощей Анны Кашинской и в обсуждении «подлинности» Жития Анны.

Надо полагать, что Игнатий хорошо знал польский язык. Не исключено, что он мог быть переводчиком при рязанской митрополии. Менее вероятно то, что митрополит Иосиф поручил задание переводчику, работавшему вне сферы деятельности рязанской митрополии. Несомненна заинтересованность рязанского церковного иерарха в переводе литературного произведения с польского языка на русский, что может говорить о знакомстве митрополита Иосифа с западной литературой церковно-исторической тематики.

Исследование Дж. Броджи Беркоффа о важных вехах европейской историографии XVII в. дает представление о том, что труд римского кардинала Ц. Барония, нужно подчеркнуть, в «авторитетном» русском переводе с сокращенного польского издания Петра Скарги, продуктивно использовал известный болгарский автор иеросхимонах Спиридон. По мнению исследователя, в параллельном внимании Спиридона как к церковной, так и к государственной истории можно видеть прямое воздействие переводного сочинения Барония. Кроме того, с точки зрения исторических интересов и взглядов рязанского митрополита Иосифа и переводчика Игнатия может быть небезынтересно наблюдение итальянского ученого об общем важном элементе в методе исторического познания Ц. Барония и Спиридона - «старание выявить период, когда вселенская церковь была неразделенной»150. Если наше представление о вовлеченности рязанских иерархов и книжников в пространство общеевропейской культуры в 70-е гг. XVII в. верно, сведения о бытовании книг «фряжской», итальянской печати в Солотчинском монатыре при архимандрите Игнатии в начале 1690-х гг. не выглядят необычными (подробнее о его книгах сказано в главе II, в параграфе о монастырских традициях рязанской книжности). В настоящем контексте факт существования книг на итальянском языке в Солотчинском монастыре конца XVII в. требует дальнейшего внимания и оценки исследователей.

Весьма интересно упоминание в «реестре» книг 1750 г., оставшихся после смерти архиепископа Рязанского и Муромского Алексея (Титова) (1733-1750), о двух экземплярах (рукописных списках ?) сочинения с любопытным на первый взгляд названием: «две боронии». Совсем не исключено, что одной из этих книг могла быть упомянутая рукопись РНБ или протограф известного списка. В Рязани могли быть осуществлены или бытовали переводы и других сочинений, которые, однако, нам неизвестны.

Очевидно другое. При митрополите Иосифе продолжала функционировать казенная канцелярия с определенным штатом писцов. Известны несколько книг, подписанных и созданных при митрополичьем дворе в 1670-е гг.152 Любопытно, что в ведении приказа митрополита Рязанского и Муромского Иосифа разбирались и дела, существо которых убеждает в наличии исполнительно-судебной практики в отношении населения вотчин, которые принадлежали даже светским лицам. Прямое отношение к книжно-рукописной культуре имеет дело об отказе проживавших на территории вотчины боярина И.А. Воротынского лиц от договоренности об оплате услуг переплетчика книжных кодексов

Никольского священника Бориса. Вероятно, при Рождественском соборе в Муроме существовало представительство духовного приказа митрополита Рязанского и Муромского. Однако, рассмотренный документ убеждает, что челобитчику пришлось, судя по всему, самостоятельно доставить прошение к рязанскому митрополиту, которое первоначально не было принято в Муроме. Рязанский иерарх мог пользоваться услугами этого книжного переплетчика. Духовное ведомство в Переяславле Рязанском, вероятно, имело широкие властные полномочия и воспринималось как высшая местная судебная инстанция.

Ко времени существования митрополии в Рязани последней четверти XVII - начала XVIII вв. относится недатированный документ эпистолярного характера в фонде муромского Борисоглебского монастыря, который также хранится в Российском государственном архиве древних актов. Он убеждает в существовании рязанско-муромских и рязанско-московских книжных связей. В Переяславле Рязанском (в Успенском соборе?) трудился книгописец-песенник чернец Игнатий, который переписал для муромского архимандрита Авраамия «тетрати обедни трехголосных и четырехголосных и канцерты», первые из них в Москве должен был иллюстрировать мастер-иконописец Калистрат. Из содержания текста ясно, что в Муроме в это время не было книжников такого уровня. Другое письмо свидетельствует о регулярной переписке между Игнатием и архимандритом Авраамием и, кроме того, показывает, что Игнатий мог быть приближенным митрополита Рязанского и Муромского. Любопытна его фраза «телесно жив есмь, а в душевнее сам единородный с(ы)н слово Божие», которая присутствует и в первом письме. Возможно, есть смысл осторожно предполагать в создателе певческих рукописей Игнатии и польско-русском переводчике Игнатии при митрополите Иосифе одно и то же лицо.

Рукописные книги, использовавшиеся в практике церковных песнопений, были, несомненно, и в других церковно-монастырских библиотеках Рязанского края. Например, по одной из поздних описей имущества Духова монастыря г. Скопина (XVIII в.) там имелись «Ирмосы нотные писменные». Они могли быть написаны и в XVII в.

Заслуживают внимания факты наличия в рязанских библиотеках изданий на иностранных языках, что отразили поздние источники. На наш взгляд, имеются некоторые основания предполагать попадание иностранных книг в Рязань еще в XVII веке, поскольку уже была показана возможность

осуществления переводческой деятельности в Рязани в период управления Рязанской епархией митрополитом Иосифом.

Архимандрит Макарий в XIX веке обратил внимание на «замечательные по своей древности» книги в библиотеке рязанского Спасо-Преображенского монастыря. Среди изданий XVII-XVHI вв. им были отмечены: «Труды Афанасия Александрийскаго на греческом и латинском языках, печат. в Париже 1626 года. Труды св. Григория Папы, в 4-х томах, печ. в Париже 1626 года». Имелись и произведения Василия Великого и Иоанна Златоуста, также напечатанные в Париже, но уже в XVIII веке. Наличие парижских изданий зафиксировано и в книге для записи имущества Спасского монастыря 1860 г. Правда, упоминаемые здесь издания сочинений Григория Богослова (у арх. Макария не отмечены), Афанасия Александрийского, Григория Папы, Иоанна Златоуста на греческом и латинском языках (№№ 2-6) были отнесены составителями описи монастырского имущества к XVI - XVII векам. В рукописном каталоге библиотеки Рязанской духовной семинарии начала XIX века упоминаются, очевидно, также старые книги форматом в лист - две немецкие Библии, которые могли быть рукописями, но скорее печатными изданиями, возможно XVI-XVII вв.: «Библия немецкая без переплета. Библия без заглавного листа, в коже». Но наиболее интересно, на наш взгляд, упоминание в каталоге библиотеки крупнейшего рязанского образовательного учреждения духовного ведомства об особых книжных фолиантах - Минях на греческом языке: «Греческие Минеи генварь, март, апрель, май, июль, август, ноябрь и декабрь»159. Несмотря на недостающее количество книжных памятников (4), необходимых для составления полного комплекта книг годового цикла, можно с достаточной уверенностью предполагать их принадлежность одному комплекту Миней. Указания на год издания не имеется, что дает основание с равной долей вероятности предполагать в них как рукописи, так и печатные книги.

Возможно, этот комплект Миней упомянут в названном «реестре» книг архиепископа Алексея в составе трех других полных годовых комплектов: «Четыре Минеи четьи, во весь год». В этом источнике названы и другие книги на греческом языке (5), в том числе рукописи, в каталоге семинарской библиотеки уже не упомянутые. Несомненно, значение этих свидетельств, хотя и не сопровождаемых датировкой книжных памятников, для выяснения одной из важных особенностей развития рязанской книжной культуры XVII столетия, а возможно и предшествующего периода, трудно переоценить. В вопросе о возможности творческого использования греческих книг в Рязани, возможно, и книгописания на греческом языке, особенно важны два свидетельства о рукописных списках церковной Службы на греческом и русском (церковнославянском) языке: «Служба божественная литургии святого Иакова апостола на греческом диалекте, письменная; Служба того же Иакова апостола на русском диалекте, письменная ж» (полный текст "реестра" даем в примечании)160. Обстоятельное исследование Б. Л. Фонкича не привело к выявлению в современных книгохранилищах сохранившихся греческих рукописей XVII века, связанных с Рязанью161. Если привлеченные в настоящем исследовании сведения о греческих книгах в библиотеке рязанских архиереев действительно относятся к памятникам XVII столетия, они дают право предполагать участие рязанских книжников в деле осмысления и развития греческих традиций книжной культуры. Можно надеяться, что выявление рязанских книг на греческом языке еще ждет исследователей в будущем.

К сожалению, нам неизвестно не только современное местонахождение книжных памятников из Архиерейского дома и библиотеки духовной семинарии, но даже упоминание о них в литературе. Известно только существование «Описи рукописям, взятым из кладовой библиотеки б. [ывшей] Духовной Семинарии. Января 1920 г.». Эта опись была составлена заведующим губернского музея (и/или музея Губнаробраза?) Н.В. Говоровым, который при сдаче музейного имущества в 1921 году объяснял комиссии, что его «главная работа была направлена на описание рукописей и значительную часть своей работы он лично посвятил работе п/отд. по охране памятников искусства и старины».

В приложении к диссертации В.Н. Елисеевой приводится опись собрания грамот и документов XVI-XVIII вв. Рязанской духовной семинарии, в которой, кроме всего прочего, упоминается книжный памятник географического содержания конца XVII в. под названием «Описание всего света четырех частей, перепл. без крышки» (№ 410) и «Летописец» (№ 516). В.Н. Елисеева упоминает о документе Губернского архивного бюро, в котором было засвидетельствовано, что в марте 1920 года С.Д. Яхонтовым были обнаружены документы делопроизводственного характера и книги под древней колокольней рязанского Богоявленского монастыря. Местонахождения упоминаемых материалов выяснить не удалось.

Одним из возможных путей поиска старопечатных и, вероятно, рукописных книг из библиотеки рязанских архиереев может быть тщательное исследование фондов Государственного Исторического музея. По данным Е.С. Радченко, часть старопечатных книг библиотеки Рязанского архиерейского дома (судя по всему, в составе книг библиотеки Рязанской духовной семинарии) в конце 1930-х гг. попала в Государственную публичную историческую библиотеку из неразобранного фонда Библиотеки ГИМ. В период революции и гражданской войны в Москву поступали культурные ценности и из многих уездов Рязанской губернии, минуя Рязань. Тем не менее, к 1922 году в Рязани оставалось, по наблюдениям В.А. Елагина, от 12 до 50 тысяч томов на русском, западных и восточных языках книг «самых разнообразных эпох, начиная с XVI века и до наших дней». Приведенные факты заслуживает самого пристального внимания и широкого архивного поиска.

Отметим возможные этапы и условия знакомства рязанских книжников с греческими книгами и письменностью.

В самом начале XVII века (с 1602 по 1605 гг.) рязанскую владычную кафедру занимал будущий патриарх всея Руси Игнатий, грек по происхождению. А.В. Карташов приводит свидетельства крупного книжника, архиепископа Суздальского и Тарусского Арсения Елассонского, также грека по происхождению, о пребывании Игнатия до переезда на Русь на Афоне. Известен Сборник по истории русской церкви в рукописи второй половины XVII в. (Научная библиотека Московского университета, № 1336) со списками документов об избрании первого русского патриарха Иова. По полю лл. 2 - 9 читается полустертая запись скорописью: «Книга Переславля Рязанского дому Пресвятые Богородицы...». Вероятно, неслучайно то, что в Рязани интересовались историей поставлення Иова, которого сменил на патриаршем престоле бывший рязанский архиепископ-грек.

Несомненно, в рамках настоящего исследования и, особенно, в связи с фактом наличия в Рязани книг на греческом языке заслуживает внимания вопрос о взглядах и общественно-политической позиции архиепископа, затем митрополита Рязанского и Муромского Илариона (1657-1673). Иларион был поставлен на рязанскую кафедру патриархом Никоном. До этого назначения был игуменом нижегородского Печерского монастыря. Как одного из «ревнителей благочестия» - раннего члена кружка будущих вождей русских старообрядцев - Илариона многое связывало с Нижним Новгородом. Когда-то он был священником в с. Лыскове под Нижним Новгородом, в которым бывали протопоп Аввакум, Иоанн Неронов, Павел Коломенский и Никон. На нижегородское происхождение большинства членов группы известных церковных и политических деятелей XVII в. впервые обратил внимание еще Н.Ф. Каптерев. Из послания Аввакума Илариону Рязанскому из пустозерского заточения известно, что до того, как пути церковных деятелей разошлись, они были единомышленниками в период пребывания в нижегородском Макариевом Желтоводском монастыре, где Иларион принял постриг: «Недостоен суть век твой весь Макариевскаго монастыря единыя нощи. Помнишь, как на комарех тех стояно на молитве?». В «Книге бесед», обращаясь к рязанскому архиепископу, протопоп Аввакум пытается объяснить бывшему единомышленнику его заблуждения. Примирительно-назидательный тон может свидетельствовать о некоторой доли терпимости "вождя" старообрядцев по отношению к рязанскому иерарху: «Иларион, мой друг, архиепископ Рязанский... на Павла митрополита что глядишь, тот не живал духовно... А ты, милая голова, нарочит бывал, и бесов молитвою изгонял». Тем не менее, Иларион стал одним из самых активных участников собора 1666-1667 гг. против старообрядцев, где вместе с митрополитом Павлом Крутицким сначала отказывался подписывать приговор о низложении патриарха Никона (но все же подписал), что в результате привело к изменению формулировки в смысле разграничения прав светской и духовной власти: преимущество царя в делах политических, а патриарха - в церковных. Вскоре после собора, после ссылки Никона в Ферапонтов монастырь, Иларион был возведен в сан митрополита Рязанского и Муромского (1667 или 1669 г.). Он был удостоен права «служить в саккосе и носить белый клобук, о чем свидетельствует грамота 1667 г. за подписью вселенских патриархов Паисия Александрийского, Макария Антиохийского и Иоасафа II Московского и всея Руси». В рукописной статье К. Н. Любарского «Краткий обзор ризницы Рязанского архиерейского дома» 1912 г. упоминается одеяние архиерея (саккос): «...Титулы 3 патриархов и царя Алексея Михайловича писаны золотой вязью... Внизу (одеяния? - Д. Г.) видны подписи трех патриархов - по-гречески, по арабски и, едва заметная, по русски». На начало XX столетия К.Н. Любарским не отмечено книг в ризнице рязанских архиереев. Но любопытно упоминание о позолоченной патриаршей чаше («рубчатая, витая») с надписью и орнаментом по краю: «Братина святейшаго Иосифа патриарха его келейная». Особое внимание исследователь обратил на «шапку» архиепископа Мисаила 1654 г., исполненную «с большой роскошью и высокохудожественно... с... изображениями (Спаситель, Богородица, Феодор Стратилат, архангел Гавриил), как бы взятыми с хороших греческих образцов...»171. (Выделено мной - Д.Г.) Сведения о греческом влиянии в художественных особенностях головного убора рязанского владыки могут говорить о том, что и архиепископ Мисаил (1651-1655) был не понаслышке знаком с греческой культурой и, возможно, книжностью.