Стихотворение Ф. Тютчева "Silentium!" и концептосфера русского романтизма

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Стихотворение Ф. Тютчева «Silentium!» и концептосфера русского романтизма

В реферате показаны возможности методики контекстного анализа стихотворения, познакомить с особенностями лингвокультурологического подхода, раскрыть механизмы смыслопорождения одного из самых многозначных стихотворений Ф.И. Тютчева.

«Понять стихотворение» - что означают эти слова? Разобраться, о чем в нем идет речь, установить особенности авторского стиля? Проанализировать произведение, познакомиться с историей его создания, его местом и ролью в литературном процессе?

Конечно, и то, и другое, и третье. Но и много больше. Поэтическое произведение - очень любопытная субстанция.

«Художественное произведение - одно из самых парадоксальных явлений: с одной стороны, оно рукотворно, его создает сам человек, с другой - оно оказывается столь сложным и загадочным, что его не может объяснить ни одна научная дисциплина», - совершенно точно отмечает во «Введении в практическую поэтику» И.В. Фоменко.¹

«Что хотел сказать автор?» - этот школьный и несколько наивный вопрос возникает, наверное, у каждого читателя, когда он сталкивается с трудностями восприятия того или иного текста. Этот вопрос лежит в основе интереса, который движет человеком, переворачивающим страницу за страницей, и тот же вопрос - в основе исследовательского внимания. И не важно, хотел автор сказать что-то или это что-то сказалось само, независимо от авторской воли: текст порой таит в себе множество загадок, которые, по сути, заставляют задавать себе вышеприведенный вопрос, составляющий основу единственно возможных отношений автора и читателя - диалога.

После появления работ М.М. Бахтина. Д.И. Лихачева, Ю.М. Лотмана, К.Ф. Тарановского, Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова, Л.Я. Гинзбург, О. Ронена и многих других исследователей стало очевидно, что понятия «текст» и «художественное произведение» неравнозначны. Раскрывающий книгу имеет дело в первую очередь с художественным произведением, которое предполагает диалог, как минимум, двух сознаний - авторского и читательского. Однако подлинный смысл произведения открывается только в результате диалога гораздо более многосоставного, диалога, в котором участвуют не частные сознания, а национальные культуры. «Автор (если это талантливый автор) всегда оставляет «нечто», что дорабатывается, домысливается в восприятии зрителя, слушателя, читателя и т. д.», - отмечал академик Д.С. Лихачев.²

Любопытно, что это «нечто» может быть прочитано по-разному в зависимости от степени культурной осведомленности читателя, от его читательского опыта, от знания литературного и исторического контекста - от множества факторов. Именно поэтому произведение автора можно интерпретировать по-разному, а варианты прочтения одного и того же художественного текста зависят от того, насколько читатель владеет контекстом.

Ярких примеров таких вариантов можно найти множество, и особенно богата ими русская модернистская поэзия начала XX века. Тенденция расширения поэтической семантики за счет обращения к наследию мировой культуры знаменует важный этап в развитии русской лирики XX века. Однако подобное расширение смысла произведения свойственно и «классикам». Обращение к художественному контексту оказывается продуктивным и при анализе русской лирики XIX века.

Особенно важно оно при изучении творчества Ф.И. Тютчева. В исследованиях, посвященных его поэзии, отмечается, что Тютчев создает оригинальный художественный мир: его занимают, а значит, в его лирике выражаются вопросы бытия, вопросы существования и устройства мира. Тютчев - романтик, он продолжатель лирической традиции Пушкина, особенно философской лирики поэта, спокойной и величавой. В стихах Тютчева формируется особая эстетика романтизма. Это не «неистовый романтизм», хотя период его расцвета совпал со временем активного творчества Тютчева. Романтические свойства поэзии Тютчева определяются не внешним: они не в экзотике, не в идеализации предшествующих эпох, не в мистике, они затрагивают и определяют глубинные особенности лирики поэта.

Историкам литературы известен ряд программных тютчевских стихотворений. Собственно, большинство его поэтических творений были такими. Возникая из глубин поэтического сознания, и, будучи выпестованы, многократно обдуманы, они призывают читателя к диалогу.

Одним из произведений такого рода является «Silentium!», творение, демонстрирующее, может быть, лучше других принципы словесного творчества поэта. Поняв это стихотворение, разгадав его, можно понять и особенности поэтики и - шире - поэтического мироощущения Тютчева.

«Если бы меня попросили кратко определить, о чем стихотворение Ф.И. Тютчева «Silentium!», я бы ответил, что оно об онтологии речи», - писал А.В. Домащенко.³ Подобных ответов на вопрос «о чем» множество, и каждый реализует верную в том или ином отношении точку зрения.

Творческое наследие Тютчева имеет обширную историю изучения. Стихотворению «Silentium!» посвящены многочисленные работы литературоведов, при этом каждое новое прочтение рождает в душе читателя (которым, несомненно, является и исследователь) новый отклик.

И действительно: о чем это стихотворение? Его восемнадцать стихотворных строк открывают очень многое:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои -

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей -

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, -

Внимай их пенью - и молчи!..⁴

тютчев стихотворение лингвокультурологический авторский

Традиционно считается, что эти стихи представляют мироощущение личности, отчужденной от мира: в 1830-е годы их автор размышлял об одиночестве и отчуждении человека от природы, Космоса, общества, об ограниченности человеческого существования вообще: «другому как понять тебя?» Но произведение, исполненное трагизма, однако, может раскрыться и другими гранями, если посмотреть на него с учетом перспективы литературного процесса в целом.

Сразу определим для себя некоторые константы, чтобы обозначить необходимый нам как исследователям контекст. Признаваемая основной редакция стихотворения «Silentium!» относится к 1830 году. Это время наивысшего развития романтизма в русской литературе, но и время формирования «моды» на романтизм, связанной с восприятием не столько тайны поэтического слова, сколько внешне эффектной формы произведения. «В то время практически не было не только ни одного сколько-нибудь значительного, но даже и самого посредственного, третьестепенного поэта, не охваченного его (романтизма - А. Р.) идеями и настроениями», - отмечает В.Ю. Троицкий.⁵

Добавим, что не было также ни одного мыслящего человека, имевшего отношение к искусству, который не пытался бы определить границы и типологические черты романтизма. В полемике по поводу романтизма выступали П.А. Вяземский («Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или Васильевского острова»), М.А. Дмитриев («Второй разговор между классиком и издателем»), В.К. Кюхельбекер («О направлении нашей поэзии, преимущественно лирической...»), О.М. Сомов («О романтической поэзии, опыт в трех статьях»), А.А. Бестужев-Марлинский (обзоры «Взгляд на русскую словесность»), К.Ф. Рылеев («Несколько мыслей о поэзии»), Н.И. Надеждин («О начале, сущности и участи поэзии романтической называемой») и многие другие. Основные споры велись вокруг того, что же считать романтизмом и каковы рамки романтического произведения. Наиболее содержательным было стремление определить «истинный романтизм», выражающий философию творчества Нового времени, находящего свое выражение не во внешних поэтических эффектах, не подражательного.

В шестой главе романа «Евгений Онегин» Пушкин все эти идеи и настроения высказал, представляя творчество Ленского:

«Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Что день грядущий мне готовит?

Его мой взор напрасно ловит,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон…»

……………………………..

Так он писал темно и вяло

(Что романтизмом мы зовем,

Хоть романтизма тут ни мало

Не вижу я…⁶, -



таким пассажем завершает Пушкин изящную пародию на «модную» поэзию. Пародийно рассмотренные романтические «общие места» лежат и в основе «Повестей Белкина». «…Я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме», - писал Пушкин в письме к Вяземскому.⁷

Как справедливо отмечает Л.И. Вольперт, само понятие «романтизм» получало у Пушкина два значения: с одной стороны, типологическое, и романтизмом называлось эстетическое новаторство как некая внутренняя категория, с другой - это литературное направление определенной литературной эпохи.⁸

Несколько размытые границы направления и определенный устоявшийся набор воспринимаемых в качестве романтических тем, как правило, уныния, одиночества, бесплодных мечтаний и т. д., непременное обращение к «романтической» лексике, думается, и стали объектом тонкой пушкинской иронии. Подобный подход был характерен при восприятии того явления в русской литературе, которое вслед за французским получило наименование «неистового романтизма». К «неистовым» традиционно относят В.Г. Бенедиктова, Н.В. Кукольника и других авторов, закрепивших за собой репутацию «массовых» и чрезвычайно популярных в свое время. «Необычайный успех поэзии В. Бенедиктова свидетельствовал о том, что она отражала художественные запросы времени», - отмечает Ю.В. Троицкий.⁹

Внешняя эффектность, своеобразный культ страдания, обращение к традиционным образам, особый лексико-семантический строй (Л.Я. Гинзбург определила его как «галантерейный язык»), стремление обратить читателя не к поэтическому слову как к таковому, а к его материальному содержанию - характерные черты поэзии Бенедиктова и его последователей. Тютчев как современник этого явления отмечал в стихах Бенедиктова «наряду с сильно выраженным идеалистическим началом наклонность к положительному, вещественному и даже чувственному».¹⁰

На первый взгляд, анализируемое стихотворение Тютчева «Silentuim!» вполне вписывается в русло популярной поэтики: в нем присутствуют традиционные мотивы, настроения тоски, одиночества, отчужденности, традиционен и лексический ряд - «чувства и мечты», «звезды в ночи», «таинственно-волшебные думы». Тем не менее, стихотворение самобытно, и вряд ли тайна этого произведения состоит в том, что его автор отдал дань поэтической моде. Тютчев вообще не стремился писать для публики. К слову сказать, сама природа дара поэта состояла в своего рода нежелании признать этот дар: стихи записывались как бы случайно, на клочки бумаги, которые, к тому же, были забываемы Тютчевым в самых неожиданных местах.¹¹ Фет вспоминал, как «Федор Иванович болезненно сжимался при малейшем намеке на его поэтический дар, и никто не дерзал заводить с ним об этом речи».¹²

Действительно, распространенные и популярные у «неистовых» и неистинных романтиков слова в его стихах не выглядят связанными со стремлением писать согласно канону. Наоборот: поэтические строки Тютчева выражают самобытность и внутреннюю гармонию, а не игру расхожими мотивами. Естественно, что стандартный набор образов и мотивов встречается и в произведениях далеко не «третьестепенных» поэтов. Вполне логично предположить, что «общие места» далеко не всегда были данью поэтической «моде». Употребление того или иного ожидаемого слова или образа, обращение к хорошо знакомому современникам мотиву можно рассмотреть и как употребление автором своеобразного кода, расшифровать который - задача читателя и исследователя.

Основываясь на приемах «расшифровки», мы можем трактовать и программное стихотворение Тютчева. Элементы его стихотворения, которые, предположительно, могут выступать маркерами того, что сокрыто, не обязательно вербальны. Сама тональность произведения уже направляет мысль читателя в нужную сторону. Если предположить, что обращение к поэтике «неистового романтизма» также является маркером, то вполне логично рассмотреть «Silentium!» как своего рода литературный манифест. Поэт призывает:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои -

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи,-

Любуйся ими - и молчи.¹³

Обращает на себя внимание лексический строй стихов. «Чувства и мечты», «душевная глубина», «звезды в ночи» характерны для поэтики романтизма, в том числе и «неистового». Традиционны и мотивы потаенного чувства, душевной глубины, задумчивого молчания, погружения в себя. Интонирование стихотворения также позволяет соотнести его с традициями «неистового романтизма». В то же время непонятен лирический адресат в произведении: к кому обращен суровый императив автора? Кроме того, внимательному читателю открывается внутреннее противоречие текста: при обращении к кому-то с требованием безмолвия, сам автор находит словесное выражение «чувствам и мечтам». Это противоречие усиливается во второй строфе: «Мысль изреченная есть ложь» - эти слова как бы перечеркивают сказанное ранее.

Противоречия могут быть сняты и лирический адресат станет очевидным, если принять за основу анализа контекст: характерные для «неистового романтизма» элементы поэтики станут тогда отсылками к общей сфере творчества. В этом случае можно утверждать, что Тютчев продолжает пушкинские рассуждения о природе романтизма - как выявляющего особенности авторской поэтики и как литературного явления и пытается дать определение «истинному романтизму».

В этом случае в качестве адресата можно рассмотреть писателя- романтика, к которому Тютчев обращается с творческим манифестом. Действительно, поэт рассуждает о характерных для эстетики романтизма вопросах, общих для каждого, кто причастен к этому явлению. «Мысль изреченная есть ложь» - что это, как не романтическое рассуждение о невозможности выразить всю полноту человеческих чувств и мысли словом? Подтверждение этому находим в следующей строфе:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими - и молчи.¹⁴

Вторая строфа является ключевой композиционно и интонационно. Три следующих друг за другом вопроса, по сути, являются разными формулировками одной и той же проблемы, характерной для мироощущения поэта-романтика. Невозможно выразить невыразимое, которое таится в человеческой душе, невозможно найти нужное слово, потому что, считают романтики, человеческие возможности ограниченны, безграничен лишь человеческий дух. Именно в области духа автор предлагает читателю «ключи» - в качестве источника и подсказки для истолкования стихотворения. Обращаясь к литературно-историческому контексту, учитывая характер споров и рассуждений о романтизме, «истинном» и «модном», ключевую строфу можно истолковать так: не слово, а Логос, не внешние поэтические эффекты, а глубина смысла - вот цель творчества «истинного» романтика.

Надо сказать, литературная игра, манифестация поэтических принципов в стихотворной форме, была поддержана и Бенедиктовым. В 1837 году, как бы отвечая на тютчевский призыв к невысказыванию, Бенедиктов писал:

Чтоб выразить отчаянные муки,

Чтоб весь твой огнь в словах твоих изник -

Изобретай неслыханные звуки,

Выдумывай неведомый язык!

(«Отрывки из книги любви», 1837)¹⁵

Несмотря на то, что семь лет отделяют два стихотворения, многочисленные мотивные и лексические параллели создают основу для сопоставления этих строк с тютчевскими, и они обозначают противоречие двух поэтических школ. Одной свойственна манифестация приоритета глубинного смысла, второй - манифестация приоритета формы: если для выражения сокровенного не хватает слов - просто придумай себе новые слова. С такой позицией Тютчев не мог согласиться:

Лишь жить в себе самом умей -

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, -

Внимай их пенью - и молчи!..

Повтор императива «молчи» в конце третьей строфы его стихотворения образует композиционное кольцо, как бы замыкая стихотворение и подчеркивая значимость парадоксального утверждения, лежащего в основе произведения: «мысль изреченная есть ложь». Причем сказанное является не просто рассуждением о незавидной участи человека, обреченного на непонимание, а именно творческим манифестом, на что указывают распространенные романтические мотивы и характерный лексико-семантический строй. Воспринимая стихотворение не изолированно, а в культурном контексте, предполагая ориентацию на диалог автора и читателя, можно по-новому взглянуть на программное стихотворение Тютчева.

В основе стихотворения «Silentium!» лежит логическое противоречие: высказанное является лживым, но и само утверждение высказано: «Мысль изреченная есть ложь». Если сказанное - ложь, то и высказанное стихотворение тоже лживо. Но внутренний смысл, «добытый», пережитый, прочувствованный сознанием, может претендовать на роль подлинного. Соответственно, подлинный смысл сказанного невербален: его нельзя услышать, его можно только почувствовать. Поэтому для автора важен сам момент диалога, когда читательское сознание в поисках смысла начинает активное сотворчество. «Чтобы высказаться, человек должен вообразить и тем самым превратить себя в героя и его жизненный контекст. Они имманентны автору, будучи вне телесного человека. Бытие человека-автора осуществляют законы языка», - отмечает В.В. Федоров.¹⁶

Так философски своеобразно была решена Тютчевым проблема поиска средств выражения невыразимого, знаковая для поэтов-романтиков: не следует пытаться найти нужное для выражения сокровенного слово, сокровенное остается жить в глубине - души, чувства, смысла.

Для того чтобы автор мог выразить (высказать!) эту мысль, донести ее до читателя, слова недостаточно (поскольку изреченное есть ложь), мысль должна быть не услышанной, а зародившейся в сознании, и важна роль автора для того, чтобы дать толчок развитию читательской мысли. Именно на то, чтобы посеять зерно смысла, и направлена тютчевская «зашифровка» программных стихов.

Механизм действия этого явления описан в литературоведении. Так, пристального внимания заслуживает категория «символ» в понятийной парадигме Ю.М. Лотмана, выраженной в его работе «Внутри мыслящих миров». Лотман отмечал: «Пронизывающие диахронию культуры константные наборы символов в значительной мере берут на себя функцию механизмов единства: осуществляя память культуры о себе, они не дают ей распасться на изолированные хронологические пласты… Природа символа, рассмотренного с этой точки зрения, двойственна. С одной стороны, пронизывая толщу культур, символ реализуется в своей инвариантной сущности. В этом аспекте мы можем наблюдать его повторяемость… С другой стороны, символ активно коррелирует с культурным контекстом, трансформируется под его влиянием и сам его трансформирует. Его инвариантная сущность реализуется в вариантах. Именно в тех изменениях, которым подвергается «вечный» смысл символа в д а н н о м культурном контексте, контекст этот ярче всего выявляет свою изменяемость».¹⁷

В современном литературоведении все чаще при анализе и интерпретации произведения прибегают к категории «культурологический концепт», которая соответствует лотмановскому пониманию символа. Успехи когнитивной лингвистики, лингвокультурологии позволили продуктивно использовать культурологический метод исследования литературного произведения.

«Концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека и, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек… сам входит в культуру, а в некоторых случаях влияет на нее», - отметил, характеризуя это понятие, Ю.С. Степанов.¹⁸

Можно говорить о том, что Тютчев вводит читателя в необходимый ему как автору контекст, чтобы выступить с романтическим манифестом не явно, но скрыто. В нашем случае концептом, реализованным в тексте, будет само понятие «истинный романтизм», его вводят узнаваемые мотивы и лексико-семантический строй, ориентированные на культурную память читателя. Именно апелляция к общей культурной памяти, которая предполагается самой сутью концепта, позволяет Тютчеву избежать заложенного в стихотворении «Silentium!» противоречия: выразить идею, не высказывая ее.

Таким образом, реализация концепта в художественном тексте не только расширяет поэтическую семантику в процессе интерпретации, но и является необходимой составляющей диалога автора и читателя.

Если строки стихотворения рассматривать как реализующие указанный концепт, то очевидным станет и адресат стихотворения, и скрытый смысл лежащего в основе стихотворения парадоксального утверждения: поэт, к которому Тютчев обращается с романтическим манифестом, определяющим границы «истинного романтизма», должен черпать вдохновение не извне, а сделать источником творческой энергии собственный дух.

Концепты, входящие в художественное произведение, образуют концептосферу. Термин «концептосфера» был введен в отечественную науку академиком Д.С. Лихачевым. По его определению, концептосфера - это совокупность концептов нации, она образована всеми потенциями концептов носителей языка. Текстовая концептосфера включает в себя фактические сведения, ассоциации, образные представления, ценностные установки, связанные в сознании носителя языка с известными ему текстами. В этой сфере концепт реализуется с помощью цитат, аллюзий и реминисценций. «…Русская литература становится как бы одним произведением, при этом произведением, связанным со всей европейской литературой», - отметил Д.С. Лихачев.¹⁹

Понятие концептосферы можно сузить и рассмотреть реализацию элементов, формирующих концептосферу, в рамках литературной школы, течения, направления, наконец, группы авторов. Таким образом, можно говорить о круге определенных элементов авторского текста, которые являются средством маркировки собственного литературного пространства.

Анализ концептосферы, нашедшей отражение в произведении, является инструментом, позволяющим рассмотреть в единстве художественный мир творения, которое открыто, неаутореферентно, насыщено контекстами, аллюзиями, реминисценциями, ассоциациями. Будучи укоренен в национальном и культурном сознании, концепт рождает ассоциативные стереотипы, проникающие в литературу. Тем самым, проанализировав художественное явление с точки зрения реализации в нем того или иного концепта, литературовед может наиболее полно раскрыть порождаемые поэтическим текстом смыслы.

Обращение автора к концепту в этом случае может быть рассмотрено как игровая стратегия, призванная расширить художественную семантику и в то же время кодифицировать произведение, зашифровать его, призывая читателя вступить в игру.

Стихотворение Тютчева «Silentium!» отсылает читательское сознание к концептосфере русского романтизма. С этой точки зрения «общие» места в стихотворении могут быть рассмотрены как семантические маркеры, с помощью которых автор раскрывает перед читателем не внешние эффекты романтического произведения, а эстетику романтизма в целом, постижение им таинственного мира души человеческой.



Примечания

1 Фоменко И.В. Введение в практическую поэтику. Учеб. пособ. Тверь, 2003. С. 4.

2 Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. 1993. №1; http://feb-veb.ru/feb/izvest/1993/ 01/931-003.htm

3 Домащенко А.В. Поэтическое творчество как мышление именами // Анализ одного стихотворения. «О чем ты воешь, ветр ночной» Ф. И. Тютчева. Тверь, 2001. С. 49.

4 Тютчев Ф.И. Полн. собр. стихотворений. М., 1987. С.105.

5 Троицкий Ю.В. Романтическая поэзия 30-х годов. «Поэтическая мозаика» В. Бенедиктова // История романтизма в русской литературе (1825-1840). М., 1979. С. 173.

6 Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. Т. 5. Л., 1978. С. 110, 111.

7 Пушкин А.с Полн. собр. соч.: В 10-ти т. Т. 10. Л., 1979. С. 117.

8 Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998.

9 Троицкий Ю.В. Романтическая поэзия 30-х годов. «Поэтическая мозаика» В. Бенедиктова // История романтизма в русской литературе (1825-1840). М., 1979. С. 197.

10 Письмо Тютчева к И. С. Гагарину от 3 мая 1836 г. Русский архив, 1879. Вып. 5. С. 120.

11 Сослуживец Тютчева по цензурному ведомству писатель П.И. Капнист рассказывает, как однажды на заседании Совета Главного управления по делам печати поэт «был весьма рассеян и что-то рисовал или писал карандашом на листе бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушел в раздумье, оставив бумагу». На забытом листе Капнист прочел строки «Как ни тяжел последний час...». См. об этом в изд.: Ф.И. Тютчев. Полн. собр. стих. М., 1987. С. 413.

12 Фет А.А. Воспоминания. М., 1983. С. 83.

13Курсив мой. - А.Р.

14Курсив мой. - А.Р.

15Бенедиктов В.Г. Стихотворения. Л., 1983. С. 61.

16Федоров В.В. Почему опасно быть поэтом // Анализ одного стихотворения. «О чем ты воешь, ветр ночной» Ф. И. Тютчева. Тверь, 2001. С. 63.

17Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М., 1999. С. 149.

18Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997. С. 40.

19Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка.



Список литературы

1.Домащенко А.В. Поэтическое творчество как мышление именами //Анализ одного стихотворения. «О чем ты воешь, ветр ночной» Ф.И. Тютчева. Тверь, 2011. С. 49-54.

2.Вольперт Л.И. Гл. 2. «…Робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма» // Пушкин в роли Пушкина. М., 1998. С. 213-223.

3.Григорьева А.Д. Слово в поэзии Тютчева. М., 1980.

4.Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд, 1971.

5.История романтизма в русской литературе, Т. 1, 2. М., 1979.

6.Касаткина В.Н. Поэтическое мировоззрение Тютчева. Саратов, 1969.

7.Кожинов В.В. Тютчев. М., 1988.

8.Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. 1993. №1; http: // feb-veb.ru / feb / izvest / 1993 / 01 /931-003.htm

9.Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 2009.

10.Лотман Ю.М. Заметки по поэтике Тютчева // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб., 2006. С. 553-564.

11.Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975.

12.Озеров Л.А. Поэзия Тютчева. М., 1975.

13.Осповат А.Л. «Как слово наше отзовется…». М., 1980.

14.Пигарев К.В. Ф.И. Тютчев и его время. М., 1978.

15.Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997.

16.Фоменко И.В. Введение в практическую поэтику. Тверь, 2013.

Размещено на Allbest.ru