28

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Западноевропейский героический эпос формируется в процессе этнической и государственной консолидации, и потому менее проницаем для международных влияний, чем сказка. Это делает его очень подходящим материалом именно для типологических сопоставлений.

Средневековый роман по сравнению с западноевропейским героическим эпосом делает сначала шаг в сторону сказочности с ее интересами к личным приключениям героя (этот шаг совершается и в рамках «народных романов» дастанного типа), а затем еще шаг - к собственно романическому изображению личных чувств, вступающих в конфликт с эпическими обязанностями рыцаря (на Западе) или наследника престола (на Востоке).

В композиционном звене герой достигает, благодаря своей доблести и удаче, неких сказочных целей (вроде брака с царевной и получения «полцарства»), а во втором звене повествования развертывается указанный конфликт личных чувств и социальных обязанностей, в третьем звене этот конфликт получает или не получает гармонического разрешения, т.е. примирения собственно романического и эпического начал.

Целью данной работы является рассмотрение вопроса о западноевропейском героическом эпосе как об историческом источнике.

Задачами данной работы являются:

1. Рассмотреть сущность западноевропейского героического эпоса.

2. Изучить основные западноевропейские героические эпосы.

1. Сущность западноевропейского героического эпоса

Западноевропейский героический эпос формируется в процессе этнической и государственной консолидации, и потому менее проницаем для международных влияний, чем сказка. Это делает его очень подходящим материалом именно для типологических сопоставлений.

В работах В.М. Жирмунского о литературных отношениях Запада и Востока приводится множество типологически тождественных мотивов, главным образом характеризующих поэтическую биографию эпического богатыря. Им указаны также и некоторые типичные эпические ситуации - например, служба богатыря у недостойного властителя и совершение им подвигов вопреки конфликту с правителем.

Типологическое сравнение западноевропейских эпосов можно провести и на других уровнях, в том числе - в собственно «жанровом» регистре. В средние века эпос создавался и в устной, и в письменной форме, и в краткой, и в распространенной - в виде обширных эпопей, и, что особенно существенно, в архаической форме, созданной в догосударственный период и широко пользующейся языком мифа, и в классической форме, когда его языком стало историческое предание о славном прошлом народа.

Образцами ранних форм западноевропейского героического эпоса могут служить на Западе карело-финские руны, мифологические песни древнескандинавской «Эдды», эвгемеризованные ирландские сказания о богах племени Дану, а на Востоке - нартские сказания народов Северного Кавказа, тюрко-монгольские богатырские поэмы.

Во всех этих эпосах живо еще наследие родоплеменных мифологических повествований о первопредках - культурных героях - и древнейших богатырских сказок [4, с. 278].

Эпическое время в этих эпосах - это еще, как правило, время первотворения, враги предстают в виде мифологических чудовищ, часто - с материнским предком во главе, герои еще действуют не только воинской силой, но и магическими (шаманскими) средствами, сохраняют реликтовые черты культурных героев, добывающих блага культуры и объекты природы (Вяйнямейнен, бог Один, якутский Эр-Соготох, нарт Сосруко).

Другие персонажи западноевропейских эпосов являются подлинными сказочными богатырями (их можно считать культурными героями высшей формации), выполняющими миссию охраны людей от чудовищ, воплощающих силы хаоса, или совершающими подвиги мести за отца, героического экзогамного сватовства, уничтожения различных демонических противников.

Некоторые мотивы этих сказаний, вроде первого подвига в юном возрасте, закалки кузнецом, наречения имени, посещения царства мертвых (временная смерть), можно считать следами обрядов воинской инициации.

Далее в западноевропейских героических эпосах находим такие классические формы, которые явно возникли путем постепенной трансформации ранних эпосов. Дигенис Акрит, сасунские богатыри в армянском эпосе, Гэсэр, Джангар, Манас, Алпамыш и некоторые другие генетически являются сказочными богатырями, даже иногда сохраняют кое-какие реликтовые черты культурного героя или первопредка.

Их противники могут иметь внешние черты чудовища, но все же и богатыри, и эти противники твердо вставлены в историческую раму древнегерманских междоусобиц или сражений эпохи «переселения народов» (Хелги, Сигурд), войн христиан с мусульманами арабами (Дигенис Акрит, Давид Сасунский), их сопротивления туркам (некоторые богатыри), борьбы тюркских и монгольских племен в Центральной Азии.

Эпическое время теряет мифологический ореол и приобретает черты славного исторического прошлого, процветающего государства, в котором эпический правитель и богатыри находятся в отношениях относительной гармонии.

Наконец, имеются классические эпические памятники, непосредственно вырастающие из исторических преданий о войнах, переселениях и т.п. и затем уже подключающие мотивы из арсенала богатырской сказки (обычно относящиеся к детству и молодости богатыря).

Герои и их противники в этом случае обычно носят исторические имена, хотя и не всегда. Таковы германские песни, сказания и эпопеи о борьбе готов, бургундов, гуннов, об Атилле, Теодорихе, Эрманарихе и т.п., французский и испанский эпосы.

Постклассический этап представляют исторические песни, думы, английские баллады, а также героические повести типа исландских саг, с которыми можно сравнить дальневосточные гунки (в Японии) и обширные приключенческие эпопеи, стоящие на полпути от героического эпоса к историческому роману (в Китае) [7, с. 20].

Выделение этой формы героических повестей необходимо, так как исландские саги принято слишком сближать со скандинавской эпической поэзией, а дальневосточные образцы принято слишком сближать или тоже с западноевропейским героическим эпосом, или, наоборот, с рыцарским романом.

Между тем героическая повесть как жанровая разновидность весьма своеобразна. Это своеобразие создается благодаря прозе, элементам бытовизации и демократизации состава действующих лиц, гораздо большей исторической достоверности, смягчению неистовых героических характеров, уважению к миролюбию, сочувствию к страданиям поверженных.

Определенные, хотя и весьма ограниченные, аналогии между такими далекими друг от друга культурными ареалами, как Северная Европа и Восточная Азия, подчеркивает сугубо типологический характер схождений.

2. Основные западноевропейские героические эпосы

2.1 Песнь о Роланде

К числу замечательных памятников средневековой литературы относится эпическое сказание французского народа - «Песнь о Роланде». Незначительный исторический факт лег в основу этой героической эпопеи и со временем, обогатившись рядом позднейших событий, помог широкому распространению сказаний о Роланде, о войнах Карла Великого во многих литературах Западной Европы.

В «Песни о Роланде» отчетливо выражена идеология феодального общества, в котором верное служение вассала своему сюзерену было неприкасаемым законом, а нарушение его считалось предательством и изменой [5, с. 18].

Однако черты мужественной стойкости, воинской доблести, бескорыстной дружбы и вдумчивого отношения к происходящему не получили в поэме, как и в замечательном памятнике творчества русского народа «Слово о полку Игореве», сословно-феодальной приуроченности; напротив, эти убедительные свойства доблестных защитников родины - военачальников-пэров и их вассалов, воспринимались как типические, общенародные.

Еще в большей степени признанию и сочувствию со стороны широких народных масс способствовали мысли о защите отечества, о позоре и опасности поражения, которые красной нитью проходят через всю поэму.

Феодальное общество с его резкой классовой борьбой дифференциацией, со своеобразным пафосом сословной рыцарской героики и чертами христианской религиозности вызвало к жизни десятки эпических сказаний.

Именно во Франции, где феодальные отношения сложились в классической форме, возникло такое большое число героических поэм. Различные по теме, объему и форме, эти поэмы далеко не в равной степени отражали широкие народные интересы.

Некоторые из них рассказывали о кровавых междоусобиях, о мстительных и корыстолюбивых баронах-захватчиках, которые признавали единственным законом право сильного и основой своей морали считали насилие и произвол; убедительным примером такого рода поэм является поэма «Рауль де Камбре».

Личный интерес преобладал в этих произведениях, и верное служение сюзерену и государству утрачивало обязательный характер для «неверных баронов». В других эпопеях тема верности доминировала, и судьба изменника, предателя родины и нарушителя вассальной клятвы приводила его к возмездию и печальному концу.

Отчетливей всего эта тема разработана в поэмах, повествующих о войнах Карла Великого, и, особенно, в «Песни о Роланде».

Действительные события VIII века составили ядро «Песни о Роланде». В 778 году в Пиренеях на войска Карла Великого, которые возвращались из испанского похода, совершили нападение баски [9, с. 82].

Время возникновения поэмы, ее происхождение, возможное авторство - все эти вопросы вызывают до сих пор разногласия и не получили окончательного решения.

Достоверно известно, что события VII столетия, о которых говорится, наряду с более поздними, в «Песни о Роланде», были записаны в XII веке, когда церковная монополия на письменность несколько ослабела и светские тексты получили известные права на существование наряду с рукописями религиозного содержания.

Вполне возможно, что до первой письменности редакция «Песнь о Роланде» бытовала в изустной передаче; жонглер-исполнитель вовсе не нуждался в рукописном тексте: в IX-X веках сказание о Роланде еще с охотой слушали и распевали!

Популярность сказания помогала вовлечению новых персонажей и возникновению новых сюжетных ситуаций. Расширение объема небольшого первоначально произведения не могло удовлетворить любопытного слушателя; так, помимо «Песни о Роланде», возникли новые поэмы циклического характера, где содержался целый ряд подробностей и дополнений как в отношении главного героя, так и других действующих лиц.

Наряду с вопросом о времени возникновения эпической поэмы всегда встает другой - о месте ее происхождения и возможном авторе.

Если согласиться с мнением, что «Песнь о Роланде» родилась в непосредственной связи с далекими событиями, которые в ней отражены, то тогда авторская проблема сильно усложняется; ведь первоначальное зарождение сказания можно связать с народным творчеством, где приходится иметь дело уже не с одним, а со многими создателями поэмы, а также певцами, которые изустно ее передавали.

Косвенным подтверждением этого может служить рассказ английского летописца Вильгельма Мальмсберийского о норманнах, которые прибыли из Франции и, участвуя в битве против англосаксов при Гастингсе, пели «кантилены Роланда», «чтобы пример этого мужа воодушевил воинов».

Ценность этого свидетельства летописца, писавшего не позднее 1125 года, нельзя преуменьшить. Остается нерешенным спор об авторе рукописного текста. Самая древняя рукопись - оксфордская, относится приблизительно к 1170 году, и дошла до нас в хорошей сохранности.

В конце этой рукописи указывается, что повествованию пришел конец и что «Турольдус утомился». Кропотливые разыскания ученых привели к тому, что были найдены данные о нескольких Турольдах, которые по времени могли претендовать на авторство, или вернее соавторство рукописного текста «Песни о Роланде».

Возможно, что Турольд был действительно клириком, поскольку сильная религиозная окраска свойственна этой поэме, но степень участия Турольда в ее создании и характер его творческой работы остались неосвещенными.

Не менее трудно установить место сложения «Песни о Роланде». Сам текст поэмы не дает точного указания, поскольку восторженное прославление воинских добродетелей не приурочено строго к какому-либо народу и эпическая похвала обращена ко многим: к анжуйцам, нормандцам, французам Иль-де-Франса, к баварцам (наряду с признанием доблестных качеств противника по оружию - сарацин).

Эпический сюжет сказания отличается простотой и последовательностью, несмотря на большое количество действующих лиц. Толчком к возникновению разногласий между Роландом и Гвенелоном является их ссора, вызванная предложением Роланда отправить послом Карла Великого в Саргосу его отчима Гвенелона.

Прибытие сарацинского посла Бланкандрина, который, по поручению своего отца царя Марсилия, должен был лживыми заверениями в покорности и обещаниями обильной дани добиться согласия Карда на вывод войска из Испании, вызвало необходимость во встречном посольстве.

Почетное и опасное поручение после долгих препирательств было возложено на Гвенелона, однако предложение пасынка Гвенелон расценил, как оскорбление, требующее мести, и в дальнейшем все предательства, вплоть до предательства и измены, были им пущены в ход.

Вершиной развития повествования является Ронсевальская битва, которая делится на два эпизода: сражение арьергарда Роланда с сарацинами, составляющими первое войско Марсилия, и продолжение этой битвы уже со вторым войском, когда франки подверглись поголовному уничтожению.

Именно здесь, в этой центральной части поэмы, сосредоточены такие важные эпизоды, как разногласия Роланда с его другом Оливьером, гибель франкских пэров и прощание Роланда перед смертью с мечом.

В заключение поэмы говориться о сокрушительном ударе, который наносят возвратившиеся главные силы Карла полчищам неверных под предводительством Балиганта (этот эпизод многими исследователями считается вставным и более поздним по своему происхождению), и лишь после этого рассказано о возвращении Карла в свою столицу и о достойном возмездии, которое понес предатель Гвенелон.

Эпическая по своей форме поэма «Песнь о Роланде» может быть причислена к тому жанру исторических песен, где события прошлого в сильно видоизмененном виде рассказаны преимущественно через перечисление военных описаний, скрепленных между собой скупыми данными о судьбе отдельных героев.

Расчетливое использование изобразительных средств, лаконизм и четкость языка и стиля произведения опираются на исключительную стройность его построения. Параллелизм происходящих событий сочетается органически с параллелизмом в подборе действующих лиц.

Двенадцати пэрам Франции соответствуют двенадцать сарацинских, среди равных по мужеству полководцев выделяются племянники государей - Роланд и Аэльрот, седобородый римский император Карл Великий близок сарацинскому эмиру Балиганту; обладают некоторым сходством Гвенелон и сарацинский царь Марсилий.

Характерно, что и другие действующие лица привлечены для лучшего выявления особенностей каждой из враждующих сторон. Несомненно, больше внимания и места уделено тем из них, которые сильнее влияют на развитие сюжета; в свяжи с этим только немногие характеры «Песни о Роланде» индивидуализированы, большинство же наделяется или только положительными, или отрицательными свойствами.

На первом месте в поэме стоит образ Роланда. Он обладает той доблестью и решительностью, которые помогли ему стать лучшим полководцем войска Карла [1, с. 178].

Однако ему свойственны житейские слабости: горячность, безрассудная неосмотрительность и некоторое хвастовство. О детстве его ничего не говорится, но циклические поэмы выясняют его отношения и родственные связи с Карлом, а также помогают понять причину враждебности Гвенелона к своему пасынку.

Здесь, в самой поэме, фольклорная тема несчастной судьбы пасынка или падчерицы не получила развития в силу других идейных задач. Эпизоды, связанные с Роландом, отличаются лирической окраской, чему немало способствует динамический стиль изложения. Насмешки и прямой вызов по отношению к Гвенелону сменяются упорством и предвзятым пониманием воинской чести в беседе с лучшим другом - Оливьером, когда речь заходит о призыве на помощь войск Карла.

Предложение Оливьера затрубить в рог Олифант Роланд воспринимает как признание слабости, недостойной храброго рыцаря, и предпочитает неравный бой с сарацинами, грозящий гибелью всему арьргарду.

Разногласия между друзьями вновь обостряются, когда Роланд, убедившись в безысходности создавшейся обстановки, готов затрубить в рог, но на этот раз уже Оливьер, прекрасно оценивший безнадежность положения, считает недопустимым обращение к Карлу, так как это порочит звание доблестного и мужественного воина.

Только вмешательство архиепископа Турпина примиряет друзей, хотя правота остается на стороне Оливьера. Суровый характер Роланда наделен привлекательными чертами постоянства в незнающей границ дружбе, в верности служения Франции и ее государю; этой последней черте придается особое значение, поскольку Роланд характеризуется, как идеальный рыцарь, верный вассал своего сюзерена и защитник «истинной» веры - христианства.

Если тема дружбы отчетливо выражена в характере Роланда, то тема любви не занимает в поэме заметного места: угроза Оливьера отказать Роланду в руке своей сестры Альды не создает особого конфликта.

Одним из самых поэтичных и достойных внимания мест в поэме «Песнь о Роланде» следует признать прощание Роланда со своим мечом Дюрандалем. Вооружение воина, его боевой конь были повседневными спутниками рыцаря. В рукоятку меча, богато украшенную драгоценностями и золотом, зачастую помещали особо чтимые реликвии.

Меч, имеющий форму креста, был не только символом силы и власти, но и религиозным символом, воплощавшим суеверное представление о чудотворной силе креста и заключенных в рукоятке меча реликвиях.

Обращение к мечу Роланда с прощальными словами напоминает оплакивание (лирический плач, эпицедию), в котором с дружеской доверительностью припоминаются основные события минувших дней, связанные с успехами и славой французского оружия.

Мечам, своим постоянным спутникам в бранных делах, воины давали прозвища, отражавшие лучшие качества металла, его закалку и твердость, значение дружественной опоры.

Так, название меча Роланда - «Дюрандаль» указывает на его исключительную твердость, название меча Турпина - «Альмас» может быть понято как «святая секира», название меча Карла - «Джойоз» в переводе значит «радостная».

Судьба оружия - не последняя забота воина, Роланд не допускает мысли, что его меч достанется сарацинам. Он находит в себе силы для борьбы с неприятельским воином, пытавшимся овладеть его мечом.

Уяснению облика средневекового воителя способствует образ Оливьера. Характеры двух друзей противопоставляются словами самой песни: «Мудр Оливьер, а граф Роланд бесстрашен». Эта мудрость помогает Оливьеру трезво смотреть на вещи, понимать обстановку и правильно оценивать качества своих соратников и врагов.

Он не только помогает Роланду в тяжелой Ронсевальской битве, но именно ему удается верно, понять коварный замысел Гвенелона и все его последствия. Качества личной храбрости сочетаются в Оливьере с большим полководческим талантом.

Особым драматизмом отличается сцена, в которой смертельно раненный Оливьер, не узнав Роланда, принимает его за врага и тяжелым ударом меча рассекает его шлем.

В последние минуты жизни своего друга Роланда проникается нежностью к нему и находит выражение своему горю в причитании над бездыханным трупом.

2.2 Песнь о Сиде

Песнь о Сиде создавалась на протяжении XII в. (первая версия - 1140 г., последняя - конец столетия). От времени жизни Сида ее отделяют всего лишь десятилетия.

Созданию поэмы предшествовали латинская монастырская хроника «История Родерика Ратоборца» (1110 г.), латинская поэма «История Родерика», возникшая еще при жизни Сида, а также начинавшиеся складываться тогда же народные предания о Сиде и небольшие песни о его деяниях.

Окончательную (насколько это применимо к тексту, находящемуся на границе литературы и фольклора) обработку поэма получила в хугларской среде в процессе ее устно-письменного бытования (сохранившаяся рукописная копия поэмы предназначалась для чтения вслух, о чем свидетельствуют пометки переписчика на ее полях).

Авторы поэмы (один или двое, о чем в науке до сих пор идут споры) явно учитывали вкусы и духовные запросы аудитории - полувоенных приграничных поселений (ср. русск. казачество).

Историзм как отличительная черта классического героического эпоса проявляется в «Песне о Сиде» в значительно большей степени, нежели в какой-либо из старофранцузских героических поэм, на которые во многом ориентировался автор «Песни о Сиде».

Тем не менее, историческая реальность подверглась в ней существенным изменениям, обусловленным, прежде всего, законами эпического повествования, диктовавшими определенное расположение событий, умалчивание об одних и выдвижение на первый план других (в «Песне о Сиде» ничего не говорится о службе исторического Сида у сарагосского эмира) [6, с. 728].

Кроме того, события общенациональной значимости - Реконкисты - увидены автором(-ами) поэмы из своего «угла» - небольшой пограничной области на юго-востоке Кастилии, хорошо ему известной.

Завоевание Сидом двух небольших мусульманских городов, расположенных неподалеку от христианско-мусульманской границы, - Кастехона и Алькосера - описывается со всевозможными подробностями, а о завоевании им Валенсии, предваряемом девятимесячной осадой города, в «Песне о Сиде» говорится в нескольких строках.

Традиционно поэма делится на три части: «Песнь об изгнании», «Песнь о свадьбе дочерей Сида» и «Оскорбление в лесу Корпес».

Первая часть начинается с рассказа об изгнании Сида из Кастилии по повелению короля Альфонса VI, внявшего наветам врагов Сида, которых было немало при его дворе (два изгнания исторического Сида в поэме объединены в одно событие, приурочиваемое к 1081 г.).

Сид покидает родной Бургос, оставляя жену Химену и двоих дочерей на попечение аббата монастыря Сан Педро де Карденья, и с горсткой соратников отправляется в земли мавров, лежащие на восток и юг от отвоеванных христианами земель.

Цель Сида - восстановить свою поруганную честь и взять верх над своими врагами - приближенными Альфонсо. Для этого ему нужна большая армия, большая добыча и земля, над которой он будет господином. В начале поэмы появляется новеллистический сюжет: чтобы прокормить своих дружинников и оставить какие-то средства для жизни жене и дочерям, Сид обманом добывает деньги, заложив евреям-ростовщикам Рахили и Иуде под видом «двух ларцов, полных злата» сундуки с песком (позднее, он возместит заимодавцам убыток).

Далее повествователь восхищенно перечисляет добычу Сида (не забывая попутно назвать «точное» число убитых мавров), сообщает, с какой тщательностью, записывая все «на пергамен», Сид делит добычу между своими людьми («Получает всадник сто серебряных марок, Половину от этого - пеший ратник»), не забывая отослать одну пятую награбленного Альфонсо в знак того, что все еще считает себя вассалом кастильского короля.

Свою же законную «пятину», включая захваченных мавров и мавританок, Сид продает самим же маврам: «Из замка, что взял он, все уходят с добром. А мавры и мавританки благословляют его» [2, с. 267].

Тактика Сида - обкладывать захваченные и разграбленные мусульманские города и земли данью и сохранять их мирное население, чтобы было, с кого собирать дань. Сида благословляют и Сидом восхищаются и христиане, и мавры.

При всей их эпической обобщенности, персонажи «Песни о Сиде» - это и личности, индивидуальности. На фоне войны с маврами, создающей эпический фон поэмы. Явственнее различимы благородство, щедрость и широта души Сида, его мудрость и расчетливость (черты не эпического воителя, а эпического короля-правителя, которые в Сиде совмещаются).

Главное событие второй части - примирение Сида с королем и скрепивший их восстановленный союз брак дочерей Сида с инфантами де Каррион, осуществленный по настоянию Альфонсо (этот сюжет полностью вымышлен).

«Песнь о свадьбе дочерей Сида» демонстрирует торжество Сида над врагами-завистниками и его полное восстановление в своих правах.

В «Песне об оскорблении в лесу Корпес», также основанной почти на полностью вымышленных событиях, повествуется о том, как инфанты Каррионские увезли своих жен из Валенсии, якобы в Каррион, а по дороге оставили их раздетыми и избитыми меж деревьями в лесу Корпес.

Сиду приходится вновь защищать свою честь: сначала - на кортесах (совещательном органе при испанских королях), созванных Альфонсо в Толедо, где он выдерживает длительную судебную распрю с инфантами и их сторонниками, а затем - в сражении, в котором воины Сида одерживают верх над инфантами, объявленными «предателями».

Торжество Сида подчеркнуто тем, что ко двору Альфонсо являются посланники от королей Наварры и Арагона, которые просят дочерей Сида в жены (то есть потомки Сида будут правителями Испании).

В последней «Песне о Сиде» поэмы образ Сида приобретает черты подлинно народного героя, который завоевал почет и богатство своими руками (поэма даже несколько принижает статус реального Сида, представляя его идальго, в то время как он был «инфансоном»), своим умом и своей доблестью.

Главная черта Сида - героя поэмы - это умеренность, рассудительность, сдержанность (налицо - разрушение архетипа эпического героя). Автор подчеркивает особое достоинство, с которым держится Сид на суде, его качества нежного мужа и заботливого отца, также необычные для традиционного эпического героя.

Поэтому современные ученые склонны к тому, чтобы говорить о «Песне о Сиде» не только как об эпической поэме, но и как о романизированной истории.

2.3 Песнь о Нибелунгах

«Песнь о Нибелунгах» стоит в конце длительной традиции легенд - песней о Сигурде (Зигфриде), бургундских королях, Гудрун (Кримхильде), Брюнхильд (Брюнхильде) и Атли (Этцеле).

То, что на рубеже ХII и ХIII вв. в империи Штауфенов, в период расцвета феодального строя и подъема рыцарской культуры, неизвестный австрийский поэт вновь обращается к преданию, которое ведет свое начало от времен Великих переселений народов и по-новому его перерабатывает, в высшей степени показательно.

Этот факт свидетельствует об определенной преемственности в развитии культуры германских народов, как доказательство того, что старые темы и образы героической поэзии еще не потеряли своего обаяния.

Стадиально «Песня о Нибелунгах» представляет собой более позднее явление, чем эддические песни, которые дошли до нас в рукописи второй половины ХIII в.

Если следовать теории А. Хойслера о «разбухании» песней в обширный эпос, то эддические песни «предшествуют» немецкой эпопее: сжатость, спрессованность, скупость в выражении эмоций (помимо прямых речей героев) уступают место чрезвычайной распространенности, местами даже растянутости повествования в «Песни о Нибелунгах» [10, с. 38].

«Песнь о Нибелунгах»; кажется далеко ушедшей от той интерпретации сказаний о Сигурде и бургундах, которая дана в «Старшей Эдде», - если, конечно, не придерживаться иной точки зрения, а именно, что исландский и немецкий циклы не представляли собой двух последовательных стадий развитии эпоса, не противостояли один другому в качестве разных вариантов, развивавшихся своими путями.

Для того чтобы яснее понять связь «Песни о Нибелунгах» с другими произведениями на этот сюжет, равно как и степень различия между ними, представляется существенным рассмотреть интерпретацию в ней времени.
Начать с того, что в эпосе герои не стареют.

Напомним, что Беовульф, несмотря на то, что он правил геатами на протяжении пятидесяти лет, вступив на престол уже взрослым и свершив свои великие подвиги, тем не менее, оказывается способным выдержать на склоне дней единоборство с драконом.

Собственно, то же самое мы видим в эддических песнях о героях. Каждая песнь, правда, воспевает обычно лишь одно событие, либо серию их, но в таком случае они тесно между собой связаны. Мы не знаем, сколь длительное время протекло между отдельными эпизодами. Для эпического сознания это не существенно.

Как интерпретируется возраст героя в «Песни о Нибелунгах»? В начальных авантюрах песни Кримхильда - юная девушка. Но и в последних авантюрах по-прежнему прекрасная женщина, хотя миновало около сорока лет.

Не убывает за все эти годы могущество Хагена, он и, будучи убелен сединами остается все тем же непобедимым богатырем. О короле Гизельхере, который впервые появился в эпопее почти ребенком, как было сказано - «дитя», так до конца и говориться; пав в бою вполне взрослым мужчиной, Гизельхер остался «дитятей».

Эпический поэт не слишком внимательно следит за возрастом своих персонажей. Так, младший брат Хагена Данкварт говорит перед началом решающей схватки между бургундами и гуннами: «Когда скончался Зигфрид, мне было мало лет. И не обязан я держать за смерть его ответ» (строфа 1924).

Но эти слова противоречат всему, что известно из первых авентюр эпопеи, где Данкварт фигурирует как «могучий витязь» и полноценный участник поездки Гунтера к Брюнхильде.

Зигфрид появляется в песни облике юного нидерландского принца. Но за плечами у него уже серия богатырских подвигов: победа над сказочными обладателями клада - Нибелунгами, одоление дракона, в крови которого он омылся, приобретя тем самым неуязвимость.

Когда свершал он все эти деяния, неизвестно. Первые подвиги Зигфрида в рамках «Песни о Нибелунгах» занимают год или два. После его женитьбы на Кримхильде проходит десять лет, прежде чем Зигфрид погибает таким же прекрасным и юным, каким впервые появился в Вормсе.

Итак, всего песнь охватывает время примерно в тридцать восемь лет. Из них двадцать шесть Кримхильда вынашивает мысль о мести за мужа.

На самом деле время, которое имеет отношение к повествованию, еще более протяженно.

Уже упомянуто время сказочных подвигов Зигфрида, о которых рассказывает Хаген, но которые не описаны в самой эпопее. К этому нужно прибавить, что какое-то время до появления Зигфрида в Вормсе наш герой имел некие отношения с Брюнхильдой - на это имеются намеки, хотя автор «Песни о Нибелунгах» их не расшифровывает, видимо, потому, что подобный сказочный сюжет не мог органически включиться в рыцарский эпос.

Аудитория ХIII в., вне сомнения, эти намеки понимала.

Таким образом, герои «Песни о Нибелунгах» проходят сквозь весьма значительный пласт времени.

Но они не меняются: юные остаются юными, зрелые, как Хаген, Этцель или Дитрих, так и остаются зрелыми, а Хильдебранд - пожилым. Не происходит внутреннего развития героев. С теми свойствами, с какими они в эпопею вошли, они из нее и выйдут [3, с. 491].

Но возвратимся к «хронотопу» «Песни о Нибелунгах». Эпическое течение времени неспешно. Обычная единица его исчисления - годы, самое меньшее - недели. Приготовление в дорогу, шитье нарядов, снаряжение войска, передвижение, пребывание в гостях - все значительные промежутки времени.

Сбор в поход против саксов длится двенадцать недель, шитье платьев для короля Гюнтера и сопровождающих его в сватовстве друзей - семь недель, три с половиной года после смерти Зигфрида Кримхильда беспрерывно его оплакивает, праздник в Вене - свадьба Этцеля - длится семнадцать суток и т.д. Измерение эпического времени расплывчато.

Ускорение хода времени наблюдается лишь в заключительной части эпопеи, где примерно за сутки страшное побоище приводит к всеобщей гибели его участников.

В особенности последние сцены (умерщвление Гунтера и Хагена) даны крайне суммарно, почти скороговоркой, и находятся в разительном контрасте с чрезвычайно детализированными описаниями менее значительных эпизодов. Столь резкую смену темпа можно понять так: долгое время, годы, десятилетия готовилась катастрофа, наконец, час пробил, и одним ударом решается судьба Нибелунгов!

Но сцене убийства Гунтера и Хагена предшествует эпизод, который, кажется, проливает свет на трактовку времени эпическим поэтом. Это сцена в последней авентюре - «О том, как Дитрих бился с Гунтером и Хагеном».

Дитрих Бернский, потрясенный гибелью всех своих дружинников, обращается к Хагену и Гунтеру с требованием дать ему удовлетворение, а именно - сдаться ему в качестве заложников. Они отвечают отказом, и тогда между Дитрихом и Хагеном происходит поединок.

Бернец одолел Хагена, связал его и отвел к Кримхильде, взяв с нее обещание, не умерщвлять его. Спрашивается: чем все это время был занят Гунтер? Он как бы забыт. Но вот эпизод стычки между Дитрихом и Хагеном завершен, Дитрих передал пленного Кримхильде, и мы читаем: Меж тем державный Гунтер взывал у входа в зал: «Куда же бернский богатырь, обидчик мой пропал?» После этого происходит схватка между Гунтером и Дитрихом и пленение вормского короля. Современному переводчику введение слов «меж тем» необходимо для того, чтобы возвратиться во двор, где Гунтер стоит без дела, ожидая своей очереди сразиться с Дитрихом.

Но для средневекового поэта столь же естественно не замечать подобной несуразности: на время схватки между Дитрихом и Хагеном Гунтер просто-напросто был выключен из действия, и теперь автор вполне непринужденно возвращается к нему, лишь наделив Гунтера вопросом о запропастившемся противнике.

В любом художественном произведении невозможно изобразить все протекающее время, и авторы всегда вычленяют эпизоды, особо ими оцениваемые и пристально изображаемые.

Но в современной литературе этот неизображаемый массив всегда ощущается, подразумевается; покидая, на время своих героев автор не убирает их в ящик, где они, неподвижно и никак не изменяясь, ожидают нового выхода на сцену, - они продолжают жить, стареть. В эпопее же не существует реально того времени, которое не стало предметом описания, - оно выключается, останавливается.

Чем занята Кримхильда все те годы, которые протекли между убийством Зигфрида и выходом ее замуж за Этцеля? Она вдовела непрерывно горюя. Что делала она после выхода замуж за Этцеля и вплоть до приезда Гунтера со всеми остальными бургундами к ним в гости? Она жаждала мести им. Иными словами, она не жила, не изменялась, - она пребывала в одном определенном состоянии.

Нет представления о непрерывно текущем потоке времени, оно дискретно, прерывисто. Время эпоса - время шахматных часов.

Эпическому поэту ничего не стоит свести вместе людей, которые на самом деле жили в разное время.

Дитрих Бернский живет при дворе Этцеля. Но Аттила, прототип Этцеля умер в 453 г., тогда как Теодорих, прототип Дитриха родился около 471г. и правил Италией с 493 по 526г.

К тому же, в противоположность Дитриху «Песни о Нибелунгах», исторический Теодорих не был изгнанником, - он завоевал Италию.

Все исторические персонажи, по тем или иным причинам включающиеся в эпос, - современники, все они пребывают в особом времени, и это эпическое время не пересекается с хронологией хронотопа.

Проблема времени в «Песни о Нибелунгах» неисчерпаема. Внимательное рассмотрение этого произведения приводит к заключению, что интерпретация времени принадлежит к самой сути того, что можно было бы назвать концепцией всей немецкой эпопеи.

Герои ее, равно и место их действия, теснейшим образом соотнесены с некоторыми пластами времени. Самое главное, то, что пласты эти - разные. Здесь мы переходим к признаку, отличающему «Песнь о Нибелунгах» от иных произведений эпического жанра.

Ведь в песнях о героях дан только один пласт времени. Это абсолютное прошлое. Все, о чем поется в героических песнях, было «некогда», «очень давно».

Иначе обстоит дело в «Песни о Нибелунгах». Зигфрид, Брюнхильда принадлежат времени древнему. Хаген - персонаж, укорененный в эпохе Великих переселений, так же как и Дитрих, - они ведь и встречались когда-то прежде. Гунтер с братьями принадлежат к новому времени.

Перед нами - три слоя времени: вневременная сказочная древность, героическая эпоха переселений, современность. В различных сферах пространства «Песни о Нибелунгах» развертывается и протекает собственное время.

Страна Нибелунгов - это местность, пребывающая в сказочном «первобытном» времени. Здесь возможны подвиги богатырей, добывание клада, волшебного жезла, поединок героя Зигфрида с Брюнхильдой.

Страна прошлого, но уже не сказочно-эпического, - страна Этцеля, гуннская держава. Вормс в эпопеи как бы двоится. Он занимает одну и ту же точку в пространстве, но они расположены и в эпохе около 1200 г. и в эпохе Великих переселений.

Наличие разных пространственно-временных единств приводит к тому, что герои, перемещаясь в пространстве, переходят из одного времени в другое. Зигфрид, сказочный победитель дракона, прибывает в Вормс - из седой старины он приходит в куртуазную современность. Напротив, когда Гюнтер едет из Вормса в Изенштейн за невестой, он перемещается из современности в древность.

Любопытно, что переход из одного пространства-времени в другое совершается каждый раз преодолением водной преграды: нужно переплыть море, что бы добраться до страны Нибелунгов.

Таким образом, перемещение героев эпопеи из одного времени в иное приобретает новый смысл: это не просто путешествие, такие перемещения имеют мифологический характер, наподобие сказочных визитов героев мифа в иной мир.

Поэтому и судьбы героев обусловлены не стечением обстоятельств, - они детерминированы тем, что герой, покидая родную почву, попадает в мир не соответствующий его природе. Тем самым его гибель оказывается неизбежной и вполне мотивированной.

Можно ли утверждать, что автор, живший около 1200 г., сознательно построил «Песнь о Нибелунгах» на контрасте разных пространственно-временных пластов? Или же подобную структуру «примысливают» люди XX века?

Фр. Нойман констатировал противоречия, несообразности в поведении основных персонажей эпопеи. Они как бы двоятся. Перед нами - два разных Зигфрида: примитивный герой и придворный рыцарь; две Кримхильды - куртуазная сестра короля и кровожадная мстительница, упорно добивающаяся возвращения клада - источника власти.

Хаген также имеет два облика: ворский верный феодальный вассал и персонаж героических песней варварской поры, каким он оказывается в гунских пределах. Нойман на основании этой констатации пришел к выводу, что герои «Песни о Нибелунгах»; под рыцарскими одеяниями и внешним лоском сохраняют более примитивную внешность [8, с. 30].

Что касается Брюнхильды, то эта первобытная дева-богатырша, пришедшая в рыцарский мир из сказки о сватовстве, никак не может в него вжиться и, исполнив свою роль в развертывании конфликта, попросту исчезает из песни.

В.И. Шредер делает шаг дальше и находит в ней «напряжение» между «современностью» и «древностью», характеризующее, по его оценке, всю структуру песни.

В полярности типов, принадлежащим разным пластам времени, коренится сам конфликт эпопеи. Действительно, в объединении и противостоянии разных срезов времени, видимо, заключается своеобразие понимания истории автором ХIII в.

Немецкий поэт начала ХIII в. в своей интерпретации истории не был ни вполне оригинален, ни самостоятелен. Он черпал из того фонда представлений о времени и его течении, который был более или менее общим достоянием людей той эпохи. Как известно, линейное течение времени не было в Средние века единственным, - наряду с ним в общественном сознании сохранялись, и иные формы восприятия и переживания времени, связанные с идеей его возвращения, повторения.

Да и в самом христианстве, в той мере, в какой оно оставалось мифологией, время воспроизводится: сакральное прошлое, искупительная жертва Христа возвращается с каждой литургией и годичным праздником. Средневековому сознанию присуща многоплановость отношения к времени, и эта многоплановость находит выражение в «Песни о Нибелунгах».

В «Песни о Нибелунгах» различия между былым и нынешним осознаются глубже, чем в германской героической поэзии раннего Средневековья. В ней обострено ощущение истории.

Поэт ссылается не «давние сказания», - этим упоминанием и открывается песнь, перенося аудиторию в прежние времена. При сравнении с современной ей поэзией и рыцарским романом «Песнь о Нибелунгах» должна была восприниматься как несколько архаичная и по своему языку и применяемой в ней «кюренберговой строфе».

Подобная архаизирующая стилизация способствовала созданию перспективы, в которой виделись события, воспеваемые эпопеей, В этой перспективе рассматривается и собственное время автора.

В песни немало фантастичного. Но, в самом этом фантастичном в свою очередь имеются разные слои. Схватка сотен и сотен тысяч воинов в пиршественном зале Этцеля, или успешное отражение двумя героями, Хагеном и Фолькером, атаки полчища гуннов, или переправа войска бургундов в утлой ладье через Дунай неправдоподобны для современности «Песни о Нибелунгах», но кажутся возможными для героического времени.

Однако в эпопее имеется фантастический элемент и другого рода. Таковы юношеские подвиги Зигфрида, сцена сватовства - борьбы с Брюнхильдой, расчлененная на два поединка - ристания ее с Зигфридом в Изенштейне и схватку Гунтера с невестой в его опочивальне; таковы и вещие сестры-русалки, предрекающие Хагену судьбу бургундов.

К миру сверхъестественного близок и Хаген. Здесь имеется в виду уже не эпоха Великих переселений и вообще не история. Мы оказываемся в мире сказки и мифа.

Чувство времени в «Песни о Нибелунгах» во многом определяется тем, как в ней преподнесена христианская религия, но этот давно дискутируемый вопрос заслуживал бы особого рассмотрения.

Тем не менее, не могу не указать на то, что в песни как саморазумеющиеся упоминаются месса, собор, священники, церковные шествия, погребения по христианскому обряду; герои клянутся именем Господа, взывают к нему.

В отличии от героического эпоса раннего Средневековья «Песнь о Нибелунгах» обнаруживает сильную тенденцию к сентиментализации традиционного сюжета.

Ее персонажи охотно сетуют на невзгоды, плачут, рыдают. Стенаниями и завершается эпопея. Героической сдержанности в изъявлении чувств, в особенности горя, нет и в помине, у фигурирующих в ней людей открылся «слезный дар».

Но эта новая черта находится в противоречии с жестокостью и безжалостностью, которые они проявляют во многих ситуациях. Жажду мести полностью утоляемую всеми героями эпопеи трудно примирить с христианским учением о любви к ближнему, да автор и не пытается их координировать.

«Песнь о Нибелунгах» демонстрирует нам, как миф, сказка, древнее предание, воплощавшие архаические тенденции сознания, оставаясь существенными аспектами мировидения человека ХIII в., переплетались с историческими представлениями, созданными христианством.

Заключение

По данной работе следует вывод, что в XI-XII вв. оформился и был записан западноевропейский героический эпос, который до этого передавался только в устной традиции.

Героями народных сказаний были обычно воины, защищавшие свою страну и свой народ; в эпических сказаниях воспевались храбрость, сила, верность, воинская доблесть.

Записанный в условиях феодализма, западноевропейский героический эпос испытал на себе влияние рыцарских и церковных представлений: героями эпоса всегда были преданные вассалы своих сюзеренов, защитники христианства.

Величайшим памятником французского эпоса является «Песнь о Роланде», где франки оказываются жертвой низкого предательства графа Ганелона, в лице которого автор поэмы осуждает вероломство и феодальный произвол. Ганелону противопоставлен патриот Роланд, считающий целью своей жизни служение императору и «милой Франции».

Но Роланд является также и верным вассалом своего сюзерена Карла: «Ведь для сеньора доблестный вассал обязан претерпеть великие страданья: снести и холод, и палящий жар и за него и плоть и кровь отдать…» Образ Карла воплощает идею государственного единства и величия. Во времена крестовых походов этот эпос служил призывом к борьбе христиан против «неверных».

Крупнейшим памятником немецкого героического эпоса является «Песнь о Нибелунгах». В основе эпоса лежат древние германские сказания времен «великого переселения», историческая основа произведения - гибель Бургундского королевства, разрушенного гуннами в 437г.

Список литературы

западноевропейский эпос песнь героический

1. Агибалова Е.В. История средних веков./М.: «Просвещение», 2006. - 272 с.

2. Бойцов М.А. История средних веков./М.: «Русское слово», 2004. - 328 с.

3. Гаспарова М. Эпос./М.: «Азбука-классика», 2003. - 640 с.

4. Годер Г.И. История средних веков./М.: «Дрофа», 2003. - 320 с.

5. Иванов Ю.В. Песнь о Роланде./М.: «Белый город», 2006. - 48 с.

6. Корсун А. Западноевропейский эпос./М.: «Азбука-классика», 2005. - 992 с.

7. Крылова М.В. Героические эпосы./М.: «Белый город», 2004. - 48 с.

8. Кун Н.А. Древнегреческие эпосы./М.: «АСТ», 2007. - 256 с.

9. Северина О.А. История средних веков./М.: «АСТ», 2004. - 96 с.

10. Третьяков В.Н. Песнь о Нибелунгах./М.: «Белый город», 2006. - 48 с.

Размещено на Allbest.ru