Влияние "Войны и мира" Л.Н. Толстого на мировую литературу

Намного обеднено, упрощено в тексте Э. Штренге и изображение жизни - и особенно внутреннего мира - главных действующих лиц. Нередко переводчик, не делая купюр в прямом смысле слова, дает отдельные важные пассажи в сокращенном изложении, стирая оттенки чувства, подменяя неповторимо индивидуальное - расхожим, банальным.

Э. Штренге (да, впрочем, и ряд других переводчиков, работавших в разное время в разных странах) ни в коей мере не задумывался над тем, каково художественное значение иностранных текстов в «Войне и мире». У него перевод с русского и с французского идет подряд, и те слова, которые в оригинале даны на иностранных языках, никак не выделены.

Можно только сожалеть о том, что этот перевод, столь далекий от «Войны и мира» Л.Н. Толстого и в плане художественном, и в плане идейном, читался в германоговорящих странах на протяжении нескольких десятилетий. Популярность «Универсальной библиотеки», дешевизна карманного издания - все это обеспечило переводу Э. Штренге долгую жизнь, которую он не совсем заслуживал.

Однако параллельно выходили и другие немецкие переводы «Войны и мира» - до 1918 года их вышло в Германии еще пять. Спрос на произведения русских классиков рождал предложение, книги Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского появлялись интенсивно в разных немецких городах. Качество переводов было неровным, - некоторые типичные для них недостатки преодолевались медленно.

В 1892 году начало публиковаться первое Собрание сочинений Л.Н. Толстого на немецком языке под общей редакцией горячего почитателя и знатока его творчества Рафаэля Левенфельда. Взяв за основу своего издания незаконченный перевод «Войны и мира», принадлежавший Клере фон Глюмер (печатавшийся в 70-е годы XIXвека в газете «Politik»), Р. Левенфельд доработал, дополнил его, и в Собрании сочинений «Война и мир» вышла в четырех томах за двумя подписями - К. фон Глюмер и Р. Левенфельда. Это был (за вычетом второй части эпилога) перевод полный, без купюр, и выполненный в целом добросовестно, без существенных ошибок.

Вместе с тем, именно из-за тщательности, с которой воспроизведены, с первых же страниц, и авторское повествование, и диалоги, становится особенно заметно, насколько обедняется роман-эпопея при отказе от французских текстов, от взаимодействия, сочетания двух языков. Весь колорит разговоров становится иным, важные оттенки психологических характеристик пропадают. Мало того, что К. фон Глюмер и Р. Левенфельд не дают французских текстов: иногда у них вежливые обращения типа mon pere, ma tante передаются с помощью немецких уменьшительных оборотов, и это меняет весь тон речи.

Надо думать, что если не оба переводчика, то Р. Левенфельд, во всяком случае, хорошо знал русский язык: с некоторыми трудными местами, по преимуществу в последних частях романа-эпопеи, он справился успешно. Однако в некоторых случаях переводчикам явно не хватило лексических ресурсов для того, чтобы найти немецкие варианты, близкие к подлиннику. Далеко не всегда удается переводчикам передать настроение, психологический подтекст, поэтический колорит романа-эпопеи Л.Н. Толстого. Вовсе не справились они, например, с «потоком сознания» Николая Ростова в ночь перед Аустерлицкой битвой. Непосильным трудом оказался для них и внутренний монолог князя Андрея после ранения.

Перевод К. фон Глюмер и Р. Левенфельда несколько раз переиздавался; наряду с ним - и до первой мировой войны, и после нее - выходили новые переводы.

В ознаменование столетия со дня рождения Л.Н. Толстого берлинское издательство «Малик-ферлаг», которым руководил известный критик и публицист Виланд Херцфельде, выпустило Собрание художественных произведений русского писателя в четырнадцати томах. Это издательство в течение ряда лет знакомило немецкую публику с русской литературой; в данном случае оно сознательно поставило перед собой задачу - сделать художественные произведения Л.Н. Толстого достоянием немецкого народа. «Война и мир», как и другие произведения русского классика, появилась в этом Собрании полностью, без сокращений (если не считать того, что и здесь была опущена вторая часть эпилога). «Война и мир» вышла в «Малик-ферлаг» в переводе Эриха Беме (который несколько ранее, в 1924 году, был опубликован в Берлине). В дальнейшем роман-эпопея в переводе Э. Беме был издан в Швейцарии (в разгар второй мировой войны в 1942 году), а в 1947 году, появился в издательстве «Фолькундвельт». Таким образом, именно в этом переводе и читали «Войну и мир».

Труд Эриха Беме обладает определенными литературными достоинствами. По языку он живее, свободнее, более верно передает тон разговорной речи, чем те переводы, о которых говорилось выше. И диалоги, и внутренние монологи у него в ряде случаев ближе к оригиналу, чем у его предшественников. Если И.И. Паскевич в свое время считала возможным исправлять стиль французских текстов Л.Н. Толстого, то немецкие переводчики иногда исправляют в «Войне и мире» немецкие тексты по своему вкусу и разумению.

Перевод Э. Беме привлек в свое время издателей и читателей живостью своей литературной манеры. Но по сравнению с работой предшественников он обладал лишь частичными, относительными преимуществами. Потребность в новом, более совершенном литературном переводе стала особенно живо ощущаться после второй мировой войны, когда многие немцы разных возрастов и взглядов впервые заинтересовались всерьез русской литературой, и не в последнюю очередь - эпопеей Отечественной войны 1812 года.

Заслуженную известность приобрел перевод «Войны и мира» В. Бергенгрюна. Вернер Бергенгрюн (1892-1964) был плодовитым, разносторонне одаренным литератором, автором романов, новелл, стихов, эссе. Его романы-притчи «Тиран и суд» (1935) и «На небе, как на земле» (1940) заключали в себе - в зашифрованной, абстрагированной форме - осуждение деспотической власти и покоренного ей народа [13; 24].

Будучи уроженцем Риги, В. Бергенгрюн с детства знал русский язык; еще в 20-е годы XX века он перевел повести Л.Н. Толстого «Казаки» и «Хаджи-Мурат», а также «Отцы и дети» И.С. Тургенева, «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. В его работе над переводом «Войны и мира» отозвался его жизненный и литературный опыт многих лет. Отличительная черта бергенгрюновского варианта «Войны и мира» - то, что эта работа не только переводчика, но и художника. По богатству, разнообразию своей языковой палитры эта работа превосходит все предшествующие переводы. Конечно, до подлинного толстовского многоголосия, толстовской характерной речи и В. Бергенгрюну далеко. Но все же у него если не каждый, то многие персонажи романа-эпопеи обладают собственным строем речи, отражающим не одну лишь их социальную принадлежность. Немецкие переводчики «Войны и мира» и ранее не раз пытались передать колорит не только страны, но и эпохи. Вернер Бергенгрюн воздерживается от архаизации устной речи, взятой в целом. Но иногда в отдельных репликах проскальзывает нечто неуловимо старинное, церемонное, притом каждая реплика соответствует характеру персонажа.

Перевод В. Бергенгрюна, взятый в целом, - работа опытного прозаика, мастера слова: можно было бы привести еще немало примеров, подтверждающих это. Но есть в этой выдающейся работе и свои слабости, обусловленные главным образом колоссальной сложностью самой задачи. Стилевая полифония романа-эпопеи, обилие разнообразных речевых манер передается переводчиком часто, но все же не повсюду. Бывает у него и так, что характерная речь приглаживается, нейтрализуется.

Работа Вернера Бергенгрюна вовсе не свободна от крупных и мелких промахов, но в целом это - по богатству языка, по верности ощущения подлинника в главных его чертах - бесспорно лучший немецкий перевод «Войны и мира».

***

Виднейшие немецкие писатели - младшие современники Л.Н. Толстого - как правило, не могли верно разобраться в кричащих противоречиях его мировоззрения. Но Лев Николаевич был для них опорой в их борьбе против прусской империалистической реакции и в их тяготении к правдивому, содержательному творчеству.

Когда в последние десятилетия XIX века несколько молодых писателей постарались ввести в немецкую литературу и театр большие социальные темы времени, они во многом опирались на русские, французские, скандинавские образцы. «Золя, Ибсен, Лев Толстой - в этих именах заключен целый мир - не прогнивший, а здоровый!. Наш мир - не классический, не романтический, а современный». Так восклицал в программном стихотворении поэт Арно Гольц.

Герхарт Гауптман незадолго до смерти напомнил о своем юношеском ученичестве у русской литературы, и в особенности у Л.Н. Толстого: «Мои литературные корни уходят в Толстого, я никогда не стал бы отрицать этого. Моя драма «Перед восходом солнца» была оплодотворена «Властью тьмы», особой смелостью ее трагизма».

Творческий опыт русского художника оказал содействие Г. Гауптману в работе не только над драмой «Перед восходом солнца», но и над другими ранними, лучшими его пьесами. Не стоит забывать, что Л.Н. Толстой был первым, кто с большой реалистической силой ввел в мировой театр людей из низов в качестве полноценных драматических героев, осмелился без прикрас воспроизвести на сцене быт и нужду. В этом смысле с толстовской традицией связаны все те произведения Г. Гауптмана, где темы и герои взяты из гущи народной жизни (в частности - «Роза Бернд», отчасти перекликающаяся с «Властью тьмы»).

Интересный пример влияния Л.Н. Толстого на немецкую повествовательную прозу конца XIX века можно найти в творчестве Теодора Фонтане. Этот даровитый романист, книги которого были очень популярны в Германии 80-х, 90-х годов XIX века, не получил широкой известности за пределами своей страны. Однако бесспорно, что в немецкой литературе той эпохи его романы выделялись не только стилистическими достоинствами, но и несомненным мастерством в воспроизведении национального быта и нравов, чертами критического реализма. В своих лучших произведениях Т. Фонтане с иронией рисовал образы вырождающегося прусского юнкерства и поднимающейся буржуазии, проявлял сочувственное внимание к судьбе униженных и оскорбленных. Один из наиболее известных его романов, «Эффи Брист», по своему сюжету тесно примыкает к «Анне Карениной». Правда, роман завершается в христианско-назидательном духе - раскаянием и смертью героини. Но он содержит критику общественного лицемерия, ставит острые вопросы морали, дает правдивые картины нравов - в этом его ценность. Т. Фонтане в романе сумел по-своему опереться на достижения толстовского реализма. А сам он, несомненно, содействовал развитию своей национальной литературы, проложил дорогу для мастеров реалистического романа ХХ века, и в особенности - для Томаса Манна.

Общеизвестна и велика роль Т. Манна в истории немецкой культуры. Начав свой писательский путь на рубеже столетий, он, вместе со своим братом Генрихом, вернул немецкой повествовательной прозе мировое значение, на время ею утраченное. Его лучшие романы и новеллы отмечены большим богатством социальной, философской, эстетической проблематики. Томас Манн осмыслил германскую действительность новейшего времени на уровне больших художественных обобщений; он возродил язык немецкой классики, обогатив его за счет современной разговорной речи, придав ему новую свежесть и гибкость. Писатель глубоко национальный, впитавший в себя вековое духовное состояние своего народа, сумевший с высокой художественной конкретностью воспроизвести неповторимый облик своей страны, он сделал ощутимый вклад в культурную сокровищницу человечества.

Известность к Томасу Манну приходит именно тогда, когда в 1901 году выходит его первый роман «Будденброки». В этом романе, за основу которого была взята история его собственного рода, Томас описывает историю упадка и вырождения купеческой династии из Любека. Каждое новое поколение этой семьи все менее и менее способно продолжать дело своих отцов в силу отсутствия присущих им бюргерских качеств: бережливости, усердия и обязательности - и все больше и больше уходит от реального мира в религию, философию, музыку, пороки, роскошь и разврат. Итогом этого становится не только постепенная утрата интереса к коммерции и престижа рода Будденброков, но и утрата смысла жизни, воли к жизни, оборачивающаяся нелепыми и трагическими смертями последних представителей этого рода.

В 1929 году Т. Манну присуждается Нобелевская премия по литературе за роман «Будденброки».

В годы первой мировой войны Томас Манн выступал в ее поддержку, а также против пацифизма и общественных реформ, свидетельством чего стали его статьи, вошедшие впоследствии в сборник «Размышления аполитичного». Эта позиция приводит к разрыву с братом Генрихом, имевшим противоположные взгляды. Примирение между братьями наступило лишь тогда, когда после убийства националистами министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау Томас пересмотрел свои взгляды и стал выступать за демократию.

Т. Манн - мастер интеллектуальной прозы. Своими учителями он называл русских писателей-романистов Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. Действительно, подробный, детализованный, неспешный стиль письма писатель действительно унаследовал от литературы XIX века. Однако темы его романов, несомненно, привязаны к веку ХХ. Они смелы, ведут к глубоким, философским обобщениям и одновременно экспрессионистически накалены. Ведущими проблемами романов Т. Манна являются ощущение рокового приближения смерти (повесть «Смерть в Венеции», роман «Волшебная гора»), близость инфернального, потустороннего мира (романы «Волшебная гора», «Доктор Фаустус»), предчувствие краха старого миропорядка, краха, ведущего к ломке человеческих судеб и представлений о мире.

Воздействие русского писателя на Т. Манна сказалось в общем и глубоком смысле. Томас Манн сам отмечал, что «Анна Каренина» придавала ему силы, когда он писал свой первый роман «Будденброки».

Томас Манн никогда не был сатириком по характеру своего дарования, и «Будденброки» - роман отнюдь не сатирический. Однако у него - как и у Л.Н. Толстого - сатира как бы вкраплена местами в то сдержанное, объективно-спокойное изображение жизни, которое дает художник. Нелепое и смешное для Томаса Манна - одна из сторон действительности, один из неотъемлемых аспектов его картины мира.

Л.Н. Толстой немало значил и для другого величайшего немецкого писателя ХХ века - Генриха Манна. Ранние произведения писателя несут на себе следы разноречивых влияний классических традиций немецкой, французской литератур, модернистских течений конца века. Проблема искусства художника рассматривается Г. Манном сквозь призму социальных контрастов и противоречий современного общества. В романе «Земля обетованная» (1900) собирательный образ буржуазного мира дан в тонах сатирического гротеска. Индивидуалистические, декадентские увлечения Г. Манна сказались в трилогии «Богини» (1903). В последующих романах писателя реалистическое начало укрепляется. Роман «Учитель Гнус» (1905) - обличение прусской муштры, пронизавшей систему воспитания молодежи и весь правопорядок вильгельмовской Германии. За месяц до начала первой мировой войны Г. Манн закончил одно из самых значительных своих произведений - роман «Верноподданный» (1914, русский перевод с рукописи 1915). В нем дано глубоко реалистическое и одновременно символистически-гротескное изображение нравов кайзеровской империи. «Верноподданным» открывается трилогия «Империя», продолженная в романах «Бедные» (1917) и «Голова» (1925), в которой подводится итог целому историческому периоду в жизни различных слоев немецкого общества накануне войны. Эти и другие романы Генриха Манна, созданные до начала 30-х годов ХХ века, по реалистической ясности и глубине уступают «Верноподданному», однако все они отмечены резкой критикой хищнической сущности капитализма. В этом же русле развивается и публицистика Г. Манна 20-х - начала 30-х годов.

Генрих Манн - оригинальный мастер реалистической сатиры - по своей индивидуальной художественной манере резко отличается от Л.Н. Толстого. Но те признания, которые он сделал в своей книге «Обзор века», свидетельствуют, что русский писать сыграл важную роль в его творческом развитии. Г. Манну, как противнику войн, должны были быть очень близки и созвучны выступления Л.Н. Толстого в защиту мира. Очень возможно, что страницы трактата Льва Николаевича «Царство божие внутри нас» (1895) участвовали в становлении замысла романа Г. Манна «Верноподданный». Русский художник слова в своем трактате с возмущением рассказывал о том, что Вильгельм II наградил солдата, убившего беззащитного узника при попытке к бегству, то есть наградил человека «за поступок, всегда людьми, стоящей на самой низкой ступени нравственности, считающийся самым подлым и низким» [17]. Л.Н. Толстой с глубочайшим негодованием передавал слова Вильгельма о том, что солдат должен быть готов стрелять по приказу начальства даже в своих ближайших родственников.

В том сатирическом жизнеописании немецкого буржуа, которое дает Генрих Манн на страницах «Верноподданного», отмеченные Л.Н. Толстым моменты играют немаловажную роль. Мотив отречения от родственных чувств во имя преданности кайзеру несколько раз всплывает в разговорах героя романа и его единомышленников: например, в реплике асессора Вибеля: «Солдаты подготовлены к тому, что им, может быть, придется стрелять в своих родственников…» [14; 42].

Эпизод с награждением солдата, убившего безоружного человека, является одним из узловых моментов романа: подложная поздравительная телеграмма, которую «верноподданный» Гесслинг посылает этому солдату якобы от имени кайзера (и которая перепечатывается берлинскими газетами, не вызывая опровержений), содействует быстрому повышению Гесслинга и победе политической группировке в его городе.

Таким образом, Генрих Манн в «Верноподданном» оперировал в своей критике вильгельмовского режима, в частности, и теми фактами, которые вызвали справедливый гнев Л.Н. Толстого. Уроки «непримиримой правдивости», которые давал русский писатель своим западным современникам, получили непосредственное художественное преломление в блистательном и едком романе Генриха Манна - в книге, которая явилась самым значительным достижением немецкого критического реализма.

И Арнольд Цвейг, как и другие писатели-реалисты, разрабатывающие военную тему, не мог пройти мимо художественного опыта Л.Н. Толстого. Как художник, А. Цвейг во многом связан с толстовской традицией. Притом традиция эта проявлялась по-разному на разных этапах его идейно-творческого развития. На протяжении трех десятилетий писатель работает над монументальным циклом романов «Большая война белых людей» (этот цикл, по замыслу его самого, должен был включать восемь романов - из них вышли только пять). Примечателен сам размах, с которым А. Цвейг взялся за свою тему. Уже в смысле широты реалистического изображения войны эпопея Л.Н. Толстого явилась для него прецедентом и опорой.

Романы А. Цвейга принадлежат к числу лучших произведений западноевропейской литературы на тему о первой мировой войне. Писатель, изведавший в свое время суровые будни фронта в качестве рядового нестроевой роты, сумел воспроизвести эти будни на обширном повествовательном полотне, с большим обилием правдивых, невыдуманных деталей. Сдержанная, внешне спокойная манера, с которой А. Цвейг рассказывает о войне, сочетается в его книгах с большой внутренней страстностью. Художник настойчиво, всеми силами своей души протестует против войны, вскрывая ее бесчеловечность, жестокую противоестественность.

Роман «Спор об унтере Грише» принес Арнольду Цвейгу широкую литературную известность. Этот роман заключал в себе ценное реалистическое содержание и в этом смысле выделялся среди общего потока литературы о первой мировой войне: Арнольд Цвейг - трактовал войну не как непостижимое стихийное бедствие, а как конкретное историческое явление, результат милитаристской политики кайзеровской Германии.

Протест А. Цвейга против войны проявился не в одних только картинах фронта или прифронтовой полосы, не в одном только изображении крови и грязи, ранений и смертей. В романе «Спор об унтере Грише» - как и в следующем своем романе «Воспитание под Верденом» - писатель сумел осудить воинствующий дух Германии самой логикой сюжета. В каждом из этих романов А. Цвейг берет за основу сюжета один частный случай вопиющей несправедливости и показывает его крупным планом, подводя читателя от частного к общему: от одной человеческой трагедии - к обличению целой системы. И русский военнопленный Гриша Папроткин, расстрелянный без всякой вины по деспотическому произволу немецких военных властей («Спор об унтере Грише»), и честный молодой унтер-офицер Кристоф Кройзинг, посланный на смертельно опасный участок фронта в отместку за то, что он попытался разоблачить злоупотребления своих начальников («Воспитание под Верденом»), погибают в результате сложного стечения обстоятельств, бюрократического равнодушия, начальственного самодурства. Безвинная гибель каждого из них служит писателю поводом для того, чтобы разобрать на составные части немецкий военный механизм и обнажить грубую, гнусную жестокость этого механизма.

Одной из наибольших трагедий была и остается война. Какой бы ни была она по количеству жертв и масштабу разрушений, война всегда остается войной, тяжелой болью в человеческих душах. Не заживут никогда и ничем раны души и сердца женщины, которая не дождалась своего сына, возлюбленного или отца с фронта. Именно о боли потерь, об отчаянии людей рассказывал читателям и писатель Эрих Мария Ремарк. Несколько раз раненый на фронте, с опустошенной душой вернулся он домой. Его патриотизм разбился о скалу смерти и насилия. Вместе с тем появились уныние и бесполезность ожиданий. Следствием этого и было появление новой генерации - «утраченного поколения», а со временем и литературы о нем, одним из зачинателей которой и был Э.М. Ремарк.

В 1929 году писатель опубликовал наиболее известное из своих произведений, «На Западном фронте без перемен», описывающее жестокость войны с точки зрения 19-летнего солдата. Затем последовали еще несколько антивоенных сочинений; простым, эмоциональным языком в них реалистично описывалась война и послевоенный период. Обратная точка зрения, прославлявшая войну, была представлена «Стальным штурмом» Эрнста Юнгера. Как и Э.М. Ремарк, Э. Юнгер был участником войны.

В 1933 году нацисты запретили и сожгли произведения Эриха Марии Ремарка, и объявили (хотя это и было ложью), что писатель якобы потомок французских евреев и его настоящая фамилия Крамер (слово «Ремарк», записанное наоборот). Этот «факт» до сих пор приводится в некоторых биографиях, несмотря на полное отсутствие каких-либо его свидетельств.

Отец Э.М. Ремарка был простым переплетчиком, и это означало, что для сына ремесленника путь в гимназию был закрыт. Ремарки были католиками, и молодой будущий писатель поступил в католическое педагогическое училище. Он много читал, любил Ф.М. Достоевского, Томаса Манна, И. Гете, С. Цвейга… С 17 лет начал писать сам. Но вряд ли мы бы знали сегодня писателя Ремарка, если бы в 1916 году Эриха не забрали в армию.

Его писательская судьба необычна. Лучше сказать, что ремарковская судьба была необычнее других.

В самом деле, «На Западном фронте без перемен» - первая, по сути, книга Э.М. Ремарка, написанная не очень умелой рукой, - оказалась его величайшим успехом, неожиданным, невиданным, небывалым успехом, которого он никогда более не достигал, к которому даже никогда более не приближался. На протяжении первого года по выходе в свет тираж романа перевалил в Германии за миллион двести тысяч экземпляров; переводы в большинстве крупнейших стран мира довели эту цифру до пяти миллионов. Если бы в конце 20-х годов ХХ века понятие «бестселлер» стало уже обиходным, то «На Западном фронте без перемен», вне всякого сомнения, нарекли бы таковым.

Бывший гимназист, бывший солдат, неудачливый школьный учитель, занимавшийся торговлей надгробьями и испытанием автомашин, лишь недавно начавший делать скромную карьеру в журналистике, проснулся знаменитым и довольно состоятельным, почти богатым.

Главный герой романа - Пауль, 18-летний немец, призванный на фронт. Он и его друзья, одноклассники и сослуживцы, вынуждены сражаться не только с противниками, но и с теми нечеловеческими условиями, в которых оказались. На страницах романа рассказывается, как Пауль перемещается со своим отрядом по позициям, едет домой в отпуск, возвращается на фронт, получает ранение, оказывается в госпитале и снова попадает на фронт. И кажется, что войне, смерти, страданию нет конца, что нет выхода. Пауля убивают в октябре 1918 г. И, пожалуй, такой исход закономерен. Пауль и его ровесники не имеют за спиной ничего, кроме войны, и потому они и есть потерянное поколение.

Герои Эриха Ремарка вряд ли были списаны с реальных образцов, и, конечно же, ни Кеммерих, ни Кат, ни сам Пауль не существовали в жизни. Однако эти образы дают нам понять, какими были герои бессмысленной, ужасной войны - люди, хотевшие мира и защищавшие свое отечество. Героизм в этой войне, видимо, измерялся не количеством успешных боев и одержанных побед, а тем, насколько солдат смог остаться человеком.

Война представляется этим молодым солдатам совершенно бессмысленной, ведь никто не может объяснить, почему она идет, каковы ее причины. Героев романа к разговору о смысле войны приводит встреча с кайзером Вильгельмом II, который приехал в полк наградить солдат «Железными крестами». Кайзер не кажется таким величественным, каким должен быть правитель, ответственный за развязывание мировой войны, он видится человеком, таким же, как и солдаты, только занимающим иную социальную нишу. Солдатам не хочется верить, что кайзер мог хотеть этой войны. Зачем же солдаты находятся на фронте? Они защищают отечество, и их враги защищают отечество, однако все понимают, что в этой войне нет правых, и не может быть. Так зачем же все-таки сидеть в грязном окопе и подвергать свою жизнь опасности? Герои Э.М. Ремарка изо всех сил пытаются остаться людьми, однако во время боя солдаты становятся «автоматами», «дикими зверями», что позволяет им сохранять себя и свои жизни… [38]

После «На Западном фронте без перемен» Э.М. Ремарк написал еще десять книг. Одни из них ниже этого романа по своим профессиональным достоинствам, другие равны ему; есть среди них и такие, что его превосходят. Читатели довольно хорошо принимали написанное им. А вот рецензенты никак не хотели «простить» автору его великий успех и все последующее мерили мерками былого. И выходило, что Э.М. Ремарк не более, чем «беллетрист», способный растрогать, взволновать, пощекотать нервы, но не созданный для глубины, для масштабности, для художественных открытий. Его занимательность банальна, а философия мелка…

Так уж был устроен Эрих Мария Ремарк, что видя вокруг себя зло, творимое людьми, он никак не соглашался махнуть рукой на человека, перестать верить в него. Еще одно тому подтверждение - роман «Три товарища» (1937), наверное, самая сентиментальная из его книг. Шестилетняя пауза, отделявшая ее от «Возвращения» (хотя творческие паузы для Э.М. Ремарка не редкость), весьма симптоматична. «Возвращение» было написано по инерции, как продолжение «На Западном фронте без перемен», более того, как некий естественный к этому роману эпилог.

Можно предположить, что в «Трех товарищах» воссоздается ситуация, из которой вырастал «третий рейх». Приметы времени в романе существуют: многолюдные демонстрации под разными флагами, бурные политические собрания, тени надвигающегося экономического кризиса. Время вторгается в самую фабулу романа, в целом довольно «камерного»: один из трех главных героев, человек левых убеждений, застрелен нацистом. Но «камерность» все-таки берет свое. «Три товарища» - книга не столько о времени, сколько о себе. То есть о человеке, пришедшем из эры войны и пытающемся устоять на ногах в шатком послевоенном мире.

Вторая мировая война была уже в разгаре, когда Эрих Мария Ремарк обратился к собственно антифашистской тематике. Сделал он это в романе «Возлюби ближнего своего» (1940). В нем воссозданы эмигрантские одиссеи. Люди без подданства, без документов, без денег, лишенные элементарнейших гражданских прав, блуждают по еще мирной Западной Европе. Они - как бы предвестники надвигающихся на нее катаклизмов. За ними, точно за преступниками, охотятся полиции разных стран, их бросают в тюрьмы или в лучшем случае высылают прочь.

Многие в то время писали об эмигрантах, но почти никто не писал о них так, как Э.М. Ремарк. Скажем, в романе Л. Фейхтвангера «Изгнание» (1940) речь идет не только об эмигрантской неприкаянности, но и об эмигрантской борьбе. В «Возлюби ближнего своего» борьба отсутствует, по крайней мере сколько-нибудь организованная. Зато быт дан с такой обнаженностью, что ей трудно найти равных. В «Изгнании» изображена интеллигенция, пользующаяся некоторой известностью и потому хоть как-то устроенная. В «Возлюби ближнего своего» мы спускаемся на самое «дно», герои романа - это, если можно так сказать, рядовые солдаты эмиграции, чья доля наиболее тяжела.

Такая среда понадобилась Э.М. Ремарку не для того, чтобы вызвать к ней жалость. Его замысел был иным. Фашистский тоталитаризм - это откровенное беззаконие; западные же демократии предлагают человеку видимость законности. Но лишь до тех пор, пока он не выпал из «нормальных» общественных связей. Эмигрант - это тот, кто выпал.

Личная судьба Эриха Ремарка таковой не была. Она сродни судьбам фейхтвангеровских героев. Первые годы изгнания он жил в Швейцарии, в собственном доме, а в 1939 году переехал в Соединенные Штаты. Не как беглец, скорей как гость. Он пользовался популярностью у американского читателя, более широкой, нежели некоторые из крупнейших фигур тогдашней немецкой литературы. Его издавали, с ним заключали контракты в Голливуде, и материально он не испытывал нужды.

Э.М. Ремарк не только был современником гитлеризма и проигранной войны, он еще на четверть века пережил ее конец. Тем не менее лишь в одной из своих одиннадцати книг он показал войну эту непосредственно, ввел читателя в обстановку нацистской Германии на пороге краха. Книга называется «Время жить и время умирать» (1954). Роль свою она сыграла. Единственной в своем роде она была не из-за недостатка ненависти к фашизму. Скорее, по причине специфичности писательского таланта и трезвого подхода автора к своим возможностям. Э.М. Ремарк во второй мировой войне не участвовал и никогда не жил в нацистской Германии. Все, что он мог о них написать, основывалось на чтении газет и книг, на слушании радио, на рассказах немногих очевидцев, на воображении, на домысливании, наконец, на «экстраполировании» прежней, знакомой ему немецкой действительности. Иным писателям этого, может быть, и хватило.

Эрих Мария Ремарк, возможно, не всегда был прав, но всегда был честен. Его волновали острейшие проблемы столетия - война и фашизм. У него не было средства их остановить, но он умел их ненавидеть. И противопоставлял им непобежденное человеческое достоинство, что, в конце концов, не так уж и мало. Он не писал для избранных, он старался писать для всех, и многие его понимали, потому что писал он не только доходчиво, но и сильно [46].

Таким образом, приведенные свидетельства и факты помогают уяснить характер идейного влияния Л.Н. Толстого на немецких писателей. Ни Генрих, ни Томас Манн, ни Г. Гауптман не были толстовцами. Но для них, как и для ряда других писателей-гуманистов, Л.Н. Толстой был образцом большой моральной чистоты и непримиримости к общественному злу. Он привлекал их как враг угнетателей и защитник угнетенных. Русский писатель помог прозаикам разработать новый тип романа - многообъемлющее повествование о жизни народа и отдельных лиц, отличающееся невиданной прежде эпической широтой, включающее постановку больших социальных и философских проблем. И вместе с тем он помог таким писателям, как А. Цвейг и Э.М. Ремарк осмыслить и освоить войну как материал для художественного изображения в своих произведениях.

3. «Война и мир» в англоязычном литературном мире

Своеобразно сложилась литературная судьба Л.Н. Толстого в Англии и Соединенных Штатах Америки. Писатель относился с большой симпатией к народам этих стран и к их культуре. Многие произведения английских и американских писателей входили в круг его самых насущных литературных интересов. Общеизвестна роль Стерна в формировании писательского мастерства молодого Льва Толстого. Также известно, то внимание и уважение, с которым относился русский писатель к великим английским реалистам XIX века - У. Теккерею и Ч. Диккенсу, которого он называл «мировым гением», «гением, какие родятся раз в сто лет». В современной ему литературе США Л.Н. Толстой высоко ценил «весьма оригинального и смелого» Уолта Уитмена.

В США и Англии конца XIX - начала ХХ века не было столь прямых и грубых проявлений травли русского писателя, какие имели во Франции. В этих странах борьба вокруг него приняла по сравнению с Францией более тонкие завуалированные формы. Именно там было сделано особенно много попыток искажения идейно-творческого облика Л.Н. Толстого. Обилие в этих странах разнообразных религиозных и полурелигиозных общин, группировок и сект создавало благоприятные условия для деятельности американских и английских толстовцев. Религиозные реформаторы разных толков в Англии и особенно в США усиленно завязывали связи с русскими толстовцами и распространяли у себя на родине односторонние, по сути дела ложные представления о русском художнике слова, стремясь изобразить его в качестве пророка новой веры и учителя жизни. К подобному превратному толкованию творчества Л.Н. Толстого приложили свою руку и многие литераторы нерелигиозного склада. Но вместе с тем произведения Льва Николаевича еще в 80-е годы XIX века проникли в читательские круги Англии и США, нашли живейший отклик в сознании лучшей передовой части общества. Русский писатель помогал своим английским и американским читателям увидеть неизлечимые язвы современного строя.

***

В личной библиотеке Л.Н. Толстого в Ясной Поляне сохранились книги, давно уже ставшие редкостью, - первое издание «Войны и мира» на английском языке в шести томах, вышедшие в Нью-Йорке в 1886 году. В подзаголовке указано: «Перевела на французский одна русская дама, а с французского - Клара Белл». К многочисленным ошибкам и неточностям, допущенным «одной русской дамой», княгиней И.И. Паскевич, прибавились и другие неточности, допущенные переводчицей - американкой. Вслед за этим первым английским переводом вышел и второй, и третий, и четвертый - все они были, к сожалению, малоудачны. Общественный интерес к Л.Н. Толстому в англоязычных странах - как и во всем мире - был столь велик, что переводы, выполненные на анекдотическом уровне, широко читались, попадали в публичные и частные библиотеки, и, стараниями издателей-коммерсантов, печатались повторно и в Англии, и в США, и при жизни великого писателя, и после его смерти.

Первым серьезным добросовестным переводчиком произведений Л.Н. Толстого на английский язык стала Констанс Гарнет (1862-1946), женщина поистине замечательная - образованный филолог, настойчивый и умелый пропагандист русской литературы в Англии. Она перевела на английский язык в общей сложности около семидесяти томов произведений русских писателей - не только Л.Н. Толстого, но и Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, «Былое и думы» А.И. Герцена. Редко бывает, чтобы деятельность переводчика художественной прозы получила такое единодушное одобрение выдающихся писателей его времени, как это было с Констанс Гарнет. Ее работы высоко ценили, в частности, Джон Голсуорси, который был в дружеских отношениях с супругами Гарнет, а также Джосеф Конрад, Кэтрин Мэнсфилд; одобрительно отзывались о ее переводах и крупнейшие писатели США. Причем иной раз в их сознании имя К. Гарнет связывалось именно с «Войной и миром».

Первые переводчики «Войны и мира» либо повторяли те пропуски и купюры, которыми изобиловал французский перевод И.И. Паскевич, либо сами, по невниманию или незнанию тех или иных русских слов, пропускали отдельные фразы, неумело калькировали русские выражения, вводили русские слова (с пояснением или без) в английский текст. Перевод К. Гарнет был выполнен несравненно более тщательно. Это был текст действительно полный, без пропусков, - он включал в себя и все авторские размышления, и вторую часть эпилога. Но еще гораздо важнее, что это был труд английского литератора, уверенно владеющего своим языком. К. Гарнет и до того, как приступила к работе над «Войной и миром», накопила уже немалый опыт как переводчик русской литературы, хорошо освоилась с ней. В подготовленном ею тексте «Войны и мира» отозвалось горячее стремление: передать произведение русского писателя так, чтобы оно звучало по-английски естественно и свободно, чтобы читатели в англоязычных странах могли его воспринять как достояние родной им литературы.

Все сказанное ни в коем случае не значит, что работа К. Гарнет во всем превосходит даже и те лучшие переводы «Войны и мира» на французский и немецкий языки, которые были выполнены на почти полвека позже, недели ее перевод. Преимущества труда К. Гарнет перед ними - не абсолютные, а относительные и частичные. Ей действительно удалось найти в ряде случаев самостоятельные и очень верные решения, приблизиться к оригиналу больше, чем это удавалось (и до и после нее) ее коллегам в других странах. Но именно в сопоставлении с лучшими переводами «Войны и мира» на другие языки видны и слабые стороны ее труда.

И прежде всего главная, кардинальная его слабость: нивелировка стиля «Войны и мира». Весь текст романа-эпопеи изложен у К. Гарнет добротным, довольно богатым английским языком; однако, подчиняя стиль Л.Н. Толстого нормам своего родного языка, переводчица иной раз упрощает синтаксис, дробит длинные толстовские фразы (в авторском повествовании), и стирает разнообразие индивидуальных оттенков речи персонажей. Переводчица и не пытается воссоздать колорит минувшей эпохи, очень мало ощущается особенностей речевого строя. У нее вовсе нет, в военных сценах, того живого солдатского просторечия, которое так мастерски сумел передать А. Монго. Фольклорная струя в стиле «Войны и мира» вообще мало заметна в ее переводе: пословицы, поговорки, особенности простонародной речи - все это включается в общий, равномерно окрашенный повествовательный поток.

Нет смыла перечислять менее существенные погрешности, которые можно найти в работе К. Гарнет. Перейдем к более позднему и более совершенному английскому варианту «Войны и мира», принадлежащему Луизе и Элмеру Моод.

Л.Н. Толстой был высокого мнения о деятельности супругов Моод как переводчиков. Они поставили перед собой задачу - заново раскрыть английской читающей публике те произведения Л.Н. Толстого, которые, по их мнению, были переведены плохо или недостаточно хорошо. Но они не торопились вступить в творческое соревнование с К. Гарнет. Отношение Моодов к ее работе было неоднозначным. Они хотели дать, и действительно дали, более точный и верный английский вариант «Войны и мира». Но вместе с тем они ценили труд своей предшественницы и воспользовались многими ее находками. Иногда в обоих переводах близко совпадают не только отдельные фразы, но и целые абзацы. Связь эта в общих принципах. Подобно Констанс Гарнет, и Луиза и Элмер Моод стремились, чтобы их текст воспринимался. Они на свой лад сделали все возможное для того, чтобы приблизить роман-эпопею Льва Толстого к пониманию английского читателя. Вслед за К. Гарнет супруги Моод почти вовсе отказываются от французских (и от немецких) текстов. И это, конечно, серьезный недостаток их труда.

У Л.Н. Толстого иногда иностранное слово или словосочетание (в речи персонажей или в речи повествователя) приобретает особо важную функцию, действует как эмоциональный «усилитель» именно благодаря тому, что сказано на другом языке и тем самым выделено из контекста. Супруги Моод самым искренним образом стремились к полной верности, полной точности перевода. Но они не отдавали себе отчета, что, отказываясь от иноязычных текстов, они отступали и от буквы, и от духа «Войны и мира», - как, впрочем, и ряд других переводчиков и до них, и после. Зато Мооды попытались, по крайней мере в некоторых случаях, передать неправильность речи толстовских персонажей. Первыми среди переводчиков «Войны и мира» они обратили внимание на галлицизмы Жюли Друбецкой (в письме ее к княжне Марье в начале войны 1812 года).

На многих страницах заметно стремление Моодов верно воссоздать фольклорные элементы «Войны и мира». Но русские пословицы и поговорки - камень преткновения для всех решительно переводчиков, и для Моодов тоже… Сложность для переводчиков представляло и воспроизведение живой разговорной речи крестьян, солдат, бедного городского люда, с ее незаконченными фразами, недомолвками, неправильностями.

При всем спорном и излишнем, что есть у Моодов в пояснительном аппарате к «Войне и миру» - все же это своего рода вклад в изучение Л.Н. Толстого. Примечания, взятые в целом, отмечены столь же скрупулезной добросовестностью, что и сам перевод Моодов, который и по сей день в англоязычных странах не только держится в читательском обиходе, но и остается незаменимым пособием в научной и учебной работе.

В 1957 году в Англии появился, и с тех пор многократно переиздавался, перевод «Войны и мира», принадлежащий Розмэри Эдмондс. Преемственная связь ее перевода с переводом Моодов подчас обнаруживается в сходстве текстов. Сопоставляя текст Р. Эдмондс с работой Моодов, можно уловить в более новом переводе одну тенденцию - не очень ярко выраженную, но все же немаловажную. Современная переводчица, больше чем ее предшественники, заботится о живости диалога. В частности, и о живости простонародной устной речи. Стремление Р. Эдмондс передать говор солдат и крестьян живо и неприглаженно сказывается очень заметно в эпизодах с участием Платона Каратаева. Она старательно вносит в английский текст те неправильности речи, которые могут быть свойственны необразованному, неграмотному человеку. Но ведь своеобразие простонародного языка у русского писателя - не просто в нарушении правил грамматики или неверном произношении отдельных слов. Это язык выразительный, образный, подчас неожиданно экспрессивный. У Р. Эдмондс это не очень заметно.

Принцип, провозглашенный переводчицей в ее вступительных замечаниях, - по возможности «облегчить путь читателя» к пониманию произведения Л.Н. Толстого - по сути, своей, конечно, совершенно оправдан. Но иногда этот принцип, при слишком настойчивом проведении, приводит к досадным промахам. Р. Эдмондс старается как можно реже воспроизводить в английском тексте русские имена-отчества, ограничивается именем или фамилией, и в ряде случаев это действительно вполне возможно сделать без ущерба для смысла и атмосферы действия.

Перевод Розмэри Эдмондс не может считаться бесспорной удачей. Но все же он не зря получит распространение. Работа ее закрепляет, в чем-то и дополняет достижения предшествующих переводов - и дает грамотное, живое по языку прочтение толстовского подлинника.

Наиболее известный из английских переводов «Войны и мира» принадлежит американке Энн Данниген и опубликован впервые в 1968 году одновременно и в Англии и в США.

Энн Данниген ранее занималась журналистикой; она переводила Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, а также рассказы Л.Н. Толстого.

Ее перевод «Войны и мира» - как сообщается во вступительной «Заметке о тексте» - сделан с русского Собрания сочинений Л.Н. Толстого в двадцати томах, вышедшего в 1963 году. Перед нами, таким образом, первая публикация «Войны и мира» на английском языке, где учтены новейшие текстологические поправки и уточнения.

Читая перевод Э. Данниген, можно убедиться, как нелегко иностранцу разобраться в русских формах обращения, с которыми связаны различные, подчас трудноуловимые, оттенки человеческих отношений.

Пассажи, текстуально напоминающие работу супругов Моод, встречаются в работе Энн Данниген гораздо реже, чем в работе Розмэри Эдмондс. Но все же они имеются. Дело, конечно, не в том, чтобы установить какие-то прямые заимствования: сходство отдельных абзацев интересно как свидетельство, что новый перевод и по своим принципам, и по достигнутым результатам близок к более старому.

У Энн Данниген больше лексического разнообразия, чем было в переводе К. Гарнет, и вместе с тем нет тех излишеств характерности, которые местами заметны у Р. Эдмондс. Перевод Э. Данниген - не «блестящий», каким он аттестован в издательской аннотации на обложке книги, но - вполне приемлемый, имеющий право на внимание читателей, тем более что в нем учтены данные русской текстологии.

Итак, в англоязычных странах имеется теперь четыре полных, литературно доброкачественных перевода «Войны и мира».

Английская литература обладает давними, сильными реалистическими традициями. Именно в Англии еще в XVIII веке появились первые художественно зрелые образцы реалистического романа. Читающей публике широко известны произведения «блестящей школы» романистов XIX века - Ч. Диккенса и У. Теккерея, Ш. Бронте и Е. Гаскелл. К тому времени, когда произведения Л.Н. Толстого проникли в Англию, британский читатель располагал богатейшей повествовательной литературой, созданной отечественными мастерами слова. Однако произведения Льва Николаевича уже при первом своем появлении в английском переводе натолкнули некоторых видных критиков на мысль о том, что писателям Англии есть чему поучиться у мастеров русского реализма. Под приветственным адресом, полученным Л.Н. Толстым из Англии в день его восьмидесятилетия, наряду с сотнями подписей читателей разных возрастов и профессий стояли имена известных литературных деятелей: Томаса Гарди, Б. Шоу, Джорджа Мередита, Герберта Уэллса [18; 514]. Старшим из английских писателей, творчески соприкоснувшихся с Л.Н. Толстым, был Томас Гарди.

В критике делались попытки сблизить с наследием Льва Толстого одно из поздних его произведений - эпико-драматическую поэму «Династы» [18; 515]. В пользу такого сближения говорит и тема этой поэмы (в ней идет речь о наполеоновских войнах и конечном падении могущества Наполеона), и ее идейная направленность - ярко выраженный исторический фатализм.

Однако при более тщательном рассмотрении сходство «Династов» с «Войной и миром» оказывается, по преимуществу, внешним. В драматической поэме Т. Гарди отсутствует народная стихия, одушевляющая эпопею Л.Н. Толстого, отсутствует и подлинная реалистическая конкретность в обрисовке персонажей. Философия исторического фатализма, которая у русского писателя выражена в авторских рассуждениях, но опровергается логикой образов, у Т. Гарди глубоко проникает в художественную структуру поэмы, в ее сюжетную ткань. Исторические деятели - короли, министры, генералы - трактуются драматургом как марионетки, полностью зависящие от непознаваемой «имманентной Воли». Наполеон дан у Т. Гарди без возвеличения, но и без гнева, под конец даже с оттенком некоторой жалости. В действие широко включен мистико-символический элемент в облике духов, комментирующих исторические события.

Драматическая поэма «Династы», созданная Томасом Гарди в начале ХХ столетия, отразила пессимистические настроения писателя, его растерянность перед лицом угрозы империалистических войн. Он очень далек здесь от могучего реализма Л.Н. Толстого.

И другой виднейший английский прозаик ХХ века Джон Голсуорси на протяжении всей своей жизни проявлял живейший интерес ко Льву Николаевичу Толстому. Он писал о нем очерк в серии «Профили шести романистов», а также статью «Толстой-романист», опубликованную к столетнему юбилею со дня рождения писателя и перепечатанную впоследствии как предисловие к английскому изданию «Анны Карениной».

Визитной карточкой Дж. Голсуорси явилась «Сага о Форсайтах», которая включила в себя десять отдельных произведений (шесть романов и четыре рассказа-интерлюдии) и которая представляет собою в то же время целостное повествование, спаянное единством темы, сюжета, героев - повествование, которое «ни разу не становится вялым» и держит читателя в непрерывном, неослабном напряжении. «Территория» социальной и национальной жизни, охватываемая «Сагой», конечно меньше, чем в «Войне и мире». В силу этого «Сага о Форсайтах», несмотря на большой объем, несмотря на обилие персонажей, и многолетнюю (гораздо более длительную, чем у Л.Н. Толстого в «Войне и мире») протяженность действия, все же не является эпопеей в подлинной смысле слова: интерес частной жизни слишком явно преобладает в ней над проблематикой общественной и национальной. Однако социально-историческая тема, конечно, присутствует и в «Саге» - и не только присутствует, но и во многом определяет ее художественное своеобразие. Через историю одной семьи просвечивают и осмысливаются автором важнейшие исторические процессы, происходящие в Англии.

Толстой-обличитель нашел живой отклик и у самого смелого из его английских литературных современников - у Бернарда Шоу. Одна из существенных сторон литературной деятельности Б. Шоу - его частые, смелые выступления против захватнических войн. Драматург сам говорит о себе: «Будучи человеком гуманным, я питал отвращение к убийству и насилию, где бы я с ним ни сталкивался» [28; 1]. Антивоенные тенденции отчетливо выражены уже в его пьесах 90-х годов XIX века - «Человек и война» и «Человек судьбы». Во второй из этих пьес, действие которой относится к 1796 году, центральным лицом является молодой генерал директории Наполеон Бонапарт.

Образ корсиканца-завоевателя выполняет здесь у писателя двойную функцию. Б. Шоу иногда имел привычку передоверять собственные мысли отрицательным персонажам, не считаясь при этом ни с логикой характера, ни со сценическим правдоподобием. Произнося умный и едкий монолог об англичанах, направленный против завоевательной политики Британской империи, Наполеон выступает как рупор идей самого автора. И в то же время он трактуется в пьесе как фигура явно сатирическая.